липкими, красными, неподвижными.
Трое вошедших, безусловно, видели трупы раньше. Однако ЭТИ тела отличались от прочих.
— Первый это мсье Бурвилль, я узнаю, — произнес мичман Веремеев, разрывая повисшую в воздухе тишину, — его французский нос невозможно спутать. Второй, вероятно, хозяин дома, профессор Моложевич. А третья … Так вот почему меня пригласили?
Сняв капитанскую фуражку, Чашкин отер платком взмокший лоб.
— Да, это ваша сестра, — сочувственно вздохнул он, переминаясь с ноги на ногу, и повторил тихим голосом, — я говорил вам: мужайтесь.
— Да бросьте, — раздраженно отрезал молодой человек. – Что произошло?
В ответ Чашкин осторожно втянул носом воздух и нерешительно, с какой-то явной неопределенностью, уныло повел плечами.
— Когда мне доложили об инциденте, — ответил он, – патрульный, обнаруживший тела, опознал вашу сестру. Прежде чем звать жандармов из города, я решился пригласить вас. Катер за трупами прибудет нескоро, так что ...
Мичман горестно усмехнулся: капитан был прав. Бурвилль и Моложевич, лежащие на столах, являлись единственными врачами на «этой» стороне залива. Что означало: медики не появятся здесь как минимум до рассвета.
Чашкин, тем временем, продолжал:
— Первый труп, как вы точно подметили, принадлежит мсье Бурвиллю, врачу гарнизона. Вы знали его? – Чашкин немного смутился. — Признаться, хочу расспросить вас.
Не отвечая сразу, Веремеев поправил на шее офицерский шарф, прошел в относительно чистый от крови угол комнаты и, усевшись на некогда роскошный диван, с краю которого валялись медицинские книги, брошенные внавалку, уставился на Чашкина немигающим взглядом.
— Все чем могу, — сказал он.

***

Игнорируя находящийся в комнате пыльный бар, Веремеев достал из-за пазухи небольшую походную флягу, открутил с нее три крышки, вставленные одна в другую, водрузил на столик со скальпелями и щипцами, возвышающийся рядом с диваном. Затем наполнил стаканчики светлой жидкостью, выливающуюся из горлышка мутными переливами.
Указал на «прибор» рукой.
— За мою сестру, — сказал он.
Чашкин хотел отказаться, но потом, взглянув в глаза Веремеева, чей обычно веселый взгляд казался сейчас пронзительным и глубоким, безмолвно протянул руку за чаркой. Мужчины согнулись, подняли стопки. Выпили разом, втроем. Доза была совсем мизерной, и Чашкин нехотя влил в себя дублинский самогон. Вкус был обычным – терпким.
— Моя сестра считалась невестой Бурвилля, — начал рассказ Веремеев, перекидывая ногу на ногу. — Они обручились в Москве, когда Дашенька твердо решила ехать за мной на восток. Она часто жалела, что не родилась мальчиком, искренне завидовала мне. Брак с будущим судовым врачом Бурвиллем, отправляющимся в русскую Манчжурию, стал для Дашеньки настоящим счастьем.
Француз был беден и неуклюж, по-русски говорил плохо, не понимал наших шуток. По сравнению с красавицей сестрой, русоволосой и синеглазой, он выглядел нелепо. Вдвоем они никому не казались удачной парой, однако… Дашенька сама, как мне казалось, настаивала на этом браке и на своем счастье с этим бледным убожеством. В результате через год, вслед за мной, она оказалась здесь, на самом краю дикой Азии – в чем, вероятно, и заключался для нее смысл этой глупой женитьбы.
Устроившись в Порт-Артуре, Бурвилль стал мало обращать внимания на мою сестру, но она, разумеется, не скучала. Экзотика востока захватывала эту восторженную девушку, она часто расспрашивала меня и Бурвилля о медицине и артиллерии, казалось, ее увлекало все: морские животные, хирургия, лесной промысел на Яньбене, ловля жемчуга, китайская письменность и даже остойчивость кораблей.
В первые месяцы французский доктор, отлученный от внимания суженой, много скучал, мусолил дневник, делал записи о местном быте. Потом вдруг расслабился, начал играть, пить местную настойку на змеях, полюбил вист и стал кутить с товарищами по гарнизону, день за днем обходя дешевые китайские харчевни, которыми утыканы железнодорожные станции вдоль побережья. Хирургом, впрочем, Бурвилль являлся от Бога. Как ни странно, именно это увлечение стало раздражать меня более всего очень скоро!
Примерно через полгода после приезда, доктор Бурвилль, женившийся на Дашеньке, как видно, не из любви, а из больших денег, оставленных моими родителями в качестве приданого, познакомился здесь с профессором Моложевичем. Француз начал хаживать к нему в этот дом, просиживать целые ночи и тратить деньги на его загадочные эксперименты. С Бурвиллем мы часто ссорились, я спрашивал, как он смеет поступать так с моей любимой сестрой, но в ответ хирург лишь смеялся и указывал мне на собственные выходки Даши, любившей, бывало, отправится на катере на рыбалку с офицерами «Ретвизана». Однако часто, кроме отбивок моих словесных атак, француз рассказывал странные истории о собственных потрясающих увлечениях…
По словам Бурвилля, они с Моложевичем работали над новой медицинской доктриной, которую называли «электрической хирургией». Возможно, вы знаете, основными причинами болезней и смерти, по мнению современной европейской науки, является трупная микрофлора, развивающаяся в кишечнике.
Идеей Моложевича и Бурвилля была возможность уничтожения части губительных организмов постоянными электрическими разрядами. В течение всей жизни легкий электрический ток, проходящий через пищеварительный тракт, должен был разрушать скопления кала на стенках кишечника, уничтожать часть опасных бактерий, но ровно в той доле, которая необходима для поддержания нормального существования.
— Интересно и как же они собирались определять эту долю? — удивился Чашкин, — Признаться, до ваших слов я полагал основными причинами смерти русского человека австрийскую шрапнель в голову и прусский штык в селезенку. А вот поди ж ты…
Веремеев, усмехнувшись, кивнул.
— У ученых свое представление обо всем, вы же знаете.
— Это верно. Но мы отвлеклись. Каким образом ваши сумасшедшие врачеватели собирались поддерживать постоянный электрический ток в человеческом пищеводе? Воткнуть кабель в пупок и заставить таскать динамомашину в армейском ранце?
Мичман блеснул зубами.
— Ну что вы, — криво усмехнувшись, он опустил взгляд, потом печально вздохнул, — по словам, Бурвилля, ничего подобного не требовалось. Постоянно подключать человека к аппарату невозможно. Посему Бурвилль предлагал изготовить некую «заряженную воду», предварительно обрабатываемую электрической силой. Мне трудно объяснить, я мало смыслю в естественных науках, но сила тока, необходимая для нормализации работы пищеварительного тракта была, по словам француза, ничтожна. «Электрическая вода» в человеческом организме должна была представлять собой некий аналог жидкости в электрохимическом аккумуляторе, неизмеримо более слабой в сравнении с кислотным электролитом, но сходной по принципу. А главное, годной для производства хаотических микротоков, очищающих кишечник от губительных бактерий!
— Регулярное потребление такой жидкости, — продолжил мичман, — могло, по словам Бурвилля, продлить срок жизни до ста лет и более – для каждого человека. Представьте: сто лет без смерти, сто лет без болезней, господин капитан!
Со вздохом, мичман сокрушенно покачал головой.
— Не мне судить о подобных вещах, я всего лишь бортовой канонир, — заключил он, — однако с уверенностью утверждаю одно: «электрическая хирургия» захватила Бурвилля полностью, без остатка! Скоро все деньги этого проходимца стали уходить на загадочные медицинские эксперименты, и Дашенька впервые обратила внимание на увлечение своего «заброшенного» супруга. Она стала чаще оставаться дома и часто плакать, чего не случалось никогда раньше. Тогда я впервые пожалел о днях, когда жених ее увлекался лишь вистом и коньяком.
Ситуация обострилась как раз прошлым вечером. С матросом «Ретвизана» доктор Бурвилль передал мне записку, которой вызвал на срочную встречу в портовом трактире. Выглядело странно. Я спокойно вернулся домой со службы и стал собираться на встречу, когда вдруг увидел Дашеньку, вбежавшую ко мне в комнату всю в слезах.
Вид у нее был жалкий: волосы всклочены, глаза заплаканные и красные, лицо несвежее, с дрожащей нижней губой. Я спрашивал ее, что случилось, но она лишь махала руками, ссылаясь на какие-то секреты между нею и мужем. Едва успокоив ее, я в крайнем бешенстве отправился на встречу с Бурвиллем.
В китайском трактире я застал его, как условились, в пять вечера ровно…
— То есть двенадцать часов назад?
— Вероятно… Бурвилль был весь взмыленный, напряженный. Впрочем, я плевал на его внешний вид и требовал объяснений.
В ответ на мой вызов, француз лишь качал головой.
«Тучи сгущаются, — сказал он, — я вынужден исчезнуть из города на несколько дней. Думаю, вы в состоянии мне это позволить».
«А что же Даша?»
«Останется здесь!»
Возразить было нечего. Происходящего я не понимал. Намеки были на то, что срочная поездка связана с опытами, которые они вели с Моложевичем. Причин, чтобы докладывать вам, как коменданту, или пытаться остановить его лично у меня не имелось.
После стычки Бурвилль спросил у меня кучера и несколько денег, в которых постоянно нуждался благодаря своим тратам на врачебные опыты. Поскольку родители высылают мне средств с избытком, я не смел ему отказать…
Однако, дома меня ждало страшное известие – Дашенька решилась уехать с французом!
«Но Даша, тебе восемнадцать! – упрашивал ее я. — Ты говоришь, Бурвилль тебе мил – вот прекрасно! – но что же ты хочешь еще? Зачем тебе с ним бежать?!»
«Мне надобно его проводить, — твердила она, — поиск электрической жидкости для продления жизни это не все, чем они занимаются, понимаешь? Сегодня, он обещал мне все рассказать. Мы муж и жена, перед побегом он должен во всем признаться!»
Вспомним размолвку с сестрой, Веремеев раздраженно покачал головой. Он руками закрыл глаза и, огладив горящие щеки, прикрыл ладонями рот. Затем руки его опустились, повиснув, словно бессильные плети.
— Я не смог отказать ей, сударь, я отпустил ее! – воскликнул он тихо, но с чудовищной силой в голосе.
Чашкин в ответ молчал.
— Вещи собрали за полночь, — продолжил Веремеев после короткой паузы. – Я вышел их проводить. Прощались недолго, молча. На моих глазах пара села в карету и укатила к Моложевичу, чтобы потом, как заверял Бурвилль, вовсе покинуть город. Собственно, вот и все…
— Значит, причина спешного бегства доктора вам неизвестна? – капитан Чашкин прищурился. — Куда они хотели отправиться?
— На север в Мукден, я не знаю… Возможно, вообще, через Харбин в Россию. Бог ведает куда … Я не знаю!
Внимательно оглядев собеседника, Чашкин снова вздохнул, поднялся. Задумчиво прошелся по комнате.
— Выходит, дело состоит в электричестве и загадочной жидкости для создания микротоков? Хм… — капитан разочаровано помотал головой. – Тогда прошу вас осмотреть еще кое-что.
Говоря так, Чашкин прошел к одному из столов, закрыв, как прежде, свой нос платком. Быстрым жестом он откинул окровавленную ткань, прикрывавшую лоб ближайшего трупа. Затем шагнул чуть дальше и похожим жестом откинул такую же ткань с головы второго, а затем третьего мертвеца. Потом обернулся к мичману, ожидая его реакции.
Матрос, стоявший все это время за диваном развалившегося Веремеева, охнул и быстро перекрестился.
Головы трех усопших казались РАСКРЫТЫ, словно цветы из ада, распустившиеся после кровавого ливня.
— Как видите, черепа всех потерпевших вскрыты хирургическим методом, — монотонно проговорил Чашкин, прижимая платок к лицу. – Их мозги аккуратно извлечены из голов. Еще более странным является то, что три извлеченных мозга отсутствуют, мы не нашли их нигде. Связь между вскрытыми черепами и микротоком в прямой кишке улавливается сложно, вы не находите?
Веремеев обнял горло широкой ладонью, немного поводил шеей. Было видно, ему становилось не по себе. Он казался сильно взволнованным, кровь прилила к щекам, глаза забегали по стенам.
— Не волнуйтесь, — успокоил мичмана Чашкин, — позвольте мне пару слов … Мы долго двигались к этому вечеру. И к этой ночи, порождающей мертвецов. Первые исчезновения китайцев в люйшуньской колонии начались полгода назад. Хотя местные старшины регулярно докладывали мне об исчезновении работников с рисовых чеков, кукурузных полей, о ночных рикшах, бросивших свои повозки посреди улицы и сгинувших без следа, мы не обращали на жалобы внимания, ведь тел не было, а значит – не было основания для расследования. Кроме того, исчезали АБОРИГЕНЫ, а военная власть колонии не обязана реагировать на происшествия с инородцами. Гарнизонное начальство забило тревогу только тогда, когда исчезла пара молодых японцев из иностранной торговой миссии. Но даже в том случае виновных и жертв не нашли...
Можно сказать, события, случившиеся вчера, явились полной случайностью. Они совершенно неожиданны для меня и комендатуры. Но в доме Моложевича, мной обнаружены двадцать два ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ЧЕРЕПА с распиленными черепными коробками. Моложевич, Бурвилль, ваша сестра – всего лишь последние в списке! Также в здешнем подвале найдено множество человеческих костей, принадлежность которых сейчас трудно определить. И да – свежий труп вашего кучера, с перерезанным горлом. Вы слышите меня?!
Чашкин перевел дух.
— Кстати, я навел справки о профессоре Моложевиче, — сказал он, заталкивая наконец, многострадальный платок в нагрудный карман, — не странно ли что настоящий университетский профессор из Санкт-Петербурга проживет в далекой военной крепости, почти на окраине мира? Как следовало ожидать, история этого случая довольно сложна. Будучи одним из светил европейской науки в молодости, Моложевич бежал на восток лет двадцать назад, увлекшись бредовыми идеями о бессмертии, которые не поддержал ученый совет.
Сначала мэтр поселился в Пекине, где занимался разнообразнейшими вещами. Говорят, даже торговлей и ростовщичеством, что для профессора, согласитесь, достаточно непотребно. Но дело его пошло. За минувшие годы Моложевич широко развернулся, даже фрахтовал двухпалубный немецкий бриг, для перевозок сушеной морской капусты из Владивостока в Шанхай. Разбогател, составив на этих поставках целое состояние! Сначала переехал в Циндао, потом, наконец, на русскую территорию через Залив.
— В Порт-Артур, вы имеете в виду? – немного растерянно спросил мичман.
— Разумеется. Вот тут начинается главная странность этой истории: полгода назад, бросив свои предприятия, Моложевич принялся деньги ТРАТИТЬ. Как думаете, на что?
Веремеев мотнул головой.
— Кажется, могу догадаться, — откровенно признался он, — вокруг медицинской практики Моложевича в порту ходили разные слухи. Я знаю, профессор приглашал для опытов китайских рабочих, которых много в любой приморской колонии. В городе тучи нищих, готовых продать душу за чашку риса. Опыты к тому же считались совершенно безопасными, к Моложевичу выстраивались настоящие очереди!
— Что же он делал?
— В основном аборигены сдавали ему кровь. Кроме того, Моложевич брал особые вытяжки из различных частей человеческого тела, для изучения химического состава и выявления «активных компонентов жизни», как он их называл. Все это сходится с версией об «электролите бессмертия», о заряженной воде и …
— Оставьте!!! – Чашкин резко поднялся. – Вы разве не видите трупы перед собой? – в раздражении, капитан ткнул рукой на столы. – Этот человек ловил и разделывал здесь живых людей, он убийца, а не ученый!
Быстро шагнув, Чашкин вдруг подошел к Веремееву и схватил его за грудки.
— И вы мне лжете, – добавил капитан шепотом. – Ночной патруль видел вас с сестрой Дашей давно за полночь, всего за два часа до того, как она превратилась в труп! Отвечайте же, ну! Что случилось?!
Веремеев попытался вырваться, но потом взгляд его скользнул в бок, где стоял матрос, замерший статуей на грани крайнего напряжения. Ладонь моряка вцепилась в рукоять кортика, и по малейшему знаку своего капитана матрос готовился броситься на врага. И Веремеев сдался, повис на руках Чашкина.
Капитан тут же ослабил хватку, и юный мичман, отступив на пару шагов, медленно повалился обратно на подушки дивана.
Дышал он тяжко, причем вовсе не от нехватки воздуха.
— Вы считаете убийцей меня? – дрожа словно лист, выцедил он сквозь губы.
— Нет, не считаю. Пока! – ответил Чашкин на вопрос мичмана. — Но вы должны рассказать обо всем откровенно, слышите?.. Что говорила вам Даша, когда вы встречались с ней в САМЫЙ последний раз?!

* * *

Чашкин кивнул матросу, который по-прежнему стоял неподвижно, сжав кортик до белизны в пальцах. Заметив кивок капитана, тот чуть успокоился, выпустил оружие, но, снова обойдя диван, замер там — за спиной дрожащего Веремеева.
— В ту долгую ночь, моя сестра и доктор Бурвилль на самом деле ехали к Моложевичу, я вовсе не врал, — вещал тем временем Веремеев. – Просто чуть позже, к трем часам ночи, Дашенька вернулась ко мне обратно. Одна. Лицо ее украшал сильный кровоподтек, а руки – жестокие следы от веревок.
По словам Даши, оставив меня в девять вечера, они приехали в дом к Моложевичу, в котором она часто бывала. Подвалы профессорского дома были закрыты для гостей и друзей, однако верхний этаж, в котором находимся мы сейчас, всегда был чист и открыт.
Никогда раньше Даша не видела дом Моложевича таким ужасным, как в этот незабываемый вечер!
Дом старого доктора имел выразительно жуткий вид. Он высился глыбой под темными небесами, будто коралловый риф перед надвигающимся тайфуном. Темные блики бродили по стенам и потолкам, гуляли на тяжких шторах, позли на полу и плинтусам. Почти месяц, как заверял Бурвилль, в дом к Моложевичу никто не входил — кроме него самого. Гувернантку давно рассчитали, роскошный профессорский особняк напоминал в тот час жилище отшельника или склеп, в котором поселился мертвец.
Странный гул слышался девушке из глубины широких подвалов, словно стоны смертельно больных людей, чуть приглушенные толщей стен. Даша хотела вырваться, убежать, но супруг удержал ее за руку, очень крепко. На вопросы не отвечал.
Дальнейшее Дашенька помнила очень плохо. Их с Бурвиллем встретил профессор. Никого больше в пустом доме не было – только трое и стоны, звучащие из щелей. Моложевич плотно прикрыл за их спинами дверь, пригасил следовать в зал. Они с Бурвиллем прошли вперед, оставив Молжевича позади, и в то же мгновение Даша почувствовала острое жжение в шее – это профессор вонзил ей под кожу шприц…
Когда Даша очнулась, она увидела большую комнату и столы с разложенным на них инструментом. Увидела стены, наспех затянутые белой тканью и шторы, закрывшие лунный свет. Возможно, она была там же, где сейчас мы – на втором этаже, в огромной гостиной зале.
Вокруг столов, в белоснежных халатах, — тогда еще белоснежных! — суетились два человека. На мгновение Даша решила, что Моложевич пленил их с Бурвиллем. Но нет — ее муж работал за одним из столов.
Двое мужчин веревками прикрутили девушку к стулу. Она пробовала закричать, но Бурвилль ударил ее наотмашь. Дашенька замолчала.
Затем, муж девушки послушно лег на кушетку, прямо перед ней. Моложевич вколол ему дозу амфитамина, потом короткой стальной ножовкой распилил мужнин череп.
— Это происходило у нее на глазах?
— Я повторяю то, что говорила она.
Лицо Чашкина передернуло, словно мгновенной судорогой. Он представил себе восемнадцатилетнюю девушку, перед которой пилили человеческий череп. Кашлянул, стараясь держать себя в руках, затем прошел к мертвому женскому телу. Присел на корточки, потянул за рукав. Запястья Дашеньки украшали темные, кровавые полосы — следы веревок и попыток их разорвать.
— Что дальше? – спросил Чашкин сипло.
— А дальше, — сглотнул Веремеев, — мне описать сложно… Распилив голову, профессор извлек живой мозг. Даша хотела знать, что он делал.
Доктор ей рассказал!

* * *

Теория электрической хирургии действительно занимала обоих ученых очень долгое время. Однако при изготовлении «заряженной воды», они обнаружили странный, почти необъяснимый эффект.
Молекулы «заряженной воды», подвергнутые электрическому воздействию, сохраняли в себе отпечаток сигналов, которыми их обрабатывали. Пытаясь отыскать грань, за которой разряды тока могут убивать гнилостные бактерии, но не вредить здоровым клеткам, профессор научился словно бы «записывать» электричество в воду. Удивительным, побочным эффектом этого открытия стала возможность копирования в «биоэлектролит» слепка электрических импульсов ЛЮБЫХ человеческих органов.
В том числе – коры головного мозга.
Если вы знаете, электрические импульсы излучают все человеческие органы, в том числе печень и прямая кишка. Но после открытия Моложевича они совсем не интересовали!
Мозг, аккуратно извлеченный из черепа, живет почти пять минут. Выяснилось, при погружении живого мозга в биоэлектролит, «полная запись памяти» происходит за две минуты. Как звук копируется на шеллаковую пластинку, так человеческий разум отражается в «заряженной воде»!
С одной стороны, Моложевич потерпел полный крах: созданная им жидкость была не способна очищать прямую кишку от болезненной микрофлоры.
Зато она дублировала в себя импульсы разума, излучаемые нервной системой. Воистину, капитан, то была таблетка от всех болезней, настоящая «эссенция памяти» — насыщенная электрическими зарядами субстанция, способная записывать душу, а потом переливать ее из тела в тело, как из сосуда в сосуд!
Как большинство гениальных прорывов в прикладной науке, открытие свершилось случайно, ни один из партнеров, работавших над «электролитом для микрофлоры», о таком не подозревал.
Говоря откровенно, эффект открыл Моложевич. Бурвилль был лишь ознакомлен с результатами трудов. Проверял эффект профессор также самостоятельно. Заманив трех знакомых китайцев со своих фабрик, он принялся ставить на них жуткие опыты.
Сначала профессор допрашивал пленников отдельно, составляя точную биографию, генеалогию родственников, разделяя привычки и вкусы. Затем, распилив черепа и убив двух несчастных, он изготовил из их мозгов две «эссенции» и принялся по очереди заливать обе эссенции в голову третьей жертвы – еще живой: сначала одну, потом вторую, потом снова первую.
После каждой «перезаливки души» профессор расспрашивал несчастного пленника, сверяя по ответам, насколько целостно разумы из первого и второго мертвого мозга наполняют мозг третий. Эффект оказался невообразим!
Нескольких капель биоэлектролита, разведенного в растворе, оказалось достаточно, чтобы полностью передать новому телу человеческую память, извлеченную из мертвеца. Из одного мозга было возможно изготовить почти двести грамм жидкости, но на передачу воспоминаний уходило не более грамма!
Однако главный эффект состоял не в этом. Оказалось, что память старого владельца мозга полностью стирается при воздействии электролита. Понимаете, что это означало?!
С плохо скрываемым отвращением, капитан Чашкин неопределенно мотнул головой.
— Да уж, очистку кишечника от бактерий тут сравнивать сложно, — ответил он. — Значит, специально препарировав, убив, и сделав эссенцию из мозга одного человека, можно было изготовить двести копий «его», но в чужих телах?
— Именно так! – Веремеев чуть подскочил, но тут же рухнул обратно, сдержанный ладонью стоящего за спиной матроса, — однако двести копий не требовались. Моложевич нуждался в единственном дубликате. После открытия эссенции его немедленно посетила потрясающая идея! Профессору захотелось срочно вскрыть свою голову и переехать в новое тело. Доктор был очень стар… Ему, разумеется, требовался помощник, ведь вскрыть свой череп не может никто. Для роли прекрасно подходил Бурвилль, тоже врач, знакомый, к тому же хирург, вполне способный извлечь живой человеческий мозг.
Соглашаясь, Чашкин скупо кивнул. Взгляд его выглядел недобро и настороженно.
— Но доктор Бурвилль, по словам Дашеньки, требовал определенных гарантий, — продолжил мичман. — Сначала он вообще не поверил профессору, и только после нескольких экспериментов по пересадке душ аборигенов, нехотя согласился. Тут выяснилось, что идея профессора очень заразна: прежде всего, Бурвилль хотел получить эссенцию из себя!
— Их план был прост, как любой гениальный план, — рассказывал мичман. — Прежде чем резать друг другу головы, оба доктора выбрали себе будущих «цивильных» носителей, ведь китайцы-аборигены им не подходили. Обе «белые жертвы» были заранее приглашены в дом… Дальнейшее развивалось примитивно:
Моложевич первым препарировал Бурвилля, достал мозг, сделал эссенцию и напоил ей приглашенного «носителя».
Затем «носитель», вернее, сменивший тело Бурвилль, препарировал Моложевича, достал мозг, сделал эссенцию из него. Но получив в руки «душу» и новое тело, Бурвилль решил не искушать судьбу и стать единственным владельцем великой тайны!
— Носитель с душой Бурвилля убил профессора? – глаза Чашкина забегали из стороны в сторону.
— Нет, Бурвилль просто не стал перекачивать его память в Дашеньку, – спокойно ответил мичман. – Ведь именно она являлась «вторым носителем» для двух безумных врачей.
Погруженный в воспоминания, отчего-то безумно улыбаясь, мичман медленно покачал головой.
— Даша рассказала мне это, рыдая, вся красная и в слезах. Не в силах выдержать такой муки, я решительно направился в дом профессора.
— Сюда?
— Да, сюда.
— Дашенька отправилась с вами?
— Ну, разумеется! Она меня и звала… Когда я вошел, сестра ударила меня в шею иглой с усыпляющим средством, — Веремеев весело рассмеялся. – Двумя выбранными «носителями» были я и моя сестра. В этом заключалась главная ошибка плана! Профессор Моложевич, не смотря на живодерские наклонности, слыл человеком чести и никогда бы не предал напарника. Но глупый француз любил красивую девушку. Он решил подарить ей вечность… Изначально Даша была «гарантией» Бурвилля. Она наблюдала за профессором, пока тот препарировал француза. Она же заманила в дом меня. Но когда под скальпель лег Моложевич, Даша упросила Бурвилля ПРЕДАТЬ своего наставника. Потом она последней легла на хирургический стол …
— Выходит, вместо профессора, Бурвилль препарировал Дашеньку, и сделал эссенцию разума из нее? – догадался Чашкин.
Веремеев чуть усмехнулся.
— О да, порядок знакомый, — ответил он, — но вы понимаете, убийца брата, не может вызвать в девушке нежность. Тем более в девушке, участвовавшей в убийстве. Предав Моложевича, Бурвилль воскресил Дашеньку в теле кучера, чуть позже зарезанного в подвале. Однако, когда уставший француз отдыхал между операциями, кучер подлил ему в чай всего пару капель. Себя!
На пару мгновений, в комнате повисла липкая тишина.
Наконец, не в силах сдержать ужас в голосе, Чашкин воскликнул:
— Так вы и есть Дашенька?!
Мичман не отвечал. Ладонь дежурного матроса, запотевшая на ручке кортика, сжималась на нем все сильней, готовая вырвать оружие на свободу. Но Веремеев ответил вкрадчиво:
— Не только. Вернее, НЕ ТОЛЬКО Я.
Осторожно запустив руку за отворот, мичман извлек из него три маленьких жестяных фляги, каждая из которых была плотно закрученной металлической крышкой-стаканом.
— Три трупа, три разума, — прошептал мичман, — первая фляга это Бурвилль. Его череп разрезали первым. Вторая – док Моложевич, уязвляя профессорскую гордыню, я оставила его лишь вторым. Третья эссенция – это я. Именно эту жидкость, мы пили десять минут назад.
Юная девушка в шкуре мичмана поставила флаги на стол.
— Сколько времени занимает эффект переливки? – губы Чашкина, казалось, заиндевели.
— Чуть более десяти минут. Критический максимум – четверть часа. Я лишь заговаривала вам зубы. Скоро вы станете мной.
Матрос с кортиком, до сознания которого только что добежал смысл сказанного, гулко вскрикнул и стремительно бросился в коридор.
— Стоять! – в исступлении заорал Чашкин и, выхватив револьвер, навскидку выстрелил, прошив служивого пулей. С разбитым черепом, моряк повалился на пол.
Чашкин навел пистолет на своего собеседника.
— Бесполезно, — сказала Дашенька, глядя на капитана глазами своего брата. – Вы проиграли, причем до начала схватки. Признаться, я всегда мечтала превратиться в мужчину. Устои общества сковывают женщин, они — рабыни своего тела… Брак, дети, сплетни в салонах, вышивка долгими вечерами в ожидании мужа – я этого не хочу! Я хочу моря, хочу работы! Скакать на коне, стоять на палубе броненосца, тараном вгрызающегося в волну!
— И ради этого вы убили своего брата?.. – губы Чашкина презрительно задрожали.
— Я хочу лишь схватить мечту. И убью всякого, кто помешает!
— Мертвы уже четверо.
— Да хоть четыреста тысяч! Еще минута и …
Грянул выстрел!
Когда дым рассеялся, Чашкин скинул на пол фуражку и, забыв о платке, вытер лоб дрожащей ладонью.
«Хорошая привычка, отправляясь в ночной патруль, носить в кармане наган», — чуть рассеяно думал он. Взглянул на часы.
До «переливки» по всем подсчетам, действительно, оставалась едва минута. Что-то шевелилось внутри его черепа, шевелилось давно, однако, занятый разговором, он не чувствовал наступающих в мозгу перемен.
Схватив флаги с «душами», Чашкин быстро раскрыл их и вылил содержимое на пол. Эссенция лилась долго. Не в состоянии ждать, капитан, чертыхнувшись, бросил фляги на пол.
Боль в голове усиливалась с каждым вздохом. Ширилась с каждым шагом, росла с каждым ударом сердца. «Если есть выбор, — решился он, — надо делать его сейчас!»
Сражаясь со спазмами, капитан Чашкин неловко шагнул к окну, одернул шторы широким жестом и настежь распахнул крашеные сосновые рамы.
Секунды стремительно истекали.
Вдали, за стенами казарм и редутов, неистово выло море – гордое и великое, то самое, которое лишенная мозга Дашенька Веремеева лелеяла и любила в своих нежных девичьих мечтах. Глаза Чашкина застилали слезы, а может — виды чужой женской памяти, ползущие в голове, как черви в свежей могиле.
Этаж был второй, но высокий. Зажмурившись, Чашкин прыгнул головой вниз, словно ныряя в летнее море с борта эскадренного броненосца.

* * *

Безбрежны воды Тихого океана. В серых барханах волн водная бездна тянется, теряясь за горизонтом. Ветер колышет шторы на распахнутых окнах, и створки сосновых рам стучат от его порывов, наполняя дом страхом и ощущением пустоты. По полу катается фляжка с отпечатками женской помады. Жирная крыса подкрадывается к ней и слизывает сладковатую жижу с широкого горла.
Возможно, любая тварь мечтает о вечной жизни, насыщая утробу.
Но когда взгляд крысы станет осмысленным, ее мечтой станет смерть.