РЕИНКАРНАЦИЯ?

...Бог создает мир посредством математики, и он дал нам мышление, позволяющее это видеть. God makes the world using mathematics, and He has given us minds that can see it...

Рождение Галилея совпало со смертью Микеланджело, вернее, случилось за три дня до нее. Далекие от теории инкарнаций современники, связали, тем не менее, эти события. И видели в великом ученом прямого продолжателя дела художника. Ким Стенли Робинсон посвятил книгу Галилею, как нетрудно догадаться по названию. И всякий, знакомый с творчеством писателя, поймет. что это не будет традиционным историко-биографическим романом по типу «Жизнь замечательных людей».

То есть, «Сон Галилея» (Galileo`s Dream) , на самом деле, можно рассматривать как биографию. Хотя хронологически начало романа застает Галилея в ранней поре зрелости, уже достаточно известным ученым: «Механика» опубликована (и переведена), герой преподает математику и астрономию в Падуанском университете. где становится самым знаменитым профессором. Ему около сорока, а появление Сверхновой Кеплера и всплеск интереса к астрономии, в сочетании с известием об изобретении голландцами подзорной трубы, сподвигают его на создание телескопа.

Техническая часть работы над телескопом, посредством которого ученый обнаружит спутники Юпитера,подробности биографии Галилея, начиная с этого периода, воссозданы не менее кропотливо, чем атмосфера Италии городов-государств, где кардиналы дрались на улицах, светильник разума растаскивал на вытянутых руках за волосы своих дерущихся мать и любовницу, карантинные предприятия по поводу чумы не мешали бурной общественной жизни. Италии давшей миру имена собственные, ставшие нарицательными: Борджиа, Макиавелли, Медичи.

Но Робинсон один из лучших фантастов современности, этим не ограничивается. Историко-биографическая составляющая, сколь бы мощно ни была выписана — лишь часть «Сна Галилея». Не менее важна тема путешествий во времени-пространстве, поднимающая значимые для автора вопросы эволюции и взаимного влияния прошлого с будущим; ответственности ученого; понимания Земли, солнечной системы, Вселенной как живых и мыслящих.

Осознать полной мерой колоссальной сложности конструкцию, которую представляет собой «Сон Галилея», очень непросто. Авторской волей в жизнь ученого периодически вторгаются пришельцы из будущего (что-то около XXXI века), освоившие открытые им луны Юпитера и ведущие на них странную, непостижимую даже на взгляд человека из XXI века, жизнь. С интригами, войнами, яростными учеными диспутами, сверхсложными сырьевыми разработками, побочным результатом которых становится взрыв планетного ядра Ио.

Впрочем, здесь могу ошибаться, сочетание обилия технических подробностей эпизода с несовершенством моего английского не позволяет утверждать, что в точности поняла этот момент. Но воздействие сцены юпитерианского землетрясения, когда в ответ на вопрос женщины из будущего, Геры, с чем это связано, Галилей отвечает: «Не удивительно, мы ведь убили его дочь» — эмоциональное воздействие колоссально.

А чтобы жизнь совсем малиной не казалась, есть Ганимед — выступающий рассказчиком резидент из еще более отдаленного будущего, в свою очередь пытающийся добиться от Галилея самопожертвования. Сложными путями вероятностных сопоставлений, потомки вычислили: отказ от покаяния приведет к казни Галилея (мы дадим вам мощный анестетик) — это ускорит падение христианства, и в дальнейшем спасет человечество от гибели. Как по мне, сомнительной достоверности расчеты, герой думает так же и на костер идти категорически не намерен.

А кроме того, он глубоко верующий человек и считает не только возможным, но естественным совместить науку с религией. Их противостояние в романе выписано тонко и неоднозначно. Добрый католик, Галилей посвящал свои открытия вящей славе Творца, и, умея широко мыслить, не видел противоречия в признании гелиоцентрической системы: создавая мир, Бог создал его умопостигаемым.

Будучи весьма непростым чтением, «Сон Галилея» выражено дуалистичен: архаика противопоставляется футуризму, невежество эрудиции, грубость утонченности, утилитарный подход к пониманию природы, признанию мира как живого и мыслящего; примитивная каузальность — изощренному взаимопроникающему плетению причин и следствий. Сложно, но невероятно круто и прекрасно.

ТВОРЯЩАЯ МИР

...– Мы выживем, – повторила Мейкпис уже тверже. – И попытаемся придать форму новому миру, пока он еще мягок. Если же не мы, значит, это сделают другие...

Имевший неосторожность прочесть одну книгу Фрэнсис Хардинг, станет возвращаться. Не смущаясь ни тем, что это янгэдалт, который взрослому солидному человеку не к лицу и не по летам, ни тем, что много к чему нашлось придраться в прежние встречи. Даже уже и не помня, за что ругал. В сухом остатке только удовольствие от интересной истории и желание послушать эту рассказчицу еще.

Итак, Англия середины XVII века, время Английской буржуазной революции. Ну, вы помните: непомерное налогообложение при короле Якове возмущало нарождающийся класс буржуазии, а при Карле I, слабом и недальновидном, гонявшем парламент вместо того, чтобы договариваться — все вспыхнуло бикфордовым шнуром. Явился Кромвель и мало никому не показалось.

Двенадцатилетняя Мейкпис живет с мамой в пуританской общине на правах бедных родственников. Папы нет, и это не добавляет статусу Маргарет с дочерью дополнительных очков. Что за странное имя у девочки? А у пуритан так было заведено, менять традиционные, недостаточно «чистые» имена на собственный новодел (вроде Октябрины, Ленины и Сталины в молодом советском государстве). Буквальное значение имени — миротворица, примирительница.

Две непременных составляющих книг Хардинг: мрачноватая готичная атмосфера и не по годам самостоятельная девочка на роли главной героини. Этот роман не исключение. Бедняжка Мейкпис может и не хотела бы взрослеть раньше времени, даже совершенно точно не рвалась, но так сложились обстоятельства. Она и прежде знала о себе, что отличается от других: эти ночные кошмары, приступы, которые нужно скрывать, чтобы не быть изгнанными из общины.

А с двенадцати Маргарет придумала для дочери жуткое испытание, которое сама называла«заостри свою палку» по аналогии с историей о девочке, за которой в лесу гонится волк: можно пытаться убежать, но хищник все равно догонит, а можно поднять палку и попытаться обороняться — не факт, что сработает, но шанс выжить появится. Так вот, мама раз в месяц уводит Мейкпис на кладбище, где той предстоит провести ночь в склепе. В одиночестве.

Почему такой странный (и страшный) выбор? По аналогии с опытом Митридата, который день за днем приучал свой организм к известным ядам, принимая микроскопическими дозами, зато уж отравления после мог не бояться. Дело в том, что у Мейкпис есть непростая особенность — она, ее тело, может служить пристанищем для новопреставленных душ, которые стремятся заполнить ее, как сосуд, тем продлив существование. Ночные кошмары и припадки сопровождают борьбу организма с пришельцами. Кладбище в том смысле своего рода вакцинация, тамошние духи не бойки, но не бояться можно выучиться (угу, если в процессе не помрешь).

Что не убивает нас, то делает сильнее (прежде искалечив). И вселение замученного бродячими артистами до смерти медведя она переживет (ну, вот, не убереглась). И смерть матери, случайной жертвы одного из первых столкновений гражданской войны. И выдворение из общины, отныне ей жить в поместье семьи Фелмотт — одного из самых знатных родов Англии. Нет-нет, на роли прислуги, но все не выброшенной на улицу.

В ее жилах тоже течет их кровь. И что, всех незаконнорожденных пригревают? Нет, только тех, кто может послужить живым контейнером, для духов лучших членов семьи. Это родовое свойство, но оно не у всех. Потому Маргарет и бежала с дочуркой, для того и воспитывала в ней бесстрашие своими драконовыми методами.

И нет, не пытайтесь проводить параллелей с пеллевинским Empire V, «Сумерками», «Доктором Сном» — это будет совсем другая история. А она только начинается и скучно, гарантированно, не будет. Ма-аленькая подсказка: если с чем проводить аналогии, то со сказкой «Семь Симеонов». Ну, или с «Теремком»

И ГОРДЫЙ ВНУК СЛАВЯН, И ФИНН

...Я знаю: что бы ни случилось, всё можно пережить, нужно только научиться жить дальше. Потому что сколько там ни остается впереди – это ведь тоже называется жизнью...

Русская проза Яны Жемойтелите подсвечена карело-финскими калевальными интонациями. Такая особенность. Мало просто занять нишу автора, пишущего языком межнационального общения с заметной этнической составляющей. Неплохо, но надолго не хватит. Важно стать голосом этого места. Она сумела.

Хотя «Хороша была Танюша» не поднимается до высот ее «Калевальской волчимцы», То шедевр, это крепкая качественная проза. В которой можно найти черты женской, а можно феминистской; с равным основанием отнести к ретро или современной; привязать к жанру семейной саги, любовного романа, этнофэнтези или городского романса.

Вредит книге, аморфность и расплывчатость основы. Авторская позиция нарочито не обозначена, но для постмодерна, убившего автора, «Танюше...» недостает элемента игры, литературоцентристских фейерверков. Не суть, что в модернистской и постмодернистской прозе они чаще всего маскируют внутреннюю пустоту

и раздражающую нормального человека (не литературоведа, не критика) бессюжетность. Зато как трещат и сверкают.

Здесь с содержанием и сюжетом все в порядке, не хватает внутреннего стержня, на который нанизалась бы история двух девочек, красавицы и дурнушки, счастливицы и ходячего горя-злосчастия. Нет моральной скрепы: — А, может, здесь и не нужно никакой морали, — заметила Алиса. — Как это! — возразила Герцогиня. — Во всем должна быть своя мораль, нужно только уметь ее найти!

Ужель та самая Татьяна История девочки из глухого захолустья, благодаря счастливому сплаву везения и красоты сумевшей сильно возвыситься над прежним окружением, обретя принца в мужья, дом полную чашу, работу мечты. А когда судьба нанесла коварный удар — взамен принца, оказавшегося лягушонком, получила короля, любовь всей жизни и собственную корону в заморской стране.

Хотите спросить про счастье? Лучше не надо. Оно относится к числу субъективных категорий: кому война, кому мать родна; что русскому хорошо — немцу смерть; не жили богато — не фиг начинать. И да, есть еще одна очень подходящая случаю поговорка: «Не родись красивой, а родись счастливой»

Крейслерова соната Впрочем, к Соне Крейслер «родись счастливой» тоже не то, чтобы подходило. То есть, в чем-то ей повезло, даже во многих вещах: появиться на свет в полной и правильной интеллигентной семье, в областном центре, а не в глуши, обладать набором генов, комплиментарных книжной премудрости. На этом везение закончится, начнется горе-злосчастие.

Блеклая очкастая толстуха, которую, к тому же, первой в классе накроет гормональным подростковым взрывом (помните эти прелести: вонючий пот, из подмышек прет растительность, к груди не притронешься, да еще месячные и прыщи). И никому она, Сонька Аврора со своим извилистым внутренним миром не интересна, никому не нужна. Даже маме, которая после папиной смерти как-то мгновенно опустилась и обабилась.

Злоключения профессорской дочки, кознями конкурентов отправленной в медвежий угол, а после и вовсе лишенной дома, вызывают острое сочувствие. А продолжение с коллекцией голландцев воспринимается почти как богоявление. И правильное такое объяснение тому, что хорошего находит привлекательная молодая женщина в любви мужчины, много себя старше.

Если вы ищете неспешного и осмысленного душевного чтения, эта книга — то, что нужно.

...Как же это все-таки странно, что все прошло, все умерли, а мы с тобой до сих пор живем...

ХОРОШИЙ ЛЕВАК УКРЕПЛЯЕТ БРАК

...Русское убеждение, что в малом количестве немец пошл, а в большом — пошл нестерпимо, было, он знал это, убеждением, недостойным художника: а все-таки его пробирала дрожь...

Набоков «Дар»

Ридиан Брук не немец, валлиец, но об этом я узнала лишь взявшись писать отзыв. Во все время чтения не покидало чувство, что книга написана обуреваемым реваншистскими настроениями неонацистом. Возмущение, с каким описаны муки граждан послевоенной Германии, горячее живое сочувствие к ним, пострадавшим от варварства Советов.

Снисходительная нежность, с какой автор наблюдает, как девочка прижигает себе двойную восьмерку (кто не в курсе, h — восьмая по счету буква латинского алфавита: шифр HH — Heil Hitler!). Фюрер умер, но дело его живет. Осиротевшие немецкие дети — маленькие скелетики, пеленающие зябкие ножки газетами на двадцатиградусном морозе.

Маленькие беспризорники описаны с поистине диккенсовой нежностью. Кошмар их жизни складывается из дневного воровства и попрошайничества, и ночных сказок, которые рассказывают друг другу, топя мебелью очаг на вилле бежавшего маргаринового фабриканта. Разыгрывают целые спектакли с каминными щипцами в духе андерсеновских сказок. Ах, слеза наворачивается.

Альби — старший брат коновода ватаги Осси, успел послужить отечеству в гитлерюгенде и теперь страдает от потери моральных ориентиров, вынашивая планы мести и закидываясь вечерами наркотой на той же вилле после тяжкого дня, проведенного в трудовой повинности: расчищать завалы после бомбежек, выковыривать голыми руками камни, на которых пепел наших матерей!

И прочие ужасы послевоенного Гамбурга, куда прибывает военным комендантом полковник Льюис Морган, рыцарь без страха и упрека, слуга царю, отец солдатам и практически Лоуренс Аравийский (нашего королевства). Его, в самом деле, зовут Льюисом Аравийским, по аналогии с великим гуманистом, известным тем, что и милость к падшим призывал.

Льюису достается красивая вилла архитектора Люберта и, человек порядочный, он не вышвыривает хозяина с дочерью в барак, но оставляет в родных стенах. Последний мучительно болезненно переживает гибель жены во время бомбежки, о девочке и говорить нечего. А вскоре к Моргану прибывают жена и сын.

Тут бы жить и радоваться, но красавицу Рэйчел выморозила изнутри гибель старшего сына тоже от бомбы (автор следует принципам старины Оккама,не умножая сущностей без необходимости, пусть уж все от одного). Так вот, Рэйчел, Снежная Королева, повинуясь причудливой аберрации, возложила вину за гибель их сына на супруга. И совсем не хочет трахаться. То есть, выполняет супружеский долг, но без радости, без огонька.

И если бы вы подумали, что это меньшая из проблем, вы сильно ошиблись, потому что вот он, краеугольный камень (по версии Ридиана Брука). Вы уже догадались, как будут разворачиваться дальнейшие события? Думаю да, семи пядей не надо быть, чтобы сложить вечно отсутствующего супруга (который, в свою очередь, подвергается перманентному соблазну со стороны умницы и красавицы референта-переводчицы) и импозантного вдовца в непосредственной близости от женщины, чья чувственность до поры спит, но готова проснуться.

Не буду раскрывать всех карт, скажу лишь, что к обилию постельных сцен, посредством которых автору представляется разрешимой любая проблема, добавятся элементы романа взросления с пробуждением, на сей раз, подростковой чувственности (куда без нее). И, та-дамм! Бог из машины с амнезией.

Если в экранизации романа сыграли Кира Найтли и Александр Скарсгард, это должно добавить книге рейтинга. Но сделать плохую книгу хорошей, я думала, никакому фильму не под силу. И еще вот это, сцена с игрой «Если бы не война», в которой русский офицер говорит: «Если бы не война, я был бы в Ленинграде с моей женой, с этой сукой и тремя детьми, Машей, Соней и Петей. Я был бы им плохим отцом, кричал бы на них...» Вот это кощунство

А С НИМИ ЗОЛОТОЙ ОРЕЛ НЕБЕСНЫЙ

...Откуда-то появились кучи чудесных предметов, подаренных космическими пришельцами или ангелами. Кто-то самовоспламенился, кто-то ходил по воде; люди левитировали или плевались ртутью. Я отгрыз больное крыло птицы; она жива и ужасно мне благодарна...

Если на вопрос о польских фантастах вы готовы назвать Лема и Сапковского, то ваши сведения безнадежно устарели. Сегодняшняя польская фантастика являет плеяду столь ярких и непохожих между собой звезд: Дукай, Гжендович, Комуда, Майка, Збешховский — что англоязычной остается уныло курить под лестницей, про отечественную милосердно умолчу.

Лукаш Орбитовский потому что аудиокнига Wywiad z Borutą оказалась чистым наслаждением аудиала, несмотря даже на то, что изрядная доля смысля ускользнула за пределы понимания. Но и понятого, хватило, чтобы убедиться: это хорошо, необычно, сочетает площадной юмор с жалобной грустной нежностью, изрядно отдает абсурдизмом и под завязку наполнено очаровательными рифмованными присказками. Захотелось прочесть за его авторством что-то переведенное на русский,

Аннотация «Святого Вроцлава» обещала странную историю. Забегая вперед — не обманула. По привычке классифицировать и находить соответствия новому в уже известном, пытаюсь соотнести эту повесть с чем-то знакомым и серьезное влияние Гофмана, Гоголя, Кафки, Булгакова, без сомнения, ощущается. И орловского «Альтиста Данилова, и «Москвы-Петушков». Ну вот как-то так, мир стоит на плечах гигантов.

И одновременно «Святой Вроцлав» не похож ни на что, читаное прежде. История в высшей степени странная. В одном из жилых кварталов города Вроцлав (Бреславль, Бреслау), четвертого по количеству населения в Польше, начинают твориться странные дела. Сначала проявляют беспокойство и отказываются от еды домашние животные, после они бесследно исчезают, а стены соседних домов долго потом пестрят объявлениями с распечатанными на цветном принтере фото любимцев.

После приходит черед людей. Нет, они не исчезают, просто перестают ходить на работу, на учебу — остаются дома (да, апофеоз самоизоляции). Большинство отряженных для выяснения, остаются помогать. Простите? Ну, все эти люди, они не бездельничают, заняты какой-то странно слаженной совместной деятельностью: сдирают со стен обои и штукатурку, громоздят из строительного мусора пирамидки на крыше.

Еще прежде обитатели Святого Вроцлава удивили местных энергетиков повальным отключением от теплоснабжения — это в одну из самых холодных зим столетия. Стены, говорят, греют. А после прочие горожане уж и удивляться перестали, обходили только странное место по широкой дуге, кто шел мимо. И старательно смотрели в другую сторону живущие рядом.

Это не касается паломников и прочих ушибленных головой о религию, те толпами устремляются к странному месту со всей Польши. А у девочки Малгоси (умничка, собирается нынче летом поступать на филфак) и юноши Михася (компьютерщик, бывший детдомовец, приемный сын обеспеченных родителей, ныне живущих в Германии) — у них любовь. А папа Малгоси дантист Томаш страшно переживает за дочь. Обычная жизнь нормальных людей в непосредственной близости от Святого Вроцлава.

Это, правда, ни на что не похоже. Скорее странно, чем страшно. Поэтично, омерзительно, обыденно — все вместе, как в жизни. Это стоит читать. Я только еще хочу сказать несколько слов о Владимире Марченко, подарившем перевод не только этой книги но и многих других интересных. Не знаю, почему в среде читающей публики считается хорошим тоном ругать его, на самом деле, перевод отличный.

...Там есть маленькое солнце, и дуют морские ветры; ты заходишь и сбрасываешь с себя страдание, можешь оглянуться, как оно трепещет за тобой словно хвост ящерицы. Там нет ни дня, ни ночи — только вечный рассвет...

ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ ИЛИ КРЕЧЕТ У КЛАРЫ..

...Пусть и вправду, Постум, курица не птица,

но с куриными мозгами хватишь горя...

Я люблю Нору Галь, восхищаюсь ею, росла на книгах в ее переводе. Какие-то прочла и отложила, другие перечитываю. Есть те, которые только узнаю. Как «Сад радостей земных», написанный в шестьдесят седьмом, переведенный шесть лет спустя. В который пришла через полвека, и это было как домой вернуться или разговаривать с другом после долгой разлуки — чудо снова слышать голос, подаривший лучшие истории. Но объясните же мне, кто-нибудь, для чего Лебедь стал Кречетом. Какой в этом был смысл? Одно слово (хотя бы и не простое слово, а имя) сломало внутреннюю логику повествования. Превратило четкую стройность в замысловатую странность.

Но по порядку. Джойс Кэрол Оутс, известная как плодовитостью и работоспособностью вкупе с немалым талантом, так и неизменным интересом к темам жестокости и насилия, написала этот роман на заре своей литературной карьеры. Он и теперь самый, пожалуй, известный из шести десятков написанных ею. Критика поставила молодую писательницу в один ряд с Апдайком и Сэлинджером, увидела в ней преемницу Фолкнера и Стейнбека. И, в целом, было чем впечатлиться.

История охватывает почти полувековой промежуток, начинаясь в годы Великой Депрессии рождением девочки Клары. Горькая ирония ситуации в том, что Клара («чистая, ясная, светлая») приходит в мир в условиях, максимально удаленных от какой бы то ни было чистоты. Быт сезонников мало чем отличался от рабского условиями труда и уровнем оплаты, а бытовыми был хуже. Рожденная в грязи и слякоти очередного переезда, прямо на обочине дороги, девочка не только выживет, но станет удивительной красавицей.

Единственная изо всех детей любимица отца Карлтона, задавленного тяжестью труда до потери почти всего человеческого, Клара сбежит от него и мачехи в пятнадцать. От отцовского пьяного гнева и побоев, не за красивой лучшей жизнью, о какой и представления не имеет, но в безотчетном стремлении к ясности и чистоте (помните имя?), каким нет места в убожестве их жизни. Разобьет отцу сердце, подорванная тяжким трудом двужильность не снесет этого удара. Но Клара никогда о том не узнает. Она идет по жизни, не оглядываясь на оставленное позади.

Отчасти внутренняя цельность и чистота, большей же частью безнадежная влюбленность в Лаури — бутлегера, который спас девчонку от отцовского гнева, проезжая мимо и повинуясь безотчетному порыву. Этот малый, перекати-поле будет время от времени появляться в ее маленькой грошовой жизни продавщицы фикс-прайса. Как прекрасный принц, наслаждаясь благоговейным трепетом, который будит в маленькой дурочке (а Клара не по части книжной премудрости и всякого такого). Потом девушка расцветет так, что уж и глазам больно смотреть, а рука сама потянется сорвать. Для нее недельный отпуск отпуск с Лаури станет отправной точкой мечтаний о совместной жизни. Для него отдыхом усталого путника.

Принц сорвется в неизвестные дали («Я ничего не обещал»). Девушка останется беременной. Клара (ясная, ей всегда ясно, как поступать), сделает то что спасет ее и будущего ребенка — придет к местному богачу Ревиру который давно на нее засматривается. И не только станет его содержанкой, но, не прилагая особых усилий, сумеет убедить в отцовстве. И родит на маленькой ферме, отданной Ревиром. Научится управлять маленьким автомобилем, подаренным им. Что до остракизма со стороны жителей городка — больно, но не смертельно, с ними можно не встречаться вовсе, ограничив связь с внешним миром визитами Ревира на их с сыном ферму. А когда Лаури, спустя три года, появится снова и позовет ее в даль светлую, откажется. Хватит с нее жизни голодранки.

И войдет законной женой в особняк Ревира еще через четыре года, когда тот овдовеет. А своему сыну станет с самого начала внушать, что трех старших сыновей отца он (кукушонок) должен потеснить — все здесь станет его. И вот здесь у меня, читателя, возникает ощущение странной неправильности, которое усиливается по мере чтения. Сына Кристофера Клара зовет Кречетом. Странно, учитывая, что эта хищная птица не из самых первых, что приходят в голову. Ну, вы понимаете, Орел, Сокол, Ястреб было бы логично, но Кречет только по сомнительному созвучию двух первых букв?

После все станет еще страньше, мальчик соответствует агрессивному имени с точностью до наоборот. он такой ранимый созерцательный интраверт, книжник, глубоко уязвленный неприязнью «братьев» (у старших мальчиков много способов превратить жизнь маленького бастарда в ад). Страстно желающий добиться любви отца — мама ведь сделала это его сверхценностью. Еще одно, мальчишке настолько претит агрессия, что он даже мяса не может есть. Бывают такие люди, из них убежденные веганы и получаются. А любимое господское развлечение охота, с необходимостью убивать живых тварей, для него вовсе невыносимый крест. До физической реакции отторжения, вроде рвоты, поноса, обморока. Ну не заточен человек под такое.

И я да, читаю, потому что классная книга, и язык Норы Галь чистое наслаждение, но вот этот маленький Кречет, который к своему имени с точностью до наоборот, он все тяжелее понимается. После уж рукой махнула — неужто во всем непременно должна быть своя мораль? Угомонись! И только взявшись писать о книге, узнала, что в оригинале мальчика зовут Стивеном, а мать называет его Swan — Лебедь. Ох ты ж, ну тогда все по местам. Представляете, какие мощные коннотации убиты: Гадкий утенок, Дикие лебеди, лебединая верность, Лоэнгрин. И главный смысл — царственная птица, чужак, иной, не плоть от плоти птичьего двора. Тот, кому проще погибнуть, чем стать, как все.

Он не быстрый хищный кречет. Лебедь, который сам становится добычей хищника. Тот, кто обрывает жизнь, не найдя любви. И это настолько точно соответствует внутренней сути героя, его глубинным побуждениям, его манере нести себя чуть в стороне от остальных, дружелюбному непониманию чужой агрессии — что просто захлебываешься в эмоциональном водовороте, куда увлекает разница в одно слово. Может крамольную вещь скажу, но кажется, книга не обрела у нас той популярности, на какую могла по праву рассчитывать именно из-за внутренней фальши, которую подсознание фиксирует даже тогда, когда на сознательном уровне все хорошо. Такие они, трудности перевода.

БИАФРИЙСКОЕ ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

...Ибо я един со всем человечеством...

Пять сотен страниц книги ощущаются как полновесные полторы тысячи. Не потому что скучно и не потому, что читать трудно. Да, порой очень тяжело, но Чимаманда Нгози Адиче сторителлер, равно умеющий держать внимание бытовыми сценками, психологическими этюдами, военными зарисовками — даже когда очень хочется отвести глаза. Говоря об объеме, имею в виду плотность текста, весомость знания, входящего в тебя с книгой. Ощущение, что изнутри этот дом гораздо больше, чем может показаться снаружи. Вмещает целую страну. И отныне это еще один твой дом.

Берешь очередную африканскую книгу, настраиваясь на муки когнитивного диссонанса: Африка в тренде, ей прочат повторение в XXI веке успеха латиноамериканского магреализма XX-го. Новый литературный канон, радикально отличный от европейского. Прежний опыт африканского чтения твердит, что легко не будет... И вдруг оказываешься в России_которую_мы_потеряли и немного (или много) в Унесенных_ветром. Она как-то умеет это сделать, совместить каноны без ущерба для аутентичности.

История не перестает быть африканской, палящее солнце, перченый суп, пюре из гарри и красноватое пальмовое масло, оплетенные калебасы и продолговатые черные тараканьи яйца на столе хижины, крытой пальмовыми листьями, здесь не для этнической завлекательности. Это вот так они жили полвека назад, да и сейчас так же живут. И при этом все более-менее бегло говорят на английском. Да, наследие колониального прошлого, но ведь говорят.

Одновременно это Западная Африка, где представители привилегированного сословия отправляли детей учиться в Англию и Америку, преподавали в университете, покупали женам и дочерям автомобили (шестидесятые прошлого века на дворе, на минуточку), блистали в кутюрных туалетах и непременных париках на светских раутах, дискутировали о Сартре, ратовали за освобождение от колониального гнета. И получили гражданскую войну в придачу к независимости.

Мгновенно откатившись к мерзости запустения и дикости родоплеменного уклада . Став именем нарицательным: матери всего мира по сей день пичкают отпрысков нелюбимой едой под присказку: «в Африке дети голодают». И да, жуткие фотографии малышей-скелетиков с раздутыми животами — это оттуда, из Нигерии, времен противостояния с Биафрой. Горько, жутко, проходишь с героями кругами безнадежного ада, вспоминая Наше правое дело Митчелл и Белую идею Толстого. Половина желтого солнца в заглавии романа была биафрийским символом в той войне.

Масштабная история охватывает десятилетие нигерийской истории, шестидесятые и рассказывает о судьбе двух сестер, Оланны и Кайнене, дочерей успешного

предпринимателя, образованных столичных девушек. Их мужчинах, чадах и домочадцах. удивительным образом, равнозначным главной героине Оланне становится Угву- слуга в доме ее мужа деревенский мальчишка, взросление которого протекает на наших глазах и значительную часть событий читатель видит его глазами.

Именно он, Угву образованный из простых, опаленный пламенем войны, хороший мальчик, творивший мерзости — станет героем, которому писательница отдаст авторство этой книги. Не англичанину Ричарду, труд которого под броским заголовком «Мир молчал, когда нас убивали», так и останется незавершенным бесплодным проектом, как сам Ричард так и останется сочувствующим посторонним.

...– Оланна тебе рассказывала о женщине в поезде, которая везла голову девочки?

– Да, сэр. Это войдет в большую книгу. Это работа на много лет. Называться будет «Повесть о жизни страны»...

ВОССТАНЬТЕ

...И глядят серафимы печальные,

Золотые прищурив глаза,

Как открыты им двери хрустальные

В трансцендентные небеса;

Как крича, напирая и гикая,

До волос в планетарной пыли,

Исчезает в них скорбью великая

Умудренная сволочь земли.

Домбровский «Амнистия»

«Мир Реки» воплощает самый масштабный социальный эксперимент, какой можно себе вообразить. Федоровская философия «Общего дела», доведенная до абсолютного логического завершения. Помните, в чем суть учения русского философа Н.Ф.Федорова? Победа над смертью и воскрешение предков. То есть, буквальное физическое воссоздание всех, когда-либо живших на Земле. Зачем? Ну, по замыслу Николая Федоровича, у объединенного человечества нашлось бы много полезных и приятных занятий. Например? Совместными усилиями преобразовывать Землю, а затем устремиться в космос, дабы распространить свет отечества нашего до Калифорнии и Сандвичевых островов — упс, это не оттуда, хотя созвучно.

В основу цикла романов «Мира Реки» Филипа Хосе Фармера положена та самая идея всеобщего воскрешения. В некотором смысле, американский фантаст идет дальше, возвращая даже и те угасшие эволюционные ветви, которые непосредственными предками человека не были, вроде неандертальцев или гигантопитеков. Не на Земле, а в некой далекой Галактике, на планете, терраформированной таким образом, что вся она представляет собой дельту гигантской Реки с одинаково мягким климатом, по берегам которой находят себя ожившими группы людей объединенных географической, временной, национальной общностью.

На самом деле, все несколько сложнее: самый многочисленный кластер из одного времени-места разбавлен группой из другого времени-места, меньшего числа, и совсем незначительными вкраплениями одиночек (большей частью наши современников). Важные особенности: воскрешенные не болеют, возвращены в золотой поре молодости, у них исправлены физические недостатки и уродства и, та-дамм! — каждый имеет при себе изобильник. Рог изобилия, дающий раз в сутки еду, одежду, одеяла и некоторые излишества, вроде алкоголя или легких наркотиков. Писалось в начале семидесятых: дети-цветы, любовь лучше войны и всякое такое. Окончательно умереть в Мире Реки невозможно: погибнув, воскресаешь на другом ее участке.

Казалось бы, живи и радуйся, но, вы же понимаете, люди не таковы. Конфликты и взаимное недовольство они притащат за собой даже в рай, а мир Реки, надо полагать, скорее чистилище. Потому имеем, что имеем: множество агрессивных местных царьков, убежденных в собственном праве карать и миловать, и подчиняющих себе инертное большинство. Впрочем, некоторое положительное влияние люди из более просвещенных формаций оказывают-таки на своих менее цивилизованных соседей. Гигиенические привычки, например. Но в сравнении с мерзостями, творимыми местными бонзами, это выглядит фиалкой, расцветшей посреди смрадной помойки.

В той книге, которую читала я — не нашла ее описания в статье Вики, посвященной пенталогии — главный герой, голливудская звезда Том Микс странствует в сопровождении спутников, один из которых Иешуа. Да-да, тот самый. Причем, они с артистом так похожи, что часто люди принимают одного за другого. Неунывающий бродяга авантюрист Микс фонтанирует идеями, одаривая встречных перлами житейской мудрости, вроде идеи запустить в отхожие ямы земляных червей для переработки дерьма в плодородную почву и всякого наподобие. Иисус мыслит о вечном, пытается жить воплощая идеалы непртивления , всепрощения, братской любви, и в целом предстает несколько более одухотворенным вариантом профессора Паганеля.

Ни к чему хорошему это, ожидаемо, не приводит. Местный правитель антисемит Крамер, ненавидящий евреев за то, что — правильно — распяли нашего Христа, захватывает спутников в плен с целью выпустить их на арену как участников гладиаторских боев. Принципы не позволяют Иешуа убивать, но и самоубийством, как предлагает генератор идей Микс, он покончить не согласен. Убить себя не меньший грех. в общем, ребята, коллизия.

И я понимаю, что «Мир Реки» великая штука. Но сама к чтению не вернусь. Ни под гипнозом, ни под наркозом. Ярчайшая идея, скучное, бестолковое и банальное.

воплощение.

...Мне снилось, что Христос воскрес, и жив, как я и ты,

Идёт, несёт незримый вес, а на руках бинты.

Идёт по вымершим дворам пустынных городов

И слово жаждет молвить нам, но не находит слов...

СРЕДИННЫЙ ПУТЬ

...К чему бросаться в крайности; какой в этом шик?! И почему, поддавшись обманчивому соблазну совершать поступки, мы испытываем стойкое ощущение вины?...

Пять из шестнадцати, меньше трети. Обычно, встретив своего автора, читаю у него все, до чего могут дотянуться. Джулиан Барнс в личной табели о рангах в статусе гения, но с ним довольно книги раз в год-полгода. Его романы как гномий медленный хлеб, сытости от которого хватает на долгую дорогу, а переедать и в голову не приходит. Барнс не для удовольствия и развлечения. Он чтобы находить точку внутреннего равновесия и настраивать свое звучание на резонанс с мировой гармонией. Спокойно, просто, без надрыва.

«Метроленд» дебютный барнсовский роман. Написан в восьмидесятом, принес автору премию Сомерсета Моэма и стал визитной карточкой в большой литературе. Очень простая вещь. В ней ни постмодернистских изысков «Истории мира в 10, 1/2 главах», ни щемящей горькой нежности «Глядя на солнце», ни оглушительной окончательности «Предчувствия конца», «Простой истории». Написанная от первого лица, хроника взросления в трех главах, каждой из которых соответствует жизненный этап: подросток, юноша, мужчина.

Событийный план сдержанный, чтобы не сказать скудный. Подростки убеждены в собственной исключительности, мечтают о том, как мир ковром ляжет им под ноги, ничего пока толком из себя не представляя. Юноши пробуют жизнь на вкус, находя его приятным, хотя не без горчинки, и понемногу избавляются от иллюзий. Молодые люди в первой поре зрелости понимают, что можно (и нужно) быть счастливыми даже не совершив ничего эпохального. Учатся принимать жизнь и себя такими, какие есть. Простая цельная история, в которой, однако, уже слышен голос будущего Барнса: философа, утешителя и утишителя скорбей. Иногда неожиданно смешного.

...Его пес Фердинанд умер вскоре после того, как дядюшка решил, что количество мяса в собачьей еде явно излишне, и стал кормить Фердинанда «съедобной» смесью, которая состояла наполовину из сухих собачьих котлеток и наполовину из древесных опилок. Он бы, наверное, разбавлял водой даже воду для Фердинанда, если бы знал — как...

Я — КАМЕРА

«Смотри,

это твой шанс узнать, как выглядит изнутри

то, на что ты так долго глядел снаружи;

запоминай же подробности, восклицая „Vive la Patrie!“»

«Развивая Платона» Бродский...

Это Кристофер Ишервуд. По его новеллам из цикла «Прощай, Берлин» Боб Фосс снял свое «Кабаре», где «Tomorrow belong to me» и Салли Боулз с глазищами Лайзы Минелли, и трикстер конферансье со своим «Money-Money». И это Кристофер Ишервуд, сказавший о себе: «Я — камера», декларируя статус беспристрастного наблюдателя, после слова станут девизом кинодокументалистики. В Goodbye to Berlin, под одной обложкой все шесть новелл цикла, но Mr Norris Changes Trains (Мистер Норрис меняет поезда), на русском более известная, как «Труды и дни Мистера Норриса» стоит того. чтобы сказать о ней отдельно.

Итак, они знакомятся в поезде. Молодой англичанин. предполагающий пожить какое-то время в Берлине, зарабатывая уроками английского и мужчина на возрасте, одетый дорого, с недурно сделанной. но все же заметной накладкой-паричком, компенсирующей отсутствие собственных волос. Выясняется давнее знакомство попутчика с дальними родственниками юноши — а это уже почти родня (ну, вы понимаете, за тридевять земель встретить знакомого). Перед таможенным досмотром человечек страшно нервничает, хотя только что с упоением рассказывал о своих многочисленных поездках по Европе и Азии, находя массу недостатков в каждой посещенной столице.

И не странна ли такая нервозность, имея в виду, что род занятий знакомца «экспорт-импорт»? Но люди разные и Уильям успокаивает спутника, передает ему часть своей уверенности молчаливой поддержкой, когда пограничники смотрят документы. Расстаются они почти друзьями и мистер Норрис берет с юноши слово навестить его по приезде в Берлин. Сказано — сделано, новый знакомый занимает большую квартиру с двумя входами: для частных и для деловых визитов. Обстановка чрезвычайно богатая, но отчего-то секретарь (крайне неприятный, этакий Урия Хип) ведет себя крайне непочтительно и даже запирает (!) босса с его гостем, отправляясь по поручению.

Удивленному Уильяму хозяин растолковывает, что это допустимая эксцентричность, я, мол. без него, как без рук. Мягкосердечие и деликатность не позволяют бизнесмену самому выбивать долги и платежи из недобросовестных партнеров, а Шмидт со всем этим справляется отменно. А вскоре выясняется и статья импорта-экспорта маленького суетливого человечка. Это... порнография и секс-игрушки. Было из-за чего переживать, пересекая границу. Даже при лояльной Веймарской республике.

А события разворачиваются именно в Веймарской Германии. Той самой. что у Ремарка. И это очень похожий взгляд на происходящее, но все же иной — взгляд со стороны («Я — камера»). Нацисты еще не пришли к власти, и Коммунистическая партия Германии сильна необычайно. Борьба за власть, но пока еще цивилизованными методами: митинги, лекции, распространение агитационной литературы. И вот тут мы с удивлением узнаем, что мистер Норрис сочувствует коммунистам. Больше того, выступает на митингах и выполняет в многочисленных поездках кое-какие поручения, как эмиссар. Не вовсе бесплатно.

В этом странном человечке причудливо смешаны болезненная, почти паническая мнительность в одних обстоятельствах с совершенной беззаботностью в других — куда более серьезных. Абсолютная моральная беспринципность с сочувствием к делу угнетенных; легкость манер и определенное респектабельное очарование с бесстыдными извращениями, которые не считает нужным скрывать от ближнего круга. Одновременно омерзителен, жалок и вызывает восхищение способностью восставать из руин с новой готовой к применению умопомрачительной схемой обогащения.

Он и нашего молодого друга сделает невольным участником своих махинаций. После чего тот преисполнится решимости все высказать, порвать с мерзавцем... а вместо этого проникнется к нему сочувствием, и в очередной раз поможет. Есть что-то в мистере Норрисе, что заставляет любить его, даже против воли. Задолжав всем, кому можно, но верный привычке путешествовать первым классом, одиозный господин отбывает в Южную Америку. Где его персональный Черный Человек Шмидт (помните секретаря?) станет преследовать бывшего работодателя шантажом, по городам и весям. Гнать с усердием борзой.

В первый раз читала эту повесть в оригинале и возвращаться не планировала. Но в аудиоверсии Игоря Князева переслушала, и это восхитительно. Оживленный его голосом маленький человечек: одновременно Великий Комбинатор и Акакий Акакиевич; заботливый друг и беспринципный махинатор, вечный беглец с замашками и умением обустраивать свою жизнь в патрицианском стиле — мистер Норрис восхитительно настоящий. А звучащая лейтмотивом «Бандьера роса» в бравурной, несколько даже бурлескной, обработке, контрастирует со сдержанным трагизмом «Лили Марлен»

...Я — камера с открытым объективом, совершенно пассивная, не мыслящая — только фотографирующая. Я фотографирую бреющегося мужчину у окна напротив и женщину в кимоно, моющую волосы. Когда-нибудь все это будет проявлено, аккуратно отпечатано, опущено в фиксаж...

ДЕГЕНРАТИВНАЯ ГРАММАТИКА

...Напролет болтал о Ромке Якобсоне,

И смешно потел, стихи уча...

Они сделали это с нами. Лорану Бине есть, с чем себя поздравить — седьмая функция языка в действии, эксперимент удался. Если бы год назад вам сказали, что самым популярным предметом гардероба на планете станет кусочек ткани, прикрывающий нос и рот, ручаюсь — вы покрутили бы пальцем у виска. Как минимум, недоуменно приподняли брови. А вот поди ж ты, накануне семьдесят пятой годовщины спасения мира от коричневой чумы фашизма, ношение на лице клочка ткани стало маркером благонадежности. Сплавившим представителей всех возрастных, социальных, расовых, конфессиональных групп. Это к тому, что седьмая функция языка, по Бине, состоит в способности убедить кого угодно в чем угодно посредством тайных сигналов.

Лингвист Роман Якобсон дал исчерпывающее определение функциям языка: эмотивная (выражает отношения говорящего к тому, что он говорит); конативная (приказная, императивная); референтивная (коммуникация); фатическая (устанавливает, оканчивает и поддерживает речевой контакт, разного рода «угу» и «хм», сопровождающие монолог собеседника); метаязыковая (апеллирует к архетипичным корням коллективного бессознательного); и поэтическая (красота ради красоты). Бине исходит из предпосылки о существовании скрытой, магической седьмой функции. преобразующей энергию слова в материальный результат. Не по типу: я прочту лекцию (напишу статью, проведу занятие), а вы мне заплатите, но в гумилевском «Солнце останавливали словом. Словом разрушали города» — смысле.

О-бал-деть, какая оригинальная идея. Да на таком авадокедавра все фэнтези держится. Нет, ну, тут сложнее, с привлечением великой и могучей семиотики и прочих кунштюков нейролингвистического программирования, конспирологии и криптоистории. Тоже уже было, и не раз? Тем лучше, значит пипл хавает. Вышло у Эко с «Именем Розы», у Брауна с «Кодом да Винчи», у Переса-Реверте с «Клубом Дюма», почему не ему? И Лоран Бине пишет филологический роман со смертью Ролана Барта в качестве сюжетообразующей детали. Ну, вы уже догадались, что если кто-то умирает, то это будет детектив. Раз великий литературовед — интеллектуальный детектив. Поскольку смерть случается после встречи с кандидатом в президенты — политический детектив. А год Московской Олимпиады, когда все случается, даст нам ретродетектив.

Одним детективом (даже интеллектуальным) нынешнего пресыщенного читателя не проймешь. Потому имеет смысл натолкать в книгу под завязку секса и насилия. И когда я говорю «секс», то не имею в виду гетеросексуальной пасторали. нет, уж топить — так топить, большинство эротических сцен романа приводят на память «Сало...» Пазолини — чо, тоже классика. А если автор берется описывать удушение философом Альтюссером собственной жены, будьте уверены, сделает это с чувством, с толком, с расстановкой. Не то, чтобы моя трепетная читательская душа была как-то особенно болезненно ранена всеми этими излишествами, но изрядное омерзение в процессе довелось испытать не раз. Ну, потому что чувство меры еще ни кому не вредило. А господин Бине простился с ним всерьез и надолго.

В части филологического романа превосходно. В части детектива невразумительно. Как книга, способная доставить удовольствие — категорически плохо.

...— Вы читали «Винни Пуха» А. А. Милна?

— Читал.

— И, скажите на милость, понравилась вам эта книга?

— Очень.

— В таком случае очень рад. Мне тоже. Очень.

— Ваше здоровье, — сказал барон с видом человека, которому удалось к месту ввернуть особенно удачную цитату.

«Труды и дни мистера Норриса» Кристофер Ишервуд...

ЗАВТРА БЫЛА ВОЙНА

...- Концентрационные лагеря. Их помещают туда, заставляют что-то подписывать. Потом не выдерживает сердце.

- Не нравится мне это. Это бьет по торговле.

- Да, — согласился толстяк. — Торговля страдает...

Кристофер Ишервуд дружил с Уистеном Оденом, которого Бродский считал лучшим современным поэтом. Был у истоков интереса Запада к индийской культуре и философии в середине XX века: долго жил в Индии, а биография индуистского святого Рамакришны его авторства стала бестселлером. «Прощай, Берлин» вдохновил Боба Фосса на знаменитое «Кабаре» с Лайзой Минелли – гениальный нестареющий мюзикл.

Шесть новелл сборника объединяют хронотоп: Германия времен Веймарской республики накануне прихода к власти национал-социалистов, и личность рассказчика – писатель выступает здесь под собственным именем. Молодой англичанин живет в Германии, пишет книгу и зарабатывает на жизнь уроками английского. Люди, с которыми сводит его жизнь, становятся героями историй. Неплохое представление о Веймарской республике дают книги Ремарка: «Три товарища» — время относительной стабильности, «Черный обелиск» — все уже трещит по швам и вот-вот ухнет в тартарары: гиперинфляция, нестабильность, предельное обострение политических конфликтов, перенесенных на уровень повседневных отношений.

Но здесь еще «золотые двадцатые», марка пока не обесценилась и пятерку преподаватель получает за урок английского, а за двенадцать с половиной может купить фланелевые брюки. Героиня новеллы «Салли Боулз», подруга Кристофера, прелестная американка, кабареточная певица, которая мечтает о карьере киноактрисы, то и дело попадая в нелепые ситуации: иногда грустные, трогательные и трагичные, порой по-дурацки смешные. Две культовые экранизации произведений писателей-геев о дружбе героя с очаровательной девушкой не самых, хм, строгих моральных правил: «Кабаре» и «Завтрак у Тиффани» не оставляют мужчину равнодушным к чарам соседки. Но в отличие от фильма по Трумену Капоте, где герой преображается в стопроцентного натурала, а дружба в романтическую влюбленность, Боб Фосс оставляет свободу для трактовки и в целом это только на пользу истории.

Исполнение Игоря Князева, ожидаемо, великолепно, Особенно интересно было какими он сделает Салли и Кристофера, немыслимо сложно выйти из-под обаяния культовых персонажей Минелли – Йорка. У него они другие, хотя не менее живые и обаятельные. «Лили Марлен» в разных аранжировках, ставшая музыкальной темой аудиокнниги, удивительно органична.

«На острове Рюген» — Пара молодых людей с которыми Кристофер знакомится на недорогом курорте: Питер безнадежно влюблен, циничный Отто использует его, заставляя мучиться ревностью и вытягивая деньги. Никакой гей-эротики, ничего не говорится напрямую, все угадывается на нюансах, на подтексте, на полутонах. Но от того мучения любящего и обманутого еще острее, а манипулятор еще омерзительнее.

Бедняки Новаки и богачи Ландауэры из одноименных новелл – пример диаметрально противоположных миров, и достаточно нетрадиционный взгляд на вещи. Бедняки, живущие в скотских условиях, не предстают ангелами во плоти, богачи — не мироеды, а умные, ответственные, энергичные люди. Но антисемитские настроения ощутимо усиливаются и Ландауэров ничего хорошего не ждет. Как, впочем, и Новаков. В отличие от героев, читатель знает, что очень скоро всему этому придет конец, фашизм на пороге.

КОСМИЧЕСКАЯ ЭТИКА

...Я приснюсь тебе черной овцою,

На нетвердых, сухих ногах,

Подойду, заблею, завою:

«Сладко ль ужинал, падишах?

Ты вселенную держишь, как бусу,

Светлой волей Аллаха храним…

Так пришелся ль сынок мой по вкусу

И тебе и деткам твоим?»

Ахматова «Подажание армянскому»...

Ее книгу «Хороша была Танюша» хвалил Александр Кабаков. Я не помню, откуда узнала о романе, кажется, он был в каком-то списке номинантов на литературные награды и запомнился неожиданным сочетанием есенинской строчки в заглавии с литовской фамилией автора. Впрочем, насчет лонг и шорт-листов могу ошибаться. Так или иначе, рекомендация прочесть «Калевальскую волчицу» не в пустоту канула, упала зерном на взрыхленную почву. Это заключительная повесть сборника «Смотри: прилетели ласточки». И да, я продолжу «Танюшей...»

Яна Жемойтелите пишет хорошо. Немыслимых высот и глубин ее проза не открыла мне, а кто сказал, что все хорошее должно входить в нашу жизнь непременно в превосходных степенях и режиме «взвейтесь да развейтесь»? Тихому голосу случается проникнуть в душу глубже, чем набатам и сиренам. Особенно тогда, когда этот тихий говорит о вещах, которых из каждого утюга не услышишь и переводит с языка, не имеющего аналогов в транслейт-программах.

Она родилась и выросла в северной Карелии, где русско-финское двуязычие было официальным (уникальный для Советского Союза случай легитимности языка соседней капстраны). Окончила Петрозаводский госуниверситет по специальности «финский и русский языки и литература». И пребывание в континууме двуязычия, странным образом, окрасило ее прозу оттенком двоемыслия. Не в оруэлловском смысле и не в ожидаемом ключе слияния культур. Но наделив глассолалией, которую люди возводили в ранг сверхспособностей, вроде умения летать, проходить сквозь стены и становиться невидимым — понимать и транслировать язык зверей.

Не понимаю, чего уж такого хорошего мы рассчитывали услышать, о чем беседовать с теми, кого едим, подвергаем геноциду или рабски эксплуатируем, но факт — суперпауэ Франциска Ассизского и св.Патрика испокон веку среди топовых. Кажется не случайно сейчас появляются книги, напрямую не связанные с пафосом защиты животных, но позволяющие представить, что было бы, если мы в самом деле поняли их, вроде этой или «Всех, способных дышать дыхание» Линор Горалик. И не говорите, что в ахматовском «Подражании армянскому» вовсе даже не о том, а про сталинизм. Буквального смысла не стоит сбрасывать со счетов.

Титульная «Смотри: прилетели ласточки» самая простая из трех повестей сборника, больше всего тяготеет к традиционно женской прозе. Не в уничижительном смысле, но и без восторга — много извилистого внутреннего мира, рыхловато, вяловато и неуловимо напоминает все хорошее: от Токаревой и Петрушевской до Улицкой и и Рубиной. История женщины, которая любила. да обмануласьь, хотела творить, а стала не слишком успешным функционером. И неожиданно получила от судьбы самый большой подарок, о каком когда-либо могла мечтать.

«Золотарь и перчаточник» уже другая вещь. И обидно-сексистского словосочетания «женская проза» к ней не приложишь. Перестроечная история студента, нанявшегося подрабатывать кинологом в охрану судоремонтного завода. все разваливается на глазах, рабочим задерживают зарплату, да и с вовремя выплаченной в гиперинфляцию не разживешься. Потому воруют бесхозный металл на сдачу в цветмет. А охраняют территорию собаки. И им тоже, ой,как несладко, когда на смену нормальным кинологам, набрали черт знает кого. Таким мог быть «Пограничный пес Алый» Коваля, времен перестройки.

О третьей, «Калевальской волчице», рассказывать подробно не буду. Скажу только, что это маленький шедевр. Горький и прекрасный, как целиком выплавленный

из глыбы космического льда. Потому и космическая этика в заглавии — отрешись ненадолго от понимания себя, как венца творения, взгляни на мир другими глазами. Такого я еще не читала. Вы тоже.

ГОСПОЖА ПОВАРИ

...«Гамлет». Конечно, она слыхала о Гамлете: у него еще была мать и подружка, которая сошла с ума. Хотя, может, это и не оттуда...

Элизабет Страут получила Пулитцера за «свой третий роман «Оливию Киттеридж», позже удачно экранизированный четырехсерийкой HBO («Киттеридж — это братья Коэн встречают Вуди Аллена») и принесший писательнице народную любовь. «Эми и Исабель» литературный дебют Страут, роман написан десятью годами раньше и на то, чтобы стать вровень со звездной «Оливией» не претендует. Но это крепкая читабельная проза от того же автора, близкая стилистически; чуть менее саркастичная и более сентиментальная. Но в целом тот же взгляд на людей, на вещи, на отношения: сочувствие без идеализации и «мир не так прост, как мы о нем думаем, на самом деле, он гораздо проще».

Аномально жаркое лето, представление о котором получите, вспомнив лето две тысячи десятого, хотя на календаре семидесятые прошлого века. Приметы времени, такие, как повсеместное курение, даже на рабочем месте, отсылают к тому периоду. В маленьком городке Ширли Фоллс, с градообразующим предприятием фабрикой, одинокая Исабель Гудроу работает личным секретарем директора и воспитывает дочь Эми. Девочка застенчива и неосознанно грациозна, у нее роскошные волосы, учится хорошо, но с неба звезд не хватает и очень близка с матерью. Как только может быть близка дочь, выросшая без отца и без ощущения крепкого тыла, даруемого принадлежностью к большой семье или тесным дружеским окружением.

Исабель чужачка, приехала в этот городок из еще большего захолустья и не намеревалась оставаться слишком надолго. Но друзьями не обзавелась: конторских теток не считала себе ровней, а женщины из городской элиты не считали ее ровней себе. Так и зависла в межпространстве, безнадежно влюбленная в босса, никому не интересная, под аккомпанемент настойчиво тикающих биологических часов. Не тех, которые поминают, говоря о необходимости родить — с этим успела еще в семнадцать. И не тех, что отмеряют срок каждого на земле, она неприлично молода, по нашим сегодняшним понятиям, около тридцати трех лет (поразительно, насколько полвека сдвинули планку молодости-зрелости-старости). Тех часов, которые отторгают наших детей от нас, меняют близость и восхищение на обиды, критичность, непонимание.

Эми еще очень близка с матерью, еще делится с ней вещами, которые волнуют, но отдаление неизбежно. В середине предыдущего учебного года на подмену сломавшей ногу математичке, которую школьники тихо ненавидели, пришел молодой мистер Робертсон. Небольшого роста, но крепкий и удивительно располагающий бородач, умевший говорить о математике, как о музыке сфер, легко обаял учеников. Эми только долго дичилась его, пока, будучи оставлена после уроков, не проговорила весь час о стихах своей любимой Эдны Сент-Винсент Миллей. А потом мистер Робертсон подвез ее до дома, а потом они еще долго разговаривали в его машине, и на прощание девочка, неожиданно для себя, поцеловала его в щеку.

Немыслимо? Соглашусь, хотя, особой притягательности преподавателей для учениц никто не оспорит, равно как особой притягательности нимфеток для определенной породы мужчин. И потом, это семидесятые, помните? В чем-то пуритански жесткие; в других вещах наивные, в сравнении с нашим временем, в третьих — ханжески закрывающие глаза на неудобные для осознания вещи, вроде семейного насилия (сделаем вид, что этого нет, глядишь, само рассосется). Так или иначе, запретная и притягательная игра для одного, первая любовь для другой, продолжается, Эми неминуемо отдаляется от Исабель, вынуждена врать ей о своих задержках после школы, что делает с бесшабашной эйфорической легкостью.

А бедная наивная мать, смутно осознавая пропасть между собой и умничкой дочерью, желая приблизиться к ней, чтобы Эми не пришлось стыдиться ее, не умеющей поддержать умного разговора, принимается понемногу читать. Эпизод с «Гамлетом» в формате покетбука забавен, и поначалу не верится в существование подобной табула раса, тем более, что это же их, англоязычная, классика. Но потом думаешь: а почему нет, все люди разные. За карманную «Мадам Бовари», которую начинает таскать с собой на работу, конторские тетеньки дадут ей прозвище «Повари», и в целом, грустная правда о том, что дочь тискается в машине с учителем откроется раньше, чем благодетельная сила чтения укоренится в привычках Исабель. А после все так закрутится, что не до чтения станет.

На самом деле, роман, при всей камерности и простоте, гораздо объемнее этой основной линии, в нем много всего заплетено, Страут мастерски владеет пером. Но вот эта тема неизбежного разрыва прежде самых тесных отношений, в которой как ни стерегись, неминуемо наделаешь ошибок и поведешь себя так, что после локти станешь кусать, да уже ничего не исправить. А излечит и снова сблизит только время. Только собственный опыт детей, который научит не судить так безапелляционно. Эта нота звучит здесь ярко, звонко и чисто.

ЗАГОВОР ПОЛИТИКОВ ПРОТИВ ЖИЗНИ

...Одиночество удел тех, кто идет своим путем...

Предостерегу тех, кто любит читать и ориентируется в книжном потоке, но не имеет фундаментальных знаний о современной индийской литературе: Анурадха Рой и Арундати Рой — не одно и то же лицо. Дело в том, что сама я угодила в эту ловушку разума. Бралась читать «Жизни, которые мы не прожили», пребывая в уверенности, что это и есть та новая книга от автора «Бога мелочей», о которой много говорили с год назад. В нем продолжала оставаться большую часть времени, недоумевая только, отчего на сей раз все так трагично и просто?

Почему нет мрачной тайны, саспенса, который Рой успешно нагнетала на всем протяжении первого романа? Где уморительно смешные сцены, вроде той, с маленьким Лениным? Пока, загуглив, не поняла, что однофамилицы с очень похоже на русский слух звучащими именами, это разные индийские писательницы. Обе озабочены правами женщин, социальными проблемами, кастовым неравенством. Романы обеих построены в форме воспоминаний старых одиноких людей о драматических событиях детства в зажиточной семье, пришедшегося на время войны. Персонажи обеих носят имена, связанные с русской культурой. Обе книги великолепны. И они разные.

Чандру Розарио все в семье зовут Мышкиным, в честь, догадайтесь, кого? В раннем детстве он был слаб здоровьем и подвержен судорожным приступам, заставлявшим опасаться эпилепсии. А мама как раз тогда читала «Идиота». Вот по аналогии, а прозвище приклеилось. Детство Мышкина закончилось в девять лет, когда его мама сбежала с англичанином. На самом деле, художник Вальтер Шпис был немцем, но в колониальной Индии всякого белого привычно называли англичанином. И никакой сексуально-скандальной подоплеки у происшествия не было, реально существовавший художник Шпис был геем, но такова молва: предполагает за любым поступком худшее и судит безапелляционно.

Но она таки сбежала? Да. Молодая образованная красивая талантливая художница Гаятри была глубоко несчастна в браке. И не то, чтобы муж плох, преподаватель колледжа, придерживавшийся современных национально-освободительных и социальных взглядов. Но вот бывает такое, люди не смешиваются, как масло и вода. К тому же, прогрессивность Ника не распространялась в равной степени на права женщин, на признание возможности самоопределения и творческой реализации для них. Чи-во? Ты о чем вообще? Тридцатые годы прошлого века, патриархальная Индия, да в половине европейских стран в это время женщины не имели права голоса.

И тем не менее, в Индии уже был Рабиндранат Тагор, и влияние его колоссально. А отец Гаятри воспитывал ее в любви и уважении к данному ей таланту. Жаль, папа умер, властная мать выдала шестнадцатилетнюю девочку замуж, семья вовсе не домостроевская: вдовец свекор врач, дружески расположенный к невестке, супруг откровенно любуется красавицей и умницей женой, слуг полон дом — живи и радуйся. А вот поди ж ты, не мыслит себя без живописи. Приезд старого друга Шписа, с которым познакомилась в трансатлантическом путешествии, будучи подростком, послужит катализатором.

Этим днем счастливое детство Мышкина заканчивается, начинается ад, различающийся, главным образом, интенсивностью горелок. Ожидание писем от ненавистной обожаемой мамы, школьный буллинг и предательство друга, который прежде всегда был его защитником, уход отца в пешее паломничество и возвращение с новой женой и новой маленькой сестренкой. Все это написано хорошо, горько, атмосферно. И, как бы сказать, чтобы не в бесцеремонно потребительской манере: классно, но такого: детские травмы, соотношение жертвенности в пользу семьи и обязательств перед собственной дхармой — было уже много.

Ни описаниями экзотической природы, ни аутентичным бытом, ни введением реальных исторических персонажей, вроде антрополога Маргарет Мид и самого Вальтера Шписа, нас, пресыщенных, не удивишь. Даже органично влитые в эпистолярную часть повествования (старику Мышкину передают пакет с откровенными письмами его матери) фрагменты «Майтрейи» Мирча Элиаде, придавая роману статус и блеск интеллектуальной прозы, не ломают четвертой стены.

Это случится почти в самом конце книги. Начало Второй Мировой, в которую Индия и Бали, где пытается строить новую жизнь свободной художницы, которая вот накопит денег и заберет своего Мышкина — Гаятри. Беспомощность перед нечеловеческой силой, что калечит правых и виноватых без разбору, потому что виноваты перед ней априорно мы все. Мерзейшей мощи политиков, в чьей власти кинуть миллионы малых мира сего в топку войны, в лагеря для интернированных — это лупит наотмашь, проливается слезами, заставляет ощутить собственную малость и родство с героями Рой. Наполняет ее историю живой кровью. Щемящей жалостью о жизнях, которые мы не прожили.

Любовь! Сдается мне, никому не приходит в голову, что женщина может сделать хоть что-то не из любви к мужчине. Ну что ж, они ошибаются.

КАПИТАЛ И МИДАС

...Пару месяцев назад я прочел книгу Карла Маркса о капитале. Он первым понял сложность капитала и его тонкости. Его описания — это хвала влюбленного его возлюбленной, но, описав ее красоту и чувственность ее власти, он отворачивается от ее объятий и настаивает, что его любимую необходимо уничтожить...

Искусствовед Йен Пирс умеет насытить свою прозу мифологическими аллюзиями. Они легко берутся подсознанием, будучи архетипами в океане коллективного бессознательного, откуда черпаем, не задумываясь, и вода принимает форму содержащего ее сосуда. Помните легенду о царе Мидасе, наделенном даром обращать в золото все, к чему прикоснется? А помните другую, согласно которой у него были ослиные уши? Но то мифология, одноименный исторический персонаж, славен был огромным богатством. Тем, что делал богатые пожертвования. Что перебил сограждан и сделался тираном.

«Падение Стоуна» можно трактовать как историю Мидаса. В том числе, как ее, это не единственный возможный метод интерпретации, но действенный и удобный. Смотрите, такая история: Англия начала прошлого века, погибает финансовый гений, странно и глупо — упав из окна собственного особняка на заостренные колья чугунной ограды. Безутешная вдова нанимает молодого криминального репортера, дабы выяснить — нет, не обстоятельства смерти, тут ни у кого не возникает сомнений — найти ребенка, упомянутого в завещании. Дело в том, что совсем незадолго до смерти, Стоун, он же лорд Рейвенсклифф, изменил завещание, вписав в него внебрачного ребенка.

Ни о матери, ни о возрасте, поле, обстоятельствах зачатия и рождения ничего не говорится. Но без выполнения этого пункта, завещание не может вступить в законную силу. За тем леди и нанимает Мэтью Бреддока, буквально: пойди туда, не знаю куда, разыщи то, не знаю что. Платит, впрочем, хорошо, а намеки чуть лучше осведомленных людей, что добром это не кончится, парень предпочитает игнорировать. Тем более, очень скоро гранд-дама превратится для него из нанимательницы в предмет обожания. Ничего, что леди на двадцать лет старше, она божественно хороша, а любви все возрасты покорны.

С расследованием Метью мы окунемся в детектив немного в честертоновском духе, и в бытописание — отчасти в диккенсовом. Переживем эйфорию и муки ревности любовного романа, восхитимся размахом созидательного труда в производственном, ощутим холодок под ложечкой криминального, нескучно погрузимся в пучины экономических исследований, испытаем глобальное прозрение относительно подлинных причин Первой Мировой с политическим триллером. Чтобы, оставив героя рассказчика, переместиться во времени на двадцать лет назад, в Париж конца XIX века, где Стоун знакомится с будущей супругой, и узнать предысторию.

Теперь это будет шпионский роман и авантюрная история куртизанки. Нам откроются основы экономического шпионажа (прямая зависимость боеготовности флота от поставок угля, например) и перестанет быть тайной тотальная вовлеченность дипломатических работников в разведдеятельность. Коррупция на всех уровнях и этапах, как залог бесперебойной работы отлаженного механизма политэкономии — и похищенные дневники. История девушки, которая стремилась с самого низа наверх и преуспела, умело используя природные данные, к несчастью, не миновав криминала.

Удивительным образом, обилие сведений из самых разных сфер не создает впечатления солянки сборной. Роман с крепко сбитым сюжетом. Многословный и богатый на подробности, но не скучный и не раздражающий. Который делает очередной отъезд на двадцать лет назад во времени, передавая эстафету повествования третьему рассказчику, самому почившему лорду Рейвенсклиффу. И эта часть, посвященная революционным научным изобретениям, патентному праву, а также... психическим отклонениям — окажется самой интересной, А главное, распутает все узлы.

Не говорите о боге из машины и рояле в кустах. Традиция ввергать героев в такого рода коллизии берет начало от «Эдипа царя», распутал — и молодец. Кстати же, вторая легенда Мидаса об ослиных ушах нашла удачное отражение. Равно как и та часть сведений о подлинном историческом Мидасе, который перебил граждан. Кто выпускает военные корабли и оснащает их торпедами, того никакая благотворительность не отмоет.

КЛИНАМЕН

...Я сотни раз прорастал травой по берегам стремительных рек. Сотни тысяч лет я рождался и жил во всех телах, что есть на Земле

Джалаладдин Руми

Кима Стенли Робинсона буду читать еще, после «Авроры» было ясно. Сильнее всего хотелось «Годы риса и соли», на русском, кажется, нет еще. Но такой интересный посыл, смотрите: в реальности романа чума (а скорее сочетание чумы, сибирской язвы и голода, вызванного неурожаем) уничтожила на тридцать процентов населения Европы, а девяносто девять, странным образом не затронув густонаселенных Индии и Китая. То есть, были единичные случаи заражений, но эпидемию удавалось локализовать совершенно драконовскими мерами. И основной переносчик, европейская серая крыса, в том биоценозе отсутствовала. Впрочем, не возьмусь утверждать, но как-то так. Европа опустела, христианства нет, остались ислам и буддизм, между ними будет разворачиваться постоянное соперничество. Города, спустя столетия, заполняются , обживаются и перестраиваются по новым канонам.

Но главное здесь другое. Роман построен как череда реинкарнаций родственных душ, проходящих через время и пространство, воплощаясь в людей (и не только) в разное время, в разных местах. Смысл даже не во множественности рождений, но в том, что мы путешествуем группами. С самыми значимыми в нашей жизни людьми уже бывали тесно связаны в прежних воплощениях, и еще будем. Такое себе вечное возвращение. Это начнется известием, принесенным разведчиками Тимура, что городок, лежащий на пути армии, пуст — все вымерли. Приказом хана убить и сжечь их вместе с лошадьми и молнией, которая поразит правителя в самый момент, когда командир отряда должен проститься с жизнью.

Деморализованная армия распадается и откатывается в степь. А Болд скитается по опустошенным заразой землям, избегая входить в города, находит и приманивает конька, после им придется пожертвовать, когда нападут волки. В последней стадии истощения выходит к реке, подобран работорговцами и после продан на китайскую галеру, где встречает чернокожего раба Ку. Мальчишку кастрируют, Болд выхаживает его, по прибытии в Китай их продают владелице харчевни и настает сытая жизнь. Но Ку, одержимый ненавистью к китайцам, грабит и убивает хозяйку, поджигает ресторанчик (а там все вокруг бамбуковое) и старший товарищ поневоле вынужден сопровождать юного злодея. Этим не заканчивается, потом Ку, решительно ничего не боящийся, становится евнухом императорского гарема, а Болда пристраивает на конюшню. И снова убивает, поджигает, на сей раз дворцовое помещение. И чудом выходит сухим из воды.

Они встретятся в Бардо, где Ку перенесет тысячи лет адских мук, а потом снова воплотятся. На сей раз в индийскую девушку Кокилу из касты торговцев Вайшью, которая, мстя за смерть подруги, отравит мужа и свекровь, да так и будет схвачена с руками, выпачканными синим соком ядовитого растения, и казнена, как ведьма и отравительница. Чтобы воплотиться в тигрицу, которая спасет брахмана от повстанцев, после будет убита, а юноша, тоже вынужденный спасаться, прибьет ся к паломникам в Мекку, примет ислам, станет суфием, прежде любимым великим Акбаром, после, когда тот станет склоняться к буддизму — опальным. Казни избежит, но будет сослан устраивать медресе в Бараку (это в теперешней Франции), где в просвещенной султане Калиме узнает свою тигрицу по сросшимся на переносице птичкой бровям. Просвещенная овдовевшая правительница, с помощью Бахрама, создаст идеальное государство на территории одного отдельно взятого города. Она трактует Коран с точки зрения раннего феминизма. Но вскоре братья мужа нападут на город. С горсткой верных Бахрам и Калима переселятся севернее, и там устраивают город, который сумеют защитить — оплот исламского феминизма.

Весь роман такая череда перетекающих друг в друга историй. Будут японские мореплаватели, открывшие случайно путь в Северную, а затем и Южную Америку. И тогда же на американский континент проникнет европейская оспа, от которой у местных нет естественного иммунитета. Будет история арабского алхимика, который станет великим ученым, проведет опыты с вакуумом, измерения скорости звука, но под угрозой семье, взятой султаном в заложники, вынужден разрабатывать оружие, в том числе отравляющие газы. И история родовитой китайской вдовы, которая приютит монаха с сыном, роющихся в куче отбросов, внезапно под влиянием этой встречи начав прозревать предыдущие воплощения. А после, когда несчастного монаха обвинят в шпионаже и запытают до смерти, выйдет за мусульманского ученого и они вместе станут искать путей совмещения ислама с буддизмом. Она будет писательницей, и свет просвещения станет распространяться потихоньку. Но потом случится восстание, которое жестоко подавят, новый неурожай, наводнение, война.

Там будет история японского деда Мазая, Япония давно под владычеством Китая, который протянул руки в Европу — Фиранджа и Северную Америку, правда, там противостоит Лига Племен Ходенесуни. И вот парень, японский раб лавочника китайца, посланный хозяйкой за шелковичными червями, спрятанными на чердаке в залитом наводнением районе, дрейфует на своей лодчонке, то и дело прибиваясь к островкам, откуда на палубу немедленно устремляется всякая скачущая и ползучая тварь: от змей и пауков до лисиц. Он спасает молодую китаянку с ребенком, после они попадают на карантин — в районе наводнения ожидаемо свирепствует холера. А потом он вступит в ряды сопротивления и спасенная китаянка не донесет станет помогать.

В этой книге столько всего интересного, и когда ближе к концу над теорией инкарнаций станут потешаться — а что бы вы хотели, просвещенный XIX век, ниспровержение устоев, будет ужасно обидно — вы чего, есть это, есть, вся же книга о том! И такой неожиданный безнадежный обнадеживающий, грустный, прекрасный финал, описывающий примерно наше время. Дивный роман. Если переведут, обязательно перечитаю.

Конечно, мы плохие. Конечно, все идет не так. Но зачем жить только этим? Для чего притворяться, что лишь об этом история? Of course we are bad; of course things go wrong. But why dwell on it? Why pretend this is the whole story?

ЭТО ВРЕМЕННО

...Власть займется экспериментами. Возможно, облачившись в белую форму, поскольку белый цвет символизирует принадлежность к медицине...

Джойс Кэрол Оутс восемьдесят один год, она из тех редких авторов, кто, раз ступив на свою стезю, движется ею всю жизнь — начав писать для школьной газеты, продолжает по сей день. На ее счету шесть десятков романов, половина из которых отмечена литературными наградами. На протяжение четверти века об Оутс говорили, как о ближайшем претенденте на Нобеля. Рецензенты обычно балансируют на грани между благоговением и насмешливым удивлением — шутка ли, такая плодовитость! И я до сих пор ничего из написанного ею не читала. Что ж, лучше поздно, чем никогда.

На первый взгляд «Опасности путешествий во времени» антиутопия. Вариант «1984» для бедных: доступный язык, коротенькие главы и простые предложения, краски предельно сгущены, читательское мнение о происходящем формируется шершавым языком плаката. Жизнь в дивном новом мире настолько под тотальным контролем, что даже хорошая учеба становится маркером неблагонадежности. Впрочем, девочкам учебное рвение до определенного предела дозволено, мальчики сразу попадают под подозрение, нетривиальный взгляд на гендерную проблему. При этом поступить в государственный университет стипендиатом возможно только с хорошими учебными показателями, а без высшего образования остается прозябать на неинтересной, непрестижной, низкооплачиваемой работе. Такая себе Уловка 22

Впрочем, все это не относится к местной финансовой и политической элите, предельно далекой от масс (у них и университеты свои, названий и адресов которых рядовой член социума не узнает). Имущественное расслоение настолько полное, что народ со своими слугами сталкивается только на выборах — система однопартийная, кандидат один. Любое сомнение в правомерности действий власти рассматривается как преступление против демократии и карается снижением индекса благонадежности, предельная степень которого физическое уничтожение, «распыление» неугодного. В воспитательных целях процесс транслируется по ТВ с вмененным в обязанность просмотром.

Неосторожная Адриана Штроль, выбранная за успехи в учебе спикером от своего класса, арестована во время генеральной репетиции выпускной речи, подвергается мучительному допросу, во время которого ее пытаются принудить оговорить учителей, родителей, спикеров от других школ (заговор!). На глазах остальных, произвольно выбранного парня уничтожают дроном, прочие видят это в трансляции по сети, в которой все они участвуют. Девушку приговаривают к четырем годам ссылки, после чего она оказывается... в пятьдесят девятом году.

Тут бы и обрадоваться, но представьте: вы убеждены, что за каждым вашим шагом по-прежнему наблюдают и в любой момент могут уничтожить как того несчастного. Кроме того, в университете, где вы учитесь на правах стипендиатки сироты, ваш статус самый низкий из возможных. Все кругом курят, говорят на странном диалекте, который едва можно разобрать, нет элементарных житейских навыков. Присланные вдогонку, в отсыревшей перемотанной скочем картонной коробке, якобы ваши вещи — прелые ношеные и штопаные. Вы не знаете, что с вашими родителями, тревожитесь за их судьбу. Вы смертельно напуганы и дезориентированы. И вы совершенно одиноки.

Повествование еще не раз сделает такой головокружительный поворот: от дистопии к ретро; от тотального контроля к фатальному одиночеству; от попытки найти утешение в учебе и доказать себе, что чего-то стоишь, к осознанию собственной посредственности; от любовного романа к конспирологическому в духе « Матрицы». Чтобы завершиться совсем уж неожиданным хеппи-эндом. Только что-то в идиллической картине настораживает, ои ли? Таки да, Оутс мастер, а умеющий видеть найдет в книге много смыслов, кроме очевидных.

БРОССЕЛИАНД И НЕКРОФИЛИЯ

...Но кто сказал, что мертвецы не видят сны — это сказки!

Кто сказал, что они не бывают грустны — это ложь!

Кто сказал, что они не мечтают о половой ласке!

Ты и сам убедишься в этом когда помрёшь!...

Смотрите, какая штука: вы точно знаете, что смертью все не заканчивается. Умершие перемещаются в некое пространство, где продолжают быть. Не в физическом, разумеется, облике. Хотя, если возникнет необходимость, призрак может воспользоваться заемным телом медиума и лично поприсутствовать в мире живых. Но в основном связь с ними держат посредством эктофона (эктоплазменного телефона). Место, куда отправляются новопреставленные, называется Страной вечного лета. Навеяно ли полями асфоделей греческой мифологии или сыграло свою роль финское происхождение Ханну Райаниеми: в противовес скандинавскому ледяному аду, должно быть тихое место, где всегда тепло, в лесах полно грибов и ягод и добрая охота.

Попадают туда не все, а только имеющие билет. Кому полагается? Вроде, всем гражданам. Но при утрате, восстановить бывает практически невозможно, а заслужить новый дьявольски трудно. Цени, в общем, что имеешь. Религия в таком мире должна бы загнуться, но нет, продолжает существовать, и Папой даже становится Пьер Тейяр де Шарден. Оставлю на совести автора серьезное расхождение между концепцией шарденовского единения нового человечества в Боге и гротескной пародией на него, осуществленной Советской Россией в книге. Каждый пишет, как он дышит, Райаниеми тяготеет к нуарной эстетике, у него что летний, что «зимний» (наш с вами) миры одинаково мрачны и неприглядны.

Однако продолжим, а вот медицина в дивном новом мире загибается: зачем лечиться, если все равно встретимся в лете, а там ни болей, ни увечий, ни прочих несовершенств человеческого тела. Нет, так было не всегда, буквально только в последние десятилетия началось, когда чудеса науки открыли выход в четвертое измерение. Ну, вы помните, должно быть, повальное увлечение спиритизмом рубежа XIX-XX веков. Так вот, в реальности романа это не осталось в статусе глупых забав неглупых людей, а две империи, ученым которых удалось осуществить прорыв, получили монополию на Лето. Какие сверхдержавы? Англия и Россия.

Австро-Венгрия и прочая Европа предсказуемо не у дел, в Первой Мировой еще поучаствовали, но куда им с цепеллинами против эктотанков. Азии, Африки и Америки словно бы вовсе не существует, основные (они же единственные) игроки на политической арене Британия и Союз, которые, посредством сложносочиненных интриг, влияют на состояние дел в остальном мире, не забывая мериться... в общем, силами. Страна с традициями старейшей мировой демократии при этом предсказуемо развернута к человеку, ценит индивидуальность. Кондовая-избяная Русь возводит на земной и небесный престол Самого человечного человека, который, правильно — живее всех живых, а попросту Вечно Живой.

Ленин управляет Страной Советов, подпитываясь праной направленного на себя поклонения, и вбирая эктоплазму призраков, собранных в единый громящий кулак. Королева Виктория, со своей стороны, продолжает, куда более скромно и без внешней помпы, править Британией. Подлец и интриган Сталин, неудачно претендовавший на власть после физической смерти Ильича, обратил взор на Испанию, где поднимает голову фашизм Франко, а операцией «Джугашвили» предсказуемо рулят британские спецслужбы: зимние и летние.

Круто? Если честно, не очень. Кинуть такой роскошный антураж в топку банального шпионского романа, где основной смысл в поимке «крота», это как пустить гуттенбергову книгу на подтирку — замах на рупь, удар на копейку. Метания и трепыхания главной героини Рейчел, чья большая трагедия состоит в пережитом на десятой неделе выкидыше, от которого она, спецагент с двадцатилетним стажем, не может до конца оправиться. Да еще этот мужской мир не дает бедняжке развернуться, тормозит сексистскими палками продвижение по службе ее колесницы. Как тут не стать двойным агентом? На самом деле феминистская нота, так бодро заявленная в начале, к финалу уходит на коду, а счастливая умиротворенная Рейчел затихает в объятиях единственного и любимого мужа призрака (не спрашивайте, как там у них все, судя по всему — очень неплохо).

Что еще сказать? Интересная яркая идея основы, намеренно ограниченная жанровыми рамками и недокрученная по всем возможным направлениям: интрига примитивная, герои фанерные, эмоциональной привязки не случается, мотивации глубоко сомнительны, а читать откровенно скучно. И еще, это сильно напомнило «Штурмфогеля» Лазарчука, написанный восемнадцатью годами раньше. Не самая большая поклонница романа, но там все круче и динамичнее. И, чтобы совсем уж закончить, список реально существовавших в нашей реальности людей, ставших персонажами романа, с краткими характеристиками, читать было много интереснее самого романа.

В НАШИ ПРЕДПОСЛЕДНИЕ ВРЕМЕНА

Но на самом деле Евангелие учило вот чему: прежде чем кого-то убить, проверь как следует, нет ли у него влиятельной родни? Такие дела.

«Бойня №5» Воннегут

Веркин может писать разное, об этом нужно помнить. Не затем, чтобы не ждать от очередной книги слишком многого, он, в любом случае, не разочарует. Но потому, что нахождение в жанровых рамках диктует необходимость подчиняться законам жанра — наделяя многими возможностями внутри континуума, ограничивает свободу выхода за пределы. Сказать, что Эдуард Веркин хорош с подростковым хоррором — ничего не сказать. Он лучший, он мог бы делать это с широко закрытыми глазами и со связанными за спиной руками:

Я чувствую талант. И люблю талант. Ты продираешься через этот мир день за днём, и всё это давно тебя не забавляет. Единственное, что ещё может удивить. Талант.

Он и удивляет, однако бортики и барьеры ограничивают возможности даже очень большого дарования.

Сборник «Страж водопоя» включает две повести: титульную и «Цвет страха», которые соотносятся по объему как три к одному, заглавную повесть естественно рассматривать, как основное произведение. Итак, по российской глубинке колесят отец с двумя детьми-погодками. Путешествуют, вроде как, без определенной цели, хотя некоторые оговорки позволяют предположить — для того, чтобы подыскать место, где осядут. В их прошлом было что-то очень нехорошее, ставшее причиной маминой смерти, в которой девочка винит себя. В непримечательном городке Холмы, славном плотницкими традициями, самой толстой в мире сосной и пеньковым техникумом (не тот, где пеньки обрабатывают, а от «пеньковая веревка»), никто из троих не предполагал оставаться дольше времени, потребного на осмотр местных достопримечательностей.

Но обстоятельства сложились так, что папа оказался в больнице соседнего райцентра, а Марсель и Света до его выписки застряли в «Столице топоров». Жаль, что связи с внешним миром нет, какую-то вышку повалило. Но горожане приветливы, как-то даже чересчур. Кормят в местной больнице, а подростков поселяют именно там, гостиниц в Холмах предсказуемо нет — кормят на убой. Хм. И все время стучат топоры («каменщик, каменщик, в фартуке белом, что ты там строишь, кому?») В общем, вы уже догадались, что все неспроста. Микс из «Гензеля и Гретель», кингова рассказа «Сезон дождей» (молодожены останавливаются в месте, где зубастые жабы раз в семь лет падают по ночам с неба) и «Города Зеро» ожидаемо хорош, Веркин умеет. А вот финал окажется неожиданным и правильным. Хотя несколько чересчур назидательным. Но тут уж жанровые ограничения, из городской легенды в философскую притчу сложно перелить без потерь.

Вторая повесть «Цвет страха» снова о российской глубинке, только здесь совершенная глушь — заброшенный поселок при давно недействующей узкоколейке. Но когда-то это место было семейным гнездом. Ну как, гнездом, мы же нация, насильственно лишенная корней, и о предках до третьего колена еще что-то можем выведать у родни, а до седьмого уже нет. Дом из пропитанных шпал в середине прошлого века построил прадед, инженер-обходчик той самой узкоколейки, а в начале семидесятых в лесу пропала его дочь. Предок все пытался разыскать девочку, повредился в уме, жена оставила его и со старшим сыном, который после стал дедом героев повести, переехала в город. А прадед после и сам сгинул.

Теперь вот мамы Галки и Тимы, сестры, одержимые здоровым образом жизни, решили провести в «имении» пару летних недель, оздоровиться природой, пособирать целебных трав. Кузенам подросткам меньше всего хотелось бы сопровождать, да кто же их спросит. От скуки в отсутствие интернета и телевизора, эта пара начинает собственное расследование давней драмы, которое приведет к неожиданным последствиям. Что ж:

...Текущая задача на данном уровне ваших компетенций – выявление агнцев, а не ошкуривание козлищ. Это гораздо, гораздо важнее...

СИЯЙ, СИЯЙ, ПРОЩАЛЬНЫЙ СВЕТ

...У меня с мужем отличные отношения… Дай Бог каждому! Не более двух месяцев назад, перед отъездом на Каспий, он даже одолжил у меня сто пятьдесят рублей… И может быть, отдаст их! Возможно, все…

Это был фейсбучный пост. Кадры из какого-то черно-белого советского фильма конца шестидесятых, совсем коротенький сопроводительный текст. В комментариях кто-то сказал: А помните «Старомодную комедию», Алиса Бруновна великолепна и вообще шедевр Арбузова. Смутно вспомнилось, как не любила этого фильма в детстве: ждала комедии, вроде «Брильянтовой руки» или «Ивана Васильича», и жестоко разочаровалась — какая же это комедия, двое пожилых людей весь фильм разговаривают о чем-то, и ни капельки не смешно. Когда тебе лет десять, те, кто старше сорока, кажутся стариками, а чувство смешного охотнее всего откликается на «Шел, споткнулся, упал, очнулся, гипс», «И тебя вылечат...», «Часовню тоже я развалил?»

Много позже предоставится возможность понять, что книга, в названии которой есть слово «комедия», может быть глубоко трагичной, как самая знаменитая в истории литературы поэма. Но оценить обаяние мягкого арбузовского юмора не случится еще очень долго. Пока не наткнешься на случайную реплику в сети. Всего-то и хотела взглянуть на молодую Фрейндлих, а начала смотреть, не смогла оторваться. Параллельно пьесу читала: вот здесь они выбросили часть диалога, тут добавили, а этот фрагмент слово в слово. И, таки да, это оказалось комедией не только в дантовом: Как мал и смешон человек перед лицом вечности! — смысле, но в самом обыденном. Чтобы понять-оценить реплики героев, нужно было приблизиться к ним возрастом и жизненным опытом.

...Брак сам по себе – довольно своеобразное явление. Вступить в него настолько же просто, насколько трудно в нем оставаться.

Советская Прибалтика, неспешно разворачивается роман двух уже очень зрелых и глубоко одиноких людей. Главврач санатория вызывает на беседу пациентку, на которую поступают жалобы: ведет-де себя вызывающе, манкирует нормами и правилами социалистического общежития. Назидательная беседа переходит в изящную пикировку, женщина все время перехватывает инициативу, мужчина не может и, неожиданно для себя — не хочет удерживать позиций. Однако ноблесс оближ и, хотя первая встреча завершается взаимным интересом, внешне оба декларируют неприязнь друг к другу.

...Он (взорвался) А знаете ли вы, что я непрестанно сосу леденцы, дабы избавиться от пагубной привычки курения.

Она (с достоинством). Может быть, вам стоит снова приняться за курение, чтобы освободиться наконец от пагубной привычки сосать леденцы?

Они могли бы больше не встретиться, но оба оказались на органном оркестре, и он заметил, что она плачет, а потом вышел вслед за ней, не дожидаясь окончания, потому что шел дождь, а у нее, он видел, не было зонтика. У него, разумеется, был. Так все и продолжится. На нюансах, на полутонах, на обоюдном желании защитить, оберечь, позаботиться. Пикировки, флирт, радость узнавания «своего» человека, боязнь совершить ошибку, покинув капсулу одиночества, осторожное сближение...

...Он. Но… Ваш муж.

Она (не сразу). А он в отъезде.

Он. Но, надо полагать, и возвращается?

Она. Иной раз. Он у меня большой артист. Вечно нарасхват.

Фильм хорош необычайно: он такой апофеоз удачных дуэтов и соавторства: Фрейндлих и Владимиров удерживают зрительский интерес полтора часа экранного времени одними только диалогами. Дивная музыка Таривердиева в исполнении дуэта Бесединой-Тараненко просто гармония сфер. И сценарий Алексей Арбузов писал в соавторстве с Владимиром Железниковым (помните «Чучело» с Никулиным и маленькой Орбакайте?) Отличная пьеса и такая неожиданно актуальная.

ХОЛОДНОЕ ЛЕТО 53-го И РАЗВЕСИСТАЯ КЛЮКВА

...Весной у зэков настроение возвышенное, они вообще склонны чувствовать поэзию мира, недоступную обывателю,..

В заглавии не сказала о воровской малине, хотя в книжке есть и о ней. Клубнички еще в изобилии. Такой ягодный роман, даже ягодичный, если вспомнить, как широко (и глубоко) в нем представлена гей-тема. Спорим, вам бы и в голову не пришло, что в год смерти Сталина на секретном военном объекте могут кипеть такие гомострасти. А вот поди ж ты. Не иначе, Уран повлиял. Не в той очевидной ипостаси, что вынесена на обложку знаком радиологической опасности и не в безграмотной интерпретации мифа об Уране-небе, к которому писательница зачем-то приравняла Сталина.

На самом деле, устойчивые характеристики свойств планеты, которыми оперирует астрология, отдавшая Урану самый человечный из знаков, Водолей, включают и сексуальные перверсии. Это не главное качество Урана, основные: интеллект, нетривиальное мышление, умение получать информацию «из воздуха» и виртуозно ею оперировать. потому Уран покровительствует интернету, мобильной связи, мгновенному взрывному распространению информации. Однако люди с сильным Ураном в натальной карте, чаще привержены нестандартной сексуальности.

Нет, не настолько наивна, чтобы не понимать, для чего в «сделанную» книжку, претендующую на выход в англоязычное пространство, вписывают гомоэротику. Но шутить с архетипами не стоит, рискуешь выставить себя на посмешище, как это уже случилось с г-жой Погодиной-Кузминой. Какое же посмешище, книжка в шорте Нацбеста 2020, напротив — успех. Нет противоречия, есть расширение влияния — за компанию с нетленкой опозорена премия. А в лонге было много по-настоящему хороших книг, но, что делать, чувство смешного у Урана тоже нестандартное. Ну что ты за свою эзотерику топишь, написала девушка книжку про урановое производство для укрепления обороноспособности советской родины.

А чтобы читатель не заскучал, натолкала туда секса по самое не хочу, политического триллера со шпиеном, концлагерей: гитлеровских и сталинских, криминала с каннибализмом, партизан русофобов эстонцев, утопленную в дерьме красотку, зэчку ведьму с сундуком из старообрядческих икон, актуального домашнего насилия; «а над зарытой могилой плакал отец-генерал». И, вишенкой на торте — цветок душистых прерий, Лаврентий Палыч Берия, надежа и опора, а также человек, практически в одиночку победивший в войне.

Что, такой образ Берии? Угу, автор большая затейница, ломать стандарты, так уж под корень. А то ведь у читателя на основании прежнего опыта могло сложиться неверное впечатление об этом великом человеке. Это не просто плохая книга,она безмерно пошлая. Она смердит

...А я, видите ли, простой сапожник. Ставлю набойки, выправляю каблуки, подшиваю валенки. Могу изготовить пару ботинок из вашей кожи...

АНТЕЙ ИЛИ МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ

...Я приложил Некрономикон к уху.

И запредельный космический Хаос

Заговорил со мной голосом Ктулху...

До сих пор не имела опыта знакомства с сочинениями Михаила Елизарова, всякий раз, как собиралась прочесть что-нибудь, находился человек. который говорил: «Не делайте этого, если вы себе не враг». Брала книгу другого писателя, на время забывая о намерении спознаться с елизаровским творчеством. Однако в этом году, когда «Земля» фаворит Нацбеста — пришла пора. Нет, она не влюбилась, но и не так страшен автор, как его мамлюют.

Нормальная крепкая проза, не производит впечатления маргинальной, несмотря на то, что в качестве объекта изображения выбран пограничный, во всех возможных смыслах, похоронный бизнес. Русская литература, в отличие от западной, к кладбищенской теме не часто обращается. Я теперь не о криминальном романе и не о жутиках, все-таки имею в виду серьезные книги. Кажется только у Золотухи в «Свечке» есть недолгий, среди мытарств героя, период кладбищенской жизни.

Отчасти вопрос ментальности, всегда коррелирующий с имущественно-денежной сферой: в западной традиции боль от ухода близкого человека частично компенсируется видами на наследство, в России на первый план выдвигается: «хоронить на что?» Светлого восточного приятия смерти, даруемого буддизмом, мы тоже лишены. Как дети, чье понимание посмертия законсервировано на стадии: «тишина. И мертвые с косами стоят»

В этом отношении «Земля» правильная и своевременная книга. Надо уже потихоньку взрослеть. И хорошо выстроена: отчасти семейная сага, но без немыслимых экскурсов во глубину сибирских руд; частью роман взросления, тоже без ненужных рефлексий: немалая доля производственного романа — и это хорошо. Никогда не пойму отношения к литературе, описывающей труд, как к ублюдку соцреализма. Работа — немалая часть жизни, посредством которой человек самоутверждается и реализуется, выстраивает отношения в социуме, завоевывает и подтверждает статус, да зарабатывает, в конце концов.

Вот отношением к тому, что жизнь заставила делать, герой меня и купил. Владимир Кротов, не поступивший в институт, ожидаемо забрит в солдаты, да не куда-нибудь, а в стройбат. Про «заменяют экскаватор» помнят даже те, кому служить не приходилось и не грозило. Нет, легко не было, но близость к земле с необходимостью перекидывать вручную мегатонны ее, не в абсурдистском ключе «от забора до обеда», а с конкретной целью, все это как-то изначально правильно настраивает на дальнейшее восприятие персонажа и его истории. Не просто не бездельник, но человек, уважающий процесс труда, гармонизирующий пространство-время посредством того инструмента, какой достался.

В христианской традиции — нести свой крест, в исламе хукукуллах, в буддизме следовать дхарме, в даосизме — дао. Заступ и лопата не хуже скальпеля хирурга или учительской указке. Просто тебе досталось это: бери, осваивай, стань лучшим. Смешно? Нисколько. И она вся такая, правильная, эта книга. Когда основание крепкое, здание можно украшать башенками немыслимых лавстори с татуированной сверху донизу Femme Fatal (Громадный!); обвешивать контрфорсами реалий похоронного бизнеса; даже горгульи и флюгеры эзотерики с психоделикой не утяжелят — выдержит.

Автор не пренебрегает ничем. В романе будет все, что вы хотели узнать о похоронном бизнесе, но стеснялись спросить; роковая любовь к роковой женщине; немыслимое количество шуток-прибауток на темы любви и смерти, (большей частью с использованием обсценной лексики), для читателей попроще, и обширный квазифилософский дискурс о смерти — для тех, что поумнее.

Печально, что со второй трети это вырождается в совокупления, перемежающиеся лекциями на темы посмертия: от технологического цикла изготовления памятника и бальзамирования до трансцендентного и трансцендентального. А к финалу вовсе прибывает балалаечной Эпифанией. Но тут уж, кто на что учился:

...Покойники – это… – Гапон поглядел на стену, словно там была написана подсказка. – Как бы, бля, поделикатнее-то выразиться? Мёртвое золото!..

ДАВАЙ-КА ОСТАНЕМСЯ ДОМА, МОЙ БОГ

...Ты мне сказал: «За морями – рай,

Огни других городов

Город родной задушил меня –

Я покинуть его готов»....

...Здесь твоя жизнь навсегда осталась –

Другой тебе не дано.

Кавафис «Город»

«Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос» оставим любителям Гомера и прочей античности, знающим, что богиня утренней зари, которую греки звали Эос, у римлян была Авророй. Бывший советский человек откликнется на название романа строчкой: «Что тебе снится, крейсер Аврора?» Далекие по смыслу от той Авроры, что в романе, варианты интерпретации на глубинном уровне удивительно об одном. О заре новой жизни и связанных с ней новых надеждах. Даруемых просто восходом солнца, как у живших в гармонии с природой греков. Революцией, что началась орудийным залпом знаменитого крейсера. Галактическим путешествием к новому миру.

Кима Стенли Робинсона, второго по числу номинаций на самые престижные премии в области фантастики и третьего по количеству полученных наград, не то, чтобы вовсе не знала. Присматривалась, думала, что надо бы уж как-нибудь составить представление. Но отчасти потому. что социально-экологическая фантастика и романы-эпопеи не в числе моих приоритетов, главным же образом по причине любви автора к трилогиям, все не решалась. На три романа подряд нужно серьезно настроиться: ну, как не пойдет? Тогда либо бросай после первого и думай: «эх, слабо тебе», либо мучай себя чтением через не могу.

«Аврора» оказалась тем, что доктор прописал. Объем меньше пятисот страниц, про космическое путешествие (если о чем и мечтать в условиях самоизоляции, то пусть по высшему разряду), которое на поверку оказывается жесточайшим из возможных вариантов той же изоляции — попробуйте просидеть в замкнутом пространстве три сотни лет, чтобы детям вашим, внукам и правнукам до двадцатого колена светило в точности то же. Представили? То-то же! И «Аврора» оказалась лучшей твердой фантастикой, какую мне вообще доводилось читать.

Здесь нужно пояснить: подавляющее большинство книг, позиционирующихся как крепкая (или твердая) фантастика, глушат читателя наукообразием, как рыбу динамитом. Плевать, что львиная доля реалий не выдерживает никакой критики с точки зрения специалистов. Авторы делают ставку на то, что в массе поклонник не обременен базисными знаниями в области ядерной физики и молекулярной химии, скармливая ему тонны наукообразной мути, приправленной психоделикой и/или потоком сознания. «Аврора» сделана по в-точности-наоборот принципу. Здесь научная составляющая четкая и точная, изложена предельно доступным языком, без примитивизации, но и без натужного наукообразия. Ясно, позволяет понимать концепцию и обосновывает мотивации, не отвлекая от основной истории.

Итак, о чем книга. В XXVI веке в орбиты Сатурна отправляется космический корабль к Тау Кита, расположенной от Земли на расстоянии двенадцать световых лет. Полет со скоростью примерно десятая от скорости света длится к моменту начала повествования сто пятьдесят девять лет, за это время на корабле сменилось семь поколений, нынешний его экипаж насчитывает две тысячи сто двенадцать человек, живущих в двадцати четырех биомах — локальных отсеках корабля, воспроизводящих климатические зоны Земли. Они и называются так же: Гренландия, Новая Шотландия, Сенегал etc Собственно, цель путешествия даже не планета, а луна Е (планетная система обозначена латинскими литерами) — Аврора.

На корабле строго регулируется рождаемость, до получения права на ребенка колонисты стерильны. Еще обязательная практика — регулярная смена местоположения каждые два-три года. В остальном они не стеснены, биомы просторны и позволяют воспроизводить земные производственные циклы для одноименных районов: Аргентина специализируется на скотоводстве. Вьетнам — рис. Да, существуют проблемы, все предусмотреть невозможно, в биоценозе корабля в последнее время излишек соли, но дефицит фосфора. И так постоянно что-то выходит из строя. Благо есть Дэви.

Она главный инженер корабля, технический гений с потрясающе быстрым нетривиальным мышлением. Люди идут к ней со всеми проблемами и такое чувство, что она несет на себе все заботы этого локального мирка. Дочь ее, Фрея не такая, по призванию скорее социолог, но материнский уровень готовности принять ответственность за происходящее на корабле девушка унаследовала. А после смерти матери частично перенимает ее роль неформального лидера. А полет, меж тем, завершается, Аврора оказывается дикой и прекрасной, с пригодной для дыхания атмосферой, обилием воды и даже смесью лесса с илом, из которых относительно легко будет сформировать почву.

Тут все и начнется. Потому что это примерно четверть книги. Нет, я не буду пересказывать, скажу только, что все окажется совсем не таким, как представлялось. И что в свете нынешних карантинных будней, написанная пять лет назад книга обретает немыслимую актуальность. И что все время это будет очень интересно, несмотря на отсутствие ужасающих омерзительных подробностей, которыми литераторы любят привлекать внимание публики. Здесь ни выраженного конфликта, ни даже любовной истории нет. А не оторваться. Уникальная книга, потрясающий автор.

ПРО МНОГОЛИКОГО БЫКОВА

...Все мы ходим по тонкому льду. И если не внушать себе на каждом шагу что-то другое, а просто видеть вещи как есть — не выдержит никакой мозг, никакой рассудок...

Увидела рассказ в «Короне Декамерона». Вы, наверно, слышали об этом проекте АСТ: известные писатели читают фрагменты своих произведений, ролики есть на ютубе, вдохновляющая идея — сюжет «Декамерона». На всякий случай, у Боккаччо не «про это», хотя многие истории довольно фривольны, на самом деле, назидательных и душеспасительных в том собрании новелл не меньше, хотя помнятся лучше всего про монаха и штаны, мда. А сюжет был основан на карантинном сидении группы синьор и синьоров, ежевечерне развлекавших общество новеллами на заданную тему. По тому же принципу: карантин, вынужденное затворничество, истории (аптека-улица-фонарь) — работает Корона Декамерона.

И, говоря, увидела «Синдром Черныша», имею в виду, что увидела. Знала Быкова поэта, писателя, драматурга, литературоведа, лектора, телеведущего (агитатора, горлана, главаря). Не знала артиста. Оказывается, может. Он читал, а я видела не грузного немолодого дядьку, но хрупкую девочку, лишенную защитного слоя, который всем нам смягчает столкновение с шипами и терниями мира. Поди разбери, как ему это удалось. А как вообще ему удается делать и успевать столько? Рассказ был так хорош, концовка грянула таким немыслимым панч-лайном, что подумала: Блин, а почему так давно не читала Быкова?

И взяла одноименный сборник. Он объемный, больше пяти сотен страниц. Поделен авторской волей на две части: рассказы в первой, пьесы во второй. Не могу сказать, что прямо пропала, ДЛ может быть очень разным, и рассказы все разные. Совсем моих там немного, но есть. «Экзорцист», о молодом поэте, настолько под влиянием Бродского, что своего голоса в его стихах не слышно, которому редактор предлагает провести обряд изгнания. Чудесно и уморительно смешно.

Страшное «Можарово»: неопределенно близкое будущее или параллельная реальность, творческий поезд культработников едет по России, только вот, выходить на перрон и вступать в любые контакты с местным населением строжайше запрещено. Социальная сатира, грянувшись серым волком оземь, перекидывается в запредельную жуть. Грустный «Отпуск»: снова поезд, попутчики в пустом купе, он все о ней знает, совершенно непонятно, откуда. То есть, к финалу понятно. Ёрническая «Ангарская история», как он хорош со стилизацией, как это смешно, грустно, горько и точно в одно время.

Пьес три. «Времяпрепровождение в двух частях», начинается как пародия на «Чайку»: «Да, я Сорока, я Сорока!», переползает в хаос, бурлеск и безобразие со сломом четвертой стены. Местами трогательно, но главным образом воспринимается безнадежно устарелым. «Хьюстон или ни кто никого не любит» в трех вариантах заставил вспомнить, почему во время оно сделала двадцатилетний перерыв в чтении быковской драматургии.

Но написанная в соавторстве с Максимом Чертановым «Ставка» , где героями выступают выжившие после екатеринбургского расстрела царевна Анастасия и цесаревич, очень хороша. Вот такой получился «синдром Черныша»: за всеми рассказчиками видеть одного многоликого Быкова.

...Мы прощаемся с публикой, спасибо большое за внимание, приходите к нам еще, когда эпидемия кончится...

ГЕТЕРОНИМ

....Тогда он сообразил, что она вряд ли вполне здорова...

Такого рода озарения посещают многих героев книги относительно других ее персонажей. К несчастью для большинства из них, слишком поздно. Шведский дуэт супругов-детективщиков Александра и Александры Андорил, известный миру под гетеронимом Ларс Кеплер открыл «Гипнотизером» серию книг о детективе Йоне Линна. Дебют оказался удачным, по книге был снят одноименный фильм, представленный Швецией на Оскар, хотя в шорт и основную номинацию он не попал. А что за гетероним и чем отличается от псевдонима? Есть нюанс, под псевдонимом выходят выделенные по какому-то признаку произведения автора (соавторов), а гетероним — это когда книга публикуется под именем реального человека, который не является ее автором. Составное имя Ларс Кеплер первой частью отсылает к Стигу Ларссону, второй к Иоганну Кеплеру.

Теперь к роману. Комиссару стокгольмской Уголовной полиции Йоне Линну предстоит расследовать чудовищное преступление, убийство целой семьи. Совершенное с особой жестокостью, это не похоже на паническое устранение свидетелей, как при ограблении. Отец погиб первым и не дома, остальных убийца настиг под родным кровом. Как водится в шведских детективах, реки крови и масса омерзительных подробностей с расчлененкой. Чудом выживший, пятнадцатилетний мальчик буквально истыкан ножом, у него около сотни резаных ран. Старшей дочери, которая уже некоторое время живет отдельно, не было с родными в момент нападения, по понятным причинам, полиция опасается, что убийца захочет завершить уничтожение семьи.

Потому: 1. девушку нужно срочно найти, чтобы защитить; 2. допросить брата — он мог знать убийцу. Местонахождение сестры тоже можно выяснить у парня. Для этого приглашается известный врач, специалист по посттравматическому шоку Эрик Барк, в прошлом известный практикующий гипнотизер. Десять лет назад, после неприятных событий, имевших резонанс в прессе, он дал себе слово более не практиковать гипноз. Но тут случай исключительный, есть возможность спасти человека, к тому же полиция просит, а лечащий врач не возражает. И есть еще тема таланта, который нельзя зарывать в землю. Рассказанное пациентом под гипнозом окажется ужасным и неожиданным, одного этого хватило бы для крепкого детектива.

Но конкуренция в мире шведской детективной литературы огромная, чтобы выделиться и запомниться, новому автору нужно показать все, на что способен, а поскольку в нашем случае авторов даже двое, то и накидают оглушительных, сокрушительных, мозгодробительных подробностей вдвое больше. Недрожащей рукой впрягая в упряжку повествования вола детективной линии, трепетную лань семейного непонимания, слона в посудной лавке женского самоутверждения, толстокожего бегемота подростковой неблагодарности, крокодила мести, горгулью психических отклонений, единорога первой любви...

И что, справляются все эти звери, тянут повозку? Ну, как вам сказать, не то, чтобы очень хорошо, но ковыляют потихонечку, исправно умножая количество крови, кишок доброты на кубический сантиметр текста. А вообще, интересно? Не то, чтобы очень, когда девять из десяти героев книги с психическими отклонениями, мне перестает быть интересно. Но для любителей детектива самое оно. И есть реальный бонус, аудиокнига, прочитанная Игорем Князевым, он любой кошмар выведет к свету.

ВОВА, УБЕРИ ЯЗЫК

...Наигравшись вдоволь, она разглядела меня получше и, удостоверившись в незначительности, выбросила вон, измятого, измученного, а себе нашла новую игрушку – подороже, похитрее...

Прежде, в «И не только Сэлинджер», Аствацатуров подробно разбирал мучительное непонимание героев Генри Джеймса: она живет в атмосфере лавстори, в то время, как его жанр авантюрный, охота за сокровищем. Тем же приемом, предельно расширив круг вовлеченных, сам он пользуется в «Пеликанах...». Каждый разыгрывает свой сюжет в жанре, равноудаленном от внутренней реальности других персонажей. Что не только не становится трагедией, но даже и серьезного дискомфорта не причиняет. В сути всем на всех плевать и всякий варится в собственном котле, изредка примеривая выбранную архетипическую маску, как женщина, что пытается влезть в свадебное платье спустя десять, двадцать, тридцать лет .

«Не кормите и не трогайте пеликанов» книга возведенного в абсолют, самоценного одиночества. Изредка прерываемого сопряжениями разной степени близости с другими человеческими особями, не приносящими большого удовлетворения ни одной из сторон. Жизнь. где спорадические контакты воспринимаются как неизбежное зло, а от постоянных нужно бежать, как от зла абсолютного. Но это не: «Кровь моя холодна, холод ее лютей реки, промерзшей до дна, я не люблю людей» Бродского, в каком-то смысле «Пеликаны...» антибродский.

В одиночестве аствацатуровских персонажей огромная потребность в приязни и признании при неумении дать что-то взамен, уж не говоря о бескорыстном служении, неважно чему: делу, женщине, идеалу. Лирический герой, в котором опознается автор, с его страстью к насквозь фальшивым femme fatal и со страстью к нему инженю: от первых Андрей терпеливо сносит моральные тычки и подзатыльники, вторым не прочь сам при случае отвесить, Так вот, если герой и должен вызывать симпатию, это ему не удается.

Композиционно книга выстроена серией флэшбэков, призванных намекнуть читателю на причастность горним сферам постмодерна, но похоже это скорее на неряшливый пересказ житейских и окололитературных анекдотов. Бывает смешно, к чести автора не там, где зло. Бывает узнаваемо — это в части реалий девяностых. Но весь пассаж «как тяжело на свете жить бедняжечке», о мытарствах безработного профессора, вызывает неодолимое желание побыть Станиславским: «Не верю!»

Резюмируя: как литературоведческий капустник, предлагающий читателю опознать максимальное число коннотаций к авторам и произведениям, это превосходно. Как роман, удручающе плохо.

ВОЗМОЖНОСТЬ УЭЛЬБЕКА

...Поддержание физического облика в состоянии, способном соблазнить представителей противоположного пола, являлось единственным подлинным смыслом здоровья...

Спорное утверждение, впрочем, у Уэльбека подавляющее большинство таких. Умение жонглировать парадоксальными сентенциями важная часть его концепции циника, ниспровергателя, интеллектуала. Писатель в современном мире, как поэт в России, должен быть больше. чем писателем, идеальный вариант — стать товарным знаком. Узнаваемое имя Мишеля Уэльбека складывается из последовательного проведения эпатажной, но такой притягательной линии еnfant terrible: дерзкого, эгоистичного, избалованного. Предельно откровенного разговора о сексе с подробными описаниями всех возможных вариантов. И, конечно, большого литературного таланта.

На то, чтобы оценить и восхититься которым, читателю часто не хватает сил. Терпения. Толерантности. Потому что, как бы четче сформулировать: он/а в той же возрастной группе, что объект изображения; носитель того же ментального багажа; принадлежит к тому же социальному слою. Хотя финансовое положение не так стабильно, как у большинства героев Уэльбека — его персонажи имеют возможность вести жизнь рантье. Та вожделенная, когда была недосягаемой, свобода не ездить каждый день на службу, которую все так быстро успели возненавидеть.

Что ж, зато теперь можем лучше понять героев Уэльбека, которых не то, чтобы ненавидели, но явно, недолюбливаем, несмотря на очевидное сходство с ними (а может, благодаря ему). Итак, к роману. Не создай себе автор еще прежде устойчивой репутации постмодерниста и живого классика, «Возможность острова» вполне можно было бы отнести к жанру социально-философской фантастики. Параллельные линии повествования последовательно разворачивают истории нашего современника, успешного шоумена, и его отдаленного потомка. Не совсем корректное определение, но клоном назвать тоже было бы неправильно, скорее генетической копии, относящейся к принципиально новому виду биологических существ, неолюдям.

Новый человек читает дневник своего предшественника, пытаясь перевести на свой понятийный язык его мотивации, и очень мало преуспевает. Насколько психологически нестабильным, зависимым от внешних влияний оказывается наш современник Даниэль1, настолько же погруженным в вечное сияние чистого разума. свободным от оков плоти предстает далекий Даниэль24. В его понятийном диапазоне нет места не только пресловутой тяге к совокуплению, столь важной для предка, но он практически не нуждается в пище и выделении отходов. Основа жизненного цикла неолюдей фотосинтез по растительному типу.

Круто? Не то слово. Делает ли это его счастливым? Скорее нет. Сама по себе фаустианская тяга к знаниям способна дать многие радости лишь человеку, который под то заточен и лишь тогда, когда есть возможность применения. Научные штудии останутся бесплодными без внешних импульсов соперничества, честолюбия и амбициозности. а что Даниэль1, бывал ли он счастлив? О, да! Хотя создается устойчивое впечатление, что только во время секса. Даже не так: во время особенно удачных оральных контактов с двумя женщинами из числа своих бесчисленных партнерш и в очень ограниченный промежуток времени.

Маловато будет? Согласна. Но герои писателя вообще довольно депрессивны, унылы и склонны к человеконенавистничеству. Каждый пишет, как он дышит. Однако за себя могу сказать, что с этой книгой много больше поняла и приняла его, чем с читаными прежде «Элементарными частицами» и «Серотонином». Такая неожиданно приятная возможность Уэльбека.

...Посмотри, там вдали копошатся маленькие существа; смотри же: это люди...

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО БОГА

...История не хороша или плоха, она просто есть. Они не верят в Бога, нет такой необходимости там, где Бог есть. Historia nie jest dobra ani zła – historia po prostu jest. Оni nie wierzą w Boga. Nie ma takiej potrzeby. Bóg jest...

Пытаюсь определить для себя, в чем уникальность Дукая, и думаю, что даже не в умении сочетать высочайший уровень интеллектоемкости с поэтикой изысканно декадентского плетения словес. Это круто, но не это главное. Важнее, что он схватывает и удерживает внимание читателя, не задействуя эмоциональной сферы. Книга обычно цепляет, когда с героями устанавливается личностная связь. Не обязательно самоидентификация, но контакт необходим. С дукаевыми персонажами не так.

Все они в большей или меньшей степени вещи в себе: Замойский из «Идеального несовершенства», Трудный из «Покуда ночь», Бенедикт из «Льда», Кшаврас из «Выжрына», Хант и Вассоне из «Черного океана», Бербелек из «Иных песен». Может чуть больше симпатии и сочувствия испытываешь к героям «Собора» и «Школы», но и они далеки от тебя, как декабристы от народа. Однако что-то есть в его прозе, не позволяющее отодвинуть на периферию, и после первой книги уже не можешь отказаться, читаешь все, до чего умеешь дотянуться.

Хотя со сборником «В земле неверных» W kraju niewiernych сначала думала, что ошиблась, когда взялась читать на польском. Большинство здешних вещей переведены на русский, вошли в сборник «Собор» и читаны еще о прошлом годе. Но нет, с титульной повестью и еще одной — «Земля Христа» Ziemia Chrystusa была незнакома, о них расскажу. Повесть «В земле неверных», озаглавившая сборник описывает фиаско экспедиции на планету с романтичным названием «Болото». Впрочем, может у нее есть какое-то другое имя, но земляне между собой зовут так и это довольно точно отображает то, с чем пришлось столкнуться.

Идеальный, по всем прогнозам, мир: разумной жизни нет, но вода и микроэлементы в достатке, обилие эндемиков флоры и фауны, пригодных для одомашнивания и не конфликтующих с человеческим метаболизмом — просто «заходи и живи». На поверку оборачивается кошмаром. Техника отказывает или начинает работать таким образом, что лучше бы отказала, люди пропадают без вести, гибнут, болеют давно забытой землянами цингой, а связь высадившейся на планету группы с материнским кораблем утрачена в первые дни. С очередной партией землян на планету высаживается полукровка Белый Дьявол — канадский индеец с белым отцом из земного XVIII века. Не спрашивайте, как его удалось залучить-заполучить-синтезировать, моего польского не хватило, чтобы понять. Факт — он здесь, с навыками охотника и следопыта, могуч, вонюч и волосюч.

Первое, что делает Следопыт — скальпирует своего патрона. Нет, тот не погибнет, они вместе (а куда деваться), прихватив губернатора Оелику, да, такая вот потешная получилась должность главы администрации Дна Болота, ну или по поговорке «положение хуже губернаторского». Так вот, они отправятся по следам разведчика, который первым высадился на планету и предоставил лучезарный отчет о перспективах колонизации. Чтобы, правильно, замочить гада. месть как последняя радость. А в процессе кое-что выяснится и, в общем, немногие вернулись с поля.

Ziemia Chrystusa круче. Тут экспансия не в космос, но в параллельные миры. Ну, вы знаете теорию параллельных вселенных, сильно отличных от нашего с вами мира или почти не отличающихся. Здесь Дукай не углубляется в дебри с допущениями о разнице физических законов и базовых свойств материи, ограничиваясь разветвлениями в ключевых исторических моментах альтернативной истории: «что было бы, если». Подчиняясь мрачному авторскому юмору, милитаризированная Земля Сталина осуществляет колонизацию прочих пространств посредством процесса, названного катапультированием.

Почему Сталин? Этично ли называть целый мир по имени величайшего преступника против гуманизма? Ну, здесь Советский Союз сумел верно сориентироваться, выступил против гитлеровской Германии в сороковом, Второй Мировой не случилось, а господство нашей с вами родины простерлось до Атлантического океана. И именно этот вариант реальности получил доступ к технологиям межпространственных перемещений. Вот как раз сейчас подавляется партизанская война в безколумбовом мире, где мезоамериканские цивилизации имели возможность эволюционировать, не зная Кортеса.

Все скверно, но по-другому и не бывает. Или бывает? Тут как раз обнаружен новый мир, экология замечательно стабильная, техника неразвитая, вторжение должно бы пройти в режиме блицкрига, но катапультированные мрут как мухи. в проблемную зону с разведывательной миссией командируется кризисный менеджер, прихватив, кроме спецгруппы, еще и шамана. Ну как шамана — сильного эзотерика, человека, сведущего в тонких материях. И это оказывается миром, в котором две тысячи лет назад Иисуса не распяли — то самое Царство Божье.

И как там живется? Да хорошо, в любви и согласии, войн, болезней, страха, преступлений и драм нет. Могут левитировать, владеют телекинезом, телепатией и глоссолалией. Религии в нашем понимании тоже — зачем верить в Бога, если все и так знают, что он есть. Техника на уровне начала XX века, но местным всего хватает, везде следы довольства и труда. Работа в радость, трудятся, чтобы дарить излишки. Не продавать, не обменивать, а дарить, чувствуете разницу? Человек нашего с вами образа мыслей (а в прочих мирах он более-менее одинаков) испытывает острейший когнитивный диссонанс.

Ничего так и не поняв в этом странном мире, кроме того, что принцип «и аз воздам» действует здесь неукоснительно, потому с идеей вторжения даже не стоит пытаться, группа собирается катапультироваться назад, когда утром последнего дня сержант Хо убивает хозяйку приютившего их поместья. Финал классный и совсем в стиле Дукая. За то и люблю.

...Некогда был единый мир, где все соединялось в золотых пропорциях. Niegdyś świat był całością i każdy jego element łączył się z wszystkimi innymi w złotych proporcjach...

МОЙ ГРОЗНЫЙ КОМАНДОР БЫЛ ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК

...– Хотите угадать, что случилось? – спросил он.

– Меррин засел в здании ООН с ядерной бомбой, – жизнерадостно предположил Карл, – и взял в заложники столько делегатов, что сможет кормиться ими до самого Рождества?..

Совсем другой Ричард Морган, не такой, как в «Видоизмененном углероде». Там была ставка на внешнюю зрелищность, игра на контрастах, разного рода блеск и нищета при активной поддержке и участии препаратов. Здешняя история строже, спокойнее, более сдержанная, при том, что завязка совсем чудовищная. Невыносимый ужас начала отбрасывает тень и задает тон всему повествованию, но, к чести автора, в фокусе внимания не монструозный персонаж, способный учинить Такое — нет, на первом плане маленькие люди с их «да и просто хотелось пожить».

Которые, в опровержение всех тезисов о том, что талант пробьет себе дорогу, а терпение и труд все перетрут, изначально лишены перспектив роста, обречены оставаться в пределах социальной страты, обусловленной обстоятельствами рождения. Реальность «Черного человека» — это мир, в котором социальные лифты не то, чтобы работали с перебоями, они вовсе отсутствуют. Эта социальная составляющая важна для понимания реалий книги Мир не испорчен катастрофическими внешними влияниями вроде эпидемии, глобальной войны или техногенного фактора. Он коллапсировал, потому что общество продолжало механически следовать паттернам эпохи потребления, игнорируя необходимость перемен.

На Земле черт знает что творится, колыбель демократии разваливается на куски, религиозные фанатики захватывают власть в чертовой уйме американских штатов, значительная часть населения за гранью нищеты и под угрозой голода. А интересы корпораций направлены единственно на прибыль. Марс в этом смысле особенно перспективен. Мало приспособлен для жизни? Отправим туда особую породу генно-модифицированных людей. Прежде созданные для военных целей, в нынешней мирной жизни неуместны и опасны. Главный герой из числа таких. «Тринадцатый»: оптимальное, после двенадцати неудачных предыдущих вариантов сочетание нетривиального интеллекта с мощью и навыками боевой машины — предмет ненависти и зависти окружающих.

Карл Марсалис поставил свои особые способности на службу человечеству. Он коллаборационист, работает на ООН в качестве агента по обнаружению и захвату (или уничтожению) особо опасных преступников, в том числе других тринадцатых. Впечатляющий успех в условиях дивного нового мира. Севджи Эртекин, в прошлом сотрудница нью-йоркской полиции, в прошлом дочь турецкого эмигранта самой последней до развала волны — ныне агент службы безопасности мегакорпорации КОЛИН. Не менее впечатляющий успех.

Вместе им предстоит найти и обезвредить материализованный кошмар современности — монстра каннибала. Подробно прописанное неоднородное геосоциальное устройство дистопии мира будущего, глубокий психологизм раскрытия персонажей, сложная интрига, много интересных идей, относящихся скорее с социально-философской, чем к научной фантастике. Достойная книга, которая могла бы показаться затянутой, но исполнение Игоря Князева нивелирует этот недостаток.

РОМАН С ПИШМАШИНКОЙ

...Она перепечатала намерения первоначального владельца относительно этой машинки: Зде сь думыс ерд цамо его...

Работ в его фильмографии по числу прожитых лет — шестьдесят три, хотя для вхождения в историю (кинематографа, культуры, историю вообще), одного «Форрест Гампа» хватило бы. Том Хэнкс словно бы опровергает поговорку о червонце, который один всем нравится, у человека недоброжелатели обязательно найдутся — его любят все. И нет, исключительно на этом основании не ожидала от книги немыслимых высот и глубин. Но когда человек тебе интересен, ничто не расскажет о нем лучше, чем то, что он пишет. И, ну да, еще волновалась за него, когда узнала про covid, злилась на дурацкие сплетни в интернете цвета детской неожиданности. Поэтому сборник рассказов «Уникальный экземпляр».

Предчувствия ее не обманули (что касается высот и глубин). Чуда не случилось, нового литературного кумира я для себя не открыла, но это оказалось крепкой и вполне читабельной прозой. Неоднородной по составу и качеству. Тут два весьма недурных фантастических рассказа: «Алан Бин плюс четыре» о космической эскападе облета вокруг Луны четверки остолопов друзей, исполнен в безбашенной стилистике «Автостопом по Галактике», но удивительным образом практичный, рациональный и создает впечатление, что такое реально возможно проделать. Второй

«Нас манит прошлое», как нетрудно догадаться, о путешествии во времени. вернее — в одну локальную точку, Нью-Йорк тридцать девятого, Всемирная выставка. Меня по-настоящему тронула эта история.

Военный рассказ, воспоминания ветерана Второй Мировой «Сочельник 1953-го», ну, что сказать, в «Спасти рядового Райана» про войну круче. Совершенно кошмарный «Спросить Костаса» о нелегальных эмигрантах из социалистической Болгарии, во время чтения которого много раз хотелось крикнуть: «Что за клюква?» Но два кинематографических: «Промотур в Городе Света» и «Кто есть кто», оба о начинающих актерах, очаровательны, исполнены мягкого юмора и нежности. Два рассказа о разведенках: «Месяц на Грин-стрит» и «Здесь думы сердца моего», как по мне — отличные, и ни одна воинствующая феминистка носа не поточит.

И еще пара, как мне кажется, автобиографичных: «Добро пожаловать на Марс», о парне, который отмечает свой девятнадцатый день рожденья катанием на серфе в обществе отца. Он вырос в месте, где хорошие волны, все детство серфил и хорошо управляется с доской. Но дерьмо случается, в какой-то момент попал под волну, и доска, пристегнутая шлейкой, рассекла лодыжку до кости. Как раз в то время, когда отца рядом не было, он еще заранее предупредил, что должен совершить несколько звонков по работе. В трейлере герой папу не находит, ковыляет, оставляя кровавый след, до кафетерия, но и там нет. Спрашивает у официантки, не заходил ли недавно мужчина за большим мокко, та указывает на машину на стоянке: вот та женщина покупала. Подойдя чуть ближе, парень видит своего отца с незнакомкой, они смеются и целуются. И он потихоньку отходит к трейлеру, ждет, а потом ни словом не дает понять, что видел.

«Особенные выходные» о мальчике, которого мама забирает на выходные, родители Тома Хэнкса развелись, он жил с отцом и его новой семьей, а мама там была «воскресная». И, знаете, ничто, как этот рассказ, не раскрывает внутренней сути автора. Бесконечная изумленная благодарность миру за само счастье жить, некритичная любовь к ближним (и дальним), умение видеть вокруг хорошее и дарить его другим. А почему пишущая машинка? Потому что в каждом рассказе присутствуют, не знаю, кажется, Хэнкс влюблен в них. Больше того, умеет сделать так, что читатель тоже полюбит этот милый анахронизм.

РОЖДАЯ ОРГАН ДЛЯ ШЕСТОГО ЧУВСТВА

...Массовое производство портативных солнечных батарей и солярных нанотканей обрушит нефть Рынок всегда об этом знал. Оd czasu potanienia nanotkanin solarnych oraz przenośnych megabaterii; kiedy te ostatnie wejdą do masowej produkcji, ropa ostatecznie spadnie na łeb. Giełda wiedziała o tym o dawna...

В этой части пан Яцек тоже не вполне угадал, нефть и сама по себе имеет тенденцию падать, без участия нанотехнологий. Почему «тоже»? Потому что в здешнем варианте апокалиптики человечество становится жертвой беды, принципиально отличной от тех, с какими сталкивалось прежде — вируса, поражающего не физическое тело, но психику. Хотя, написанный девятнадцать лет назад, «Черный Океан» Czarne oceany, удивляет точными прозрениями подробностей сегодняшних реалий. С требованием самоизоляции в квартирах, но и необходимостью втискиваться в переполненный общественный транспорт, где о социальной дистанции думать смешно.

Однако к роману. Дукая ценим за сочетание интеллектоемкости с потрясающей изобразительной силой. Думаю, не ошибусь, если скажу, что концепция четвертого измерения, к которой с разных сторон и с разной степенью успешности подходит современная литература, именно в его исполнении обретает весомую грубую зримость. Такую, что можно, кажется, потрогать. Хотя прикасаться, и вообще приближаться, ощутимо не хочется. Слишком чуждые человеку свойства обретает в контакте с ним материя и мало кто может рассказать об этом, как Дукай.

Недалекое будущее, около две тыщи шестидесятого года. Нанотехнологии уверенно вошли в быт: легкие сверхпрочные материалы простимулировали взлетное стремление крупных городов вверх. Теперь можно бесконечно наращивать этажность уже существующих зданий, что до проблемы парковок — они тоже решаются посредством подвесных платформ, дирижаблей с нанонапылением, одновременно играющих роль эффективных солнечных батарей. Первоначальная рекламная роль, когда выяснилось, с какой легкостью и степенью надежности эти платформы удерживают груз, сменилась многими утилитарными функциями. Теперь там не только многоярусные парковки, но и жилые ярусы. На земле, правда, круглые сутки искусственное освещение, но чем-то всегда приходится жертвовать.

Информационные технологии тоже не стояли на месте. Дежурным способом оплаты стал чип, имплантированный во внешнюю сторону ладони, при помощи имплантов же выход в виртуальную реальность полного погружения. Одиноким не будешь, индивидуальный цифровой помощник, созданный если и не образу и подобию, то по тому индивидуальному проекту, какой сочтешь для себя наиболее приемлемым, всегда с тобой. Такое себе физически осязаемое альтер-эго с возможностью доступа к твоим собственным подсознательным импульсам и коллективному бессознательному, в придачу к инфобазе сети.

Генная инженерия? Не без того, теперь исходный геном можно корректировать почти до неузнаваемости — были бы средства и желание. Состоятельные люди уже давно моделируют здоровье, внешность и интеллект потомков, меняя начальный показатель почти до неузнаваемости. Забавно, что героине, профессору Марине Вассоне, ко времени событий книги около сорока, то есть, практика генных модификаций должна стать частью жизни примерно в наши дни. И снова он не совсем угадал. Но идея блестящая, потому что Марина не только невероятно умна и выглядит на двадцать с небольшим хвостиком, она еще и являет образец безупречной красоты (нынешние двадцатилетние не такие, к их идеальной внешности добавляют дизайнерски смоделированные недостатки).

Вообще, не совсем понятно, каким образом такого рода вмешательство отразится на генотипе человечества. Мы ведь теперь имеем дело не столько с естественной эволюцией, но и с последствиями неминуемого смешения геномов. А впрочем, поживем-увидим. Пока жизнь полна отменных возможностей для принадлежащих к сотне золотых миллионов (все-таки не к миллиарду, социально-имущественное расслоение в новом мире более ощутимо). Ах да, чтобы не забыть, в новом мире абсолютное большинство граждан добровольно подключает государственный контроль своей жизни 24/7. Ну, потому что так спокойнее (да-да, я тоже вспомнила «Гномон» Харкуэя)

Функционер Николас Хант, довольно циничный (частый у Дукая тип героя) карьерист, разочарован результатами тщательно подготовленной многоходовки. Назначение курировать малоперспективный исследовательский сектор, мало отвечает его амбициям. Впрочем, работать предстоит в непосредственном и тесном сотрудничестве с профессором Вассоне, прекрасной, как Елена Троянская. И вот тут Хант невольно предвосхищает события, Марина послужит катализатором последней войны в истории человечества, как вида.

Они там занимаются психомеметикой. Сейчас объясню, мемы, это такие мусорные слова, выражения, образы, которые, раз увиденными-услышанными-прочитанными намертво влипают в память. На поверхностный взгляд, наибольший интерес могут представлять для рекламы и политтехнологий, на деле область применения много более универсальна. Дело в том, что мемы отличает от обычных слов и выражений высокая степень психоэмоциональной заряженности, именно за счет нее они так легко и беспрепятственно внедряются в сознание. А где взять и как усилить. Ну, есть способы.

Марина, которая спровоцирует своими действиями (да, неприемлемыми с точки зрения морали и попросту преступными), первой испытает на себе влияние нового психовируса, мема-монады, подселяющегося к основной личности, забивая ее, внушая вымышленные воспоминания. Когда элегантная красавица в ресторане дорогого отеля вдруг начинает биться в истерике, раздирая лицо в кровь наманикюренными ногтями и крича, что она не может больше жить — она убила своих детей, поначалу никто ничего не поймет. Тем более, что сын у Вассоне один, уже взрослый и живехонек.

После, когда выяснится, чьими воспоминаниями спровоцирован этот припадок, придет время задуматься о целях, средствах и степени этической оправданности фаустианского стремления к чистому знанию. Это не единственная в романе коннотация к «Фаусту», виртуальный менеджер Ханта Дьявол (помните, говорила о цифровых помощниках?). Так-то да,

Принятие эстетики зла первый шаг на пути к принятию зла, как такового.

Хочу еще только добавить, что идея монад восходит к «Солдатам Вавилона» Лазарчука, там такого рода вирусные психомемы, вытесняющие основную личность, называются кодонами. К вопросу преемственности.

Роман роскошный, очень непростой, объемный и удивительно актуальный.

...Мое рабочее место там, где мои мозги. Gdzie mózg mój, tam biuro moje...

ЭРА ЧУДЕС, ИЛИ ЛАСКОВЫЕ ОБЪЯТИЯ ТОТАЛИТАРИЗМА

...Однажды, через какое-то время, возникнет мир, в котором наконец-то воцарится мир. И тогда появятся новые мужчины, и появятся новые женщины.

И наступит эра чудес...

Расколотый мир Кристель Дабо в основном подчиняется тем же физическим законам, по которым функционирует наш, разительно отличаясь некоторыми деталями. Например? Ось здешней космогонии, Ковчеги. Согласно преданию, некогда единый, мир раскололся на двадцать частей, названных Ковчегами. Они кружат в пространстве, как луны Юпитера или кольцо Сатурна. С той разницей, что материального объекта привязки нет. Есть некая визуальная пустота, непроницаемая, однако, физически, а вокруг обломки-осколки: различные по размеру неправильной формы, обладающие атмосферой и некоторыми постоянными свойствами, вроде годового температурного графика. Например, на родине героини, Аниме условно европейский климат, Полюс ожидаемо холоден, на Вавилоне (опять-таки ожидаемая) жара.

Связь и сообщение между ковчегами налажены, но перемещение, буде необходимость в таком возникает, скорее путешествие, чем туризм — в целом, это конгломерат закрытых, замкнутых на себя анклавов, где странствия не в чести. Управляет каждым Дух семьи, если искать соответствий в известной мифологии — полубог, титан, асур. Огромного роста, обладающие сверхчеловеческими способностями, Духи семей считаются прародителями всех, населяющих ковчег, проявляя очень мало заинтересованности в делах подопечных и вмешиваясь лишь в исключительных случаях. Тогда их распоряжения должны выполняться неукоснительно.

Есть одна особенность, общая для всех — они словно бы подвержены частичной амнезии, вообще очень плохая память. Что настораживает: память — свойство ума, любой успешный управленец должен обладать отменной, а забывчивость часто ассоциируется с деменцией. И однако Артемида Анимы, Фарук Полюса, Поллукс и Елена Вавилона не в состоянии упомнить даже имен и совершенно не выглядят покровителями, к которым имеет смысл возносить мольбы. Всякий известный ковчег моделирует социальное устройство определенной экономической формации: Анима капитализм, Полюс феодализм, Вавилон, куда забросит Офелию третья книга «Память Вавилона» — тоталитарный социализм.

Итак, формально сделавшись к финалу второй книги мадам Торн, фактически героиня пребывает в статусе соломенной вдовы. Супруг, бежавший из темницы при помощи перенятого от нее дара прохождения сквозь зеркала, исчез, никаких сведений о нем Офелия три года не имеет. Возвращенная на Аниму, не может вернуться к прежней работе, музей, которым заведовала, варварски разорен усилиями Наблюдательниц (еще один интересный социальный институт, не вполне тайная полиция, скорее цензура). Изъяты все экспонаты, имевшие отношение к войнам, само упоминание о вооруженных конфликтах табуируется, из памяти вымываются целые пласты, связанные с агрессией. Словно механическое устранение способно сделать былое небывшим и устранить агрессию.

Впрочем, на Аниме это мало кого волнует, кроме непосредственно связанных и пострадавших от нововведений, вроде Офелии или ее деда. Иначе все будет на Вавилоне, куда молодая женщина попадет, ну, догадайтесь, почему. Верно, в поисках мужа. Любовь, что движет солнце и светила была и остается категорическим императивом, толкающим на совершение нерациональных поступков, с зоной комфорта ничего общего не имеющих. Большая умница Дабо и здесь создает оригинальную картину, чем-то похожую на мир крапивинской «Голубятни на желтой поляне». Среднее между Полднем Стругацких и 1984 Оруэлла. Трудно представить? На самом деле, нет. Высокая степень вовлеченности государства в управление делами индивидуумов, жесткая регламентированность всех сфер, имеющая целью максимально улучшить жизнь граждан и отъедающая немалый кусок личной свободы.

И бесконечное: «Славься!» Девушке предстоит найти мужа в этом апофеозе дружелюбного удушения, для чего придется стать студенткой самого престижного на Вавилоне учебного заведения. Легко не будет, гарантирую. К достоинствам книги стоит отнести как описание образовательного процесса, жесткостью напоминающего Vita Nostra Дяченок, так и последовательность в раскрытии основной интриги. Жду четвертой заключительной части.

РОЗА ВЕТРОВ: ОТ АЛИСЫ К НАРНИИ

...Рассказывать о прошлом, утаивая факты о войне, значит искажать историю...

Вторая книга Зеркальной тетралогии Кристель Дабо — редчайший случай, когда продолжение не только не хуже начала, но в чем-то даже превосходит. Блистательно минуя сериальные ловушки — ненужные длинноты, провисающее действие, пережевывание в сотый раз ненужных подробностей — история движется в ровном темпе, обрастает плотью, полнится перипетиями. Одновременно начинает работать кумулятивный эффект сериала: мы уже знакомы с героями, примерно знаем, чего от них ждать, определились с симпатиями-антипатиями вовлечены в хитросплетение интриг — тратить время и силы на прорыв пленки поверхностного натяжения не нужно.

Тут-то и начинается самое интересное. История расколотого мира Ковчегов перестает быть только «Алисой в Стране чудес», обретая черты «Нарнии». В изначальный рассказ о девочке, попавшей в пугающе и странно устроенный мир: Много неясного в этой стране, можно запутаться и заблудиться. Даже мурашки бегут по спине, если представить, что может случиться — вплетается космогонический миф. И нет, здешний Творец полная противоположность Аслану: не создает из пустоты дивный новый мир, но действует в разбитом (похоже, приложив руку к катастрофе). Не сажает детей королями и королевами в Кэр-Паравеле, но насильственно разделяет их, обрекая на сиротство. Не наделяет мудростью, но лишает значительного куска памяти.

И все-таки в основе здешней антиНарнии мощный космогонический миф, придающий повествованию многозначности, сложности, объема Скрытые от читателя и героев подробности, предельно туго закручивают интригу, без того неслабую, удивительным образом не выводя за пределы внимания изначально заявленного. На архетипическом уровне это остается историей Золушки, на общекультурном — Алисы, на романтическом — Анжелики. И это я еще не сказала о детективной линии шантажа и похищений некоторых заметных фигур в общественной жизни полюса, которых Офелии придется разыскивать. Видите, как много всего наверчено. При всем том, ни малейшего ощущения солянки сборной, никакой неряшливости, предельно аккуратно, четко, корректно, психологически достоверно.

Отдельно о романтической линии. В смутные времена, подобные сегодняшним, отношения с ближним кругом меняются: больше думаешь. сильнее беспокоишься, проявляешь заботу и участие. И разного рода любовь-морковь-кровь-брови-и-вновь, от которой в книгах морщилась пару месяцев назад, начинает восприниматься иначе. Есть твой человек на свете. Тот, кто принимает тебя со всеми твоими недостатками, и он тебе дорог, пусть не из тех, кого можно назвать «мистером-Популярностью». вы смотрите в одну сторону и вам есть, за что ценить жизнь. Ах да, и семью, конечно.

...Семейные трапезы обычно проходили очень оживленно. В прямом смысле: солонки летали от одной тарелки к другой, пробки в графинах дребезжали от нетерпения, а ложки устраивали настоящие дуэли, когда на блюде кончался десерт...

Camerawoman или Лучистая колесница, влекомая воробьями

...У меня камера. А тот, у кого камера, устанавливает правила. I have the camera, and whoever has the camera is King and gets to make the rules...

Помните, чем Марс толстовской «Аэлиты», «Принцессы Марса» Берроуза и «Марсианских хроник» Брэдбери отличается от реального? Пригоден для жизни. Неважно, что первый и второй варианты мы считаем наивными утопиями, а в третьем видим изящную метафору. Суть в том, что во всех трех случаях авторская воля оживляет безжизненную четвертую планету. А теперь представьте мир, в котором вся солнечная система цветущий оазис, заселенный людьми. Но это же чушь, такого не может быть, потому что не может быть никогда. И однако же, есть, друг Горацио (далее по тексту).

Безгранично смелая фантазия Кэтрин Валенте создает в Radiance такую параллельную вселенную, где человечество давно расселилось по планетам, колонизировав их и приспособив к своим нуждам, а путешествие между мирами уровнем сложности не превышает поездки в другую страну нашей реальности. В целом колониальная политика повторяет известную по нашей истории, протекторат крупных держав закреплен над планетами, в некоторых случаях влияние поделено. Этот мир не знает революций и мировых войн нашего, а престарелый царь Николай II с супругой, наследником и княжнами приветствует в сорок шестом году Всемирный кинофестиваль в Москве.

И вот с этого места нужно подробнее. Потому что книга, в общем, о кино. Об универсальном языке, понятном всякому, и в силу этого объединяющем человечество. О дочери знаменитого режиссера, с детства снимавшейся в папиных картинах. О Северин Анк, выросшей в удивительную красавицу, которая без малейших усилий стала секс-символом Вселенной и, неожиданно для всех, предпочла сменить положение относительно камеры, встать не перед ней, а за нее — сделаться режиссером документального кино остросоциальной направленности. О съемках ее последнего фильма, который обещал стать бомбой, но закончился несчастным случаем на съемочной площадке и загадочным исчезновением Северин.

Фильм назывался The Radiant Car Thy Sparrows Drew и это требует отдельного пояснения. Дело в том, что название — строка из «Гимна Афродите» Сапфо о лучистой колеснице, влекомой воробьями. Упс, почему воробьями, где богиня красоты и где маленькая серая птичка? Ну, тут дело в том, что воробей вместе с лебедем и ласточкой считаются птицами Афродиты (Венеры, Северин родом с нее). На внешнем, обыденном уровне, воробей птица пандемос (всеобщая), которая живет везде, плодится и размножается, приспосабливаясь к самым неблагоприятным внешним условиям. На эзотерическом воробьи психопомпы — проводники душ в иные миры. Фактически название Radiance заключает сложнейшую метафору кино: эксплуатирующего сексуальность; многократно тиражирующегося (киноаудитория на много порядков превосходит книжную), доступного всем; переносящего зрителя между мирами — все в лучезарном сиянии.

Валенте не ограничивается феерией межпланетных путешествий, романтической линией Девочки, которая хотела устанавливать правила и Мальчика, чьи желания не исполнялись, отчасти лавкрафтианской космогонией. Radiance — это такой нуар в плане эстетики, что еще добавляет книге изысканности и делает ее совершенно непохожей ни на что, читаное прежде. Роскошный роман и думаю, даже перечитаю в русском переводе, который ожидается уже к ноябрю.

...Закрой глаза и послушай, что я скажу. Все живы. Все живы и счастливы. Close your eyes and listen to what I say. Everybody’s alive. Everybody’s alive and happy...

ПИЯВКИ, НАСМОРК И КОМАРЫ ИДУТ В КОМПЛЕКТЕ С ЭКОЛОГИЕЙ

...Я буду странствовать, твоя добро, искореняя зло и смываясь прежде, чем поднимется шумиха...

Ручаюсь, вы не знали, что «мама» Вольхи Редной эпидемиолог. Хотя могли бы и догадаться. То есть, сужу сейчас по своей реакции. Удивление моментально сменилось понимающим: Ну конечно, как она рассказывает об эпидемии чумы в Белории! Страшные страницы воспоминаний сироты задают тон повествованию, с самого начала выводя книгу из-под юрисдикции юмористического фэнтези. На этом стоит остановиться подробнее, хотя бы за тем, насколько жуть карантинных меры, избранных тамошними властями, отличается от мягкого, прямо-таки матерински заботливого: «сидите дома» нашей реальности. А мы стонем, ругаемся, возмущаемся. Вот чес-слово, стоит прочесть начало «Профессии Ведьмы», чтобы понять, как мы феерически счастливы.

Признаюсь, очень долго не могла сподвигнуть себя на чтение Ольги Громыко, когда стопицот знакомых, захлебываясь восторгом, говорили о Белорских хрониках и всяком таком, не раз чувствовала себя тем единственным человеком, который не смотрел «Игру Престолов». Но вот не могла переломить идиосинкразии к жанру. Обилие юных дев непримечательной внешности в комплекте с красавцами вампирами в современной литературе превосходит пределы. А натужные шутки юмора, сопровождающие эти лавстори, смутили бы и Петросяна. Боялась, в общем.

Специально для снобски презирающих низкие жанры — Громыко не такая. Она умница с потрясающим, хотя несколько мрачноватым, чувством смешного. Она не боится детабуировать темы, которые традиционно принято обходить насупленным молчанием, делая это с изяществом и непринужденностью:

...-Но мне не нравится расцветка! Она какая-то неживая! — возражала женщина.

-Так возьмите на саван! — тут же нашелся торговец...

...С вами я соглашусь пойти только на кладбище, при условии, что вас будут нести, а меня подрядят заколачивать крышку...

...-Был у древних такой обычай — хоронить живую жену вместе с почившим супругом.

-И жена не возражала?

-Возражала, но недолго...

И это немало примиряет с неизбежной предсказуемостью сюжета. Она незло посмеивается над героиней-рассказчицей, которую трудно не идентифицировать с автором, хотя бы отчасти:

...Крина ободряюще кивнула и удалилась на кухню, оставив меня наедине с моим интеллектом, то есть практически в одиночестве...

И очень хороша в обращении со словом.

...О, как она выражалась! Это были исключительно цензурные слова, но собранные воедино, производили ошеломляющее впечатление...

Я ВОРОНА, Я ВОРОНА, НА-НА-НА-НА...

...Ворона идеальна по размеру и по самой природе. Она может безопасно проникать куда угодно, не привлекая внимания.

«Учение дона Хуана» Кастанеда

Интеллектуальное фэнтези Джона Краули по сути постмодернистская проза серьезная :сложная, предполагающая в читателе изрядный культурный багаж и начальные эзотерические знания. Автор специализируется на криптоистории. Это не то же, что альтернативная история, в нескольких словах, не «что было бы, если…», а «вот так на самом деле все было!» – альтернативные корни известной истории. Излишне говорить, о том, что он хорош необычайно, кто прочел «Маленького. Большого», сам имел счастье в том убедиться. На русский переведены еще три первых книги тетралогии «Эгипет», тоже совершенное читательское счастье. Я влюбилась в Краули прошлой зимой, перечитала у него все или почти все, многое в оригинале. Новому роману, да еще на русском, радовалась как подарку судьбы.

Смущало заглавие , в котором единственным знакомым словом были «руины». «Ка: Дарр Дубраули в руинах Имра» выглядит и звучит чудовищно. Я не из тех читателей, для кого забава «пни переводчика» дежурное развлечение, однако, сравнив Ka: Dar Oakley in the Ruin of Ymr оригинала с жутью переводного заглавия, хотела бы спросить Ефрема Лихтенштейна, сами-то вы, как не чувствуете неуклюжести своей лексической конструкции? Для чего не оставить было имя героя Дарром Оукли? Или, если казалось необходимым обозначить его сродство с дубом, почему не перевести целиком, есть же варианты «Хоббита», где Бильбо назван Сумкинсом. Что за тяни-толкай «Дубраули»?

Ка Дарр – ворона (в смысле, не ворон, но самец вороны), который поведает подлинную историю цивилизации с родоплеменных времен до грядущего коллапса истории. Интересно, мрачно, несколько чересчур физиологично, как на мой вкус. Хотя тут уж некуда деваться, раз в качестве психопомпа (проводника между мирами) выбран не милый воробушек или прекрасный олень, но птица свалок и помоек. Смирись и учись получать удовольствие. Попутно знакомясь с огромным количеством орнитологических сведений: жизнь ворон, социальное устройство стаи, гнездование и парование, выведение птенцов и воспитание. Странная любовь к блестящим побрякушкам, кормление, эта часть способна глубоко ранить нежные натуры. Но я вам скажу: глядя на то, что род людской уже сотворил с планетой и продолжает творить — не нам носы воротить.

Его жизнь началась на заре цивилизации, волею случая и собственной неуемной любознательности, умный птах станет другом и спутником шаманки, с которой предпримет первое странствие в мир мертвых. Девушка по имени Лисья Шапка отправится туда за главной мечтой человечества, бессмертием, да не сумеет удержать, добыв. Дар достанется Дарру, который о том не просил, и всякая смерть с той поры станет сопровождаться для него возрождением с полной суммой накопленных в прежних жизнях знаний — мечта платонианца. За тысячелетия истории Дарр и его подруги воплотят множество мифологических сюжетов, от Гильгамеша до Орфея.

К концу истории Дарр придет безумно усталым, обретя последнего друга и собеседника в лице героя-рассказчика — больного старика потерявшего все, что было ему дорого и доживающего дни на руинах Имра. Имр в реалиях романа — это наш с вами мир, окончательно загибающийся совокупностью многих факторов, среди которых наша роль не последняя. Загаженный мир, совершенный коллапс, конец истории. Что, все так безнадежно? Нет, Джон Краули в сути — вестник горних сфер, знающий, что мир, неправильный и несправедливый в миллионах локальных случаев, глобально устроен правильно и справедливо. Есть надежда.

В НЕБЕ НАД НАМИ ГОРИТ ЗВЕЗДА, НЕКОМУ, КРОМЕ НЕЕ, НАМ ПОМОЧЬ

...Гигантская паутина раскинулась по всей обитаемой Галактике, каждый индивидуум узелок сети, каждое событие, словно колыхание, которое движется через всю сеть, растягивая или сжимая. Я хочу схватить такую волну, и поместить эту сеть в свой роман...

Сократово: «Чем больше я знаю, тем больше понимаю, что знаю мало» применимо не только к сферам чистого знания. Любая область твоих интересов, на старте дарит ощущение почти запредельного могущества и всеведения. По мере дальнейшего продвижения, серией щелчков по носу, развеивая заблуждение. А после уж и удивляться перестаешь, открывая целые пласты, о каких представления не имела. Есть, от чего прийти в отчаяние? Или порадоваться, что в ближайшую сотню лет скучать не придется. Это к тому, что о Самюэле Дилэни даже и не слышала до последнего времени, хотя фантастику люблю с детства, читаю ее много и льстила себе надеждой, что представление обо всех значительных фигурах имею.

А между тем, он один из столпов жанра, увенчан самыми престижными наградами, к двадцати пяти годам имел написанными девять романов и провозглашен критиками лучшим фантастом современности. То было в шестьдесят восьмом, оговорюсь. Полвека назад. После звезда Дилэни не то, чтобы закатилась, он писал сложную постмодернистскую прозу с философским подтекстом, обращался к гендерной теме и проблемам секс-меньшинств. Делал изысканно непростые вещи, которые немало способствовали выходу фантастики и фэнтези из гетто недожанров. Но в конце восьмидесятых имел неосторожность опубликовать шокирующе откровенный автобиографический роман, который оттолкнул от него поклонников и на долгие годы подверг остракизму. Снова издавать, в том числе в России, стали лишь в последние годы.

«Нова» написана в шестьдесят восьмом. Сегодня роман воспринимается не то, чтобы устаревшим, но ретро. Есть стилистические и лексико-семантические признаки, по которым относишь произведение к определенному времени, как правило, не ошибаясь. Что не умаляет достоинств, но неминуемо помещает в событийный контекст времени написания. Дело даже не в тенденциях развития, которые неверно диагностируют авторы, вроде отсутствия у человечества, покорившего галактику, возможности связи по типу нынешней сотовой или доступа к информационным поисковикам — за необходимой приходится лететь в другую солнечную систему. Важнее другое: романтика, утопически демократичные настроения времени детей-цветов и контркультуры резко контрастируют с нормами социально-имущественного расслоения дня сегодняшнего.

То есть, понимаете, именно такая книга лучше любого социологического исследования дает представление о том, насколько далеко, при внешней унифицированности и открытости современного общества, мы ушли в сторону кастового разделения. Гению-миллиардеру-плейбою из современного романа, буде ему придет охота совершить трансгалактический перелет на собственной яхте, ни при каких обстоятельствах не придет в голову подобрать экипаж в порту. Ситуация немыслима, сегодняшняя логистика, предполагает непременное участие менеджера по подбору персонала и прочие статьи корпоративного протокола.

Три социальные страты, представленные в романе наследником галактической империи капитаном Локом, представителем среднего класса интеллектуалом Катином и сиротой без роду-племени, полунищим Мышонком не только не разнесены в романном пространстве сколь возможно далеко, но активно, несколько даже запанибратски взаимодействуют. Так могли бы общаться в коммуне хиппи молодые люди из разных социальных слоев, на сегодняшний день подобное анахронизм. Да, их объединяет то, что все трое выражено творческие натуры, но нет, никакое душевное родство с позиций современности не снивелирует различий. Даже не только между Локом фон Рэем и его экипажем, но, скорее всего, социальная дистанция между писателем и музыкантом окажется намного более серьезной.

Это никоим образом не умаляет достоинств романа. Он прекрасен. Картины далекого будущего вселяют гордость и боль за человечество, покорившее пространство, но не избавившееся от социального неравенства. А разве ты только что не о том говорила? Не совсем. Роман, при всем новаторстве — калька с имущественных отношений начала века (даже не третьей четверти, когда был написан). У богатых все, у бедных — только тачка на руднике. Меж тем, машины сейчас у всех, все сидим за компьютерами, все мобильниками пользуемся — от аристократов до дегенератов. Железо отличается, софты одинаковы.

Да и будет цепляться к тому, как он все не угадал. Сюжет такой. Наследник могущественной галактической империи Плеяд Лок фон Рэй, одержимый мыслью о реванше давнему другу-сопернику Принцу Рэду из династии Драконов (старая аристократия, в противовес нуворишам фон Рэям) и желающий завоевать его сестру Руби, но главное — перераспределить расположение сил во вселенной (Ого! А вы как думали, по мелочи не играем). Так вот, Лок собирается ни много ни, ни мало, пройдя в непосредственной близости от Новой в момент вспышки, зачерпнуть пару тонн невероятно редкого и ценного элемента Иллирия. Полстакана этого энергоносителя хватило бы на терраформирование планеты, размером с Землю, трех-четырех — чтобы уничтожить несколько солнечных систем.

Впечатляет? Не то слово. Красивая книга. Яркий мир будущего, дивная сиринга — после такой инструмент создания объемных иллюзий появится у многих авторов. Интересная эзотерическая составляющая — карты таро играют немалую роль в сюжете. Подозреваю, что Дилэни, по примеру Филиппа Дика с «Человеком в высоком замке» и Книгой перемен, пользовался колодой таро Тота для сюжетного построения. Язык романа, об этом много говорят, чудо поэтики. К сожалению, русский вариант ограничивается чуть комичными инверсиями и речевыми конструктами по типу высказываний магистра Йодо. Но книга реально крутая. И да, Лок охотится за своей Новой, как капитан Ахав за Моби Диком.

РАСКОЛОТЫЙ МИР

...Для всех посторонних, пока я не решу иначе, вы будете считаться компаньонкой моей тетки. Я привез вас с другого ковчега, чтобы ее развлечь. И если хотите облегчить мне задачу, прошу держать язык за зубами. А главное, не обращайтесь со мной как равная – это может вызвать подозрения....

Когда о книге одновременно говорят, что она напоминает о мультфильмах Хайяо Миядзаки, «Темных началах» Пулмана, «Анжелике» супругов Голон, романах Джейн Остен, Жюля Верна, «Игре Престолов» и фильме «Гранд-Будапешт» — тогда надо читать (хотя мне одного Миядзаки хватило бы). Удивительно, но отголоски всего перечисленного действительно слышны в романе француженки Кристель Дабо, что не мешает воспринимать его оригинальным, удивительно цельным и ни в коем случае не «сделанным». Знаете, бывают такие книги, и во множестве, с которыми словно видишь, как автор морщит лоб, просчитывая: а возьму-ка я вот эту злободневную тему, сдобрю вон теми типажами (публика любит таких), приправлю актуальными в нынешнем сезоне трендами и модной лексикой, проперчу маргинальными ситуациями для тех, кто предпочитает погорячее — можно подавать. Пипл хавает, даже и не без удовольствия.

Не так с «Обрученными холодом», первым романом тетралогии Дабо «Сквозь зеркала». Ассоциативное богатство, которым он одаривает читателя, проистекает из констатации, что все мы стоим на плечах гигантов и лишь добавляет удовольствия от чтения тем, кто умеет протягивать нити, не отнимая радости у прочих. Здешнее мироздание не опирается на законы природы, действующие в нашей реальности. В космогонии Дабо, в прошлом единый мир, разбит создавшим его божеством на осколки, ставшие Ковчегами. Каждый из них представляет собой что-то, вроде маленькой планеты или, скорее, астероида, как в «Маленьком Принце», между которыми налажена связь и возможны путешествия.

Одни больше, другие меньше; климат и обычаи на каждом свои; нет четкого соответствия знакомым социальным формациям и базису: на родине героини это развитой капитализм, в полярном ковчеге — скорее феодализм. Обязательно присутствует магия, но формы и способы применения различны и четко локализованы. Так жители Анимы (оживления) искусны в обращении с предметным миром, у них и повозки самодвижущиеся без применения энергоносителей, и вещи порой ведут себя своенравно. Зато в умелых руках сломанная сама себя ремонтирует. И любая может рассказать собственную историю. Собственно, Офелия, героиня, профессионально занимается чтением истории вещей, заведует музеем на Аниме и ни о каком замужестве не помышляет. Возможно, подсознательно отдавая себе отчет, что немного найдется достойных претендентов на ее прелести, а кого-попало не нужно.

Что, такая страхолюдина? Нет-нет, обычная девушка, даже довольно симпатичная, волосы густые, глаза красивые. Но в ее жизни был эпизод, когда училась проходить сквозь зеркала (умение абсолютно уникальное, даже для представителей этой замечательной семьи), и застряла мошкой в янтаре между двух пространств. Полученная тогда психотравма наложила отпечаток на дальнейшую жизнь, сделала прежде изящную грациозную девочку неловкой и неуклюжей. Такой себе вариант «33 несчастья» в быту. Хотя путешествовать через зеркала Офелия таки научилась — она настоящий гладиатор. Но к замужеству совершенно не стремится, благополучно отказала в сватовстве парочке кузенов, однако ничего не может поделать, когда с Полярного ковчега прибывает высокопоставленный гость не то, чтобы просить ее руки, а просто взять в жены. Потому что Духи Семей решили так между собой.

Стоп, а это еще что за звери? Не то, чтобы звери, хотя людьми их тоже не назовешь — мелкие боги. Покровители ковчегов, статями, всемогуществом, долгожительством превосходящие любого рядового жителя подведомственной территории. В дела смертных обычно не вмешиваются, погруженные в сложные задачи гармонизации вселенной на отдельно взятом участке, но уж если что решили — подчинись или сдохни. Офелии и ее жениху Торну остается подчиниться (помереть, правильно, всегда успеем). Интендант финансов полярного ковчега не то, чтобы красавец, но росту очень высокого, с миниатюрной Офелией составляют несколько комический дуэт, и жениться тоже не рвется. Но надо влить свежую кровь в жилы династии. А чтобы вы не подумали, что девушке уготована участь Ярославны-королевы Франции, за которой мамки-няньки в городе Лютеции (будущем Париже) бегали с пуховыми подушками, чтобы, не дай бог, не споткнулась где — разочарую.

Помолвка делает Офелию объектом ненависти, направленной на жениха, а ненавидят его на родине многие. Отчего? Ну, причин много. Во-первых, клановая вражда. Помните об особых сверхспособностях каждой семьи? На Полюсе не единственная, как на аниме, а три, перманентно враждующих: Драконы причиняют боль на расстоянии, Миражи создают удивительно всеобъемлющие иллюзии, Третьи, не помню, как зовут — искусные дипломаты. Но Торна ненавидят не только чужие, а и свои, он бастард, и там куча скелетов во всех возможных шкафах, связанная с происхождением и личностью жениха. Потому сразу по прибытии Офелия должна либо погибнуть от ножа, кинала или иной какой напасти, либо затаиться, скрывая подлинное лицо под личиной: сначала компаньонки торновой тетушки, после лакея.

Захватывающе интересная история, на самом деле похожая даже не на «Ходячий Замок», которого не очень люблю, но на «Унесенных призраками» (обожаю). И ни на что читаное вами прежде, не похожая — гарантирую.

КАК-БУДТО Я ВСТРЕЧАЛ, ИМЕН ЕЩЕ НЕ ЗНАЯ, ВАС ГДЕ-ТО ТАМ, ТОГДА...

- Вы, в массе своей люди ограниченные, хотя и предпочитаете об этом молчать, призваны спасать людей, ограниченных куда меньше, от тех, кто, грубо говоря, всемогущ. Слабые защищают средних от сильных. Парадокс, противоречащий природе.

- Люди вообще противоречат природе!

Всех хороших писателей знать невозможно. А надо стремиться? В идеале — да. Не столько за тем, что хорошая книга доставляет удовольствие в процессе и дает пищу для ума после (продуктивнее, чем загоняться заведомо нерешаемыми вопросами). Сколько потому, что делает картину мира целостной. Не пустой звук для русскоязычного пространства. Не умеющие вспомнить предков дальше третьего колена, мы в массе лишены корней. А важно понимать, кто на ком стоял и что из чего произошло, такое себе: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова — мы так устроены.

Связная картина, которую можешь воспроизвести на уровне отдельного предмета, ввязывает недостающие волокна в ткань мироздания на всех уровнях, укрепляет тебя, дает ощущение. что ты не пыль на ветру. Это вступление к тому, что книг Владимира Покровского не знала совершенно, при том, что фантастикой всегда интересовалась, а он состоявшийся писатель много издавался, начинал в Союзе, но и в новой России выходили книги. Первое, о чем подумала после «Танцев мужчин»: в конце прошлого века у нас была классная фантастика, Второе: теперь знаю, из чего вышло раннее творчество Лазарчука, оказавшее влияние на дальнейшее развитие жанра. Преемственность, о которой говорила раньше.

Роман описывает день из жизни «пауков» — службы, призванной находить и обезвреживать мутантов. Мутация в мире книги обладает высокой степенью вирулентности, можно заразиться через прямой контакт с носителем или предметы обихода (знакомая ситуация, не правда ли?). Инкубационный период очень короткий, на первом этапе зараженный испытывает эйфорию, на втором его физическое тело претерпевает существенные изменения и начинают проявляться сверхспособности: многократное увеличение физической силы и ментальных возможностей, телепатия, левитация. Печально, но этим не заканчивается. На третьем этапе взрыв агрессии с разрушительными последствиями для окружающих.

Своевременная изоляция зараженного может замедлить или даже заморозить процесс, нахождение в контакте с другими мутантами, особенно на поздней стадии, служит катализатором взрывного развития. Результат — жертвы и разрушения. Вердикт: бороться доступными способами, с каковой целью создана скаф-служба, по принципу любой силовой структуры: призванные защищать население, этим населением презираемы и ненавидимы ( сленговое «пауки» оттуда). Постоянная необходимость решать нерешаемые, с точки зрения морали, задачи. Работа, по сути, палачей — но ведь другого варианта нет? Или есть?

Классная книга. Очень непростая и неожиданно актуальная во время перемен. С героями, поставленными перед невероятной сложности моральным выбором, когда добро не из чего сделать, кроме как из зла, потому что кроме зля ничего нет. По крайней мере, так кажется.

Их танец лишен был даже намека на радость, на хотя бы самое мрачное удовлетворение, их танец был тяжелой работой, приносящей тоску, убивающей самые смутные надежды. А музыка становилась все веселее...

И АЗ ВОЗДАМ?

В ряду интересных фантастов новой польской волны: Гжендович, Збешховский, Комуда, Майка — Яцек Дукай занимает место некоронованного короля. О нем говорят, как о преемнике традиций Станислава Лема, его чрезвычайно сложная, богатая на референции интеллектуальная проза, будучи твердой фантастикой, одновременно несет на себе черты изысканно декадентского постмодерна. Иными словами — сильно не для всех, но очень круто.

Апокалипсис в рассрочку. Аpokalipsa na raty.

Война это зверь. Живой организм, паразит на человечестве. Растет из политики, экономики, религии, страха — и все пожирает. Wojna to zwierzę. To jest żywy organizm, pasożyt na ciele narodów; on rośnie z polityki, ekonomii, religii, strachu, z wszystkiego; wszystko Pożera

В книге, которую читала я, две повести. Титульная «Кшаврас Выжрын» — военная проза, альтернативная история, экономная в части действия и диалогов, но философская составляющая не стеснена в изобразительных средствах, являет собой развернутые и сложные пассажи. «Кшаврас...» написан в конце девяностых и с точки зрения политкорректности в отношении России довольно нелицеприятен. Кто-то может даже назвать его русофобским. Не я, авторская позиция четко прописана и от симпатии к терроризму предельно далека.

Выжрын полевой командир, партизанящий на российской территории, хотя в хаосе альтернативной реальности этой книги черт ногу сломит, какая местность кому принадлежит. Это мир, в котором Первая Мировая плавно перетекла в мировую Революцию (помните: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем»?), и перманентно очагово длится следующие шестьдесят лет, вспыхивая с новой силой после смерти Сталина, прожившего в мире повести гораздо дольше.

Персонаж, чьими глазами мы видим происходящее, американский журналист Смит прикомандирован к легендарному краснорукому: в прямом — он мутант (в войне было однажды применено ядерное оружие), и переносном (руки по локоть в крови) смыслах для ведения летописи его подвигов, которые становятся основой для комиксов, мультиков, голливудских блокбастеров. Из Кшавраса лепят супермена, а его зверства представляют не иначе, как героизм.

Интересная и очень непростая книга о манипуляциях массовым сознанием, о соотношении цели и средств, об искажении истины, осуществляемом посредством тебя, без твоего согласия, которому не можешь противостоять. Очевидна параллель с «Мостом Ватерлоо» Лазарчука, где хаос и бессмысленная беспощадность бойни под маской Священной войны тоже показаны глазами кинохроникера. И тот же безнадежный финальный вывод: война пожирает все, а результаты усилий, направленных на сохранение истины будут уничтожены, снивелированы или искажены до полной неузнаваемости, Жесткая брутальная и очень крутая проза.

Пока ночь. Zanim Noc

Потому что только одна мысль, одно впечатление, одна деталь до сих пор оставались все же ясными и отчетливыми: немного испуганное, детское восхищение-сколько тут жизни...! Говорил: Жиды, думал — жизнь.Bo tylko jedna myśl, jedno wrażenie, jeden detal ostał się do dziś jednako jasny i wyraźny: dziecięcy podziw – ile tu życia…!Mówił: Żydzi – myślał: życie.

Во фразе, вынесенной в эпиграф, я намеренно не заменила национальность на политкорректное «евреи», не только потому что удвоенное «жи» не звучит с ним должным образом, но, главным образом за тем, что Польша была и остается страной, в которой антисемитские настроения традиционно сильны. Здесь ключ к пониманию этой небольшой, но очень сильной повести. В двойственности социально одобренного отношения к людям определенной нации, как к принадлежащим ко второму сорту. Детское восхищение яркостью, витальностью, полнокровием жизни, поразившим героя, когда отец взял его с собой, отправляясь по делам в гетто, не порождает когнитивного диссонанса, желания понять, почему эти красивые люди заперты в пределах района. Просто так положено. После, во время войны, депортация и убийство евреев, будет восприниматься с тем же равнодушием.

Герой, Ян Генрих Трудный, такой беспринципный комбинатор коллаборационист, сколотивший капитал в годы Второй Мировой. Помните это: кому война, кому мать родна? Поляк с немалой долей германской крови, он ловко ведет дела с немцами, неустанно приумножая своей фирмой импорт-экспорт благосостояние — будет, что оставить наследникам. Трое их у него. Старший сын уже не особо нуждается в родителях, разве что помочь в карьере или посодействовать в решении какого деликатного затруднения. Но есть еще малыши близнецы, сын и дочь, отрада грядущей старости. Хотя о старости им с женой думать еще рано. Он мужчина хоть куда, она цветущая красавица. Отцветающая, когда в постели, прижимаясь к мужу, спрашивает: Любишь ли меня по-прежнему — искренне отвечает: Люблю. Но ответил бы с той же истовостью, вздумай она спросить днем, неизвестно. Впрочем, днем не спрашивает, дел по хозяйству хватает. А родители Трудного любят невестку так, что иногда ему начинает казаться, что это она их дочь. Идиллия.

Состоятельному человеку надлежит жить в достойных его условиях, Трудный покупает (совсем по дешевке, он гешефтман хоть куда) трехэтажный дом. Совершенно «убитый», но деньги, нужные связи и организаторские способности творят чудеса. Вскоре трудно представить более уютное семейное гнездо. Так продолжается пока Конрад, старший, не предпринимает исследовательскую экспедицию на чердак, где в заваленном хламом сундуке обнаруживаются два мумифицированных трупа — девушки и ребенка. Запах вот только, будто их неделю назад убили. Никто, кроме хозяина, не ощущает, но он явственно. А когда патруль увозит останки, начинается для героя новая жизнь, интересная, но невеселая.

Он видит, как бьется, зависнув в пространстве, громадное сердце (килогерцы сердце разрывают). И каждая пульсация вселяет ужас. Комнаты дома то ощутимо сжимаются, грозя раздавить, то разрастаются до пределов неимоверных. Откуда-то прознавший о странностях дома офицер Анненербе фон Фаульниц в сопровождении еврейского профессора, знатока каббалистики, приезжает туда. Садится в кресло в кабинете, да тут же и делается неживым. Вскрытие после покажет, неудивительно, что он был мертвым, удивительно, что прежде жил — львиная доля внутренних органов отсутствует.

Задействовав связи, Трудный выходит на полицейского, в начале войны осуществлявшего депортацию еврейских детей в лагерь, и узнает, что именно в этот дом их поместили на ночную передержку, когда транспорт из-за сбоя графика должен был задержаться до утра. Завести детей завели в сопровождении двух конвойных, а вывести утром не смогли. И попытки штурмовать дом привели лишь к смерти полицаев. В конце концов, в здание пустили Циклон В, после чего двадцать восемь детей вынесли оттуда. Вечером входил сорок один человек. Дело замяли от греха

А потом к герою подходит дочурка и говорит, что теперь им с братом нельзя выходить из дома, не то будет как с фафальницем — «Он» так сказал во сне, который приснился им обоим. Трудный узнает в словах девочки искаженное «фон Фаульниц» и бросается на поиски того, кто поможет снять с дома заклятье. Будет страшно, интересно, горько. Кто читал «Лед», «Иные песни» и «Неидеальное совершенство» поймет, из чего выросла фирменная психоделика Дукая.

СОВЕРШЕННЫЙ НИКТО, ЧЕЛОВЕК В ПЛАЩЕ...

У меня есть мой Шатобриан, у тебя твой Гектор, а когда мы устанем от работы, мы будем с тобой трахаться.

Роман издан в две тысячи втором, а описывает события, происходившие несколькими годами раньше. Тогда компьютер уже вошел в жизнь продвинутых пользователей как высокотехнологичная замена печатной машинки, но мыло и выделенный интернет еще не стали повсеместной реальностью. Самым быстрым и наиболее современным способом связи был факс (ныне забытый). Бурное развитие сотовой телефонии вот-вот начнется, но о мобильном телефоне герой и его окружение пока даже не думают. Это вещи, которые нужно помнить, потому что действие достаточно плотно ввязано в хронотоп.

Герой, переживший трагедию смерти жены и сыновей в авиакатастрофе, погружен в жестокую депрессию, которой не могут излечить гигантские страховые выплаты (все члены семьи были застрахованы) и компенсация от авиакомпании. Но страдать, будучи обеспеченным, совсем не то же, что страдать в бедности. По крайней мере, он может позволить себе взять академический отпуск в колледже, где преподает и начать раздавать направо-налево эти деньги, где каждый цент полит кровью дорогих ему людей. Делает пожертвования на благотворительность, учреждает грант в память жены, подумывая о том, чтобы и самому расстаться с жизнью. Попивает.

В моем пересказе излишне цинично, но у Остера это безоговорочно принимаешь, на то он и мастер. Так продолжается, когда в какой-то обзорной передаче о звездах немого кино для полуночников (депрессия сопровождается нарушениями сна) он видит фрагмент из фильма Гектора Манна. И смеется впервые со дня трагедии. Не достигший славы Чарли Чаплина и Рудольфа Валентино, этот артист словно бы объединял в себе их достоинства: воплощая тип романского героя-любовника с усиками в ниточку и в безупречном белоснежном костюме. И одновременно трогательно смешного маленького человека, чья истовость в желании преуспеть постоянно подвергается разного рода напастям.

Желая побольше узнать об актере, герой предпринимает некоторые изыскания (времена догугловы, помните?). И выясняет, что Гектор Манн, о котором известно совсем немного, был восходящей звездой немого кино в пору его заката. То есть, непосредственно перед появлением звуковых фильмов, знаменовавших закат жанра. А в звуковой Голливуд ход ему был бы заказан из-за сильнейшего акцента, Манн был эмигрантом. Так или иначе, в рассуждении дальнейшего творческого пути остается пользоваться сослагательным наклонением. Потому что в расцвете славы двадцатидевятилетний актер бесследно исчез. А последовавшие за ревущими двадцатыми годы Великой депрессии, потом война и вовсе вытеснили его из коллективной памяти.

Все вместе так глубоко цепляет нашего героя, что смертельная хватка депрессии ослабевает, а у него появляется интерес — написать монографию о Гекторе Манне. Благо, средства позволяют путешествовать. Дело в том, что копии одиннадцати фильмов артиста прихотливо разбросаны по кинохранилищам в разных городах Америки и мира, посмотреть их, как мы сегодня могли бы хоть десяток фильмов за день, невозможно. Работа над книгой захватывает рассказчика целиком, а через некоторое время после публикации, он получает письмо, которым некая Фрида извещает, что Гектор жив и хотел бы встретиться с автором монографии.

И это только начало. Там столько всего будет: о сладком чувстве победы и горьком чувстве вины. О жизни, которая дарит надежду там, где надежды нет, и о смерти, берущей свое с безжалостной неотвратимостью. О любви и дружбе, внимании и понимании, горьких потерях и неожиданных находках. Отличная книга. Захватывающий сюжет, глубокий психологизм, обаяние мягкого ретро.

ВСЕ ТАМ БУДЕМ

»- А еще он украл брюки у Сестры Священника. Сын Шаниня Лиама и какие-то ребята из Старого Леса видели их на дочери Придорожника, когда она была на болоте. Только поверх них она носила платье.

- Это та кошелка, с которой мой сын водится? Да! Теперь она будет сниматься на карточки в этихз брюках. Еще больше позора моему сыну.»

Ирландская литература, она такая, хм, своеобразная. Я довольно много и разной читала, встречаются и относительно легкие для восприятия авторы, как Джон Бойд, Анна Бернс или Салли Руни. Но Мартин О`Кайнь пополнит в моей табели о рангах ряд условно сложных. Не сравнивая уровня дарования — Джойс, Беккет, Флэнн О'Брайен в равной степени прекрасны и нечитаемы. Теперь список книг, которые имеет смысл помечать ярлыком: «Выполнено профессионалами. Не пытайтесь повторить в домашних условиях» пополнит «Грязь кладбищенская». То есть, если вы без памяти влюблены в Изумрудный остров, а день св.Патрика отмечаете с истовостью собственного дня рождения, то вам сюда. В противном случае, настройтесь на то, что будет трудно.

Почти четыре сотни страниц население отдельно взятого ирландского кладбища перемывает кости соседям, собачится друг с другом за украденную когда-то при жизни корзину торфа, не отданный вовремя фунт, разбавленный стаканчик виски. Все с ехидством советских приподъездных старушек и взаимной ненавистью, которой не помеха ни время, ни посмертье. В какофонию коллективного потока сознания вплетены две основные темы: история сестер Падинь, которые любили одного парня и трагедия старого Учителя. Эти линии разворачиваются во времени, следить за ними интересно, а завершается все неожиданно. Не скажу, как. В общем, набравшись духу — можете таки попробовать читать.

Максим Немцов назвал это самым болтливым кладбищем на свете. Не могу не согласиться. Оно не только болтливое, но еще и невероятно склочное. высокая трагедия здесь низведена до уровня фарса. Мы уже встречались с говорящими покойниками в «Истории с Кладбищем» Нила Геймана и «Тихом уголке» Питера Бигля, в обоих случаях это были захватывающие, печальные, романтичный, но и парадоксально жизнеутверждающие истории. С O`Кайнем в точности наоборот. Подавляющее большинство насельников этого погоста при жизни были людьми грубыми, ограниченными, злонравными — такими и остались. Хотя, знаете, у Ирландии из всех западных стран больше всего сходства с Россией. Тоже воруют и пьют, дураки и дороги. Так что, вполне возможно, общий язык будет легче найти, чем кажется.

«И как только восходил молодой месяц, ноздри его исторгали три сопли: одну золотую, одну серебряную и одну старинную гэльскую соплю.»

НЕПРИЯТНОСТЬ ЭТУ МЫ ПЕРЕЖИВЕМ

»...Марсианцы напали, — сказал он шепотом. — Нынче пожаловали к нам в мэрию. Власть теперь ихняя, так что все. Сеять уже запретили, а теперь, говорят, желудки всем вырезать будут. Желудки им зачем-то нужны, представляешь? Я этого дожидаться не буду, желудок мне самому нужен...»

Стругацкие на то и гении, что написанное ими остается современным в спокойные времена, а в кризисные обретает актуальность необычайную. Вы ведь согласитесь, что переживаемое (пережидаемое?) нами сейчас — кризис. И все как у них: толком ничего не известно, сколько продлится и чем закончится, неясно, средств обнаружения и защиты нет, зато во множестве директивы и предписания. Которые кажутся, мягко говоря, странными. Но мы, конечно, подчинимся, тем более, что это для нашего же блага и говорят, по девятнадцать с половиной монет станут выплачивать. Хотя только в столице.

Провинциальный городок, где жители с обыденностью растянутых треников носят имена богов и героев греческого пантеона, но канализации нет и дерьмо (sorry) продолжает вывозить золотарь, живет обычной жизнью. Ни хорошо, ни плохо, обыкновенно. Рассказчик, учитель астрономии, вдовец, имеющий взрослую дочь, Аполлон (Феб — иногда запросто обращаются к нему приятели). Более всего озабочен размером предстоящей пенсии. Вопрос не праздный: выслуги тридцать лет, прерывавшихся только призывом на войну, за это полагается первый разряд и сто пятьдесят монет. Однако есть опасения, что три года в плену вычтут из беспорочной службы, больше того, объявят, бросающими тень на весь стаж. и тогда светит третий. А это монет девяносто, почувствуйте разницу.

В первом случае сотню можно будет отдавать, хм, домоправительнице на хозяйство, а на оставшийся полтинник вести достойную жизнь, не отказывая себе в книгах и журналах, вечером пропуская стаканчик-другой коньяку в трактире. а главное — марки. Можно будет без помех отдаться страсти всей жизни. Во втором останется затянуть пояс потуже, поставив на радостях жизни крест. И вы бы переживали, и я. А тут еще эта негодница дочь Артемида, спуталась-таки с секретарем управы Нимродом. и это при живом муже! Правда Харон в командировке, а когда и не в командировке, вместо того чтобы драть молодую жену, не покладая, ну, вы понимаете, предпочитает вести разговоры с приятелями про всякие фашизмы, коммунизмы и прочие -измы. Вот и договорился. Но скандал все равно не нужен.

И вот на фоне всех этих животрепещущих вопросов, смутные слухи о вторжении марсиан сначала кажутся полной чушью. Но время идет, существенно ничего не меняется: ну, сняли мэра; ну, очередная борьба с наркотиками (которые существенно ухудшают качество желудочного сока); ну фермерам выплачивают недурную компенсацию за согласие отдать посевные площади, прежде занятые пшеницей, под новую, синюю. Урожайность у нее существенно выше, синий хлеб вкуснее — просто ел бы и ел. А качество и норма выработки желудочного сока существенно улучшается. Что? При чем сок? Так платят за него, и недурно. Всюду стерильные киоски по забору сока. Глотнул кишку, сцедил немного, и живи в свое удовольствие. Канализацию еще провести обещают.

Она страшная в глубинном слое, где люди низводятся до уровня дойного скота, не испытывая дискомфорта, предтеча Матрицы. И замечательно легкая, забавная, смешная — на верхнем: «Ниоба, Ниобея, скучаю по тебе я!». А вопрос, о котором говорил Борис Натанович:

Каждый отдельный человек — это понятно — может променять «право первородства» на чечевичную похлебку. А человечество в целом? Может или не может?

Ох, хотелось бы ответить, что нет, что идеалы, и всякое такое. Но сначала, все-таки безопасность, своя и близких, потом сытость. А уж после честь и достоинство. Все по Маслоу. Что не мешает и в кризисные периоды остро ощущать, сколь бесконечно малы наши честь и достоинство в глазах марсиан, дергающих за ниточки.

НАД ПУСТОТОЙ

«Во всем мире болезнь – единственный враг, перед которым сплачиваются люди всех рас и национальностей. Когда начинается пандемия, мы объединяемся вокруг одной задачи – выживания человечества как вида.»

А. Дж. Риддл написал книгу как в высшей степени злободневную для мира в режиме пандемии, так и парадоксальным образом оптимистичную. Ну, хотя бы в части информированности, и готовности к добровольному затворничеству. Определенно, есть заслуга такого рода романов-катастроф во внедрении в коллективное бессознательное верных поведенческих паттернов для экстремальных ситуаций.

Вещи познаются в сравнении, а сравнивая реальность романа с действительностью, понимаешь, насколько все могло быть хуже. Вирус, который начинаясь как грипп, продолжается с симптоматикой лихорадки эбола, впервые зафиксирован в Африке на границе трех государств, в течение недели распространяется по миру. Заразность и уровень летальности чудовищные.

С болезнью самоотверженно сражаются медики, в книге много интересных и полезных, в свете нынешних событий, лайфхаков, которые можно брать на вооружение. Но читать стоит не только за тем. Это безумно интересно в части «про врачей», а есть еще история человека-загадки Хьюза. Которая поначалу кажется отвлекающей, но скоро захватывает, и уже к финалу первой части понимаешь, что встроена в умопомрачительно сложную интригу.

По мере того, как действие набирает обороты и добавляет масштабности, интрига закручивается, обретает конспирологические обертона, Авантюрной составляющей, как по мне, могло быть поменьше, а мир в состоянии пандемии хотелось бы увидеть более подробно прописанным. Однако некоторые параллели к сегодняшнему развитию ситуации выглядят пугающе очевидными.

Не могу не вздохнуть: строго говоря, «Пандемия» не делится на две части. Но желающим слушать аудиоверсию, придется раскошелиться дважды. В исполнении Игоря Князева это того стоит, да и на круг выйдет ненамного дороже электронной книги. А голос любимого чтеца в смутные времена, как напоминание о стабильности, которая непременно вернется.

Немалое достоинство книги – ее ненавязчивая энциклопедичность. Берется ли автор рассказывать о фондовых рынках и развитии индустрии стартапов или об эвакуации английских детей в годы Второй Мировой, или о работе эпидемиологов – у него выходит захватывающе интересно и подробно. Такого рода дополнений, органично вплавленных в действие, там много. Хороший роман: научит, развлечет, отвлечет и обнадежит.

«Спросите любого эпидемиолога, и вы услышите: произойдет ли очередная глобальная пандемия – вовсе не вопрос. Вопрос – когда».

СИНХРОНИЗАЦИЯ СЕРДЕЧНОГО РИТМА ИЛИ СИМВОЛ ВЕРЫ ТРЕТЬЕГО ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ

– А если я умру? Кому-нибудь будет меня жалко?

– Мне будет, – сказал Чуров. – Но вообще-то ты не умрёшь. Мы, врачи, такого не допустим.

Ксения Букша еще очень молода для русского писателя, которого по толстоевской традиции представляем не иначе, как с окладистой бородой. А начинала вовсе девочкой. Однако уже и тогда была, а теперь остается серьезным автором, чей голос звучит от лица малых мира сего которые за себя говорить не могут. Не упиваясь живописанием маргинального быта, не давя на жалость, спокойно, но настойчиво, хотя в современной клипово-мозаичной стилистике и собственной повествовательной манере. Продолжает традиции великой русской литературы.

В новом, предельно реалистичном, романе лишь одно фантастическое допущение, а именно: на свете существуют первичные синхронные пары, – это люди, у которых сердце бьётся в едином ритме, синхронно. И человек с сердечно-сосудистым заболеванием любой степени тяжести, проведя трое суток возле пары синхронов, совершенно излечивается. С одним «но», когда умирает один из пары, все, вылеченные таким способом, погибают одновременно с ним. Это общеизвестно, способ лечения, казавшийся таким обнадеживающим, признан бесперспективным. Пока не выясняется кое-что дополнительное…

Они разные, одноклассники Чуров и Чурбанов. Как масло и вода, которые не смешиваются Незаметный спокойный надежный Ваня Чуров живет с мамой и лежачей бабкой в питерской коммуналке. Денег постоянно не хватает, о приличных вещах и мечтать не приходится. Бабку жаль, но маму, которая ломается на двух работах, жальче. И после школы он сам моет обгаженные старческие ягодицы, меняет собственноручно сконструированный и сшитый непромокаемый подгузник. О памперсах для взрослых тогда слыхом не слыхивали, да и дорого такое.

Пофигист, приколист, эгоист Чурбанов перевелся из другой школы, сразу всех очаровав. Он из тех, людей вокруг который все кипит, солнце светит ярче, трава зеленее Человек-праздник, живой фейерверк. Иметь такого в друзьях безумно интересно, но и утомительно. И девочки, на которых Чуров лишь издали смотрит, Чурбанову как спелые груши, сами в руки падают. Только долго рядом с ним не держатся, Чрезвычайно плотный каузальный план труден в непосредственной близости (кто понимает).

Но вот как-то так случилось, что именно эти двое составляют синхронную пару. Они узнают об этом случайно, во время выезда на пикник студентами меда — а кому, вы думали, пришло бы в голову сопоставлять частоту пульса у отдельных членов компании, не будущим же геологам, архитекторам или финансовым аналитикам. Закончив ВУЗ Чуров ожидаемо станет хорошим врачом, детским кардиологом. А Чурбанов не закончит, бросит. В микробизнесе покрутится, кучу мелких, но действенных стартапов замутит. Разбогатеть с этого не разбогатеешь, но на интересную яркую жизнь будет хватать.

Они разные, но оба настоящие. И финал, такой неожиданный, горький и прекрасный — закономерен.

ЛИЦА ПОД МАСКАМИ

И была она так прекрасна,

Так чертила и пела согласно,

Что решила с богом сравниться,

Неразумная эта птица.

Гумилев «Готтентотская космогония»

«Ночной Маскарад» третья часть трилогии Бинти. Когда рассказываешь о книге, чаще всего делаешь это потому, что хочешь заинтересовать ею, а читать третью без двух предыдущих книг вряд ли кто станет. Но в случае «Бинти» финальная часть не только наиболее динамичная, интересная, непростая и приближенная к условно европейскому канону. Она еще и делает понятным многое из того, что осталось неясным в предыдущих книгах. Да и объем совсем небольшой, меньше пятисот страниц все трикнижие.

Итак, вернувшаяся на Землю после обучения в университете Умза, героиня восстанавливает отношения с кланом. Все так и не так, и отношения уже не будут прежними, но худой мир лучше доброй ссоры. К тому же, ее сопровождает друг Окву, посол расы Медуз. Да и сама она не вполне человек теперь. Помните, часть дредов (окуоко) теперь стали медузьими стрекалами, такая себе аллюзия к Горгоне Медузе. Тут-то и пришла пора узнать, что изначально была не вполне «своей». То есть, она смутно что-то слыхала о том, что мать отца из кочевого народа Эни Зинария, презираемых оседлыми химба как дикари, но на деле живущих в дивной гармонии с природой. Дар Мастера гармонизации у Бинти — это голос крови.

Вместе с тем проясняется и происхождение того замечательного артефакта, найденного ею в пустыне, который девушка называла своим эдемом. Ничто не случайно, и то был лишь первый этап инициации. Вторым, стихийным, стало противостояние на корабле и возможность уладить конфликт между двумя враждующими расами. Пришло время третьего, заключительного. Бинти предстоит освоить древнюю магию народа зинария. Очень интересная часть книги, такой себе Кастанеда по-африкански.

Но жизнь не дает возможности замкнуться в башне из слоновой кости и паочивать на лаврах. Потому что именно теперь люди химба, давшие приют Окву, становятся объектом нападения огненно-золотых Кхуш, исконных врагов медуз. Пора применить на практике все, что героиня умеет. Будет интересно.

НЕСТАРЕЮЩАЯ ВИКТОРИАНСКАЯ ГОТИКА

Но в его жизни была пора, когда он, по-моему, являл собой крайне безнравственного и в своей безнравственности эксцентричного человека: он был беспутным, дерзким, скрытным, опасным.

Чтение принадлежит к числу немногих радостей, которым возраст не помеха. Сейчас объясню: любите вы, к примеру, экстремальную активность, и в двадцать, даже тридцать лет, на пике физической формы, все замечательно. Но к пятидесяти-шестидесяти притягательность слалома, дайвинга и парашютного спорта не может не уменьшиться. Или гастрономические радости. В юности перевариваешь камни, с возрастом список продуктов, от которых предпочтешь воздержаться, сколь бы заманчивыми ни были, увеличивается. То же с алкоголем и, хм, сексом. Ну а чего, между «хотеть» и «мочь» есть же разница.

Ладно, это физическая сфера, но и культурные радости, вроде кино или театра, часто оборачиваются невозможностью получить удовольствие. Либо остро чувствуешь вторичность, либо не можешь воспринять поколенчески чуждого тебе подхода к интерпретации. Однако есть вещи, которым бэкграунд лишь на пользу. Живопись, архитектура, музыка и чтение среди радостей, где кумулятивный эффект усиливает способность получать удовольствие. Услышанное-увиденное-прочитанное рождает цепь ассоциаций, которая приводит в места, где нипочем не оказался бы, не обладай определенным культурным багажом.

С «Дядей Саласом» началось с иллюстраций Чарльза Стюарта к Мервину Пику, о котором узнала полгода назад, а читать взялась лишь потому, что переводил Сергей Ильин (моя любимый переводчик на все времена). Кроме «Титуса Гроана» в той подборке была еще уйма рисунков к какому-то Uncle Silas, с которым тотчас захотелось свести знакомство — Voila, Шеридан ле Фаню, прошу любить и жаловать. На самом деле, несмотря на франкозвучное имя, он ирландец, Происходил из семьи, богатой литературными традициями (там были драматурги, поэты, романисты), но небогатой деньгами. Сын протестантского священника, который пытался жить со степенью широты, какую считал единственно достойной джентльмена, не имея соответствующих доходов, и умер, оставив семью в долгах.

Шеридан, средний сын, изучал юриспруденцию в Тринити, но адвокатуре предпочел журналистику и литературу, тяготея к готическому хоррору. Удачная женитьба на время поправила материальное положение, однако отсутствие стабильного дохода и необходимость содержать четырех детей были причиной постоянных финансовых трудностей. А подверженность жены нервическим припадкам, после одного из них она скончалась при невыясненных обстоятельствах и писатель отчего-то винил себя — стала причиной долгого творческого молчания. К писанию книг его вернуло потрясение, связанное со смертью матери. Умер в возрасте пятидесяти восьми лет от сердечного приступа, хотя по некоторым свидетельствам это выглядело как смерть от ужаса. Видите, какая готика.

«Дядя Сайлас» принадлежит к периоду зрелого творчества писателя, хотя и вырастает из написанной им четвертью века раньше готической новеллы об ирландской графине. Увидел свет в 1864 году, когда ле Фаню предпринял удачную экспансию на английский литературный рынок (в придачу к ирландскому, не дававшему сколько-нибудь значительного дохода). Действие перенесено в Дербишир, ирландская графиня стала английской розой, детали приведены в соответствие со злобой дня. Роман имел успех. И знаете, что я скажу, история бедной богатой Мод Рутин и выпавших на ее долю испытаний — это бомба. Читается как «Тринадцатая сказка» Саттерфилд.

Юная Мод, матери никогда не знавшая, а от сурового отца отделенная почтительной дистанцией, живет потихоньку в родовом имении. Она воспитана в традициях англиканской церкви, хотя отец принадлежит к числу сведенборгианцев. Про учение Сведенборга и его последователей нужно бы тоже рассказать, но здесь не место. Принадлежность к высшей земельной и финансовой аристократии, подкрепляемая щедрой благотворительностью делает отцовские убеждения в глазах света милой эксцентричностью. Впрочем, от общества они далеки, жизнь ведут крайне уединенную, прерываемую лишь редкими визитами кузины отца Моники.

Близится время, когда девушку нужно будет представлять ко Двору, приискивать партию и всякое такое, а она живет совершенной дикаркой. Движимый лучшими побуждениями, отец выписывает для Мод гувернантку француженку. и, о, то было не самое удачное решение. Мадам оказывается настоящей гарпией. Немолодая, вульгарная, чересчур властная со своей хрупкой воспитанницей, она притворным интересом к учению Сведенборга вкралась в доверие к хозяину. Отец и слышать не хочет о том, чтобы удалить гадину из поместья, считает жалобы слишком робкой и почтительной дочери блажью балованной девчонки.

А мадам, тем временем, плетет интриги, опутывая сетями всех вокруг, льстит, запугивает, не гнушается физическим насилием. Сцена, где она выламывает девушке мизинец до сих пор у меня перед глазами со всем комплексом ощущений: над тобой издеваются в твоем доме, а ты ничего не можешь сделать — слишком слаба физически, слишком хорошо воспитана, слишком ошеломлена этой внезапной агрессией. И это только начало книги. А там еще столько всего будет, просто Вау!

Немыслимая смесь готического романа с викторианским. Мрачные тайны, скелеты в шкафу, сведенборгианство, высокопоставленные злодеи и изощренные методы манипулирования, дева-в-беде и настоящая женская дружба, Отчасти напомнит «Женщину в белом» и «Грозовой перевал», местами «Джейн Эйр», «Похищенного» и «Катриону» Стивенсона, а еще тут много-много от Джейн Остен. Огромное удовольствие, и это сокровище нипочем не попало бы мне в руки, когда бы не наткнулась случайно на иллюстрации к «Дядюшке Сайласу». Но посмотрела, загорелась прочесть, теперь всем советую.

ДЕЙСТВЕННОЕ ВОСПРИЯТИЕ

Прими мир, Дух, Бога – называйте как хотите, а всё остальное приложится. Я нащупывала путь много лет, чтобы понять или хотя бы определиться со смыслом жизни. И эти три маленьких слова – «Иди с Богом» – стали для меня началом веры.

Она была удивительной. Встречаются люди, в которых витальности: жизненной силы, энергии — положено столько, что на троих хватит. Как маленькое солнышко внутри, греет и светит всем вокруг Дженнифер Уорф из таких. Пятнадцати лет закончила школу и, освоив машинопись со стенографией, пошла работать секретаршей. Пережила мучительный трехлетний роман с семейным мужчиной много старше себя, нашла сил разорвать эти отношения, к девятнадцати годам выучилась на медсестру и начала работать в тесном контакте с Общиной святого Иоанна Богослова (в книге Ноннатус-хаус). С точки зрения романа, на том можно бы и закончить. Но Дженифер Уорф такая женщина, о которой просто хочется рассказать еще. В двадцать восемь она вышла замуж, в тридцать восемь, будучи к тому времени матерью двух дочерей, оставила сестринскую практику, чтобы заняться музыкой.

Была зачислена в Лондонский музыкальный Колледж по классу фортепиано и вокала. А в сорок восемь стала обладательницей гранта, много гастролировала в качестве солистки хора по Британии и Европе. Шестидесяти трех лет прочтя статью Терри Коатс о том, что в литературе отсутствует образ акушерки, решает описать свою работу в лондонском Ист-Энде пятидесятых. Книга выходит в ее шестьдесят семь и сначала остается незамеченной. Но когда радиоведущий Мэтью Пэрис прочел и рассказал о ней, переиздание становится бестселлером. Так Дженифер в семьдесят два обретает литературную славу. Она напишет еще три книги, каждая будет популярной, BBC снимет отличный сериал. Вот как-то так.

Теперь о книге. «Вызовите акушерку» — это воспоминания лондонской медсестры, работавшей в пятидесятые годы прошлого века в одном из беднейших и густонаселенных районов города, жители которого имели лишь отдаленное представление о санитарии и гигиене, а о контрацепции не имели никакого. Десятки бытовых картин, от ужасающих до умилительных, галерея совершенно диккенсовских образов кокни, довольно много специфической информации по акушерству и гинекологии, поданной интересно и живо.

Послевоенные годы, центр города и респектабельные районы отстраиваются, но в районе бедноты у доков еще и завалы от бомбежек не разобраны. В предназначенных под снос и расселение домах, иногда сильно поврежденных и не имеющих элементарных удобств, ютятся семьи. В которых продолжают рождаться дети. Оральных контрацептивов тогда не изобрели, а более традиционными методами защиты местные мужчины пренебрегали. Телевизоров и компьютеров, как вы понимаете, тоже не было, в общем — плодились и размножались. Это не ерничество, рождаемость семь десятков лет назад, действительно была высокой. Семьи, в которых случалось по десять-четырнадцать детей не воспринимались чем-то экстраординарным.

Сестры Ноннет-хауса осуществляли родовспоможение и патронаж на дому. В наши дни такая практика кажется удивительной, но тогда было нормой, со своей неизменной логистикой: передвигались сестры на велосипедах, сумка с инструментами не должна была быть слишком тяжелой; почти везде сильно продавленная панцирная сетка кровати, роды иногда приходилось принимать чуть не стоя на коленях; непременно подстелить под простынь роженицы огромный лист плотной коричневой бумаги — после его вместе с простыней и тряпками легко было свернуть и убрать. Тогдашняя практика десятидневного послеродового постельного режима, которая сейчас воспринимается нонсенсом, одновременно была единственной возможностью для этих затурканных жизнью женщин хоть немного передохнуть, переложив часть забот на мужей, которые в обычное время принципиально ничего не делали по дому.

Яркие, исполненные внутреннего драматизма рабочие сцены перемежаются рассказами о сестрах Обители, посвятивших себя этому неблагодарному и невыгодному служению. Удивительные женщины, разные по происхождению и воспитанию, жизненному опыту, интеллекту, внешним данным, возрасту. Но все подлинно благочестивые. Хотя образ сестры Моники Джоан просто жемчужина книги, я влюбилась в девяностолетнюю старушку, свободно рассуждающую о метафизике и чинящую каверзы неповоротливой туповатой сестре Евангелине. В красивую образованную девушку, которая пошла против воли принадлежащей к истеблишменту семьи, и в середине позапрошлого века стала работать с отребьем.

Мечта, а не книга. Удивительная, мудрая, добрая, сильная. Местами уморительно смешная, иногда грустная или страшная, но никогда не скучная. Я в совершенном восторге.

ПРИЧИНЯЯ ДОБРО

Живет семья, отличная семья:

Лошадь, крыса и свинья

Говорят, это похоже на Франзена. Что ж, дыма без огня не бывает. Да, похоже. Скажу больше: иногда трудно было не воспринимать «Альтруистов» мини-версией «Свободы». Не в смысле вторичности, скорее как компактную, саркастичную, исполненную черного юмора альтернативу. Занятная, кстати, штука, гадание по внутренностям слов. Прежде не задумывалась, что альтернатива (компромиссный вариант решения), альт (второй певческий голос), альтер эго (второе я) альтруизм (бескорыстная помощ ближним), все однокоренные слова. У героев говорящая фамилия Альтер, и это как стигмат. С одной стороны, как нельзя лучше подходит, для альтруизма, который каждый из членов семьи практикует собственным способом; с другой — такая судьба, всегда довольствоваться осетриной второй свежести, вторыми ролями и компромиссными решениями.

Не нашла сведений об Эндрю Ридкере, кроме тех, что лет ему всего двадцать восемь, прежде публиковался в периодике и одной поэтической антологии, а роман, о котором рассказываю, первый. Но уже переведен на французский, немецкий, и русский. Отлично, кстати, переведен Екатериной Романовой , и даже номинирован на «Ясную поляну-2020». Книгу можно с равной степень основательности назвать семейной сагой, социальной прозой, политической сатирой, психологической драмой, даже феминистским романом. Сейчас время размытых жанровых границ, это нормально. Необычна зрелость и состоятельность дебютной прозы в каждом из заявленных направлений. Мастерство, с каким веспасианово «Деньги не пахнут» трансформируется, дробится и отражается на всем протяжении книги, приходя к финалу. Столь же неожиданному, сколь закономерному.

История простая, но интересная. Молодой небесталанный ученый, чья мечта осчастливить мир своим открытием вдребезги разбилась о реальность, которой цемент, столь же дешевый в производстве, сколь и непрочный, оказался не нужен. Так вот, он переезжает с молодой женой в глубинку. Руководствуясь принципом: лучше быть первым в провинции, ну, вы понимаете. Проблема в том, что кому на роду написано не быть первым, тому и в деревне Большое Дышло не светит стать нумером уно. В местном университете (Итон для бедных), где поначалу надеется стать пожизненным профессором, за двадцать лет работы не только не осуществил мечты, но сильно отдалился от нее и едва наскребает на платежи по ипотеке за слишком большой для него дом в слишком дорогом районе.

В свою очередь, жена ученого, психолог, посредством надомной практики психоаналитика, не только содержит семью и обеспечивает комфорт, какого скареда муж не в состоянии дать, но еще и владеет состоянием, о котором никто не знает. Нет-нет, никаких особых тайн, в недолгий период, когда будущий муж уезжал в Зимбабве строить дешевые сортиры из своего драгоценного цемента, у Франчески был поклонник. По-настоящему хороший парень. Талантливый биржевой брокер, к тому же. Который после смерти ее отца, оставившего дочери небольшие деньги, буквально настоял на том, чтобы сформировать портфель акций (грамотные инвестиции — вещь, посильнее «Фауста» Гете). По ряду причин, даже могла бы объяснить, каких, она не рассказывала мужу об этих деньгах, за двадцать лет достигших размеров приличного состояния.

Не буду объяснять. Потому что это реально классная книжка, может кто заинтересуется, почитает. Там, кроме родителей, есть сын и дочь, тоже те еще альтруисты.