Часть 1: о первичности бога

Я понимаю, что поздновато пишу: о модных книгах – либо сразу, либо никому не интересно, — но при первом прочтении этих мыслей не возникло, а поклонников Пелевина всё-таки довольно много. Плюс очень хочется философски постебаться.

При первом чтении мне больше всего понравилась экзистенциальная гонка вооружений в борьбе Птиц с Творцом. Повторное же прочтение цепануло глаз неким несоответствием. Я надеюсь, что говорю сейчас с человеком, знакомым с теологией Пелевина и, скорее всего, читавшим «Цукербринов», поэтому сразу к делу.

Одним из постулатов выводится взаимная зависимость бога и человека из атмосферы субъективного идеализма (существует только то, что ощущается, остальное – недоказуемо) и солипсизма (а всё, что видим, мы создаем своим воображением, ибо кроме воображаемого ВООБЩЕ ничего не существует!).

цитата

«Мы нужны нашему Творцу и Создателю, чтобы он мог БЫТЬ, потому что он существует только относительно нас, своих созданий. Как луч фонаря становится виден лишь тогда, когда попадает на освещаемый предмет, так же и мое сознание, то есть я сам, возникает только вместе с осознаваемыми объектами – и исчезает вместе с последним из них.(…) Мы есть видения Создателя, делающие реальным Видящего.»

Вот только луч фонаря существует и без освещаемого предмета. И то, что находясь в тёмном, бесконечно длинном подвале мы не видим этот самый луч света и стенаем во тьме, самому лучу глубоко фиолетово. А вот освещаемому (только вдруг – неосвещённому!) предмету, вероятно, нет – какой табуретке хочется, чтоб об неё спотыкались в темноте, а потом еще и материли?

цитата

«Перед ним возникли два ослепительных шара, соединенные линиями, проходящими через расположенный точно между ними фокус. Это было подобие объемного знака бесконечности – переливающаяся и сверкающая всеми цветами радуги трехмерная восьмерка. (…) Эти два духовных солнца были связаны таинственнейшим из взаимодействий. Первый шар своими лучами создавал второй. А второй – своими лучами создавал первый. Они как бы взаимно порождали друг друга. Здесь не было творца и творимого – шары не могли существовать по отдельности. Не имел смысла вопрос, какой из них первый и главный. Это были два проектора, каждый из которых возникал из луча другого. Две руки с карандашами, рисующие друг друга на листе бумаги. (…) «Да, – подумал он, – это я не сообразил. Мы – просто кошмар, снящийся Богу. Но Бог – просто кошмар, снящийся нам.»

Но позвольте, а как же быть с атеистами? Они не думают о боге, но бог от этого существовать не перестаёт. Ладно, допустим, бог умер в отдельно взятой атеистической голове, но сами-то атеисты – вон они. Следовательно, существование бога не является непременным условием существования атеиста.

В общем-то я уже доказал отправной постулат: птицы, породив атеистов, бога не победят. Но давайте рассмотрим частные случаи.

Вот, зацепился за слово, но оно только кажется незначительным. Я совсем не согласен с тем, что всё равно, «кто из них первый», потому что тот, кто первым открыл глаза, — увидел (создал) второго и, следовательно, не зависит от него. Либо это бог, и тогда существование человека не является непременным условием существования бога, либо – бог лишь ментальная проекция и не является условием существования не только атеиста, но и человека вообще. Версия, что они открыли глаза одновременно так же несостоятельна – тогда должно быть что-то до, та самая пелевинская пустота, сгустившаяся одновременно в человека и в Вепря, а следовательно, оба они, и человек, и демиург – лишь объекты в сознании бога.

Наша вселенная начала существовать с 4,3-помноженной-на-10-в-минус17той-степени секунды после Большого взрыва. Что-то тогда произошло. И произошедшее никак не было человеком. Следовательно, даже уничтожив мир, Птицы никак не смогут повредить Создателю.

Ладно, рассмотрим научную модель, в которой вселенная родилась и развилась сама по себе, а бог – лишь психо-социальный феномен, позволяющий человеку право на слабость и зародившийся вместе с появлением разума. Тогда, чтобы убить бога, Птицы должны уничтожить все мыслящие существа и себя за одно. Растения же и животные останутся благоденствовать в гармонии и зелёном безмыслии, то есть в том самом идеале, который по Пелевину и есть бог!

Часть 2: о молитве.

цитата

«Я никогда не задумывался прежде, с кем, собственно, вступает в любовную связь пользователь интернет-порнографии. С далекой актрисой? Это вряд ли, она осталась в прошлом. Со своим воображением? Тоже вроде бы нет – пользователь смотрит на экран, где все уже нарисовано. С картинкой на экране? Но в сознании бедняги происходит самое настоящее соитие, и он, так сказать, торжествует над увиденным, иногда по три-четыре раза в день.»

Очень мне было интересно, к какому кульбиту мысли придёт маэстро? Он пришёл к каким-то инфернальным пиявкам. Но как же, Виктор Олегович! Вы же сами писали в «Generation П»:

цитата

«Можно ли сказать, что телевизор смотрит тот человек, который его смотрит?

Мы утверждаем, что нет. И вот почему. Когда человек разглядывал выключенный телевизор, движение его глаз и поток его внимания управлялись его собственными волевыми импульсами, пусть даже хаотичными. (…) Включенный телевизор (… -) изображение непрерывно модифицируется оператором и стоящим за ним режиссером. (…) Смене изображения на экране можно поставить в соответствие условный психический процесс, который заставил бы наблюдателя переключать внимание с одного события на другое и выделять наиболее интересное из происходящего, то есть управлять своим вниманием так, как это делает за него съемочная группа. Возникает виртуальный субъект этого психического процесса, который на время телепередачи существует вместо человека, входя в его сознание как рука в резиновую перчатку» (При этом) «виртуальный субъект, замещающий собственное сознание зрителя, не существует абсолютно»

Другими словами, человек перестает быть личностью. Чем же он продолжает быть?

Бинго! Ответ известен!

Что происходит в голове интернет-дрочера? А в голове его происходит так любезное сердцу Пелевина НИЧЕГО. То самое ничто, которое является идеалом и божеством. И это ничто стремится к экстазу. То есть пользователь в этот момент вступает в любовную связь именно с богом. А точнее – бог, заместив собой пользователя, вступает в любовные отношения с самим собой. По любому — акт интернет-мастурбации оказывается самым главным священнодействием в мире пелевинской теологии!

К слову, этот акт – то, к чему Птицы толкают человечество.

Как бы последний размышлизм направить Виктору Олеговичу?..

Жанр: фантастика, драма

Режиссёр Терри Гиллиам

Продюсер Николя Картье и Дин Занак

Автор сценария Пэт Рашин

В главных ролях: Кристоф Вальц, Лукас Хеджес, Мелани Тьерри, Дэвид Тьюлис, Тильда Суинтон, Петер Стормаре, Санджив Бхаскар, Мэтт Деймон, Бен Уишоу

Оператор Никола Пекорини

Кинокомпания MediaPro Studios

Длительность 107 мин.

Страна Великобритания, Румыния

Год 2013

Включён в основной конкурс 70-го Венецианского кинофестиваля.

Официальная аннотация: Эксцентричный компьютерный гений Коэн Лет бьется над неразрешимой теоремой. Благодаря костюму для виртуальной реальности, изобретенному мальчиком Бобом, Лету удается совершить путешествие в скрытое пространство и узнать тайну своей души. Эту разгадку ищет не только он сам, но и таинственный Менеджмент, который правит всем миром посредством всевидящих устройств под названием ManCams. — как всегда, она далека от реальностей фильма.

Осмысление:

Читать это тем, кто фильм не смотрел, но собирается, я бы не советовал. Часть очарования фильмов Гиллиама – ребус для зрителя. Я же хочу поделиться своим виденьем «Теоремы Зеро».

Для того, чтобы понять начало, надо начать с конца. Итак, возьмем очевидное: Коэн Лет умирает от удара током, или схема срабатывает, и разум (душа) его переносится в глобальную вычислительную машину, откуда его увольняют, т.е. стирают. Все происходящее оказывается предсмертным бредом. После смерти Коэн Лет попадает в рай, что означает, что Теорема Зеро неверна.

Но в раю он один, голос любимой слышится уже во тьме титров, а сам Коэн Лет жонглирует солнцем.

Давайте сделаем допущение, что разрушение вычислителя имело место на самом деле: изнутри программы Коэн Лет сумел разрушить машину. Коллапс виртуальной вселенной. Коэн Лет падает в черную дыру, и вместе с ним падают фотографии людей – сущности, которые он просчитывал. Вспомним теорему – в финале мира Вселенная сжимается в точку с настолько громадной гравитацией, что точка схлопывается. Все исчезает. Ноль равен ста процентам. Но сколько не бились над решением теоремы, ноль приближается к ста процентам, но не может стать равным им. Под воздействием невероятной гравитации пространство, время и сущности сжимаются в одно целое. И появляется бог.

Итак, что же мы имеем вначале? Молодой человек, крайне эгоцентричный, с доминирующим чувством своей уникальности, уступивший всем порокам («Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию», Мф9:13) инициирован телефонным звонком, голос произнес его имя. Многие годы он ведет абсолютно аскетичный образ жизни, даже диета запрещает ему пищу, имеющую вкус. В результате этой аскезы душа его очищается, если не сказать выхолащивается, и мы видим абсолютно потерянное, неприспособленное к жизни существо, обитающее среди облупившихся фресок и поломанных католических статуй и называющие себя «мы», по совету психоаналитика, но как бы в предвосхищении будущего, когда говорить будет за все те сущности, что станут им («Почему вы называете себя «мы»? Вы же один», «Может быть»), как Папа римский, говорящий за всех католиков, в полном соответствии с иудейским Элохи́м, обозначающим одного бога во множественном числе. И эта выхолощенная душа проходит через катарсис, познает любовь, дружбу, сострадание. Из нее получится очень хороший бог.

Экзистенциальными мотивами пропитан весь фильм. Вот одно из «пасхальных яиц», разговор психоаналитика и Бэйнсли: «…ее оставил отец» «Отец не оставлял меня! Он умер». Человеческое подсознание наделяет бога чертами отца. Образ отца – это образ бога в наших сердцах. Фактически психоаналитик сказала: «Не водись с ней, Бог оставил ее», на что Бэйнсли ответила ницшеанским: «Бог не оставлял меня. Бог умер». Бог умер, и появился мир, в котором возможна Церковь Бэтмана-спасителя, в котором секс-шопы располагаются через стену с храмом и в них умирают старики, в котором корпоративные предрассудки, эксплуатация и рыночные ценности становятся самым важным, в котором на место отбитой головы Христа устанавливают камеру слежения. Мир, в котором почти что удается доказать «теорему Зеро».

Язык, как всегда, великолепен – образные, метафоричный, льющийся. Он течёт, он рисует, он вживляет читателя в стылое блеклое небо, в скупую соловецкую землю, в корявые сердитые деревья, в святые неухоженные стены, в белое от холода море, бесконечное во все стороны, как одиночество. Нечеловеческая злоба к ближнему, отчаянное желание тепла – людского, печного – в какой-то момент это становится неважным, непосильная работа и неутолимое чувство голода — читая роман, постоянно хочется есть!

В отличие от постмодернистской «Черной обезьяны», «Обитель» максимально реалистична, при этом современна – мы видим Соловки через погружение в одну конкретную личность.

Как всегда у Прилепина, личность эта мне несимпатична. Но в этот раз меня хотя бы не призывали ею любоваться! Да, Артём позиционируется как «сильный человек»: не ищет опоры ни в сокамерниках, ни в Боге. Особенно – в Боге. Условно-положительные герои (к слову, неверно сказать, что черно-белых в романе нет. Нет белых, а черных – полно: «блатные» и откровенные палачи) нет-нет да сделают ГГ невнятный комплимент в том смысле, что он не поддаётся лагерной деградации. Но не поддаётся ли он на самом деле? Когда в прологе Прилепин описывает своего прадеда (с любовью, это же родной дедушка, но мне, постороннему человеку, очень не хотелось бы с таким общаться), понимаешь, что это – будущее ГГ, если по сюжету у него будет будущее. Другие заключенные могут не замечать этой деградации, потому что Артём вообще мало общается, да ещё судьба постоянно мотает его по разным закоулкам островов – вот и не замечается то, чего перед глазами нет. А он просто плывёт по течению, в какой-то момент попав в правильную струю, а в сложных ситуациях пассивно складывает ручки и тупо ждёт, когда за него примут решение – перекладывая всю работу и ответственность на человека, который по какой-то причине оказывается вовлечённым в ту же неприятность.

К слову, у героя низкая стрессоустойчивость. На внезапный стресс он реагирует истерически-психотическим ответом, столь противоречащим инстинкту самосохранения, что со стороны может показаться геройством. Похоже, что в основе этого лежит болезненно обостренная гордость, но она явно лишь симптом более глубоких комплексов. Свидетельства об этом разбросаны по всему роману (чего стоит хотя бы «Прости – слово, которое он презирал и никогда не употреблял» — за точность цитаты не ручаюсь). Именно такая реакция, к слову, и привела его на Соловки, и именно эти комплексы не позволили открыть во время следствия часть правды, являющуюся «смягчающими» наказание обстоятельствами. Попадая же в условия длительного стресса, ГГ валится в депрессивно-бредовое расстройство с псевдогаллюцинациями.

Так в чем же его «сильная личность»? В том, как во время массовой исповеди перед лицом приближающейся смерти он не присоединяется к другим заключенным, а с наслаждением НЕ раскаивается во всех перечисленных грехах? В том, как он калечит символ их веры? В том, с какой жестокостью он периодически кидается на тех, кто ему не нравится, в том, как безразличны ему те, кто должен вызывать жалость или хотя бы сочувствие у любого другого?

Вот вам «сильная личность» ГГ «Обители»:

цитата

Психопатия — психопатологический синдром, проявляющийся в виде констелляции таких черт, как бессердечие по отношению к окружающим, сниженная способность к сопереживанию, неспособность к искреннему раскаянию в причинении вреда другим людям, лживость, эгоцентричность и поверхностность эмоциональных реакций.

Понятие «психопа́тия» подразумевает бессердечие по отношению к окружающим, сниженную способность к сопереживанию, неспособность к искреннему раскаянию в причинении вреда другим людям, лживость, эгоцентричность и поверхностность эмоциональных реакций[1]. Субклиническая психопатия, наряду с макиавеллизмом и субклиническим нарциссизмом, входит в тёмную триаду «дурных характеров», которым свойственны бессердечие и манипулятивность[2]. Психопатия является гетерогенным синдромом, который, согласно триединой модели, представляет собой комбинацию следующих фенотипических доменов: «расторможенность», «смелость» и «подлость»[3]. В перечни официальных психиатрических диагнозов, DSM-5 и МКБ-10, психопатия не включена. Согласно альтернативной модели DSM-5 (Section III), психопатия может проявиться как особый вариант антисоциального расстройства личности.

Прилепин пишет ему иной анамнез: это человек, который убил Бога. Не как Ницше, а скорее, как Лонгин. Копьем в подреберье. Но Богу не нужна наша вера, а вот нам Его вера очень даже нужна, и Артём однажды во сне просит Его оглянуться, максимально приближаясь к тому, что можно назвать «просить прощения». Бог давит его пальцем, как тех клопов, чем сам Артем недавно развлекался. И просыпается он совершенно пустой оболочкой, бессмысленно и ожесточенно цепляющейся за существование, и единственную радость находящей в том, чтобы издеваться над сломанными людьми, пусть и подонками.

Вот и вся сила. Тюрьма ломает душу. Как можно сломать то, чего нет? Мни оболочку – ей всё равно. Оказывается можно, потому что можно доказать, что выкрутасы твои небезобидны для тебя же. «Сильная личность»-Артём всю книгу прогнозирует это, вроде как серьезно, но все действия его говорят, что до конца он не верит. И только когда ухнуло – вот тут он осознал. И сломавшись/смирившись вдруг стал человеком.

Противопоставлением – личности священников, не только сохранившие «образ и подобие», но и стремящиеся поддержать всякого нуждающегося, не робеющие отстаивать свои взгляды перед сильными мирка их и при этом не утратившие самокритичность. Вот это – сильные люди, заслуживающие уважения.

Вообще, христианская тема пронизывает весь роман, создавая что-то вроде вуали, как в фильмах Тарковского, но эта тема так сложна, что рассуждать на неё я не решусь. Скажу одно – меня проняло.

И конечно, эта странная любовь… Настоящая любовь. «Настоящая» — не в романтическом, а в бытовом смысле. Она измеряется не мыслями, а поступками. Мысли безобразны: плотское желание, эгоистические мотивации, а в промежутках ГГ смотрит на свою даму в лучшем случае как на что-то постороннее, ненужное, а то и с какой-то неприязнью. Ох, как меня бесило это его отношение! В эссе «Дочка» Прилепин показывает собственную любовь, полную нежности и заботы, так почему же он лишает её своих персонажей?! Приходилось встряхивать себя и напоминать, что ты читаешь на тёплом диване, накушавшись котлет про человека физически вымотанного и эмоционально истощенного. Да еще и страдающего аффективным уплощением, что ярко показано на примере его отношений с матерью.

Впрочем, дама сердца относится к своему мужчине не лучше. На словах. Поступки же говорят иное. Именно поступки, особенно финальный, конечно, примирил меня с этим героем и его странной любовью.

Да, камерный фолк – это вам не нолики с единичками рифмовать! Это волшебство с первых нот. Впрочем, почему – «фолк»? Какой народности этот фолк?! Почему-то нынче принято всё, где звучат акустические инструменты называть «фолк». Наверное, фортепьянные концерты Рахманинова – тоже «фолк». Ну и пусть Рахманинов будет «фолком», а эта музыка ближе джазу, ближе неизвестным мне музыкальным направлениям первой половины ХХ века, ближе психоделике 60-70х.

Печаль? Нет; скорее, жизненный опыт, не тёмный и не светлый. Припорошенный любовью. Нежная меланхолия.

Музыка минималистична. Глухое пианино, потасканная гитара, какие-то духовые и прочие виолончели, притопленные ударные, ни то струны, ни то клавиши, теряющиеся в отдалении, – ткут узор, погружённые в полутьму второго плана. На первом плане голос. Даже так: Голос. Не холодный, но отстранённый. Что-то происходит глубоко в душе, рвётся наружу через какие-то фильтры и преграды, прорывается наконец… но мы слышим лишь отголоски. Вокал Алисы из Зазеркалья. Она поёт так, будто поёт колыбельную своему ребёнку. Звук инструментов отдалён, чуть смазан, превращён в… Вы слышали выражение «стена звука»? Так вот, здесь – «музыкальный туман». И он тоже – часть волшебства.

Вот только я уже не верю в волшебство. Мне не хватает детализации звучания, пусть я даже понимаю, что так и задумано. Мне хочется слышать каждый инструмент, каждую струну в отдельности, я так привык. За всеми вуалями и покровами я слышу, что песни, пусть каждая и индивидуальна, внутри себя монотонны, и ситуация поправляется лишь тем, что длительность треков – около 3 минут, а всего альбома – около 30 минут.

30 минут, которые завораживают.

Ах да, я забыл. Я же не верю в волшебство. Альбом прослушан многократно, но всё равно остаётся для меня… Нет, не безликим... Тусклым. Вот и сейчас вспоминаю его, и не помню музыки. Ни одной мелодии. Только визуальные образы: прокуренный полумрак ни то клуба, ни то кабака, тонкие пальцы на микрофонной стойке, женское лицо: гладкий лоб, полуприкрыте глаза, тень ресниц на матовой щеке, чуть заметные складки на переносице и в углу рта, непослушная тёмная прядь, — отблески света на полуоткрытых губах близко к вертикальному студийному микрофону. Где- то в стороне сквозь сигаретный дым – обводы потасканной гитары, что «имеет форму женщины и голос ангела, но шесть аккордов для нее написал Дьявол». В полутьме размыты контуры пианино. Отблески свечей тонут в изящных обводах скрипки и контрабаса с одной стороны и стекают по меди трубы, завихряясь вокруг заусенцев кнопок, с другой. И где-то совсем в глубине скособоченной тенью – ударная установка. Сигаретный дым, складываясь в тающие слова, пишет в темноте «мескалин», пишет «псилобицин», пишет что-то латиницей, заканчивающееся на 32.

Потрескивание старой пластинки намекает на иллюзорность музыки как таковой.[/i][/b]

Сегодня ехал в метро, и передо мной остановился мужик в тесных джинсах, контурирующих его член. Я почувствовал омерзение. Причем, это было не только чувством самца при виде «конкурирующей организации», нет, оно куталось в облако культурально-цивилизационного неприятия подобной формы одежды.

Я вспомнил пару моментов, когда мне столь же неприязненно сообщали о подобной непристойности посадки моих штанов, и задумался, чем это

непристойней, чем вот это?

Если приглядеться к истории, на балах культивировалось не только это

Но и это

А еще вот так

И вот так

Это называлось «гульфик», мужская разновидность “push-up”.

Между тем, распущенность порицалась, и эпоха предстает перед нами как культ девственности и постыдности сексуальных сношений.

А потом грянула сексуальная революция! И женщины стали выглядеть вот так

И вот так

При этом мужчины стали стыдиться показать себя, и даже меникенщики выглядят теперь вот так!

А если увидишь

– трижды плюнешь и перекрестишься. И мужские журналы не торопятся рекомендовать засовывать в купальные плавки картофелину (акцентируя, что засовывать нужно – спереди)

Откуда уши растут?

Я думал, думал, и не нашел иного врага, чем Либеральная Демократия.

Когда-то, мужики мерялись друг перед другом (и попробуй его перемерь, если он барон!), и глядя на выражения лиц при этих "мерениях", родители отдавали им своих дочерей («некрокодилистость» которых живописали балы). К слову, нынче в странах, где по-прежнему брак решают родители, носят хиджаб. «Цивилизованным» же женщинам приходится самим предлагать себя. Вот так.

Почему же мужикам сменили ценностные категории?

Не придумал иного объяснения, чем Гнилой Либерализм. Ни то либералам картофелина требовалась особо крупная, ни то искренне переживали за мелкочленных, но современная культура одной рукой подсовывает нам статьи про «размер – это не важно», а другой – порнофильмы про по-коленных негров. В результате начинаешь стесняться своих сантиметров и восхищение партнёрши принимаешь за лесть. Бедным женщинам приходится даже печальнее: если раньше они могли прогнозировать мужское достоинство по размерам носа или обуви, то нынче эти методы признаны мракобесием, и им приходится ориентироваться по обратной пропорции размеров мужской машины.

Кстати, подумав, они выбирают машину. Потому что им тоже внушили, что размер – не главное, а удовольствие прямо пропорционально количеству бабловых средств.

Вот так либерализм свел отношения женщин и мужчин к товаро-денежным.