Рождественский рассказ о замерзающем мальчике – это пошло. Уж кому знать, как не писателю Вздохову, который раньше сам такие писал, а теперь борется с пошлостью в литературе. А тут действительно – сочельник, мороз и мальчик в сугробе. Жаль беднягу, очень жаль...

Тяжек труд депутата – думать приходится. А как думать, если никогда такого в роду не водилось? Аж похрустывает что-то в голове, скрипит. И рождаются на свет удивительные речи.

Умение приспосабливаться к невзгодам – великое дело. Знакомая рассказчика достигла в этом умении почти совершенства, за пять минут создавая подобие уюта в любом подходящем уголке. Но как же хочется помечтать о временах, когда все невзгоды исчезнут, растают как дым.

Полчаса из жизни полицейского участка, с калейдоскопической, изматывающей текучкой. Чем только не приходится заниматься околоточному надзирателю – мелкими кражами, обманутыми мужьями, привидениями, пьяными дураками. Ничего за сто лет с тех пор не изменилось.

У писателей Маргаритова и Пампухова диаметрально разные способы экспресс-ухаживания за женщинами. И свинством со стороны Пампухова было распространяться о маргаритовских методах, распугивая прелестных дачниц-жертв. Но ничего, терпеливый охотник своего добьётся.

Не всякий человек знает, что такое «филателисты». Не обязан, знаете ли. Но всё равно рассказчик считает, что его приветствие мировому филателизму от лица русской литературы удалось на славу. Менять ничего не нужно.

Цирковой зритель перестал верить во французскую борьбу. И армянина из шашлычной теперь не выдашь за чемпиона сэра Джона Кукса из Англии. Да, конечно, всегда это было дешёвым спектаклем, но почему-то грустно от того, что он бесславно закончился.

У любого толкового государя есть злой визирь или первый министр, который в ответе за все непопулярные решения. Издательское дело устроено точно так же. А иначе не напасёшься гонораров на шныряющих вокруг писателей и поэтов.

Не желают актрисы оперного театра интимно ужинать с губернатором. Странно, может быть, они революционерки-бомбистки? А антрепренёр, видите ли, отказывается им приказать. Такому опасному преступнику место только в тюрьме.

Цирковая борьба – от начала и до конца постановочное шоу. Но зритель платит деньги за зрелище, а значит, нужно ломать комедию и тянуть время представления. Последнее достигается с помощью сотни уловок.

Очень трудно вывести чехов из душевного равновесия, уж такие это люди. Но всё же есть больной мозоль, наступать на который крайне не рекомендуется.

Всегда хватало желающих поживиться на памяти о великих людях. Иногда даже не поймёшь – то ли жулик, то ли искренний сумасшедший.

Ведь так хорошо начинался этот светлый весенний праздник: нанёс первый визит, похристосовался, закусили. А кончилось тем, что напоил извозчика и вместе с ним героически защищал колокольню, сбрасывая кирпичи на головы врагов.

Почему же так вышло? Не понимаю.

Встреча двух гимназических подруг. Объятия, поцелуи, бесконечные: «А ты помнишь? Ты помнишь?..» Ты вроде присутствуешь, но становишься лишним, и это обидно. Можно попытаться привлечь к себе внимание, если только располагаешь запасом фантазии и здорового нахальства.

Сама написать дочери письмо в Москву торговка семечками не может – неграмотна. Приходится упрашивать знакомого подмастерья, юлить и заискивать перед ним. А тому в нетрезвую голову приходит веселая затея – выложить на бумаге совсем не то, что диктует старуха.

Нечаянно обретённый дядюшка – это не просто родственник, а потенциальное наследство. Нужно только выглядеть и рассказывать о себе пожалостливее, чтобы старый хрыч проникся участием к обездоленному сироте.

Он — бульварный бонвиван, она – молодая вдова, нуждающаяся в утешении и человеческом тепле. Неважно, что она не говорит по-русски, а он – по-немецки. Общий язык они найдут.

Неумолимые тяжкие годы гнетут к земле. Но когда-то старому Хельги было тридцать пять, и он не боялся ничего — ни людей, ни богов.

Византийская изощрённость церемониалов крайне утомительна. Но и для практической дипломатии время найдётся – когда император уснёт.

Мудрость прожитых лет против безрассудной удали. Но где та грань, что отделяет мудрость от предательства?