... ниже — заготовка статьи. В сюжете ее я совершенно уверена, над формой же работать и работать. Нагло пользуюсь колонкой, чтобы взглянуть на нее со стороны, но честно предупреждаю — это не так интересно, как промтоварная фантастика или как параллель между коммерческой литературой и проституцией среди людей, не готовых им обучаться, но желающим сохранить статус.

Так вот о искусстве памяти.

Конечно же, внутри него собственно мнемотехникам внимание уделялось, но цели его варьировались значительно. Самым древним примером, отличным от нынешнего подхода, служит ссылка Платона на древнеегипетские методы, в которых запоминались не именования, а смыслы. Разветвленная мифологическая система плюс иероглифическое письмо концентрировало внимание на смыслах, и именно это привлекало людей в девятнадцатом веке, давая возможность перейти в другую систему восприятия.

Смыслы, понимате ли.

Ориентация на внешние признаки игнорирует смыслы, что делает невозможным создать верные критерии в оценке литературы — я имею в виду сейчас, когда жанры разветвились и смешались, а главным признаком востребованности стал коммерческий успех. Впрочем, больше всего подгадили французские академики-энциклопедисты — хотя импрессионисты и вся движуха начала века задержали растление литературы до семидесятых-восьмидесятых годов, а тут потихоньку подходит новое поколение смыслов и методов их описания.

Проследить, как новые смыслы формируются из сочетаний старых, вбирая их в себя, компонуя, меняя полюса — незаурядное удовольствие и задача, которой хватит на целое поколение как минимум.

Наука психология, при всех своих потенциальных возможностях, обладает тремя очевидными недостатками: будучи наукой молодой, она, как щенок, тычется во все стороны одновременно; сформировавшись во время пика дискуссии между техническими науками и гуманитарными, приняла форму и методы технической дисциплины ради статуса академичности и, самое главное, сложилась не как наука о душе, что следовало бы из ее названия, а в значительной своей части как наука о поведении и работе мозга.

Прямо напротив, онтология — классически и традиционно составляющая стержень работы человека с самим собой, — отошла к науке о мышлении. Такой вот кандибобер, да.

Здесь несколько слов об онтологии — не то чтобы я сомневалась в чьих-то знаниях, но некоторые нюансы могут ускользнуть.

Складывание собственной онтологии как картины мироустройства, создание ее человеком вручную (хотя правильнее было бы употреблять настоящее протяженное, незаконченное время) — определенный маркер взросления и начало самоосвобождения от штампов мышления. В этом месте правильно сделать отсылку на известное возрожденческое положение "Человек — единственное животное, рождающееся наполовину; остальную половину в себе он достраивает сам".

Русская википедия, что ожидаемо, дает умилительно урезанную статью по сравнению с английской. В частности, вместо шестидесяти имен, связанных с разработкой онтологии в одной статье, идет ссылка на полдюжины в статье русской. К вопросу о ценности свободы мысли, однако.

Традиционно личная онтология — идея о мироздании — представляется в виде здания, Храма, повторяющего макрокосмос внутри осознающего себя сознания. Основанного, разумеется, на космологии. Дальше же включаются смыслы. В западной фэнтэзи да и в целом в фантастике подход и методы описываются регулярно, хотя вот так навскидку с уверенностью назову только Асприна, в особенности его "За короля и отечество". Впрочем, "Хроники Амбера" основаны на том же подходе, хоть и с уклоном в другие герметические искусства. Да что это я, банальные заклинания из Гарри Поттера ... да и любые заклинания, вместе с классической фэнтэзийной ментальной магией...Впрочем, любое обучение построено на этих же принципах; а также идеологическая обработка и манипуляции.

Вот в этом месте можно вернуться к Ars memorie. Между школой древнего Египта и позднего Возрождения за четыре тысячи лет цели и методики варьировались в количестве, но никогда не отходили от принципиального понимания памяти как источника и накопителя смыслов, а методов Искусства как отбора их и фиксации.

Приведу пример наиболее простой, из возрожденческих методов:

Представьте — говорится читателю — центральный зал красивого здания. Разместите мысленно в его центре то, что для вас является главной ценностью вашей жизни. Найдите ему подходящий символ, не слишком редкий, схожий с каким-то предметом, искусственным или естественным, встречающимся вам в обыденной жизни. По стенам этого зала (я сказала, что зал рекомендуют представлять круглым?) разместите символы еще четырех самых важных для вас явлений. Общее число, таким образом, будет пять, но можно увеличить и до семи.

Удерживая образ в памяти, вы постепенно привыкнете к постоянному присутствии этих сверхценностей в своем сознании. Дальше начните обустраивать другие комнаты здания, представляя их до мелочей; колонны, портики, двери, внутренние дворы и фасад — все идет в дело.

Это здание постоянно будет достраиваться и перестраиваться, результатом же становится концентрация внимания на смыслах, а не на поверхностном наблюдении жизни.

Во время, когда книги и бумага были редкостью, подобная тренировка памяти оказывалась единственной гарантией накопления знаний и содержательного сознания. Символы же, отображенные в архитектуре, предназначались к поддержанию общего культурного поля, напоминанию до впечатывания в сознание.

Нет, а что? Когда в Барселоне возвели здание водоснабжения (такой аналог Газпрома), возвышающееся синим огурцом над малоэтажным городом и видимый очень издали, все стали платить по счетам за воду вовремя. Здание ленинского мавзолея, присутствующее в советском телевидении непрерывно, работало как впечатывающийся символ; реклама, собственно, работает также.

То, что наш imago mundi составляется из всякого мусора, минуя отбор и не считаясь с нашими желаниями, никакая не новость. То, что всегда — четыре тысячи лет как минимум, за исключением последних трехсот — качество сапиенснутости определяется искусством памяти, а культурой называется то, что поставляет строительный материал для онтологии, почему-то известно только специалистам и упорным любителям; в большей степени историкам, чем философам и в совсем малой степени психологам, хотя казалось бы.

Наконец, отсюда следуют критерии литературного мастерства и ценности.

Текст, правда, вышел слишком длинный, так что на этом месте я прервусь. Собственно, дальше и говорить ничего не надо, все в общем-то понятно.

(переделанная цитата из средневековых арабов)

***

Вот к слову о жемчугах радости небесной. Перечитывая "Философские обители" Фулканелли (ну как перечитывая — такие книги каждый раз открываешь заново) встретила описание зашифрованной в лепке на дворцовом камине алхимической формулы.

Лицо старика, скажем, означает Меркурий, то есть ртуть, младенца — полученный дистиллят, раковина морского гребешка означает воду, две раковины — то, что растворителя должно быть взято две части, лев и Уроборос, зимородок или феникс — стадии процесса. Фактически, получается такая же формула, как банальный бином Ньютона или формула спирта, разница всего лишь в символах, которыми она записана. Закономерно возникает вопрос — зачем украшать свое жилище формулами? Стала бы я расписывать свой кабинет примерами из школьного учебника геометрии?

(в этом месте вспоминаю, что в кабинете висит таки картон с рядом Фибоначчи для радости глаз и увеселения сердца, а главной украшательной драгоценностью Великих Магистров, сошедших с должности, является изображение пифагорова треугольника...но рисовать бином Ньютона на камине все-таки перебор, согласитесь)

Как бы понятно, что в этом месте самое время сойти с одной движущейся ленты восприятия и перейти на другую; именно о способе мышления, образующего эту другую ленту, сейчас и речь.

***

Вообще чем больше вглядываешься в историю мысли, тем чудесатее и чудесатее. Как сказано у интереснейшего философа истории Свасьяна, "история мысли всегда есть история эмиграции" — не обязательно в чужую землю, часто всего лишь во Внутреннюю Монголию или в тайные языки закрытых сообществ (почему я с такой надеждой и смотрю на процесс расслоения читательского круга).

Конкретно, в 1537 году во Франции были закрыты типографии и "воспрещено книгопечатание" под нажимом богословов Сорбонны. Что делают люди во времена цензуры и запрета к свободному обмену информацией? Развивают самиздат в разных его формах — от бродячих акынов до безадресного выхода в сеть; во время Ренессанса произошел расцвет "театров памяти" и украшения зданий символами, понятными определенному кругу — такое скульптурное арго. Во Франции под прессингом деградировавшей к тому времени схоластики (слишком жестко церковь ее поставила себе в услужение) уход в подполье произошел на три четверти века раньше, — впрочем, и разъезжались из нее будь здоров, благо еще было куда, пока в 1620 папская армия не превратила в пустыню Чехию, Польшу и Германию и единственным прибежищем свободной мысли не остался самый север Европы с центром притяжения в Лондоне.

***

Не задерживаясь на деталях, перейдем к самому интересному, а именно к театрам памяти. Кто думает, что речь пойдет о мнемонических приемах, тот ошибается.

The Art of Memory Френсис Йейтс, посвященная вопросу, между тем входит в десятку лучших книг но-фикшен столетия (в каком конкретно списке, сказать так сразу не смогу, давно хочу посмотреть, что же туда входит еще — Витгенштейн? Юнг? Элиаде? Генон? — но никак не дойдут руки).

Сюжет, описывающий театры памяти, венчается фразой из Собора парижской богоматери — "Книга убила Храм".

Не то чтобы у меня возникла мысль отказаться от книг или электронных библиотек, а о избыточности их власти я поняла гораздо раньше, но только понимание ars memoriae, искусства памяти, дает ключ и путь к изрядно забытой двери в библиотеке, расположенной внутри нашего сознания — через которую — я имею в виду дверь — попадаешь в области сознания настолько важные, насколько же и забытые за последние три столетия.

Ни слова о мнемотехнике ни о каких других прикладных дисциплинах, напомню.

Зато через концепцию искусства памяти можно — помимо веера ее непосредственных возможностей — вывести более точные критерии оценки качества литературы. И даже не слишком субъективные.

To be continued

НА СОЛНЦЕПЕКЕ

А прикинь, Николай,

Если всё бы

Пошло по-другому

Например

Мы бы соорудили

Приличные автомобили

ВАЗ Буденный

ГАЗ Рокоссовский

Всякие там джинсы-шминсы

фабрик

Привет и Салют

Наш полет на Луну

Космонавты

Пипеточкин и Николаев

Играют в пинг-понг

Это маленький шаг

Для меня

Но гигантский шаг

Марксизма и ленинизма

Ну там Тарковский

Шпарил бы по две картины в год

В море – келдыши

В небе — востоки

Песняры на Вудстоке

Порвали бы всех

Мулявин, кстати, был

Похож на Кросби

Венгры спокойны

Чехи довольны

Пролетарий на ужин

Имеет

Вискарь и ростбиф

Ну, плюс реальный хоккей

Плюс нереальный футбол

Ну короче

Прикинь

Тарантино снимает

К юбилею канадского комсомола

Фильм

Библиотечное чтиво

Винсент Вега, прораб

Говорит Мийе Уоллес, ткачихе

Мийа

Посмотри на эту звезду

Ее назвали в честь меня

ВЕГА

Я дарю её моей маленькой мышке

А она ему не дает

А лишь улыбается

И ему хорошо

Он думает

Щас домой

Подрочу раза два

Почитаю Твардовского

Рано вставать

План горит

И тут хрясь

Звучит музыка Рыбникова

В исполнении Джетро Талл

Почему бы и нет, Николай

Другие стихи здесь

(Именно этот выбрала не потому что там упоминается Мийя Уоллес, мой ник взят не с нее, а вовсе с Миямото Мусаси, очень мы в то время увлекались его Книгой Пяти Колец. )

Сабж, собственно

Как говорят в Лурке, "эта статья полна любви и обожания"

Роман Львович (далее Р.Л.) до сих пор был не слишком известен, что само по себе феномен удивительнейший. Можно представить, как отозвалась бы литературная общественность серебрянного, скажем, века на появление такого автора после первой же его книги. Как при его появлении кричали бы женщины "ура" и бросали бы в Р.Л. предметы своего дезабилье.

Вообще в связи с Р.Л. мне чрезвычайно нравится думать о том, с какой завистью в детстве мы читали о досталинских литературных кружках, представленных множеством славных имен; имена, судя по всему, и не переставали появляться, но именно сейчас — благодаря интернету, конечно же — опять складываются какие-то группы, и именно Шмараков фигура самая репрезентативная для современной литературы...эээ...хм....классической, если к классикам можно причислять живых людей.

Во всех случаях, 26 ноября сего года вышел выпуск Школы Злословия с участием Р.Л. — смотреть здесь; и хотя тема на фантлабе не становится в один ряд с таким признанием, но в долговременной перспективе может дать много гитик. Было бы красиво открыть тему в один день с выпуском ШЗ, но я все же решила подождать до растущей луны — не то, чтобы я сильно верила в ее влияние, но знающие люди древности не советовали начинать новое дело на падающей, так что на всякий случай перестрахуемся.

Таким образом, тема у нас будет открыта 5 декабря.

Не уверена, что прозу Шмаракова правильно отнести к фантастике, во всяком случае, не больше чем Гофмана — но и не меньше; во всяком случае, для народного разбора его текстов — о, как я предвкушаю! — такая площадка будет ничем не хуже других.

А я пока, изнывая от счастья, дочитываю Овидия в изгнании и передать свое ощущение могу двумя словами — радость и удивление.

Создать что-то принципиально новое вообще очень непросто. На моей памяти в последние четвеь века только вот Павич и в некотором роде Пелевин, с его травестированной философией. Теперь есть Р.Л. с Овидием, новая, ни на что похожая, книга (ну то есть если сильно порыться, что-то наверняка найдется, но чтобы вот так, из верхнего слоя памяти — вроде бы нет). Сама структура текста инакова, причем особенно в ней приятно, что фантасмагория только доходит до головокружения и чрезмерности, но всегда останавливается вовремя. Появление автора в самом конце — это вообще отдельная тема; со времени Достоевского, наверное, не было в русской литературе такого пронзительного откровения и такой ясной ретроспективы в глубину человеческой души; впрочем, Достоевский не говорил прямым текстом. Я не помню ни одной современной работы, которая переходила бы в одном эпизоде буквально в личный дневник автора, говорящего настолько откровенно, как пристало скорее поэзии, или как то, что мы встречаем в старых и античных текстах.

Не углубляясь в эту интимность — каждый прочтет сам — замечу лишь, что не было, не было у нас ничего подобного в смысле такого мощного и смелого по новизне, даже делая скидку на то, что здесь перелицованы не зря столь знаменитые Метаморфозы.

Говорят, Каллиопа несет черты идеального романа, но я ее еще не читала, через неделю должны привезти из Москвы в бумаге (единственный случай, когда купила до того, как прочла в электронке), — так что говорю только про Овидия; бесконечно хотелось бы повторения текста такого рода.

Во-первых, и во-вторых, и в-третьих, это полное adios демократии в литературе. Попытка проследить сюжет в Овидии и найти в нем мораль, смысл и сверхсмысл упоительно тщеславны, — не говоря о том, что и глупы: сюжет не является смыслообразующим на первый взгляд (до второго я еще не вчиталась, но если и тогда его не найду, совершенно не расстроюсь), сама же идея, что ценность литературы заключается в нарративе, она какая-то...эээ...странная, что ли. Любой пересказ сюжета упростит его из многомерного в двухмерную плоскость листа; впрочем, коли уж мы знаем, что это пересказ Метаморфоз Овидия, за сюжетом к Овидию и надо обращаться; все претензии тоже к нему.

Вообще же говоря, меня не оставляет впечатление, что Овидий в изгании это некий высокий аналог Властелина кольца в гоблиновском переводе (который получился очень, очень смешным, кто бы и что бы не говорил) — аналог на уровне, который задается литературой высокой с переводом на языки литературы классической.

Меня не покидает хищная радость от одного из мелькнувших комментариев, в котором язык сравнивается с Зощенко, Аверченко, еще там с кем-то.

Язык! Сравнивается! Японский мой бог, что у людей в голове вообще? Вот прямо чуть ли не в самом начале — явная аллюзия на Зощенко мелькает улыбкой в сторону стала бы я ивою и вдруг ты обнаруживаешь себя в гофмановском тексте (у меня это произошло на огненных саламандрах), с тем чтобы через две страницы появилась балетмейстер, отбирающая группу для Щелкунчика и чуть позже не мелькнуло имя Гофмана. Переливы текста, о которых я писала раньше, здесь доходят до изящества прерафаэлитов, а игра, в которую автор вовлекает читателя, не имеет себе равных в своей детской беззаботности.

Не буду, однако же, предвосхищать события; тема по Шмаракову даст нам прекрасную возможность перечесть все алмазы в каменных пещерах. В идеале следовало бы составить список всех аллюзий и реминисценций, чтобы любой самонадеянный тип мог быть взят за химо и потыкан в этот список носом. Не нашел сам хотя бы половины? Хоть четверти? Значит, не читал, о чем разговор.

Овидий вскрывает фунциональную неграмотность второй степени. Вот слушайте. Все мы страдаем от того, что сталкиваемся в интернете с людьми, которые думают медленее, знают меньше, а логические и ассоциативные ряды у них более короткие, чем у нас, но! эти люди вовлекают нас в разговор и обмен мыслями, который в принципе состояться не должен был бы. Культурные коды, а точнее, talk-сode в стране победившего пролетарита размыты, как нигде в мире, между тем как беседа или обмен мнениями может состояться только при общих кульурных кодах. Ну о чем я могу разговаривать с человеком, которому нравится Белянин? О погоде и ценах, в лучшем случае, не трогая ничего экзистенциального. Точно также я не могу разговаривать о сложных вещах со Шмараковым или, скажем, Еськовым — их коды сложнее и проработаннее моих, мне просто нечего им сказать по существу.

Впрочем, я отвлеклась. О функциональной неграмотности, да.

Неспособность понять написанное при умении складывать буквы в слова называется функциональной неграмотностью. Очевидно, что эта ф.н. имеет свои степени, и Овидий в изгнании является лакмусовой бумажкой для ф.н. степени более высокой, — человек читает его и раздражается, не понимая, что это, о чем и зачем написано. Он, безусловно, знает "Три мушкетера", но история про четырех сантехников, которые сначала были три и один, но потом против них выступили пять электриков и так далее ничего ему не говорит, поскольку его логические и ассоциативные цепи слишком коротки, чтобы ухватить смысл и, соответственно, тонкий юмор положения. Фактически прочесть Овидия — не механически пересечь глазами, а воспринять перекрещение литературного и ассоциативного потока с потоком создаваемых автором образов и видений — человек с определенной степенью ф.н. не может чисто технически. Кого мы обманываем? Зачем эта игра в демократию, которой нет и в равенство, если мы лишь созданы с равными возможностями, но каждый прилагает разное усилие к их развитию и результат получает совсем разный?

Моя радость от существования Овидия в изгнании связана не только с удовольствием, которое он доставил лично мне, но и имеет вполне утилитарный смысл — впервые у нас появилось произведение, которое может стать маркировочным; не иностранный писатель, а русскоязычный, живой и доступный для созерцания, по крайней мере в его ЖЖ, чтение которого само по себе — изысканное наслаждение; вещь знаковая, обещающая — вместе с Каллиопой и тем, что Р.Л. еще изволит написать — стать центром притяжения и формирования общего поля для множества людей, нуждающихся в этом обособленности; поля, в котором сохраняется и высокая литература и тот особый склад мышления, речи и чувств, который возникает под ее влиянием.

Ну и внешность у Р.Л. соответствующая, как с визатнийских икон, приправленная каким-то трагизмом неупокоенной души Мендельштама, при том, что внутри он, — Шмараков, а не Мендельштам — настоящий аватар Локки и вообще большой шалун.

UPD И нет, это не роман из жизни сантехников; персонажей там до чрезвычайности и в разнообразии — например, красивая работник таможни с львиными лапами и хвостом, морское чудище с именем Мисюсь, неказистый аспирант Федор, сначала оказывающийся мужем трансвестированных Лии и Рахиль, а потом в схватке, подобной той, коя происходила между Иаковом, их мужем, и Яхве, Иаков, то есть Федор, сам становится реминисценцией Яхве, в остальное же время остающется смотрителем тюленей с греческими именами и склонностью к демагогии, Лия меж тем превращается в некую Агарь, изгнанную в пустыню, — все, разумеется, в виде крайне далеком от оригиналов... не говоря о реминисценций на наши мультфильмы в количестве...ах, да, еще телескопические сычи, которые, как я подозреваю, произошли от гоблиновских гигантских ласточек-убийц...ну и еще персонажей сто, если верить счету самого автора. Такой себе бурлеск, осциллирующий до фантасмагории и обратно.