Дорогой Жан! Прежде всего, я безумно рад, что отыскал твой адрес в Соединенных Штатах и имею возможность отправить письмо впервые за семь лет войны. Теперь, после японской капитуляции, почта из Владивостока в Ванкувер следует без задержек, и я могу писать без ограничений. В своих письмах я не хочу освещать унылые события, что составляют основу моего существования на германском фронте. Я хочу рассказать о буднях самой войны.

Сразу добавлю, что мои записи не предназначены для публикации. Я оставляю их на случай, если моим детям, прежде всего маленькому Альберу, захочется узнать, чем жил его отец. Считай это попыткой освободиться от прошлого: подобно тому, как в Соединенных Штатах идут к психоаналитику и выкладывают заботы в надежде обрести покой, я обращаюсь к дешевой писчей бумаге – единственной доступной в Свердловске, – чтобы выскрести из памяти окопавшиеся воспоминания. Ты не найдешь в моих письмах последовательного изложения событий, описаний подвигов и героев. Я лишь попробую рассказать, что чувствовал и о чем думал долгие семь лет войны, проведенные в воздухе над Советским Союзом. Не жди от меня объяснений тому, что произошло. Ибо мой взгляд на поля сражений направлен не из генеральских штабов, но из точки гораздо выше – из кабины пилота. А сквозь фонарь истребителя война выглядит по-другому…

Не знаю, дорогой Жан, говорил ли тебе, но я родился в Провансе, в городе Перпельян 1 сентября 22 года. Наше с тобой знакомство в Каире было слишком кратким, возможно, я это упустил. Спустя пять лет после моего рождения семья переехала в Лион. Там я окончил школу, и, прибавив себе два года, поступил в аэроклуб. Авиационный клуб и военное училище я окончил с отличием. У лучших из нас, я считаю, к воздухоплаванию имелся природный дар. Потом началась война и меня, вопреки желанию сбивать немцев над Рейном и норвежскими фьордами, направили в Ливан.

После взятия гитлеровцами Парижа судьба колониального корпуса в Триполи оказалась печальной. У нас не было топлива, не было патронов, не было средств к существованию. И, тем более, к ведению войны. Поэтому в марте 42 года национальный комитет «Сражающейся Франции» обратился к Сталину с просьбой принять французских летчиков с ближнего востока в состав советских летных частей. Первая французская эскадрилья была сформирована под Иваново уже 14 апреля. Так родился славный авиаполк «Нормандия-Неман».

В октябре того же 42 года французский истребительный полк вошел в состав Пятого Штурмового авиационного корпуса Украинского фронта. К тому моменту (с Ливана минуло шесть месяцев), я неплохо говорил по-русски и сносно читал. После сражения под Курском, в 5м ШАКе осталось мало летчиков, а вот свободных машин, поступивших с заводов или наследованных от пилотов, пересевших на новые аппараты, освободилось штук 80. Выбирай. На аэродроме моему звену представили «лишние» аэрокобры. Все находились в добротном техническом состоянии. Но отличался дизайн.

Ближайшие ко мне три машины украшали надписи «За Родину», «За Сталина» и «За партию большевиков». Я неудачно пошутил, что «За партию большевиков» летать не буду, поскольку на фюзеляже заметны потеки масла. Слава богу, НКВДшника рядом не было. Внимательно осмотрев машины, я выбрал довольно неброский, но замечательный аппарат. На этой машине, до замены на более современный Миг-3, летал известный советский летчик Кожедуб. Машину я назвал просто «Сталин». Русским пилотам, наверняка такого не позволили бы (ведь «Сталина» могли сбить), но французскому полку разрешили. Птичка была волшебной: маневренная, мощная, отлично вооруженная. Белого цвета, чистая словно лебедь, только консоли окрашены в маскировочный светло-зеленый цвет. Нос, как у всех истребителей-ветеранов, выкрашен в ярко-красный. Мою машину поверх алого «носа» украшала также надпись «Электро». Этим она отличалась. Оказалось, машина была именной, ее подарили летчику Кожедубу работники Бердского электромеханического завода. Через пару дней, прогоняв «Электро-Сталина» над аэродромом, я впервые пересек на нем линию германского Восточного фронта.

***

Три года, отделявшие Курскую дугу от штурма Берлина я подробно описывать не буду. Надеюсь, это не последнее мое письмо. Вместо рассказа о первых годах войны, я хотел бы сосредоточиться на последних неделях этого лета, поскольку события, о которых поведу речь, могут коснуться и вашего, сохрани господь, безопасного существования за океаном.

Я знаю, у вас в Штатах говорят, будто немцы к 1945му сами разработали атомную бомбу. Но Советы почти официально заявляют, что немцы просто выкрали секрет сверхоружия из США. Считается естественным, что после такого конфуза технологию чудо-бомбы отдали СССР бесплатно – всего лишь за то, что русские воюют за англо-саксов уже седьмой год. Не поверишь, я помню май 45го так, словно переживаю сейчас. Мы стояли под стенами Берлина. Берлина, мой друг! Казалось, еще шаг и победа будет в кармане…

Фиаско с «широким фронтом» состоит не в том, что именно в 45м у Гитлера появилась атомная бомба. А в том, что у него не было средств для ее доставки. Ты понимаешь? В те годы немцы и русские сильно продвинулись в области ракетостроения. Но не настолько, чтобы швыряться атомными зарядами, не причиняя вреда себе. Дальность полета лучших многомоторных бомбардировщиков не превышала четырех тысяч миль. То есть расстояния между Лондоном и Берлином с возвратом и боем. Или, если угодно, между Берлином и Москвой в один конец. Вот тебе и граница «широкого фронта». Ты уловил?

Единственное, чего бы я хотел от Гитлера – чтоб он сдох. Причем, если можно, в году 35м. А лучше бы вообще не родился. Однако то, как он поступил после штурма Берлина, я нахожу единственно возможным в той ситуации. У фюрера не было выхода, кроме как бомбить собственные города. Советы стояли под стенами столицы. Только поэтому первые ядерные грибы выросли не в России и Англии, а над Кёльном и Кёнигсбергом.

Не знаю, как вы в Штатах оцениваете дальнейшее, но мы в «Нормандии-Неман» видели собственными глазами: Европа, ликовавшая на грани победы, пала под ударами немецких атомных бомб в течение пяти суток. Вдоль линии фронтов – всех германских фронтов, во Франции, Польше, Австрии и Италии – вспыхнули атомные грибы. Гитлеру потребовалась всего пара эскадрилий бомбардировщиков, ведь от Берлина союзников отделяли едва сотни лье. Самолетов люфтваффе к тому времени почти не осталось, топливо было дороже золота, однако на финальный аккорд фашистам хватило.

Хорошо помню те страдные, страшные недели. Когда мы драпали от поверженного, казалось, противника. От его дьявольской мощи и жутковатой решимости уничтожить собственную страну. На совещании в штабе авиаполка нам, командирам эскадрилий сообщили, что первая волна тактических атомных налетов уничтожила вдоль линии фронта все наземные советские войска. Полностью, до соединения, представляешь? Мы сами, дальняя авиация, уцелели чудом. Аэродромы из Мазовии не успели перенести ближе Одеру, нам хватало дальности, вот и все. Боже, что была за картина! Миллионы людей, груды техники и орудий. Советская армия, англичане, американцы. На сотни, сотни квадратных лье. Гитлер швырял атомные бомбы прямо на Германию, на коренные области Рейха. Это был сущий ад.

Наш аэродром зацепило Кёнгбергским ударом. Слава богу, гриб я не видел, спал. Но тех, кто находился в воздухе, с небес снесло. Может ударная волна, может ослепление вспышкой, может электромагнитка, не важно. Но все кто был в воздухе – умер. Даже на том расстоянии, где мог остаться в живых. Может, сработал эффект неожиданности, испуг или шок, не знаю. Никто даже не понимал, что за штука такая – атомный взрыв.

Вторая волна безумной гитлеровской грибницы пронеслась по промышленным городам Европы. Теоретически она была невозможна, эта вторая волна, поскольку, повторюсь, бомбардировщиков у гуннов осталось мало, а фронтовые службы ПВО к 45му находились на высоте. Возможно, гуннам опять помог шок и ужас. Наш собственный авиаполк не поднимался в воздух несколько суток – мы просто не знали, что ожидать. Фашистские бомберы проникли сквозь фронт. 9 мая атомные грибы вздулись над Лондоном, Парижем, Ланкастером, Бирмингемом, оккупированном американцами Римом, Неаполем, Турином, Миланом. Освобожденным Де Голлем Лионом, Марселем, Тулузой. Даже Антверпеном, Бредой и Амстердамом. Как я понимаю, история всех сколько-нибудь крупных городов Европы прекратилась 9го мая 45го года. Чудовищный день. Казалось, Гитлер решил превратить наш мир в преисподнюю. В России считают, что в Британии, Норвегии и атлантическом побережье Франции не осталось ни единого жителя. Только отравленная земля. С точки зрения Гитлера это выглядело логичным, ведь если атлантическое побережье Европы заражено радиацией, Штатам неоткуда нанести ответный удар. Через Атлантику эскадрильи не полетят, а авианосцы весьма уязвимы для тактических атомных зарядов.

Дальнейшие события определил сам характер «широкого фронта».

Выжигая советские части атомными бомбёжками, Гитлер снова двинулся на восток. По пустыне. Сквозь радиацию. Хватило одного месяца, чтобы сжечь восточную Европу дотла, покрыть ее атомным пеплом и, обогнув гигантскую взрывную воронку Москвы, высадить десант на Волге, чуть восточнее Нижегородского радиоактивного моря.

Этого месяца, впрочем, хватило и Соединенным Штатам. Благодарю бога, что вы, жители Америки, нашли в себе в себе силы отдать сверхоружие смертельно раненной Красной армии. Учитывая несколько многомоторных бомбардировщиков, сохранившихся на тот момент у России, подарок был щедрым, хотя и апокрифичным. Советы выжгли восточную Европу вторично, уничтожив остатки вермахта, прервав его бешенный напор на восток. В перечень приговоренных к казни городов Сталин с наслаждением включил Берлин. Взять не успели, но оставить оазис смерти смогли. Дальше Берлина русские самолеты-смертники (рейд в одну сторону) не дотягивались. Так появился «широкий фронт». Аэродромы СССР и Германии разделила полоса ровно в три тысячи миль – дальность полета стратегического бомбардировщика с экипажем самоубийц. Внутри полосы – лишь пепел и радиация. С этого момента ход войны ничто не могло изменить. Европу покрыли руины. Города были сожжены дотла и непригодны для жизни в течение поколений. Между Уралом и Западной Германией – единственными остатками некогда цветущего континента – протянулась гигантское кладбище. Война окопов, танков и артиллерии неожиданно превратилась в войну самолетов, способных пронести атомную бомбу через три тысячи миль.

Хочу заметить, что боевые действия внутри «широкого фронта» практически невозможны. Любую танковую армаду сметет волна тактических атомных зарядов. Пара бомбардировщиков со смертниками-пилотами – дивизия долой. Боевые действия сводятся в основном к попыткам разместить на зараженной территории промежуточные скрытые аэродромы с целью увеличить дальность работы бомбардировщиков. Прием малоэффективный. Подобная деятельность, учитывая полное отсутствие жителей внутри «широкого фронта», легко засекается с воздуха и, соответственно, пресекается штурмовиками.

Если когда-нибудь, Жан, эта неистовая война прекратится, ее судьбу решит новая технология. Средство доставки атомного оружия, способное довезти супер-бомбу от Урала до Ла-Манша и наоборот. Победит тот, кто первым построит такой носитель. Более «дальнобойный», чем русский ПЕ-8, американский Б-29, английский Ланкастер …

Или загадочный Урал-бомбер.

***

Слухи о гитлеровском Урал-бомбере появились на советском фронте давно. Но пилотов, воочию видевших это чудо конструкторской мысли, не находилось. Громадную машину, плывущую на большой высоте, часто замечали наземные части. По силуэту корпуса она напоминала нечто похожее на дирижабль, огромный цилиндр или сигару. Короткую, относительно собственных размеров.

Корпус Урал-бомбера по слухам имел овальную форму, с закругленными «вершинами» и плавными изгибами вдоль длины борта. Считалось, что это дирижабль или гигантский самолет с сотнями моторов. Отличие от дирижабля, однако, состояло в нескольких моментах. Во-первых, в описанных случаях, овальный силуэт располагался не горизонтально, а вертикально. То есть «сигара» словно стояла, смотрела вверх. Во-вторых, имелись сложности с определением подлинного размера. Урал-бомбер предполагался громадным воздушным судном. Но так ли на самом деле, никто не мог подтвердить. В распоряжении штаба корпуса имелись несколько отвратительных фотографий и свидетельства очевидцев, заметивших объект на значительном удалении. Понять по ним, что представляет собой Урал-бомбер было невозможно. Воздушный авианосец? Дирижабль-бомбардировщик? Черт разберет. Но в одном мы были уверены: Гитлер нуждался доставщике атомных бомб сквозь «широкий фронт». И он его получил.

То, о чем я хочу рассказать тебе, вовсе не секрет. Доклады сделаны каждым участником этих, довольно кратких событий в советский комитет обороны. Но широким гражданским массам сведения о схватке французских летчиков с Урал-бомбером не известны.

***

Десять дней назад в штабе дивизии командиру нашего авиаполка выдали дежурный участок «широкого фронта» для дальней разведки. Дело обычное, мы работали по этой схеме со дня отступления от Берлина. Участки выдавались под контроль истребительных и штурмовых эскадрилий для непрерывного патрулирования с максимальным удалением в глубину зараженной зоны. Причина очевидна – пресечь возможные попытки люфтваффе отправить через «широкий фронт» атомную бомбу на многомоторнике.

Дальность у истребителей не велика. Поэтому составлялся график дежурства. Вылетали посменно, звено за звеном. Один командир приводил восьмерку, потом второй. Замена шла по часам, по сводной таблице – пришел, ушел. Наземный координатор сидел на рации, принимал отчеты. Знал, кто ответственный каждый час, на каждом участке. В своих границах – умри, но не просмотри. За границей – пусть ломиться черт, но без приказа не суйся. Такой наряд по восьмеркам. В общем, рутина.

На барражирование в контрольной зоне выделялось два звена истребителей.

Первое звено (ударное) возглавлял наш капитан Ламарк. Второе звено (прикрытия) – его заместитель, лейтенант Мерле. За каждым – по три машины. Четвертая у Мерле – моя. Наиболее опытные пилоты возглавляли и замыкали звено. В каждом звене два начинающих летчика и два опытных. Я и Мерле, разумеется, очень опытны.

Признаюсь, свою первую аэрокобру я потерял еще над Румыней, давно. Однако название на всех последующих машинах не менял. На новом аппарате, с которым я работал над Волгой, красовалась надпись «Электро-Сталин».

Взлет с аэродрома производили по тревожной зеленой ракете. После взлета, уборки щитков и шасси я привычно впивался в показания приборов и по команде наземного дивизионного КП выполнял набор высоты с полетом по заданному курсу.

Разведка разведкой, но в случае встречи с противником звено готовилось к бою. Для схватки в воздухе необходимо преимущество в скорости и высоте. Начинаешь, допустим, с потолка в 4 тысячи метров. Снижаешься с увеличением скорости, потом опять поднимаешься, чтобы, в случае стычки, имелась фора. Такие качели – туда, сюда.

Машины под нами были хорошие. По техническим характеристикам потолок высоты – 10 тысяч. Крейсерская скорость – 700. Но мы поднимались и до 12ти, а в рывке выдавали 1000 и даже 1200.

Обнаружил противника – поднимаешься вверх, заходишь на большой скорости, пикируешь и сбиваешь. Звено прикрытия в это время прикрывает. Такой порядок. Расстояние между звеньями – не больше 1000 метров, потому что дальше пропадает зрительная связь, а локаторов на истребителях нет.

Впрочем, скорость и высота – не молитва. Важнейшим фактором победы в воздухе считалась осмотрительность. Она важна для всех самолетов, но для летчика-истребителя – особенно, поскольку в большинстве случаев именно осмотрительность обеспечивала успех. В самом деле, заметить противника – важнейшее в летном деле.

Вот, например, Мерле. Он видел фантастически далеко. Летишь с ним, он говорит: «Вон, пара фоккеров прет, не заметил?». Ты смотришь – не видишь. Ругаешься, на чем свет. Позднее, через минуту-две, появляется пара фоккеров. При скорости десять километров в минуту и видимости километров 3-5, хорошее зрение – твоя жизнь. Помнишь, как у Покрышкина: высота, скорость, маневр, огонь – все связано в единую цепь. Если высота есть, скорость можно разогнать любую. Пикируешь – набираешь. А раз есть скорость, то есть маневр, есть победа!

Победа, соответственно, зависит от скорости. Скорость – от высоты. Высота – от осмотрительности. По этой причине большинство опытных пилотов настолько свыкаются с привычкой осматриваться, что проигрывают порядок просмотра воздушного пространства даже на земле во время передвижения пешком. Ходят непрерывно, поворачивая голову как при боевом полете. По-дурацки.

Каждый летчик нашего звена придерживался собственной тщательно продуманной системы обзора воздушного пространства. Я, например, начинал просмотр сферы поворачиванием головы слева направо по горизонтали. Но змейкой, с осмотром всех доступных из фонаря секторов небосвода. Кроме того, внутри звена осмотрительность распределялась функционально. Ведущий группы, Ламарк, контролировал переднюю и верхнюю полусферу. Его ведомый акцентировался на задней, и так далее. Тени, которые обычно помогали своевременно заметить противника, в тот раз только мешали, поскольку летели мы высоко, угол освещения был не удачным и на фоне местности различались только бледные, мелькающие блики. В тот день вообще в силу густой дымки внизу и большой облачности видимость оставалась плохой. Погода стояла отвратительная, облачность рваная, просто беда. Один слой проходит, затем второй, затем третий. Вроде не сложно, но и не просто в такой «разведке». Земли почти не видать, урывками только. Внизу, по длинным кривым прямоугольникам полей, похожим сверху на неумелые мазки краской на большой холст, стелилась мертвая трава. По ней беззвучно, вернее, не различимо за гулом мотора и треском рации, разгуливал сильный ветер. Отравленная земля казалась сумрачным океаном, по которому бежали пенистые валы…

На Урал-бомбер мы наткнулись словно на риф. Я сразу даже не понял, что это он. Отработав в секторе положенный временной интервал, мы уже собирались возвращаться на базу, как вдруг Мерле из ведущей машины звена прикрытия истошно прокаркал в рацию:

– Прямо по курсу вижу объект. Вы видите?

Говорю же, глазастый. Мы, конечно, не видели ни черта еще с полминуты. Однако Ламарк дал команду и, глядя в указанном Мерле направлении, принялись быстро подниматься вверх. Наконец, в небе, в облачной рвани, возникли едва заметные точки. Меняясь и подрастая, они медленно ползли к нам. Когда через пять минут точки оформились в силуэты, мы опознали множество Ме-120!

Открытие было впечатляющим.

Мессеры шли горизонтальным кольцом. На высоте шесть тысяч, на пределе своего потолка, а потому очень медленно. Но зачем? Вражеские машины приближались неумолимо и сейчас, заметив гигантскую орду фашистских истребителей – пожалуй, не меньше сорока единиц! – на пару секунд мы словно застыли в недоумении.

– Сосредоточиться, – раздался приказ в наушниках. – С направления патрулирования не сходить. Атакуем на встречном курсе, – спокойно выдал Ламарк.

– А почему они так идут? – спросил замыкающий его звена. – И в таком количестве? Я уже полгода не видел столько мессеров сразу…

Почти в то же мгновение мы увидели перед собой ответ.

***

Я только потом догадался, что перед нами именно он – трансконтинентальный атомный бомбардировщик Гитлера. Огромный, жуткий, выкрашенный в маскировочный цвет. Очевидцы не врали – форма у него была просто нереальная. Сигара сигарой, но значительно сложней. Я бы сказал, Урал-бомбер похож скорее на перевернутый спинной акулий плавник. Массивная конструкция, вертикальная, расширяется снизу вверх. Но при этом имеет острую грань по направлению движения – словно таран у старинного броненосца. Мы, конечно, слегка обомлели. Но скорости никто не сбросил, ведь приближался бой.

– Крупный объект находится внутри кольца Ме-120, – неожиданно выдал Мерле. – Расстояние до него около двух с половиной километров. Просто летит выше, чем мессеры, поэтому кажется, что летит отдельно. Черт, да они его просто сопровождают! Что за дрянь такая?

– Два километра? – переспросил Ламарк сквозь шум помех. – И каковы тогда размеры этого объекта?

Мерле помолчал.

– Трудно сказать, могу попробовать угадать на глаз. Силуэты истребителей я определяю четко примерно с километра-двух. Если прикинуть сравнительные габариты … Полагаю, высота конструкции от нижней точки до верхней составляет не менее двухсот метров.

Двухсот метров?

Эфир залило молчание.

На первый взгляд, казалось невозможным, что такая гигантская конструкция незаметно подошла к мобильному звену истребителей. Но на самом деле, в небе, при ярком свете, или, наоборот, в сумерках, при сильной облачности или в суматохе, воздушные суда врага очень часто появлялись именно так – внезапно. Особенно, если прикладывали к этому усилия. Неожиданным встречам способствовала также скорость передвижений в воздухе. Я говорил, интервал, на котором пилот «осматривает» окрестности, покрывается самолетом за пару минут. Отвернулся, задумался – все, над тобой уже висит враг, хотя только что его не было.

– С солнца двигались мы, – озвучил Ламарк мои мысли. – Полагаю, для этой игрушки и ее сопровождения наше появление в ореоле света было таким же сюрпризом, как и для нас их явление из-за облаков. Уверен, это и есть знаменитый атомный бомбер Гитлера. Посмотрите на направление. Он двигался на Свердловск!

Я впился взглядом в переднюю полусферу своего фонаря. Летающий небоскреб – а только с ним можно сравнить потрясающие размеры Урал-бомбера – полз к нам ничуть не медленнее Ме-120. Откуда такая скорость?

В первое мгновение показалось, что перед нами висит гигантский железный монстр – многомоторное бронированное чудовище, подобное океанским линкорам. Или самолетам-штурмовикам. Но это было не так. Габариты конструкции явно выдавали в Урал-бомбере дирижабль. Последние дирижабли использовались на войне свыше тридцати лет назад. Они были уязвимы и практически беззащитны. Зато в смысле скорости почти не уступали первым аэропланам. Самые резвые Цеппелины развивали 250 километров в час.

– Внимание! – тем временем очнулся Ламарк. – Приказываю: атака с пикирования. Уклон 40 градусов. Бейте гадов!

Как всегда повторялось в подобных ситуациях, наш строй мгновенно рассыпался. Истребитель должен атаковать. Экипажи, распавшись на пары, рванули свои машины вверх и вперед. Динамику воздушного боя описать сложно. Но главная установка проста – всегда нападать. Мы били, маневрировали, уходили от огня, снова били. Фрицев мы не боялись. Превосходство в численности сыграет свою роль позже. У нас оставалось топлива на десять минут боя. Потом – разворот на базу. Если мессеры конвоируют Урал-бомбер, в погоню не сдвинуться. Значит, эти десять минут станут временем беспрерывной атаки. Сбить Урал-бомбер, сжечь! А на мессеры и собственные потери – плевать. В России – такое правило …

Гитлеровская пропаганда не зря называла свой атомный проект «Урал-бомбером», то есть средством, способным осуществлять атомную бомбардировку советских земель за Уралом. Конкретно, имелись в виду Сибирь, Забайкалье, Дальний восток, где в годы войны выросли новые могучие заводы. По большому счету, машину следовало назвать «Сибирь-бомбером». Но у фашистов, как говориться, свои тараканы под гермошлемом.

Я думаю, Ламарк не ошибся с выводом. Перед нами действительно висел атомный бомбардировщик. Но вовсе не дирижабль. Судя конструкции, мессеры сопровождали к Свердловску гигантский высотный аэростат. Особенностью конструкции Урал-бомбера являлась его необычная форма – перевернутый акулий плавник. Как дирижабли прошлого Урал-бомбер имел полужесткий корпус, придававший сносные летные качества при передвижении на «обычных» высотах. Но как высотный аэростат он был сильно вытянут вверх. Подобно большинству летчиков я живо интересовался исследованиями стратосферы, а потому помнил старт из Кунцево «Осоавиахима-1» далеком в 34 году. Тот примитивный аппарат смог подняться на высоту 25ти километров. Это, действительно, был прорыв.

У дирижаблей прошлого – и самых лучших из них, немецких Цепеллинов – было много достоинств: большая грузоподъемность, относительная дешевизна, хорошая скорость, надежность – ничуть не меньшая чем у транспортных самолетов. И только единственный недостаток – их уязвимость в бою.

Этот недуг решали множеством способов: бронированием гондолы, делением баллонов на отсеки, заменой взрывоопасного водорода на гелий, жестким каркасом корпуса, который не разрушался при разрыве артиллерийских снарядов, усиленным пулеметным и зенитным вооружением. Но ничто не могло спасти дирижабль от огня истребительной авиации.

Кроме высотного потолка.

Максимальная высота, на которую поднимался лучший из имеющихся в Советском союзе, США или Соединенном королевстве военных самолетов, составляла пятнадцать километров.

И если в 34 году первый из современных стратостатов смог подняться на двадцать пять, что мешало ВОЕННОМУ СТРАТОСТАТУ после 45го года дойти на такой высоте до цели? И обрушить атомный гнев на беззащитные советские города?

Теоретически, даже при обсуждении полета «Осоавиахима-1» никто не оспаривал, что стратостат соответствующего размера, заполненный гелием, может подняться на высоту 50ти километров и выше. При этом – поднять значительный груз. Требовалась всего лишь герметическая гондола, система обогрева, снабжения кислородом и нехитрые системы жизнеобеспечения, способные поддержать людей на этой, почти космической высоте.

И что же тогда?

На первый из Урал-бомберов мы наткнулись здесь совершенно случайно. Что заставило атомный монстр спуститься из поднебесья, где он недоступен истребителям, пулеметам, зенитным орудиям и локаторам?

Несовершенство системы отопления? Поломка двигателя? Разгерметизация гондолы? Экономия сжатого кислорода? А может, просто желание пройти по возможности большую часть пути до цели бомбометания в «нормальном», а не субкосмическом режиме? Никто ведь не мог ожидать, что мы столкнемся внезапно, почти нос к носу среди облаков...

В моей кабине запахло гарью. По опыту я знал – если в кабину попала пуля, возникнет запах жженого железа. В горячке боя «услышать» попадание невозможно. Но вот «учуять» – легко. В воздухе словно сверкнули молнии. Зенитки – страшная сила. Гондолы стратегического атомного бомбардировщика-стратостата были утыканы ими плотно. Бросив беглый взгляд, я насчитал как минимум десяток визжавших и задыхавшихся от собственной скорострельности МЗА. Казалось, все дули в одну точку – в меня. Трассирующие снаряды переполняли воздух. Мы плыли сквозь сверкающий ливень пороха и свинца.

Одно я знал четко: Урал-бомбер мы не упустим. Стратостат, отплевываясь зарядами, принялся подниматься вверх. Но уйти в поднебесье не успевал. Ламарк надрывался в рацию и десятки, нет, сотни стальных машин с ближайших аэродромов устремлялись к нам, чтобы повергнуть нового бога войны на землю с его жутким атомным арсеналом.

Секунды скользили прочь. Новые звенья штурмовиков, истребителей спешили на смену. Видя бесчисленные советские эскадрильи, Ламарк проорал команду: «Из боя выйти! Закончили! К базе! Топливо на нуле!» Мы сделали разворот: ударная группа, потом прикрытие. И начали уходить. В этот момент, как ни странно, меня достал один из конвойных мессеров. Тупой толчок. Я почувствовал, что машина моя горит. В следующее мгновение самолет завертело через левое крыло и, как подкинутый бумеранг, «Электро-Сталин» стал падать.

Сдернув фонарь, я оставил кабину родной машины. За долю секунды, когда тянул ручку парашюта, разум охватил жуткий страх – я вдруг ощутил ручку в ладони, она оторвалась. «Господи, неужели парашют не раскроется?» – испугался я. Но господь есть. Не успел я додумать эту страшную мысль, как сильный толчок привел тело в вертикальное положение, чуть не вырвав из спины позвоночник. Парашют раскрылся. После этого стало тихо. Я взглянул вверх, чтобы увидеть небо или, на худой конец, сбитый аэростат, но увидел только серое полотнище парашюта, закрывающего от меня небосвод, солнце, планеты, звезды, гребаный космос, бога и весь этот жуткий мир. Я падал вниз, на зараженную радиацией территорию. Но целый, без переломов и ран. Клянусь, это было прекрасно …

***

Дорогой Жан! Пока я нахожусь в госпитале, я часто смотрю на небо. Смотрю не через фонарь истребителя, а с земли. Но не только. Мне кажется, я смотрю в небеса с высоты своего огромного, семилетнего опыта истребительной воздушной войны. Думая об этом, я закрываю глаза, и мне приходит на ум удивительная картина, которая, быть может, не соответствует действительности, но поражает воображение.

Я вижу панораму войны. Гигантскую карту Европы, словно расстеленную передо мной, и наблюдаемую с космической высоты. Широкой полосой, которую видно даже с Луны, континент пересекает выжженная земля. Черная, мертвая, словно запачканная сажей. К этой полосе по тонким нитям железных дорог из Сибири бегут бесчисленные локомотивы. Они везут к «широкому фронту» топливо, боеприпасы, измученных людей в противогазах и резиновых балахонах. Над бесчисленными аэродромами в воздух поднимаются самолеты. Истребители, призванные защитить обе стороны от сумасшедших атомных бомберов. Штурмовики, призванные уничтожить всякий аэродром, что ближе трех тысяч миль.

Я вижу это в мельчайших деталях. Но все же, летающих машин слишком мало, а мертвая полоса велика!

И если когда-нибудь – очень скоро – с фашистского запада снова поднимется Урал-бомбер, они могут не успеть нас спасти…

Волжский фронт.

Дважды краснознаменный истребительный полк «Нормандия-Неман».

Герой Советского Союза лейтенант Ив Безьен.

22 июня 1949 года.

Прогностическая интуиция ученого ярко проявилась в его научно-фантастических романах и повестях, к созданию которых он обратился совсем недавно, в конце восьмидесятых годов. За каких-то три-четыре года В. Кузьменко создал семь книг, порою работая над двумя-тремя произведениями одновременно.

В этих книгах другая жизнь, и проходит она на различных планетах нашей Вселенной и за ее пределами. Если вы думаете, что я пытаюсь фигурально передать творческое состояние автора, то ошибаетесь. Владимир Леонидович, наш советский ученый, материалист, воспитанный в условиях марксистско-ленинского осмысления всех общественных и научных явлений, утверждает, что "ощущает реальность всего происходящего". Так, с февраля 1986 года по сентябрь следующего было написано 1200 страниц машинописного текста, который автор озаглавил "Древо жизни". Этот роман издается сейчас издательством "Терра" и "Книжным обозрением". Остальные книги В. Кузьменко — "Амазонки", "Катастрофа", "Возвращение динозавров", "Ласточка", "Страна мертвецов" и "Страна во власти химер" — ждут своего времени.

Литературно-художественный уровень этих произведений можно подвергнуть беспощадной критике. Автор, на мой взгляд, не является мастером слова и асом стилистики. Да и героям отводит скорее всего роль носителей тех или иных идей для утверждения авторской концепции социально-общественного бытия. Но — в удивительно увлекательной, остросюжетной манере. Когда, читая, забываешь о времени, неотложных делах, нашей невеселой, неуютной действительности. А перевернув последнюю страницу, вдруг понимаешь, что именно об этой действительности, о нашей с вами жизни размышлял писатель, искал выход и предлагал свой способ спасения всего живого на земле.

И это главное, что привлекло мое внимание в творчестве В. Кузьменко, — его нетрадиционное для советской фантастики осмысление будущего человечества, отсутствие стремления политизировать социальные конфликты по традиционной схеме противостояния социализма империализму. Пожалуй, появление "Древа жизни" года два-три назад было бы невозможно. Помню, в сборнике "Фантасти-ка-86", изданном "Молодой гвардией", доктор юридических наук, президент Советской ассоциации политических наук Георгий Шахназаров писал в своей статье "Футурология и фантастика": "…за редкими исключениями фантастика почти никогда не ограничивается сферой естественнонаучной. Чаще всего она строит свое предвидение или домысел, отталкиваясь от достижений как естественных и технических, так и социальных наук, иначе говоря, соединяет жюльверновское направление с уэллсовским. И как раз тут ахиллесова пята западной фантастики. Отвергая возможность опереться на единственно научную теорию общественного развития марксистско-ленинскую, она тем самым лишает себя надежных ориентиров и, следовательно, не может считаться научной в полном смысле этого слова".

Неужели эти слова могут принадлежать Ученому?! Подобные утверждения наших ведущих обществоведов помогли им, опираясь на "надежные ориентиры", завести наше общество в тупик социального и экономического кризиса. Да и духовного. Даже если иметь в виду, в частности, только научно-фантастическую литературу, в которой-то и эзопов язык едва-едва позволял редкие прорывы к правде. Достаточно вспомнить трудные годы Стругацких, обструкцию невинной сатиры И. Ефремова "Час Быка". Бдительное око хранителей "надежных ориентиров" чутко улавливало в инопланетных мирах характерные черты нашего общества. А скольких замечательных произведений выдающихся зарубежных мастеров были лишены наши любители фантастики!

Ни в одной цивилизованной стране мира не могло случиться то, что произошло у нас с изданием "Космической одиссеи 2001 года" знаменитого А. Кларка. Издатели посчитали, что заключительные главы романа в чем-то противоречат нашей идеологии, "что и вызвало отсечение их в русском переводе", как сказано в послесловии.

Сколько же мы наотсекали в нашей истории? Неужели отсечение есть лучшее лечение? Ведь в результате такого хирургического вмешательства, крути не крути, имеем калеку, неполноценное существо. В нашем случае — неполноценное общество.

Не нужна особая память, чтобы вспомнить, как еще три года назад лозунги перестройки о "плюрализме", "гласности" и "демократии" прочно соседствовали с уверенными заявлениями Первого Лица нашего государства, Генерального секретаря ЦК КПСС, о том, что любые дискуссии по поводу вариантов будущего устройства нашего общества "допустимы только на базе социализма и во имя социализма". Вот такая была предложена "демократия", весь "плюрализм" которой заключался не столько в выборе целей обществом, сколько в определении средств и методов для достижения уже давным-давно определенных кем-то целей. Или другими словами "надежных ориентиров". Тех самых, о которых нам любезно сообщил доктор юридических наук Г. Шахназаров.

Жизнь с энтузиазмом и напором весеннего половодья снесла заборы "надежных ориентиров". В отличие от В. Кузьменко и многих советских и зарубежных политологов и журналистов я не считаю, что идеи "социалистического" или даже "коммунистического выбора" следует выбросить на свалку истории, как окончательно дискредитировавшие себя, и не считаю марксистско-ленинскую теорию общественного развития лженаучной. Но в отличие от Г. Шахназарова и тех, кто разделяет сегодня его взгляды, не уверен, что она "единственно научная". Дело в том, что давным-давно, когда наши предки жили в саде эдемском, им довелось отведать плодов с Древа познания Добра и Зла, но вот вкусить от Древа жизни не пришлось. Господь оскорбился их непослушанием и выставил прочь за ворота Рая. А то бы жили себе вечно и совершенно определенно знали, что такое — "хорошо" и что такое "плохо", без советов дяди Володи. Нерасторопность прародителей привела к тому, что с тех пор человечество в муках социальных катаклизмов приобретает свой личный опыт познания Добра и Зла. Каждое поколение в отдельности. Сегодня как раз и подоспела новая поросль, пожелавшая вкусить от некогда запретного в нашем обществе дерева. Так что многим научным, лженаучным и даже "единственно научным" теориям предоставляется сейчас трудная, но, думаю, счастливая возможность доказать свое преимущество перед другими. Хотелось, чтобы предоставлялась.

— Мы о многом с вами спорили, Владимир Леонидович, но в одном сошлись совершенно. Помните, я как-то сравнил наше положение в стране, да и на планете, с огромными санями, несущимися с крутой горы в пропасть. До пропасти остались считанные метры, а мы все усилия тратим, чтобы завоевать себе в этих санях местечко поудобнее… Вы согласились с этим.

— Как же не согласиться? Это понимают все здравомыслящие люди на земле. Но одно дело — понимать, а другое — предпринять все возможное, чтобы затормозить эти сани, свернуть с гибельного пути.

— Причем, как утверждаете вы в своих сочинениях, свернуть на дорогу создания сверхцивилизации, достижения человечеством реального бессмертия?

— Вот вы всегда так неожиданно, без подготовки постороннего слушателя или читателя, ставите этот вопрос. Чтобы быть понятым правильно и не выглядеть полупомешанным фантастом-утопистом, я должен кое-что пояснить…

— Как раз это я и хотел попросить вас сделать.

— Весьма признателен. Думаю, не буду одинок, если скажу, что будущее всего человечества вижу в объединении его в мировое сообщество…

— Ну да, желающих объединить Ойкумену под единым началом было немало: Македонский, Чингисхан, Наполеон, Гитлер…

— Да, на основе расовой, религиозной, национальной или классовой морали. Последняя такая попытка предпринималась при помощи пролетарского интернационализма. Она привела к истощению и обнищанию Великой Державы и не принесла другим народам ничего, кроме страха и напряжения. От таких попыток выигрывает только совершенствование технологии средств массового уничтожения людей. Сегодня можно сказать — средств самоуничтожения. Причем не только потому, что применение этих средств гибельно для всего мира. Растрачивание на их производство природных и интеллектуальных ресурсов так же гибельно для планеты, как и само применение. Просто это происходит не сразу, не вдруг, а постепенно, притупляя нашу бдительность.

Этому сопутствует еще один примечательный фактор. Мне представляется, что когда средства массового поражения достигают такого развития, что ни одно государство не может гарантировать своему населению эффективную защиту от агрессора, государственный аппарат теряет моральное право на существозание.

— Весьма смелое заявление…

— А если без иронии? Ведь вы не будете возражать, что государственная форма организации общества возникла как средство защиты этого самого общества от внешней агрессии. В историческом своем развитии такая форма организации неизбежно превращалась из средства защиты от внешней агрессии в средство внутренней агрессии против своего же собственного народа со стороны носителей государственной власти.

— Возражать не буду, хотя считаю такой анализ неполным и намеренно односторонним. Тем не менее что же предлагается взамен? Вы говорили о мировом сообществе…

— Этот процесс уже идет. По принципам самоорганизации. Налицо экономическая интеграция мирового хозяйства. А это значит, что война, военные действия в любом регионе земного шара неизбежно наносят вред всему мировому хозяйству, страдают не только участники самого конфликта, но и остальные члены мирового сообщества.

— Кроме тех, кто тайно или явно производит оружие или торгует им.

— Минуточку терпения. Об этом я скажу особо. Замечание верное. Так вот, экономической интеграции должен сопутствовать такой политический режим, который гарантирует безусловную свободу личности и стабильность гражданского правового общества. Поэтому в основу мировой политики должны лечь условия соблюдения гражданских прав во всех регионах интегрированного экономического сообщества. Другими словами, мировое сообщество не должно мириться с нарушением прав человека ни в каком отдельно взятом государстве, даже под предлогом его суверенитета. Права человека — выше государственного и национального суверенитета. Это — объективный закон самоорганизации и развития системы человеческого общества. Сопротивление этим процессам неизбежно приведет к кризисам и катастрофам.

— Приведет или уже привело?

— Совершенно верно. Мы как раз находимся почти и эпицентре социальной и экологической катастрофы. Создание сверхтоталитарных режимов еще в начале нашего столетия привело к неоправданным энергетическим затратам, направленным на гипертрофированное развитие военно-промышленного комплекса. Биосфера не выдерживает такого давления: продукты распада урана, отходы химической промышленности, инсектициды, пестициды… Все это наносит непоправимый вред генетическому аппарату всего живого, приводит к самым неожиданным мутациям. Я вспоминаю, еще в конце 50-х годов читал в одном из журналов статью академика Андрея Владимировича Лебединского, в которой он отмечал, что только одно ядерное испытание в атмосфере увеличивает число больных лейкозом на 80 тысяч человек и на 200 тысяч человек — других видов мутаций. Вот вам один из вариантов экологической катастрофы — глобальные эпидемии, против которых будет очень трудно, если вообще возможно, бороться…

— Собственно, они уже есть: СПИД, вспышки холеры, других эпидемических заболеваний в разных регионах планеты… Пожалуйста, в Краснодарском крае, в Белоруссии — массовые случаи отравления обычными съедобными грибами…

— А представьте, если бы Ирак применил химическое или бактериологическое оружие, для которого нет границ? А ведь с позиции системного анализа все это можно рассматривать как включение механизмов реактивности биосферы, направленное против агента, который нарушает ее внутреннюю общность… Природа подготавливает человека к уничтожению, подавляет его иммунитет, причем эффективно используя его же действия. Я твердо убежден, что уже начались необратимые процессы, которые невозможно остановить. Просто в обозримом будущем для этого нет средств. Как медик, я знаю, что многие инфекционные заболевания, к примеру, протекают уже иначе… Так что бактериологическая, вирусная катастрофа может разразиться в любой момент. Мы вот с вами сидим, мирно беседуем, а где-то…

— Стоп! Не нужно.

— Не дай, Господи, конечно. Но дальше — больше. Такая катастрофа неизбежно перерастает в ядерную. Представьте — атомные станции, энергосооружения, другие объекты газо-, нефте-, водоснабжения без обслуживающего персонала. Социальный шок, дезорганизация общества, волны насилия, массовые пожары, наводнения, взрывы предприятий… И все это вне всяких государственных границ, при отсутствии врага, против которого можно направить армию. Более того, люди с оружием становятся наиболее опасными для окружающих…

— А знаете, хоть это все и смахивает на библейские предсказания о конце света, тем не менее выглядит вполне убедительно. Ведь сейчас даже локальные стихийные бедствия (вспомните волну землетрясений и наводнений, жуткие "шалости" тайфунов) оставляют неизгладимые последствия, требуют огромных усилий для их устранения. Я уж не говорю о Чернобыле, пожарах нефтяных скважин в Кувейте.

— Вот видите, это лишний раз подтверждает, что у человечества нет сегодня общепланетарного плана противодействия таким катастрофам… А ведь в этих случаях нужно уметь четко, и очень быстро разгрузить и законсервировать атомные реакторы, крупные предприятия, гидростанции, организовать карантин пораженных районов. И, предусматривая самый крайний случай, думаю, что уже сегодня необходимо вести отбор и консервацию особо ценной научно-технической информации, культурных ценностей с тем, чтобы обеспечить нашим преемникам хороший старт для дальнейшего развития…

— Владимир Леонидович, ну нельзя же так. В наше и без того несладкое время вы своими мрачными прогнозами вообще вселите полную безнадежность в сознание людей.

— А мне представляется абсолютно безнравственным отношение ныне живущих к себе и своим потомкам. Если катастрофа не произойдет завтра, то, значит, она случится послезавтра, через месяц, год… Тень ее будет висеть над человечеством постоянно. Мы уже не в состоянии исключить из окружающей среды запущенные в нее мутагенные факторы. И главное препятствие здесь — несовместимость политической организации общества с его отношением к окружающей среде. Мы сейчас предпринимаем робкие, неумелые попытки гуманизации этого общества, уже заметны процессы интеграции мира в единое сообщество. Ведь только оно "сможет выработать оптимальную экологическую и демографическую политику, освободиться от содержания армии, паразитирующего госаппарата, без ущемления прогресса и жизненного уровня сократить энергетические затраты. И хотя опасность бактериологической катастрофы не будет исключена и в этом случае, все же снизится вероятность других экологических бедствий — истощения среды, парникового эффекта, гибели кислородовыделяющих водорослей Мирового океана и т. д. Это еще можно предупредить, если хватит разума и сил отказаться от застарелых форм государственного устройства, перейти к другой форме организации, исключающей насилие…

— Владимир Леонидович, к сожалению, все это, думаю, далеко от реалий жизни. Посмотрите на политическую карту планеты. Тут вам и демократические, и тоталитарные режимы, и, вообще, такие, что и названий не подберешь. А если закрасить, скажем, черным цветом те страны, в которых не прекращаются последние годы вооруженные конфликты, гражданские войны, то, возможно, только полюса останутся нетронутыми и Соединенные Штаты, как нравоучительный арбитр этих противостояний. А те, кто не воюет, так сбывают оружие…

— Я помню ваш вопрос. Как раз сейчас и постараюсь на него ответить. Так вот, первый шаг на пути к мировому сообществу как раз и должен состоять в объявлении международной торговли оружием вне закона, приравняв ее к терроризму и пиратству. Необходимо сделать так, чтобы производство оружия стало убыточным и приводило бы к разорению. Иначе энергетические затраты военно-промышленного комплекса ускорят наступление экологической катастрофы.

Основными производителями и потребителями оружия являются страны с тоталитарным режимом. Нужен международный закон или, может быть, положение о тоталитаризме. Да-да, государство с тоталитарным режимом должно быть лишено импорта передовой технологии и научно-технической информации. Иначе все это может быть использовано для производства оружия. Кроме того, такие государства не должны получать и финансовой помощи. Короче говоря, взаимоотношения стран демократического сообщества с тоталитарными государствами должны строиться таким образом, чтобы поощрять развитие в них только тех отраслей хозяйства, которые обеспечивают жизнь населения, его медицинское обслуживание и получение образования.

— И таким образом под лозунгами борьбы за демократию можно подчинить своим "жизненным интересам" любую страну, объявив ее общественный строй тоталитарным?

— Нет. У тоталитарных режимов есть свои четко выраженные признаки.

— Интересно…

— Я их перечислю:

1) отсутствие свободных выборов органов власти на многопартийной основе;

2) наличие цензуры и подчинение государству средств массовой информации;

3) паспортный режим;

4) запрет на свободный въезд в страну и свободный выезд из нее;

5) принудительный труд, использование в экономике труда заключенных;

6) монополия государства на средства производства, отсутствие частной собственности;

7) отсутствие свободно конвертируемой валюты и эмиссия денежных знаков государством вне контроля со стороны правительства;

8) смертная казнь за преступления, не связанные с терроризмом и насилием над личностью;

9) политизация армии, правоохранительных органов, средств массовой информации, системы народного образования, подчинение их интересам политических партий;

10) угнетение и различные виды дискриминации национальных меньшинств…

Видимо, надо быть готовым к тому, что все это будет периодически повторяться. Если, конечно, в этих спорах мы не поставим на карту жизнь нашей планеты. Что в принципе уже и происходит. Об этом как раз и пишет В. Кузьменко в своих научно-фантастических романах, единственной пока научно-популярной книге "На пороге сверхцивилизации" (совместно с О. Романчуком), выпущенной Львовским университетом небольшим тиражом на украинском языке, об этом мы вели речь в наших многочисленных беседах, фрагменты из "которых я и хотел бы предложить сегодня нашим читателям.

Многие суждения В. Кузьменко представляются мне спорными, если не сказать неверными. Но в предлагаемой беседе я не хотел выступать в роли оппонента. Просто старался своими вопросами уточнить позицию собеседника, четче высветить его взгляды на ту или иную сторону затрагиваемой проблемы. Полагаю, что нашим читателям самим будет интересно вступить в спор с интересным человеком.

Ждем откликов.

***

— Должен признаться вам, Владимир Леонидович, что лично я такого безусловного успеха не ожидал. Тем более что "КО" опубликовало лишь первую книгу трилогии. На мой взгляд, она не может дать полного представления о том, что я считаю главным в вашей книге — философской концепции устройства общества…

— Да, несмотря на то, что фрагмент кажется более или менее законченным, он только намечает главные проблемы, в нем заложены лишь основы концепции бессмертия, создания искусственного интеллекта…

— Видите ли, когда я прочитал первую часть, то подумал: вот неплохо скроенный приключенческий роман. Правда, не единственный в своем роде. Такое впечатление сохранялось примерно до середины третьего тома, а затем я вдруг понял, что это не так, что я читаю необычную книгу, верю в реальность происходящего…

— Но это действительно так. И, вспомните, вы сами привели в предисловии к книге мои слова о том, что я едва ли успевал записывать то, что вставало передо мной как реальная картина. Боюсь, что слово "как" здесь даже неуместно… Понимаете, начиная работать над романом, я не знал не только, чем все это кончится, но даже и то, что произойдет на следующей странице, как будут развиваться события. Когда я (Сергей, конечно!) попал на Элиу, то не был еще знаком с Элом, не знал, что когда-то появится Бэксон. Вместе с Сергеем я искал выходы из создавшихся ситуаций, и, собственно говоря, не всегда нам это удавалось…

— Вы имеете в виду "Тупик"?

— Да, ситуацию в первой части второй книги. А знаете, герои "Древа жизни" от меня не ушли. Я часто встречаюсь с ними. Сергей и Ольга держат меня в курсе всех событий. Жаль, что Эл погиб. Я успел его полюбить.

— Значит ли это, что роман будет иметь продолжение?

— Очень может быть. Просто сегодня я чувствую, что пока еще не могу рассказать всего, что, знаю. Возможно, еще не время.

— Как-то мрачно вы это произносите.

— Для оптимизма мало причин. Это я вам говорю как ученый. Сегодня человечество, как динамическая самоорганизующаяся система, находится в критической ситуации, из которой есть только два выхода — либо перейти в качественно новый этап развития и стать "сверхцивилизацией", либо погибнуть.

— С гибелью более или менее ясно, а вот что такое "качественно новый этап развития", "сверхцивилизация"?

— Так ли уж ясно "с гибелью"? Вот так легкомысленно многие отмахиваются: знаем, мол, сами себя губим, планету разрушаем. И с этими знаниями продолжают заниматься прежними делами.

— Вот уже и обвинение в моем лице аж всему человечеству. А что вы предлагаете конкретно?

— Прежде всего избавиться от бездумного оптимизма и реально посмотреть на вещи, исследовать корни кризиса. На мой взгляд, они кроются в несовместимости политической организации общества и его взаимодействия с окружающей средой. Еще в прошлом веке мы пошли по тупиковому пути, отдавая предпочтение техническому развитию перед гуманитарным. И с тех пор живем, как воры, залезшие в чужую квартиру, как самые заурядные грабители. Тоталитарные политические системы, сверхмонополии, утвердившиеся сегодня у власти, объединили все виды насилия политическое, экономическое, идеологическое, физическое — с имперскими амбициями на мировое господство. Отсюда — гонка вооружений, развитие тяжелой индустрии, неоправданно высокие энергетические затраты. Биосфера не выдерживает такого давления: продукты распада урана, отходы химической промышленности, инсектициды, пестициды… Все это наносит непоправимый вред генетическому аппарату всего живого, приводит к самым неожиданным мутациям. Я вспоминаю, еще в конце 50-х годов читал в одном из журналов статью академика Андрея Владимировича Лебединского, в которой он отмечал, что одно только ядерное испытание в атмосфере увеличивает число больных лейкозом на 80 тысяч человек и на 200 тысяч человек — других видов мутаций. Вот вам один из вариантов экологической катастрофы — глобальные эпидемии, против которых будет очень трудно, если вообще возможно, бороться.

— Собственно, они уже есть: СПИД, вспышки холеры в разных регионах планеты…

— А представьте, если бы Ирак применил химическое или бактериологическое оружие, для которого нет границ? Знаете, с позиции системного анализа все это можно, рассматривать как включение механизмов реактивности биосферы, направленное против агента, который нарушает ее внутреннюю общность…

— Проще говоря, природа сопротивляется?

— Да, она уже подготавливает человека к уничтожению, подавляя его иммунитет, причем эффективно используя его же действия. Я твердо убежден, что уже начались необратимые процессы, которые невозможно остановить. Просто в обозримом будущем для этого нет средств. Медики, к примеру, знают, что многие инфекционные заболевания протекают уже иначе…

— Владимир Леонидович, а вы ведь сейчас говорите о концепции своей новой книги — "Катастрофа".

— Ну, не совсем новой. Я написал ее, когда работал над второй и третьей книгами "Древа жизни".

— Знаете, мне кажется не случайным, что некоторые из своих повестей, романов вы написали именно так — прерывая работу над трилогией. Видимо, появлялась тема, которая заслуживала самостоятельной разработки. Ведь "Катастрофа" — это моделирование поведения человека в условиях именно биологической катастрофы…

— "Возвращение динозавров" — модель социального коллапса в нашей стране. Закончил я ее в 1988 году, писал около года. В этой книге я рассматривал один из психологических аспектов контакта человека с природой, космической реальностью. "Амазонки" — сатирический роман, написан в это же время. Тогда же писались "Страна мертвецов", "Ласточка", задумывалась и была начата самая большая и самая сложная моя работа — "Земля во власти химер". Над этим романом я сейчас работаю и пока не хотел бы о нем говорить.

— Если хотите мое мнение, то, в сущности, вы пишете одну книгу — "Древо жизни". Все написанное вами могло стать ее главами. Вы моделируете варианты развития и спасения человечества с упорством алхимика, ищущего мифический эликсир бессмертия.

— Именно, "бессмертия". Но для всего человечества.

— И после всех мрачных прогнозов вы намерены оптимистически заявить, что знаете выход из нарисованной вами кризисной ситуации?

— Я не люблю категорических утверждений. Но, согласитесь, что бактериологическая, вирусная катастрофа может разразиться в любой момент!

— В принципе, да. Тем более что ее признаки уже есть.

— Так вот, эта катастрофа неизбежно перерастет в ядерную. Представьте атомные станции без обслуживающего персонала. Социальный шок, дезорганизация общества, волны насилия, массовые пожары, взрывы предприятий… И что вне всяких государственных границ…

— В "Катастрофе" все это описано довольно убедительно и, как принято говорить, в увлекательной форме.

— Благодарю, но, думаю, самому оказаться в эпицентре таких событий не очень-то увлекательно. А ведь все возможно. У человечества нет общепланетарного плана противодействия такой катастрофе, если, не приведи господи, она разразится. К таким действиям следует отнести быструю разгрузку и консервацию атомных реакторов, крупных предприятий, гидростанций (с плавным спуском воды, чтобы не вызвать наводнений), организацию карантина пораженных районов. Важным представляется мне отбор и консервация особо ценной научно-технической информации, культурных ценностей с тем, чтобы после катастрофы обеспечить человечеству хороший старт для дальнейшего развития.

— А без катастрофы никак нельзя? Может, есть все-таки какие-то варианты предотвратить ее?

— Если она не произойдет в ближайшие годы, то тень ее будет висеть над человечеством два-три столетия. Еще раз повторяю: мы уже не в состоянии исключить из окружающей среды запущенные в нее мутагенные факторы. А главное преодолеть несовместимость политической организации общества и его отношения к окружающей среде, об этом мы говорили в начале беседы. Нужно попытаться вернуться из тупика и встать на путь гуманизации, интеграции мира в единое сообщество. Только оно может выработать оптимальную экологическую и демографическую политику, освободиться от содержания армии, паразитирующего госаппарата, без ущемления прогресса и жизненного уровня сократить энергетические затраты. И хотя опасность бактериологической катастрофы не будет исключена и в этом случае, зато снизится вероятность других экологических бедствий — истощения среды, парникового эффекта, гибели кислородвыделяющих водорослей мирового океана и т. д. Это еще можно предупредить, если хватит разума и сил отказаться от застарелых форм государственного устройства, перейти к другой форме организации, исключающей насилие.

— И вот это вы называете "сверхцивилизацией"?

— Я помню ваш вопрос. Просто ответить на него могу только теперь. Нет, не это — "сверхцивилизация". И вы это прекрасно знаете, поскольку прочитали все три книги "Древа жизни". Я так понимаю, что нужно ответить читателям. Так вот, дальнейшая судьба человечества, если оно сумеет пройти путь спасения, о котором шла речь, будет зависеть от того, сможет ли оно решить проблему искусственного интеллекта. Не только его создания, но и характера взаимоотношений с ним. Вопрос стоит так: смогут ли люди создать качественно новую систему организации своего общества, в которой бы их интересы и интересы искусственного интеллекта воспринимались идентично. Ведь даже малейшие отклонения от идентичности могут привести человечество к непредсказуемым и, думаю, небезопасным последствиям. Если же эта задача будет решена, то тогда мы и станем "сверхцивилизацией".

— М-да, как это сложно в жизни и как увлекательно в книгах. Но, как бы ни менялся мир, а жизнь в той или иной форме продолжается. И мы ответственны сегодня за нее. Хочется верить, что набат, звучащий со страниц ваших книг, будет услышан…

— Для начала они должны, как минимум, увидеть свет…

— Первый шаг сделан. "Древо жизни" проросло. Думаю, найдутся издатели, которые заинтересуются и плодами познания с него.

Благодарю за беседу.