Снежана отпрянула от окна, залпом допила кофе, оделась и вышла на улицу, окунувшись в морозное ветреное утро. Лель галантно открыл перед ней дверцу автомобиля, а когда она уютно устроилась в кресле, достал с заднего сиденья букет полураспустившихся роз. Белых. Её любимых. Девушка уткнулась в нежные бутоны, вдыхая их аромат, и взглянула на Лёньку. Симпатичный он парень, заботливый, но… Нельзя. Лучше и не думать ни о какой любви. Машина мягко тронулась с места и, выехав из полутёмных переулков, рванула по яркому, мерцающему огнями реклам, проспекту. Снежана откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

***

Тройка мчалась по лесной дороге. Хороводом кружились серебристые искорки снежинок. Вздрагивали ветви деревьев, роняя в сугробы белые пушистые шапки. Скрипели полозья, скользя по припорошенной колее. Тяжёлые копыта лошадей размеренно поднимались и снова опускались в хрустящий снег. Мотались на ветру длинные конские гривы. Беспечно звеня, покачивались под дугой колокольчики. Снежное крошево шлейфом стелилось за санями, неторопливо оседая на дорогу.

В санях перекидывались шутками парни, звонко хохотали девушки в ярких цветастых платках. Веселье разливалось вдоль дороги, вспугивая сонную лесную тишь. Кто-то заиграл на гармонике, и Лель затянул протяжную песню.
Снегурочка, сидевшая на краю саней, заслушалась. Любила она песни белобрысого пастуха. А вот всеобщее веселье не приносило ей радости. Ещё совсем недавно Снегурку тяготило одиночество лесного терема, и она всей душой стремилась к людям, но сердце её не умело так беззаботно радоваться, так горячо любить. Всё здесь, среди людей, оказалось для Снегурочки непривычным и чуждым.
Только Лель своими песнями тревожил её душу, и скованное узорчатыми льдинками сердце замирало, впуская в себя тёплое дыхание весны, и таяло, таяло, таяло…

***

В театре царила тишина. Не хлопали ещё двери гримёрок, скрывая за собой сплетни, перешёптывания и маленькие тайны актёров. Не сновали по пустым пока коридорам рабочие сцены. Не суетились зрители, шурша билетами и торопливо занимая места.
Лёнька и Снежана, болтая о пустяках, подошли к гримёрке. Там, остановившись у двери, Лель неожиданно обнял девушку и заглянул в её льдисто-голубые глаза.
— Снегурка, я… я тебя…
Тонкие пальчики легли ему на губы.
— Не надо, Лель. Не надо.

Снежана заскочила в комнату и прислонилась к дверям. Сердце бешено колотилось. Робкий огонёк, вдруг вспыхнувший в нём, разгорался весенним солнцем. Руки девушки всё сильнее сжимали тёмные стебли роз, сжимали до тех пор, пока острые шипы не вонзились в ладони.
Снежана прерывисто вздохнула и постаралась успокоиться. Только спектакль, только роль. Она – Снегурочка. Холодная, ледяная. Она не умеет любить. Не должна уметь. Губы привычно, словно молитву, нашёптывали слова:
«Моя беда, что ласки нет во мне.
Толкуют все, что есть любовь на свете,
Что девушке любви не миновать;
А я любви не знаю...»
Медленно, нехотя успокаивалось сердце, прогоняя из себя нежданное тепло. Разжались стиснутые пальцы, выпуская букет, и он упал к ногам Снежаны, измятый и растрёпанный…

Шёл спектакль, гладко, легко, без заминок. Сменялись декорации, выходили и уходили, отыграв роль, актёры. Заплясало на сцене пламя костра из ярких рыжих лоскутов, подбрасываемое вверх тугой воздушной струёй.
Снежана, прижав к груди сжатые ладони, читала текст:
— О царь!
Спроси меня сто раз, сто раз отвечу,
Что я люблю его…
Почувствовав на себе чей-то взгляд, она обернулась. За кулисами стоял Лёнька. Восторженно глядя на нее, он держал в руках букет полураспустившихся роз. Белых. Её любимых. Сердце Снежаны защемило, так сладко, так знакомо, будто и не проходили столетия с того давнего солнечного утра, когда... А ведь говорил ей отец, не влюбляйся, нельзя. Увлеклась, забыла, кто она есть. Всё забыла.

Горячая волна пронеслась по телу, обожгла жарким огнём, заставив вздрогнуть от сладкой боли. «Нельзя!» — кричал разум, но разве можно остановить непокорное сердце. Снегурка ещё раз взглянула в васильковые глаза Леля, а потом разбежалась, подпрыгнула над лоскутным пламенем и… исчезла. К потолку над сценой медленно поднималось лёгкое голубое облачко. Зрители ахнули, зал на мгновение замер, а потом взорвался аплодисментами. Лишь только в глазах у Леля плескалась грусть.