Роман Львович Шмараков

                                                                                                                      Как говорят в Лурке, «эта статья полна любви и обожания»

Роман Львович (далее Р.Л.) до сих пор был не слишком известен, что само по себе феномен удивительнейший. Можно представить, как отозвалась бы литературная общественность серебрянного, скажем, века на появление такого автора после первой же его книги. Как при его появлении кричали бы женщины «ура» и бросали бы в Р.Л. предметы своего дезабилье.

Вообще в связи с Р.Л. мне чрезвычайно нравится думать о том, с какой завистью в детстве мы читали о досталинских литературных кружках, представленных множеством славных имен; имена, судя по всему, и не переставали появляться, но именно сейчас — благодаря интернету, конечно же — опять складываются какие-то группы,  и именно Шмараков фигура самая репрезентативная для современной литературы...эээ...хм....классической, если к классикам можно причислять живых людей.

Во всех случаях, 26 ноября сего года вышел выпуск Школы Злословия с участием Р.Л. — смотреть здесь; и хотя тема на фантлабе не становится в один ряд с таким признанием, но в долговременной перспективе может дать много гитик.  Было бы красиво открыть тему в один день с выпуском ШЗ, но я все же решила подождать до растущей луны — не то, чтобы я сильно верила в ее влияние, но знающие люди древности не советовали начинать новое дело на падающей, так что на всякий случай перестрахуемся.

Таким образом, тема у нас будет открыта 5 декабря.

Не уверена, что прозу Шмаракова правильно отнести к фантастике, во всяком случае, не больше чем Гофмана — но и не меньше; во всяком случае, для народного разбора его текстов — о, как я предвкушаю! — такая площадка будет ничем не хуже других.

А я пока, изнывая от счастья, дочитываю Овидия в изгнании и передать свое ощущение могу двумя словами — радость и удивление.

Создать что-то принципиально новое вообще очень непросто. На моей памяти в последние четвеь века только вот Павич и в некотором роде Пелевин, с его травестированной философией. Теперь есть Р.Л. с Овидием, новая, ни на что похожая, книга (ну то есть если сильно порыться, что-то наверняка найдется, но чтобы вот так, из верхнего слоя памяти — вроде бы нет). Сама структура текста инакова, причем особенно в ней приятно, что фантасмагория только доходит до головокружения и чрезмерности, но  всегда останавливается вовремя. Появление автора в самом конце — это вообще отдельная тема; со времени Достоевского, наверное, не было в русской литературе такого пронзительного откровения и такой ясной ретроспективы в глубину человеческой души; впрочем, Достоевский не говорил прямым текстом. Я не помню ни одной современной работы, которая переходила бы в одном эпизоде буквально в личный дневник автора, говорящего настолько откровенно, как пристало скорее поэзии, или как то, что мы встречаем в старых и античных текстах.

Не углубляясь в эту интимность — каждый прочтет сам — замечу лишь, что не было, не было у нас ничего подобного в смысле такого мощного и смелого по новизне, даже делая скидку на то, что здесь перелицованы не зря столь знаменитые Метаморфозы.

Говорят, Каллиопа несет черты идеального романа, но я ее еще не читала, через неделю должны привезти из Москвы в бумаге (единственный случай, когда купила до того, как прочла в электронке), — так что говорю только про Овидия; бесконечно хотелось бы повторения текста такого рода.

Во-первых, и во-вторых, и в-третьих, это полное adios демократии в литературе. Попытка проследить сюжет в Овидии и найти в нем мораль, смысл и сверхсмысл упоительно тщеславны, — не говоря о том, что и глупы: сюжет не является смыслообразующим на первый взгляд (до второго я еще не вчиталась, но если и тогда его не найду, совершенно не расстроюсь), сама же идея, что ценность литературы заключается в нарративе, она какая-то...эээ...странная, что ли. Любой пересказ сюжета упростит его из многомерного в двухмерную плоскость листа; впрочем, коли уж мы знаем, что это пересказ Метаморфоз Овидия, за сюжетом к Овидию и надо обращаться; все претензии тоже к нему.

Вообще же говоря, меня не оставляет впечатление, что Овидий в изгании это некий высокий аналог Властелина кольца в гоблиновском переводе (который получился очень, очень смешным, кто бы и что бы не говорил) — аналог на уровне, который задается литературой высокой с переводом на языки литературы классической.

Меня не покидает хищная радость от одного из мелькнувших комментариев, в котором язык сравнивается с Зощенко, Аверченко, еще там с кем-то.

Язык! Сравнивается! Японский мой бог, что у людей в голове вообще? Вот прямо чуть ли не в самом начале — явная аллюзия на Зощенко мелькает улыбкой в сторону стала бы я ивою и вдруг ты обнаруживаешь себя в гофмановском тексте (у меня это произошло на огненных саламандрах), с тем чтобы через две страницы  появилась балетмейстер, отбирающая группу для Щелкунчика и чуть позже не мелькнуло имя Гофмана. Переливы текста, о которых я писала раньше, здесь доходят до изящества прерафаэлитов, а игра, в которую автор вовлекает читателя, не имеет себе равных в своей детской беззаботности.

Не буду, однако же, предвосхищать события; тема по Шмаракову даст нам прекрасную возможность перечесть все алмазы в каменных пещерах. В идеале следовало бы составить список всех аллюзий и реминисценций, чтобы любой самонадеянный тип мог быть взят за химо и потыкан в этот список носом. Не нашел сам хотя бы половины? Хоть четверти? Значит, не читал, о чем разговор.

Овидий вскрывает фунциональную неграмотность второй степени. Вот слушайте. Все мы страдаем от того, что сталкиваемся в интернете с людьми, которые думают медленее, знают меньше, а логические и ассоциативные ряды у них более короткие, чем у нас, но! эти люди вовлекают нас в разговор и обмен мыслями, который в принципе состояться не должен был бы. Культурные коды, а точнее, talk-сode в стране победившего пролетарита размыты, как нигде в мире, между тем как беседа или обмен мнениями может состояться только при общих кульурных кодах. Ну о чем я могу разговаривать с человеком, которому нравится Белянин? О погоде и ценах, в лучшем случае, не трогая ничего экзистенциального. Точно также я не могу разговаривать о сложных вещах со Шмараковым или, скажем, Еськовым — их коды сложнее и проработаннее моих, мне просто нечего им сказать по существу.

Впрочем, я отвлеклась. О функциональной неграмотности, да.

Неспособность понять написанное при умении складывать буквы в слова называется функциональной неграмотностью. Очевидно, что эта ф.н. имеет свои степени, и Овидий в изгнании является лакмусовой бумажкой для ф.н. степени более высокой, — человек читает его и раздражается, не понимая, что это, о чем и зачем написано. Он, безусловно, знает «Три мушкетера», но история про четырех сантехников, которые сначала были три и один, но потом против них выступили пять электриков и так далее ничего ему не говорит, поскольку его логические и ассоциативные цепи слишком коротки, чтобы ухватить смысл и, соответственно, тонкий юмор положения. Фактически прочесть Овидия — не механически пересечь глазами, а воспринять перекрещение литературного и ассоциативного потока с потоком создаваемых автором образов и видений — человек с определенной степенью ф.н. не может чисто технически. Кого мы обманываем? Зачем эта игра в демократию, которой нет и в равенство, если мы лишь созданы с равными возможностями, но каждый прилагает разное усилие к их развитию и результат получает совсем разный?

Моя радость от существования Овидия в изгнании связана не только с удовольствием, которое он доставил лично мне, но и имеет вполне утилитарный смысл — впервые у нас появилось произведение, которое может стать маркировочным; не иностранный писатель, а русскоязычный, живой и доступный для созерцания, по крайней мере в его ЖЖ, чтение которого само по себе — изысканное наслаждение; вещь знаковая, обещающая — вместе с Каллиопой и тем, что Р.Л. еще изволит написать — стать центром притяжения и формирования общего поля для множества людей, нуждающихся в этом обособленности; поля, в котором сохраняется и высокая литература и тот особый склад мышления, речи  и чувств, который возникает под ее влиянием.

Ну и внешность у Р.Л. соответствующая, как с визатнийских икон, приправленная каким-то трагизмом неупокоенной души Мендельштама, при том, что внутри он, — Шмараков, а не Мендельштам — настоящий аватар Локки и вообще большой шалун.  

UPD И нет, это не роман из жизни сантехников; персонажей там до чрезвычайности и в разнообразии — например, красивая работник таможни с львиными лапами и хвостом, морское чудище с именем Мисюсь, неказистый аспирант Федор, сначала оказывающийся мужем трансвестированных Лии и Рахиль, а потом в схватке, подобной той, коя происходила между Иаковом, их мужем, и Яхве,  Иаков, то есть Федор, сам становится реминисценцией Яхве, в остальное же время остающется смотрителем тюленей с греческими именами и склонностью к демагогии, Лия меж тем превращается в некую Агарь, изгнанную в пустыню, — все, разумеется, в виде крайне далеком от оригиналов... не говоря о реминисценций на наши мультфильмы в количестве...ах, да, еще телескопические сычи, которые, как я подозреваю, произошли от гоблиновских гигантских ласточек-убийц...ну и еще персонажей сто, если верить счету самого автора. Такой себе бурлеск, осциллирующий до фантасмагории и обратно.