С Новым годом, камрады! В качестве поздравления от меня — интервью с Сапковским. В этом году ему (интервью) исполняется 25 лет, приличный срок, чтобы оглянуться назад и посмотреть, сбылось ли предсказанное, и можно ли начать оценивать «социологическое явление, называемое феноменом Сапковского» (сам АС предлагает подождать лет 50 — то есть ещё столько же). Что же касается творчества, то сказанное, как мне кажется, не потеряло актуальности.
(Как оказалось, оно уже переводилось раньше, но да ладно. Ссылка на перевод в конце.)
Доминика и Марек Орамус в 2022 г.
Доминика Матерская (Dominika Dorota Materska; род. 1972) — журналист, постоянный сотрудник «Nowa Fantastyka», с 2012 года — профессор англистики Варшавского университета (в 2004 вышла замуж за писателя и журналиста Марека Орамуса, поэтому ныне Dominika Dorota Oramus). Автор рецензий, статей, интервью с фантастами и нескольких нон-фикшн книг о фантастической литературе.
Нижеследующее интервью вышло в 1999 году, в приложении к газете «Жизнь» (Życie, «Жиче») под названием «Жизнь с книгами». (Возможно потому, что пани Доминика знакома с фэндомом и знает предмет, о котором говорит, АС отвечает спокойно и развёрнуто, без подначек. Ср. с последними «интервью».)
ДМ:Из всех авторов популярной литературы у вас самый большой и самый преданный круг читателей, вы также — один из немногих, кто является профессиональным писателем-фантастом. Каким был ваш путь к литературной карьере?
АС: Однажды, в начале 90-х годов, я пришёл на работу и увидел, что моя фирма обанкротилась. До этого, работая в течение многих лет во внешней торговле, я писал в свободное время (к примеру, на больничном) рассказы, которые пользовались большой популярностью у читателей — их награждали на конвентах фантастики, печатали в SF-журналах и в сборниках. В тот момент, когда я понял, что стал безработным, передо мной встала дилемма — искать новую работу или попробовать зарабатывать писательством. Правда, ситуация на польском издательском рынке мало способствует выбору писательской профессии, но мне не хотелось начинать с нуля совершенно новую карьеру, и я подумал, что попробую.
ДМ:В то время вы уже были связаны с «СуперНовой», которая издала сагу о ведьмаке Геральте?
АС: Да, кроме одного сборника рассказов, изданного очень давно в издательстве «Репортёр», я остаюсь верен «СуперНове». Моя первая книга, выпущенная там, начала одновременно и цикл рассказов о Геральте. Эта книга, «Меч Предназначения», состояла из тесно связанных рассказов и была чем-то средним между романом и сборником. Я писал эти рассказы в условиях нехватки времени, они складывались почти что «по ходу дела», а издатель ждал, пока их наберётся достаточно, чтобы получилась книга. Потом настала очередь пятитомной саги, когда практически каждый год в «СуперНове» выходила очередная её часть — последняя из них, «Владычица Озера», вышла в середине февраля.
ДМ:Одна книга в год — это, наверное, очень хороший результат?
АС: В Польше, чтобы зарабатывать писательством, автор, издающийся стандартным тиражом, теоретически должен писать три книги в год — что на практике совершенно невозможно. Одна книга в год — это плюс-минус столько, сколько должен написать автор популярных бестселлеров в странах с хорошо развитым издательским рынком. Например, в Америке Стивен Кинг пишет в среднем один роман в год. Однако в его случае контракт на книгу автоматически связан с продажей прав на фильм.
ДМ:После огромного успеха книг о Геральте вы не думали сменить издателя на более крупного и влиятельного?
АС: Не вижу на то причин. Я помню «СуперНову» с того времени, когда начинал сотрудничество с ними — тогда у неё был совершенно другой характер — она специализировалась на научно-популярных книгах и публицистике. Я, наверное, был первым писателем-фантастом, которого они решили издать, и я сотрудничеством с «СуперНовой» доволен. Мне, как опытному коммерсанту, хорошо известно, что самыми ценными являются устойчивые контакты и известные партнёры. Скакать по клиентам как кузнечик и разрывать договоры без по-настоящему уважительных причин я считаю весьма непрофессиональным.
ДМ:Как обстоят дела с вашей популярностью в других странах, вне Польши?
АС: В Чехии и России меня переводят безотлагательно — я сдаю текст тамошним издателям сразу, как только завершаю его. Честно говоря, некоторые мои книги выходили только в Чехии — в Польше не было, например, полного издания всех моих рассказов, считая те из них, которые не посвящены приключениям ведьмака. На английский меня покамест не переводили, хоть я и фигурирую в интернет-энциклопедии science fiction как «известный польский писатель Sapkowsi» — считаю, однако, что мне всё равно повезло больше, нежели Рафалу Земкевичу, которого там назвали «чешским писателем».
ДМ:Вы приучили своих фэнов к тому, что каждый год выходит новая книга о Геральте. Когда прошлой осенью они её не получили, воцарилось всеобщее беспокойство.
АС: Да, я определил для себя, что перерывы между томами саги будут не больше года по паре причин. Во-первых, мой издатель заставил меня выпустить первый том быстрее, чем я ожидал, — туда попало попросту то, что уже было написано. Во-вторых, мне не хотелось допускать ситуацию, когда мои читатели попросту вырастут из такого рода книг. Мне кажется, что в Польше читать начинают очень рано — книги добираются до людей десяти- или двенадцатилетних, полная противоположность Штатам, где читают, главным образом, в университетах. И поэтому, если первые рассказы о Геральте увлекли кого-то, кто окончил среднюю школу, ему будет непросто ждать конца саги до тридцати лет, потому что тогда она его наверняка разочарует. Мне бы не хотелось быть вторым Шклярским — помню, как в детстве меня увлекали первые приключения его Томека, но их окончания, к сожалению, я не дождался. Наконец, навязанный ритм работы — убеждённость в том, что мне нужно закончить до сентября ещё одну книгу, помогала мне самоорганизоваться. Как правило, у меня не было особых трудностей с соблюдением этого срока.
Последний том задержался, помимо прочего, из-за того, что он был самым длинным, я хотел закончить все сюжетные линии, позаботиться о том, чтобы каждое ружьё, развешенное в предыдущих томах, выстрелило или упало со стены. Однако я знаю, что отсутствие книги осенью спровоцировало появление множества нелепых слухов: например, что книга закончена, но её украли, чтобы опубликовать под другим именем.
ДМ:Нетерпеливые любители вашей прозы устроили также между собой конкурс, кто угадает завершение саги.
АС: Я слышал о каком-то интернет-конкурсе, но не знаю его результатов. В интернете уже некоторое время существует список рассылки, посвящённый ведьмаку, и его участники каждый год встречаются на мини-конвенте здесь, в Лодзи. Меня приглашают туда в качестве почётного гостя, и помнится, на предыдущем таком съезде большинство вопросов касалось как раз конца приключений ведьмака. Я его тогда, конечно, не выдал. Теперь же я могу сказать, что идея завершения саги и даже фрагменты текста её последних глав были готовы ещё несколько лет назад, практически до того, как я начал писать первый том.
ДМ:Неужели вы уже никогда больше не вернётесь к героям саги и не напишете продолжение их приключений?
АС: Нет. Мне бы не хотелось ни писать, что было дальше, ни дописывать, что было с Геральтом до начала саги. Однако я отдаю себе отчёт в том, что общая тенденция, господствующая в мире фантастики, склоняет писателей-фантастов создавать очень длинные, практически бесконечные циклы романов. Роджер Желязны, который некогда зарекался, что не будет дописывать «продолжения» своего цикла об Амбере, многие годы писал том за томом и, будь он ещё жив, наверное, писал бы их и дальше. Я же, однако, хотел бы сейчас заняться чем-то совершенно новым.
ДМ:Вы ведь не собираетесь бросить фантастику и заняться, например, написанием крутых детективов?
АС: Нет, перемены не будут уж настолько драматичны. Покамест мои планы довольно туманны, я всего две недели назад закончил работу над «Владычицей Озера», и с тех самых пор занимался промоцией данной книги, поэтому у меня пока не было времени подумать, что делать дальше. Но я знаю, что хотел бы заняться квазифантастикой, писать книги на границе романа исторического и фантастического. Я всегда делил фантастику на два вида. Первый из них представлен, например, Говардом и его «Конаном», его действие происходит в мире, очень похожем на наш — это Земля до ледникового периода либо после ядерной войны, когда мутации привели к появлению эльфов и гномов, а люди вынуждены вновь взяться за мечи.
Второй вид — это фантастика с нашей реальностью совершенно никак не связанная, действие которой разыгрывается в целиком вымышленном мире — именно к этому жанру я причисляю и сагу о ведьмаке. Даже если я делал отсылки к нашем миру в своих книгах, то только в шутку, в качестве ситуационной остро́ты. Теперь же мне бы хотелось поместить действие моего нового романа в аутентичные исторические реалии, и при этом переплести его с сюжетом фантастическим.
ДМ:Вы начинали с того, что травестировали сказки, потом пришло время для легенд и полулегендарной истории короля Артура, теперь же настало время и для самой истории — эти увлечения вполне логично укладываются в единое целое.
АС: «Владычица Озера» является очевидной отсылкой к артурианскому мифу, но сюжетная линия Галахада — это просто забава в аллюзии. Теперь, взявшись писать о реальной истории, мне бы хотелось добраться до читателей, которых раздражают фантастические земли, их причудливые карты и несуществующие обитатели. Конечно, я отдаю себе отчёт в том, что некоторых читателей мне никогда не переубедить — они ненавидят фантастику, и точка. De gustibus non est disputandum, один предпочитает мать, второй дочь, а третий соседку. Есть те, кто любят, например, Уортона, а я нет. Для кого-то «Маятник Фуко» — утомительный текст, я же с ним отдыхаю и прекрасно развлекаюсь.
ДМ:Стараетесь ли вы, когда пишете свой собственный текст, поиграть с читателем в загадки на эрудицию, так же, как это делает Эко?
АС: Я пишу прежде всего для себя и так, чтобы мой собственный текст развлекал меня самого, чтобы мне нравилось каждое предложение.
Конечно, я забочусь о том, чтобы текст был привлекателен — часто использую диалог, потому что он очень оживляет книги, а благодаря этому страницы становятся не плотно исписанными, а полными просветов и, тем самым, поощряют к дальнейшему чтению. Люблю также использовать повторения, которые наделяют прозу неким ритмом. На мой взгляд, в писательстве имеют значение не идеи, а отдельные слова, их характер и ассоциации, которые они пробуждают. Работа над текстом — это не что иное, как аккуратный подбор слов, возвращение к сценам уже написанным и их аккуратное редактирование. Я никогда не отказываюсь от фраз или ассоциаций, которые развлекают меня самого, лишь потому, что читатели могут их не понять. Думаю, что даже если часть моих шуток ускользнула от внимания части из них, это не помешает им понять всю книгу. Но всё-таки я люблю, когда читатели или рецензенты моих книг расшифровывают содержащиеся в них аллюзии и шутки — тогда мне кажется, что мы участвуем в общей игре.
ДМ:Вы известны тем, что неохотно выступаете на телевидении.
АС: Я не шоумен, я всего лишь писатель. ТВ же интересует не моё творчество, а «социологическое явление, называемое феноменом Сапковского». Я же в такую игру играть не хочу. Уже хотя бы по той причине, что это не имеет смысла, явления можно оценивать глядя с перспективы лет в пятьдесят. По точно такому же принципу я не люблю, когда мои тексты классифицируют как постмодернизм — не люблю критиков, которые вдруг открыли, кто я такой, и хотят просветить массы читателей. Для этого тоже настанет время через много лет — а пока важно, хорошо книги развлекают, или же нет. Думаю, что-то подобное происходило со всеми творцами — во времена Шекспира никто не раздумывал, принадлежат ли его произведения к елизаветинской эпохе и революционизируют ли они театр. На лондонских улицах говорили просто — «сегодня в The Globe дают крутую пьесу, Джон играет мужика, который мстит за смерть отца — трупы валятся штабелями». О том-то и идёт речь.
ДМ:Спасибо за беседу.
Разговаривала Доминика Матерская
«Жизнь с книгами» (Życie z Książkami), 1999
Nie jestem showmanem
Перевёл mtvietnam
Примечания и комментарии переводчика
На английский меня покамест не переводили… — На английский АСа начали переводить только с выходом игр, но, выпустив в 2007–2008 «Последнее желание» и «Кровь эльфов» (пропустив при этом «Меч Предназначения», который издали только в 2015, после «Крещения огнём»), всё заглохло на несколько лет, пока не сменился переводчик. Пауза, затянувшаяся на пять лет, и странный порядок выхода книг (а также не самый лучший перевод первых томов, плюс отсутствие у англоязычного читателя привычки читать переводы) сперва не способствовали популярности, но ожидание окупилось, когда цикл вышел целиком.
Мне бы не хотелось быть вторым Шклярским… — Альфред Шклярский (Alfred Szklarski; 1912–1992) — польский писатель, автор книг для юношества. Первая книга о Томеке Вильмовском вышла в 1957 г., последняя — уже посмертно, в 1994 г. Тут можно было бы добавить ехидный комментарий про параллель с Дж.Р.Р.М., но он и сам в курсе (даже если о Шклярском не слышал).
…занимался промоцией данной книги… — Промоция (от лат. promotio) — продвижение.
Есть те, кто любят, например, Уортона… — Речь, по-видимому, идёт об американском художнике и писателе Уильяме Уортоне (William Wharton; настоящее имя Альберт Уильям дю Эме/Albert William Du Aime; 1925–2008). Его книги оказались (неожиданно для всех) весьма популярны в Польше, поэтому половина работ была издана только на польском, а сам автор неоднократно ездил туда на встречи с читателями. На русский переведён его первый роман, «Пташка» («Birdy», 1978).
Выложил в обычные места обновлённую версию «Героя как верволка». Помимо мелких правок туда добавлены вступительные слова из пары антологий и нижеследующее эссе Роберта Борски.
Роберт Борски — один из первых участников Urth mailing list, и написал несколько книг, посвящённых творчеству Вулфа.
Лично я к пану Борскому отношусь с уважением с тех времён, как приобщился к его статьям, посвящённым «Пятой голове». Тут же стоит отметить, что иногда его заносит в строительстве теорий (с уклоном в символизм), но в эрудиции ему не откажешь. Принимать эти теории читатель не обязан, но ознакомиться с его мыслями будет небезынтересно многим (я буду сдержан в своих оценках) поклонникам прозы Вулфа. Представленное ниже эссе (о рассказе «Герой как верволк») — из сборника «Длинно ли, коротко ли» («The Long and the Short of It», 2006; отсылка к названиям циклов Дж.В.), его ранняя версия была опубликована на Urth mailing list под названием «Святой Павел и верволк».
The Long and the Short of It
Верволк как герой
Роберт Борски
Первое, что обычно бросается в глаза в художественном произведении — это название, и порой, если оно достаточно остроумное или соблазнительное, его одного достаточно, чтобы вызвать читательский интерес к самому произведению, — даже если автор неизвестен. Я, например, до сих пор помню, как в далёком 1972 году взял в руки томик «Орбиты 10» Деймона Найта и заметил странное название «Пятая голова Цербера», за авторством некоего Джина Вулфа (а то и двух). Поскольку я всегда любил греческую мифологию, то сразу же оказался на крючке, и с тех самых пор мистер Вулф вываживает меня, как кефаль. И он продолжал приманивать меня своими названиями, начиная с причудливой тавтологии «Остров доктора Смерти и другие рассказы и другие рассказы» (несомненно, оно послужило причиной замешательства книготорговцев и библиотекарей во всём мире) и до нескольких взаимосвязанных произведений, с инверсиями, подобными фуге или контрапункту, — например, серии Нового, Длинного и Короткого Солнца, а также квартет рассказов в «Архипелаге Вулфа» (т.е. «Остров доктора Смерти и другие рассказы», «Смерть доктора Острова», «Доктор острова Смерти» и «Смерть островного доктора»). Но во всей этой волчьей хитрости нельзя упускать из виду, по меньшей мере, ещё один важнейший момент: то, что названия у Вулфа зачастую проливают дополнительный свет на тему рассматриваемого произведения. Только подумайте, какой смысл обретает заглавие «Мира», прекрасного романа ДжВ о привидениях, если вспомнить, что «мир» завершает похоронную фразу requiescat in pace. В названиях других произведений также содержатся аналогичные ключи, но то, которое мне хотелось бы выделить сейчас, это «Герой как верволк» — и не только потому, что это один из самых искусных рассказов Вулфа, но и потому, что, по моему мнению, тщательное изучение его символического содержания — в сочетании с повторным анализом названия — поможет дополнительно прояснить тематические задачи.
«Герой как верволк» изначально появился в 1975 году в «Новом улучшенном солнце» под редакцией Томаса Диша, но в моём лице читатель впервые столкнулся с ним в «Лучшей научной фантастике за год #5» Терри Карра. Карр в своём предисловии к рассказу скрупулёзно указывает, что werwolf — действительно верный, хотя и архаичный вариант написания; и почти наверняка для большинства фэнов это было вполне правдоподобным объяснением его наличия, особенно если они были хоть немного знакомы с тем, как Джин Вулф любит малоизвестные слова. Другие же (среди них критик/писатель Дэмиен Бродерик) чуть позже предположили, что это авторская скрытность, — что недостающее *e* можно найти на конце самой фамилии Wolfe. Мне до сих пор весьма нравится эта идея, но хотелось бы добавить ещё одно предположение. Оно связано с путаницей, возникшей при переводе с греческого слова lukos, что значит «волк», и очень похожего, омофонного, leukos, что значит «свет». Оба слова путали друг с другом на протяжении столетий, и некоторые учёные даже предположили, что именно поэтому Аполлона, бога света, стали ассоциировать с волками. (Действительно, один из эпитетов Аполлона — Ликий, «волчий бог».) Трудно представить, что Джин Вулф, с его склонностью к исследованиям, не знал этого; напротив, я полагаю, он не только знал о разнице между leukos и lukos, но и воспользовался, чтобы наполнить смыслом и жизнью «Героя», а позднее — ещё и в книгах о Латро.
Действие «Героя как верволка» происходит в весьма научно-фантастическом двадцать первом веке, но, похоже, немногие понимают, насколько это произведение, с изрядными вливаниями из жизни и трудов Святого Павла, пропитано католическим подтекстом. Когда мы впервые встречаемся с нашим заглавным героем, Полом, он символически невинен, хотя и обретёт мудрость по ходу повествования. Об этом говорит самое первое предложение рассказа, где ухает филин, и Пол вздрагивает. В этот момент Пол сидит, сведя колени вместе (поза девственницы), а позже, размышляя, как приманить потенциальных жертв, рассматривает идею того, чтобы закричать подобно младенцу (примечательно, однако, что он её отвергает и планирует воспользоваться серебряным колокольчиком, образом гораздо более христианским). Жертвы в данном случае — новые правители Земли, так называемые господа, генетически пере-проектированные люди, тогда как Пол и ему подобные остались людьми настоящими. Фамилия Пола — Горо, которая образована от французского слова для обозначения оборотня, loup-garou. Эти так называемые господа также почитают науку превыше религии, о чём свидетельствует четырёхмерная диорама в честь Хуго де Фриза, отца мутации, и Пол видит, как тот умирает, гниёт, и подвергается возрождению подобно Христу (хотя гниёт лучше передаёт истинную природу искусственного воскрешения де Фриза). То, как Пол выслеживает господ, можно считать параллелью того, как Св. Павел преследовал христиан, которых считал предателями иудаизма, — по крайней мере, пока сам не обратился.
Но в тот самый момент, когда Пол уже готов напасть на две свои жертвы — толстяка и женщину в платье «из цветущих лоз цвета любви» (цветущие лозы могут символизировать орхидеи, исследуя которые, де Фриз сумел сформулировать свои теории о мутации; они также символизируют сексуальность, как и золотой змей, что поддерживал груди женщины) — на сцену выходят ещё две фигуры, седовласый мужчина по имени Эммитт Пенделтон и его юная дочь Джейни. Людское трио убивает двух господ, но после убийства вспыхивает ссора по поводу того, как разделить добычу. Вдобавок, Пола немедленно влечёт к Джейни (он чувствует её «женскую сущность, идущий гон, свадебную пору»), что символизирует его взросление — он больше не ребёнок, а подросток. Но вскоре Пол и Пенделтоны расстаются, каждый уходит с мёртвым господином, хотя Пол уже раздумывает о жизни с Джейни. Сто́ит также отметить сделанное Полом замечание, что мясо мёртвого господина испорчено яичками, т.е. сексуальность уменьшает ценность телесной оболочки.
Затем, в одной из самых неожиданных сцен рассказа, с Полом заговаривает мёртвая женщина, которую он унёс. Это символ лже-воскрешения (ср. со сценой диорамы де Фриза), и затем женщина умрёт уже окончательно, но в этой сцене заложено несколько сюжетно важных моментов. Спрашивает женщина Пола: «Почему ты не изменился? Когда остальные изменили свои гены?». Ответ Пола: «Мы не хотели. Мы — люди». Следовательно, тот факт, что он остался человеком, был связан с неким выбором (в отличие от Пенделтонов — им было отказано в изменении). Женщина также говорит Полу, что она и мёртвый господин не были женаты, т.е. подразумевает греховные отношения. Ещё стоит отметить то, как мутнеют её глаза, указывая на близость истинной смерти.
Однако, сексуально возбудившись при виде Джейни, Пол откладывает поедание мёртвой госпожи и вместо этого отправляется на поиски логова Пенделтона, которое находит в старом автобусе. И если в доме Пола есть башенка, которую ежедневно наполняет leukos (к тому же дом пользуется уважением господ, которые боятся, что разрушив его, принесут «пробуждение давних времён»), то вот в автобусе окна закрашены чёрным. Вдобавок, здесь ещё воняет кровью (образ смерти), и отец Джейни, не колеблясь, называет их дом «свалкой».
Эммитт Пенделтон рассказывает Полу о прошлом своей семьи, и в первую очередь мы узнаём, что Пенделтонов отвергли в качестве кандидатов для генной терапии/мутации, потому что они являются носителями потенциально вредных генов; таким образом, их человеческая природа не имеет ничего общего с выбором, они остались людьми вследствие обстоятельств; т.е., проводя христианскую параллель, они уверовали не по выбору, но ложно, по бездействию. Теперь рассмотрим имя Эммитт. Эммет (ближайшее родственное имя) образовано от еврейского слова «истина», но обратите внимание на вновь отсутствующую букву *e*. В этом случае, возможно, Эммитт означает «ложная истина». Что же до Пенделтон, то pendle = подвеска (Оксфордский словарь английского), а подвеска весом в тонну (pendle + ton) вызывает в памяти библейский мельничный жёрнов («а кто соблазнит одного из малых сих {вы ведь помните, что Павел означает «малый»}, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили его во глубине морской»).
Эммитт упоминает также предыдущего поклонника Джейни: «Приятный малый, немец. Звали его Кёртен — что-то вроде этого». Почти наверняка имя, которое Эммитт не может вспомнить, — Кирхен, немецкое слово, означающее «церкви». Упомянутый поклонник, несмотря на то, что рука Джейни была ему обещана, так и не вернулся, символизируя уход Бога.
Ещё упоминаются курицы, которых Пенделтоны выращивали для пропитания; все они умерли от болезни, и если принять яйцо как мощный знак возрождения, то это символизирует, что они не сумели возродиться как люди. Ряд последующих сцен также обыгрывают тему слепоты. Возможно, сейчас лучше напомнить всем, что святой Павел ослеп, но был исцелён и обратился в христианство. Помните господ с глазами цвета жемчужин, а также то, как мутнеют глаза мёртвой женщины, которую убил Пол? Сестра Эммитта Клара (несмотря на имя) родилась слепой на один глаз, и позже Джейни придётся носить вуаль из-за «пустоты глаз», которая выдаёт, что она не госпожа (ср. с глазами ликантропов-невров: «Они похожи на два белых камня — такие же холодные и блестящие»). Всё это символизирует, что Пенделтоны неспособны увидеть свет, то есть уверовать в Бога и принять Его. Наконец, обратите внимание, как машины разрушают ферму Пенделтонов в ночь перед рождеством и как брату по имени Том (святой Фома — апостол, который сомневался в воскресении Иисуса) пронзило ногу куском два-на-четыре (читай — Распятием), после чего рана начала «гнить» (снова диорама де Фриза), и он умер. Почти вся история семьи Пенделтонов связана с образами слепоты, смерти и забвения. Но означает ли это, в свою очередь, что им уже не спастись? В католической религии — нет, и даже Эммитт, похоже, понимает, что совершил ошибки, признаваясь Полу: «Даже плохой человек может любить своего ребёнка».
Обратите также внимание, как Вулф описывает Пола в следующем абзаце, когда тот уходит вместе с Джейни. «Муж Джейни взял её за руку и вывел из разбитого автобуса» (курсив мой). Вполне очевидно, это должно напомнить часто цитируемое изречение Святого Павла из Первого послания к Коринфянам 7:9: «лучше вступить в брак, нежели разжигаться»; то есть секс вне брака приведёт в ад; припомните теперь судьбу госпожи, которая особо отметила, что не замужем за толстяком, которого сопровождала.
Читатель не видит консуммации между новоиспечёнными мистером и миссис Горо, однако уже в следующей сцене Джейни предстаёт одетой в гротескную пародию на свадебное платье, в комплекте с красной вуалью. Здесь она не столько Красная Шапочка, сколько Багряная Вавилонская блудница (как мы помним, на латыни lupa означает как «волчица», так и «проститутка»), и им с Полом удаётся загнать потенциальную жертву в спусковую шахту. Важно отметить физический (т.е. противоположность духовного) голод Джейни, когда она первой устремляется в погоню за мальчиком; кроме того, во всём рассказе у Джейни нет ни единой реплики (хотя она стонет и всхлипывает), и ей нравится резать своих жертв, пока те ещё живы, напоминая тем самым животных, таких как кошки, которые играются со своей добычей. Все эти образы обыгрывают её неискуплённую звериную природу.
Но затем происходит нечто вопиюще чудесное. Полу, словно зверю в капкане, зажимает ступню захлопнувшейся дверью, и, чтобы он смог сбежать, Джейни должна обглодать его ступню до кости. Иначе говоря, теперь её заботит не удовлетворение своих низменных потребностей, а нечто иное, альтруистическое, что символизирует ритуальный акт, который она совершает над своим мужем: не поедая мясо, а освобождая его от удерживающих его плотских уз.
Образ Джейни, который остаётся с нами, вызывает в памяти сцену, где Мария Магдалина (ещё одна раскаявшаяся lupa) омывает ноги Иисуса Христа: «Сквозь боль он мог чувствовать, как горячие слёзы смывают кровь с его ступни».
Таким образом, по сути «Герой как верволк» рассказывает историю сексуального взросления, в которой мужчина-ребёнок Пол отвергает не только прекрасный новый технофильский мир господ, но и низменный животный мир Джейни, которую он в конечном итоге искупает, хоть и довольно дорогой для себя ценой. В этом отношении заглавная стратагема Вулфа теперь кажется не столь извращённой. Если мы уберём второе *e* из более традиционного werewolf и добавим его в другое место, то тем самым перенесём и милость. Lukos теперь стал leukos, и даже плотоядные чудовища могут познать Бога, пускай и в дружеском обличии любви, основанной на браке.
1998–2006
Примечания и комментарии переводчика
«Пятая голова Цербера», за авторством некоего Джина Вулфа (а то и двух) — отсылка к имени автора упомянутой новеллы.
…а кто соблазнит одного из малых сих… — Евангелие от Матфея, 18:6 (синодальный перевод).
…ср. с глазами ликантропов-невров: «Они похожи на два белых камня — такие же холодные и блестящие»… — Невры — народ, упоминаемый в «Истории» Геродота («Скифы и живущие среди них эллины, по крайней мере, утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик», IV, 105) и в «Воине тумана» Вулфа (приводимая цитата из гл. X).
Ссылки:
Роберт Борски, «Верволк как герой». Перевод сделан по изданию: Robert Borski, «The Werwolf as Hero» в сборнике «The Long and the Short of It: More Essays on the Fiction of Gene Wolfe», iUniverse, Lincoln, NE, USA, 2006
Сегодня (7 мая) очередная годовщина со дня рождения Джина Вулфа. С чем я его читателей и поздравляю.
Удивительно, но данный текст Геймана на русский не переводился, а потому и поворчать не на кого (по всей видимости, это только вопрос времени — всё будет, когда наберётся сборник и читатели Геймана смогут тоже приобщиться к Вулфу хотя бы опосредованно).
Нил Гейман написал данное предисловие 31 декабря 2018 г. для ограниченного иллюстрированного издания «Книги Нового Солнца» от издательства «Folio Society». Позднее, в июне 2019, этот текст стал доступен онлайн, в несколько переработанной версии — кое-что пришлось сократить (где-то отдельные слова, а где-то — целые фразы). Самым же значимым изменением стало то, что пришлось исправить абзац о дружбе с Джином, о которой теперь говорилось в прошедшем времени. Текст этого перевода комбинирует оба подлинника, полагая более позднюю версию окончательной, однако добавляя вырезанное из ранней {выделено жирным и заключено в фигурные скобки} — всё-таки онлайн-версия предназначена для людей, скорее всего, незнакомых с предметом разговора, а версия в книге — для тех, кто уже купил (весьма дорогое) издание и готовится прочесть её, причём, возможно, не в первый раз.
Также переводчик приносит извинения за то, что не всегда использует официальный русский перевод названий книг и слов, встречающихся в них. Он надеется когда-нибудь увидеть новую редакцию перевода «КНС», максимально близкую к правильному.
На край Урда
Предисловие к «Книге Нового Солнца»
Нил Гейман
Пожалуй, нельзя «неправильно» прочесть книгу, но если сделаете мне одолжение, я дам совет, как читать книги Джина Вулфа. Не помешает иметь с собой ключ (а может и помочь). Первой его книгой, которую я научился читать, был роман «Мир». Когда я прочёл его в первый раз, будучи подростком, то прочёл я добродушные мемуары о жизни на Среднем Западе. Во второй раз, будучи чуть за двадцать, я обнаружил, что если, читая, догадаешься, что рассказчик умер уже много лет назад, и станешь искать в тексте смерти, и, в частности, смерти, к которым он мог быть каким-либо образом причастен, роман меняет форму. Становится темнее, чётче. Я выучился тому, что, читая Вулфа, каждое слово имеет значение.
Атриум времени / Sam Weber
Я купил «Тень палача» в мягком переплёте, как только она вышла, в 1980 году. Мне было девятнадцать, почти двадцать. Я прочёл первую пару глав — главным образом, я помню замешательство: что-то случилось на кладбище, а чуть позже (хотя, по какой-то извращённой логике, хронологически непосредственно перед этим), когда рассказчик-Северьян едва не утонул, под водой был огромный человек. Я отложил книгу. Мне нравилось то, что я прочёл у Вулфа, мощные рассказы в антологиях, пара его ранних романов, однако «Тень палача» не захватила меня. Не помню, почему вернулся к ней, полгода спустя, кроме как по следующей причине: мне было двадцать, и я дочитывал книги до конца. А возможно, даже тогда мне хватило мудрости заподозрить, что проблема во мне, а не в книге. Начав роман заново, я был уже другим человеком. Замешательство исчезло: на этот раз была странная чёткость. Я знал, где и когда нахожусь, знал, что происходит с Северьяном, и, самое главное, поглощал историю, а когда книга закончилась, мне хотелось узнать, мне нужно было узнать, что же случится дальше. Я купил следующую книгу, «Коготь Концилиатора», стоило ей только выйти в твёрдом переплёте, в книжном (которому вскоре предстояло закрыться) под названием «Были они смуглые и золотоглазые», на улице Сент-Энн-Корт в Сохо, просто ради того, чтобы читать, не останавливаясь: а тогда я не мог себе позволить книг в твёрдых переплётах.
Ненюфар / Sam Weber
Знаю, где я был и кем я был, когда прочёл «Меч ликтора». В 1983 году, к моменту выхода «Цитадели автарка», я был очень молодым журналистом и испытывал восторг, что мне отправят рецензионный экземпляр. Вскоре после этого я встретился с Джином Вулфом и взял у него интервью. Он был добр и терпелив, отвечая на мои вопросы. Это было тридцать пять лет назад в Бирмингеме. Он и его жена Розмари приехали, поскольку Джин был почётным гостем на Британском конвенте фэнтези, а также чтобы прорекламировать книги. Мы стали друзьями. Джин ответил на все мои вопросы о «Книге Нового Солнца», и хотелось бы мне иметь такую же память, как та, которой проклят Северьян, потому что тогда я мог бы вспомнить, в каком именно слове он сказал мне, была опечатка, которую он оставил и, оно, тем самым, стало единственным словом, которое не найти в достаточно большом словаре. Он даже сказал мне (позднее, в мексиканском ресторане на Лестер-сквер), кем была мать Северьяна. По крайней мере этот ответ я не забыл. Мы оставались друзьями, пока Джин не умер в апреле этого года, будучи восьмидесяти семи лет. Он всегда был так же добр и терпелив со мной, как и тогда, когда мне было двадцать два.
Я навещаю «Книгу Нового Солнца» раз в десять лет, и продолжаю учиться искусству читать её. И то, что я привношу в чтение, делает впечатление глубже, чётче фокусирует историю, просветляет и восхищает. Джин дал определение хорошей литературе: это «литература, которую может с удовольствием прочесть образованный читатель, и перечитать с ещё бо́льшим удовольствием», и это так верно в отношении «Книги Нового Солнца». Ваше первое странствие по ней принесёт радости, принесёт историю, принесёт Северьяна. Будущие странствия только улучшат всё это.
Перед написанием этого предисловия я начал перечитывать «Книгу» заново, планируя только пролистать первую главу или чуть дальше: прежде чем я осознал это, Северьян уже подходил к вратам Несса, а первая книга цикла закончилась. Я вспомнил ту жажду узнать, что же случилось после, которая заставила меня потратить на твёрдый переплёт деньги, которых почти не было. Эта история удивительна, и если я предлагаю для её чтения правила, то предлагаются они, дабы усилить ваше удовольствие от прочтения. «Книга Нового Солнца» — это, прежде всего, история, а не новый вид кроссворда-головоломки, хотя есть люди, которые исчезли в головоломках и загадках «Книги», да так и не вернулись к нам.
Итак, вот несколько вещей, о которых вам следует помнить. Они могут помочь.
Северьян, наш рассказчик, подобно Иренео Фунесу Борхеса (из рассказа «Фунес памятливый»), действительно помнит всё, что видел или испытал, и то, что он рассказывает нам — всегда правда. Однако, он не столь уж надёжный рассказчик, как хотелось бы надеяться. Для начала, Северьян кое-что опускает, намеренно и непреднамеренно. Он рассказывает нам то, что считает правдой (или то, что считал правдой в то время). Он не всегда объясняет то, что мы, по его мнению, уже знаем: воображаемая им образованная публика — это публика его времени и места. {(Он не объясняет нам, что о кораблях и моряках мы бы подумали как о космических кораблях или же их экипаже: он полагает, что мы уже знаем это; не объясняет он нам также, что башни Цитадели, включая Матачинскую Башню, где он проводит детство, являются высоченными космическими кораблями, оставленными и заброшенными с незапамятных времён, а теперь населённых специализированными гильдиями.)} Кое-что он упоминает тогда, когда хочет рассказать нам об этом, а не тогда, когда это случилось, и это может означать (и, зачастую, означает), что он лжёт, умалчивая.
Действие «Книги Нового Солнца» происходит на умирающей Земле (или Урде), происходит так далеко в будущем, что наше Старое Солнце остывает. Света меньше, чем в наше время. Днём небеса красные, а не голубые. Обращайте внимание на мёртвых созданий и людей, которые возвращаются к жизни. Ведь именно с этого, в конце концов, начинается книга: после утопления, у ворот кладбища.
Слова важны. Это научная фантастика, не фэнтэзи (даже если наука, как правило, настолько развита и далека от нашего времени, что, как выразился Артур Кларк, «неотличима от магии»), и слова помогают дать ей основу. Они не придуманы. Они настоящие. Названия животных позаимствованы у животных, которых уже нет с нами, или из малоизвестных источников. {(Словом «альзабо» Альберт Магнус называл гиену, взяв его из арабского. В былые дни верили, что гиены смеются и плачут человеческими голосами.)}
Альзабо / Sam Weber
В первых главах первой книги мы, к примеру, встретим:
барбакан — укреплённые ворота.
галлипот — маленький керамический горшок, в котором хранились лекарства, либо аптекарь, который использовал их.
дхоли — индийские дикие собаки.
экзальтанты — те, кто триумфуя или радуясь, подскакивают вверх. Здесь, как мы узна́ем, экзальтанты — семьи верхушки социального класса, гораздо выше обычных людей эпохи Северьяна, или нашей. Возможно, они попали на Урд (или же вернулись на Урд) со звёзд.
амшаспанд — зороастрийский термин для одного из шести архангелов.
арктотер — огромный доисторический пещерный медведь.
армигер — имеющий право на геральдический герб и ношение оружия, дворянин.
оптиматы — «лучшие». Внутренний круг правящей аристократии в Древнем Риме. Здесь же оптиматы — это богатые торговцы, статусом ниже армигеров…
…и так далее, и так далее. Google, Wikipedia и хороший словарь будут вашими друзьями. Человек по имени Майкл Андре-Дриусси написал целую книгу, «Lexicon Urthus», полную слов и имён из «Книги Нового Солнца», а также многим другим. «Лексикон Урдус» — не простая книга, поскольку она изначально предполагает, что вы хотя бы раз прочли «Книгу Нового Солнца», и набита спойлерами, из-за которых её сложно рекомендовать читающему в первый раз, но это, несомненно, лучший компендиум слов-Урда-и-Вулфа.
Имена имеют силу. Имена людей, которых вы встретите в этой книге, тоже будут настоящими: не придуманными, а заново присвоенными, извлечёнными из хранилища времени и переназначенными, зачастую именами святых и мучеников. В историях изначальных владельцев имён иногда (но не всегда) можно найти ключи к разгадке характера встреченных нами людей, словно «Книга Нового Солнца» — палимпсест, записанный на не полностью стёртых рукописях, и можно увидеть, как сквозь строки проглядывают персонажи былых историй: к примеру, изначальная Текла или изначальная Доркас. Даже изначальный Талос. Но впрочем, «Книгу Нового Солнца» можно рассматривать как палимпсест во многих отношениях: Северьян (как мы узна́ем) — не первая версия самого себя, что бродит по миру, да и эта «Книга Нового Солнца» не является первой среди записанных.
Чем глубже вы погрузитесь в эту книгу, тем щедрее она окупит погружение. В ней нет отступлений, как бы сильно ни казалось обратное: каждое маленькое путешествие — это огромное путешествие, также как голограмма содержит цельную картину в каждом фрагменте {(здесь, в виде книги, которую Северьян берёт с собой в путешествие, вас поджидает аналогия, одновременно история и легенда)}.
Джин Вулф отнюдь не является невоспетым писателем, но воспет он всё ещё не так хорошо и не так широко как следовало бы. Есть награды, которые присуждают настолько хорошим писателям, которые Джин не получил: те большие, что дают академии и те, что со словом «Национальная» в названии. А он не хуже прочих, кто получал эти награды в прошлом. Вулфа, однако, хвалят и ценят, и он осыпан всеми возможными наградами миром фантастики. Мы знаем, насколько он хорош, и как нам повезло, что он был у нас. «Книга Нового Солнца» — это одновременно наиболее выдающийся труд в жанре фантастики за последние пять десятилетий, и наиболее близкое, к чему пришла фантастика для создания собственного «A la recherche du temps perdu». Это гимн памяти, борхесовский лабиринт в виде целого мира, ряд зеркал и отражений, позволяющих нам путешествовать по вселенной умирающей Земли, что может ожить вновь.
Это история о мире, называемом Урд, который в своей старой форме означает Прошлое; о юноше по имени Северьян, который не знает ни своих родителей, ни их родителей, и о мужчине по имени Северьян, который их знает; история нового сына и Новых Солнц.
И вот последний совет: Ступайте осторожно. Наслаждайтесь странствием. Я верю, что вы, подобно палачу-подмастерью Северьяну, вернётесь из своих путешествий человеком изменившимся и умудрённым.
Примечания и комментарии переводчика
Я купил «Тень палача» в мягком переплёте, как только она вышла, в 1980 году — небольшая неточность: пейпербэк вышел в 1981.
«Были они смуглые и золотоглазые» (Dark They Were, and Golden-Eyed) — книжный магазин в центре Лондона, специализировался на фантастике и комиксах; крупнейший среди подобных в Европе в 1970-х гг. Названием обязан рассказу Рэя Брэдбери. Закрылся в 1981 г.
Альберт Магнус (Albertus Magnus; ок. 1200–1280) — он же Альберт Великий, святой, учёный и теолог.
Действие «Книги Нового Солнца» происходит на умирающей Земле (или Урде) (The Book of the New Sun is set on a dying Earth (or Urth)) — «Умирающая Земля» — название цикла Джека Вэнса, послужившего одним из источников вдохновения КНС. Earth и Urth произносятся практически одинаково, также при этом Urth — вариант написания имени одной из норн, Урд (Вулф обыгрывает оба смысла).
A la recherche du temps perdu — «В поисках утраченного времени» Пруста, любимого (по крайней мере, одного из) писателя Вулфа. В одной из книг («Коготь Концилиатора») почти дословно цитируется эпизод оттуда.
Вот несколько примеров первой редакции:
цитата
Пожалуй, нельзя «неправильно» прочесть книгу.
Вы, конечно же, читаете книги уже очень давно. Вас не нужно учить, как прочесть ещё одну.
И всё же, если простите меня (или хотя бы сделаете мне одолжение), я дам вам совет, как прочесть эту.
<…> «Тень палача» не захватила меня, не тронула и не удержала.
<…> С тех пор мы оставались друзьями на многие годы. Он всё так же добр и терпелив со мной, как и тогда, когда мне было двадцать два. Хотел бы я быть другом получше, или хотя бы жить поближе к Джину и видеться с ним почаще.
<…> Слова важны. Это научная фантастика, не фэнтэзи <…>, и слова помогают дать ей основу, объяснить, прояснить, придать форму и текстуру.
Ссылки:
Оригинал можно было найти здесь (ныне доступ ограничен):
21 июня Анджею Сапковскому исполнилось 74. Долгих лет жизни и крепкого здоровья пану.
27 июня 2005 года была дописана (согласно указанной в самом конце дате), пожалуй, самая необычная его книга — книга, которую не он написал, но в создании которой он принял самое непосредственное участие.
«История и фантастика» — одно большое интервью, которое провёл литературный критик Стани́слав Бересь, в течение пары дней обстоятельно пообщавшись с Сапковским. Журналистов АС, мягко говоря, не жалует (они его тоже — см. интервью последних лет на волне популярности игр, после которых гейм-фэны фонтанировали известными субстанциями). Бересь, вдобавок, отличается своеобразной манерой ведения разговора и постоянно вклинивается со своими «ценными» мыслями, пытаясь форсировать беседу и повернуть её в нужном ему направлении. Тем не менее, разговор получился интересным, а размашистый формат позволил коснуться многих тем, которые обычно в интервью даже не всплывают.
Все, что вы хотели узнать об Анджее Сапковском, но не знали, как спросить. Откуда приходят к нему идеи для новых книг? Какова роль истории в его произведениях? Как зарождалась его сага о Ведьмаке? Каковы его маленькие (и не очень) творческие секреты? Что должен знать и уметь автор, желающий написать фэнтези? Все это — и многое, многое другое — в потрясающем сборнике интервью Анджея Сапковского!
[Отступая в сторону, нельзя не отметить просто-таки карикатурную русофобию пана Станислава с вопросами в стиле: «Ну расскажите наконец об ужасах советизма, о гулагах, пытках и расстрелах». Тут уже Сапковскому (которого вряд ли назовёшь русофилом, но которому всё-таки присущ здоровый цинизм и вполне реалистичный взгляд на мир) приходилось его осаживать, поясняя, что конкретно в его случае никаких ужасов не было, хотя дури, да, хватало. Интересный штришок: Бересь проговорился, что «получил палкой по спине за то, что носил двоюродному брату {на местном майдане} пирожки», и это произвело на него неизгладимое впечатление. Получил, что характерно, от другого поляка (но мы-то знаем, что приказ был отдан в Кремле, инфа 100%). Так что эту особенность надо учитывать и делать на неё поправку.]
Краткая справка
Станислав Бересь (Stanisław Bereś; род. 1950) — польский поэт, историк литературы, критик, эссеист, переводчик, редактор.
Профессор Института польской филологии Вроцлавского университета (1973-2003), также преподавал в Государственной высшей театральной школе (1979–1987) и в Университете Шарля де Голля во Франции (1987–1993). С 2000 года профессор в Институте журналистики и социальных коммуникаций Вроцлавского университета (заведующий кафедрой литературных и документальных форм). Поработал на телевидении редактором и ведущим передач «Телевизионные литературные новости» и «Фонарщик» («Latarnik», отсылка к рассказу Сенкевича; рассказывает о поляках и польской культуре за границей). Член жюри литературной премии «Nike» (1996–2004; крупнейшая литературная премия Польши) и литературной премии «Angelus» (2006–2016; присуждается авторам из Центральной Европы, опубликованным на польском языке). Автор множества статей о литературе и нескольких книг интервью с писателями.
[Желающие могут прильнуть к его же сборнику бесед с со своим тёзкой, «Так говорил… Лем». Там оба собеседника раскрываются по полной, некоторые выдержки можно брать как эталонные и цитировать абзацами. Хотя и тут Бересь жаждет кровопролитиев («Русские убивали людей в городе? Грабили, насиловали?»), а Лем его разочаровывает («монгольские морды <…> даже не взяли наших солдат в плен, ничего им не сделали»). В 80-е — 90-е все эти мифы должны были заходить на ура, у нас в том числе.]
Ниже приводится интервью уже с самим Бересем, которое объяснит, почему интервью с Сапковским проходило так, как проходило.
Книгу породила случайность
Беседа Агнешки Колодыньской со Станиславом Бересем
Профессор Станислав Бересь, вроцлавский литературный историк и критик, провел длительную беседу с Анджеем Сапковским, самым известным польским автором фэнтези. «История и фантастика» уже поступила в книжные магазины.
АГНЕШКА КОЛОДЫНЬСКАЯ:Насколько настоящий Сапковский в этом разговоре? Не пытался ли он использовать вас для создания своего имиджа?
СТАНИСЛАВ БЕРЕСЬ: Он вообще не горел желанием вести эти беседы, как и я. Книгу породила случайность. Я хотел закончить второй том «Истории польской литературы в беседах», а потому условился с Анджеем Сапковским о встрече для короткой магнитофонной сессии, о чём сразу же прознал его издатель Мирослав Ковальский, глава издательства superNOWA. Тот хитрым образом организовал «случайную» встречу и предложил, мол, «потолкуйте чуть подольше». Мы не хотели его расстраивать, а потому толковали два дня. А затем всё само покатилось, как снежный ком. Так что он точно не втаскивал меня ни в какую ловушку. Мы оба в неё попали.
Я не думаю, что Сапковский намеренно играл или строил из себя кого-то. Я уже убедился в этом, пригласив его в «Телевизионные литературные новости», которые веду на «Двойке». Их смотрит почти миллион зрителей. А его это вообще не заботило, и нужно было буквально завлекать туда, как сиренам путников. Другие писатели, услышав приглашение, летят, ломая ноги, а он упирался. Когда мы говорили, он даже не старался быть слишком вежливым или разговорчивым.
АК:Нелюбовь Сапковского к СМИ уже легендарна. Проводя длительную беседу, вы выступаете в роли журналиста, хотя при этом являетесь критиком и литературоведом. Эта двойная роль облегчала или затрудняла разговор?
СБ: Затрудняла, потому что он, пожалуй, переносил свою нелюбовь к журналистам на меня. А поскольку разговор о литературе с литературоведом тоже не тот вид конфронтации, о которой писатели грезят бессонными ночами, то проблема удвоилась. А может, даже и утроилась, поскольку вдобавок к злости, Сапковский считает критиков и историков литературы ослами, что он неоднократно высказывал. Это, надо полагать, своего рода реванш за пренебрежение, с которым литературоведы относятся к авторам фэнтези. Меня это даже немного позабавило, хоть, надо полагать, мои коллеги надолго запомнят его ехидство.
АК:Вас не раздражало, когда Сапковский, избегая ответа, говорил: «Для меня ваши вопросы закончились на вопросительном знаке» и не развивал тему, или обвинял вас в том, что вы задаёте ему вопросы с намёком на ответ?
СБ: Конечно же, раздражало. Интервью — это своего рода диалог. А что это за диалог, где вы не даёте своему собеседнику тех же самых прав, что и себе? Особенно, когда это длительная беседа, где собеседники, как правило, обмениваются взглядами и сравнивают точки зрения. В этом отличие данного жанра от журналистского интервью, где одна сторона обладает иммунитетом всеведения, а вторая только задает вопросы, вроде: «Мэтр, как вы оцениваете свой роман на фоне европейской прозы прошлого столетия?». Сапковский не желал признавать моего права высказывать собственные суждения, что означало, что всякий раз, когда я излагал какой-либо взгляд или суждение, он незамедлительно выражал своё недовольство. Его просто не интересовали мои взгляды. Конечно, можно было оскорбиться и расколотить кулаком магнитофон, но я счёл, что коль скоро на кону исторический документ, следует проглотить свой мимолётный дискомфорт. Коль скоро я желаю выведать, о чём думает писатель, которого читают миллионы молодых людей, то не могу рвать на груди рубаху из-за пары нелюбезных слов или импульсивных реакций.
АК:В самом начале разговора вы припоминаете тезис Станислава Лема о благотворном влиянии цивилизации на людей, одновременно утверждая, что в книгах Сапковского этого не видно. Вы считаете, что автор «Башни шутов» эпатирует жестокостью, или же это был лишь способ спровоцировать собеседника?
СБ: О нет, Лем говорил отнюдь не о «благотворном влиянии», а лишь о том, что цивилизация — это смирительная рубашка, одетая на убийственную природу человека. Но рубашка плохо завязанная, а потому эта хищная обезьяна по-прежнему опасна. Оттого меня интересовало, оценивает ли Сапковский человеческую природу так же сурово, как Лем. И оказалось, что одинаково сурово. А эпатирует ли он жестокостью в своей прозе? Не думаю, поскольку, хоть он и описывает мир, подобный средневековью, это всё же некая аллотопия, или мифическая реальность, стилизованная под ту эпоху. Естественно, технологически и ментально этот фантастический мир находится на уровне средневековья, поэтому здесь должны отрубать руки, раскалывать черепа и выпускать мечом внутренности. Читая «Песнь о Роланде» — ведь там на каждой паре страниц кому-то вышибают глаза либо рассекают вместе с лошадью с головы до ног. «Приправы» такого типа должны присутствовать и у Сапковского. Ну и наконец, в его книгах на заднем плане всегда идёт война, будь то ведьмачье семикнижие или же гуситская трилогия. А война должна выглядеть как война. Иначе никто бы не захотел читать. Также было бы трудно не писать о пытках, поскольку в каждом большом городе имелся прангер и набор инструментов для сдирания кожи с несчастных. Ещё во времена Французской революции казни были главным развлечением горожан. Потому интересовало меня не то, следует ли описывать это, но то, каким способом это сделать.
АК:Сапковский не хочет говорить об обществе, а тем более о политике. Не удалось выспросить, каковы его взгляды?
СБ: Он не хотел об этом говорить; защищался с такой энергией, что я оказался беспомощен перед полученным отпором. Он считает, что это его личные взгляды, куда нет доступа никому, а особенно журналистам. Лишь изредка удавалось хоть что-то из него вытянуть, да и то с помощью какого-нибудь подвоха или ухищрения. Когда я, например, ни с грушки ни с петрушки, спросил его об отношении к «Нет» и Ежи Урбану, то, раздражённый моим нахальством, он сказал, что да, читает и разделяет взгляды редакции. По этому же принципу время от времени я вызнавал о том, о сём, о его политических симпатиях, но это происходит по принципу пазла, который умный человек сложит для себя из разных высказываний, рассеянных по книге. Раз уж он не хотел говорить об этом напрямик, пришлось мне пробираться к правде огородами, и собирать её по кирпичику. Сапковский, естественно, заметил эту игру и разозлился на меня, что запросто можно увидеть во многих местах.
АК:Его взгляды иногда кажутся анархистскими. Неограниченные права личности, всеобщее право владения оружием…
СБ: Это не анархизм, потому что в то же время Сапковский высказывается за сильное и эффективное государство, за достойных доверия политиков, за авторитет. Это скорее выражение глубокой неприязни к неэффективному, больному, отравленному церковью государству. Потому что здесь следует пояснить, что католицизм и церковь писатель считает одними из величайших несчастий поляков. Следовательно, если государство захвачено «чёрными», а оно, вдобавок, не в состоянии защитить своих граждан, то пусть им предоставят хотя бы возможность самообороны. Конечно, это некоторое упрощение, но таковы, в общих чертах, его взгляды на эти вопросы.
АК:Возвращаясь к литературе — Сапковский отсекает себя от эмоциональных связей со своими героями, представляясь литературным ремесленником. «Госпожа Бовари — это не я!» — как вы заметили, отрицание знаменитой фразы Флобера лучше всего иллюстрирует его взгляды на связи писателя с героями. Вы ему верите?
СБ: В это — не верю! Потому-то я столь назойливо возвращался к этой теме в разговоре. И знаете, почему? Потому что за время своих уже почти тридцатилетних контактов с писателями я никогда не встречал такого случая. Ни один из писателей, с кем я разговаривал — с магнитофоном или перед камерой — не отсекал себя так неистово и категорично от своих героев! Но, как вы, наверное, заметили, в определённый момент он сказал, что живёт в каждом из своих героев.
АК:Вы спрашивали Сапковского о дебюте в среде фэнов фэнтези. Он рассказал анекдотичную историю, как одел костюм для своего первого съезда фэнов, а они приняли его за сексота коммунистических властей. Теперь писатель защищает эту среду как лев. Почему?
СБ: Потому что это мир его читателей. Нужно быть лояльным по отношению к ним, потому как это очень значительная по числу людей группа. Сапковский неизменно продается свыше 100 000 — такой электорат следует уважать. Он поздно дебютировал, поэтому вошел в среду людей в два раза младше себя: это наверняка было нелегко, ему довелось пережить, по крайней мере, пару неприятностей. Он сам об этом говорит. Какое-то время его рассматривали как некое совершенно инородное тело, и потребовался некоторый срок, прежде чем они бросились к его ногам. Эти раны затянулись, потому как отныне он — гуру.
Это чрезвычайно компактная среда, имеющая собственные правила, собственных мэтров, иерархию и авторитеты. За принадлежность к ней Сапковский заплатил свою цену, поэтому теперь, когда он стал её монархом, он должен испытывать с нею солидарность. А может, даже и ответственность. Я ничуть не шучу. Когда я изложил ему образ читателей фантастики, который складывается из социологических исследований (молодые люди, житейски беспомощные, отчужденные социально, бегущие из реального мира в фантастический), он попёр на меня как носорог — это одно из наименее приятных мест в книге. Я вообще-то знал, что это данные устаревшие, поскольку объектом исследований были читатели научной фантастики, а не фэнтези, но все же хотел проверить, насколько он солидарен со своими фэнами. Оказалось, что он непримиримый боец Нетландии. Тогда мне пришлось немного потрудился, но подчас, чтобы узнать правду, нужно подставить голову.
АК:Вы задавали Сапковскому вопросы об истории, событиях связанных с нашим регионом, поскольку именно здесь, среди прочих, разыгрывается действие первых двух частей гуситской трилогии: «Башни шутов» и «Божьих воинов». Силезию в его романах можно счесть ничейной землёй или местом, где сосуществуют чехи, немцы, поляки. Это зародыш европейского сообщества…
СБ: Превосходная история. Скорее всего, всё было именно так, как вы говорите, во всяком случае, так это видит Сапковский. В этих землях смешались языки, религии, политические интересы, и в то же время люди строили общую идентичность. Сапковский сознательно ссылается на идею объединения Европы и в то же время показывает, как во имя религиозных причин можно утопить центральную Европу в крови. Когда я рецензировал «Башню шутов» в своей программе, то спросил мнение доктора Качмарека, лучшего специалиста по истории средневековой Силезии. Он отозвался о ней наилучшим образом, хоть, естественно, подчеркнул, что фактография залита литературной глазурью.
АК:Вы считаете, что Сапковского заботит мнение историков?
СБ: Наверняка заботит. Я бы удивился, если бы это было не так. Его наверняка интересуют мнения ведущих историков и литературоведов, поскольку он прекрасно знал, что о нём написал, к примеру, Тазбир, хотя ранее заверял меня, что вообще не читает рецензии. Когда их мнения его не устраивают, он становится неприятным и ведёт себя как человек, глубоко оскорблённый. А это значит, что мнение ученых его всё-таки заботит. Однако истинно также и то, что книги историков средневековья публикуются тиражами в несколько сотен экземпляров, а у него — сотнями тысяч. А потому это Сапковский доминирует в молодёжных представлениях об образе средневековья. Его книг нет ни в школьных, ни в университетских программах, но молодые люди без какого-либо стимула сметают их с полок книжных магазинов. Это, конечно же, романы, поэтому первичен в них принцип литературной фикции, но Сапковский очень тщательно подходит к описаниям исторических реалий, добираясь даже до подробных топографических исследований. Прочтя пару исторических книг о гуситах и средневековых войнах, я могу подтвердить, что это проделано блестяще, например, описания системы боя гуситских обозов или описания некоторых битв и штурмов замков находятся в абсолютном соответствии с историческими знаниями.
АК:Почему вы думаете, что Лем и Сапковский являются конкурентами?
СБ: Потому что они борются за тот же либо сходный электорат. Сапковский был, наверное, значительной проблемой для Лема. Он сам мне рассказывал, что долго откладывал прочтение его романов, сломался лишь на «Башне шутов». Этот отпор также связан с нелюбовью Лема к фэнтези — он её попросту не переваривает, отчего, к примеру, творчество Толкина считает бредом. Пожалуй, это несправедливо, но понять его можно. Он был королем всей фантастики, а тут вдруг появился какой-то Сапковский и заграбастал моих читателей. В свою очередь, Лем для Сапковского — никакая не проблема, потому что он на нём вырос и до сей поры любит его перечитывать. По крайней мере, так он говорит.
АК:В конце беседы вы спросили Сапковского о том, что он думал, заканчивая книгу. А о чем вы подумали, когда задали последний вопрос?
СБ: Я еще не знал, что это будет последний вопрос; думал, что будут ещё встречи — одна, может две. Мне казалось, что из того материала, который уже был записан, книги не выйдет. А тут вдруг оказалось, что Сапковский больше не хочет разговаривать. Поэтому несколько вопросов я выслал ему емейлом. На часть он ответил, часть откинул. Поэтому я считал, что всё закончится ничем, когда неожиданно в дело вмешался уже упомянутый шеф superNOWA и заявил, что не понимает, над чем мы ещё рефлексируем, если книга уже готова, а затем рассчитал мне, сколько в точности потребуется страниц при типографском наборе. Я пробурчал что-то ещё, что-то такое сварливое и задиристое, а он на это: «Вы с быка свалились? Это же отличное чтение». Аргументов у меня уже не было. Лишь сейчас, на основе читательской реакции, выясним, кто был прав.
АК:О чём ещё вы бы хотели спросить у Сапковского, но не успели?
СБ: О многих вещах. Например, как так получается, что человек становится писателем, и какова цена такой жизни? Или испытываете ли вы страх перед пустой страницей? Не чувствует ли себя писатель невольником своей профессии, особенно когда, с одной стороны, есть договор с издателем, а с другой — пакт с читателями, нетерпеливо ждущими следующий том или новый роман… Так можно было бы долго тянуть. Прежде всего, однако, я не получил ответов на многие вопросы об отношении Сапковского к различным важным и трудным проблемам нашего мира. Я хотел, чтобы он выступил в роли эксперта, который мог бы прокомментировать значимые события в нашей стране и за рубежом; широко взглянул бы на актуальные вопросы культуры, политики, науки. В конце концов, у людей сейчас не слишком много духовных наставников. Потому как кто сегодня может взять на себя эту функцию? Политики? Не смешите меня! Меж тем Сапковский является абсолютным гуру для миллионов молодых людей. Поэтому я думал дать ему роль этакого немного комментатора, немного наблюдателя и, даже, может быть, «судьи» современности. Писатели обычно обожают эту роль. Он же, однако, отпихивался руками и ногами, и шипел на меня, как кот. Ну что ж, раз так не удалось, требовалось сделать всё иначе.
Разговаривала Агнешка Колодыньская
«Газета Выборча», № 101 от 18.11.2005
Перевёл mtvietnam
Примечания и комментарии переводчика
…Станислав Бересь (…) провел длительную беседу… — В оригинале используется термин wywiad-rzeka (досл. «беседа-река») — популярный в Польше с 1990-х жанр, сочетающий журналистику и документальную прозу в форме изданных в виде книги длительных интервью с известными личностями.
…«Телевизионные литературные новости», которые веду на «Двойке»… — «Telewizyjne Wiadomości Literackie» на телеканале «Двойка» (Dwójka, он же TVP2 — развлекательный телеканал) — программа, посвящённая литературе (что, собственно, очевидно из названия) на польском общественном телевидении. Её бессменным ведущим, до закрытия в 2011 г., в течение 14 лет был Станислав Бересь.
…одна сторона обладает иммунитетом всеведения… — Здесь — привилегией (от фр. immunité — исключительное право).
…следует проглотить свой мимолётный дискомфорт… — В оригинале говорят «mój chwilowy dyskomfort należy schować do kieszeni» (мой мимолётный дискомфорт следует засунуть в карман). Это парафраз польского выражения «schować dumę do kieszeni» (букв. «засунуть гордость в карман»), аналогичного русскому «проглотить гордость».
…ни с грушки ни с петрушки, спросил его об отношении к «Нет» и Ежи Урбану… — Ни с грушки ни с петрушки (ni z gruszki ni z pietruszki) — польская идиома, аналогичная русскому «ни с того ни с сего», т. е. внезапно. Ежи Урбан (Jerzy Urban; род. 1933) был пресс-секретарём правительства ПНР, а с 1990 г. стал издателем и редактором «Нет» («Nie»; сатирический еженедельник левого толка, регулярно критикует польские власти и католическую церковь). За оскорбление Папы Римского (на тот момент Иоанна Павла II) был приговорён к условному сроку и штрафу (многочисленные законы ЕС о свободе прессы и правах человека этому, разумеется, не помешали).
…вопросы об истории, событиях связанных с нашим регионом… — Оба собеседника живут и работают во Вроцлаве.
Вы с быка свалились? — Польская идиома (z byka spadł?), аналогичная русскоязычной «с луны свалился?». Выражает удивление говорящего нерациональными словами или действиями собеседника.
Сегодня исполняется три года со дня смерти Вулфа. Некрологи по этому поводу были опубликованы на многих ресурсах, но из тех, что довелось прочесть, лично мне больше всех понравился нижеследующий. Чувствуется, что его автор подошёл к делу ответственно и, не побоюсь этого слова, с душой. В нём хватает и фактов (некоторые очень малоизвестные, и стали новостью для меня), и регалий, и собственного отношения. Спасибо, Брайан.
(Переводу, наверное, стоило бы дать отлежаться и пройтись по нему ещё раз рубанком редактуры, но в связи с годовщиной я решил всё-таки выложить как есть, а отполировать позже.)
Джин Вулф превратил научную фантастику в высокое искусство
Брайан Филлипс
Прежде чем начать плодотворную писательскую карьеру, он потрудился инженером и разработал технологию производства картофельных чипсов Pringles. Вулф, известный как «Мелвилл от научной фантастики», автор изобретательных и сложных произведений, умер 14 апреля в возрасте 87 лет.
Ringer illustration
В Белхейвене, штат Северная Каролина, живёт девушка, которая испытывает проблемы с питанием. Её зовут Мэри Айерс. У Мэри язва желудка, и Мэри может проглотить лишь несколько кусочков прежде, чем заболит живот, поэтому Мэри остаётся худой. Отец Мэри скор на руку. Он бьёт жену и других своих детей, но почему-то никогда не бьёт Мэри. К больной дочери он по-своему выказывает нежность. Он заставляет её принимать лекарство, которое использует, чтобы вывести глистов у собак.
В 1921 году Мэри уже достаточно взрослая, чтобы выйти замуж и уехать. Её муж — человек по имени Рой Вулф. Рой занимается всем понемногу, так что они часто переезжают. Какое-то время они живут в Техасе, где Рой работает на нефтяных скважинах. Они живут в Нью-Йорке, где он работает продавцом кассовых аппаратов. Денег у них не слишком много, но оба любят читать, и поэтому на книги деньги всегда находятся. С желудком у Мэри становится получше. В 1931 году, через 10 лет после свадьбы, рождается их единственный ребёнок. Мэри и Рой называют его Джином, полное имя — Джин Родман Вулф.
В первые годы жизни Джина, пока страна погружается в Депрессию, Мэри и Рой всё так же переезжают. Когда ему исполняется 4 или 5, они живут в Пеории, штат Иллинойс, где его лучший другом становится его соседка, маленькая девочка по имени Розмари Дитч. Однажды Мэри видит, как 5-летний Джин вместе Розмари шагают по тротуару нагишом, держась за руки.
Их семьи становятся друзьями. Когда Вулфы переезжают, они не рвут связи. Джин с родителями отправляются в Логан, штат Огайо, — родной город Роя, где бабушка Альма живёт в доме, который был «станцией» на Подпольной железной дороге. Там есть потайная комната, где могут спрятаться беглые рабы. У бабушки Альмы припасены целые стопки воскресных комиксов. Джин часами листает их, поглощая «Бака Роджерса» и «Флэша Гордона», погрузившись в яркие, палповые картины космических кораблей и сражений на лучевых пистолетах.
Из Логана Мэри и Рой переезжают в Де-Мойн. Затем в Даллас. Затем в Хьюстон. В Хьюстоне они открывают закусочную. Они наконец-то могут надолго обосноваться в одном месте. Джин идёт в школу имени Эдгара Аллана По. В школе водятся тараканы, которые длиннее, чем его самопишущее перо. На школьном дворе он находит тарантулов, которые больше, чем его ладонь. Когда с залива дует ураган, с солончаков вглубь суши приползают гремучие змеи. Джин находит их в траве.
Начинается война. Занятия в школе Эдгара Аллана По прерываются на тренировки по воздушной тревоге. Дяди Джина и несколько кузенов постарше отправляются за океан, чтобы участвовать в ней. Семья переживает, что Роя призовут в армию. Стоит мучительно-жаркое лето: Джин разбивает лагерь прямо у вентилятора. Ночью Мэри и Рой отводят его на Галвестон-Бич, где они втроём расстилают одеяло. Залив кишит немецкими подлодками. Вдали, на воде, они видят зарево пожара на торпедированных нефтетанкерах.
Он тощий мальчишка, симпатичный, разве что смахивает на беспризорника. Однажды, разбившись на велосипеде, он так сильно поранил левую ногу, что она болит всю оставшуюся жизнь. Спорт он никогда не любил, теперь же он нравятся ему ещё меньше. Он узнаёт (как все дети узнают такие вещи) что он за ребёнок: он странный, умный и одинокий. Зачастую он от этого несчастен. Однажды ему в руки попадается книга в мягкой обложке, которую читает мать: «Карманная книга научной фантастики». Он читает рассказ Теодора Старджона «Бог микрокосмоса». Затем — ещё один рассказ. Его отец всегда был поклонником Жюля Верна и Герберта Уэллса. Теперь и Джин (так же как многие другие странные, умные, одинокие американские дети того времени) страстно влюбляется в научную фантастику. Вскоре он читает «Amazing Stories», «Weird Tales», «Famous Fantastic Mysteries». Его затягивает грошовая палп-макулатура, всегда служившая инкубатором для нежданных американских гениев.
Ему удаётся выжить в старших классах, сдружившись с парочкой других любителей фантастики и обмениваясь книгами и журналами. У него есть учительница английского языка, мисс Коллинз, и она говорит, что у него есть талант к писательству. Слышать это довольно интересно. По окончании школы родители дарят ему пишущую машинку. Но он не задумывается о писательстве как о профессии. Не задумывается всерьёз. Он уезжает, чтобы поступить в Техасский университет A&M, и планирует стать инженером. Писательство — это лишь хобби.
Снова начинается война. На этот раз Джин уже достаточно взрослый, чтобы участвовать в ней. Когда ему исполняется 21, в 1952 году, его отправляют в Корею. Он едва не погибает в пути, будучи смыт за борт во время сильного шторма. Война жестока: колючая проволока, грохот артиллерии, крики. Джин тоже вносит свою лепту, и у него нет ранений, по крайней мере видимых невооружённым взглядом. По возвращении домой он падает на пол, едва заслышав громкий звук. Мэри и Рой говорят, чтобы он переехал обратно к ним. Он поступает в Хьюстонский университет, и живёт с родителями, пока учится на инженера.
Мэри всё ещё поддерживает связь с Дитчами, некогда соседями Вулфов из Пеории. Розмари Дитч, сотоварищ Джина по детским играм, приезжает погостить в Техас. Джин и Розмари выясняют, что всё ещё нравятся друг другу. В скором времени они обручаются. Поскольку Розмари католичка, перед свадьбой Джин начинает изучать католическую доктрину. Он размышляет (он размышлял об этом и прежде, возможно, благодаря увиденному на войне) о страдании и сострадании, а также о том, как людям стать лучше. В католицизме он слышит отзвуки как своего ощущения того, что человек грешен, так и своего ощущения того, что каждому человеку требуется самоотверженное, пожизненное устремление к искуплению. В конце концов он решает принять католичество. Они с Розмари, два чистых ребёнка, женятся в 1956 году, лучась послевоенными американскими улыбками. Он говорит, что она спасла его.
Он устраивается в отдел исследований и разработок компании Procter & Gamble. Следующие 16 лет он работает инженером в Огайо. Он разрабатывает процесс для приготовления картофельных чипсов Pringles. Он полнеет в талии. У них с Розмари уже четверо детей. У него начинают выпадать волосы. Он пишет в свободное время, но не может добиться публикации в течение многих лет. Есть издательство Gold Medal Books, которое готово заплатить 2000 долларов за научно-фантастический роман, и он думает, что было бы неплохо заработать за книгу столько денег, однако в Gold Medal Books его рукопись не нравится. Журналы, один за другим, отвергают его рассказы. Его сочинения никому не нужны.
Писатели его поколения заняты тем, что трансформируют фантастику и фэнтези. Джеймс Грэм Баллард публикует «Ветер из ниоткуда» («The Wind From Nowhere») в 1961 году и «Затонувший мир» («The Drowned World») в 1962. Майкл Муркок занимает пост редактора журнала «Новые миры» («New Worlds») в 1964 году. Люди говорят о «Новой волне», о революции в спекулятивной литературе. 60-е в самом разгаре. Бушуют страстные дебаты о том, куда следует идти научной фантастике, следует ли ей быть литературной или же популярной, экспериментальной или же доступной, объективной или же символической. Следует ли ей вообще быть научной. Джина нет даже на периферии этой беседы. Его нигде нет.
В 1965 году он пишет историю о привидениях под названием «Мертвец» («The Dead Man») и рассылает её в журналы. Самый престижный, на вершине его списка, — «Атлантик мансли» («The Atlantic Monthly»). Наименее престижный, в самом низу, — журнал «Сэр!» («Sir!»), журнал в жанре ню. «Сэр!» покупает рассказ. Джин получает чек на 80 долларов. Именно так начинается его профессиональная писательская карьера: текстовым наполнителем в порно-журнале, будучи уже за 30. К этому моменту он восемь лет как рассылает свои работы и получает на них отказы.
Он движется вперёд. Он отправляет рассказ под названием «Горы — это мыши» («Mountains Are Mice») в «Гэлэкси», а когда получает отказ, отправляет его в «Миры Если» («Worlds of If»). Джину о том не ведомо, но Фредерик Пол, прославленный редактор «Миров Если», является ещё и редактором «Гэлэкси». Пол, пожав плечами, переименовывает рассказ в «Горы как мыши» («Mountains Like Mice») и принимает его для «Миры Если».
Уже имея за плечами немало публикаций, Джин вступает в Американскую ассоциацию писателей-фантастов. Он заводит дружбу с её основателем, писателем-редактором Деймоном Найтом. Найт публикует его рассказ «Трип, трап» («Trip, Trap») в своей антологии «Орбита 2» («Orbit 2»). Внезапно Джин оказывается рядом с гигантами Новой волны, такими как Джоанна Расс и Брайан Олдисс. Кроме того, Найт приводит его на Милфордскую мастерскую писателей, ежегодную конференцию, проводимую в викторианском особняке в Пенсильвании, где звёзды НФ и звёзды будущие (Урсула К. Ле Гуин, Энн Маккефри, Фредерик Пол) общаются накоротке и критикуют работы друг друга. Прежде у Джина никогда не было коллег-писателей. Одно то, что эта группа приняла его всерьёз, наполняет его изумлением. Он говорит, это всё равно что увидеть Манхэттен и Большой Каньон одновременно.
Наступает 1970-й. Он до сих пор не опубликовал ни одной книги. Он всё ещё тянет лямку в Procter & Gamble, решая всевозможные du jour задачки процесса Pringles, которые спускает ему руководство. В том же году, наконец-то, выходит его первая книга. «Операция ARES» («Operation ARES») — роман-дистопия о восстании марсианской колонии против деспотичного левого правительства. Эта книга никому не нравится. В ней доминирует то, что сам Джин позже отвергнет как «доктринёрскую консервативную» политику, квадратно-гнездовую идеологию человека из большой компании, которого эти хиппи уже достали. Героя зовут Джон Кастл, и этим, пожалуй, всё сказано. Расс (как рецензент она известна отнюдь не своей мягкостью, а политически крайне далека от ворчливой аллегории Джина) убийственно вежливо замечает в «Журнале фэнтези и научной фантастики»: «Я знаю, чего может добиться мистер Вулф, когда постарается, — пишет она. — „Операции ARES“ весьма далеко до его лучших результатов».
Два года спустя он пробует ещё раз. На этот раз он постарается. «Пятая голова Цербера» представляет собой сборник из трёх переплетённых новелл о колониях Земли — мирах-близнецах Сент-Анн и Сен-Круа. Сент-Анн некогда была родиной примитивной в технологическом плане расы оборотней, которых люди-колонисты уничтожили. Вопрос «…или всё-таки нет?» виден за 10 световых лет, но в сравнении с «Операцией ARES» эта книга гораздо более изощрённая благодаря своей неоднозначности и многослойности, а сложные темы постколониализма, которые в ней исследуются, говорят, что написана она в совершенно ином духе, нежели первый роман Джина. Книга как целое номинируется на премию «Локус», а заглавная новелла — на Хьюго и Небьюлу, две главные награды в научной фантастике. Он их не выигрывает, но это уже не имеет никакого значения. Джин (будучи чуть за 40, спустя 15 лет после начала писательской карьеры и 7 — после того, как его первый рассказ вышел в журнале «Сэр!») наконец-то принят научно-фантастическим сообществом. Он преуспел.
Он увольняется с работы в Procter & Gamble. Но не для того, чтобы писа́ть на полный рабочий день (этого не случится ещё какое-то время), а для того, чтобы найти работу, хотя бы номинально близкую к писательству. Розмари скучает по Иллинойсу, поэтому их семья переезжает в Баррингтон, где Джин находит должность старшего редактора в журнале «Plant Engineering». Он отвечает за истории о передаче энергии («гидравлика, шестерни, пневматика, ремни, et cetera», как он позже скажет интервьюеру), а также креплении и соединении («сварка, клей, винты, et cetera»). Вдобавок он редактор разделов робототехники, карикатур и писем редактору. Ему нравится эта работа. Где-то раза два в год он пишет для журнала статью. Он сам делает фотографии.
Он создаёт выигравшую Небьюлу новеллу, «Смерть доктора Острова» («The Death of Doctor Island»), а затем ещё два романа. Он жадно читал — в течение многих лет, причём читал далеко за пределами жанров фэнтези и научной фантастики. Он прочёл Пруста. Шекспира. Гомера. Он размышлял о том, как их произведения могут повлиять на его творчество. Кроме того, он продолжал углублять своё знакомство с католицизмом. Какой-нибудь другой писатель мог бы написать незамысловатый фантастический роман вслед за «Пятой головой Цербера», чтобы воспользоваться критическим успехом новелл. Но Джин, вместо этого, становится ещё более странным. Он становится ещё более экспериментальным. Он начинает нащупывать путь к тому стилю письма, который объединит феноменально разноплановые источники его вдохновения в одно-единственное произведение.
«Мир» («Peace») выходит в 1975 году. Это псевдо-мемуары, действие которых происходит примерно в первой половине XX-го века. Но эта история странная, нелинейная, её трудно понять с ходу. Статус рассказчика неуловим. Реален ли он? Безумен ли? Призрак ли? Нил Гейман, который влюбится в этот роман много лет спустя, скажет, что когда читаешь его в первый раз, это добродушные мемуары, и хоррор — во второй. «Дьявол в лесу» («The Devil in a Forest»), вышедший в 1976 году, получился в чём-то даже более странным. В нём рассказывается о средневековой крестьянской деревушке, где развернулся конфликт между христианством и язычеством. Джин говорит, что роман был вдохновлён строфой из «Доброго короля Вацлава».
Его следующая книга — шедевр. «Книга Нового Солнца», написанная в свободное от «Plant Engineering» время, издана в четырёх томах в начале 80-х. Когда в 1980 году выходит «Тень палача», Джину 49 лет, а в 1983, когда выходит четвёртая книга, «Цитадель Автарха», — 52 года. Эта тетралогия — один из великих, странных триумфов американской художественной литературы, история, которая соединяет научную фантастику с дешёвым фэнтези, а затем соединяет их с модернистской повествовательной техникой, католической теологией и прустовской медитативностью. («Нью-Йорк таймс» добавит сюда ещё «спенсеровскую аллегорию, свифтовскую сатиру, диккенсовское общественное сознание и вагнеровскую мифологию».)
Десятилетиями будут говорить, насколько странно, что столь ошеломляющая и причудливая книга была написана кем-то вроде Джина. Но что же это означает, ведь «Книга Нового Солнца» — произведение, по сути, беспрецедентное? Возможно, у Анри Бергсона со Святым Августином мог получится такой текст, возьмись они редактировать один из номеров «Weird Tales» 30-х годов. Странно, что она была написана вообще. То, что она была написана парнем, который придумал, как готовить Pringles, поражает не меньше, чем прочие вероятности.
«Новое Солнце» — это история, которую рассказывает Северьян, подмастерье гильдии палачей, живущий с товарищами в таинственной крепости под названием Цитадель. Поначалу кажется, что действие книги происходит в псевдо-средневековом фэнтезийном мире. Однако постепенно становится ясно, что мир книги, Урс, на самом деле является миром далёкого будущего, и его нынешняя цивилизация лишь в некоторых аспектах сравнима со средневековой технологией. (И, как становится ясно, несравнима в других.) Эта цивилизация построена на костях бесчисленного множества других. Сама Цитадель похожа на нечто вроде разрушенного космического корабля. Существуют намёки, что чужие вмешались в человеческую историю. А может, вмешательство продолжается? Солнце настолько старо, что умирает. Звёзды видны на небе среди дня.
Северьян совершает серьёзное преступление. Он выказывает сострадание к заключённому, которого гильдия должна подвергнуть пытке. В результате его отправляют в квази-изгнание, служить палачом в далёком городе. Ему выдают устрашающие чёрный плащ с маской, а также ужасающий меч, зовущийся Terminus Est. Его странствие имеет все черты эпического фэнтези — он сражается с монстрами, влюбляется, встречает множество ярких и увлекательных персонажей, заполучает магические артефакты, противостоит козням злодеев и возвышается, достигая огромной власти.
Но конвенционное повествование скользит по краю. Почему, к примеру, Северьян столько времени тратит на разговоры о своей совершенной памяти? Если же его память столь совершенна, то почему в его рассказе присутствуют несообразности? Почему кажется, что нет объяснения такого множества произошедших событий, но в то же время кажется, что они произошли раньше? Где источник стойкого чувства, что фигуры конвенционного повествования о поисках (где Северьян — избранный, которого отправили спасти мир) подчиняются силам, находящимися за пределами как его, так и нашего понимания?
Язык книги богатый, странный, красивый и зачастую, в буквальном смысле, непостижимый. «Новое Солнце» подаётся как «постистория» — исторический документ из будущего. Он был переведён с языка, пока ещё не существующего, учёным с инициалами Дж.В., который пишет краткое приложение в конце каждого тома. Поскольку у многих концепций, о которых пишет Северьян, нет современных эквивалентов, Дж.В. говорит, что заменил их «ближайшими эквивалентами двадцатого века» из английского языка. Таким образом, книга полна сказочно эзотерических и непонятных слов, которые английскими призна́ют лишь немногие читатели: фулигин, пельтаст, ублиет, шатлена, киновит. Но эти слова — лишь аналоги других слов из далёкого будущего, не до конца понятных даже Дж.В. «Слово металл, — говорит он, — обычно (хотя не всегда) используется для обозначения вещества, подобного тому, что подразумевают под этим названием мои современники». Таким образом, путешествия во времени, крайняя двусмысленность и своего рода постструктуралистская концепция языка подразумевается уже самим фактом существования книги.
«Книга Нового солнца» немедленно (и совершенно корректно) провозглашается важным литературным произведением. С момента публикации «Тени палача», все понимают о цикле две вещи. Во-первых, это блестящее произведение, и даже антижанровые снобы (которых в 1980-е годы гораздо больше, нежели сегодня) не могут отрицать, что это серьёзная литература. В руках Джина сырьё палп-фэнтези — гигантские ленивцы, чужаки-рептилоиды, люди в тёмных плащах на парапетах — обретает качество образов авангардной поэмы. Смесь литературной изощрённости, мессианско-католического мистицизма и откровенной странности десятицентовых журналов превращается в историю, которая кажется одновременно древней, футуристической и вневременной, но в этом-то и состоит смысл:
цитата
Если Вечный Принцип заключался в том изогнутом шипе, который я нёс на груди многие лиги, а теперь заключается в новом шипе (возможно, в том же самом), который я только что положил туда, тогда он может заключаться в чём угодно, да, вероятно, и заключается — в каждом шипе на каждом кусте, в каждой капле морской воды. Этот шип был священным Когтем потому, что все шипы были священными Когтями; песок в моих сапогах был священным, поскольку попал туда с морского берега, усыпанного священным песком. Киновиты хранили мощи санньясинов потому, что санньясины приблизились к Панкреатору. Но абсолютно всё было приближено к Панкреатору и даже соприкасалось с ним, ибо всё пролилось из его ладони. Всё без исключения было реликвией. Весь мир был реликвией.
Вторая вещь, которую все понимают, это то, что «Книга Нового Солнца» трудна. Если не упустите нить повествования, это отличная приключенческая история. Но ещё это экспериментальное, безжалостно анализирующее себя искусство. Каждый том тетралогии номинируется на главные фантастические награды. Джина провозглашают одним из величайших писателей-фантастов всех времён, возможно, величайшим. Его провозглашают великим американским писателем, точка. Именно из-за «Нового Солнца» Урсула К. Ле Гуин позже назовёт его Германом Мелвиллом от научной фантастики. Именно из-за «Нового Солнца» Нил Гейман говорит, что он «возможно, лучший из ныне живущих американских писателей».
И всё же его книги не продаются в больших количествах, возможно, потому, что многим они непонятны. Он не вдохновляет волну подражателей, подобно тому, как это удалось Уильяму Гибсону примерно в это же время. Он не покоряет списки бестселлеров, как другие создатели масштабных фэнтезийных сериалов. Он не становится суперзвездой конвентов, как Джордж Р.Р. Мартин, или культурной иконой, как Ле Гуин. Он написал сочинение, которое доказывает (если вам нужны доказательства), что фантастика может быть высоким искусством, но даже внутри фантастического сообщества немногие читают его. Он написал один из величайших шедевров научной фантастики всех времён, и трудно сказать, повлиял ли он вообще на этот жанр.
Он продолжает писать. В 1984 году, после 12 лет редактирования статей по гидравлике и клею в «Plant Engineering», он наконец-то увольняется, чтобы писа́ть на полный рабочий день. После этого у него выходит по книге каждый год-два. Иногда две книги за год. Он пишет продолжения «Книги Нового Солнца» (вся серия получает известность как Солнечный цикл), некоторые из них оценили почти так же высоко, как и его главный труд. Он пишет другие серии. Он пишет самостоятельные романы. Эссе. Десятки коротких рассказов. Его печатают в крупных издательских домах и крошечных независимых издательствах. Для писателя, чей успех пришёл поздно, он становится поразительно плодовитым: более 30 романов, дюжина сборников рассказов, стихов, брошюры.
Он толстеет. Он лысеет окончательно. Он начинает носить густые, загибающиеся кверху усищи. Его друг Джо, библиотекарь в Библиотеке Конгресса, вырезает ему трость с изображённой на рукоятке итальянской деревней, и он начинает повсюду ходить с ней. Ему исполняется 80. Его литературная карьера разменивает шестой десяток. Он узнаёт, что его чтят многие молодые писатели, и чтят за всё то, что мешало ему стать популярней: за уникальность, за честолюбие, за дикость идей и готовность следовать за ними, куда бы те ни вели. Некоторые молодые читатели тоже чтят его, хотя он так и не становится знаменит. Именно в писательской среде его любят больше всего.
В 2012 году Американская ассоциация писателей-фантастов и фэнтези объявляет его Грандмастером. На следующий год, после борьбы с болезнью Альцгеймера, умирает Розмари. Так много его книг, включая «Новое солнце», исследовали природу памяти. Розмари, которую он знал почти 80 лет, забывает его имя. Она забывает, что они женаты. «Она всё ещё помнила, что любит меня», — рассказывает он «Нью-Йоркеру» два года спустя. Он публикует последнюю книгу, фантастический нуар «Человек взаймы» («A Borrowed Man»), в 2015 году.
14 апреля 2019 года, в возрасте 87 лет, Джин Вулф умирает от болезни сердца у себя дома в Пеории, штат Иллинойс. Некрологи выражают подобающее восхищение. Но в некоторых читается подтекст, подобный тому, что просачивается порой в рецензии на его книги. Его книги настолько исключительны, настолько сложны и настолько асинхронны всяческому мейнстриму, что критики порой задаются вопросом: «Что же это за великая книга?» Его жизнь так тиха, так извилиста и так далека от литературного величия или драмы, что авторы некрологов порой задаются вопросом: «Что же это за жизнь для великого писателя?»
Я знаю ответ на оба вопроса. Именно такая.
25 апреля 2019
Примечания и комментарии переводчика
Подпольная железная дорога (англ. Underground Railroad — букв. Подземная железная дорога) — сеть тайных маршрутов и безопасных «станций», по которым негры-рабы могли пробираться с рабовладельческого Юга в Северные штаты и Канаду. «Станциями» называли дома людей, которые, в нарушение закона, давали беглецам приют и переправляли с одной на другую до самой границы.
Воскресные комиксы (англ. Sunday comics) — раздел комиксов в большинстве американских газет. Как правило, воскресные комиксы, в отличие от тех, что печатали в будни, были цветными.
Залив кишит немецкими подлодками. — В мае-июле 1942 года немецкие подлодки зашли в Мексиканский залив (часть операции «Барабанная дробь»), чтобы топить торговые суда и танкеры. (Этот эпизод (помимо прочих автобиографических элементов) находит отражение в рассказе «Откуда у меня три почтовых индекса» («How I got Three Zip Codes»).)
«Карманная книга научной фантастики» («The Pocket Book of Science-Fiction») — НФ-антология 1943 г. под редакцией Дональда Воллхайма.
«Бог микрокосмоса» («Microcosmic God») — научно-фантастический рассказ Теодора Старджона; впервые опубликован в журнале «Аналог» в апреле 1941 года.
Спекулятивная литература (англ. speculative fiction) — обобщающий термин для не-реалистичной литературы у англоязычных критиков; придуман был, по сути, чтобы описать произведения, жанр которых не подпадал под зонтик НФ или фэнтези. (Джон Клют предлагал взамен термин fantastika, позаимствованный из русского.)
…du jour задачки… — здесь — текущие (от фр. du jour — «дневной, сего дня», дюжур; отсюда слово «дежурный»).
…квадратно-гнездовую идеологию… — В оригинале — «скверсвилльская идеология» (squaresville ideology), где Скверсвилль (на русский можно перевести как Квадратово) — условное место, где жители мыслят шаблонно и консервативно.
…Джон Кастл, и этим, пожалуй, всё сказано… — Фамилия Кастл (John Castle) переводится как «за́мок».
Нил Гейман, который влюбится в этот роман много лет спустя, скажет… — Когда я прочёл «Мир» в первый раз, это были добродушные мемуары о Среднем Западе. В хоррор он превратился только на втором или третьем прочтении. (Нил Гейман, «Как читать Джина Вулфа»)
«Добрый король Вацлав» («Good King Wenceslas») — знаменитая рождественская песнь о чешском князе Вацлаве (он же Святой Вячеслав Чешский), который на второй день Рождества (Степанов день), суровой зимой, отправляется в путь, чтобы принести дары увиденному вдали крестьянину.
Постструктурализм — философское течение 1960-х — 1970-х гг., которая опирается и при этом отвергает некоторые идеи структурализма, выявлявшего структуры, лежащие в основе всего, что люди делают, думают, воспринимают и чувствуют.
Американская ассоциация писателей-фантастов и фэнтези — Американская ассоциация писателей-фантастов (Science Fiction Writers of America) сменила название на Американскую ассоциацию писателей-фантастов и фэнтези (Science Fiction and Fantasy Writers of America) в 1992 году.
облако тэгов
