Не люблю радиоспектаклей. С детства усвоила снобски-пренебрежительное отношение к этому виду творчества. Люблю слушать, как тараторит Тина Канделаки. У нее дивные горловые нотки прорываются порой, придавая дополнительного очарования совершенной, правильной, грамотной русской речи. И дети мои росли на программе «Самый умный». И у нее был роман с Андреем Колесниковым (говорили, а дыма без огня не бывает), который доставил немало удовольствия своими статьями и книжками (не роман, Колесников). Люблю Виктора Пелевина. Пусть за две вещи, давным-давно написанные, но нежно и трепетно. Со всей возможной нежностью и трепетом.

Два «люблю» против одного «не люблю», чисто арифметический перевес в пользу «слушать аудиокнигу». Дополнительно — фактор времени. Прочесть такой объем, не отвлекаясь, смогла бы за пару дней. Прослушать. Сколько там по хронометражу? Ну, часа два с половиной. Слушаю. Нравится. Чуть раздражает механический голос, отделяющий реплики персонажей одну от другой. Как-то чересчур заторможено на фоне достаточно быстрого говорения большинства из них и вообще похож на незабвенное: «Планета Шелезяка. Воды нет, полезных ископаемых нет. Населена роботами» из детства. Но тут уж прими такой, как есть и извлекай удовольствие.

Тем более, что атмосфера чата в целом знакома тебе. Да и кому в нынешнем мире не знакома? Разве, совсем дремучим каким-нибудь индивидам. Ах, это хорошо. В пользу выбранной формы ознакомления особая ритмическая организация текста. Такое хочется воспринимать на слух и голоса актеров куда как хорошо корреспондируют с заданной целью. Моей большой любовью, против ожиданий, стала не Ариадна в исполнении Тины Канделаки, а UGLI 666, озвученная Юлией Рутберг. Но там много факторов в действие вступают. Низкие женские голоса, от которых мурашки пробегают, предпочтительнее в целом искусственно завышенных. И содержание. Ну, вы понимаете.

Против прослушивание и «за» чтение — смысловая насыщенность пелевинских текстов. С-ходу, а тем более, с-лету разобраться в его построениях сложно. Это интеллектуальная проза. В лучшем из возможных вариантов. Когда хочется разобраться, что имел в виду автор, говоря то, то и то. И еще один нюанс полилингвизм. Там ведь не только английский, о коем большинство современников представление имеют, но немецкий, французский, латынь. Кажется еще итальянский, впрочем, могу путать с латынью. Испанского, вроде не слышала. Но очень немало, вы ж понимаете. И смотреть в текст, пытаясь уловить смысл до предложенного автором перевода, может стать отдельным немалым удовольствием.

В целом: это не то, за что люблю Пелевина трепетно и нежно. Но спасибо за возвращенный интерес к нему.

- Чо эт ты такая смешная сегодня? По скайпу трындишь с кем-то?

- Читаю

- Что-что-что читаешь?

- Пелевин, «Священная книга оборотня».

- Она у меня до дыр зачитана. И в каком месте сейчас?

- Где он говорит, что не может употреблять кокаин, потому что острое обоняние с первой дорожки подскажет, сколько часов курьер вез партию в заднице.

- И сколько раз его в эту...

- Не продолжай! (смеемся).

- Пелевин — он вообще «что надо».

- Я не читала лет восемь последних.

- И кто посоветовал? (чуточку ревниво, отчего не он, книга-то любимая его! Заинтересованно — ну, как общий знакомый?)

- Да, в сетях...

Эта книга вернула Пелевина. Не думаю, чтобы Виктору Олеговичу было какое-нибудь дело до моего отношения. Мне было дело. Потому что важно уважать, кого уважаешь и любить, что любишь. Для внутренней целостности. Для гармонии мироздания. Когда «здесь играть, тут не играть, там я рыбу заворачивал» — это не любовь и не уважение. Той безумной радости абсолютного читательского узнавания, какая вспыхивает при встрече со «своим» писателем и книгой, никогда не возникало от него. Всегда стеклянная грань между. Иногда из толстого матового и почти непрозрачного, порой тоненького, воздушного. К финалу вдруг истаивающая ледышкой: была холодная твердость под протянутой рукой, а теперь исчезла, только на пальцах капли. Лизнешь — солоновато.

И за эту вот алхимическую трансформацию восприятия, которая происходила в обширной читательской биографии по пальцам пересчитать можно, сколько раз. За нее ценила Пелевина необычайно: не твой-не твой-не твой, ву-ух — и не твой снова — ты сама. А потом подряд пошли вещи, в которых толстое и матовое так и оставалось толстым матовым. Сказала себе: у него есть Затворник и Жизнь насекомых. Довольно, как на твой взгляд. За то и продолжай любить. И отойди в сторону. Отошла, не удивляясь даже инертности читающего общества, продолжающего восхищаться. Люди тупы в массе и склонны повторять мнение того, кто авторитетен в их глазах. Считается же, вот, Минаев, писателем...

«Хаврошечка» вообще-то была первой моей собственной книгой. Мама, забирая из сада, заговорщически шепнула: «Дома тебя что-то ждет». И держала интригу до конца, проронив только в ответ на скулящие расспросы: «Крошечка-Хаврошечка». И я, дурочка, решила, что «р» послышалось, а дома маленький котенок, кошечка со странным именем. Живая и теплая. И нежная, и мурлычет, и мы станем кормить ее молоком из блюдца. А оказалась книжка в тонкой обложке про какую-то корову. Но когда первое разочарование улеглось, взяла книгу и читала сто тыщ раз. И это был первый в жизни случай описанной выше трансформации восприятия.

А «Аленький цветочек» те же сто тыщ раз слушала на пластинке фирмы грамзаписи «Мелодия». И «Лолита» — моя самая любимая книга. И я занимаюсь сознательным самосовершенствованием. Совсем как А-Хули. Только за хвост себя не дергаю, потому что нет у меня хвоста. Зато есть огромная и совершенно безумная любовь к «Любовному настроению» Вонга Кар Вая. А музыка Исигуро Умебияши, которая там главной темой, в машине на флешке и ставлю ее время от времени, когда душевная смута. А «Kesas, kesas, kesas» тоже на флешке. И ее пою. Часто. Это которая «Пацан лос диас».

В общем, спасибо добрым людям, что посоветовали. Потому что тут к финалу снова истаяло утончившееся до микронной толщины стекло. И что может быть прекраснее, чем уйти в Радужный поток? Не хочу в Нирвану, хотя и нет у меня хвоста...

О нахождении во Внутренней Монголии.

Случайность — неосознанная закономерность, и спонтанное решение прочесть «Чапаева и Пустоту», созревшее аккурат накануне пятьдесят пятого дня рождения автора, случайным быть не могло. В мире по большей части все переплетено сложнее, чем мы и вообразить можем, но про солярные возвращения вам любой астролог объяснит: когда Солнце возвращается раз в году в точку, где находилось при рождении человека, он должен особенно остро ощутить себя живым. Этой цели служат толпы гостей, шумные попойки, кучи подарков. Но иногда неплохо справляется внимательный взгляд, который юбиляр почувствует как мимолетную ласку ниоткуда, как прохладную руку друга на своем лбу.

Итак, «Чапаев и Пустота» — книга, которую все, кто есть кто-то прочли многие годы и даже десятилетия назад и любой разговор о Пелевине с его поклонниками, дойдя до нее, превращается в сказку про Белого Бычка: Как, ты не читала «Чапаева?» (типа: ну и о чем тогда с тобой разговаривать?) Примут в зачет другие стопицот книжек, которые ты сумела одолеть, а они, поклонники — нет. Но жиденьким, таким, плюсиком. По-настоящему жирный (плюс) относится к «Чапаеву и Пустоте».

И я ждала, признаюсь, безумства, феерии, невероятных откровений, но главное — такого Пелевина, какого еще не видела никогда. Не дождалась. Оно и к лучшему. Потому что люблю Виктора Олеговича таким, какой он есть: магом, волшебником, престидижитатором, виртуозом игры. А книги его театром, в котором не представляется возможным разобрать: тебе ли показывают представление или посредством тебя кому-то еще, скрытому за ширмой.

Критики и культурологи могут надувать щеки, классифицирукя раннего, позднего и раннепозднего Пелевина по категориям: фантаст, объяснитель, философ, брюзга; могут приплетать к месту и не к месту постмодерн (будь он неладен). Но мы-то с вами знаем, что Виктор Олегович нисколько не изменился с самой «Онтологии детства» и «Жизни насекомых». за которые полюбили его (и с «Омона Ра», и Generation P за которые лично я сильно не полюбила). В нем намешано много больше того, что среднестатистический читатель (даже неглупый и понимающий) может принять и осмыслить. В том и феномен писателя, за то и ценим.

А все же, к «Чапаеву», что в нем? Ну. во-первых, обращение к культовой фигуре. Я имею в виду, подлинно культовой. Сколько раз каждый из нас на протяжении детства и юности произнес: «Василь- Иваныч с Петькой...»? Ну, затрудняетесь ответить. Десятки тысяч, они у нас в мозгу как тот сахарок, который дрессировщик дает собаке за выполненный трюк — лексическая формула, предваряющая смех, неожиданное и парадоксальное разрешение мучительного вопроса, радость ощутить себя частью целого — все смеются, потому что все понимают одинаково.

Так вот, взять этих самых культовых и горячо, на уровне подкорки, любимых персонажей и сделать героями своего романа. Да не в простоте, над которой потешались, но сложными, умными, красивыми, с налетом нездешней буддисткой инфернальности. Эвона как, жизнь-то, оказывается, не так проста, как мы о ней думали. На самом деле она гораздо проще. И да, это дивный роман. Я много смеялась, грешным делом идентифицировала себя с Петькой и тихо млела от наслаждения хорошей литературой.

Крайнее от Светила.

Книжка была чудовищна, привет из девяностых: компьютер есть, но он для пасьянса «Косынка», а макет обложки сваляем, вырезав три картинки из журналов; заодно маникюрным ножницам применение найдется. Название дарило ощущение «пенопластом по школьной доске», вздыбливая рудиментарные волоски вдоль позвоночника неуловимой неправильностью словоупотреблений: если лампа, то Алладина; если Мафусаилов, то век; масонов с чекистами валить в одну кучу — как шашлык со взбитыми сливками; над всем царило определение «крайняя».

«Такая шутка юмора, — подумала, взглянув на фамилию автора, — Отдохновение гения». После нежно-стрекозьими крылышками трепещущего, жутко стильного и непринятого публикой «Смотрителя», эта книжка казалась трэшем в квадрате. «Зато реабилитирует себя в глазах читателя» — добавила и оказалась права — в целом, крайнее произведение светила российской словесности принято лучше.

Купилась, обещанной аннотацией, пародией на семейную сагу, совершенно озверев от соплей-на-мармеладе, кои другое светило русской словесности ,женского полу, изливало со страниц романа с канареечным названием. Нужен был антидот и он явился. Ну, семейной саги, положим, там и рядом не лежало, ни в каком виде, но в целом развеяло, да. Будто телевизор с программы «Жди меня» на «Пусть говорят» переключила.

Виктор Олегович верен себе: манипулятор от Бога (или в контексте романа правильнее будет «от не-Бога»?); непременная злоба дня (укры и Сирия); конспирология — масоны, произрастающие в современном мире в дувух местах: на Кубе и на страницах его романов, игры спецслужб: Ми-6, ЦРУ (кто победит, слон или кит?), еще МИ-5 для кумплекту; реверанс нарождающейся гей-культуре. Много отсылок к ассиро-вавилонским культам, надо попробовать наметить для себя космогонию Пелевина, она у него достаточно четкая, но то не здесь.

Немного лингвистических игр, книжка обогатит лексикон русскоязычного читателя кошерным «хуцпа» в придачу к розенбаумовской «мешкухе». Несколько натужный юмор, в подавляющем большинстве на гей-тему; дискурс привычно выше похвал. Роман-матрешка, со множественным явлением богов-из-машины, мгновенно обнуляющих результаты предыдущего понимания. Герои омерзительны и мне очень не хватало скромного обаяния Алексиса с Юкой. Но такова, видно, структура момента, не нужны русскому читателю лица, образины милее. Вот и все.

Морозко

Богат я, казны не считаю,

А все не скудеет добро

Я царство мое убираю

В алмазы, жемчуг, серебро.

Некрасов

От настороженного отношения к американкам, дерзающим обратиться к русскому фольклору, меня излечил «Бессмертный» Кэтрин Валенте, в которого насмерть влюбилась полтора года назад, очередной раз укрепившись в уверенности, что для хорошей истории нет границ и расстояний. Пожелав воплотиться, она найдет стоящего рассказчика, география не главное. И вот, Кэтрин Арден (да. снова Кэтрин) со своим вариантом истории о Морозе Ивановиче.

От мастера стилистических игр Валенте, она отличается, как день от ночи. Арден пишет просто, тяготея к уютной напевности, такое: «скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается». Что отлично отражает перевод Татьяны Черезовой — комфортное чтение, которое детям можно рекомендовать в той же мере, в какой взрослым. Тем более, что героиня первой книги трилогии «Зимняя ночь», девочка.

Вася, отличный, кстати, выбор имени, правда? У наших сказочных героинь, кажется, их всего три: Марья, Елена и Василиса. Первая искусница, вторая прекрасная, что до Василисы, она всегда премудрая. До премудрости нашей Васе (забавно, что в романе ее ни разу не назовут полным именем) еще очень далеко. Девочка, чье рождение стоило матери жизни, большеротый лягушонок сорванец со способностью видеть чего другим не дано, вырастет на наших глазах. И, не прилагая специальных усилий, войдет в сердце.

Сказка о господине зимы, который вознаграждает хорошую девочку за честную службу и наказывает ленивую, не чисто русская — бродячий сюжет, который есть у многих народов. Да и здесь этот мотив не основной, Арден мастерски вплетет в «Медведя и Соловья» исторические реалии Руси времен ордынского ига, многочисленных фольклорных персонажей, вроде домового, лешего, банника, русалки (любящей отдыхать на древесных ветвях, мавки с ногами, не хвостатой западноевропейской ундины). Даже эпизоду с подснежниками из «Двенадцати месяцев» найдет место.

Но нет, это не производит впечатления солянки сборной. История удивительно цельная, от начала до конца. Захватывает и держит внимание так, что не продолжить знакомство никакой человеческой возможности.

А ваш роман и не роман. А так — одно заглавие

» Вот оно освобождение, — шепчет он себе, — Хотя к чему?» “I have found my release,” he whispers to himself. “Into what, though?”

«Какая все-таки гадость эта ваша заливная рыба,« — хочется сказать вслед за Ипполитом. А казалось, ничто не предвещало. Патрика Несса знаю давно, хотя и не очень близко, но киноверсия его «Голоса монстра» с Фелисити Джонс и Сигурни Уивер в две тысячи семнадцатом стала моим фильмом года. Книга тоже оставила приятное впечатление. Потому, когда появилась возможность прочесть очередную книгу в оригинале, ждала немало радости.

Объясню, на английском, испанском, польском читаю и слушаю аудиокниги постоянно. Чтобы не терять навыка, позволяющего не зависеть от наличия перевода. Иногда случается читать в оригинале книгу, переведенную на русский, с последними двумя так и вышло, нестрашно. Так вот, «Освобождение» Release читала на языке, которым роман написан, и с сожалением констатирую — это тот случай, когда ни уму, ни сердцу. Язык, на самом деле, очень простой, но не прочесть того, что им написано, было бы лучше.

Итак, Адам Тёрн, подросток гей, живущий в ортодоксально религиозной семье в маленьком городке. В сути, книга описывает один день его жизни, когда все, что могло пойти не так, идет не так. Стоит ли говорить, что этот день довольно значим для героя — именно на сегодня назначена вечеринка по случаю отъезда его друга и бывшего любовника Энцо. Нет, теперь Адам в новых отношениях с куда более подходящим в интеллектуальном и, хм, духовном смысле Линусом, который, к тому же, гораздо ласковее и отзывчивее. Но от тяги к грубоватому Энцо, который использовал его, позволяя себя любить, до конца не избавился.

И потому, в цветочном питомнике, куда мама отправляет его поутру купить хризантем для сада (как посмела покуситься на святое — свободу нашего мальчика!?), кроме хризантем поносного цвета, самых дешевых, прикупает прекрасную алую розу с мыслью подарить Энцо. Но дарит Анджеле, лучшей подруге, которая, как выясняется, собирается уехать на год в Голландию. И как он теперь будет? Ведь родители Энджи любят его как родного и, в отличие от зашоренных собственных матери с отцом, лелеющих надежду как-нибудь излечить сына от неправильной ориентации, прекрасно его понимают.

А тут еще на работе начальник делает недвусмысленные намеки и поползновения. Ну, как бы, покушается. Давши отпор, юноша оказывается уволенным, блин! И двоюродный брат сообщает, что собирается в самом скором времени жениться на девушке. которая от него залетела. Не той,из Белоруссии, с которой встречался два года, а совсем даже другой. А что делать, там же будет ребенок. И это заставляет Адама погрузиться в новое болото рефлексий на тему: а что, если его любовь — ненастоящая, от нее ведь не может зародиться ребеночек!

Словно сознавая, что этих соплей маловато будет для удержания читательского внимания, автор вводит линию задушенной матамфетоминовым наркоманом бойфрендом девушки, тоже наркуши, которую любимый затем притопил в озере. Уловка с сокрытием трупа не помогла, тело нашли. Торчок в тюрьме, ожидает правосудия, а девушка воплощается в Королеву (персонификацию Природы и богиню мщения, надо полагать), сопровождаемую Фавном. Эта парочка таскается по округе, Королева неистовствует и рушит все вокруг, Фавн по мере сил восстанавливает и стирает память видевшим. Но к концу дня миру придет кирдык, потому что чаша терпения Королевы переполнилась.

Представляете, какая чушь? Если б я читала это на русском, сразу поняла бы, что имею дело с развесистой клюквой, но поскольку дело было на английском, списывала на несовершенство своего владения языком и столь же упорно, сколь безрезультатно, пыталась извлечь смысл из прочитанного. Что ж, никакой опыт не бывает лишним. Отрицательный результат — тоже результат. Вывод: Патрика Несса ничто не заставит меня читать. Ни под гипнозом, ни под наркозом.

Не Степфорд, хотя очень близко

Где розовые очки?

Моя ракета, где ты?

Мое кривое счастье.

Времена, когда упоминание ирландской литературы отзывалось в сознании русского человека единственно Джойсом и Беккетом давно в прошлом, нынче время ее победного шествия по нашим умам и сердцам. Джон Бойн хорош необычайно и столь же увлекателен, не портит его даже навязчивая гомоэротика, Салли Руни одаривает любовными историями с марксистским подтекстом; Тана Френч роскошными атмосферными детективами, тоже не без социальной составляющей, но больше по психологии. Для популяризации сегмента интеллектуальной литературы много хорошего делают Шаши Мартынова и Максим Немцов; «Молочника» Анны Бернс после присуждения Букера прочли все, кто есть кто-то. Янг-эдалт представлен дивной Шибон Доуд, пришло время детской литературы. Знакомьтесь, Хелена Дагган.

С дебютной книгой «Что-то не так в городе Идеал». Жесткое, порой до хардкорного детское фэнтези. В место с говорящим названием «Идеал», по приглашению отцов города, переезжает талантливый ученый офтальмолог с женой и дочерью. Жители Идеала теряют зрение и вынуждены постоянно носить специальные очки с розовым напылением — только в них они хорошо видят. Папа Вайолет должен разобраться в проблеме.

Для отца это предмет серьезных научных изысканий и возможность творческой самореализации, но совсем не нужно его жене и дочери. Впрочем, мама удивительно быстро осваивается и забывает недовольство. Город Идеал приводит на память одновременно «Степфордских жен», «Унесенных призраками» и «Проданный смех». Есть дивный городок, где все живут, не отступая от установленных правил. Есть девочка, с ужасом наблюдающая за странным превращением родителей. Есть тайна и злодеи, желающие отнять то, без чего человек перестает быть собой, подсунув взамен привлекательную пустышку.

Вайолетт, однако, не стремится влиться в городскую жизнь. В идеальном городе, где жестко регламентирован каждый шаг, все ее раздражает, найти здесь друзей девочке трудно: дети маленькие святоши, а педагоги ведут себя с ней довольно жестко, намекая на психическую неполноценность. И самое страшное, что мама с ними соглашается, а папа не заступается за дочь. Но главные неприятности начнутся, когда исчезнет папа, а мама словно бы этого не заметит.

Для меня поводом слушать явилось то, что аудиокнига прочитана Игорем Князевым. Замечательный выбор исполнителя, в повести звучит много детских голосов, которые отлично ему удаются. Стоит вспомнить хотя бы колоссальный объем книг Владислава Крапивина, подаренных им поклонникам писателя.

Что до художественных достоинств книги, стоит отметить довольно закрученный сюжет и неутомимость авторской фантазии, бестрепетно смешивающей науку с магией в пропорциях, несовместимых с жизнью. Приготовьтесь ко многим приключениям девочки Вайолетт и обретенного ею на сумеречной стороне города друга Мальчика (имя такое). Страхов и страстей будет много, психологической достоверности значительно меньше и нет, не говорите мне, что это же сказка.

Писать для детей не значит писать хуже, мировая литература знает многие примеры восхитительных детских книг, в которых дети чувствуют, мыслят и ведут себя как вели бы мы с вами, окажись в ситуациях, в какие попадают герои (не как обожравшиеся мухоморов берсерки или герои компьютерной игры, имеющие в запасе многие жизни). Только вчера я рассказывала о «Икабоге» Джоан Роулинг, а сегодня утром вспоминала дивные книги Владислава Крапивина и «Тубагач» Шамиля Идиатуллина. «Город Идеал» скорей хорошего качества компиляция. Но сделанная мастерски и довольно занятная.

Отрок во Вселенной

Тут же на самом деле рай по сравнению. Ну, девочек, правда, нет. И отбивных. Но тебе ж это не надо.

Булгак стал вспоминать, но не вспомнил, что такое девочки и тем более отбивные.

У Шамиля Идиатуллина один. но существенный недостаток. Он пишет мало. Это компенсируется тем, что пишет хорошо, но от того еще обиднее. Хотя тут я бурчу. конечно, мы, читатели, не указ творцам. Забавно, что даже числя в любимых авторах, детского «Тубогача» читать не рвалась, все мы изрядные снобы: для младшего школьного пусть читают вслух родители или бабушки, а мои дети уже большие, но внуками еще не осчастливили — я не в целевой аудитории.

Так вот, это не детская книжка. То есть, да, детям можно и нужно давать такие, они поймут. Жаль, таких мало. Но взрослому прочесть не зазорно. Где-то в далекой Галактике, на лучшей планете (она так и называется Лучшая), живет, не тужит небольшая колония. И все у них как у людей, есть старшие и младшие, школа тоже есть. Они должны хорошо учиться, чтобы однажды, когда придет время возвращаться, подарить Родной (Земле) Лучшую. В школе надо говорить правильно, но вообще, местный сленг диктует оканчивать любой глагол частицей -сь: вставайсь, ползись, побилсь. Язык, как индикатор вырождения.

Потому что отсутствие у колонистов будущего становится очевидным очень скоро. На самом деле, они не бодрые первопроходцы этого мира, а пленники, обреченные год за годом следить, как вокруг него вращается по низкой орбите корабль, который мог бы доставить их домой. Всего и надо, что подняться в стратосферу, дальше он сам притянет, только подняться не получится, потому что реактор челнока умер. И старшим остается битва за урожай — без надрыва, климат на Лучшей отличный. А младшим кое-какие локальные развлечения. Тубогач, например.

А это уже словотворчество Шамиля Идиатуллина, контрабандой протащившего в космическую историю родной татарский язык, где агач — дерево. А туб? Просто туба, полая труба. Такое дерево, тубогач, запрещенное, потому что растет быстро, куда там земному бамбуку — за часы вымахивает высотой с небоскреб, а потом начинает плеваться семенами, слепленными в сопливые ядра: всё в зеленой паутине и дышать нечем, оттого в черте оседлости старшие нещадно уничтожают ростки (угу, почти с тем же рвением, с каким Маленький Принц боролся с баобабами). Но до того, мальчишки успевают нырнуть по очереди внутрь и вылететь со счастливым визгом, испытав краткое счастье парения.

Такой сильный, такой горький рассказ, и мне не стыдно признаться, что плакала. А хеппи-энд будет? Ну разумеется, как в нашем деле без хеппи-энда. Издана книжка отменно, иллюстрации хороши — герои выглядят чем-то средним между троглодитами и дикобразами, но неуловимо милы при этом. Поди разбери, как художник такого эффекта достиг. Ну да, на то он и профессионал. А я все шмыгаю носом и думаю: улетят — не улетят?

Бог отверженных

"– Поймите, нельзя обижать икабогов! – Люди молчали и внимательно слушали. – Если их обижать, каждое следующее поколение становится всё злее и злее!»

Итак, очередной не Гарри Поттер от Джоан Роулинг, в очередной раз подтверждающий — таки да, она многогранный писатель (для тех, кто сомневался). Я не сомневалась, мне и Корморана Страйка хватило бы, чтобы убедиться. А потому, читать сказку, целевой аудиторией которой писательница назначила детей от шести до двенадцати лет, мне было не зазорно.

Не следила за развитием событий в Твиттере, куда главы книги выкладывались по мере написания — инициатива мамы Ро, призванная подбодрить детей и их родителей в период самоизоляции первой карантинной волны, но история создания поучительна и прекрасна. Отрывки тотчас переводились на разные языки, а дети по всему миру рисовали иллюстрации. Все доходы от бумажной, электронной и аудиокниг будут направлены на цели благотворительности. В русском переводе книга вышла, оформленная сорока тремя рисунками российских детей.

Нам в русскоязычном пространстве повезло с «Икабогом» больше других. Семантическое везение, если вы понимаете, о чем я. Так явно прочитываемого в русском варианте «бога» нет ни в германских, ни в романских языках. Название книги взято буквально, без перевода, и на русскую почву пересадилось идеально — просто такое редкое везение. А между тем, изначальное имя, от которого Роулинг отталкивалась, начиная писать сказку двадцать лет назад — Икабод — «бесславие», библейский персонаж Книги Царств, рожденный матерью преждевременно, когда она узнала о страшном поражении евреев в войне с филистимлянами и гибели мужа. «И-кабод — нет больше славы у Израиля, ибо взят Ковчег Божий» — сказала женщина, умирая.

К икабогу детской книги, все это не имеет прямого отношения, имеет косвенное. Мир как паутина, пронизан тончайшими нитями. Тронешь одну, зазвенит, отзовется другая. Чем больше знаешь, тем богаче полифония мелодии твоей жизни. Однако о чем книга. Действие происходит в сказочной стране Корникопия, то есть Счастье (буквальное значение Рог Изобилия), процветающей под властью своего короля Фреда, недалекого и тщеславного, но когда богатства возникают буквально из воздуха, солнечного света и земли, а жители державы добры и благонамеренны, отчего не править? Одно удовольствие.

Первое горе случается, когда лучшая портниха королевства, будучи нездоровой, но не посмев отказать королю в его желании иметь очередной нарядный камзол, умирает от переутомления, не пришив последней пуговицы. Скорбь ее мужа и дочери нагоняют на короля тоску, диссонируя с общим восторженным настроем, и вскоре, с его неявного одобрения, вдовца с девочкой переселяют из их красивого дома на пути следования королевских процессий на задворки города — к кладбищу.

А надо сказать, что к северу от Корникопии лежат бесплодные болота Смурланда. Вроде близко, а совсем другое дело: ничего не растет, жители едва концы с концами сводят, одеты кое-как и не едят досыта. И вот в этих мрачных местах зародилась легенда об Икабоге, который «придет серенький волчок и укусит за бочок», такая детская страшилка, в которую днем никто не верит, но темной ночью лучше бы не вспоминать. И вот когда из Смурланда является ко двору Фреда Справедливого крестьянин с жалобой на икабога, утащившего его пса, король решает возглавить охоту на мифическую бестию. Его, понимаете ли, грызет совесть за сотворенное с семьей белошвейки, он хочет оправдаться в собственных глазах и укрепить пошатнувшийся авторитет.

А уж с охоты начнутся большие беды. Джоан Роулинг с этой историей верна себе, она подлинный гуманист и борец с социальной несправедливостью, за права угнетенных, а «Икабог» в некоторые моменты поднимается до пафоса «Скотного двора» Оруэлла, оставаясь увлекательной сказкой. Несколько более мрачной и жестокой, чем ждешь от детской книги, но кто сказал, что с детьми непременно нужно сюсюкать, а отправляясь к ним, запасаться розовыми очками? Отличная книга для детей и взрослых. И таки да, мы сами творим богов, которые творят нас.

Свобода (не завод)

"— А что будет в конце Адвента? — молча спрашивал пупс у лисички.

— Разве ты не знаешь, будет Рождество, — отвечала лисичка.

— А что такое Рождество?

— Это когда родился маленький Иисус, — отвечала лисичка. — Как только он родился, его положили в ореховую скорлупку, накрыли лепестком розы и пустили по течению реки.

Стеша была не сильна в священной истории. Младенца Иисуса она путала с Моисеем и, наверное, c Дюймовочкой.»

Тот случай, когда название книги исчерпывающе раскрывает ее содержание. Новый роман Ксении Букши не Рождественский рассказ в общепринятом смысле. Непременные составляющие таких историй: героев подстерегают опасности, ситуация в определенный момент становится критической, и кажется нет спасения, но в финале все благополучно разрешается. Назидательный подтекст не то, чтобы обязателен, но приветствуется.

В православной традиции нет понятия адвента, потому нелишне объяснить. В католицизме и некоторых ветвях протестантизма это период времени, охватывающий четыре предрождественских воскресенья. Сейчас как раз он идет, «время радостного ожидания». Совпадает с Рождественским постом (для тех, кто держит), и для всех — время подумать о душе, о вечных ценностях, примириться, простить, исправить. Для детей есть традиция адвент-календаря — картонного домика с открывающимися на каждый день адвента окошками, за которыми ребенка ждет приятный сюрприз или сладость.

Так вот, «Адвент» не рождественская, а именно предрождественская история. Здесь нет накала страстей и выраженного экстрима, но есть самое темное время года, когда мир пронизан мелкой моросью из дождя и снега, а значение мелких пакостей, вроде простуд, муниципальных чиновников, недоброжелательно настроенных к тебе и твоему ребенку воспитателей — разрастается до космических размеров. Вспоминается то из прошлого, что хотелось бы забыть, мгла понемногу сгущается.

Они обычная семья питерских интеллигентов. Из тех, что понаехали, не вдруг были приняты надменной северной столицей, но в конце концов нашли в ней свое место. Аня музыковед, Костя математик, Стеша ходит в детский сад. И кто-то четвертый, которого пока еще нет. Ксения Букша не из тех авторов, кто балует читателя линейным нарративом «от забора до обеда» и четко прописанным сюжетом, ее проза это всегда мозаика фрагментов, из которых слово «Вечность» тебе предстоит составлять самостоятельно. Хотя в данном случае словом будет «Свобода».

«Адвент» представляется мне романом о свободе в самом широком смысле. Свободе уйти или остаться. Свободе сохранить в себе человеческое ценой отказа от многих радостей комфорта. Свободе позволить себе иногда непрактичное и неправильное с точки зрения здравого смысла поведение, подарив себе и ближним море радости. Свободе делать не то, что от тебя ждут, переиграв судьбу на ее поле.

Изменить прошлое не получится, но его можно отодвинуть, заместить настоящим, в котором любовь и забота, внимание и понимание, тепло семейного очага. И незримо за всем этим ожидание чуда, творимого своими руками. С божьей помощью. От книги, несмотря на несколько даже нарочитую фрагментарность, совершенно целостное впечатление и удивительно светлое и взлетное послевкусие, такое гумилевское «Бог в своих небесах, и в порядке мир»

Мы разобьем шахматную доску

«Человечество не имеет больше ничего общего с тем, которое мы знали. Оно стало миролюбивым. И больше нет никакого смысла жертвовать одной половиной мира ради спасения другой. И потом, кто мы такие, чтобы решать за них?»

Тетралогия «Сквозь зеркала» закончена, последний роман вызвал такую бурю негодования среди поклонниц, что если бы собрать тапки, которыми они кидались в автора, можно было бы открыть магазин подержанной обуви (даже и не один, кажется). Рискуя попасть под раздачу, берусь объяснить, что книга вовсе не так плоха, как кажется на первый взгляд.

Итак, «Граница миров», заключительный роман цикла парящих в пространстве Ковчегов, на каждом из которых свое социальное устройство, более-менее подробно нас знакомят с тремя: Анима, родина героини, с капитализмом образца XIX века, феодальный Полюс и тоталитаризм Вавилона. Во главе каждого ковчега бессмертный и беспамятный относительно собственного детства предок, от которого ведут род все его жители. У всякого из сверхлюдей есть особые способности, в некоторой мере наследуемые его потомками. Так Артемида, хранительница Анимы, оживляет неживое и склонна к занятиям науками, эти ее свойства отражают все анимисты.

Офелия, героиня цикла, маленькая очкастая девушка с копной кудряшек, удивительно неуклюжая в быту, но умеющая прочесть историю вещи, коснувшись ее. Против воли выдана за Торна, интенданта с Полюса. Молодой человек очень высок и напрочь лишен светского лоска, отчасти аутист, но великолепный счетчик — не рвется в женихи, однако этот брак заключен волей владык, Артемиды и Фарука, противиться которой немыслимо. А дальше, вы наверняка догадались, такие непохожие внешне, но замечательно подходящие друг другу внутренними свойствами (порядочность, деликатность, интеллект) молодые люди полюбят друг друга.

Тут бы им жить-поживать, да добра наживать, но неладно что-то в Датском королевстве. В том смысле, что жестокие обстоятельства разлучают супругов, заставляя малютку Офелию разыскивать суженого по свету, проходя многие испытания. Такое, отчасти «Финист, Ясный сокол», частью «Амур и Психея» в декорациях достаточно жесткого фэнтези с чертами стимпанка. Однако к финалу третьего романа Офелия, истоптав девять пар железных башмаков и стерев девять железных посохов, находит мужа на Вавилоне. Он в статусе почти всемогущего властителя, его зовут здесь лордом Генри, в то время, как она всего лишь бесправная (кажется намек на особенность признания человека, прожившего во Франции не меньше десяти лет, ее гражданином).

Однако любящим сердцам не удается соединиться, начинаются масштабные «обрушения» — так называют исчезновения целых промежутков пространства со всеми постройками и людьми. Судя по всему, такое не на одном Вавилоне, но здешняя бюрократия действует привычными методами: ужесточает паспортный контроль, обязывает всех мигрантов пройти медицинские освидетельствования. В ходе своего, Офелия узнает о наличии у себя инверсии — все внутренние органы как в зеркальном отражении (положим, и так знала, случилось все в детстве, когда застряла в зазеркалье, впервые попытавшись использовать зеркало как портал, с тех пор у нее и эта фриковатая неуклюжесть). Но случай ее столь уникален, что явиться в Центр девиаций для обследования, ее прямая обязанность — говорит врач.

Одновременно с этим, Офелия и Торн понимают, что именно к Центру девиаций ведут нити, указывающие на корень зла, который угрожает всему миру. Девушка добровольно соглашается на роль подопытного кролика, и вот тут Кристель Дабо не может устоять перед соблазном написать интеллектуальный роман. Наскоро перелицовывая роман из авантюрного любовного фэнтези в квазинаучный оккультно-эзотерический. В первом качестве это была замечательно умная оригинальная и яркая серия, во втором унылая скучная, перегруженная неоправданным наукообразием, муть.

Вводится непомерное количество понятий, которые и человек, всей головой ударенный об эзотерику, не сразу поймет, что уж говорить о далеких от этого девочках фанатках. Немудрено, что аудитория негодует: брать билет на концерт, попасть на заумную лекцию — кому такое понравится? Да еще и жестокий к героям открытый финал, это уж совсем нехорошо, воля ваша. Но при всех недостатках четвертой книги, в ней очень здравая жизненная философия.

За все в жизни приходится платить, и желая что-то получить, спроси себя, потянешь ли ты цену?

Обеспечивать счастье немногих, обрекая на страдания многих, неправильно, хотя бы даже многие представлялись совершенным отребьем, а немногие были, ну такими душками.

Но мир движется в правильном направлении, войн. насилия и зла в нем становится меньше — и это главное. И значит, все было не зря.

За право летать

Это почерк дьявола, а не Бога,

Это дьявол под маской Бога

Внушает надежду там, где надежды нет.

В первый раз прочла два года назад. Осень две тысячи восемнадцатого была временем Дмитрия Быкова. И прежде о нем знала, но читать иногда стихотворение или статью — совсем не то же самое, что засыпать под лекции человека в наушниках, включать запись его ночного радиоэфира, едва проснувшись; в машине по дороге на работу слушать аудиокнигой роман, а в промежутках читать стихи, кое-что заучивая (ну, потому что хорошо ложится на память). И так почти всю осень, захватив начало зимы.

Нормально, метод глубокого погружения: влюбляешься в то как человек пишет, читаешь у него все подряд, пока ментальный голод не утоляется, а интерес переключается на другой объект. Или пока всего не перечитаешь. Дмитрий Львович оказался неисчерпаемым, одной осени для него явно мало. Я тогда решила прерваться на «Остромове», по Фаусту: «остановись, мгновенье, ты прекрасно». Потому что лучше этого просто ничего не могло быть.

Услышав, что в Редакции Елены Шубиной переиздается вся «О-трилогия»: «Оправдание», «Орфография», «Остромов или Ученик чародея», не устояла перед соблазном перечитать любимый роман. Книги этого цикла автономны, объединены временем и местом, есть сквозные герои, но на второстепенных или эпизодических ролях. И да, впечатление не только не обмелело, но стало глубже, объемнее, дополнилось невзятыми прежде смыслами.

Итак, в основе книги реальные события «Дело ленинградских масонов» 1926 года. Фамилия главного фигуранта вынесена в заглавие с заменой одной только литеры (Астромов Кириченко-Ватсон действительная историческая фигура). Кружок изучения эзотерики и оккультизма, во главе которого стоял человек невероятного обаяния и такой же беспринципности, существовал в Ленинграде середины двадцатых, и закончилось для его членов все довольно скверно. Хотя, имея в виду суровость времен, можно подивиться мягкости приговоров — ссылка для большей части фигурантов.

Но то будет после, а в начале удивительная феерия, которая приведет на память Остапа, Хулио Хуренито и бытовую часть «Мастера и Маргариты». В неуютную хмурую Колыбель революции образца двадцать пятого года одновременно прибывают юноша крымчанин и чрезвычайно импозантный господин средних лет. Назвать такого товарищем язык не повернется, есть в нем вальяжная уверенность в собственном праве на место в мире никак не хуже партера, которая тотчас передается окружающим.

Чуткий от природы Даниил и вовсе проникается к незнакомцу, которого называет про себя астрономом, благоговейным доверием. Казалось бы, ненадолго, но нет, скоро их дорогам суждено сойтись снова, на сей раз на ролях учителя и ученика.

Роман в пяти частях, первые четыре озаглавлены по названиям времен года, и «Весна» — первая, просто фейерверк. Уморительно смешная сама по себе, пронизана референциями к Серебряному веку, расшифровка которых способна подарить много чистой радости. Читая в первый раз, не знала Вагинова, и историю балерины ни с чем не соотносила, теперь иначе. Таких открытий много, неленивый и любопытный читатель при желании найдет больше.

Деятельность кружка, собранного по типу «Союза меча и орала», посвящена прикладной эзотерике. В числе прочего, Остромов обещает научить адептов телекинезу и телепатии, экстериоризации (опыту выхода из тела),левитации. За тем и ходит сюда Даня. Какая ваша мечта? Ну, кроме мира во всем мире? Моя всегда была летать, как у него. Говорят — невозможно, потому что гравитация же, физические законы и всякое такое а я думаю, что есть способ, Непременно должен быть.

Жить, зная, что возможно. В определенном смысле, этот роман как левитация, несмотря даже на то, что являет собой сеанс магии с подробным разоблачением. В «Остромове» хорошо все. Оригинальный сюжет, одновременно авантюрный, забавный, трагический. Герои, живые, яркие и совершенно не сегодняшние — вообще предельно точное бытописательство, достигаемое не кропотливым восстановлением декора, но полным погружением читателя в атмосферу двадцатых прошлого века.

Стилистически превосходно, язык романа праздник ценителя хорошей прозы. А еще это в равной степени литературоведческая головоломка и путеводитель по истории русского оккультизма начала прошлого века, из которого вышла вся современная эзотерика. Быков говорит, что образ Дани сборный из трех Даниилов: Жуковского, Хармса и Андреева, но я совсем не знаю Даниила Жуковского и не люблю Хармса. Каждый видит, что он хочет видеть, для меня «Остромов» реквием по Даниилу Андрееву, чью «Розу Мира» до сих пор шельмуют невразумительной фэнтезятиной. Дочитала. Плачу. Быков лучший.

Падение или Додж в аду. Книга вторая.

Адские кущи

«Это была карта Земли, нарисованная в детской манере. Здания и прочее непропорционально большие: Дворец на Столпе посередине, Твердыня на севере среди заснеженных вершин, города на западном побережье, различные замки и легендарные существа среди Осколья и дальше в океане.»

Тот неудобный случай, когда очень хочется найти добрые слова для книги, и не находишь, блин! Ну почему он убил такое интересное начало этим невразумительным продолжением? Что за мутный гибрид квазибиблейской, греческой, скандинавской мифологии с легендами Артурова цикла? А главное, к чему это все? То есть, как раз «к чему» ясно, лавры Данте Алигьери и Джона Мильтона, подаривших миру живых исчерпывающе полное описание загробного мира, хочется примерить всякому творцу. Не у всякого хватает дерзости, но Нил Стивенсон из когорты первопроходцев, ему ли бояться?

Итак, со времени событий первой книги, отстоящей от дня сегодняшнего примерно на четверть века, прошли десятилетия. Реальность золотого миллиарда, не претерпев существенных изменений относительно современности, стала более комфортной для стариков и людей с ограниченными возможностями — замечательные умные экзоскелеты позволяют не ограничивать себя в активности, практически взяв нагрузку изношенных, поврежденных и/или недостающих конечностей.

Роботы-помощники стали реальностью, а машины, к примеру, эволюционировали в сторону компактности и той же роботизации. Теперь это скорее шагающие рикши. Колесный транспорт ушел в прошлое, потому нет необходимости в ремонте дорожного покрытия, сквозь трещины и колдобины которого прорастают молодые побеги. Такое себе «назад к природе»

А главное, смерти больше нет. Все, кто может себе позволить, обеспечивают посмертную оцифровку, переселяясь в виртуальный мир, чьи жители не связываются с живыми в силу полной амнезии, которую претерпевают с физической смертью, но наблюдать за ними отсюда можно. И таки да — живут. К слову. позволить теперь могут практически все, процесс подешевел и обеспечивается страховкой, наподобие медицинской, кроме того, значительная доля энергоресурсов добывается за пределами Земли. То есть, буквально, мощностей, потребных в свое время на переход Доджа и Софии теперь хватает для обеспечения посмертия сотне тысяч «душ».

Да, София погибла, и руку к ее смерти приложил жестокий миллиардер Эл Шеппард, протагонист романа, который вскоре тоже переместится в виртуальное загробье, свергнет и попытается уничтожить Ждода, разлучив с Весной (Софией). Ее сведет с ума и заставит скитаться. А в саду, являющем собой подобие эдемского, останутся мальчик и девочка, которых Эл не то, чтобы усыновит, но будет держать, посредством своего ангельского воинства, под контролем.

Однако совершенно отлучить Создателя от сотворенного им мира куда сложнее. чем может казаться деспоту, и эпизод с Доджем в роли Змея-искусителя, на сей раз принявшего облик червячка, выползшего из яблока, по настоящему обаятелен и забавен. Однако после того, как подросшие дети назовутся Адамом и Евой и, в соответствии со сценарием, будут изгнаны в мир, тут-то все хорошее и закончится.

Вот разве что эпизод рождения Евой двенадцати детенышей — свиноматка-рекордсмен, чес-слово. И тема Карвалиса Кавасаки, обратившегося вороном. Он моя любовь в этой книге и с ним связан единственный момент, заставивший смеяться:

Фигуры, вероятно, изображали Калладонов. По крайней мере, некоторые из них. Красивые на четвероногих животных – наверное, Калладоны. Уродливые, которых они убивают, – наверное, кто-то еще.

В остальном вторая часть назидательна, тяжеловесна, намеренно запутана, претенциозна и, по большому счету, скучна. Когда рассказывала о первой части «Доджа в аду», уже говорила, что прочла книгу в оригинале в начале года, и «виртуальная» часть показалась совершенной мутью, тогда списала на недостатки своего английского. Теперь вижу, что дело не во мне. Не спасает даже перевод Екатерины Михайловны Доброхотовой-Майковой, как всегда превосходный.

Ура, я читаю второго Пинчона за два месяца. Тоже нашла событие. Ну, каждому свой повод для радости, я к этому автору подкрадывалась четыре года, за которые уйму книг перечитать успела, хороших и разных, были среди них и архисложные философские трактаты и книжки на английском, французском, испанском, немецком, и, страшно выговорить — шведском и датском. И ни в одном случае не делала столько подходов, не испытывала такого трепета, как перед «Радугой гравитации» . Может быть потому, что самонадеянно пыталась браться за эту книгу, будучи совершенно не готовой к восприятию постмодерна и она всякий раз ввергала меня в такой ступор, что еле ноги уносила.

При этом со всем остальным, чем тут хвастаю, заранее шла, как на подвиг долготерпения, а от Пинчона отчего то ждала, что вот продавлю сейчас плёнку поверхностного натяжения и окунусь в историю, а прорвать все не получалось и как понимать этого странного Пирата Прентиса в этом неясном времени-месте с его непостижимой любовью к бананам во всяких невообразимых гастрономических сочетаниях — не могла определиться.

Человек, минимально знакомый с романом, поймёт, что стопорилась на первой главе. Так и было, дальше самого начала в пору первого знакомства не продвинулась. Но, как это чаще всего бывает с невеждами, сделала для себя вывод, что не я худа, а книга, отступилась и... Не перестала хотеть понять её. Постепенно это стало родом идефикса: А не пора ли попытаться снова? — спрашивала себя, — Нет нет, ещё не сейчас, — отвечала трусливо. А потом решила, что если читать Gravity's, то непременно в оригинале — не обидно будет, если опять не пойму, зато когда ужо осилю, то такое большое дело будет сделано, за которое стану немыслимо себе уважать.

И оригинальный вариант давно залит был в читалку, а я все тянула время, все опасалась, пока в Gwendy`s Button Box Кинга не наткнулась на персонажа, который читал роман (дело происходит в 1973) и труба пропела, пора. Памятуя о сложности, положила себе читать небольшими фрагментами, разделиив на весь февраль, так то я быстро читаю (опять хвастаюсь) и Кинговых Sleeping Beauty's, например, о семисот двадцати страницах, в неделю одолела. И я не взяла в качестве поддержки перевод Максима Немцова, рассудив, что нечестно будет нырять в него то и дело, да и соблазна слишком много окажется.

В общем, отправилась в это путешествие и сначала было не просто непонятно, а Совершенно Ничего Непонятно. Нелинейное действие, обилие персонажей, чем то таким странным занятых, туалетные шутки, которых я не в состоянии постичь, чего стоит один эпизод с командой коричневых футболистов, к середине которого с дрожью омерзения понимаешь, что речь иноскательно ведётся об отправлении героем естественной нужды. А потом смеёшься над собой, а ты чего ждала, единорогов, катающих прекрасных дам?

А потом эта песенка про Кеноша-Кид и тебя подхватывает отвязный ритм повествования, Радуга пронизанна ритмами чарльстонов, фокстротов, частушечных куплетов, блюза и свинга, но это ожидаемая музыка, а вот когда сталкиваешься впервые с внутренней рифмой Пинчона, с целыми кусками сложно ритмически организованной рифмованной прозы, удивительно мелодичной, то эффект сродни культурному шоку. Это невероятно красиво, даже когда знаешь, что львиная доля смысла останется за пределами твоего понимания (Томас Пинчон мастер многозначного словесного эквилибра), но даже оставаясь до конца нерасшифрованной, красота этого текста сжимает сердце, как музыка поющей марсианской ветви из какого нибудь Видоизмененного углерода.

И ты счастлива своей авантюрой, у тебя есть что то такое, чего ни у кого нет, уникальное и только твоё. Жаль, что ни с кем не поделишься, но счастье, что добыла «в моей душе лежит сокровище и ключ поручен только мне». А они продолжают куражиться там в книге, стебаться над жизнью и смертью и в какофонии шуток ниже пояса, вдруг звучит пронзительная нота и тебе удаётся её уловить, и это бьёт наотмашь. Прентис и Скорпия, Джулия И Роджер, Слотроп и Кати, Пенелопа и призрак её отца в его кресле (волоски вдоль позвоночника дыбом).

А помнишь, как Слотроп вывалился, замотанный в пурпурную штору, как в тогу, на лужайку, где достопочтенное общество играло в крокет и как полковник ответил на невысказанный вопрос одной из дам : Ок, а это Слотроп в каком то пурпурном дерьме. Это было смешно. А Пеклер и Илси, такая невыносимая нежность, такая запретная любовь, столько Набоковской Лолиты. И потом, когда её увезли, и потом, когда он пытался забыть о ней, и потом, когда узнал, что попала в лагерь (Дебора, так назывался?), и добился разрешения на поиски её среди этих частью мёртвых, частью умирающих, истощенных до последней степени людей. И он снимает свое кольцо, чтобы надеть его на палец какой-то женщины, так же, как все там утратившей сходство с человеческим существом — возможно это поможет ей выжить в пересыльных пунктах, А Илси уже не спасти, не найти. Плачешь.

А Слотроп и Бьянка — отчего то передёргиваешься брезгливо. А жёлтые ботинки Слотропа — хмыкаешь, вот выпендрежник. А: Почему никто не сообщил мне, отец, что президент Рузвельт уже год, как умер? — больно за него. Но самая моя большая любовь, это Чичерин и тюркский алфавит. Ах, что за дивная история! Я на своём читательском веку столько развесистой клюквы съела от англоязычных авторов, пишущих о советских реалиях. И добро бы вроде неряхи Меттьюза с его Red Sparrow, но и такой по всему серьёзный автор, как Дэвид Митчелл иной раз жуткие ляпы допускает, с The Bone Clock не знала в части России, плакать или смеяться. У Пинчона все на месте и памятный с детства казахский алфавит с его графическим изображением фрикативных, взрывных, горловых звуков, адаптированных к кириллице, и акын Джабаев со своей песней, ах моё филологическое сердце казахстанской уроженки сомлело, преисполнившись горячей благодарности. Вот и все. Люблю эту книгу. Ах да, сегодня для игры выпало читать написанный через сорок лет«Край навылет» Пинчона.

Феномен человека

Со строго описательной точки зрения человек по своему происхождению является обычным лучом во множестве лучей, образующих одновременно анатомический и психический веер жизни. Но поскольку этот луч или, если хотите, линия спектра один из всех сумел благодаря своему привилегированному положению или структуре выступить за пределы инстинкта в мысль, она оказалась способной внутри этой еще совершенно свободной области мира в свою очередь разложиться на линии и породить спектр второго порядка — известное нам огромное разнообразие антропологических типов.

Пьер Тейяр де Шарден «Феномен человека»

Назвать Дукая сложным к восприятию — значит ничего о нем не сказать. Он весьма непрост, очень труден, архисложен. За то и полюбила, потому и читаю четвертую кряду книгу. Он фонтанирует идеями. Он избыточен. Где другому, как Йэну М. Бэнксу с «Флебом» или Ричарду Моргану с «Видоизмененным углеродом» хватило бы десятой, сотой, тысячной части. чтобы наваять десяток романов — Дукай делает один (и это еще только начало «Трилогии Прогресса» цикла романов о новом человечестве). Избыточность один из неотъемлемых признаков гения, второй. Первый — гении изменяют жизнь, мир после них не остается прежним, неуловимо (реже заметно) меняя вектор движения.

И как может изменить мир автор, пишущий в лучшем случае для десятка тысяч способных воспринять из восьми миллиардов населения Земли? А такие вещи не нуждаются в персональном донесении до каждой особи. Довольно мощного ментального отклика со стороны тех десяти тысяч и попадания в океан коллективного бессознательного, дальше плотность информационного пространства сама за себя постарается, внедряя в умы и сердца новый вариант сценария, радикально отличный от неминуемой деградации предлагаемой подавляющим большинством предсказателей. Мы нуждаемся в вере и надежде и Дукай из тех немногих, кто может их предложить.

Занятно, что автор невысоко ценит идею общего информационного поля, даже заканчивая «Идеальное несовершенство» цитатой из шарденова «Феномена человека», а меж тем великий иезуит отводил ему немалую роль в грядущем прогрессе человечества. И как раз по Шардену, который, кроме прочего, был видным антропологом, прогресс тяготеет к большому многообразию на стадии выбора генеральной линии развития (фила, мутовка), но после того, как наиболее жизнеспособная часть определена, следует синтез, отсекающий менее перспективные виды.

В феерии Дукая XXIX век — время достаточно безболезненного сосуществования поражающих воображение различием видов разумной жизни: стахсы (стандартные homo sapiens) различных традиций, фоэбы, инклюзии. Пространство-время перекраивается и выворачивается наизнанку эшеровыми плоскостями; побеждена смерть и ресурсы практически безграничны — стоп! Вот с этого места подробнее. Я поняла, что смущало во всех произведениях автора — отсутствие базиса.

Даже в «Иных песнях», где разветвленные политические интриги предполагают вскрытие механизмов финансирования. Что уж говорить о «Льде», основная интрига которого в нежелании сибирских производителей утратить монополию, невзирая на последствия оккупации лютов для планеты in general. «Собор» апофеоз того же нежелания обратить взор к конечности материальных ресурсов и дать сколько-нибудь вразумительное объяснение того, откуда взялось наше невероятное благоденствие. в одной только «Школе», потрясающе сильной и правдивой, несмотря на фантастичность, Дукай изменяет привычному аристократическому пренебрежению фундаментом, и это жестоко, хотя прекрасно.

Резюмируя: Яцек Дукай таки гений и дай ему Бог провести человечество дальше по пути прогресса (с большим вниманием к базису, если возможно).

Безумие Эмпедокла

«Естественная телеология мира исключает стремление к хаосу.»

«Иные песни» первое знакомство с Дукаем и точно знаю, что буду читать его ещё. Все, до чего сумею дотянуться. Потому что это круто, ярко, оригинально и (тут просится формула «ни на что, читаное прежде, не похоже», но нет, напротив, весьма похоже на то, что давно люблю, хотя в последние годы не имела возможности читать). Я о том, что стиль, лексика эстетика и пафос романа живо напомнили о «Транквилиуме» и «Кесаревне Отраде между славой и смертью» Лазарчука. К сожалению теперь Андрей Геннадьевич такого не пишет, не нам, читателям, указывать творцам, как им работать. Но какая-то глубинная струна в душе, тронутая радостью того давнего знакомства, все не смолкнет, ждёт продолжения. Неожиданно пришедшего от поляка Дукая.

Итак, универсум романа — это реальность, в которой античный мир не пришёл к естественному упадку и не был разрушен ордами варваров, продолжая оказывать ключевое влияние на все сферы общественного, политического, финансового, культурного устройства тамошней жизни. В целом, радикальных отличий от нашего, у мира придуманного Дукаем, меньше, чем можно было бы ожидать. Ведущими языками, они же языки международного общения, остались греческий и латынь. Колониальная политика охватывает географически близкую к Средиземноморью Африку, но об Америках и Австралии в романе не упоминается, хотя воздухоплавание посредством аэростатов — распространенный способ путешествий.

Больше того, Луна в романе обитаема и служит местом паломничества, поскольку именно там находится резиденция Лунной Ведьмы, пребывающей в почётном изгнании. Не Селена. Артемида, Иштар или Кибела, но понемногу от всех богинь материнского культа со многими сверхчеловеческими возможностями, предположительно связанными с сохранением и развитием традиций тайного знания, утраченных нашим, лишенным преемственности миром. Терраформирование, к примеру, превосходит воображение, судя по тому, что адепты сумели устроить на Луне вполне достойную жизнь и даже создать атмосферу.

На земле же некий аналог генной инженерии или сильно продвинутой селекции позволил одомашнить неприспособленных в нашей реальности к приучению бегемотов, зебр, жирафов, носорогов, создав на их основе тягловый и вьючный скот: гипатиев, ховолов, зивр, единорогов. Южная столица Империи Александрия с культом Александра Македонского, величайшей в мире библиотекой, маяком и ещё парой-тройкой чудес света или равных им в нашем понимании артефактов, вроде храма Великого с его статуей, в дни равноденствия удерживающей между разведенными руками миниатюрное солнце.

Веротерпимость превосходит ожидание, известные культы мирно соседствуют, не помышляя о джихаде или крестовых походах. Роль аристократии в управлении миром невозможно переоценить, она колоссальна и основана на многовековой традиции сопротивления попыткам навязать чуждую волю. Вообще, способность противостоять психическому и ментальному принуждению чрезвычайно важна и во многом определяет иерархический уровень персонажей. Она и дополнительные уникальные таланты, которые герой может предложить миру.

Пан Иероним Бербелек, к примеру, стратегос — военачальник, мастер нетривиальных решений в науке побеждать, воевать не числом, а умением и навязывать другим свою волю, оставаясь невосприимчивым к попыткам проделать то же над собой. Кроме одного случая, когда в ходе военной кампании ему пришлось противостоять московиту чернокнижнику Максиму Рогу (о, это извечное польское желание реванша гонор и еixё польске не сгинело). Так вот, пребывание в контакте с уникумом психического подавления, сумевшим подчинить своей воле огромную державу, не сломало героя, но что то ощутимо в нем прогнуло и Пан Бербелек нынче не тот, мучительно переживающий фиаско.

С некоторых пор в мире в больших количествах появляются странные Твари, их можно было бы принять за творения свихнувшегося таксидермиста, если бы не были живыми. Спонтанные метаморфозы затрагивают привычных животных, превращая в персонажей бестиария и не имеют ничего общего с осознанной селекцией. А неизменность и подчёркнутое следование канону один из краеугольный камней этого мира. Волею обстоятельств, тем, кому придётся найти источник деструктивного воздействия и противостоять ему окажется опальный стратегос.

Это такая завязка. Добавлю ещё расшифровку некоторых значимых реалий, которые встречаются в романе и не сразу берутся восприятием (такое: в помощь путешественнику).

Форма — многозначное понятие, в зависимости от контекста может означать ментальную и психическую независимость, волевой импульс, строй мыслей, пассионарный всплеск, настроение. даже моду — некий посыл, предполагающий следование и подчинение.

Морфа — расовая. кастовая, клановая социальная принадлежность, а также определенная физическая форма — менталитет и метаболизм.

Античные и квазиантичные неологизмы романа.

Кратестос, гегемон — правитель.

Даулос — раб.

Эстлос — господин.

Эстле, деспоина — госпожа.

Хоррорные. мамелюки — стражники, воины.

Софистос- ученый.

Рытер — рыцарь.

Какоморфия — спонтанное изменение физической формы.

Никотиана — сигарета.

Нимрод — охотник.

Сколиота — искривление, источник и причина какоморфий.

Ураноза — молния.

Вот, пожалуй, и все. Осталось поблагодарить за восхитительный перевод Сергея Легезу. Потрясающе хорошо, а его безупречное чувство языка дарит русскоязычному читателю с этой непростой книгой многие лингвистические радости.

Греческий огонь возжегся у меня в сердце

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Сначала название. Филэллин Древнего Рима, полагавший современную ему римскую культуру оттиском греческой, совсем не то, что сегодняшний. В наше время, это человек, любящий греческий язык фольклор, музыку, литературу. Есть даже Всемирный день филэллинизма, девятнадцатое апреля. Дата смерти Байрона, погибшего в борьбе за свободу Греции. А уже это совсем близко к смыслу заглавия нового романа Леонида Юзефовича, действие которого разворачивается в годы Греческой революции.

«Филэллин» двадцатых годов позапрошлого века — человек, пришедший сражаться за освобождение Эллады от османского ига. Мятежного лорда мало кто читал, но многие вспомнят, что в «Графе Монте-Кристо» разоблачить Морсера как вора, предателя и военного преступника, удается благодаря письму из Янины — начальной точки той войны, привлекавшей как свободолюбцев, так и авантюристов всех сортов. Кто не находит в мирной жизни выхода разрушительным импульсам, хочет подзаработать на войне или бежит от тюрьмы.

Как герой, Григорий Мосцепанов. Хотя как раз он самый, что ни есть, правдолюбец. Неудобный человек, не желающий мириться с уродливой действительностью, которая вся искажение замысла Творца. Отставной штабс-капитан, вдовец, инвалид, потерявший на войне пальцы ноги, ныне учитель в Нижнем Тагиле. Жалованье учительское невелико, так ему много и не надо, квартировал у молодой привлекательной мещанки Натальи, тоже вдовы с ребенком, и чего уж там, любовь у них. В старой бане наладил Мосцепанов производство масла для негасимых лампад из нафты (перегонка нефти) — все приработок. Чего не жить?

А вот не может спокойно видеть обыденных вещей, вроде местного дома младенца, приюта для незаконнорожденных детей, откуда стараниями местного начальства украдено все, да не в комичном ильфопетровском стиле Сашхен и Альхен, а так, что детки умирают от голода, холода, болезней, ловят и едят тараканов. Другие и не смотрят в ту сторону, отвернутся вовремя, и дальше живут. Этому же, больше всех надо — строчит жалобы губернатору.

А того, глупый, не понимает, что всякое письмо можно перехватить еще на почте. В крайнем случае, указание разобраться спустят все тому же местному начальству. И начнутся мытарства бедняги: прежде указание по церковным лавкам не брать его масла, после увольнение, потом арест. Да не в положенные человеку дворянского звания условия, а к уголовным.

Ничего в нем нет героического. И в лучшие времена красавцем не был, а теперь вовсе — немолодой, потерявший в кругах пенитенциарного ада изрядно волос и некоторое количество зубов. Оборванный, тощий и грязный, заросший и обовшивевший. За что же все любит его эта длинноносая молодка Наталья, почему пороги за него оббивает, свиданий добивается, кусок от себя отрывает — ему привезти. Что-то, видно, есть.

Он такой гоголевский капитан Копейкин и Василий Теркин, есть в нем что-то от героев Платонова, проспавших счастье, а в некоторые моменты даже и от Юрия Живаго. В человеке всегда много чего понамешано. Мосципанов, да, живой, из плоти и крови. И этот роман, составленный из писем, дневников, воображаемых разговоров в форме, опять же, писем — он не читается, как эпистолярный. Нет зазора между событиями и их восприятием через призму пишущего, какой обычно налагает форма.

Есть ощущение жизни, которая постепенно разворачивается у тебя перед глазами. И это странным образом не мешает видеть-слышать очередного говорящего, с его речевыми особенностями, с собственной историей, стоящей за его плечами. Не разноголосица, но полифония, единство из множества, где целое больше суммы частей. Коих немало. И есть среди них замечательно интересные люди, вроде француза Шарля Антуана Фабье, греческого лекаря Костандиса или Игнатия Еловского, камер-секретаря императора Александра I.

Будет и сам Александр Благословенный, который предстанет в каноническом образе, закрепленном в коллективном бессознательном «Царством Зверя» Мережковского. Так нам ведь здесь не нужно «взвейтесь да развейтесь» и прочего ниспровержения условностей, эта история не для того. Но подробности смерти самодержца в очередной раз приведут в ужас, хотя бы вы их уже и знали. «Филэллин» удивительная книга, по-настоящему интересная, а финал меня просто очаровал.

«11.22.63» от шведского Кинга

«Если мы не можем собраться вокруг света, то собираемся вокруг тьмы.»

Смерть Улофа Пальме не стала для мира таким резонансным событием, как убийство Джона Кеннеди двадцатью тремя годами раньше: там молодой красавец, президент сверхдержавы, тут дядька под шестьдесят, премьер маленькой скандинавской страны. Но шведы помнят, воспринимают как трагедию и национальный позор.

Я не могу назвать вторую часть «Трилогии места» посвященной этому событию в той мере, в какой кингов «11.22.63» — роман об убийстве Кеннеди. Однако, в немалой степени «Движение. Второе место» Rörelsen: Den andra platsen — вариант ответа на загадку убийства Пальме. Дело в том, что окончательной ясности, как и в деле Кеннеди, нет. Был Петтерсон, его сначала посадили, потом отпустили за недоказанностью, теперь убийцей считают Энгстрома, который покончил с собой двадцать лет назад.

Айвиде Линдквист, которого нередко сравнивают с Кингом, вторым романом «Трилогии места» предлагает свою версию развития событий. В строгом смысле «Движение» нельзя назвать продолжением «Химмельстранда». Сквозных героев и разрешения загадок первой книги в этом романе не будет. Время действия — конец восемьдесят пятого, начало восемьдесят шестого и небольшой флэшбэк в конец семидесятых. Свяжет оба романа место действия.

Вернее два: тот бесконечный луг с идеально постриженной изумрудной травой, что так пугал героев первой части, для здешних персонажей станет магнетически притягательным, прямо-таки образом потерянного рая; и туннель на улице Туннельгатан в Стокгольме, с ним так или иначе связаны были все истории первого романа. Так вот, это место для шведов знаковое, там был убит Улоф Пальме, а действие разворачивается в непосредственной близости.

Книга мрачная, пугающая, часто отталкивающая (как всегда у Линдквиста), в значительной степени автобиографическая и в этой ипостаси шокирующе откровенная. Полная подробностей, в которые не хочешь верить, и не можешь не верить. Потому что ее отголоски не раз звучали в других его книгах, включая лучшие, «Впусти меня» и «Блаженны мертвые».

Таки да, Линдквист, на самом деле двадцать лет работал фокусником и стендапером, а от его книг нередко возникает ощущение, что со страниц, на манер ницшеанской бездны, на тебя смотрит монстр. Но он чертовски талантлив, и я буду ждать завершающего романа трилогии «Х. Шестое место» X: Den sista platsen которое непременно переведут.

«С одной стороны, мир и наше существование в нем – это чудо. С другой стороны – оскорбление. Как будто тебе пообещали шведский стол, а получил ты всего-навсего две холодные картофелины.»

Которое едят холодным

«Если ты хороший парень, не слишком глуп и не подлец, я очень рада...

...Но ты гордишься, вот потеха, тем что ты

Хороший парень.

И больше ничего.»

Граффити «Who put Bella in the wych elm?» не столь популярно в англоязычном мире, как «Цой жив!» в русскоговорящем, но мем достаточно известен и надпись продолжает появляться на стенах, хотя со времени обнаружения останков молодой женщины в дупле вустерширского шершавого вяза (Wych Elm) прошло семьдесят семь лет. С течением времени первоначальное wych трансформировалось в witch — ведьмин.

«Ведьмин» в заглавии да количество глав книги (тринадцать) останутся единственными отсылками к потустороннему в новом романе Таны Френч. И это замечательно. Разного рода чертовщинка, без которой не обходится ни одна книга последние лет двадцать, уже не то, чтобы утомила, а просто из ушей выплескивается. Она же в немалой степени оттолкнула меня от первого прочитанного у ирландской писательницы романа. Помните лампочки, которые героиням удавалось включать-выключать исключительно силой мысли, и прочую психоделику «Тайного места»?

Так вот, «Ведьмин вяз» , Ура!, ни разу не мистический детектив. Интеллектуальный и атмосферный? Да. Социальный? Да, да. Психологический с элементами триллера? Да, да, да! Мы получили умную книгу с по-настоящему интересной историей от которой невозможно оторваться не дочитав до конца. Где между двумя преступлениями, сыгравшими катастрофическую роль в жизни героя, протянутся тонкие, но крепкие нити. Роман-матрешку, скрывающий внутри разрешенной загадки новую, а под ней еще и еще.

Плотно, четко, аккуратно, с поразительной виртуозностью упаковано, ни один хвост не провисает, ни одна нитка не выбивается из обманчиво простого плетения, всякая деталь на своем месте и каждая ссылка активна. А все же, в романной полифонии можно выделить главную ноту. Воздаяние, как ни ветхозаветно и замшело прозвучит. Во всех видах, от библейского «Мне отмщение и аз воздам» через простонародное «сколько веревочке ни виться» к остроактуальному — создание фейковых аккаунтов в сети для хайпа и накручивания счетчиков вовсе не так безобидно, как кажется, ибо сказано, «не умножай сущностей без необходимости» и «отольются кошке мышкины слезки».

У-у, как все запущено. Нет-нет, это была попытка определить основную тему книги. На самом деле, никакого назойливого морализаторства в «Ведьмином вязе» нет. А что есть? История везунчика Тоби, единственного сына любящих, понимающих, современных, обеспеченных родителей. Мальчика умного, талантливого, спортивного и безумно обаятельного. Добрый и сострадательный, он не чужд мальчишеских шалостей, будучи застигнут за которыми, готов понести ответ. Да только вот наказание может быть весьма суровым для тех, кто был с ним, а в случае героя оборачивается «пальчиком погрозить».

До той злосчастной ночи, когда, надравшись с друзьями в пабе, оказался разбужен орудовавшими в квартире грабителями, полез в драку и оказался избит до, полусмерти. Не в том смысле, какой чаще всего вкладывается в это выражение, а реально — до последовавшей инвалидности. Баловень судьбы после долгого мучительного пребывания на больничной койке возвращается в мир здоровых людей подволакивающим ногу, с деформированным как после инсульта лицом и серьезными ментальными проблемами.

Должна заметить, для прошедшего через подобный опыт это незабываемые ощущения. Однако молодость, хорошее лечение и отменное питание оказывают свое благотворное действие, Тоби потихоньку приходит в себя, а на период реабилитации отправляется в родовое поместье (я ж говорила, что семья небедная), где в обществе кузенов, Сюзанны и Леона прошло его беззаботное детство, а теперь одиноко живет обожаемый дядя Хьюго. Когда-то крепкий и полный сил, теперь он болен и переезд Тоби в немалой степени продиктован человеколюбием. Еще, знаете, это: когда тебе плохо, найди того, кому хуже и помоги ему.

Любимая девушка составляет ему компанию в этом рустикальном локдауне, она вообще замечательная, Мелисса. Может быть она главная удача героя. Хьюго продолжает оставаться умным интересным собеседником, Мелисса выше всяких похвал, все трое испытывают друг к другу искреннюю симпатию, а Тоби находит себя в помощи дяде в его ученых штудиях — несмотря на болезнь, тот продолжает заниматься ДНК-изысканиями для желающих составить родословное древо. И все потихоньку налаживается.

Пока в один не прекрасный день из дупла большого вяза не вываливается человеческий череп. И это окажется не только прозрачной параллелью к истории Беллы-в-дупле, которой начала, но зловеще точной метафорой скелета в шкафу. История не раз и не два перевернет первоначальные представления о происходящем с ног на голову, каждая новая глава будет радикально менять ситуацию. Что глава — в пределах одной чертей из табакерки выскочит изрядно.

Вы будете читать эту книгу, как в детстве читали «Золотого жука» и «Сердце обличитель» Эдгара По, не имея сил оторваться. А для ценителей аудио есть звуковая версия в прекрасном исполнении Александра Гаврилина.

Жизнь коротка, а музыка прекрасна

Музыка часть человеческого бытия

Оливер Сакс сделал для популяризации неврологии и нейропсихологии больше, чем кто бы то ни было. И дело, конечно, не в том, что многие его истории можно при случае пересказать в компании. Такого рода популярность недорогого стоила бы. Важнее высочайший гуманизм Сакса, любовь и сочувствие к тем, о ком он рассказывает. Искреннее желание помочь: излечить, а когда не получается — дать заместительный механизм, научить человека и его близких жить с имеющейся проблемой так, чтобы она доставляла по возможности меньше неудобств. Перевести градус дискомфорта из рубиново-красной зоны тревоги в умеренную оранжевую или даже желтую (не расслабляйся, будь настороже).

И главное, для меня, по крайней мере — они могут давать ключ к пониманию и принятию некоей своей ситуации. Помню, момент узнавания и радость: «Я не одна!», когда прочла в его «Галлюцинациях», что мельтешение точек, огненные зигзаги и светящиеся пятна в поле зрения перед приступом мигрени — это нормальные премигренозные галлюцинации, а не предвестие потери зрения или рассудка. Прежде и рассказать об этом никому не могла из опасения, что примут за ипохондрика, сочиняющего симптомы, чтобы привлечь внимание и добиться сочувствия.

«Музыкофилия» посвящена механизмам понимания и восприятия музыки, распространенным или курьезным случаям, связанным с ней. Четыре части книги рассматривают различные аспекты проявлений музыкальности, от крайних до обыденных. Первая часть «Преследуемые музыкой» скорее относится к крайним. Как случай человека, после удара молнией получившего сильнейшую зависимость от музыки с потребностью слушать ее все время. Прежде никогда не игравший на фортепьяно, он овладел инструментом, научился читать партитуру, а вскоре и сам начал сочинять музыку. Или женщина, у которой звучание неаполитанских песен вдруг начало провоцировать припадки, наподобие эпилептических. К несчастью эта музыка была обязательным сопровождением всех торжественных случаев диаспоры, к которой она принадлежала.

«Диапазон музыкальности», вторая часть дает представление о диапазоне присутствия музыки в жизни, от тотального до полной неспособности воспринимать ее — амузии, рассказывает о феномене абсолютного слуха и однобоких вундеркиндах, как человек, неприспособленный в быту, но способный пропеть все партии двух тысяч опер. Затрагивается здесь и явление музыкальной синестезии — способность видеть музыку, когда звуки связываются с определенным цветом, формой, движением.

«Память, движение и музыка», третья часть рассматривает различные случаи амнезии и агнозии, в которых музыка играла роль триггера, позволяющего запустить, хотя бы на время, механизмы узнавания и воспоминаний. О музыкальных спазмах у музыкантов, сродни писчему спазму у людей, вынужденных много и быстро писать, которые ставят крест на музыкальной карьере, где малая подвижность даже одного пальца может иметь решающее значение. И о способности музыки купировать, приводить к норме проявления синдрома Туретта и куда более частую двигательную дисфункцию — паркинсонизм.

«Эмоции, идентичность и музыка» заключительная часть книги о всегда неожиданном, непредсказуемом и не поддающемся прогнозированию благотворном воздействии при самых разных личностных расстройствах, от клинической депрессии до биполярного и психопатии. Даже ужас болезни Альцгеймера, которая, конечно не поддается лечению, тоже до некоторой степени и очень ненадолго может отодвигаться под воздействием музыкотерапии. Глава о синдроме Вильямса расскажет о замечательно музыкально одаренных людях с великолепно развитой речью и совершенной неспособностью к абстрактному мышлению. Что не мешает в некоторых случаях исполнительской карьере.

Как всегда очень интересно и информативно, до книги и представить не могла, в каком множестве аспектов музыка присутствует в нашей жизни, как много помощи она способна оказывать, в казалось бы, безнадежных случаях. Исполнение Игоря Князева всегда превосходно, а с такой специфической темой, где по ходу чтения нужно напеть какой-то фрагмент — идеально попадание в требования материала.

Кукольный дом

стояли звери около двери

Год. Я ждала его год и это того стоило. Открытие 2019 «Средняя Эдда» заинтересовала, но не могу сказать, что ощутила ее как свою книгу. «Репродуктор» прочитанный следом, оказался совсем моим. Оплел тончайшими нитями, вовлек в сферу притяжения автора, заставил ждать «Кластера».

Кластер, говорит словарь — объединение нескольких однородных элементов, которое может рассматриваться, как самостоятельная единица, обладающая определенными свойствами. В романе это несколько корпораций под эгидой государства, занятые поиском путей производства арсенида. На самом деле, арсенид не порождение фантазии Дмитрия Захарова, но название для реально существующего химического соединение со свойствами мощнейшего полупроводника. В романе речь о другой, более совершенной, чем арсенид галлия, модификации, сути это не меняет.

Попробую объяснить: мир помешан на поиске новых энергоносителей, но не меньшей панацеей может оказаться радикальное снижение энергопотерь. Чтобы понятнее — принцип скафандра, обогреваемого в космическом вакууме теплом тела космонавта. Идеальный полупроводник решает эту задачу идеально, обеспечивая КПД не сто, а тысячу, десять тысяч процентов. Именно таков арсенид романа. Проблема одна, но существенная — немыслимо дорог в производстве.

В свое время в Японии было закуплено некоторое количество этого вещества, чтобы, отталкиваясь от прототипа, догнать и перегнать; собственными разработками двинуть страну из лагеря сырьевых придатков в элитный кластер высокотехнологичных государств, а там и остальные проблемы решатся. Разработкой задачи занялось некоторое количество корпораций с солидной господдержкой. Ничего не напоминает? Как-то давно об успехах Группы Роснано ничего не слышно. Однако вернемся.

В реальности романа хотели как лучше, а получилось как всегда. Большая часть средств к моменту начала событий украдена-попилена-откатана, меньшая — использована непродуктивно. Потому что, угадайте с трех раз, чьи зады уселись в начальственные кресла (с одного угадали, молодцы — синекура для непутевых отпрысков). А воз и ныне там, никакого российского арсенида как не было, так нет. Для хорошей мины при плохой игре и запудривания мозгов существуют пиарщики, которых, в виде исключения, можно взять со стороны, но талантливых. Таков Андрей, руководитель службы по связям с общественностью корпорации «Микрон».

Однако красиво сплетаемых слов в преддверии очередного финансового госвливания недостаточно, нужно и товар лицом предъявить, отчитаться. А где взять? А есть выход. В свое время, когда будущее казалось безоблачным, чтобы продемонстрировать широту русской души, понаделали псевдоинтеллектуальных игрушек с арсенидными пластинами. Принцип зайчика-энерджайзера, только работа не «до десяти раз дольше», а буквально «эта музыка будет вечной» — и батареек заменять не нужно.

Теперь недостающее для отчета количество можно добыть, распотрошив кукол-зайчиков-жирафов. Только вот, у материала обнаружилась занятная побочка, которой никто не предполагал. Буквально, философский камень, оживление неживого. И заветные пластинки не так-то просто вынуть из нутра звериков, потому что они не хотят умирать. И еще они верят, что явится мессия, который спасет. У них и собственная религия зародилась, примитивная, а какая из мировых может похвастаться особой изощренностью? Малыши верят во Второй фронт.

Вообще, певица Алиса Сикорская ни о каких игрушках знать не знала, когда писала свои песни, которые стали их Священной книгой, нам не дано предугадать, чем слово наше отзовется. Как не предпринимала особых усилий и для того, чтобы опальный пиар-менеджер Андрей полюбил ее до безумия (как-будто есть какие-то приемы, имеющие это обеспечить). Она отличная девушка, талантливая, яркая, и сострадание порой стучится в ее сердце, но в целом — оставили бы в покое, дали работать и обеспечили некоторый (немалый, чивоуштам, так ведь она на него сама заработала!) уровень комфорта

История туго сплетает интересы мегакорпораций с судьбами людей, имеющих к ним непосредственное отношение и не имеющих прямого отношения, с судьбами не людей вовсе. Снова об ответе за тех, кого приручили, без назойливого морализаторства. О выборе, который ломает твое благополучие, но отступить не можешь, потому что способность на него делает тебя человеком. И о выборе, благоденствия, а что там с человеческой составляющей — ну, это все несерьезно. И о выборе жить или умереть.

Такие книги большая редкость во времена тотальной осторожности и благонамеренности. Такие во все времена редкость, потому что талант всегда штучный товар. «Кластер» не просто талантливый роман, но умный, честный, исполненный гражданского мужества и невыносимой трепетной нежности. Скажете: «Странное сочетание, едва не оксюморон, где социальный аспект, а где любовь? В одну повозку впрячь не можно...» «Бывает и так, — отвечу, — Очень редко, но бывает, Дмитрию Захарову удалось.

Ангелы или муравьи?

И к черту этих ангелов.

Майя Лидия Коссаковская женщина очень красивая (стоит посмотреть на фото, чтобы убедиться). И успешная (жена самого Гжендовича). И она тоже пишет фэнтези, даже (шепотом) думает, что сумела создать какой-то особый тип героя, да вот же:

созданный мною тип героя – существа, преодолевающего свои слабости, отважного, гордого, достойного, богатого внутренне и вместе с тем скромного и способного на самопожертвование.

Жаль разочаровывать, но кто-то должен сказать первой леди польского фэнтези, что она заблуждается, пусть это буду я. Гонцов, приносящих дурные вести, казнят, но я издали, авось не дотянется. Простите, тезка, ваш тип героя более всего похож на гопника «с раёна», который посмотрел пару фильмов раннего Тарантино и один Гая Ричи, приняв стиль поведения героев за образец. Проблема в бэкграунде. Заяц, умерщвленный в Тульской губернии, даже будучи выкрашенным зеленкой, не сделает Эллочку Щукину заносчивой Вандербильдихой.

И еще один нюанс из числа основополагающих. Сборник рассказов, написанных в разное время и неряшливо сшитых на живую нитку подобием сюжета, нельзя называть романом. Даже если очень хочется. Я понимаю, что Писатель с большой буквы «П» обязан замахнуться на крупную форму, вот и у Стивена Кинга в «Крысе» про это черным по белому: настоящий писатель должен иметь в анамнезе роман, лучше не один, еще лучше — отмеченный литературными наградами. Только вот, роману, даже отпето-постмодернистскому, хорошо бы иметь сюжет.

Вы скажете: «Есть сюжет, как же! Вот Бог покинул мир, не сказавшись, в каком направлении, верховные ангелы с ног сбиваются и рвут на разных местах волосы, и скоро всему настанет кирдык...» «В самом деле? — отвечу, — поразительная свежесть и новизна, и совсем не напоминает кино «Догма», где Алан Рикман, Бен Аффлек, Сельма Хайек и еще много голливудских звезд. Да вы и сами, ведь, не забыли того фильма, вот и главного героя Назвали Даймоном Фреем, не иначе, вспомнив молодого Мэтта Деймона?»

Дополнительной прелести книжке придает то, что Люцифера тут панибратски зовут «Лампочкой», а чо, светозарный же. Ангелы, несмотря на наличие крыльев, передвигаются на конях, которые к тому же еще и разговаривают, часто производя впечатление более интеллектуальных особей, чем седоки. Лимб отчего-то лимбо (Как странно, ее звали Лимбо, какие у них имена!) К слову, об именах, Великий Архонт, Владыка семи высот тут Ялдабаот, ни больше, ни меньше.

У меня кончились собственные слова, завершу цитатой: «Я – верный рыцарь Господа! А ты, Ялдабаот? А ты?»

Ждать, догонять, скучать

Говорят, хуже нет занятий, чем ждать и догонять. Отчаянно скучать, читая, тоже не самое приятное. Люблю польское фэнтези и уверена была, что неплохо знаю, но вот наткнулась на статью о новых именах и внезапно поняла, что ни одного женского в моем польском кондуите нет. Как такое возможно, в англоязычной фантастике женщины теснят мужчин на пьедестале Хьюго, Небьюлы, Локуса, в России есть Галина, Славникова, Козлова, Букша — и это только вершина, в Белоруссии Громыко. От поляков ничего. И вот же она, Марта Краевская.

Честно, я ждала большего. Не то, чтобы это было совсем плохо, такое себе славянское этнофэнтези про село в зоне экстремальных аномалий, где нечисть то и дело вмешивается в дела людские, да не просто спутать лошадиную гриву, завить колтун в волосах спящей (все это Мэб!) или сквасить молоко, а прямо насмерть уходить незадачливого селянина. После чего несчастный станет бродить ночами по родным улицам, пугая соседей. У них даже специальное кладбище есть для таких «особых» мертвяков.

Отчего не оставят проклятой земли? Об этом у Наоми Новик, тоже, кстати, наполовину польки, хотя живет и творит в Штатах, и пишет (в отличие от, не будем называть имен), хорошо в «Зимнем серебре»: трудно это, уйти с насиженных мест; кроме того, у деревни есть Хранитель, умеющий худо-бедно договориться с потусторонним. А главное — это наша родина, сынок.

Хранителя, к слову, больше нет, пал смертью храбрых. Но осталась воспитанная им сиротка, на которую селяне возлагают большие надежды. Жаль, что не мужик, но за неимением гербовой... Только и сама Венда не больно рвется в хранители. Они, понимаете ли, долго не живут, а ей пасть смертью храбрых не блазит. Вообще подумывает о замужестве, тем более, влюбленный парень есть, а плоть уже настойчиво требует, ну, вы понимаете.

Да вот незадача, воздыхатель не в добрый час местного праздника солнцеворота (аналог нашего Ивана Купалы) полез за веночком любимой в реку, а там, сами понимаете: русалки, водяной, кикимора. И одновременно со всеми эпохальными событиями: смерть предыдущего хранителя, попытки избрания нового/новой, языческий праздник бесконтрольного секса — кто не понял. Так вот, одновременно в селе появляется таинственный незнакомец, ну очень импозантный и вообще, мачо.

Так-то он волкарь, типа — оборотень, но стати, привлекательность, а главное — отношение к героине по типу всех ромфантовых вампиров. И все выруливает в тоскливейшую тягомотину нестрашных страхов, не вызывающей сочувствия любви, неинтересного фэнтези. Да Верн не просто так к деревенской простушке причепился, надо полагать, а во исполнение давнего предсказания по типу «примешь ты смерть от коня своего». На роли коня девица, сначала-то он хочет ее просто обезвредить, надо полагать, но потом его любовь схватила своей мозолистой рукой.

Госпожа Краевская, очевидно чувствуя, что надо бы погорячее, чтобы развлечь читателя, добавляет местную богачку и красотку намбе ван, которая на том самом кладбище регулярно предается ласкам местных демонов, но вынуждена выйти замуж за лучшего парня на деревне, питающего к ней искреннюю ненависть (взаимно), и вот тут выясняется, что еще и носит демоническое дитя (салют, «Песнь Сюзанны»). Но надо как-то отношения налаживать и все у них получится — такая прикладная семейная психология.

Все это могло бы быть неплохо, когда бы не было так скучно.

Очарованная странница

Свечу зажгла я с двух концов,

Пускай недолог свет,

Он у друзей и у врагов

В душе оставит след.

My candle burns at both ends;

It will not last the night;

But ah, my foes, and oh, my friends--

It gives a lovely light!

Эдна Сент Винсент Миллей

Назвать новый роман Эмили Сент-Джон Мандел книгой о финансовой пирамиде, примерно как о «Станции Одиннадцать» сказать: постапокалипсис с пандемией. Да и нет. То есть, внешняя событийная канва включает заявленные обстоятельства и расписывается все довольно подробно. Тщательный разбор мотиваций воплотившего схему Джонатана Алкайтиса — что удивительно, важнее личного обогащения, которое вообще не главное, было «не обмануть ожидания вкладчиков».

Двойственное, в духе Шредингера, существование его сотрудников, вовлеченных в аферу: «можно одновременно о чем-то знать и не знать». Ясно, что таких громадных денег за непыльную работу не могут платить по определению и уже одно это должно бы насторожить, если допустить, что кто-то действительно не понимает, чем здесь занимается. Но эти печеньки обеспечивают замечательный комфорт и решение всех вопросов, какие можно решить посредством денег, а к тому же — ты здесь не один, и забить тревогу, значит подвести коллектив.

Вкладчики. Трагедия пущенного по ветру итога многолетней работы, обманутых ожиданий, надежды на спокойную, обеспеченную, достойную старость. Жизнь, которая на глазах ужимается шагреневой кожей в совершенное ничто. Максимальные шансы заработать на финансовых пирамидах у тех, чей жемчуг мелок: оперируют сверхкрупными суммами, узнают раньше других, успевают снять сливки и вывести активы до того, как запахнет жареным. Главный удар приходится по тем, у кого суп жидок, такое «не жили богато, нефиг начинать».

Ну, последнее большинству соотечественников, переживших развал Союза, и без схемы Понци знакомо. Помните, как гиперинфляция за три месяца сожрала сбережения: в девяностом хватало на домик у моря и машину, в девяносто втором могу купить на эти деньги десять буханок хлеба. Жаль, конечно, но когда пару-тройку раз через подобное пройдешь, начинаешь воспринимать не как большое зло, а как мелкие пакости.

Так вот, главное в книге не это, хотя, отдам должное, безупречно психологически достоверно и жизненно. Важнее ощущение, что может перемениться все, неизменным останется то главное, ради чего ты здесь, твоя Станция Одиннадцать. Для героини «Стеклянного отеля», девочки-девушки-женщины по имени Винсент (в честь Эдны Сент-Винсент Миллей, чье стихотворение у меня в эпиграфе) — это ее пятиминутные видео всех морей и океанов, сколько успеет увидеть.

Стоп, эта та самая Винсент, которая была с Алкайтисом? Щучка-сучка и трофейная жена? Женщина, на протяжении нескольких лет пользовавшаяся преимуществами Страны больших денег? Да, пользовалась и научилась, хотя не сразу, и не безупречно, имитировать поведение уроженцев этих мест. Если вы думаете, что такие вещи усваиваются автоматически, то сильно ошибаетесь. Но ее внутренней сути это не изменило. Та девочка, что написала на школьном окне «Смети меня» — говорят, последние слова Серена Кьеркегора. Та, что работала барменом в Стеклянном отеле. Та, что стала судовым поваром после расставания с великим аферистом. И нет, не щучка-сучка.

У Эмили Мандел удивительная способность создавать связный мир с ощущением правильного и справедливого устройства там, где все разбито вдребезги и должно бы разлететься в клочки-осколки-обломки. Складывать необычные конструкции из привычных элементов, соединять в местах, где сама возможность соединения, кажется, отсутствует — а вот поди ж ты сливается, живет, дышит.

И вовсе не чудовище Франкенштейна, вполне себе обыденное существование получается, а что новый мир обретает дополнительное свойство, вроде возможности левитации, двоякого дыхания или хождения по воде аки по суху, так то не всякому дано увидеть, и мы особо афишировать не станем. Одновременная реальность-ирреальность происходящего, которой писательница как-то насыщает свои книги. Трансовое, гипнотическое утешительное воздействие ее текстов, когда все хуже некуда, но читатель укрепляется в уверенности, что Бог в своих небесах и в порядке мир.

Сноу всегда берут верх

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места.

Даже если пепелище

Выглядит вполне,

Не найти того, что ищем,

Ни тебе, ни мне.

Геннадий Шпаликов

Ни одной из книг Сьюзен Коллинз прежде не читала, хотя фильмы смотрела все, за компанию с дочерью, фанатевшей по этой истории. Мне тогда браться за переводное издание подросткового фэнтези, которое ребенок прочел в оригинале, казалось не к лицу и не по летам. Но киновоплощение эпопеи Китнисс Эвердин впечатлило и запомнилось. На флешке в машине до сих пор песня Lorde из первого фильма. Года три назад, встречая в аэропорту дочь, которая прилетела на каникулы, включила магнитолу и услышала ее: «Некоторые вещи не меняются» — наполовину саркастичное, наполовину ностальгическое.

Это к тому, что «Голодные игры» не пустой звук для меня, и приквелу была рада. Тем более, что аудиоверсия появилась на Литресе одновременно с электронной книгой, а исполнение Игоря Князева отдельный повод для радости. И, пожалуй, оно оказалось единственным, что не разочаровало в «Балладе о змеях и певчих птицах». Несколько удивило ударение на первый слог вместо привычного второго в слове «Панем», но следует помнить, что в двухсложных словах латинского происхождения ударение всегда падает на первый слог и название государства, происходящее от латинского «panem et circenses» (хлеба и зрелищ) так и должно было звучать.

Итак, предыстория Голодных игр или Как мы дошли до жизни такой, рассказывает о временах, когда президент Сноу был юношей, заканчивал Академию для отпрысков благородных семейств и готовился зубами вырвать у злодейки судьбы место под солнцем, которое считал принадлежащим себе по праву. Хотя по досадному стечению обстоятельств вынужден был довольствоваться более чем скромным уровнем жизни, старательно делая вид, что в семействе Сноу все обстоит превосходно.

Голодные игры в это время производят впечатление тоскливой обязаловки к просмотру, вроде чтения книги «Целина* в советское время, дай людям волю, забыли бы об этой жестокой забаве. Именно с целью сделать смертельные состязания более популярными, поднять их зрительский рейтинг, из учащихся выпускного класса Академии впервые набирают менторов, задача которых курировать отдельных игроков, оттенить капитолийской рафинированностью грубость и убожество обитателей дистриктов.

Кориолану Сноу, «идущему на медаль» — для него это единственная возможность добиться стипендии в Университете для построения дальнейшей карьеры — так вот, ему достается девица из убогого двенадцатого дистрикта с минимальными шансами на победу.

Однако Люси Грей обаятельна, талантлива, нравится зрителям и, может быть, ей удастся продержаться на арене подольше. А начав устанавливать с девушкой неформальную связь, юноша сам не замечает, как влюбляется. Хотя прежде обитателей дистриктов за людей не считал.

Предсказуемая, хотя не лишённая обаяния, лавстори, и все бы ничего, но героям категорически не получается сочувствовать, а сами они производят впечатление манекенов, тщательно обряженных в человеческую одежду и загримированных под людей, которых, однако, можно спутать с людьми только издалека, в темноте и в статике. В книге плохо все: нарочито педалируемый «психологический» аспект, призванный показать, как тяжело на свете жить бедняжечке; утрированная жестокость состязаний, которая в свое время и отвратила от чтения основной серии; намеренная затянутость и длинноты.

А главное, в Балладе нет героя. Все-таки Китнисс была той, кто сделал «Игры» бестселлером и блокбастером. Красоты, бойкости, обаяния для этого недостаточно, необходимо быть героем в кэмпбеллвском смысле, изначально бороться не только ради собственного спасения, но против всемирного зла, как ни пафосно прозвучит. Слюнявые рефлексии друга Кориолана, погубившие его в итоге, тоже не вызывают сочувствия, воспринимаются искусственно культивированными, словно Коллинз волевым решением назначила его на роль Иисуса — пусть уж хоть кто-то благородный и порядочный будет в книжке.

Вердикт: неудачное возвращение к отличной истории. Впрочем, не первое, «Трёх мушкетёров» тоже помнят, любят, да вообще прочли в сотни раз больше людей, чем «Двадцать лет спустя», и тем более «Виконта же Бражелона».

Рок-н-Ролл мертв, а мы еще нет

A band is a band because it is greater than the sum of its parts.

Обманутые ожидания со знаком «плюс». С самого начала, с момента, когда услышала, что новая книга Дэвида Митчелла посвящена вымышленной британской рок-группе из конца шестидесятых, и фактически явится оммажем культовым музыкантам того времени, путеводителем по их творчеству, терзалась сомненьями.

Не в смысле: «брать-не брать», у Митчелла читала все, и большей частью в оригинале (это когда не можешь терпеть до появления перевода а писатель настолько твой, что и чужой язык тебе с ним не помеха). Но заранее настраивалась на страшно далекую от себя тему, на то, что придется бесконечно гуглить в процессе чтения исполнителей и группы, а без того непонятно будет. Что ж, думала, не догоню, так хоть погреюсь.

Нет, не стыдно признаться, о золотом веке мирового рока имею самое смутное представление, никого, кроме Битлов, не слушала и потребности в более близком знакомстве до сих пор не испытывала. У каждого своя сфера интересов. И таки да, камео известных музыкантов в Utopia Avenue предостаточно: Дэвид Боуи и Брайан Джонс, Джимми Хендрикс, Джонни Митчелл и Дженис Джоплин, будет даже Джон Леннон, который пытается найти потерянный разум под столом в забегаловке, которую лондонская богема делила с дальнобойщиками (кажется «Синий кит», хотя боюсь ошибиться).

Но для меня эта часть осталась антуражем, органичным и познавательным, хотя несколько избыточным — иногда создавалось впечатление, что автор задался целью втянуть в воронку романа весь культурный бэкграунд эпохи. Она не заслоняет истории (интересной) и героев (как всегда у Митчелла, живых и настоящих). Итак, их четверо, пятеро, если считать продюсера группы Левона, а его непременно нужно, он создатель единства из множества, он вдохнул в квартет жизнь и вспоил кровью своего сердца, это не считая миллиона случаев с решением проблем: от мелких до эпохальных.

Дин, гитарист и автор песен, мальчик с рабочей окраины, тридцать три несчастья и катализатор проблем. Помимо серьезного взаимного непонимания с отцом, он еще и единственный член группы, у которого начисто отсутствует подушка безопасности. В момент встречи с нами в одночасье теряет деньги, работу и жилье. Золотое сердце, чертовски талантлив, сочетает нарочитый цинизм с житейской наивностью.

Грифф, барабанщик, хороший парень из простой дружной семьи, в своем деле бог, в остальном звезд с неба не хватает. Они с Левоном единственные, кто не пишет песен, остальные три члена группы имеют свои песенные портфолио, соответственно, в книге, где за названия глав взяты песни, о нем меньше, чем о других. Но собственная трагедия, после которой едва не расстался с музыкой, у Гриффа будет, и это по-настоящему трогательная история.

Эльф, клавишница и вокалист. Единственная девушка в мальчишеской группе, но обидам от коллег не подвергается, чего не скажешь о бывшем бойфренде, тоже музыканте. Австралиец Брюс сумеет дважды разбить сердце девушки, в первый раз нанеся удар только по ее чувствам, во второй — по авторской гордости и по кошельку. После чего героиня придет к выводу, что возможно она не создана для отношений с мужчинами. Вообще-то Эльф — это старинное семейное прозвище из начальных букв Элизабет-Флоренс, семья у Эльф музыкалная и дружная, все ее члены всегда готовы прийти на помощь, что, конечно, не спасает от бед и горестей этого мира.

Джаспер, басист, связующее звено романа с митчелловской мультивселенной, потому что фамилия у него де Зут (вспомнили «Тысячу осеней Якоба де Зута»?) Наследник старинного рода, семья Джаспера богата, но юноша желает добиться успеха самостоятельно, и добивается. Гений, считает себя шизофреником, ну, потому что слышит голоса. На самом деле угроза, которой подвергается со стороны подселившегося в его сознание «Тук-тука» более, чем реальна, но обо всем этом лучше читать. Замечу лишь, что именно в линии Джаспера поклонников писателя ждет наибольшее число встреч с персонажами других митчелловых книг: Монголец («Литературный призрак»), Маринус (Тысяча осеней...», «Костяные часы»).

Вообще очень митчеллова книга, интересная, захватывающая, заставляет сопереживать героям до детски-непосредственного: «Ну пусть-пусть-пусть у них получится!» О музыке и музыкантах, о странных путях, которые сводят талантливых людей вместе и о взаимном притяжении, создающем целое, которое больше суммы отдельных частей.

О том, как проходишь, и никто тебя не узнаёт

Я это вижу, но я не верю в это.

Роман неожиданно в шорте Большой книги, с произведениями из которого есть возможность познакомиться в рамках читательского голосования легально и бесплатно. Неожиданно, потому что объем маловат для БК (двести шестьдесят страниц), соавторы если и известны, то в чрезвычайно узких кругах; публикация журнальная. Однако есть, значит, неочевидные достоинства, которые позволили судьям так высоко оценить «Деление на ночь».

Герменевтический детектив. К молодому, но уже маститому преподавателю философского факультета Белкину обращается отец юноши, научным руководителем которого Борису Павловичу в свое время довелось быть с просьбой помочь разобраться в причинах его самоубийства. Собственно даже не выступить в роли детектива, но разгадать пароль ноутбука, содержимое которого могло бы пролить свет на обстоятельства, предшествовавшие смерти парня.

Задача кажется Белкину интересной, а принявшись за решение, он с удивлением обнаруживает, что с погибшим или пропавшим — предположительно Алексей утонул во время ночного одинокого купания в Красном море, где был на отдыхе с отцом — его связывает куда больше, чем полузабытое сотрудничество в рамках учебного процесса.

От совершенно осязаемой женитьбы обоих в разное время на одной женщине, до смутных иллюзорных вещей, вроде оставленной Белкиным несколько лет назад реплики на форуме, проигнорированной участниками дискуссии, но отмеченной лайком девушкой, судя по всему, близко знакомой с Алексеем. Или Лешиной учительницы литературы, памятник отца которой находится возле участка с могилами бабушки и деда Бориса Павловича и многие годы служит ему ориентиром для поиска.

Потому, даже когда задание с блеском выполнено и можно бы уже переключиться на другие дела, история не отпускает героя, он продолжает работать с этим материалом, попутно выясняя, что все участники расследования если и не лгут напрямую, то, уж точно, не говорят правды, многое замалчивают

На поверхности попытка разобраться в причине ухода из жизни молодого небесталанного и не имевшего серьезных проблем человека. Глубже — потребность понять, каким он был. Еще глубже — зачем и для чего эта история вошла в твою жизнь, как все это связано с тобой, а в том, что связано, сомнений нет.

Непростая и не самая комфортная для восприятия книга, рассчитанная на подготовленного читателя из числа молодых интеллектуалов.

Монте-Кристо? Живаго!

Так что ж из этого? Я мог же, наконец,

Не получить проклятого наследства!

Апухтин «Сумасшедший»

Заметили, как часто вспоминают графа Монте-Кристо в «Наполеоновом обозе»? Неслучайно, книга, в какой-то мере, ответ Дюма из начала XXI века. И не только в части сокровищ, обладание которыми не приносит счастья. Связь глубже, аббатом Фариа выступают бывшая политзаключенная Вера Самойловна и кореец Володя, оба наставники героя, оба послужат невольными посредниками между ним и давним кладом. Сборная роль Данглара и Мерсера отдана кузену Пашке (и финансист, и силовик). Есть даже своя Гайде — преданно и безответно любящая Аристарха дочь Левки.

Мерседес — Надя, хотя о ней с большим о снованием можно говорить, как о Сольвейг, помните блоковское; «Сольвейг, ты прибежала на лыжах ко мне...»? В этом нет ничего, что могло бы снизить ценность книги, некоторая степень дюмаобразия всегда на пользу роману. Итак, «Ангельский рожок», третья книга, названием намекающая на грядущую драму: замена английского на ангельский прямо отсылает к концу времен, когда ангелы вострубят. Но так хочется верить, что это не так. Герои ведь уже встретились, сейчас нам расскажут, как они жили в ожидании воссоединения, потом найдем способ получить законное наследство, а дальше только «жили они долго и счастливо, и умерли в один день», правда?

Ну, одна из частей предсказания, точно, сбудется. Но не будем забегать вперед. Третья часть, впрямь, о житье-бытье героев в разлуке. На самом деле, найти друг друга с началом интернет-эпохи, не составило бы никакого труда, ни он, ни она не были агентами под прикрытием, для остальных профили в соцсетях совершенная норма. Но когда читаешь Рубину, такие рациональные соображения в голову не приходят, она настолько плотно вбивает смыслы в пространство своего текста, что просто следуешь за извивом сюжета — не было возможности отыскать, примем за аксиому.

Тем удивительнее и прекраснее эта встреча, после четверти века одиночества. В части Нади история о потерянной флешке с новым романом Великого писателя, в котором без труда узнается Виктор Олегович. И ты уже предвкушаешь череду таких же язвительно-саркастичных литературных баек. Но нет, дальше будет рассказ об издательском бизнесе в лихие девяностые, вывод из которого: выжить и преуспеть в нем могли либо совершенно беспринципные люди в тесной связи с криминалом, либо обладатели уж совсем колоссальной удачи. Впрочем, как в любом другом бизнесе.

В части Аристарха нас утешат, все упоминания тюрьмы в связи с ним относятся не к заключению, а к работе. Уехав в Израиль, долгое время работал тюремным врачом, такая вот самоналоженная епитимья. Обоим пришлось несладко, оба прошли огонь, воду и медные трубы, подойдя к моменту встречи крепкими профессионалами с относительным финансовым благополучием. Тут бы и радоваться простому человеческому счастью.

Ан нет, роковое наследство вновь напомнит о себе. В самом, что ни есть, Дюма-стайл: неожиданная встреча с корейцем Володей, который. помните, учил маленького Стася писать, а теперь финансовый аналитик в Швейцарии, и к пресловутому кладу имеет непосредственное отношение. Ничуть не кажется такая уйма случайных совпадений ненатуральной — идите на фиг со своими рационализациями, это роман и я хочу насладиться историей. И даже уже потираю руки в предвкушении грядущего тотального торжества справедливости — вот теперь-то всем сестрам по серьгам, и будет нам счастье.

Не стоит, однако, бежать впереди паровоза. Я знаю, что многих поклонников Дины Ильиничны финал разочаровал,но мне он показался закономерным и абсолютно честным. Переводящим книгу из разряда авантюрно-любовных на поле эпохальной серьезной литературы. То, что начиналось, как «Монте-Кристо» закончится «Доктором Живаго», который Мераб Мамардашвили называл романом невстреч.

То, что Рубина делает на протяжении романа с записками предка, подвесив их морковкой перед носом доверчивого читателя — в сути тот же прием обещания несбыточного счастья. Книга, где радости коротких встреч оборачиваются безвременьем долгой разлуки. Ты в шаге от понимания, которое позволило бы все сказочно изменить в жизни, но именно этого шага судьба, кисмет, мактуб не позволит тебе сделать. Потрясающее окончание, Браво, Дина Ильинична!

Цыганское золото

Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее,

Вы тугую не слушайте плеть!

Да что-то кони мне достались привередливые...

Деление романа на три книги, которое сначала приняла за маркетинговый ход издательства, на поверку оказалось авторским решением, совершенно оправданным с точки зрения логики повествования. «Белые лошади» сильно отличаются от «Рябинового клина». Там рассказ тащился ни шатко-ни валко, по колдобинам баек Изюма, такой прозаический «Василий Теркин» с сильным местечковым призвуком. Здесь срывается с места и летит вскачь — только версты успевай отсчитывать.

Уже совершенно понятно, что героями будут Надя и Аристарх. Все остальные, какими бы сочными мазками ни были выписаны, лишь статисты в их истории. Сходит на нет обсценная лексика (органичная, не спорю, и к месту употребляемая, но избыток ее все равно отвращал в первой части). Отдаешься на милость победителя, скользишь по волнам изумительного языка, не подвергая услышанного сомнению и критике.

Отправился герой на два месяца странствовать с цыганским табором, имея в виду обучиться тонкостям физической любви, чтобы после радовать свою Дылду? Не то, чтобы нормально, но в жизни чего не случается, и потом, были же Дафнис и Хлоя. «Наполеонов обоз» пронизан мифологемами как ни одна другая рубинская книга, хотя мультикультурность и взаимное проникновение различных видов творчества всегда были сильным местом ее прозы.

Скорое сиротство обоих, выросших в полных семьях, в любви и согласии — тоже воспринимается совершенно естественно Хотя сама по себя ситуация, когда молодые люди, не достигшие двадцати лет, теряют родителей не в катастрофе или стихийном бедствии, а вот так: подавиться сливовой косточкой, инфаркт, инсульт, рак — тоже не то, чтобы стандартная. Но Рубиной веришь, она туго сплетает косу своей истории, ни один волосок не вывалится. И она потрясающий мастер сюжета.

Что ружье, заряженное в первой части библейской историей Иакова, Рахили и Лии, непременно выстрелит, сомнения не было. Равно как и то, что особая чувствительность Аристарха к запахам, род синестезии, сыграет в этом свою роль. Ждешь худшего, когда Анна собирается посмотреть Ленинград, но и предположить не можешь, как больно все защелкнется, насколько безупречно психологически достоверным окажется весь этот судьбоносный эпизод, включая сцену с завещанием.

Разлуку можно было бы расценить как сомнительный вариант развития событий — при такой-то любви! Но нет, именно при такой любви предательство венчанного любимого, да еще во время, когда ты тягаешь горшки из-под лежачего больного. И уход из жизни близкого человека, с которым было тяжело, но любил он тебя безмерно. И оказаться в одночасье изгоем в дружной всегда семье — ушлая какая, подгребла весь дом под себя. И, в конце концов, финансовый аспект: Ах так? Ну что ж, есть у меня деньги, значит и жизнью своей распорядиться смогу.

Тема сокровищ все время звучит под сурдинку. Не то, чтобы много о них думаешь и не то, чтобы рассматриваешь всерьез возможность завладеть наследством, скорее даже воспринимаешь как богатство, приносящее несчастье. Но шутка ли, возможность обрести финансовую независимость, позволить себе не прогибаться ни под какое начальство, да вообще не работать. Вовсе отмахнуться от мыслей о кладе, и хорошо бы нашлась возможность забрать его, ты не можешь.

Рассказ все движется, заплетается и обрастает подробностями, ныряет в уютные и весьма уместно расставленные флэшбэки, и нет уже никакой человеческой возможности оторваться, не прочитав третьего тома.

Рубиновый клин

Вы угоняете машину марки «москвич» и едете в сторону пустыни Гоби. Я надеваю красный комбинезон и желтый картуз и иду в том же направлении. Там мы и встретимся.

Нет, цитата не из нового романа Дины Рубиной, она из телеспектакля «Когда же пойдет снег?», с которой началась моя любовь к писательнице лет сорок назад. Это говорит девушка в заочном телефонном знакомстве. Молодой человек убежден, что звонит другой, его разыграли, подсунув вместо номера местной красотки, этот, принадлежащей давно в него влюбленной девчонке, на которую и не смотрит. А у нее недавно погибла мама, папа работает за границей, сама она смертельно больна и смертельно одинока.

В той давней истории все закончилось хорошо: у героев любовь, девочке сделали успешную операцию, впереди у них долгое счастливое будущее. Обрыдалась, глядючи, и запомнила на всю жизнь. Ничего не меняется. Дина Ильинична продолжает создавать книги из набора этой дивной фразы: сиротство, заграница, криминал, болезнь, современные средства связи и передвижения, интеллектуальные игры, любовь сильнее смерти (еще «двигаться в направлении пустыни», как без того). И понимание не мешает нам над вымыслом слезами обливаться. Нот ведь тоже всего семь, а под рукой мастера из них всякий раз возникает новая музыка.

«Наполеонов обоз» в шорте Большой книги 2020, этот конкурс предполагает, в числе прочего, читательское голосование и дает возможность безвозмездно познакомиться с электронной версией книг из короткого списка. Эту, объемом больше тысячи страниц, бережливый издатель разбил на три отдельных тома, что заставит скачивать на Литресе аж три книги, вместо одной. Но и позволит рассказывать о романе по мере чтения. С чувством, с толком, с расстановкой.

Итак первый том, «Рябиновый клин», львиная доля которого отдана истории и многочисленным байкам соседа героини по деревенскому житью, Изюма. Надежда, женщина городская, главный редактор успешного издательства, не устояла в свое время перед искушением купить под провинциальным Боровском дом. И то сказать, недвижимость с прилагающимся к ней участком — целым поместьем, по московским меркам стоила копейки. Как-то все в ее жизни пошло не так: племяннику, которого вырастила как родного сына, сделалась не нужна, на горизонте замаячила одинокая старость, а в это место она влюбилась и душой в нем отогрелась.

Я теперь читаю уже третий том, и по всему роль Изюма в книге минимальна, на поверхностный взгляд может показаться, что он со своим набором идиотически-гениальных ноу-халяу лишний в романе. Но кто так подумает, сильно ошибется. Изюм — собирательный образ русской души: талантливой и безалаберной, незлобивой и относящейся безо всякого пиетета к закону, вечно попираемой и возрождающейся для такого же неказистого житья — хорошее все равно отберут. Понимаете, мне кажется, что в нынешнем году толстовская «Война и мир» неожиданно обрела актуальность, «Обоз» — рубинский вариант ответа Толстому с попыткой анализа национального характера, как «Мир и война»- акунинский.

Хотя главное не это. Важнее тут история любви, пронесенной мальчиком и девочкой из крохотных Вязников через жизнь, по городам и весям, сквозь огонь, воду и медные трубы. Отчасти Амур и Психея, частью Орфей и Эвридика с немалой толикой Иакова и Рахили. Важнее родовая память и сокровища, их отблеск превращает роман в авантюрный. И неожиданный взгляд на историю Отечественной войны 1812-го — горящий клин, вбитый между каноническим представлением о событиях, и реальностью.

Провалиться в кроличью нору

Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее море внутри нас.

Франц Кафка. «Любовь в каждой строчке».

Роман канадской писательницы Моны Авад не стал для меня топором, скорее воспринимаю его как взрыв. Не из тех разрушительных, что пересчитываются в тротиловом эквиваленте, а как салют в ночном небе, когда россыпь огней («Вау»), вместо того,чтобы угаснуть, взрывается новым фейерверком (публика визжит), из сердца которого распускается пламенный цветок (зачарованное «Ах!»)

Метафоричный, исполненный сложных референций постмодернистский роман с непростым философским подтекстом; обернутый в готическое фэнтези с психоделическим душком; в свою очередь завернутое в чиклит с историей буллинга и социальным неравенством. Исполнено простым языком, приводящим на память девчачьи подростковые романы, без ущерба для «университетскости».

Саманта стипендиат престижного Уоррена. Университета, гордящегося традициями творческого новаторства (как ни противоречиво это звучит). Талантлива, но одинока, и в ее случае одиночество не фигура речи или байроническая поза «никто меня не понимает», которой подростки отталкиваются от семьи. Здесь все по-настоящему. Мама погибла, когда девочке было тринадцать, неудачливый стартапер папа в бегах, скрывается от кредиторов и коллекторов. Других родных нет, денег, как вы уже догадались — тоже.

Сэм болезненно переживает собственную бедность, которая особенно бросается в глаза на фоне вызывающего благополучия большинства сокурсниц. Особенно четверки «заек» — так они сами себя называют, так обращаются друг к другу, всюду демонстрируя взаимную приязнь, превосходящую разумные пределы: поцелуи, объятия, восторженные охи и сюсюканье. Обстоятельства, однако, складываются так, что именно с этой четверкой девушка вынужденно посещает еженедельную творческую мастерскую.

Прежде семинар вел молодой преподаватель Алекс («Лев», героиня всем дает прозвища), с интересом относящийся к творчеству девушки. В сути, единственный ее друг в этом гнезде снобизма, но с прошлого года его сменила Урсула («Фоско», помните злодея графа, подельника Персиваля Глайда из «Женщины в белом»?) Надо ли говорить, что похвалы «творчеству» каждой из заек льются теперь рекой от подруг и руководителя, в то время, как Саманта за год не услышала доброго слова о своих работах?

Она убеждена, что ненавидит и презирает заек... до момента, когда неожиданно получает приглашение в их закрытый элитный круг. Чего больше в решении пойти: снобизма, желания хоть какой-то уж наконец социализации или смертельной усталости от одиночества, желания стать частью коллективного разума. А дальше начнется самое интересное.

Что напомнит одновременно Кэррола (Уоррен, warren — лабиринт кроличьих нор) с кроличьей норой, безумным чаепитием и «Голову ему долой», Стивена Кинга и Донну Тартт, Вирджинию Вулф и Томаса Вулфа, и бог знает кого еще. Будет здесь и тонкая ирония над засильем в культурной среде воинствующего феминизма А русскоязычного читателя поразит стилистическое и содержательное сходство психоделической части с книгами Виктории Платовой. При этом никакой модной бессюжетности, «Зайка упоительно интересная с начала и до конца история, от которой трудно оторваться, не дочитав.

Немезида — богиня возмездия

Ты не вылечишь мир, и в этом все дело.

Пусть спасет лишь того, кого можно спасти

Доктор твоего тела

Из разговора со свекровью: «Женщина без маски в очереди на кассу в магазине. Спрашиваю: Вы почему не надели в общественном месте маску? — А я не болею, — говорит. — Но я-то этого не знаю.» Права в этой ситуации не неизвестная ковид-диссидентка, а моя благонамеренная свекровь. Да, с непривычки в них неудобно и резко падает координация, и похоже на собачий намордник (чивоуштам). Но маски создают дополнительный барьер между носителем вируса, который может и не подозревать о своей несчастной особенности, и окружающими.

Как это случилось с Юджином Кантором, по прозвищу «Бакки» (бычок), школьным преподавателем физкультуры в еврейском квартале Ньюарка жарким летом 1944. Призывная комиссия забраковала крепкого спортивного парня по зрению, и он вынужден отсиживаться на гражданке, в то время, как школьные друзья воюют. Что ж, значит нужно стать лучшим здесь, выполнять свой долг с полной отдачей и заботиться о доверенных его попечению детях со всей возможной ответственностью.

Он трудится, став кумиром мальчишек, которые приходят на летнюю спортивную площадку, чтобы играть в софтбол. У него такая забавная походка культуриста — вроде как, мышцы распирают, над которой сейчас стендаперы потешаются. Но тогда пацаны бессознательно подражали Бакки и в этом. И страх заражения полиомиелитом присутствует, конечно, но такой, приглушенный — в нашем-то районе, тьфу-тьфу, случаев нет.

А в середине прошлого века в Штатах сезонные эпидемии полиомиелита приняли масштаб национального бедствия, и к моменту начала событий в скученном, не идеальном с точки зрения санитарии-гигиены Нью-Йорке болели уже многие. Итальянский квартал был одним из самых массовых очагов. Когда вечером одного дня к площадке подъезжает драндулет с целой кучей самого бандитского вида итальяшек, которые говорят, что привезли евреям полио, принимаясь демонстративно харкать, Бакки один встает против них. Твердо, хотя вежливо дает отпор опасной толпе.

Герой. А буквально через день — два случая заражения, словно итальянцы, впрямь, принесли заразу. Оба мальчика умирают. Что толку, что Бакки собственноручно драит полы и туалеты с концентрированной карболкой, едва не обжигая дыхательные пути (хлорка, вирус полиомиелита убивает хлорка, но они тогда этого не знали). Еще зараженные дети, и еще, и снова. Хочется защитить, спасти, но как? И сам ходишь под дамокловым мечом — да, взрослые болеют редко, но случается ведь.

Когда звонит возлюбленная Юджина с известием, что освободилась вакансия инструктора по плаванию в летнем лагере в озерном краю, где она работает. Там приятное тепло, а не удушающий городской жар, и — главное — никто не слышал о полио. Когда она звонит, только приехать нужно срочно, такие вакансии не ждут, то единственное, что удерживает Бакки — ответственность перед детьми. Как он их бросит? Но ходят упорные слухи о закрытии мэром спортивных площадок в профилактических целях, а значит, не будет большого греха, если он уедет, правда?

Филип Рот мастер создания драматических коллизий из простых, на первый взгляд, житейских ситуаций. Что уж говорить о случаях, когда трагедия разлита в воздухе. Эта история рассказана от лица одного из мальчиков, посещавших в то лето площадку, из тех, кто заразился полио; перенеся, остался инвалидом — иногда передвигается с тростью, чаще на коляске; нашел свое место в жизни в проектировании и обустройстве зон для людей с ограниченными возможностями. Пандусы, расширенные под коляску дверные проемы и поручни в квартирах, подъемники и пандусы в общественных местах. Не то, чтобы они с партнером гребли деньги лопатой, но фирма с репутацией, солидная и уважаемая.

Серьезная проработка темы травмы, физических и психологических последствий инвалидности. Роман тяжелый, еще и потому, что, в отличие от героя-рассказчика, главного героя, произошедшее с ним сломало. Он так и не смог простить себе, что, будучи бессимптомным носителем, стал источником заражения для тех, с кем был в контакте. Прочти я эту книгу год назад, когда мы не могли подумать, что окажемся в сегодняшней ситуации, пронизанной ужасом заражения, выводы были бы другими. Но сейчас, главный — берегите себя и окружающих, носите маски. Уподобляться тифозной Мэри не стоит в любом случае.

Сон Брахмы

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир — в зерне песка,

В единой горсти — бесконечность

И небо — в чашечке цветка.

Уильям Блейк

Обзорный отзыв на «Будет кровь» я делала в середине лета, когда прочла сборник. С выходом аудиоверсии, которой не могла отказать себе в удовольствии слушать, хочу рассказать о той повести, которую больше всего полюбила. Случается иногда, войдет в тебя серебряной иглой что-то увиденное, услышанное, прочитанное, да так и сидит внутри. И не больно от этого, а наоборот, стихает застарелая боль, о которой и не думалось, так привычно было доставляемое ею неудобство. «Жизнь Чака» стала такой акупунктурной иголкой.

Эксперименты со структурой не слишком характерны для кинговой прозы. Чаще всего линейный нарратив с флэшбэками, нередко полифония создается звучанием голосов разных персонажей. Но так, чтобы от конца к началу, не припомню других случаев. В этой повести именно так. На Землю надвигается странный беспричинный апокалипсис. Замечали, что в апокалиптике и постап-литературе непременно дается объяснение бедам и несчастьям, которые обрушиваются на героев? Будь то экология, экономика, пандемия, война, любая космическая угроза: от внеземного нашествия до взрыва сверхновой.

Так вот, здесь мир рушится непонятно почему. А обычный маленький человек, Марти Андерсон, учитель языка и литературы беспомощно наблюдает за этим. А что еще остается? Начинается с перебоев интернета и нехарактерных климатических явлений, потом перебои с электричеством, позже грунтовые воды вдруг подмывают верхний слой земли, и целые участки дороги обрушиваются в провалы. Часто с едущими по ним машинами. И это здесь, в благополучном мире золотого миллиарда. А в новостях передают, что в Азии голод, где-то чума, цунами смывают в океан целые области.

И никаких объяснений. Да, люди не лучшим образом обращались с природой, но уровень катастрофичности происходящего в миллион раз превышает потенциальные последствия, каких можно было бы ожидать. И надежда умирает последней, даже тогда, когда надеяться, вроде как, не на что. В это время главным утешением Марти становятся телефонные разговоры с бывшей женой (отношения у них улучшились после развода). По стационарному телефону, сотовая связь приказала долго жить тогда же, когда интернет.

Да еще Чарльз Кранц, кто он такой, черт побери? Назойливая реклама этого человека: «ЧАРЛЬЗ КРАНЦ»; «39 ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ ЛЕТ! СПАСИБО, ЧАК!» — сначала билборд на стене банка, после вместо интернет-заставки и по телевизору, далее — везде. Реально, везде: граффити на стенах и плакаты в витринах магазинов, дым от реактивного самолетика в дневных небесах и голографическими, блин, изображениями в ночном небе.

По виду ничего особенного, на фото типичный бухгалтер, да и молод он еще для человека, отслужившего в банке без малого четыре десятка лет. Должен быть большой шишкой, а кого ни спроси, не знают его. Впрочем, неинтересно это, когда тут такое творится. Вот и еще участок дороги обрушился, значит на работу завтра не добраться. Решив, что в последние времена лучше держаться своих, Марти отправляется к бывшей жене Фелиции.

Такое начало. А продолжение перевернет ваши представления о реальности с ног на голову, и снова опустит на ноги, после головокружительного кульбита. То есть, догадываться прозорливый читатель начнет раньше. В повесть включена двухактная пьеса, в которой второй акт предваряет первый. И вот второй акт не просто хорош, он шедеврален. Читала отзыв Игоря Князева, исполнившего аудиоверсию сборника, и просто повторю его слова: Тому, кто считает, что Кинг исписался, достаточно прочесть хотя бы акт второй «Жизни Чака». Это круто, ребята. Мне кажется, это не тронет только того, кому медведь наступил на ухо и раздавил грудную клетку вместе с сердцем.

В англоязычной литературе писатели, работающие для юной аудитории, в одной обойме с теми, кто адресуется ко взрослым и у Джо Аберкромби, Патрика Несса, Шибон Доуд свои странички в Вике есть, а маститым Кингу и Гейману не зазорно написать «Ветер сквозь замочную скважину» или «Истории с кладбищем». Да о чем я, там культовые «Гек Финн», «Над пропастью» и «Щегол». Пока великая русская, литература потрясает пыльными знамёнами с Достоевским, все обильнее покрываясь коростой местечковости. А вы хотели, чтобы умные, понимающие читатели сами собой вырастали, из какого-то сора? Читателя надо бережно взращивать, господа, из сора только сорняки и в виде исключения стихи У Анны Андреевны.

И, коль скоро произнесено заветное имя, самое время перейти к повести «Пепел Анны». Нет ничего об Ахматовой тут не будет. Хотя это как посмотреть, потому что настолько литературоцентричной книги в современной русской словесности я не могу припомнить. Даже сорокинская «Манарага», пожалуй, уступит. Ну, или вровень. Занятно, что приём, позволяющий говорить о заветном, не опасаясь осуждения со стороны потенциальной аудитории, оба автора выбрали один, условно назову его «человек, измученный нарзаном» — я не потому так много знаю о литературе, что люблю её, но ноблесс оближ. У Сорокина герой мастер книжного гриля, у Веркина любящей сын ударенной всей головой о литературу мамы.

Способ установления контакта с аудиторией в этой книге выбран куда более провокационный, никаких бедных, но амбициозных, талантливых и достаточно удачливых выходцев из низов. Герой Веркина из семьи интеллектуальной элиты: папа спецкор крупного новостного агентства, работает за границами, мама критик и устроитель международных книжных выставок и ярмарок. Если копнуть глубже, то в анамнезе бабушка, которая зимой топит камин собраниями сочинений, подаренными в знак почтения авторами, пруд с карпами на даче и прапрадед, махавший шашкой, устанавливая советскую власть. Имеют право на красивую жизнь. А впрочем, «Облачный полк « тоже начинается с приезда любимого внука на дачу, которую вернее бы назвать имением, патриарха деда.

Здешний герой не мажор, но к достойной жизни имеет естественную склонность и привычку, и первая реакция — как ни странно- отторжение. Как это, мы же знаем что культура у нас финансируется по остаточному принципу, а служители ея грызу сухую корку с маргарином? А вот и нет, то есть, не все, не всегда и не везде. Это плохо? Да нет же, замечательно, что есть оазисы, куда умным и трудолюбивым нужно стремиться.

С классовой неприязнью разобрались, герой в большей степени гайдаровский Тимур И Холден Колфилд, чем Квакин или несчастный персонаж Трумена Капоте. Теперь сюжет, незамысловатый: мама с сыном прилетают на Кубу проведать работающего там отца и заодно провести на Острове Свободы отпуск, и поработать над переводом кубинской прозы (у занятых людей приятное естественно совмещается с полезным).

Парня знакомят с девушкой из хорошей семьи, внучкой маминой подруги переводчицы, умницей и красавицей, поэтессой и гитаристкой Анной, к тому же графских кровей. Папа у неё высокопоставленный местный КГБшник, а власть может скоро поменяться, старик плох. И тогда неизвестно, куда маятник качнется. Ну а дальше, стоит почитать. Хотя бы из любви к литературе. Для которой нам с вами оправданий искать не нужно.

В начале было

- Убейте всех, сказал легат, господь своих узнает,

– Опять эту дрянь слушаешь?! – Седой подцепил пальцем наушник и вытащил из-под брони плеер. – Я же запретил! У вас и так мозги разваливаются!

– Это для поднятия боевого духа, – сказал я. – Ритмичная тяжелая музыка в сочетании с мужественными патриотическими текстами. Тонизирует.

«Пчелиный волк» Э. Веркин.

Эта книга два года пролежала у меня в разделе «читаю». Книжный сайт LiveLib имеет замечательно разумное устройство, в котором читающий человек чувствует себя как дома: есть специальные разделы для рецензий, историй, подборок и цитат; есть возможность вернуться к собственным впечатлениям от книги, прочитанной несколько лет назад; и возможность обсудить с умными людьми любой аспект интересной книги, от стиля до манеры чтения в ее аудиоверсии; есть игры на любой вкус: индивидуальные, командные, со сложными правилами, с простыми — короче, эдемский сад для книжника. Вроде ничего особенного не делают люди: немного общаются в свое удовольствие, немного лоббируют интересы издательств, создают литературную клаку (не в уничижительном смысле, этот термин, впервые ввел Гюго в «Отверженных» для обозначения группы людей, совокупным влиянием обеспечивающих успех или провал театральной постановки). А того неопределенного и трудноуловимого, что зовется Культурой и чем на самом деле держится мир, потихоньку прибывает в нем.

Экая самонадеянность. Это тобой, значит, и тебе подобными все в мире держится? Ну, в том числе. Вообще всеми, кто хочет, чтобы он продолжал быть. Всеми, кто делает свое дело в реальности и виртуальности, обустраивая кусочек пространства вокруг себя. Не задумывались, почему жанр посапокалипсиса настолько нынче популярен, что для удобства произнесения сократился до постапа? Ну, потому что показывать мир, лежащий в руинах, где бал правят примитивные инстинкты и борьба за выживание в ее дремучем первоначальном смысле «сожри или сожрут тебя» — такой мир описать (снять в кино) проще, чем отобразить реальность во всем ее многообразии, а цепляет полюбас сильно, так зачем напрягаться? Минимум изобразительных средств, драматургия содержится в теме, в качестве декораций подойдет любая смрадная помойка, а на выходе можно пристегнуть высокое философское обобщение — пипл хавает. Отчасти верно, но это не вся правда. Истина в том, что постапом мы совершаем ментальное жертвоприношение, кормим неведомые Силы, Которые Всем Управляют заверениями в лояльности на уровне коллективного бессознательного: «Мы только кажемся суетными неблагодарными тварями, которые не ценят того, что имеют и все время требуют большего. На самом деле мы ценим свой мир. Он — все. что у нас есть. Не лишайте нас его».

Реальность «Пролога» — люди, лишенные мира; успевшие позабыть, чего лишились; не умеющие и не желающие противостоять дальнейшей этропии. Мир убогого быта солежогов и натурального обмена; страшно расплодившихся волков — сожрут, чуть зазеваешься; и сома, который терроризирует целую деревню. У Веркина и постап какой-то странно обаятельный, и оттого еще более невыносимо жуткий. Детали, дьявол таится в деталях и сквозь них же смотрит на мир Бог. Единственное, что может вернуть миру равновесие, это то, чем он был создан. Ну, вспоминайте — правильно: В начале было Слово. Правильные слова, которыми можно вылечить Мир приходят со многими прочитанными книгами и становятся действенным орудием лишь соединенными усилиями многих подобных. От чего уходила, к тому вернулась? Выходит так.

Могу поспорить, его даже в Союз не приняли. Или выгнали за творческую недостаточность. Так что написано?

- «Убью за «тся» и «ться», — ответил я.

У него на спине было написано «Убью за «тся» и «ться».

Когда такие парни...

Провинция нынче в литературном тренде. Чи-во, что ты несешь? Да русская (и мировая) литература спокон веку презирала и ненавидела затхлое болото провинциальной жизни, которое душит прекрасные порывы, подергивает тиной все интересное, яркое и значимое и, в целом, являет собой скверную пародию на столицы. Всякий уважающий себя Ломоносов должен стремиться пешком из своих Холмогоров уйти, иначе загинет на корню. Все так, и жизнь в столицах ярче, звонче , динамичные, и очаги культуры, образовательные учреждения, мода — общество, наконец. А все-таки сравнивая сегодняшние ощущения от провинциальной жизни с теми, какие испытывала двадцать, десять, даже ещё три года назад, я вижу, что разница есть. Не в базисе, экономически в моем автограде сейчас куда хуже, чем четверть века назад, но в том, что дышать стало легче, из воздуха ушла парафиновая безнадежность.

Синцов, герой повести ЧЯП, отправлен родителями на два летних месяца из своего среднепровинциального города в совсем уж дремучую тьмутаракань бабушкин Гривск, предвкушает загубленные каникулы, тоску зелёную, местную гопоту и прочую мерзость запустения. Мечтает об интернете, понимая, что это вряд ли, а больше чем в том Гривске заняться, не книжки же читать? С интернетом, кстати, он ошибался, «по свистку», но есть. Это как? А это его бабушка так называет мобильный модем, а вы как думали? Да, провинция нынче не та. Однако Синцову будет в Гривске очень не до интернета, потому что у него появится дело. Какое? ЧЯП.

Я уже говорила об Эдуарде Веркине, что психологически, эмоционально его герои куда ближе к суровой зрелости Железникова, чем к нежной романтике Крапивина, тогда основное внимание сосредоточила на отношениях дети — родители, в сейчас хочется добавить о дружбе. Энергетически дружба и любовь близки, хотя первая проявляет себя менее ярко и яростно, и куда меньше,чем любовь, претендует на слияние и поглощение объекта привязанности. Хотя это лишь отвлеченные рассуждения, на практике встречаются разные градации: и любовь бывает сродни дружбе, и дружба болезненно-ревнивой — как влюбленность, Крапивинские герои — щемящая нежность дружбы-любви. совершенно не окрашенная плотски, но трепетно раскрытая навстречу партнеру, который вмещает в себя весь твой мир. У Железникова всегда дистанция: да, ты хорош и мы могли бы быть друзьями, но мне уже делали больно, потому не касайся меня, пусть между нами остается расстояние. Герой Веркина демонстрирует тот же тип отношения, вариант мужичка-с-ноготок «семья-то большая, да два человека всего мужиков-то: отец мой, да я». У него свой путь, пройти которым нужно как можно вернее, лучше и чище, даже в том случае, если пока еще не знаешь точно, где он лежит; а всякие «взвейтесь» да «развейтесь» оставим восторженным романтикам.

Синцов не исключение. Потому восторга перед новым гривским знакомым Петром Грошевым не питает, а в странных обстоятельствах знакомства долго склонен видеть подвох. Оно и верно, шутка ли, начать знакомство с человеком, с того, что он предложит купить семнадцать рублей твоей магазинной сдачи за тысячу, а после твою же удачу за процент от участия в совместных с ним предприятиях. Что еще за Мефистофель гривского разлива? Нет-нет, никакой мистики (то есть, мистика будет, но не в этом) все очень рационально. Он коллекционер, Грошев — ЧЯП, а прозвали так потому, что, почуяв в свое время невероятный взлет в цене юбилейных монет «Чечня- Ямало-Ненецкий автономный округ — Пермская область» скупил все, появившиеся в районе, по номиналу и теперь почти миллионер. Это в свои-то семнадцать. Да. феноменальная каузальная одаренность. И рукастый — все время улучшает жизнь под свои потребности. И нужные связи умеет устанавливать-поддерживать. Блин. я бы в такого друга с потрохами влюбилась, но я не герой Веркина. Да и есть в нем что-то. что саму возможность такой влюбленности отрицает.

Ну и что там будет, с этим ЧЯПом? Да все там будет. Столько всего, что голова кругом. Странные места, люди, события. Фирменная острАненность Веркина, совсем не похожая на депрессивную достоевскую, такая насупленно-восхищенная мальчишечья. И финал, допускающий многие трактовки. И одна из самых жутких сцен , встреченных в книгах за последнее время (о старушке и грибах), а я в чтении такого рода литературы, поверьте, немалый опыт имею. Ах да, и она перестает быть болотом, провинция. Когда такие парни в земле российской есть?

Живая книга о мертвом мальчике

Всегда есть двое: Пушкин или Лермонтов, Толстой или Достоевский, Пелевин или Сорокин, Крапивин или Железников. Крапивин взлетно-романтичный, исполненный несбыточных надежд, которые, рассудку вопреки, наперекор стихиям, сбываются, а герои, изрядно пережив и настрадавшись, приходят к своему счастью, как оно понималось изначально, может быть с небольшой корректировкой. Прямой наследник традиции Крапивина в современной российской словесности Шамиль Идиатуллин.

Эдуард Веркин это Железников: «Чучело», «Каждый мечтает о собаке» (да-да Пелевин — это Гайдар, а Сорокин — Хармс но теперь не о том). Железников, у которого невыносимая тяжесть бытия наваливается на человека, вчера ещё бывшего ребёнком, а сегодня вынужденного приспосабливаться к медвежьей хватке взрослого мира и слабым утешением служит, что во младенчестве с ним тоже никто особо не церемонился, «им игрушек покупать не будем, это можно лишь нормальным людям, а эти дауны схватят в лапы и будут грызть и кидать на пол». Что, какие-то особо суровые условия? Нет, не в том дело, скорее в ощущении себя, как человека более зрелого, чем те, кому судьбой назначено заботиться о тебе. Быть взрослее собственных родителей, искусственно стимулированная ответственность, отсутствие защитного слоя, который дают направленные на тебя любовь и забота. Ничего между тобой и механическими шестернями большого мира.

В таком случае, это должно быть изрядно депрессивным чтением? Нисколько, читая «Мертвеца» смеялась, как не доводилось с детства, со времен рассказов Марка Твена и «Троих в лодке». У Веркина удивительные отношения с эмоциональной сферой, редчайший уровень прямого воздействия на астральное тело (которое, согласно эзотерике, ведает эмоциями) : «Мертвец» — хохот до боли в щеках и животе, «Облачный полк» — рыдала часа полтора, никогда так не плакала от книг, «ЧЯП», сцена с грибами и старушкой — лютый животный ужас. Как то он может это делать.

И как-то ему удаётся писать умные, тонкие, глубокие книги, оставаясь понятным и доступным читателю, не испорченному излишком культуры. Это высший пилотаж, книжные черви, как я — особая категория, они создают статистику, разбавляя двумя сотнями прочитанных за год книг абсолютное большинство, читающее по одной книге в два года. Но у нечитающей в принципе нации есть резерв, люди, которые поневоле осиливают десяток книг за год. Да, я о подростках эту мысль, услышала в интервью Идиатуллина, поразившись точности и ёмкости. У них интеллектуальные мышцы, которые отвечают за чтение и понимание прочитанного, не атрофированы, как у большей части взрослых, в рабочем состоянии и если сейчас дать им возможность читать хорошие честные умные, но понятные книги, возможно, в следующем поколении полку читателей прибудет. Нет, не утопия, практический подход.

Но я увлеклась отвлеченными рассуждениями и отклонилась от темы, а рассказать хотелось о книге, которая доставила столько незамутненной читательской радости, подарила такой невообразимый коктейль ощущений, что серьёзно рассматриваю «Мертвеца» кандидатом на книгу года в личном рейтинге неважно, что год только начался, а читаю я много. Эта повесть того стоит.

Провинция, нет, ужас и безнадёжность провинциальный жизни оставим взрослым. Подростки прекрасно понимают, что не Москва, но во-первых другого не видели, во-вторых, все, что им по большому счету нужно находится здесь, в-третьих, дети, они же очень большие реалисты и ситуацию оценивают трезво: нет возможности изменить — приспосабливайся.

Тем более, что интересные вещи и тут происходят. И лучшая девочка на свете, дочь местного помещика, тоже тут (угу, а вы думали не бывает, в провинции сподручнеё хутор откупить, цены на жилье бросовые). А брательник твой и вовсе нашёл свое призвание в похоронном бизнесе, что с того, что всего тринадцать, он уже года два эти дела мутит и поднаторёл, надо сказать. Нет, пока с животными практикует, но лиха беда начало. Сильный восьмой дом, сказал бы астролог, но им и без астрологии не скучно.

Есть ещё друг, который как бы не друг, Вырвиглаз и это, доложу вам, ужас, летящий на крыльях ночи. Нормально, в общем. Пока не появляется этот мальчик, Упырь, с которым надо дружить, потому что его отец помог твоему бате выпутаться из очень серьёзных неприятностей. А что твою жизнь пускают под откос, кому это интересно?

Уморительно смешная книга с невероятно жёстким горьким финалом. И главное, конечного ужаса почти никто не разглядит. А был ли мальчик? Может быть мальчика то и не было?

Маленький Принц, Третье Тысячелетие

Лиза, — говорю,- Ты должна прочитать эту книгу. Потому что это очень... хорошая... книга.

Срываюсь на рыдание, дочитывая последние страницы, моя взрослая умная дочь смотрит спокойно, вмешаться не пытается, в отличие от мужа, который как раз в это время входит в комнату

- Что у вас случилось? Поссорились? Что с тобой? Лиза, почему она плачет?

- У нее книга.

- И что теперь надо выть? Брось эту гадость — муж принимает линию поведения заботливого собаковладельца животина которого подобрала во время прогулки какую-то подозрительную дрянь, пытается выхватить книгу из моих рук.

- Не надо, пап, у нее катарсис.

- У нее что? Да и тьфу на вас с катарсисом, — выходит из комнаты. Еще некоторое время реву, как раз, пока дочитываю, потом книга заканчивается. Назавтра первая мысль, проснувшись: «Герда». И послезавтра.

Ни в коем случае не слезоточилка. Сильная, стильная, умная, сложная, местами невероятно смешная повесть о любви и дружбе; о семейных ценностях и отношениях в семье; о социальном неравенстве и возможных способах его преодоления; об ответственности. Об ответе за прирученных. В книге есть дивный эпизод самодеятельной постановки «Маленького Принца», где сказку Экзюпери распинают, как это принято у современной фрондерствующей литературной молодежи, на все катушки: невыносимо-де сентиментальна, милый кувшинчик с соплями и в зубах у всех завязло. Да к тому же везде: от детских садов до институтов и вообще — ставить притчу на сцене — это пошло, кой черт дернул приличного человека Экзюпери эту размазню написать. Личные преференции девочки Аглаи оставим на ее совести, тем более, что это всего лишь частный случай модного нынче у умненьких мальчиков и девочек нигилизма. Однако, чеховская фраза о ружье, которое непременно выстрелит в третьем акте, сработает тут с неотвратимостью взведенного курка, а внимательный читатель сделает себе заметку «Герда» — это «Маленький Принц», взгляд из третьего тысячелетия.

Но то будет, в полном соответствии с предсказанием Антона Палыча, в третьем действии. А пока мы имеем возможность спознаться со скромным обаянием буржуазии в идеальной семье: папа, мама, четверо детей; замечательные родители, умненькие талантливые отпрыски — в милой сердцу автора провинции. Материальный достаток много выше среднего, жизнь в охраняемом коттеджном поселке, у папы ответственная солидная работа, мама работает мамой, хотя вполне себе дипломированный филолог, но четверых детей воспитать непросто, доложу вам. А к тому же, у нее есть Мруж. Что за зверь? «Материнский Рубеж», такая благотворительная организация, призванная встать на страже растлевающего влияния века-волкодава, защитить детей от возможных опасностей, максимально подготовить их к прохождению дистанции с препятствиями по имени Жизнь. Советом, личным примером, влиянием и связями. А вы как думали? На рядовых ролях в интернет-сообществе вполне могут быть обыкновенные тетеньки, но в генштабе непременно лучшие люди района. Лучшие леди. Между нами говоря, деятельность Мружа, главным образом, и сводится к благотворительным акциям разной степени тяжести. Ну так, что с того, Пиквикский клуб тоже исключительно филантропическая инициатива, а поди ж ты — воссиял во славе на века.

И вообще, у них все замечательно, а будет еще лучше. Старшая дочь, Аделина, умница и красавица, лучница-арбалетчица к тому же, сделала идеальную партию и планирует переезд в Москву, а там и в Лондон со своим идеальным суженым, сыном весьма заметных в губернии людей (у них английский с детства, а у Алексиса еще и востребованная в наше время работа финансового аналитика). Старший сын Игорь пока не определился с будущей карьерой, но у него еще год на раздумья до окончания школы, так-то парень умный и одиннадцатый класс непременно подскажет магистральное направление. Младшая дочь Аглая (Алька для своих), как раз определилась — актриса и драматург. Она уже и теперь в театральной студии, проделывает разные психологически-адаптационные штуки для преодоления зажимов и раскрытия внутреннего потенциала. А еще Алька написала пьесу «Мой друг Ктулху», угу, случаются и среди девочек поклонницы Лавкрафта, хотя нечасто. Что до Мелкого — пока о нем можно определенно сказать только то, что он всем покажет.

Они очень хорошая семья, повторю без иронии и сарказма. Идеальные родители, почти идеальные дети и ожидаемо идеальная жизнь. Только от судьбы не убережешься и недавно что-то случилось с Игорем и Алей, после чего родители пригласили к ней психолога (а был ли Доктор? Может быть Доктора-то и не было?), а в доме поселилась Собака. Герда. Любимица семьи, которой необходимо купить в самом дорогом зоомагазине все самое лучшее и которой прощается потоп от вырванного с корнем из стены смесителя (да, нехилая собачка). Вообще, тема Потопа, Ноева ковчега, «всякой твари по паре», отделения агнцов от козлищ: кому перспективы, а кому в братский скотомогильник — не единожды возникнет в книге, будь у меня побольше времени и ума, разобралась бы с ней подробнее. Но не стану и пытаться, некоторые темы опасно трогать.

Я даже не могу сказать, что «Герда» раскрывает новую грань таланта Веркина, в ней все, о чем уже говорила прежде не раз: невероятная степень эмоциональной вовлеченности читателя в действо; сложность за внешней простотой; необычная структура, наводящая на мысль о стилистическом экспериментировании — вполне органичном и осмысленном, в отличии от большинства подобного рода опытов; литературоцентризм. Но главное — в ней живые герои, которые держат за сердце много после того, как книга прочитана и отложена. Дочь, обычно игнорирующая мои книжные советы, читает «Герду», прыскает, смеется, хохочет.

- Ты про театр сейчас?

- Да.

- А как тебе Аля?

- Нравится. Очень.

А после, совсем уже ночью, слышу шмыганье носом, выхваченная материнским ретивым из сна: не загрипповал ли ребенок? Может таблетку заставить выпить? Но звук повторяется, и еще раз, и еще, пока не превращается в приглушенную серию всхлипов. Дочитала — констатирую.

- Закончила?

- Угу, — отвечает и бежит в ванную умываться. Мои дети не проявляют склонности к демонстративному поведению.

Кай эпохи развитого интернета.

И ни на одном из рисунков нельзя было рассмотреть его лица. Оно расплывалось в мельтешении штрихов, черточек, округлых и полукруглых линий, теней и полутонов, смазывалось, не определялось, точно передо мной как в дивном калейдоскопе мелькали тысячи других лиц, детских, старушечьих, взрослых.

В наше интерактивное время Таланты охотно идут навстречу Поклонникам: профиль в сети, сайт, телемосты (или уместнее будет скайп-конференции?), встечи с читателями в рамках промотура новой книги. Последнее, подозреваю, безумно утомительно и не слишком продуктивно, но дает возможность непосредственного общения. Так вот, в интерактивное время, Эдуард Веркин по праву мог бы зваться Господином Инкогнито. Нет статьи о нем в Вике, нет профилей в сетях, есть красивый сайт, но в смысле обратной связи совершенная фича. Есть фан-группа VKontakte и ведет ее человек по-настоящему увлеченный, но сам автор не является на зов поклонников и на глупые вопросы не отвечает. Может, оно и к лучшему, потому что тот, который хочу задать я, совершенно дурацкий: Что такое, вызывающее зависимость, вы подсыпаете в свои тексты?

Веркин — это читательская радость абсолютного узнавания, о которой говорит Стивен Кинг и набоковская дрожь вдоль позвоночника от встречи с хорошей книгой. И легкое головокружение, сопровождающее гипервентиляцию (это когда много-много чистого воздуха после спертой городской атмосферы). Он что-то такое делает со словом, что, едва закончив одну книгу, оглядываешься: есть ли еще? И если да, на время успокаиваишься. Забудьте о снбизме, который скривит привычно-недовольную мину: читать детскую литературу, фи, не комильфо! В нишевое гетто детской эти умные, тонкие, глубокие книги попали по инерции; хотя, если взглянуть с другой точки зрения: лучшее, что написано для детей, эталонно для любой аудитории.

«Кусатель ворон» — это история автобусной экскурсии по Золотому Кольцу, устроенной для одаренных детей российской провинции в рамках культурного обмена. Совместной с немецкими школьниками. Предполагается, что в этом году таланты из малообеспеченных семей поедут по России, а в будущем — тем же составом по Германии, дружба — фройндшафт и всякое такое; ну, вы понимаете. Жизнь,как водится, вносит коррективы, из «Батора» (сквозная реалия у Веркина, санаторий для детей, больных туберкулезом) только двое подростков, остальные — местная золотая молодежь. Сын МВД, дочь МЧС, Департамент образования, служители культа (бизнес по совместительству), здравоохранение также представлены. Что неудивительно, у солидных родителей и дети многообещающие, в них родители вкладывают достаточно энергии, а потому перед Державами не осрамят (за некоторыми исключениями).

Нет-нет, наш герой не из золотой и даже не из позолоченной, он тут по личному блату. То есть, благодаря близкому, в прошлом, знакомству с нынешним руководителем экспедиции. Ну и талантливый журналист, несмотря на младость. С таким, знаете, сугубо критическим взглядом на жизнь, умением всюду подмечать неприятные и постыдные вещи, по которым взгляд коллективного бессознательного скользит, не замечая. Подмечать, увеличивать до гротескных размеров, выкладывать прямо пред лицо — накося! И еще он придумал собственный жанр интернет-культуры, «быдлески». Это для особо своеобразных проявлений провинциального быта. Людям нравится.

Вам тоже понравится, гарантирую. В этом путешествии будет масса смешного и по-гоголевски сюрового (не сурового, я не оговорилась, именно сюр. но не с привычным кафкианским оттенком, а в изрядно подзабытом стиле Николая Васильевича). И грустного. И настоящего. Читайте.

Повесть о настоящем человеке

Ты думал, это может быть круто? Невероятная сила, мгновенная регенерация, движение со скоростью мысли? Брутальная/фамфатальная красота, неодолимая притягательность; бледная кожа, алые губы, сверкающие глаза. Грация дикой кошки, безупречный вкус в одежде, особняк, Ламборджини и много миллионов американских денег на банковском счету. Мир ковром у твоих ног: хочешь на Гавайи хочешь в Исландию. И ты такой весь р-раз – и закружил в танце лучшую девушку на свете. А она тебе: «Ах, обрати меня скорее, дорогой, хочу навек с тобой остаться молодой». Еще в летучую мышь, чуть не забыла. Оно, конечно, не Мальтийский Сокол, но на крайний случай сойдет — летишь, куда вздумается, эхолокация. И убить. Тебя невозможно убить, разве осиновым колом в сердца, а потом отрубить голову и натолкать в рот чесноку, и для верности сжечь, что останется. Только как они с колом подкрадутся, когда у тебя см. выше?

А если так, сила – да, совершенно немереная, кочергу в узел завяжешь, пяток велосипедов в одной руке на весу удержишь, но вот с мелкой моторикой проблемы: ты не можешь соразмерить усилия и хрупкие предметы от соприкосновения с тобой ломаются или гнутся, или сплющиваются. Потому разного рода технические гаджеты для тебя недоступны – чугунные игрушки твой потолок. Внешне ты похож на зомби, только лысый, совсем, бровей и ресниц тоже нет, и IQ примерно как у зомби. Ну, потому что циркуляция крови в организме предельно замедлена, а кровь, кроме прочего, еще и насыщает мозг кислородом. И грация курицы, которая носится по двору с отрубленной головой (вернее уже без). Твоя голова, кстати, не отрастет, если отрубить, но все остальные органы успешно регенерируют, руки, ноги, глаза, А клыки и вовсе прут со страшной силой и если не хочешь стать похожим на саблезубого тигра, надо стачивать пару раз в неделю. Трудно и болгаркой вслепую легко снести полчелюсти. Потому что в зеркале ты не отражаешься. Неизвестно почему, просто так есть.

А питаешься синтетическим гематогеном. Да, мерзко и тошнит, это единственное твое человеческое качество, не сказать, чтобы оно сильно тебя радовало. Что, какой весь мир и пару коньков в придачу? Хотя были коньки, да. Когда ты впервые встретил Кострому, зима выдалась аномально холодная, погодная установка не справилась, и пруд замерз. Ты сначала услышал звяканье металла о лед, а потом только увидел ее. Каталась. Пыталась. Ничего у нее не получалось и коньки в конце концов сломались. Костромина оказалась сильнее металла. Она вообще такая. Упертая. Захотела отучиться на права и довела до конца – получила право на собаку. А вот не нужно предположений делать, не за тем, о чем вы могли подумать. Собака нужна вупырю для того, чтобы отсрочить энтропию. В присутствии теплокровных животных мы окукливаемся на порядок реже. Хотите знать, что такое энтропия? Уверены? Уже не уверены, но я все равно расскажу. Нам трудно чего-то захотеть. Практически невозможно. Угу, та неуловимая субстанция, которая есть у людей и отсутствует у вупов, она как раз ведает желаниями, интересом к жизни (или не-жизни), в общем, поддержанию себя в активном состоянии. И очень легко в один непрекрасный день сесть, уставившись в одну точку; окликнут тебя – не отзовешься, заглянут в глаза – а они уж затянуты мутной пленкой; после все быстро и необратимо: между пальцами перепонки, уши ноздри, рот исчезают, руки прирастают к туловищу – был вуп, стал опарыш.

Эта повесть завершает мою весну Эдуарда Веркина, ну разве что Эксмо расщедрится-таки и подарит читателям до конца мая «Остров Сахалин», но то вряд ли. И эта книга была бы хороша для любого другого автора, но Веркин не любой, он лучший. От него ждешь встречи не просто с хорошей прозой, но с эталонной и когда находишь хорошую, можешь разозлиться или расстроиться, или разобидеться на любимого автора. Будто он подписывал обязательства наращивать твой процент радости от встречи по экспоненте и теперь ты вправе пенять ему. Не вправе и великое счастье, что он есть, а если эта книга не затронула, как другие его книги, твоих глубинных душевных струн – радуйся. По крайней мере, душа у тебя имеется.

А поезд идет

– Сударыня, вы волнуетесь совершенно зря, я не испытываю по отношению к вам никаких матримониальных перспектив, можете не надеяться. Видите ли, мое сердце уже отдано Алисе Ступоходовой, и мы с ней собирались обвенчаться в скромной сельской церквушке…

– Чего? – одуревше спросила Лара.

– В сельской церквушке обвенчаться, а потом на перекладных в Биарриц рвануть. С колокольчиками, с бубенцами… Там нас ждет моя мать – милая старушка, между прочим, столбовая дворянка, – она благословит нас. И мы будем жить долго и счастливо на побережье. Детей у нас будет пять. Моя мать будет воспитывать их в духе послушания и любви…

– Какая еще мать?

– Мать-моржиха.

– А, гонишь… – догадалась Лара.

Кажется на сей раз получится. Спрыгнуть с бешено мчащегося поезда по имени «Проза Веркина». В жизни мне раз приходилось выпрыгивать из поезда, заболтавшись с сестрой, которую провожала; состав тогда только отходил от станции, но какой-то доброхот сорвал стоп-кран, увидев, и пришлось мне пару часов просидеть в обезьяннике линейного отдела. Это лирическое отступление к тому. что имею понятие — сходить лучше на станции. Но как быть, если с каждой следующей прочитанной книгой этот поезд лишь набирает обороты и нет никакой человеческой возможности оторваться; неискренняя извиняющаяся улыбочка: «Да вот, представьте, читаю подростковую литературу» — давно отстегнута за ненадобностью, и сдана в утиль, а автор объявлен гением. И не то, чтобы совсем ничто не предвещало, «Облачный полк» уже лет пять не могу забыть, но это не мешало Эдуарду Веркину оставаться автором одной, прочитанной мною, книги.

Взяться теперь заставило промелькнувшее в новостях сообщение, что поклонники-де не поняли и осудили любимого писателя за «Пепел Анны». Стало интересно, прочла, восхитилась, взяла «Мертвеца» — влюбилась; «ЧЯП» — только еще глубже увязла, а потом посоветовали «Герду» и поняла, что совершенно пропала, а поезд уже несется на сверхзвуковой скорости и сойти с него сейчас — смерть. Остается только двигаться в заданном ритме: «Кусатель ворон», «Друг апрель», «Пролог». Да что же это делается, у меня уже веркин-зависимость сформировалась, а не попробовать ли клин клином, возьму подростковое фэнтези автора, оно должно отвадить. Написанное десятком лет раньше «Место снов», которое должно было покрыться налетом чуть смехотворной, относительно дня сегодняшнего, винтажности, вопреки ожиданиям оказалось остросовременным. Не так — вневременным. Ага, продолжения книжных сериалов всегда слабее первой книги, беру «Пчелиного волка», он не слабее — он совсем другой и снова восторг. Но третья-то книга «Хроник страны мечты» должна избавить от наваждения? Ничего подобного, «Кошки ходят поперек» снова автономное яркое и совсем непохожее на две предыдущих книги цикла, произведение.

С четвертой книгой серии, наконец повезло. «Снежные псы» не то, чтобы плохи, плохого Эдуард Николаевич не делает, но это именно продолжение сериала о детях-убийцах, пронизанное антивоенным пафосом и несущее отчетливый отпечаток усталости автора от темы и героев. Чувствуется, что он прямо сейчас с конандойловским удовольствием порешил бы всех своих героев оптом, да нельзя — они уже существуют, уже проросли в читательские души и живут там собственной жизнью. Ладно, убью, кого меньше всего жалко. Убивайте, мэтр, а я повременю, пожалуй, выпрыгивать из вашего поезда, у меня еще «Через сто лет» не читано. А там, глядишь, к моему и вашему (вы ведь тоже майский, так всю жизнь и маемся?)) дню рождения, «Эксмо» обещало выпустить ваш «Остров Сахалин». Я уж и на рассылку о поступлении в продажу подписалась. Ждем-с.

Легко ли быть молодым

- Мы в кольце враждебных государств, — сказал Найм, — Какие самые враждебные?

- Америка? – неуверенно предположил Антон.

- Китай? – предположил еще кто-то

- Главные враги России – это Польша и Финляндия, — просветил Найм после трагической паузы. – Именно эта парочка. Они затаили глубокую ненависть к нам за то, что веками пребывали в составе нашего государства. За то, что мы их спасали столько лет…

Все мы и так давно знали про двух главных врагов России, года два уже. Но каждый раз изображали дремучесть, это улучшало настроение Найма и в итоге повышало общую успеваемость.

У нас тоже были учителя, имевшие своего конька, технично усадив на которого, можно было без помех заниматься своими делами, время от времени поглядываю на часы – сколько там до звонка? Правда я училась в скверной школе и считала, что в теперешних статусных учебных заведениях, вроде лицеев и гимназий, дело с подбором кадров обстоит иначе. Так и есть, наверно, если руководство озабочено эффективностью учебного процесса, а не тем, как выдоить из родителей учеников побольше денег. Тот, где учится Кокос. О боже, что за прозвище? Нет-нет, это не то, о чем вы могли подумать, это производная от фамилии Кокосов. Мальчик из хорошей семьи, лицей престижный и обучение стоит недешево, потому, кто попало туда не попадает. А кто «попало»? Кухаркины дети, надо полагать. У них в классе всего один такой, учится на губернаторскую стипендию, Гобзиков. И эта новенькая, как ее, Лара? Неизвестно откуда взялась, одета в дурацкую куртку с рынка и дешевые кроссовки. Очки еще, нет, не диоптрии – солнцезащитные фиолетовые.

Что, прямо на занятиях в солнечных очках? Ну да. И никто не объяснил недопустимости? Пробовали, не слушается, никакого понятия о субординации. Я вам больше скажу, Автол пробовал снять. Какой автол? Аверьян Анатольевич, физрук, он ездит на единственном в городе Хаммере (фигасе, физрук); бывший целлюлозо-бумажный король одного из сопредельных районов. Понятно, откуда тачка, хотя принципы подбора педсостава становятся еще более неясными. А что неясного, он в прошлом чемпион области по боксу и наверняка имеет диплом физкультурного института, дающий право преподавать физкультуру в школе. А-а, ну тогда ладно. Вот и неладно, он беспредельщик и не гнушается рукоприкладством в отношении особо строптивых учеников. Один такой пробовал со старшим братом дзюдоистом прийти поговорить, после и он, и брат какое-то время лежали в больнице. Согласна, может городской фольклор, но очень похоже на правду. Так вот, Автол пробовал снять с Лары очки, но почему-то дважды оказался лежащим на полу, а третий раз не стал пытаться.

Ох, как интересно. Да уж, скучной их жизнь не назовешь. Хотя особенно веселой тоже. Она просто другая. Отличается от той, которая была у нас и у наших родителей, и у их родителей, и вглубь на многие поколения. Дело не в том. что объективных трудностей («по морозу босиком» и «я в твои годы работал») стало меньше. Да, это поколение сытых детей, не знающих товарного дефицита и с интернетом в кармане. Но если вы подумаете, что жизнь у них легкая, вы сильно ошибетесь. Она качественно иная. Это первое поколение, которому нужно совмещать реальный и виртуальный миры. Переиграют в компьютерные игры или пересидят в чатах до трех часов ночи, утром не добудишься, в каком месте начинать сочувствовать их сложностям? Это вы зря, я не то имела в виду.

Я о том, что это первое поколение, для которого недовоплощенность как свойство виртуальности максимально снивелировано. А с русского на понятный? Ну смотрите, создание виртуальной реальности – неотъемлемое свойство человеческой расы. Следует различать вторую реальность, которая мир предметов и вещей, от виртуального мира мечты и фантазии, представляющего собой совокупность наиболее ярких образов литературы, искусства, науки, философии. Коллективное бессознательное Юнга, ноосфера Вернадского, филогенез Тейяра де Шардена, теория пассионарности Льва Гумилева лишь отчасти передают суть этого образования. Возможно, горние миры Даймонов Даниила Андреева чуть ближе, но так или иначе — прежде предельно разреженная структура Места Снов за последние полтора десятка лет сгустилась до осязаемой плотности, а сакраментальное: «Бойтесь своих желаний, иногда они исполняются» скорректировалось до: «ибо они исполняются всегда».

Былая недовоплощенность виртуального, отмеченная Сергеем Хоружим (русский читатель в неоплатном долгу у него за перевод «Улисса») обратилась собственной противоположностью – скорым и гротескным воплощением. И они, нынешние молодые, оказались первым поколением, стоящим перед лицом революционного, в сути, явления. И что с этим делать совершенно непонятно, и как – неясно, инструкций не приложено, остается действовать методом тыка, уповая на интуитивно понятный интерфейс. Универсальное: «поступай с другими так, как ты хотел бы, чтобы поступали с тобой» продолжает действовать; но это слишком общо; нужны солюшны, пошаговые инструкции прохождения для многих частных случаев, а на их месте пока табула раса.

То, что делает своими книгами Эдуард Веркин — это энциклопедия типажей молодежной субкультуры, которые мне удобнее распределить по социальному признаку: от самого дна («Друг апрель») до весьма благополучных сфер («Пепел Анны»). И одновременно набор менее универсальных решений для конкретных случаев. Хм, например, что делать, когда посреди пшеничного поля на тебя нападает Полуденница, больше похожая на зомби? И это тоже, но если на месте зомби окажется любая другая опасность, руководство останется действенным.

Вот уже и честь бы пора знать, а про книгу так и не сказала. Да ее лучше читать. Книга очень хорошая. с приключениями, опасностями, драками, психлечебницей, картами неведомых мест, предательством, необходимостью выбора из двух зол, каждое из которых остается злом и совершенно без розовых соплей. Впрочем,автор этим никогда не грешит. Лучше читать.

Хождение поперек

Вообще я хотел поставить сюда еще телескоп, но на телескоп старый наложил гнусное собачье вето. Типа стоит немало, а пользы никакой. Вместо телескопа старый подарил мне атлас звездного неба на DVD и посоветовал изучать Вселенную экономическим классом.

«Кошки ходят поперек» Эдуард Веркин.

Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Это сюжет. Герою предписано отправиться по неизвестной сильно пересеченной местности куда Макар телят не гонял и привести оттуда парня, о котором известно лишь то, что зовут его Персиваль. Постой, это как тот рыцарь Круглого Стола, который нашел Грааль? Дева Озера и всякое такое? На самом деле Дева Озера это к Ланцелоту Озерному и давай не будем слишком углубляться — рискуем затонуть в подробностях. Тем более, что к исходному сэру Парцифалю здешний имеет не больше отношения, чем одноименный герой «Первого игрока». Ах, так это просто ник? Верно, имя в игре, которая перестала быть игрой и стала реальностью. Но устроенной таким диковиным образом, что жить в ней взрослые не могут — только дети и подростки. Потому, будь ласка, ступай и разыщи Персиваля, а чтобы придать бодрости. мы имплантировали в твое правое легкое бомбу замедленного действия с трехмесячной отсрочкой.

Как-то чересчур жестоко, не находишь? Нахожу, а кто обещал, что будет легко? Жизнь вообще смертельно опасная болезнь, так почему бы тебе стать исключением? Немного «Лунной Радуги». Помните эпизод тренировки космодесантника? Дальше «Понедельник начинается в субботу» — закрытое учреждение, где ананасами в оранжерее, вызревают необычные таланты. Потом «Пикник на обочине» — брутальноый парень пробирается по опасным местам в компании фриков. Никто не знает, чего можно ожидать, хотя герой подготовлен к неприятным неожиданностям лучше спутников. Любя Стругацких, и Павлова, и Лазарчука, узнаешь отголоски их произведений во всякой хорошей книге, которая жанрово, сюжетно или тематически перекликается. А от Лазарчука что? Дети-бойцы, внутреннее сиротство, пронзительная отчаянная нежность и глубина звездного неба над головой.

Талант как растение: ветер несет зерно до тех пор, пока на пути не окажется душа, способная воспринять — подобное тянется к подобному.Тогда оно падает и укореняется, и прорастает, а во что вырастет — зависит от многого: степень питательности почвы, полив, уход, климат и удобрение. Степень готовности носителя служить дару; жертвы, на которые ради него готов пойти Из одного вырастет роза, из другого какой-нибудь кустарник, а третье станет деревом. Но когда придет время, семена таланта отправятся дальше. В книгах Веркина проросли зерна Стругацких, Павлова, Лазарчука. И Железникова, конечно, но о нем в связи с творчеством автора я без того. как попугай все время талдычу.

О служении дару. Естественнее всего было бы ожидать от второй книги подросткового технофэнтезийного цикла прямого продолжения первой. Зимин, Лара, Персиваль, Ляжка, рыцарский конь и верный дракон. Читатель знаком с персонажами, обаяние первой части придаст необходимого ускорения действию, поможет преодолеть начальную инерцию и строчи в том же духе — да хоть целый сериал. Они же уже полюбили, ты их с потрохами первой книгой взял; умеешь, вот и пиши в том духе, который у тебя хорошо получается. Он так не делает. Просто потому что может себе это позволить. Гений избыточен и вторая книга совсем не похожа на первую, а третья будет отличаться от обеих. Да, я назвала Эдуарда Николаевича литературным гением; и нет, не склонна разбрасываться этим званием; и да, это взвешенное определение на основе дюжины прочитанных книг, сочетающих интеллект с простотой подачи, сарказм со щемящей нежностью, заставляющих смеяться-плакать-пугаться-думать, ни в одной из которых он не повторяется; и нет — это не пожизненная индульгенция — я очень жду «Острова Сахалина».

Так а что с «Пчелиным волком»? Потрясающе хорошо, да вы сами почитайте.

Сияние безнадежной гениальности

Один человек рассказывал другому, как он всю жизнь считал, что гениальность – это выдумки, и как однажды ему удалось убедиться в том, что гениальность существует на самом деле. Этот человек имел какое-то отношение к литературе, отвечал за работу с молодыми в одном из отделений Союза писателей. Ему приносили много разных рассказов, романов и других текстов, как-то пришла девочка со скрипичным футляром и стихами. Стихи были скверными, литератору стало грустно, и он попросил девушку лучше сыграть на скрипке. Девушка сыграла. Какую-то короткую пьеску, как сказала девушка, собственного сочинения. Она подняла смычок и коснулась струн, у литератора зашевелились волосы. Он не мог и не может подобрать правильное слово... Это можно было определить так: музыка выворачивала.

«Кошки ходят поперек» Эдуард Веркин

Эта повесть выворачивает. Шамиль Идиатуллин в своем ЖЖ (тогда еще все, кто есть кто-то, обитали не на Фейсбуке, а в Журнале) говорил о ней в превосходных выражениях, и я положила себе непременно прочесть, да все как-то не складывалось, книга лежала в листе ожидания, побивая все рекорды долгостроя. Она бы и до сих пор там была, не случись для меня весны Веркина. Начала с «Пепла Анны» и не могу остановиться, читаю подряд все, написанное Эдуардом Николаевичем. Отчего так поздно к «Другу апрелю»? Честно, боялась, меня еще тогда насторожил отрывок, где мальчик прибивает гвоздем ладонь к забору, «Псих какой-то, — подумала, — Типа: «Просто такая сильная любовь»? Экстрим в среднем Нечерноземье?»

Да, он псих, точнее – Психоз, так прозвали Ивана Аксенова за невиданное упорство, с каким с детского сада отстаивает право на просто такую сильную любовь. И да, экстрима в среднем Нечерноземье будет довольно, хотя несколько не в том духе, на какой изначально настраивалась. Это не та провинция, к которой привычно относим города, не дотягивающие до миллионников и моногорода и райцентры, и поселки городского типа. Это совершенная глушь, разъезд Ломы, Когда на поезде, случается проезжать такие места: полустанок, сарай с провалившейся крышей, неказистые домики, кто-нибудь непременно скажет: «Как-то ведь и здесь живут». «А куда им деваться?» – подумаешь.

И будешь неправа. Люди разные, одни и на таком разъезде прилично устраиваются, а приходит время, вышагивают из него, как из калош с налипшими комьями глины, уезжают в большой мир. Семиволковы из таких: всегда хорошо жили, и в город перебрались дом – полная чаша, а потом наследство получили, дом у моря. Да они и без того то на горных лыжах ездили кататься, то в Диснейленд. Ульяна Семиволкова – девочка, в которую Аксён влюблен с четырех лет. Он ее ждет теперь, в апреле она непременно должна приехать.

А-а-а-а! Это невозможно вынести, это как ржавым куском жести по сердцу. Помните, такие жестяные полоски, на деревянных ящиках в советское время. Серо-стальные на золотистом дереве, а года через два — в бурой ржавчине на неопрятно черном. У Ивана и его младшего братишки Тюльки жизнь как тот ящик. Так-то малого Славиком зовут, но прозвище Тюлька намертво прилипло несколько лет назад, когда самый старший Аксенов, Иннокентий (никто так не называет, все зовут Чугуном) наворовал с железной дороги консервов — вечно голодный Славка в минуту умял жестянку тюльки в томате и еще одну, подсунутую охочим до халявных развлечений Чугуном. И еще одну, и еще – десяток. Потом, правда, плохо было, а кличка пристала.

Мама не мама, а Верка и перегарное амбре от их с Чугуном пьянок физически отравляет воздух в месте, которое Иван должен назвать домом, но это не дом. Потому что душевная атмосфера здесь отравлена тупой злобой и равнодушием, как душевным ипритом. Кажется сто лет на таком месте ничего не вырастет. Вырастает. В каждого положен свой талант, Аксён любит, заботится и защищает в меру отведенного ему умения и понимания. А коли большей частью не совпадает с социально-одобренной практикой, так ведь объяснить некому было. Если вы думаете, что это о социальных проблемах, то правы на ничтожно малое «отчасти», зло расцветает махровым цветом там, где для него создан режим благоприятствования, и девяностые прошлого, нулевые нынешнего века в России такому способствовали; но вот прямо сейчас всплыло уведомление о добавленном сестрой видео, на котором суд над женщиной из Окленда, больше тысячи раз продававшей свою дочь-подростка за секс; в благополучной Новой Зеландии.

Дело не только в социальном. И даже не столько в том, что это о первой любви, которая не бывает счастливой. Дело в гениальности, которой не находится применения и она вытекает из человека водой в песок; незамеченная-неоцененная ни самим носителем, ни тем, на кого направлена, ни окружающими. В него положен

был дар Любви, которая есть Бог, а он (да и все вокруг) думали что умение не проигрывать, передавить всякого, кто встанет на пути. Как та девочка из эпиграфа думала про себя, что она поэт. Сияние безнадежной гениальности освещает эту книгу

Есть люди, они как солнце. Светят и согревают всех, оказавшихся рядом. И возле них, как бы схватить это ощущение, вот — рядом с ними яснее. Таков герой-рассказчик. Влюбилась. едва начав читать. Не понимая еще расклада: кто эти люди в просторном загородном доме у реки? Ну Вовка ясно — подросток. А Старший и Младший? Они так и останутся безымянными, нет для них работы в этой истории кроме полукомичных реплик о свинцовых трусах по кайме ее. Как способности понять. Кому-то дано, другим нет.

Зато создают фон. Мужской фон в мужской истории без женщин. Они без надобности, потому отсутствуют. А патриархальное очарование хорошо и правильно обустроенной летней жизни, невольно приводит на память аксеновский из «Острова Крыма» мужской быт. Угадала (почти), здесь четыре поколения, не три. И рассказчик — впрямь патриарх, прадед. И твоя любовь к нему, противу рассудка (под девяносто деду должно быть при уяснившемся раскладе), разгорается, вместо угаснуть, сокрушенная реальностью.

А потом война. Знала, что об этом будет, но физическое погружение в холод, неприкаянность и перманентно-гриппозное состояние нелегко после томной неги очаровавшего начала. Именно телесное: боль, неуют и дезориентация. Первая терпима, второй — война, однако. И от третьего есть средство. Мальчишку с топографическим, после контузии, кретинизмом прикрепляют в партизанском отряде к другому, постарше.

И тот другой не Солнце даже, сверхновая (рискуя неоправданно злоупотребить астрономическими сравнениями). Есть люди, о которых их друзья могут говорить бесконечно. Не за-ради рекламы, оттого, что их много. Гипернасыщенный каузальный, событийный план в сочетании с врожденным умением ориентироваться в потоке. Какая-то правильная житейская мудрость, невероятная сноровка, такой сам не пропадет и тебе нипочем не позволит. Саныч, шестнадцати годков.

И вот ты, читатель, включился уже потихоньку в эту реальность. Видишь, что и на войне живут. Ловишь с героями эндорфинный выброс после удачной операции (именно, что переживаешь, у автора мощный физический план, все, данное в ощущениях мгновенно входит в тебя). А потом эта сцена в лесу с замерзшим немцем и детскими письмами. И мгновенно сносит из первого круга ада, в котором обжиться успел, даже не без приятности, глубже. В четвертый, пятый?

Внутри крик, нескончаемый, до хрипоты, а после только сип на выдохе. И уши руками зажать, и зажмуриться. И не вдыхать. Потому что со вдохом в тебя устремится такое, чего не хочешь знать, потому что не хочешь знать никогда. И дальше будет только хуже. Первый шок от столкновения с этим глубоким кругом уйдет, только начнешь озираться: как все устроено (человек — скотинка приспособляемая). А тебя еще чуть ниже сносит. Это война, дети. И другой она быть не может по определению.

Мелко порубит, перемелет в фарш, тщательно перемешает все солнца, луны и планеты, сколько их есть. Наделает котлет, скушает с аппетитом и не подавится. Посмертно наградит героев, кого вспомнит (единицы из миллионов), подарит победителям прекрасный праздник День Победы. И затаится до времени. Знаете, это о Лене Голикове книга (в смысле, о нем тоже, Саныч — это он).

Чтобы солнечный человек отдал миру свою солнечную суть, мир нужен. Герои не должны умирать.

Натяжение звенящих нитей

»

Будущее способно воздействовать на прошлое.

Хотя бы в силу того, что в настоящем крепко укоренены ростки этого будущего.

Девушку зовут Сирень, у нее необыкновенного цвета глаза. Не сиреневые, как вы могли подумать, а ярко-синие. В мире, где только карие и черные. Потому что его населяют японцы, китайцы, корейцы. Ну, еще немного негров для мордования. Русские тоже встречаются, очень редко. Их почти не осталось, на социальной лестнице приравнены к титульной нации, японцам (китайцы много ниже, корейцы изгои — есть причина, они начали войну, в которой мир сгорел). Мама Сирени русская, а папа японец из рода, честной службой императору, заслужившего почет и уважение. Династия воинов и ученых. Отец в немалых научных чинах, дочь тоже пошла по ученой части, хотя не по отцовым стопам, Сирень футуролог. Не путайте с уфологами, которые устраивают палаточные лагеря в местах, где по слухам, встречают инопланетян. В суровом жестоком мире, что выжил после Третьей Мировой, не до подобных глупостей.

Футурология в реальности «Острова Сахалина» — это, по сути, прикладная социология, наука, прогнозирующая наиболее вероятные сценарии развития сегодняшних событий. А название? Ну, может потому что экономисты и социологи прежних дней дискредитировали свою науку шарлатанскими или откровенно финансово ангажированными предсказаниями (говорили, что хотел услышать тот, кто платит — с русского на понятный). А миру нужно понять, куда двигаться дальше. Мы ничего не знаем, кроме того, что прежние пути завели в тупик; относительная стабильность нынешнего существования больше похожа на то, что в договорах страхования жизни называется «дожитием»: исчезли птицы и насекомые, океан отравлен радиацией, а значит, рыба и моллюски непригодны в пищу; фертильность земли упала, да и осталось ее всего ничего; Китайцы, правда, научились делать почву съедобной, да и сожрали, до какой смогли дотянуться.

А главное, на континенте МОБ, нет, это не то, в чем мы периодически участвуем в сетях (живописный моб, музыкальный или литературный), вирус мобильного бешенства, явно искусственного происхождения, появился в конце войны. Не иначе, просочился из разрушенной лаборатории. А может явился результатом человеконенавистнической акции разработчика. Да какой теперь смысл разбирать, откуда взялся. Главное, что невероятно быстрый и стопроцентно смертоносный, одно обнадеживает, носители страдают водобоязнью и не могут перебраться на Острова по воде. Сахалин в этих условиях стал своеобразным буфером, на него устремляются беженцы с материка, да там и оседают. Немало способствуя поддержанию экономической системы,

Сахалин, от веку бывший каторгой, ею и остался, только теперь не российской, а японской, и вся тамошняя жизнь построена вокруг кошмара тюрем, убожества вольных поселений, относительного благополучия надзирающих, на поверку таких же пленников гиблого острова. Исключение из практики Итуруп с его рениевым рудниками, туда отправляются по контракту, а уж климат, условия труда и сама «звездная медь» за год работы делает человека инвалидом, если не убивает. Зато по окончании срока контракта он может вернуться богачом. Мда. Сирень, как в свое время Чехов, едет на Сахалин по доброй воле с той же, что у него целью собрать материал. И так же, как Антон Павлович, все время поезки подозревается в тайной инспекции. Ну не могут люди поверить, чтобы кто-то сам захотел, хотя бы и ненадолго, хотя бы и в относительном комфорте, оказаться в этом аду.

Картины, предстающие перед ней, впрямь напоминают о дантовом аде, разве что ужас примерно одинаков от начала до конца, к финалу даже побогаче-повольготнее, впрочем, ладно, не буду об этом. Ну и зачем все-таки девушка из хорошей семьи, многообещающий молодой ученый, потащилась в этот медвежий угол? Дело в том, что ее наставнок, фигура в современной футурологии легендарная, утверждает, что будущее громче всего звенит в местах, совершенно безнадежных. Там, где у человека есть привязка к сегодняшнему миру, он склонен жить сегодняшним. Когда никакой надежды не остается, можно физически ощутить натяжение нитей между сегодня и завтра. Есть методики.

Остров — это не каторга. это реторта. Радиация, голод, болезни,это всего лишь катализаторы, соль роста. Для перехода нужна точка, крупинка грядущего света, чтобы вокруг нее вспыхнул яростный завтрашний день.

Страсти-Мордасти

Вроде всё замазал. Всё. Но она проникла. Просочилась. А может, она всегда была здесь? Всегда была с нами.

Давно, во времена, когда пишущая братия еще не променяла ЖЖ на Фейсбук, а я знать не знала Эдуарда Веркина, первое, что прочла о нем вообще была рецензия Шамиля Идиатуллина на «Друг апрель». Восхищенная, в которой, среди прочего, говорилось, что этому автору как-то удается писать, словно бы двумя руками и всякой свое: одной подростковые ужастики в промышленных масштабах, второй — немногое, но для вечности.

Подивилась, и такое бывает; положила себе непременно свести знакомство; с годами стала одной из самых преданных поклонниц, теперь стараюсь не пропустить ни одной книги. Потому, наткнувшись на Литресе на новый сборник, взяла без колебаний. Не отпугнула даже демоническая кошка на обложке. Таки да, оказалось подростковыми ужастиками. Отменного качества, однако совершенно в русле жанровой литературы. Да и написано, судя по всему, давненько, вторую повесть сборника уже читала, даже и не вспомню, когда.

С нее и начну «Пятно кровавой луны». Ну да, ну да, понимаю, что звучит и выглядит трэшево, но как уж есть. Детишки в летнем лагере развлекаются рассказыванием на ночь страшных историй, когда очередь доходит до новенького, он предлагает не пересказывать уже тысячу раз слышанного, а прочесть записи девочки, которая попала в историю ужасов. Такого еще не было, чтение начинается.

Нехорошее место этой истории школьный подвал, где год назад произошло самоубийство и с тех пор там стало страшно. Пугающие звуки, общая атмосфера жути. Сходить туда ночью подбила на слабо мальчика из своей компании девочка — автор дневника. После чего тот исчез, а друзьям ничего не остается, кроме как отправиться в подвал в экспедицию по его спасению.

События развиваются параллельно в двух плоскостях: напуганные дети в подвале и не менее напуганные — во время ночных чтений в летнем лагере, куда, кажется начинает просачиваться зло со страниц записей.

Титульный «Ведьмин день» проще по структуре, линейный нарратив, воспоминания о событиях двухлетней давности, когда ценный специалист с семьей прибывает в деревню, поблизости от которой производство, которое он должен наладить. Два года такой вахты, потом обещают перевести в Москву — можно и потерпеть. Классическая идеальная семья: мама, папа,старший сын, младшая дочь. Дом, в котором предстоит жить, современностью и технологическим совершенством превосходит все ожидания.

Тут бы и радоваться, да в первый же день по приезде замызганный задохлик мальчишка из местных предупреждает, что лучше бы им в этом красивом доме не селиться, а вообще убраться подобру-поздорову. И рассказывает жуткую историю о ведьме, живущей в развалюхе по соседству. Ее боится вся деревня, а прежнего хозяина, так и вовсе под корень со всем семейством извела — Один я уцелел, потому что успел сбежать — завершает мальчишка.

Герой-рассказчик верит и не верит, скорее второе, но сестренку принимается запугивать в той гадкой, старшим братьям присущей манере, какая известна девочкам, имеющим старших братьев. Не идеально книжных, а настоящих. И очень скоро придуманные ужасы становятся излишни, потому что в жизнь семьи входит подлинная жуть.

Подводя итог: Веркин умеет напугать, но он и в таких простеньких вещах хорош. И уму, и сердцу.

«Пятно кровавой луны». Ну да, ну да, понимаю, что звучит и выглядит трэшево, но как уж есть. Детишки в летнем лагере развлекаются рассказыванием на ночь страшных историй, когда очередь доходит до новенького, он предлагает не пересказывать уже тысячу раз слышанного, а прочесть записи девочки, которая попала в историю ужасов. Такого еще не было, чтение начинается.

Нехорошее место этой истории школьный подвал, где год назад произошло самоубийство и с тех пор там стало страшно. Пугающие звуки, общая атмосфера жути. Сходить туда ночью подбила на слабо мальчика из своей компании девочка — автор дневника. После чего тот исчез, а друзьям ничего не остается, кроме как отправиться в подвал в экспедицию по его спасению.

События развиваются параллельно в двух плоскостях: напуганные дети в подвале и не менее напуганные — во время ночных чтений в летнем лагере, куда, кажется начинает просачиваться зло со страниц записей.

А Король-то голый

«С вами никогда такого не случалось? Нет? Такого чувства, что ты только и делаешь, что скрываешь свое отсутствие?»

Повесть в коротком списке Большой книги 2020, кажется даже в числе фаворитов, что автоматически выводит ее в число must read для любого, кто всерьез интересуется современной литературой. Занятная аберрация, действие происходит в России и немного в Америке, а ассоциации, что идут на ум при попытке осмыслить — с Данией. Вынесенная в заглавие строчка из «Голого короля» Андерсена и «Прогнило что-то в датском королевстве», коли откровенно посредственное произведение в двух шагах от пьедестала.

Первое не случайно, не притянуто за уши и не моя гнусная инсинуация. Сон о несчастье оказаться на людях нагишом — сквозной мотив «Собирателя рая»: циклический, то и дело обсуждаемый, по непонятной причине представляющийся героям уникальным. Его пытаются расшифровывать средствами доморощенного психоанализа, о нем говорят, как о роковом даре Короля тем из числа свиты, кто имеет неосторожность сблизиться с ним слишком тесно. Глубокомысленные рассуждения по поводу, не стоящему выеденного яйца, производят странное впечатление. Распространяющееся на книгу в целом.

Сенильная деменция один из главных страхов нашего благополучного и сытого времени с постоянно увеличивающейся продолжительностью жизни. Все боимся, чего уж там, потому история женщины семидесяти двух лет, которая бьется в тисках раннего Альцгеймера, уступая в этой войне редут за редутом, бастион за бастионом, крепость за крепостью — такая история не может оставить равнодушным. Но отчего-то оставляет.

Очаровательная бойкая умница и хохотушка Мариночка-Марина-Марина Львовна прожила чудесную жизнь, в которой все ее любили, все ей удавалось, был чудесный муж, обожаемый сын, интересная работа. И вот, в нестарые еще шестьдесят восемь все начало разваливаться. Сначала стало трудно учиться, а работа юрисконсульта с постоянно обновляющейся законодательной базой, требует перманентного усвоения новых знаний. Потом одолела мелкая забывчивость в быту. Дальше — больше, пока в один далеко не прекрасный день, женщина не сумела узнать сына и собственного дома. Нет, после все пришло в норму, но с этой болезнью ремиссии все короче, а рецидивы все страшнее. И мы знаем, что дальше будет только хуже.

Кирилл — Король, сын. Человек достаточно молодой, хотя простая арифметика говорит о возрасте от сорока до пятидесяти (объясняю: когда маме семьдесят два, сыну не может быть около тридцати по определению, замужняя женщина в счастливом браке должна была родить лет в двадцать пять максимум, тогда Кириллу должно быть к полтиннику). Но уровень его зрелости, отношения с кругом друзей соответствуют поведенческим паттернам человека, максимальный возраст которого тридцать с небольшим. И это одна из фальшей книги, которая безошибочно считывается подсознанием.

Однако вернемся к герою. Странный тяни-толкай, слепленный из победительной харизмы Остапа Бендера и потерявшихся во времени «коллекционеров всего» Константина Вагинова, Кирилл умудряется ни разу на протяжении книги не вызвать ни симпатии, ни сочувствия. Сам он, а вслед за ним и свита: красавица Лера, симпатичная Вика, увлеченный эзотерикой Боцман, Карандаш с литературными амбициями — называют Королем, признавая власть над миром вещей, которые словно сами идут ему в руки.

Собственно, предметный мир, Второй дом астрологии, составляют статью дохода этого человека. Умение отыскать вещь за бесценок и найти клиента, готового платить за нее хорошие деньги, дают ему средства к существованию. А барахольство с подбором тематических коллекций «из 20-х», «из 50-х», под хиппи, стиляг или совьет милитари — для души. Вещи любят Кирилла, в них он предстает не ряженым, каким был бы на его месте любой другой, но носителем духа эпохи, выразителем квинтэссенции социального явления.

И вот здесь из меня рвется Станиславский: «Не верю!» Врожденная способность втородомного мира вещей и движимого имущества, соответствующего зодиакальному Тельцу — умение твердо стоять на ногах. Плоть от плоти земли, Телец органично чувствует себя во всяком времени, в какое доводится жить, успешно гася ностальгию гедонизмом, производным от все той же тесной связи с миром вещей. Блуждания по времени в обносках с чужого плеча не тот сорт эскапизма, какой может привлечь человека с чувством вещей. Что до Кирилла, то он, да простят меня автор и поклонники, похож скорее не на короля, а на карамору.

Американский дядя, эмигрировавший еще в советское время и столь успешно интегрированный в местную жизнь, что может позволить себе забрать престарелую сестру и оплатить явно дорогостоящий курс ингибирующего лечения, внезапно оказывается:

Дядя-то его по-английски ни бум-бум.

И вот из таких несостыковок, на самом деле, состоит книга. Язык нехорош, сюжет отсутствует, герои целлофановые. Грустно будет за отечественную литературу, если голого коронуют. Аудиокнига, начитанная автором, неожиданно обаятельна и выраженная хрипотца ее не портит.

Пока ты жив

Что, что так держит мир в узде,

Что может птенчик спать в гнезде?

Три из четырех повестей нового сборника не дарят читателю такого Кинга, какого он не знал прежде. Что само по себе ни хорошо, ни плохо: любимого писателя читаем за тем, чтобы вернуться к тому, за что полюбили, за прикосновением к душевным струнам, какие отзываются на его прозу. А за новыми впечатлениями можно поискать кого другого, благо, пишущих пруд пруди. Но так уж мы устроены, что при наличии выбора пить предпочитаем не из пруда, а из источника. Потому Кинг. О новом сборнике буду рассказывать не по порядку, а по возрастающей читательского удовольствия.

Телефон мистера Хэррогана простенькая и сильно вторичная для Кинга вещь, шестьсот семьдесят третья история мэтра о дружбе старика и мальчика и звонках на тот свет, которую все равно интересно читать. Кинг уже не похорошу мил, а помилу хорош. И кроме того, есть много людей, не знакомых с его прежним творчеством так хорошо, как постоянные читатели.

Когда кровоточит у титульной повести много вариантов перевода, в конце концов останется тот, который будет в официальном издании, но мне кажется наиболее уместным этот. Новые приключения Холли Гибни и Аутсайдера. Знаю, что у этого персонажа много поклонников (я сейчас не о мисс Гибни), но сама историей Чужака не прониклась. Насколько хорошо было начало, настолько продолжение и финал показались тысяча первым перепевом Секретных материалов двадцатилетней давности. Напарница Билла Хеджеса с кучей комплексов и невероятной эрудицией в истории кино тоже большой симпатии никогда не вызывала. Не иначе, ревность: ее писатель любит,а обо мне, несмотря на преданное поклонение длиной тридцать семь лет, никогда не узнает. Шучу, хотя в каждой шутке есть доля шутки.

Крыса любопытное сращение Бури столетия, Секретного окна, секретного сада и ещё десятка кинговых историй с чем-то уж совсем классическим, вроле сказок братьев Гримм. Широко известный в узких кругах писатель комплексует из-за неудач с попыткой создать толстый роман, без которого не может считать себя состоявшимся. И когда появляется отличная идея, едет в старый лесной домик с штате Мэн, принадлежащий семье его жены, дабы в уединении, вдали от шума и суеты, закончить нетленку. На самом деле, обаятельная повесть и, в лучших традициях мастера, позволяет задуматься о многих вещах, одновременно заглянув сквозь замочную скважину в мастерскую писателя.

Жизнь Чака а вот это та самая вещь, которой запомнится этот сборник, его внутреннее ядро и квинтэссенция. Хотя начало кажется уныло предсказуемым. Что там у нас? Очередной постап? Да и нет, это история крушения мира с позиции концентрированного солипсизма. Интерпретировать можно самыми разными способами, от: каждый человек это мир и с его физическим исчезновением этот мир гибнет, до: среди множества миров существует и такой, в котором одно мгновение вмещает наши века, а наш мир всего лишь проекция его мыслей (угу, сон Брахмана). Только великий сновидец здесь не просветлённый бодисатва, парень с соседней улицы, который нелепо умирает от лейкоза, не дожив до сорока. Прекрасная печальная и пронзительная вещь.