Харри Мартинсон «Аниара: О человеке, времени и пространстве»

В 1956 году будущий нобелевский лауреат швед Харри Мартинсон написал НФ-поэму «Аниара». Так называется космический корабль, один из многих, что вез несколько тысяч людей-поселенцев с «радиоактивной» Земли на терраформированный Марс. Но случилась авария, корабль стал неуправляемым, взяв новый курс на созвездие Лиры. Чтобы как-то занять людей, суперкомпьютер «Мима» навевает им приятные сны-воспоминания. Однако вскоре сны сменяются кошмарами, и «Мима» ломается, «познав бесчеловечность человека». Люди создают культ «Мимы», который дополняется сексуальными оргиями и самоистязаниями, дойдя даже до человеческих жертвоприношений. Впрочем, не все деградируют: так, рассказчик, бывший инженер «Мимы», придумал иллюзорный экран, которые проецируется на некотором расстоянии от корабля и словно загораживает «постылый космос». Вместо него люди в иллюминаторы видят «озера в лунном свете, горы» и прочее. Однако понятно, что этого недостаточно. Через двадцать четыре года полета последние люди медленно сходят с ума, бродя по холодным залам корабля и спрашивая друг у друга, «как пройти домой». В конце концов, все гибнут. Лишь «Аниара» с грузом сухих костей продолжает свой невозмутимый тысячелетний полет к Лире.

Легко увидеть в этом произведении прозрачную метафору человеческой жизни. Мы так же в юности наивно мечтаем о своём «Марсе», доверчиво всходя на борт корабля жизни, который понесет нас отнюдь не к мечте, но — в реальность. Мы так же предпочитаем забывать себя в виртуальных развлечениях, которые имеют то неопровержимое преимущество, что в них не нужно все время «быть человеком». Становясь старше, многие из нас погрязают в грубой, обыденной жизни и таких же грубых ее оправданиях, наподобие размножения, религии или власти. Немногие остаются верны творчеству, но что такое служение культуре как не создание тех же иллюзий, которые «экранами» книг и символов тщатся загородить для нас бездну? Единственное, что крепнет в нас к старости, так это потребность «вернуться домой», но и она — лишь наша последняя и самая жалкая иллюзия, так как давно нужно было бы уже понять, что никуда вернуться абсолютно невозможно. Смерть, как бы долго мы ни протянули, всё равно настигает нас практически в самом начале пути — до ближайших целей, которые могли бы как-то оправдать наше существование и примирить с неизбежностью — непреодолимые расстояния. И хотя «я» рассказчика до последнего остается летописцем событий, повествуя даже о собственной гибели, мы понимаем, что попытка таким образом заклясть смерть — эффективна не более, чем стремление загородиться от космоса нарисованными «озерами в лунном свете».

Конечно, подобное умонастроение создавали многие, от Экклезиаста до Беккета. Что в поэме Мартинсона нового и сильнодействующего? Однозначно, тема космоса. Безмерность и чужеродность космоса не так воздействует, если оставаться — со всеми возможными проблемами и коллизиями — на Земле, несмотря ни на что, такой уютной и привлекательной. Экзистенциалист на Земле, как ни крути, часто напоминает того зануду, который, находясь в хорошей компании, предаваясь дружеским возлияниям, наслаждаясь цветением яблонь в саду, вдруг — посреди доброго еврейского анекдота — мрачно восклицает: «Мы все умрем!». Всё верно, но как безвкусно и неуместно! Иное дело космос. Тут уже человек как таковой предельно неуместен и даже безвкусен, как бы он ни старался держать марку. Наивность подавляющего большинства писателей-фантастов заключается как раз в том, что они изображают космос как своего рода terra incognita, еще один фронтир, который человек покоряет точно так же, как до этого покоряли земные пределы Колумб с Магелланом. Мол, тяжело, но терпимо, а в чем-то даже и романтично. Но если космос и incognita, то далеко не terra! Совершенно не terra. По своей античеловечности, бесчеловечности космос является тем же, чем является смерть — тотальным отрицанием жизни, обессмысливанием, «абсурдизацией» всего, что понятно и соразмерно человеку — времени, расстояний, масштабов, условий существования, устоев разума. Когда узники «Аниары» осознают, что прошедшие в полете двадцать лет свет преодолевает за полдня, причем и он странствует по космосу миллионолетиями, это и становится началом их безумия. Но еще с большим правом, чем тюрьма, «Аниара» может быть названа (и прямо названа автором) саркофагом, куда еще при жизни сошли все ее насельники. Выходит, их путешествие в космосе есть путешествие в загробный мир, откуда, в отличие от мифа, никто, разумеется, не возвращается.

Такой предельно враждебный, несоизмеримый с человеком, отменяющий всю человеческую реальность как иллюзорную и ничтожную космос лишь недавно стал предметом внимания некоторых из современных фантастов (П. Уоттс, К. Робинсон). Но одним из первых о нем заговорил Харри Мартинсон — причем заговорил не как фантаст, а как экзистенциальный писатель, имеющий дело с человеком как таковым. И нам, живущим под иллюзорным синим небом земной «Аниары», убаюкивающим себя виртуальными сказками «Мимы»-культуры, а на деле безжалостно и безвозвратно падающим в космический Ад, стоит к нему прислушаться.

Комментаторы «Аниары» отмечают наличие немалого массива заимствований в поэме, — автор, прежде всего, использует словотворчество из самых разных европейских языков, в т. ч. и славянской группы. По-видимому, только шведского оказалось слишком мало для выражения обуревавших автора идей и чувств. «Аниара» переведена в мире на пару десятков языков, так что это произведение наверняка можно отнести к разновидности «прото-сетевой литературы», — в восприятие произведения сделали свой вклад немало профессионалов от литературы.

Конечно же, перевод на русский стимулирован самим фактом присуждения Нобелевской, как то, кстати, уже произошло и с научной фантастикой Доррис Лессинг, — оперативно переведены, в т. ч. и на русский, и изданы обширные циклы её фантастики.

Поэзия и фантастика — две родственные стихии, часто и та, и другая весьма сложны в постижении. А богатство ассоциаций зависит не только от автора, но и от читателя. К слову, иные поэты считают, — если у их творений есть хотя бы ОДИН читатель, произведение уже достигло своей цели, а автор выполнил свою миссию...

Будущее. Со ставшей из-за прогресса радиоактивной Земли «... под вой сирен/ начав бессрочный бег от милых стен» человечество эмигрирует в марсианскую тундру. Снабженный антигравом голдондер «Аниара», уворачиваясь от неизвестного (!) астероида, попадает в метеоритный поток, который уносит его вместе с 8000 пассажиров из Солнечной системы.

Рассказ ведет оператор корабельной Мимы. Использование этого загадочного гибрида эмпатического радиоприемника с хроноскопом (способного, например, передать ощущения разорванного в клочья фотонобуром), наравне с танцами, религией и разглагольствованиями, — основное развлечение и занятие на «Аниаре». Через 24 года такой жизни:

Вкруг Мимы мы лежим, заполнив зал,

преображаясь в чистый перегной,

который не боится звездных жал.

Сквозь мир Нирвана движется волной.

Штрихи — очищенной земли берут примерно по кубометру на душу, Марс поделен на западный и восточный сектора, видящий шеей слепой, давка, — недурны. Следует отметить, что автор нашел на корабле место для склепа.В остальном текст напоминает 1910-е.

Гонда и Дорисбург наравне с Карелией, залы, выделение из масс танцовщицы и слепой поэтессы, скрытые законом имена спецов, неочевидность мыслей и почти негативное отношение к прогрессу и книжной культуре (при том, что «Мима» и «Аниара» почти магические артефакты)... такое мог бы выдать подражатель Брюсова или Гумилева времен Первой мировой. С учетом калевало-карельского воспоминания — переживший Айседору Есенин или решивший писать НФ Рерих. В принципе, есть кое-что близкое Ефремову, но сравнивать томик прозы с поэмой на 32 страницы не стоит.

Переведено с сокращениями и никак не доносит шведского восторга.

Рекомендую как пример того, почему НФ-поэзия отсутствует на рынке: она малоинтересна даже с Нобелевкой.