облако тэгов
Старая тема, но мне хочется свести воедино песню и объяснения — слишком она важна для меня. Пусть будет.
Взято отсюда:
http://orgia.diary.ru/p203383897.htm?oam#...
Итак... :
О, великолепный Король-Ондатра! Как говорит сам Сергей Саныч, "я с интересом, не меньшим, чем слушатели, слышащие её в первый раз, следил за развивающимися событиями. До сих пор не могу сказать, что смысл до конца ясен мне самому". Тем интереснее, когда за толкование берутся сами слушатели. Ну, а еще интереснее, когда автор им отвечает. Итак, коллеги, два взгляда на "Рассказ Короля-Ондатры о рыбной ловле в пятницу".
О КОРОЛЕ-ОНДАТРЕ
ДИАЛОГ ЯЗЫЧНИКА С ХРИСТИАНИНОМ
ЧАСТЬ 1. ЯЗЫЧНИК
Итак, начинаем наш небольшой разбор… заслуженно знаменитой песни Сергея Калугина «Рассказ Короля-Ондатры о рыбной ловле в пятницу». Неплохо бы было, чтоб Сергей, читающий этот журнал, прочел и анализ своей песни. Неплохо бы было также, чтоб он не захотел мне «дать в морду, желательно — с ноги» (с) по прочтении))
Персоналии
Король-Ондатра.
Я видел небо в стальных переливах
И камни на илистом дне
И стрелы уклеек, чья плоть тороплива,
Сверкали в прибрежной волне
И еще было море, и пенные гривы
На гребнях ревущих валов
И крест обомшелый, в объятиях ивы,
Чьи корни дарили мне кров.
Итак, вот он наш герой. Король-Ондатра, то есть существо земноводное. В европейской языческой традиции воды — символ нижнего мира. Ондатра живет под корнями дерева, в норе, в подземелье, то есть существо хтоническое. Впоследствии упоминается еще одна хтоническая черта — согбенность, горбатость Короля-Ондатры. Ива здесь — мировое древо, у корней которого обитает это существо, получеловек-полузверь... полубог? Он же не просто ондатра, он — Король-Ондатра...
Король Птиц
А в странах за морем, где люди крылаты,
Жил брат мой, он был королем
И глядя, как кружатся в небе фрегаты,
Я помнил и плакал о нем.
Брат мой, с ликом птицы, брат с перстами девы,
Брат мой!
Брат, мне море снится, черных волн напевы,
Брат мой
«За морем» — символ иного мира, верхнего мира, неба. В русской старине «Птицы» описывается существующее «за морем» общество «птиц»,где орел-воевода, колпица-ключница и пр. Если Ондатра — хозяин нижнего мира, то его брат — Властитель Неба, волшебной страны, где «люди крылаты».
Применима и социальная проекция этих персонажей — Король Птиц — знать. Король-Ондатра — вождь низших, «хтонических» слоев общества.
Рыба
В недоброе утро узнал я от старца
О Рыбе, чей жир — колдовство
И Клятвою Крови я страшно поклялся
Отведать ее естество.
А старец, подобный столетнему вязу,
Ударил в пергамент страниц -
"Нажива для рыбы творится из глаза -
Из глаза Властителя Птиц".
Рыба — древний символ христианства, предшествовавший в этом качестве языческому по происхождению кресту. По-гречески рыба "ихтис", что воспринималось, как аббревиатура греческой же фразы "Иисус Христос, сын божий, спаситель". Король-Ондатра жаждет «отведать естество» Рыбы — вкусить «крови и плоти» Того, Кого символизировала рыба, чтоб обрести «колдовство» — как языческая Европа только и могла воспринять обетования Евангелия. «Старец»-проповедник ссылается на книгу — «ударил в пергамент страниц» — библию. При чем же тут глаз и Властитель Птиц?
Вырванный глаз, как цена вхождения в царствие небесное (Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя) упоминаются в библии, и притом неоднократно (Мф. 5,29, Мф. 18, 9, Мк. 9, 47). Впрочем, здесь ведь говорится о своем глазе... но пока мне не доводилось слышать о том, кто исполнил бы это предписание. Зато, как и Король-Ондатра, другим выкалывали глаза охотно — например, болгарский равноапостольный царь Борис ослепил своего сына, Владимира Хросате, за отказ отречься о старых Богов.
Не менее известно другое предписание библии: «Тот, кто не возненавидел своего отца и свою мать, не сможет быть моим учеником, и тот, кто не возненавидел своих братьев и своих сестер и не понес свой крест, как я, не станет достойным меня» Мф 10: 37
Опять же, исторических примеров среди проводников христианства немало. Равноапостольный император Константин перерезал половину своей родни, равноапостольный король Хлодвиг — практически всю. На этом плане Король-Ондатра и наш равноапостольный братоубийца Владимир вообще ангелочки.
Отречение от брата, вырванные глаза — цена обретению «Рыбы», возможности вкусить ее «кровь и плоть».
Более того, брат Короля-Ондатры — не просто брат, это властитель языческого рая, Божество (в языческих мифологиях Боги часто были старшими родственниками людям), его необходимо победить мечтающему о Рыбе «с чужим человечьим лицом». Есть и социальный аспект — христианство часто адресовалось к «униженным и оскорбленным», к рабам и простонародью. Его принял внук пахаря Мешко, «рабичич» Владимир, его разносили за пределы римского лимеса Каролинги — буквально «сыновья крепостного».
События
Не знал я, какая разбужена Сила
Сверканием наших клинков
Интересно, что именно в языческой традиции Севера братоубийство, точнее, даже возможность такового, вполне апокалиптическое, в полном смысле этого слова, событие. В Эдде, среди предвестий Рагнарекка, читаем «братья начнут биться друг с другом».
Чья клубится на востоке полупризрачная тень?
Чьи хрустальные дороги разомкнули ночь и день?
Кто шестом коснулся неба, кто шестом проник до дна?
Чьим нагрудным амулетом служат Солнце и Луна?
Се, грядущий на баркасе по ветрам осенних бурь,
Три зрачка горят на глазе, перевернутом вовнутрь
Се, влекомый нашей схваткой
правит путь свой в вышине
и горят четыре зрака на глазу, что зрит вовне...
Этот персонаж сопоставляется с Кухулином. Хотя кельтского оттенка в песне отрицать невозможно (скажем, крест в круге — действительно кельтский символ), это сходство — не главное. Существо, для которого солнце и луна — лишь нагрудные амулеты, существо, разделившее своими «хрустальными дорогами» «ночь и день», то есть тьму от света, держатель «шеста», касающегося небес и дна одновременно, вряд ли может быть могучим, но все же заурядным богатырем Кухлином.
Это Сущность неизмеримо более могущественная, и то, что один из его глаз обращен «вовнутрь», как бы слеп для внешнего мира, позволяет сопоставить его с древним Богом магии, Богом дорог и странствий — Тем, Чьими воплощениями являются Один, Шива, наш Велес...
И глаз наживил я, и бросил под глыбу.
Где волны кружатся кольцом -
Удача была мне, я выловил Рыбу
С чужим человечьим лицом
«Человечье лицо» — это «вочеловеченность» Того, чьим символом является Рыба. Лицо «чужое», чужеземное — естественная реакция северянина на средиземноморский тип лица Иисуса на иконах.
И мысли мне выжгло, и память застыла,
И вот, я отправился в путь
И шел я на Север, и птица парила,
И взгляд мой струился как ртуть
принявший христианство (отведавший Рыбы) братоубийца становится «пришельцем и странником»(Евр 11:13), вечным беглецом от «Витязя багрового».
Таким образом, в песне этой я вижу историю принятия северными язычниками христианства, историю, рассказанную на языке языческих мифов. Крещение, вкушение Рыбы — отречение от небесного брата и братоубийство, бунт завистливого полузверя против крылатого властителя недоступных ему Небес. Собственной рукой отрезавший себя от рода, потерявший свое место в мифологической Вертикали и выпав в горизонтальную плоскость (тут появляются уже «Север» и «Закат», т.е. Запад) «зыби вечерних болот», утративший память и мысли — такую цену заплатил братоубийца за "колдовство", которое надеялся обрести, вкусив «крови и плоти» Рыбы..
------------------
взято здесь
ЧАСТЬ 2. ХРИСТИАНИН
В Жиже обнаружился очень интересный (по крайней мере для меня) разбор моего детского творения…
Во-первых, хотелось бы поблагодарить его автора за столь внимательное отношение к столь скромному предмету (и немедленно размёл перьями шляпы пыль в радиусе трёх метров), а во-вторых, хотелось бы вместе поразмышлять над предложенной трактовкой изложенных в песне событий. Я думаю, что вполне имею на это право. Во-первых, эту песню написал некий вьюнош двадцать лет (то есть половину моей жизни) назад, и я ни черта не помню, что это был за вьюнош и как он смотрел на мир — я вообще с ним тупо незнаком. Те смутные воспоминания, что живут в моей голове об этом участке моей биографии намного тусклее, чем картины и воспоминания детства, отложившиеся у меня в голове благодаря прочтению книги Джеральда Даррела "Моя семья и звери". То есть я намного более Даррелл, написавший "Мою семью", чем Калугин, написавший "Ондатру". А во-вторых, я как тогда не понимал, что же такое из меня написалось, так и сейчас не понимаю. И мне будет приятно попробовать на склоне лет (кокетливо вздыхает и делает глазки) осмыслить, например, символические, допустим-то, ряды означенной песни. То есть я смотрю на собственную песню очень извне, думаю — настолько же, насколько её видит среднестатистический слушатель. Отличие состоит только в том, что я её пою на каждом концерте. При этом (да не обманут публику мои чувственные придыхания и энергетические взвывания) размышляя о том, что мне сегодня приготовила жена на ужин, сколько денег можно ожидать при такой заполненности зала, и сколько же, чёрт возьми, времени, мне ещё тут париться до момента, когда можно будет (соблюдя приличия) с этой ёб@ной сцены наконец свалить. Говоря по чести, слушатель к этой песне имеет отношение куда более серьёзное, чем я, хренов исполнитель. И я с большим бы восторгом и радостью поделился с собеседником своими соображениями о Жареной Рыбе, чем метафизическими занудствами о Рыбе, ловимой на Глазок, но вот беда — в качестве такого собеседника сгодился бы разве что Франсуа Вийон. Вот, кто понимал толк в Жареной Рыбе! Эх, где тот Франсуа... Увы, где прошлогодний снег... Так, о чём я? А! Вспомнил! Ну-с приступим.
So. Я совершенно согласен с хтонической природой Короля-Ондатры и тем, что Ива, под корнями которой разместился его тронный зал — есть Arbor Mundi. Но вот размещение брата — Короля-Птицы — в Мире Горнем вызывает у меня вопрос. Наличие крыл у него самого и его подданных не должно нас смущать. Наш подлунный мир наполнен птицами — существами черезвычайно красивыми и, в большинстве своём, столь же черезвычайно тупыми. Вообще мне кажется, что события песни разворачиваются не в нашем мире, и уж подавно не в мире Горнем, но в мире (как его называл Сковорода) с и м б о л и ч е с к о м, том самом мире, где обитают Покровители индейцев, к которым индейцы обращаются с молитвой во время инициатического поста — Человек-Ворон, Человек-Олень и пр. И Человек (Король) Птица — такой же житель этого мира архетипов, как и Человек-Ондатра. Иначе вряд ли бы можно было с полным правом считать их братьями, помешала бы вертикальная иерархия миров. Никому не приходит в голову назвать человека братом ангела — именно в силу этого обстоятельства, хотя люди и ангелы очень близки. Далее. Если мы согласимся с автором комментария в том, что магическая Рыба есть христианский Ихтис, то с дальнейшей трактовкой событий повествования возникают серьёзнейшие разногласия. Автор приписывает Королю-Ондатре осознанное желание приобщиться христианству, во имя которого им приносится в жертву собственный брат, носитель Зрения, то есть принадлежности и сопричастности природному бытию. Между тем, если мы проследим за логикой повествования, мы увидим, что моральная парадигма, в русле которой действует герой, отнюдь не христианская, и осознанности в его поступках не наблюдается. Собственно, что происходит? Герой — рыболов (надеюсь, ни у кого нет сомнений в том, что Ондатра, то есть водяная крыса, по жизни рыболов? Сомневающимся могу признаться в том, что изначально имелся в виду Король-Выдра, каким образом он превратился в Ондатру — для меня самого большой вопрос. Но Ондатры тоже питаются рыбой, хотя и не преимущественно) узнаёт о существовании на белом свете Супер-Рыбы. Никаких иных отличий от рыб обыкновенных, которыми он регулярно питается, он не наблюдает , главное достоинство Супер-Рыбы — это жир-колдовство, магическая составляющая, дарующая власть над природой. И как образцовый язычник, для которого важнее всего Воинский Подвиг и Могущество , герой даёт КЛЯТВУ — во что бы то ни стало поймать эту главную на свете рыбу. Существование такой рыбы — для него вызов, на который он должен ответить. Логика очень знакомая каждому, кто читал скандинавские, германские и проч. саги или русские былины. Так Святогор клянётся поднять землю, вообще поиск Великого соперника — главный мотив языческих саг о героях. Необратимость клятвы — тоже глубоко языческий мотив. Вспомним, что христианство категорически запрещает клятву: " Не клянись ни небом, ни землёй....". Но для дохристианского сознания (включая ветхозаветное) клятва была одной из главных святынь. Нарушить клятву было немыслимо. Библейский царь приносит в жертву собственную дочь, ибо поклялся принести в жертву первое, что встретится ему на пути домой. Святогор уходит в почву, погибает, осознаёт это, но прекратить попытку поднять Землю не может — он под клятвой. Для христианина совершенно не западло было бы, узнав, что платой за дивную рыбу должна стать жизнь брата, врубить заднего. Более того, ему пришлось бы каяться на исповеди в том, что он вообще имел гордыню поклясться. Христианство знает ОБЕТЫ – но, во-первых, суть обета аскетическая, это всегда самоограничение: "Даю обет не вкушать молока во все дни жизни моей", а во-вторых, нарушение обета не фатально, ибо всем известно, что человек слаб. Для язычника же нарушение клятвы есть полное и окончательное крушение. Поэтому наш герой ни на секунду не сомневается, что при всей любви к брату, о котором он до того плакал, теперь необходимо его убить. Ибо клятва принесена.
Вспомним, что библейская история тоже имеет своим началом братоубийство, более того — все мы по этой истории есть наследники братоубийцы, каиниты. Собственно история Каина — это наша история, история человечества, пустившегося в далёкий путь на Север после убийства брата, история обретения нами человеческого лица. Король-Ондатра до своего падения не ощущает себя человеком — он действительно един с мирозданием, он его часть. И лишь братоубийство приносит отрезвление, ничего странного, что лицо Рыбы-Христа (лицо ЧЕЛОВЕКА, его собственное лицо!) показалось ему чужим. Он ОТПАЛ, отпал в результате своего поступка настолько, что не узнал себя в Христовом зеркале. И лишь отведав Рыбы, став с нею физически одним, он узрел воплощённый Гнев Божий, узрел, кем он был и кем стал. Такое понимание поистине способно выжечь и мысли и память. Герой действительно становится пришлецом и странником на этой земле — только сделало его таким не христианство, а совершенное преступление. Языческий мир доигрался в свои клятвы и свой героизм. Палку не просто перегнули — она с треском сломалась. Никакого наивного единства с природным бытием после такого подвига как братоубийство не могло остаться и тени. Воспринимавшие божественное как власть и силу, которой можно овладеть — столкнулись с тем, что божественное проявило себя как беспощадная острота видения самого себя и своего места в мире. Но парадоксальным образом падение явилось пробуждением, растворённая в бытии единая с ним сущность — осознала свою отделённость, и пустилась в далёкое странствие, финалом которого станет рождение Нового Неба и Новой Земли. Так рождаются боги. Человеческое дитя рождается из бесконечного счастья обнимающей его материнской любви через страшное предательство — принесение матери родовых мук. Но только так из языческого счастья внутриутробного растворённого в Великой Матери существования может явиться на свет новый, равнозначный матери и отцу сознающий человек.
Нельзя также согласиться с автором в его географических штудиях. Напомним, что он утверждает горизонтальную природу стремления героя песни на Север, меж тем, как сакральная география говорит о ВЕРТИКАЛЬНОМ значении оси Юг-Север в противовес горизонтали Запад-Восток (любой идиот может убедиться в правоте древней дисциплины, тупо взглянув на обыкновенную карту). Именно в пространстве Восток-Запад жили герои песни до момента битвы, в царстве относительного, в царстве природы, в циклическом вращении. Это и был мир язычества. И лишь подвиг-преступление разрывает и сметает относительность, открывая иную, вертикальную перспективу. Путь На СЕВЕР становится возможен только после приобщения героя Плоти И Крови подлинной Божественности, после того, как ему в отчаянной ясности (пали покровы) является понимание его подлинного места в бытии. Преступление становится залогом Спасения, парадоксальная логика христианства: лучше быть Холодным (Абсолютным преступником), чем Теплым скитальцем вдоль оси Восток-Запад. Иуда не выдержал ужаса этого видения. Пётр смог, и отправился на Север — к Перевёрнутому Кресту.
Напоследок хочу дружески пожать автору руку, и сказать, что вполне понимаю его боль и досаду на страшную отделённость современного человечества от корней, от Великой Матери, ответственность за каковое положение дел автор возлагает на христианство. Я вполне солидарен с ним в его боли, но с нахождением ответственного в лице христианства согласиться не могу. Напротив, христианство — это то, что даёт надежду на преодоление разрыва. Не христиане придумали зверства. Мир никогда не знал идиллического язычества наподобие язычества бушменов из "Наверное, боги сошли с ума". То есть у бушменов, быть может, оно и явило свой благостный лик, но даже для индейцев разбить боевой палицей голову пятилетнему ребёнку врага было делом совершенно нормальным (см. Шульц, "Сын племени Навахов"). Что уж говорить о судьбе взятых с боем язычниками городов или о карфагенском Быке. Можно узнать из былин о том, как Вольга с дружиной вели себя в Царстве Индийском, или о милом обычае распахивать у поверженного противника одежды на груди (именно в результате такого казуса русский богатырь в сказках обретает жену, обнаружив под доспехом Груди Женские). А зачем он их распахивает-то, не задумывались? Ответ прост: он собирается вскрыть побеждённому грудь и сожрать его сердце, дело житейское. Убийство Короля-Птицы в надежде достичь великого могущества — тема насквозь языческая. И чудо христианства в том, что оно неожиданно явило Лик Человеческий в момент, когда казалось это могущество (рыба) было уже в руках. Божественное, повторяю, оказалось совсем не тем, на что рассчитывали. Ждали Всемогущего царя-чудотворца, явился ничтожный плотник, которого убили. История христианских зверств — это история того, как трудно преодолевается обезумевший преступник в человеке. Нет теперь надежды вернуться назад, туда, где Король-Ондатра идиллически ловил уклеек, нет смысла не помня себя обнимать весенний дуб и жечь костры. Нас не примут. Король-Птица мёртв, и мёртв от нашей руки. Теперь — только вперёд, туда, где нет тени жизни, в абсолютную ночь. На Север. Так рождаются Боги.
