В уездном саду была деревянная кузница, в которой работал и неотлучно жил пожилой одинокий кузнец Яков Саввич Еркин. Прожил он долгую и непростую жизнь — и жизнь его, и он жизнь...

А в глухой, задней стороне сада, стоял «неизвестный глино-соломенный дом, где была или не была чья-то убогая, слабая жизнь»....

Город Градов лежит в пятистах верстах от Москвы, «но революция шла сюда пешим шагом»: лишь в марте 1918 года установилась Советская власть. «Народ в городе существовал без спешки и не беспокоился о якобы лучшей жизни. Служил с усердием, держа порядок в губернии, но ярости в труде не знал...»

Иван Федорович Шмаков был послан в город Градов на ответственный пост «с чётким заданием — врасти в губернские дела и освежить их здравым смыслом». И все его знания о городе Градове — «оскуделый город и люди живут там настолько бестолково, что даже чернозём травы не родит...»

Талдомский сапожник Демьян Фомич «...был чтец и жил по прочитанному в умной книге правилу...», да ещё имел сокровенное желание «...написать сочинение, самое умное — для правильного вождения жизни человека...»

Московский экономический институт заканчивает молодой нерусский человек — Назар Чагатаев (когда-то, в голодный год, русский солдат Чагатаев получил целую безмолвную женщину в обмен на еду в котелке: его мать, замужнюю туркменку Гюльчатай, из небольшого кочующего народа из разных национальностей — джан...).

Вернувшись в Ташкент Назар получает назначение — найти потерянный народ, — свой народ — джан, что блуждает и бедствует где-то в районе Сары-Камыша, Усть-Урта и дельты Аму-Дарьи....

Слабоумный дурачок Кузя, до войны, редко — «...когда уже совсем отощает...» — ходил по своей деревне и собирал милостыню хлебом. Но пришла война...

В «русской уездной квартире» счетовода Ивана Павловича Башмакова суета — семья готовятся к приходу комиссии охматмлада — «охраны матерей и ихних младенцев» — вызванной хозяином на предмет получения разрешения на аборт («Пускай рожают руководящие лица. Я родить не могу.»)....

Однажды, зимней русской ночью, приехал автор на хутор к Савватию Саввычу, «по малому делу, больше от душевной суеты, чем по насущной надобности». Вся ночь, до сна, в душевном разговоре....

Весною 1709 года в Санкт-Петербург приплывает английский подданный инженер Бертран Перри, для осуществления замысла Петра — «создать сплошной судовой ход меж Доном и Окою»- он призван не только произвести прожект на шлюзовые и канальные работы, но и возглавить выполнение этих больших работ....

Четырнадцатого декабря 1762 года императрица Екатерина II обнародовала Сенатский указ об амнистии раскольников «кои без особой злобы схоронились в иных державах». Да раскольники сразу не поверили — а ну, как сразу на казнь или в Сибирь — и стали выжидать.

Ждали-ждали, да решили просочиться сквозь границу малой порцией — узнать, покарает императрица или нет. И вот, в августе 1779 года через польскую границу на пограничный форпост явился пензенский купец и раскольник Иван Прохоров, по прозвищу Жох...

И обнаружилось, в одной раскольничьей слободе, где заночевал Иван Жох, направляясь на Зауралье, что смахивает лицом — он, Иван Жох — на покойного императора Петра Федорыча — издали вылитый государь....

Кто такой Иван Митрич? —

Старый человек, похожий на старушку, а не на мужика, ходил по городу в две тысячи душ и следил за порядком: что, где и как — его мучили непорядки...

Сапер Иван Толокно во сне примерз к земле:

«- Ишь, земля как держит: то кровью к ней присыхаешь, то потом — не отпускает от себя...»

«Хорошо, во благомыслии» жил иерей Прокопий Жабрин, ««в уездном обыкновенном советском городе, весьма смиренном», пока «как говорится в суете, рак крякнул»: «совершил Прокопий злодейство»....

Федор Карлович Крюйс — потомок давнего голландского адмирала Крюйса, служившего У Петра Первого по кораблестроительному делу. Пятнадцать лет он был погонщиком лошадей на дилижансе и те годы прошли не зря — они приучили Федора Карловича к раздумью: и в зимние дни, и в лунные ночи писал он сочинения и свой фундаментальный труд — «Генеральное сочинение о земле и о душах тварей, населяющих её»....

Бежала небольшая река — Лесная Скважинка — а вот для лугов со временем вдруг стала ядовитая: «...сладкие травы пропадать начали, а полезла разная непитательная кислина...» Да вот «...жил у нас один мужик в прозвище Жмых...» -«...мужик что надо, но мощного разума человек!», — который-то и «...взялся за мочливые луга...».

Петер Крейцкопф, сын шахтёра, инженер по призванию, железный прагматик, уверовавший, что «...человек держится близ человека из-за пользы...». Но он допускает одно, только одно исключение — «...любовь, когда люди связаны бесполезно...» — и был разбит: жена уходит к другому....

С сердцем, разорванным в клочья, Крейцкопф приезжает в столицу, в Научно-технический комитет Республики с предложением проекта «некоего технического орудия, способного перемещаться во всякой газовой среде: в атмосфере и вне атмосферы» — «кирпич» с тугою начинкою — коммерческим грузом или пассажирами...

Когда старушку Мавру Кузьминишну выгнали невестки, второй раз вышедшие замуж, она продала свой немудреный скарб, выручив за него одиннадцать рублей, да ещё пятачок, и «зажила себе спокойно без попечителей и попрекателей». Прошло четырнадцать лет, но Мавра Кузьминишна не только не прожила этих денег, но даже и не почала их....

«...Тишанский сельсовет совместно с правлением колхоза «Победитель» направляют Семена Яковлевича Сарториуса на учебу в консерваторию...», — так было сказано в командировочной бумаге, с которой «человек небольшого роста, с неточным широким лицом» вошел в Москву. В руках он нёс футляр от скрипки, но скрипка была похищена неизвестным врагом и поэтому «внутри футляра, кроме холодных блинов и куска мяса, ничего не было»....

Над землей Германии 16 июля 1933 года начался новый сияющий день, Альберт Лихтенберг — физик космического пространства, — после короткой ссоры, ожесточившись и ударив свою жену, выходит на улицу, в южную германскую провинцию: «...Снизу поднимался мусор: человек сто национал-социалистов, в коричневой прозодежде своего мировоззрения, монтировали памятник Адольфу Гитлеру...»

За спиной — осажденный Севастополь, на позиции — политрук Фильченко и четыре краснофлотца, перед ними — приближающиеся фашистские танки...

«Я мальчиком видел старика Василь Иваныча, он засыпал со свернутой цигаркой на пальце...»

Ведь «издревле и повсесюдно все старики спят» — так начинается рассказ, вернее экскурс туда, назад, в прошлое — в Память: о тех стриках, которые «куда-то делись: кто умер, кто ушел в бродяги, кто навсегда затих, утихомирился...»