Есть некое ограничение в аннотации издания: 16+. По той тривиальной причине, что герои весьма недвусмысленно изъясняются на махровом блатном диалекте прописных мирских истин. И по расхожей метафоре при таком плотном брутальном нажиме текст настолько пестрит обильным просторечием, что просто "топор вешать можно". Эти фрагменты на стадии вдохновенного сочинения могли принадлежать в равной степени как Мартину, так и Абрахаму. И по моей личной иронии — если бы этот гнев по принципу сублимации энергии Мартин направлял в своё оригинальное творчество чаще обычного — его две обещанные части "Песен Огня и Льда" давным-давно уже порадовали фанов своим закономерным завершением цикла.

В "Бегстве охотника" непосредственно у соавторов превалирует их фирменный сленг и оригинальные речевые обороты. Они большую долю повествования пишут на разговорном наречии, вероятно сознательно желая в своё время выйти на больший охват возрастной целевой аудитории.

И это в качестве прикладного примера самые мягкие фрагменты подобного самовыражения трёх знаменитых фантастов.

Ему сказали правду. Он не человек, всего лишь гадость искусственная. Холодный пот выступил у него на лбу, под мышками, под коленками. Приходилось поверить в то, что говорил Маннек: он не настоящий Рамон Эспехо, он даже не настоящий человек — он монстр, рождённый в ванне, искусственное существо трёх дней отроду. Всё, что он помнил, — обман, потому что произошло это с каким-то другим человеком, а не с ним. Он никогда прежде не бывал в горах, не проламывал головы в пьяных драках, не трахал женщины. Он даже никогда ещё не встречался с настоящими людьми, чего бы там ему ни помнилось.

Как он жалел о том, что забрался в эту чёртову глушь, взорвал этот проклятый заряд! И тут он сообразил, что он сам ничего не делал. Это сделал совсем другой. Всё прошлое принадлежало другому. У него не имелось ничего, кроме настоящего, кроме Манннека и окружавшего их леса. Он — ничто. Чужак в этом мире.

Рамон Эспехо — махровый негодяй, алкоголик, выскочка и убийца в той прежней серой убогой жизни, которую он коротал рядом с похожими друзьями. Этот перманентный разгильдяй бежит из шумного города с поэтичным названием Прыжок Скрипача от всего прежнего и наносного — с хрупкой надеждой начать новую жизнь в необитаемой глуши.

С брутальным набором отвязных ругательств и отборного непечатного сленга Эспехо каждый день трепался в городе о своей большой удаче, которую он вот-вот уловит за хвост — стоит ему только найти новое месторождение минералов. Цветистые бравады и радикальный выпендрёж — вот тот стиль жизни, который был привычнее всего для Рамона Эспехо. И тем самым растягивая свои кредиты в просто безнадёжные долги, он ставит под сомнение сам факт своего существования в том числе перед уголовной системой города. Положение, в которое он сам себя поставил, просто аховое. Не раз авторы этого романа назовут Эспехо крутым чуваком и редким ублюдком.

Зубастые шутки и отборные ругательства при таких обстоятельствах главного персонажа будут составлять основную канву повествования в попытках становления характера этого героя.

К слову заметить, известные фантасты среди прочих тем попытались в причудливой форме ответить здесь на извечный философский вопрос: можно ли убежать от самого себя?... По замыслу этого романа, оказывается, можно.

Кусочек плоти прежнего Рамона, которого он лишится по причине трагической случайности, послужит моделью для сборки нового существа, который при должной трансформации и всяческих попытках интеграции в разум иной расы инопланетян вновь родится на этот свет для поимки прежнего Рамона. И это ни в коем случае не спойлер повествования, которое ярким коленкором развернётся на протяжении трёхсот страниц романа. Сюжет будет долго петлять возможными хитрыми уловками для впечатлительного читателя, как петляет звериная тропа, по которой терпеливо идут два главных протагониста романа.

Ещё один Эспехо создан искусственно и выращен в резервуаре. Именно в этой части романа диалоги "нашего брата" и инопланетян приобретают особую остроту, иронию и нужный драйв.

Живой юмор в прорисовке ключевого героя виртуозно сглаживает все трудные места восприятия не совсем простой темы об иллюзии и потоке.

Безусловно, в понятии инопланетян функционалом коммуникации является знание, а отнюдь не ругательства, которые отборным сленгом обычного гуманоида сыплет направо и налево новый дубликат Эспехо.

Он больше не человек? Или всё же прежние, такие до боли знакомые рецепторы восприятия, роднят его с прежним Рамоном как никогда раньше?..

Как бы то ни было, его прошлое уже не существенно. Будущее не столь различимо. А настоящее представляет собой цепочку злоключений по лесу в поисках другого Рамона под строгим надзором неусыпного конвоира Манннека — представителя иной расы и высшего сознания.

Маннек с отлаженной точностью логического мышления во всем ищет смысл: в каждой улыбке, в каждой выкуренной сигарете и в каждом анекдоте из флэшей нового Рамона. И то, и другое, и третье — бездонная пропасть его сверхразумного восприятия. Он не в силах понять нашего мышления. И каждое новое изречение Эспехо заставляет его ум сильно перенапрягаться, буксовать и тормозить в своём новом познании. В этих главах роман обрастает отвязным юмором хорошего комикса, в котором два антагониста тщетно ищут взаимное понимание.

На волне безудержного веселья Рамон не раз пояснит "на пальцах" Маннеку значимые привычки человечества, многие из которых ведут в могилу. Любой серьёзный вопрос Манннека о необходимом функционале Рамон обращает в ребячество. Маннек, по иронии ситуации, оказался ниже понимания подобного человеческого мышления. И как бы то ни было, он не менее обаятельный персонаж, чем Рамон. Талант трёх авторов сделал этих героев амбивалентными по сути проявления своих чувств. У Мартина, Дозуа и Абрахама вышел очень интересный симбиоз представления своих героев — они умело замикшевали шуточное и серьёзное, легковесное и концептуально осмысленное, философски сложное и банально простое в своём понимании.

Это совместное путешествие с представителем иной расы по поимке другого Рамона написано живо, увлекательно и динамично. Весь их сложный путь по звериной тропе пропитан сложной тарабарщиной Манннека, которую Рамон на свой вкус и лад транспонирует в привычное понимание земного человека.

Рамона воссоздали на удивление точно и архетипично — с полным сохранением всех прежних повадок и острот.

Можно ли противопоставить человеческие рефлексы мироощущению иного разума? Этот вопрос среди прочего будет часто всплывать в уме героя, который с лисьей смекалкой быстро научится управлять своим новым "боссом". Маннеку на другом конце поводка (сахаила) трудно постичь необходимый арсенал человеческого естества. Все предложения Рамона он по умолчанию проверяет на предмет их эффективности и рациональности. Маннек логичен до тотальной шизофрении и чёткой последовательности любых действий. Именно оттого до боли предсказуем. И в случае с Рамоном он совсем не опасен.

Абсолютно мирным путём Манннек в начале их путешествия виртуозно считает структуру мысли Рамона. Всё то, о чём Эспехо только подумал, без намерения ближайшего осуществления — ложится причудливым узором на "карту" восприятия его спутника.

Эти удивительные существа хотят остановить ту другую версию Рамона, чтобы никто не узнал об их существовании. Ибо среди прочих на них охотится более агрессивная раса серебряных эний.

Второе "я" Рамона первым заметило инопланетный артефакт. И вмешательство в жизнь этого горе-специалиста по прикладной геологии уже к середине романа примет форму тотального порабощения.

Эта раса участвует в течении. Их присутствие на планете Сан-Паулу неизбежно. В определённом смысле все они чужаки на этой планете. И все они причиняют боль друг другу своим присутствием бок о бок.

Настоящий Рамон пустился в бега после взрыва этого опасного террикона, занятого чужим разумом. У его клона иная цивилизация растит прозрение в вероятное течение (ближайшее разумное действие) обычного человека. Эти монстры требовательно просят нового Рамона отобразить его в действии. То есть установить и обезличить поступки настоящего Эспехо, обратив его существование в иллюзию присутствия. Хотя, кто из них при таких обстоятельствах настоящий — эта загадка и составляет спойлер повествования (необходимой развязки сюжета).

Прежнему Рамону в его одиночестве и вынужденной изоляции выпала роль дичи, на которую охотятся эти двое — Маннек и его подопечный. Такая себе замысловатая игра двойниками в плане того, кому выпадет фатальная участь вынужденного размена (избавления одной версии Эспехо от другой).

Ещё не до конца сформировавшийся созданный иной расой мозг Эспехо, все время крутит флэши воспоминаний недавней жизни прежнего Рамона. И здесь в концепте романа местами проскакивают нестыковки и противоречия. С одной стороны, иная раса запрещает ему вспоминать того Рамона — ибо это вредит необходимой интеграции и новой сборке его личности. С другой — именно эта особенность человеческого восприятия героя и составляет канву повествования и смысл этого путешествия.

То ли я не уловила концепт "Бегства охотника". То ли соавторы не везде чётко представили структуру своего замысла.

Но как бы то ни было, тема клонирования представлена в "Бегстве охотника" весьма необычно — она возведена в особую степень афоризмов азиатов, для которых интеграция со всей вселенной представляет собой высокий уровень осознания любого индивида.

И смысловые определения этой расы, о которых подробно пишут авторы, не передаются обычным человеческим языком. Привычная терминология не в силах передать аутентичность происходящего в романе. Читателю среди прочего придётся постичь тайну новых слов — вернее их глубоких концептов — не подлежащих для полного понимания обычного мышления землянина.

Э-юфиоли, таткройд, каатенаи, гэссу, кии, ретехуу, атекка, ойбр, сахаил... Этот причудливый курсив не раз поставит в ступор логиков. И именно он наполнит "Бегство охотника" необходимыми фэнтезийными нотками.

А поскольку это путешествие продолжается под чирикание и свисты сотни видов полуящерец и полуптиц в непроходимых чащах с дубами-божеруками и ледокорнем, этот основной антураж составит живописную визуальную составляющую романа.

Всё живое и сущее всегда цепляется за фундамент прежних привычек: стоит убрать одно несовершенство и на его место быстро встраивается похожее.

Стать лучшей версией себя даже при наличии технологий будущего у клона Рамона Эспехо едва ли получится. При встрече со своим двойником, напичканный новыми целебными истинами иного разума, Рамон вновь съедет в тотальное изворотливое враньё. Вероятно, таков и был изначальный замысел создателей — дать своему читателю определённую долю юмора в местах якобы переосмысления (перерождения) ключевого героя. В жанре приключенческой фантастики такой приём, безусловно, оправдан.

Однако для того, чтобы по замыслу романа понимать течение и быть частью чего-то большего, Рамону не хватило цельности своего героя.

У авторов, вероятно, всё же оказалось недостаточно сил или времени на более тщательную проработку фабулы произведения.

Концепт и символику потока в четвертой заключительной части расплескали. Повествование ближе к завершению романа станет скомканным и сбивчивым. Многие арки сюжета выглядят банально недописанными.

Линия с геноцидом всего живого от внедрения серебряных эний работает в романе вхолостую. Какой смысл было вводить на флэшах таких мощных антагонистов, если уже к середине романа оборвутся связи с этой концептуальной составляющей?

Сюжет к финалу начинает бросать из одной крайности в другую. И многие события выглядят громоздко, а местами представлены весьма инфантильно в пользу приключений как таковых. События буквально налетают друг на друга. Развязка в финале четвёртой части проработана не важно, словно трём соавторам нужно было быстро-быстро-быстро любой ценой закончить сборку этого романа.

_____________________

В любом случае "Бегство охотника" это тот редкий случай, когда чтение затягивает с головой, даже если знаешь интригу наперёд. Быть может, тема двойников в гуманитарной фантастике и не нова. И тот же Ф. К. Дик не единожды обыгрывал её в ключе своей экзистенциальной философии.

Но сам замысел "Бегства охотника" представить это в аспекте течения стоит многого. А то обстоятельство, что соавторам удалось переложить серьёзные вещи в формат комикса, делает этот роман по умолчанию ориентированным на большую аудиторию читателей.

Несмотря на незначительные нестыковки романа, фанам творчества известных фантастов рекомендую хотя бы раз ознакомится с этой совместной работой. Кто знает, быть может, именно такие художественные вариации в плане креативного сотрудничества способны явить в мир современной литературы нового Мартина, Дозуа или Абрахама?..

Очень достойный роман вне цикла. И мне в качестве преданного фана Джорджа Мартина чуточку жаль, что он "расплескал" своё творчество на сагу, которую до сих пор не может завершить.

Мартину удалось создать в своём произведении не просто вампиров, пьющих литрами за свое здоровье кровь беспечных граждан. Он проработал идею возникновения другой расы. И, так или иначе, концепт иной генетики известный американец на сквозной редактуре в соавторстве с другими фантастами позже предложит своему читателю в не менее известном цикле антологии "Дикие карты" (Wild Cards / 1987). С той ощутимой разницей — в "Диких картах" идёт существенный перегиб в тему суперов и их неординарных способностей. И эта мозаика из произведений различных авторов под завязку напичкана динамикой классного комикса.

К слову заметить, "Грёзы Февра" удалось представить и в формате графического романа. Рафа Лопез в качестве талантливого испанского художника предложил в графическом романе свою вариацию образов Мартина. И судя по тёплым высказываниям многих интервью американского фантаста эта адаптация романа ему очень понравилась.

Этот комикс — адаптация моего исторического романа 1982 года, ужастика о вампирах, плывущих на довоенных пароходах по Миссисипи. "Смешение Брэма Стокера и Марка Твена", — сказал бы кто-нибудь, или "Гекльберри Финн плюс Дракула". Что-то вроде того. Как бы там ни было, книга была тепло встречена. Она финалист World Fantasy Award. Комикс был напечатан Уильямом Кристенсеном и его командой из Avatar Press. Сценарий и адаптацию написал мой друг и иногда соавтор Дэниел Абрахам, он перевел роман на язык комикса потрясающе и очень точно. Рисунок выполнен Рафа Лопезом — гордостью испанской Мараги. Я обещаю: мои вампиры сосут кровь, но не светятся (намек на популярную серию книг о вампирах С. Мейер "Сумерки", где вампиры на солнце светятся).

Иллюстрации в графическом формате удачно передают атмосферу первоисточника, выгодно оттеняя ключевые типажи романа. Правда, на мой вкус притязательного читателя бесконечно жаль, что роскошный текст Мартина "порезали в облачко". Но мои личные искренние рекомендации: любителям комиксов иметь у себя на полке такой формат романа обязательно.

Исходный роман на своём послевкусии отличного крепкого ароматного виски, который пьют в люксовых номерах эти вампиры, не отпускает очень долго. Ночные бармены смешивают для них среди прочего омерзительные напитки в надежде на то, что эти роскошные застолья исчерпают себя поутру. Но буквально каждый рассвет приносит новую весть о разодранном в клочья пассажире, который в порыве романтического настроения имел неосторожность выйти ночью на палубу подышать свежим воздухом. Любовь к красоте и наслаждение её гибелью одолевает каждого, кто причастен к этому ночному племени вампиров. Ползущая густая неотвратимая темнота заволакивает буквально с порога каждой такой каюты премиум класса. Под зыбкое мерцание хрустальных канделябров каждую ночь тихо плетутся изощрённые интриги и вершатся судьбы — как человеческие, так и судьбы маленьких городков, мимо которых величаво проходит "Грёзы Февра".

Мартин в этих главах чувственный, манкий и волнующий в не договорённых подробностях ночной жизни и преступлений людей ночи.

По многим причинам убить или застрелить их невозможно. Чёрное угольное отверстие от пули и слегка помятый вид — вот и весь предсказуемый исход подобного сражения человека с вампиром. Это не просто алчные кровососы. Это интеллектуальные извращенцы, которые на своём привычном наборе средств обольщения, способны к деградации прежде обычного человека.

Они виртуозно владеют искусством соблазна, при котором оцепенение жертвы символизирует конец её земного существования.

И не раз в душе впечатлительного читателя шевельнётся страх в предчувствии чего-то тёмного и нехорошего. И не одно обескровленное тело в контексте очередной развлекательной беседы исчезнет под внутренним регламентом быстрой уборки их преданных слуг.

С первых глав читателя завораживает плавный бег этого роскошного корабля и плавный разгон авторской философии Мартина. Скользят по реке "Грёзы Февра" и медленно раскрывается фабула романа, всякий раз обнажая звериный лик ключевых персонажей.

Вырвать глотку своей жертве в смертельной пляске очередного утонченного удовольствия — это аперитив их привычной ночной жизни.

Мягкие волнующие женские голоса с оттенком горечи. Неслышные тени, поглощаемые бархатом ночи. Жуткий напряжённый смех с хрипотцой на грани сарказма и истерики. Гнетущая тишина и тяжёлое дыхание с едва различимым силуэтом в ночи. Бледные короли очередного кровавого экшена вновь и вновь берут реванш у людей дня.

У этого ночного племени иной распорядок дня, как это принято в данном жанре. И шатаясь ночью по палубе, они словно тени на воде, пьющие собой темноту. Охотники, способные глубоким пристальным взглядом завораживать свою естественную добычу и подчинять её своей воле. Эта сцепка фатальна. И мало кто может отвести взгляд, уклонившись от вектора своей судьбы.

У Эбнера Марша, обычного человека и капитана этого корабля, была изначально именно такая сила.

Добро и зло — глупая ложь, чушь, придуманная для того, чтобы заражать чувствительных людей.

Начало грандиозной новой жизни этого прежде обычного человека ознаменует собой такие же масштабные планы — превратить самый быстроходный корабль на реке Миссисипи "Грёзы Февра" в легенду, о которой будет помнить не одно поколение.

Это ватерлиния сюжета. И он будет не раз "крениться" под грузом нестандартного воображения Мартина.

Эбнер Марш выглядит трогательно и одновременно весьма убедительно со своим кодексом чести. Он не любит цветистых выражений. И в качестве харизматичного капитана предпочитает посылать под особое настроение всё ко всем чертям. Его сила воли и способность к сопротивлению вызывает уважение. К тому же интуитивно чувствуя тёмное начало Джошуа Йорка — своего мрачного компаньона, а впоследствии преданного друга — Марш, как ни странно, боится не его самого. Капитан опасается за безопасность своего партнёра каждый раз, когда тот сходит на берег и пропадает на время в неизвестном направлении. А больше всего Джошуа Йорка интересуют места, которые пользуются дурной славой — заброшенные плантации и непроходимые леса, в которых трупы без вести пропавших множатся с леденящей душу прогрессией.

Мартину удалось создать и проработать очень интересных персонажей — колоритных, харизматичных и непредсказуемых в своих поступках.

Персонаж Эбнера Марша очень интересен и многогранен. И в определенной степени мне слышится в нем лирический герой самого Мартина.

Честолюбивый и одновременно очень уязвимый в своих амбициях; циничный и умеющий держать слово в своих обещаниях преданного компаньона, — Эбнер сразу вызывает симпатию читателя своей простодушной доверчивостью, по причине которой его тоже удастся уловить на крючок человеческих слабостей.

Марш по-своему предан Йорку, несмотря на то, что всё чаще его одолевают различные домыслы по поводу странной природы поступков его делового партнёра. Этот второй ночной капитан парохода изначально не внушал Эбнеру особого доверия и определённой доли симпатии. Но именно подобные деньги, щедро предоставленные Йорком в начале их совместного предприятия, помогли Маршу воплотить свою мечту о самом быстроходном корабле на полноводной Миссисипи. Во всяком случае, в самом начале повествования Эбнер был счастлив, как никогда раньше.

"Грёзы Февра" — гордость Эбнера Марша. Это самый красивый и быстроходный пароход, вызывающий особую зависть у речников, знающих своё дело.

Бойтесь своих желаний — словно нашёптывает Джордж Мартин между строк своему читателю.

Ночь прекрасна, и в её тёмной красе мы можем надеяться найти покой и благородство. К сожалению, многие люди без причины боятся тьмы.

"Грёзы Февра" постепенно захлестнули странные застолья и не менее странные новые знакомые Йорка. Чарующая вязь их диалогов сплетает мрачную символику существования бок о бок людей ночи и людей дня. Человек или зверь? Жажда терпкой на вкус крови или стремление выжить в этом непрекращающемся кошмаре мракобесия и зла, сохранив своё достоинство?..

Мартин постоянно размывает эти грани. И в его романе нет ни одного линейного героя с предсказуемым набором определённых качеств.

Несмотря на существенное отличие от людей, сообщество вампиров во многом повторяет каноны привычных человеческих отношений.

Они так же сильно влюбляются, обрастая крепкими сердечными привязанностями. И умеют мстить, если кто-то не вписывается в кодекс их личной чести. Безусловно, она у них есть. И безусловно, все персонажи Мартина биполярны по сути своих поступков — их эмоциональные качели придают роману особый азарт, интригу и нужную динамику.

Изысканная красота представительниц женского пола друзей Йорка балует читателя самым замысловатым букетом элегантности, шарма и животного сексапила. На грани уместной чувственности прорисованы и мужские типажи Мартина. Бессмысленно вступать с ними в словесные дуэли, ибо они всегда выигрывают, на своих излюбленных приёмах обольщения виртуозно добиваясь желаемого. У каждого из них волнующий голос и они мастера сплетать особую квоту доверия. Эти странные особи передвигаются практически бесшумно. И подобное появление для обычного человека не сулит ничего хорошего.

Джошуа Йорк попросит Эбнера Марша научить его читать реку, как книгу. И управлять штурвалом ему, безусловно, комфортнее именно ночью. Экстраординарное зрение Джошуа, при наличии которого он берет ночные уроки судовождения от "битых" речников, мягко говоря, впечатляет.

Джошуа Йорк обеспечивает их совместное предприятие деньгами, а Эбнеру Маршу всё время приходится придумывать всяческие отговорки для своей команды по поводу того, отчего их корабль задерживается, причаливая "наугад" в незапланированных стоянках. "Грёзы Февра" теряет дни в пути, а команда корабля — свою репутацию.

Марш мечтает установить рекорд и стать обладателем самого скоростного судна на реке Миссисипи. Однако загадочных отлучек его компаньона Йорка, вызывающих сильное раздражение у пассажиров, становится все больше.

Сделка, заключённая однажды под покровом беззвёздной ночи — это основное напряжение романа и особая развилка сюжета.

Беспечно хвастая направо и налево своим роскошным кораблем, построенным на деньги Йорка, капитан Марш не сразу поймёт, в какое мрачное дело он ввязался. Под маской великолепно инициированного великодушия и воспитанности друзей Йорка скрывается звериная сущность, рвущая в клочья всё, что имело несчастье попасться на пути подобного древнего зла. Марш в своей детской доверчивости производит впечатление простодушного мечтателя, которого виртуозным обманом втянули в чужую игру. А непомерные амбиции капитана и любовь к своему детищу сыграют с Эбнером злую шутку.

Автор среди прочего в этих главах мастер циничного сарказма. Пароход сразу с двумя капитанами — дурная примета и одновременно гибкая метафора Мартина. Джошуа Йорк в качестве эксцентричного капитана отдаст на палубе этого корабля не один приказ — свою причудливую прихоть.

Глаза Йорка оказались серыми, удивительно темными для такого бледного лица. Казалось, их черные горящие зрачки тонкими буравчиками проникли в душу Марша и теперь оценивали, чего она стоит. Серая радужная оболочка словно жила своей жизнью. Она была подобна туману, вздымающемуся над рекой темной ночью, когда исчезают берега, когда не видно ни зги, и в мире ничего, кроме вашего суденышка, кроме реки и тумана, не существует.

Смех и одиночество, жестокая страстность — все это одновременно отразилось в глазах Йорка.

Голос у него был тягучий, мягкий и глубокий, чувственный, богатый оттенками, как хороший коньяк.

У Джошуа Йорка, ключевого персонажа романа, превосходное ночное зрение, удивительная манера заключать быстрые сделки и особая харизма, присущая тем людям, которые привыкли брать дела с наскока. Именно его неясный отблеск в глазах и задаёт основной тон "Грёзам Февра".

Наделённый изысканными манерами, в окружении таких же, как он, Джошуа Йорк умеет ценить изысканную красоту. Это очень сложный ключевой персонаж с эксцентричным поведением и богатым бэкграундом личных переживаний.

У Йорка незаурядный ум, особая тяга к знаниям и свои понятия о роскоши любого мероприятия.

Его свита не особо любит, когда ими начинают интересоваться и задавать неуместные вопросы. Прошлое человека — дело только его самого. Если конечно, здесь речь идёт именно о человеческой сущности.

Двусмысленное поведение друзей Йорка порой ставит в ступор всю команду и пассажиров первого класса. Однако переживания Марша по поводу испорченной репутации судна в контексте присутствия на корабле этой странной компании ничто по сравнению с тем, чем завершится эта витиеватая история.

Подобная форма поведения загадочных пассажиров вызывает всё больше нежелательных вопросов. Марш умеет держать слово, которое он в начале сделки дал своему партнёру: не совать свой нос в чужие дела. Однако ситуация выйдет из зоны покрытия подобных обещаний гораздо раньше, чем кажется.

Мартин отлично проработал завязку и фабулу своего романа. Он пишет без провисаний и сразу вводит в основное действие всех ключевых персонажей.

Ночь принадлежала ему. И все другие ночи в его вечной жизни.

Вторая параллельная ветвь повествования — Деймон Джулиан и его не менее странная свита. Все как один, они загадочные персонажи — еле уловимые призрачные тени, овеянные мраком, холодом и шелестом прошлогодней листвы у потрескавшегося могильного изваяния. Настолько глубокий оттиск времени каждый из них несёт в своём облике.

На полузаброшенной плантации долгое время будут пропадать не только чернокожие рабы. Слуга этого поместья, натасканный на подобный криминал, будет с удовольствием поставлять юных креолок с торгов, дабы сделать своему покровителю приятно.

Элегантные и кровожадные, эти особи не заливают кровью улицы Нового Орлеана. Они её пьют втихую — методично и тщательно выбирая новую легкомысленную жертву.

Мартин в этих главах периодически вплетает в канву своего произведения элемент чувственности. Однако это сделано с таким лоском взрослого автора — "Грёзы Февра" несут в себе глубокие рассуждения о бренности этой жизни, нежели поверхностное заигрывание с эротической составляющей звериной сущности персонажей.

В этих фрагментах Мартин ироничный и одновременно глубоко рефлексирующий автор. Диалоги он "нарезает" с тем элегантным спокойствием взрослого беллетриста, который знает толк в подобной стилистике изложения.

Помощь, которую предлагают вампиры заблудившимся в ночи жертвам больше похожа на ироничную издёвку. Не стоит лишний раз сомневаться в том, за кем стоит истинная сила и власть над исходом событий.

Кто-то не вернётся домой после безобидного и якобы делового посещения этого поместья. И очередная жертва пополнит собой список пропавших без вести. А в тщетных попытках докопаться до истины, что же происходит в мрачных залах этой вакханалии ночи, Мартин будет держать необходимую интригу достаточно долго.

Истерзанное и искромсанное нечто, которое раньше было телом убитого человека — вот то "вещественное" доказательство их существования, которое оставляет после себя свита Джулиана. Красота и сила их возбуждает по причине того, что в какой-то момент они сами начинают ей обладать, настигнув очередную жертву и лишив её жизни. Власть, неограниченные возможности и бессмертие — вот, что кажется им адекватной платой за страдания других. Однако именно бессмертие — как это часто встречается в такой тематике – их чрезмерно утомляет.

С лицом без возраста и без выражения; с потухшими глазами древнего зверя — это нечто внутри Джулиана никогда не может умереть. Деймон такой же сильный, проворный, выносливый и энергичный, как и его соплеменники. Отвалится только очередная его маска. И явит иное лицо, наспех прикрыв истинную сущность этого оборотня. Тягучий утонченный голос Джулиана не раз заставить дрожать не только очередную жертву, но и каждого из его ночного племени. Он покровитель этого разгула. И именно его мечтает одолеть Джошуа Йорк, повсюду разыскивая следы Деймона Джулиана.

Эти живые мертвецы без души и особого места жительства обречены на вечные странствия и муки бессмертия. И то, что для обычного человека сияет непостижимой мечтой — для них осточертело донельзя по причине этого самого бессмертия. Парадокс из парадоксов, который Мартин обыгрывает нестандартно и очень интересно. И две стороны этой мрачной медали — мечты и прозаической её составляющей — американский фэнтезийный автор развернёт изумительно красиво.

Безусловно, у каждой такой особи среди прочего есть свои примитивные повадки. И безусловно тема вампиризма в мировой литературе и кинематографе обыграна бесчётное количество раз бесчисленным множеством драматургов.

Но тот животный магнетизм, помноженный на особый интеллект, который заложил Мартин в своих ключевых героев, тянет читателя невероятной силой на протяжении всех трёхсот страниц этого романа.

Именно жажда жизни, а не смерти захлёстывает в "Грёзах Февра" практически всех персонажей. И каждый, кому посчастливилось остаться в живых, так или иначе, попытается внести свою лепту в начало новой эры иного взаимодействия между человеком и вампиром. Однако термин иного Мартин раскроет на свой притязательный лад мирового классика. Он не будет подкрашивать повествование излишними романтическими аллюзиями благополучного финала. Мрак, отчаяние и пустота — вот те "дикие карты", которые сдаёт автор своему читателю в этом романе.

И, несмотря на внешнее величие и бессмертие, у представителей иной расы сверхспособных особей тоже есть свои границы возможного. Два часа на солнце — и мёртвая кожа в страшной боли приобретенных ожогов лопается и отходит кусками. А шесть часов — вестник близкой смерти этого странного существа, внешне так похожего на человека.

Не бойся, осталось недолго. Когда присоединишься к нам, время перестанет для тебя существовать. Годы или дни — всё равно для тех, чья жизнь бесконечна.

Непреодолимое влечение к тёмной стороне нашей жизни — очень глубокая тема, которая звенит в этом романе, оставляя большое количество риторических вопросов. Деймон Джулиан — ещё один безусловный претендент на звание повелителя крови.

Этот вампир на протяжении всего романа вызывает смешанные чувства: от искреннего сострадания до перманентного презрения. Его безумие и сумасшедшая мертвая хватка, в которой Деймон без разбора четвертует и убивает невинных жертв — это и есть прочный фундамент противостояния Джулиана и Йорка.

Деймон очень сложный персонаж. И ему порой становится нестерпимо скучно в одиноком мраке бесконечно пустых ночей. Подобная животная природа жаждет динамики кровавого экшена.

С одной стороны, Джулиан обожает беспредел и древнюю пляску смерти. С другой — он боится её до чёртиков. И с этим связаны все панические выпады и вакханалии под покровительством ещё одного лидера ночного народа. Деймон невменяем и до жути непредсказуем. Его раздирают противоречия: быть лидером в очередном приступе кровожадного неистовства и сохранять при этом должный авторитет невозможно.

Царство Джулиана даже для его кровожадных соплеменников — это тяжёлое бремя. Этот вампир устал от долгой жизни, и он способен заразить подобной хандрой любого, кто с ним встречается. Такой глубокий взгляд древнего существа способен содрать любую защитную оболочку из привычных нравственных принципов — не убивать себе подобного. Магнетически притягательный голос этого лидера может поднимать за собой толпу, заряженную агрессивным накалом убийства. И разбить этого короля вампиров не так уж просто. В отличии от Йорка он извращает всех, кто следует за ним.

Затуманенные фиалковые глаза женщин в свите Джулиана к финалу романа сменит пурпурный глаз его жадного взгляда. И вновь упадёт ночь. И вновь задёрнутся тяжёлые пыльные шторы и спрячут за собой очередное кровопролитие.

Необыкновенная сила Джулиана заключается в скорости. Он молниеносный и непредсказуемый в своих поступках. Как и все его соплеменники, он умеет моментально разрывать свою жертву, учитывая острые крепкие когти, данные им от природы. Регенерация, о которой Мартин упоминает в романе, больше похожа на концепт о представителях другой расы, нежели на детские сказки о вурдалаках из древних зловещих легенд.

Вампиры Мартина более хитрые, осторожные и выносливые. Они великолепно адаптируются под уклад жизни человека, что позволяет им долгое время быть в роли инкогнито. И все их врождённые навыки молниеносно передвигаться, растворяться в ночи и карабкаться по стенам — это аспект иной генетики.

В тщетных поисках найти покой и свою тёмную пещеру эти маргиналы вызывают не отвращение, а скорее некую долю сострадания. Настолько талантливо Мартин раскладывает своих героев, тщательно прописывая мотивацию каждого из них.

По вине Джулиана к финалу романа погибнут сотни невинных жертв. Но похоже именно от этой бойни и кровавой резни он и получает эмоциональный тонус для обретения второй молодости в своей чудовищно длинной жизни. То, что творилось по ночам на "Грёзах Февра"... Слова бессильны это передать.

Мартин по ходу повествования развенчивает многие предания о том, что вампиры боятся креста, серебра и не отражаются в зеркалах. Его воображение сглаживает слишком банальные версии по поводу этих представителей ночного образа жизни. Не раз он даст понять своему читателю: в слухах о вампирах все до невозможности преувеличено. Им не страшна святая вода. Они обожают носить серебряные украшения. И как все смертные отражаются в зеркалах.

Роскошь, эстетика и сложные поэтические метафоры — их излюбленные трофеи, которые они взяли от людей дня в свой необходимый арсенал привычек.

Автор виртуозно вплетает в роман элементы байронизма, выгодно смягчая брутальный импульсы своих персонажей. Пульсирующая кровь льётся под рифмы английской поэзии хромого любителя женского пола, и новые волнующие встречи затягивают в очередной тёмный омут с головой.

Под неспешный плеск волн глубоководной Миссисипи ближе к концу повествования Йорк на особой квоте доверия поведает Маршу историю о вечном городе Тьмы и некоем подземном государстве, которое по-прежнему ждёт своих жителей.

Это одни из самых красивых и задумчивых фрагментов романа. Именно они делают героев многогранными и интересными в своих глубоких переживаниях.

Красная жажда — это их проклятие. Поиск этого потерянного призрачного города — надежда на исцеление и примирение двух рас вампиров и людей.

Джошуа Йорк ставит перед собой грандиозную задачу — отыскать и собрать вместе всех представителей своей крови. Он по праву повелитель своей расы. А его смелость расхаживать днём, зарабатывая новые ожоги, внушает особую долю уважения к этому персонажу.

Умный, тонкий, образованный — Йорк постепенно изобрёл снадобье, которое утоляет красную жажду, помогая уравновесить желание человекоубийства.

"Грёзы Февра" на самом деле необходим Йорку для ощущения мобильности и комфорта — дабы проще было отыскать своих соплеменников, которые в страхе возмездия и потребности быть незамеченными рассеялись по всему свету. Йорк искренне ищет в Марше своего союзника — ибо обеим расам (человеку и вампиру) доподлинно известно, что значит страх.

Маршу придётся сделать выбор — на чьей он стороне. Вернее, согласен ли он, зная природу Йорка, помочь своему партнёру в этой сумасбродной идее найти взаимопонимание обеих сторон.

Создавшееся положение вещей на пароходе чертовски неустойчиво. Два капитана – это просто насмешка над регламентом речников. И это особое время риска в качестве встречи двух рас — вампиров и скотов. Sorry, людей. Мартин особо не церемониться с терминологией, отлично понимая в качестве взрослого автора, что многие поступки человека выглядят ещё более чудовищно, чем хтоническое зло в древней легенде.

У Йорка было особое мужество доводить начатое до конца. И его горячечные мечты попытаться стать иным лишь на первый взгляд инфантильны и беспочвенны. Он обладал огромной силой воли — вполне человеческое качество при достойном бэкграунде своего обладателя.

Холодная ярость и решимость — это козыри Джошуа Йорка. И не раз Йорк и Джулиан сойдутся в смертельной схватке. И не одна жертва упадёт к их ногам. Право на первенство – это в их случае жестокий титул, окрашенный страданиями сотен невинных пассажиров.

Тогда слушай, Эбнер, только сначала прими мои условия. Я не хочу, чтобы ты перебивал меня. Не хочу никаких возмущенных восклицаний, никаких вопросов, никаких суждений. Во всяком случае, до тех пор, пока я не закончу. Должен заранее предупредить; многое из того, что я расскажу, покажется тебе жутким и кошмарным, но, если ты позволишь рассказать тебе все от самого начала до конца, возможно, ты и поймешь меня. Ты назвал меня убийцей, вампиром… Отчасти это соответствует истине. Но, как признался ты сам, ты тоже убивал. Ты считаешь, что твои действия были оправданы обстоятельствами. Мои тоже. Если не оправданы, то хотя бы смягчены. Прежде, чем осудить меня и мой народ, ты должен узнать всё.

Мартин вложил в своего героя столько боли и отчаяния, что при всём том кромешном ужасе человекоубийства, о котором Джошуа поведал Маршу в своей исповеди, он вызывает искреннюю жалость и глубокое сострадание.

История Йорка разворачивает повествование в иную вертикаль — роман обрастает многослойными истинами и философскими притчами о малом различии звериной и человеческой сущности. Древний народ порой ведёт себя лучше, чем те, кому выпало счастье называться человеком. Первые неразрывно связаны с символикой ночи. Они несут смерть. Вторые в свете нескончаемых войн и тотального уничтожения себе подобных делают то же самое.

Неутолимая древняя лихорадка вкупе с тонкой душевной организацией Йорка представляют собой очень интересный симбиоз.

Чем закончится подобное "рукопожатие" двух рас? Сумеют ли они о чём-то договориться? Не напрасно ли Йорк так долго искал исцеление для своей расы? Понравится ли соплеменникам Йорка его первенство и вкус той свободы, которую он несёт? Именно на этих вопросах автор виртуозно выстроит вторую часть романа — динамичную развязку этой истории о спонтанной крепкой привязанности двух партнёров Эбнера Марша и Джошуа Йорка.

Марш честный, порядочный, простодушный и далёкий от изысканных рифм высокой материи в отличии от своего компаньона. Но Эбнер к финалу романа всё же приблизится в своём безрассудстве к ощущению вожделения от красной жажды. Он очень упрям в своём целеполагании вернуть вновь свой статус капитана на великолепном "Грёзы Февра", который угнали люди ночи. Месть — вот что будет руководить Эбнером в поиске исчезнувшего парохода. И вновь Мартин красиво обыграет расхожую истину: не стоит заглядывать в бездну — иначе она заглянет в тебя.

В жадных взглядах людей ночи тьма и бремя множества веков. Всё бесследно исчезает, оставляя за собой призрачный след ночных кошмаров, кривотолков и речных баек.

Многие месяцы Эбнера Марша преследовали жуткие ночные кошмары, в которых ему снился плывущий по реке корабль, черный, без единого признака света, с закрытой черной парусиной грузопассажирской палубой, чтобы даже тусклый свет топок не проникал наружу, корабль, черный, как смерть, и темный, как грех, движущаяся в лунном свете и в тумане тень, едва видимая, безмолвная и быстрая. Во сне пароход двигался совершенно бесшумно, по его палубам скользили белые фигуры, белые фигуры толпились в кают-компании. В каютах в страхе жались пассажиры. В полночь двери открывались, и тогда раздавались пронзительные крики. Один или два раза Марш просыпался от того, что сам начинал кричать. Даже бодрствуя, не мог он забыть его, корабль из своего сна, окутанный мраком и ужасом, с дымом черным, как глаза Джулиана, и паром цвета крови.

Грёзы Февра" навсегда перевернёт привычную действительность Эбнера Марша. Ранее преданные ему люди, которых он не один год отбирал для своей команды, будут уходить с его корабля и из его жизни с завидной регулярностью.

Каждому из них, так или иначе, придётся делать свой выбор. И каждый раз этот выбор и принятие личной ответственности будут невероятно тяжелы и опасны.

Одиночество — в чём-то ресурсное, а в чём-то изматывающее — вот тот жребий, который выпадет Эбнеру в обмен на его честолюбивые ожидания соревнований с лучшими из лучших.

__________________________________

Джордж Мартин — это не тот автор, который пишет на элементах моралите и нравственного воспитания своего читателя. Ибо выбор внутри себя в контексте подобных биполярных персонажей сделать невероятно сложно.

На чьей я стороне? И есть ли эта сторона?..

Эти риторические вопросы не раз захлестнут впечатлительного читателя на протяжении трёхсот страниц романа.

И точно так же как несёт свои воды глубоководная Миссисипи, растекаясь притоками и сужаясь излучинами реки; доверчивому читателю придётся налететь на мель своего линейного воображения, не раз выдав желаемое за действительное. У "Грёз Февра" нет чёткого финала и внятного конца повествования. Автор всё время даёт флэши воспоминаний ключевых персонажей, виртуозно вплетая их в канву произведения, тем самым развивая историю от конца к началу.

Красная жажда слепо захлёстывает человека на протяжении многих веков. И когда дело доходит до кровопролития, оба народа ночи и дня смешиваются до неузнаваемости. Словно ища этому весомое оправдание, тот, кто называет себя человеком, придумывает массу различных баек о вампирах, оборотнях и вурдалаках. Вероятно, это происходит по той простой причине: порой выгоднее сместить акценты в пользу мрачных легендарных историй, чем мужественно признать ответственность в контексте своих поступков.

"Грёзы Февра" — классика мировой литературы.

Читать — обязательно.

Послевкусие — обеспечено.

Финал повествования — сплошные троеточия.

PS For alexlazer

Крученой золотой нитью проходит по всему роману замысловатое рассуждение о скандхах — определённой структуре и совокупности пяти граней личности в контексте буддизма. Оно опутывает причудливой сетью весь текст и оставляет знаковое троеточие в финале, который Желязны умышленно обваливает и обрывает на полуслове.

И точно так же как путается в этой сети периодически главный герой, выдавая желаемое за действительное. То же самое ждёт и читателя, который беря в руки эту книгу будет искать стройный линейный сюжет и внятную логику повествования. К Желязны в этом смысле нужна позитивная привычка и притирка.

Как всегда элегантный и в меру задумчивый, с яркими и сочными метафорами — в этой повести Желязны ещё творец и мастер, причём не только своего текста. "Повелитель сновидений" — это не только броское название его книги. А в ином переводе "Мастер снов" — это не только одиозный титул главного героя Чарлза Рэндера: нейроморфолога и конструктора чужих страхов, болей и смелых фантазий. Это ещё прекрасно стилизованная вещь, местами написанная на обрывках галлюцинации и бреда угасающего разума.

Желязны здесь пишет на разрывах глав и патетике глубоких переживаний ключевых героев. Но это так виртуозно сделано, что смотрится единым полотном цельного произведения. Чувственность этого автора во многих главах разбавленна вкраплениями белого стиха и "заземлена" хладнокровной базой психологии. А личное обаяние Желязны мощной витальной волной расходится по всему рваному и сбивчивому сюжету, захлествая буквально с первых глав. Несмотря на подобную эклектику текста, он написан без провисаний. И в этом среди прочего оригинальная манера американского фантаста.

Что касается "ядра" сюжета, ключевых героев и хитросплетений их отношений.

Главный герой Чарлз Рэндер (возможно, альтер эго Желязны) — конструктор и контролёр, создающий в чужих видениях утраченную и утончённую красоту образов и событий. Этимология многих из них весьма вычурна и замысловата: например, такие как падение Атлантиды и римский форум уходят корнями в глубокую "ветошь" истории. Рэндер в определенном смысле маг, волшебник и лицедей — он владеет искусством перевоплощения через трансы своего клиента просто виртуозно.

Особое внимание заслуживает ёмкое и броское описание Желязны апокалипсиса (падения Атлантиды) — специально сконструированный сон для грека-параноика, считавшего себя последним потомком величайшего менестреля Атлантиды. А на деле он был просто хорошим саксофонистом конца XX века.

Чёрт бы побрал этот сон! Он захватил меня. Вы делаете их такими же живыми, как сама жизнь… даже еще более живыми… Наверное, я не скоро забуду его.

Рэндер принадлежал к касте особых аналитиков, чья нервная система (особое устройство психики) позволяла глубоко входить в невротические системы клиента, внося туда различные эстетические удовлетворения посредством имитаций и стимулов элегантной техники будущего.

Опыты Конструктора представляют собой упорядоченный танец сновидений другого человека, структуру которым он задаёт с консоли своего аппарата с помощью различных составляющих. Он модифицирует формы, воспроизводит имитацию вкусов и запахов, складывая при этом особый рисунок подобных видений.

Шум дорожного движения, рокот прибоя, цветные молнии, вкус дорогого вина и запах свежескошенной травы, обилие разнообразных экзотических звуков… Желязны работает в этом тексте в качестве талантливого мультимодального специалиста, включая для своего читателя сразу все сенсоры восприятия.

Подобные сновидения клиента позже проходят необходимую фазу трактовки аналитика. И по принципу обратной связи он раскручивает метафоры в последовательную логическую цепочку линейных обоснований и аргументов.

Однако, как бы не были сильны знания и амбиции этого мастера, опасности утратить контроль над сном, в формировании и сюжетной канве которого участвуют сразу две нервные системы, разделяя один импульс и одну фантазию на двоих, очень велики. Вне всякого сомнения, в активной фазе с пациентом это должны быть контролируемые фантазии.

Рэндер суммирует произошедшие события (впечатления клиента) и на линейных склейках искусно раскручивает пациенту эту ленту метафорических впечатлений, подробно поясняя смысл произошедшего эпизода. Он по обыкновению присутствует с пациентом на "ристалище" его мощных образов. Этот аналитик не просто конструирует сон, он его виртуозно контролирует в ключе течения мыслей своего "визави". Постоянно изменяя формат и модифицируя формы, Рэндер как тонкий профессионал пробивает слабые места своего клиента — непосредственного участника этого опыта. Аналитик ищет любые зацепки и аллюзии, позволяющие увидеть создавшуюся ситуацию со всех возможных сторон. Клиент в праве принять или опровергнуть услышанное. И каждый в меру своей фантазии и личных потребностей навешивает на подобную диагностику свой психический ценник. Ведь далеко не все наши желания-суррогаты можно экологично траспонировать в объективную реальность. И в этом суть опыта творца — Чарлза Рэндера. Но не предельная глубина произведения Желязны. Этот автор не был бы так интересен, если бы писал только на канонах психоанализа.

Качество феномена психоучастия может определить только сам врач в тот момент вне времени и пространства, когда он стоит среди мира, созданного из ткани снов другого человека, осознает неевклидову структуру заблуждения, а затем берет пациента за руку и свертывает ландшафт… Если он может отвести пациента обратно в обычный мир — значит, его суждения здравы, его действия имеют ценность.

Психику как открытую систему Желязны покажет своему читателю весьма убедительно не только с точки зрения психиатрии. Он попробует в "Творце снов" обыграть тему эволюции сознания на свой лад фэнтезийного мыслителя.

И пояснит вдумчивому читателю, что очень сложно кроить свои желания, самоуверенно претворяя их в жизнь, только лишь из материала собственного "я".

Интерпретация оригинальных фантазий — это работа Рэндера. Кто-то считает её абсурдной, потому что подобные действия аналитика не имеют своей оперативной ценности. Кому-то не хватает ментальных сил, чтобы принять истину вне ложных убеждений. А кто-то придёт к данному специалисту за надеждой увидеть этот мир в красках. Хотя, вот уж парадокс из парадоксов, не единожды обыгранный в литературе и кинематографе — у слепых более богатый спектр эмоций и восприятия нашей действительности, чем у зрячих.

Желязны не тратит себя на прорисовку мелких деталей и чёткого контура своих героев. В его главах нет элемента взросления и становления их характеров. И "Творец снов" по манере воспроизведения больше похож на талантливо поданную зарисовку абстрактного экспрессиониста, чем на классически выстроенное литературное произведение. Желязны работает скорее на флешах случайных впечатлений. Он искусно плетёт кружево сюров на обрывках снов и трансов, на зарождении первого импульса любви и на полном отторжении внешнего мира в том случае, если ментально близкого человека нет рядом. На ритмике белого стиха, он в том числе покажет: какова цена субъективной реальности, когда она рассогласована с нашими жгугими желаниями и пристрастиями.

Желязны в финале буквально опрокидывает этот мир и заставляет Конструктора выпить до дна всю темноту, страх и боль, которые он старался транспонировать по своей оригинальной методике в фактор благополучного излечения своего пациента. Глубокая эмоциональная составляющая автора ловко "сшивает" обрывки спорадических ощущений Рэндера в одно цельное полотно.

И чтобы понять авторский посыл Желязны, нужно суметь просто раствориться и слиться с его образами, — слиться по-детски и доверчиво. Этот текст "требует" полного погружения и соответствующего настроения.

Точно так же как беззаветно доверился Чарлзу Рэндеру ключевой персонаж Элины Шэлотт. Она вложила всю свою боль и мечту в руки другого человека и этим перкроила всю свою жизнь. Желязны умело смоделировал в контексте подобных отношений один из лучших образчиков подобного жанра. Он смягчил этим женским образом всю брутальность своего нестандартного воображения и загладил стилистику романа, сделав его понятным буквально для любого возраста (бэкграунда) читателя.

В Элине Шэлотт было что-то, нарушающее порядок: комбинация высокого интеллекта и беспомощности, решительности и уязвимости, чувствительности и горечи.

Талантливый резидент психиатрии Элина Шэлотт, от рождения лишённая возможности видеть, однажды обратится к своему коллеге Чарлзу Рэндеру со смелой просьбой не только научиться различать цвета и привычные для него сенсоры, но и работать в том ключе, в котором он сам уже достиг определённых вершин и славы.

На все логически выстроенные заверения Рэндера не ввязываться в это сомнительное предприятие, ибо оно несёт в себе по умолчанию много рисков и разочарований, Шэлотт упрямо заявила о своём давнем желании. Она хочет стать врачом-нейроморфологом и в частности Конструктором — со всеми вытекающими трудностями этой профессии. Шэлотт просит взять её в пациенты и что называется приучить видеть образы, которых она лишена в обычной жизни, раскладывая их потом на статичные линейные составляющие.

У этой женщины великолепная память и особое тактильное восприятие внешнего мира. Она умна, морально устойчива и очень красива именно тем особым магнетизмом, который живёт в том человеке, в котором корень красоты — именно отвага. Ей пришлось пройти невероятно сложный путь для того, чтобы слепая от рождения смогла прикоснуться к профессии психоаналитика. Шэллот тоже была феноменом — она была единственной в мире, сочетавшей необходимую техническую подготовку со своей уникальной проблемой незрячего человека.

Рэндер на сеансах развернёт перед своим пациентом красочный каталог разнообразных ощущений. А Элину, лишенную всего этого в настоящей жизни, так не на шутку увлечёт этот процесс, что она не позволит его захлопнуть.

Где-то присутствовало ощущение страха, но не было и следа истерии, поэтому он продолжал творить. Рэндер создал горизонт, и мрак ушел за него. Небо чуть заголубело, и он пустил в него стадо темных облаков. Его попытки создать расстояния и глубину натолкнулись на сопротивление, поэтому он подкрепил картину очень слабым звуком прибоя. Когда он расшвырял облака, от аудитории медленно пришла концепция расстояния, и он быстро воздвиг высокий лес, чтобы подавить поднимающуюся волну агорафобии. Паника исчезла. Рэндер сфокусировал свое внимание на высоких деревьях — дубах, соснах, секвойях. Он раскидал их вокруг, как копья, в рваных зеленых, коричневых и желтых нарядах, раскатал толстый ковер влажной от утренней росы травы, разбросал с неравными интервалами серые булыжники и зеленоватые бревна, перепутал и сплел ветки над головой, бросил однообразные тени через узкую долину. Эффект получился потрясающим. Казалось, весь мир вздрогнул с рыданием, а затем стих. Солнце медленно проводило свои утренние эволюции. Впервые в этом частном мире оно выплыло снизу, как божество, отразилось в озере, разбило облака, и ландшафт задымился туманом, поднимающимся от влажного леса. Пристально, напряженно вглядываясь в поднимающееся светило, Элина долгое время сидела неподвижно и молча. Рэндер чувствовал, что она очарована.

Желязны искусно играет со временем, сжимая на этих клиентских сессиях пять веков до длительности одного часа. В качестве талантливого автора он ломает перспективы и смещает расстояния. Этот американский писатель безусловный мастер потрясающих сюрреалистических наворотов, которыми перегружен "Творец снов" в самом приятном контексте этого определения. И он отчётливо представляет все самые глубокие проблемы любого индивида, который стремится обрести зрелость и цельность. Боль как самая мощная склейка для необходимого взросления — примерно такой "рецепт" он оставляет своему взрослому читателю между строк повествования.

Практически всех их сеансы были чрезвычайно острыми, вероятно по той болезненной причине: Рэндер видел в образе Шэлотт отблеск своей погибшей в автокатастрофе супруги. И это само собой причиняло ему контртравму и боль, от которых он якобы избавился в ключе своей профессии.

Всё, что видела Шэллот на сессиях при настройках стимуляторов — это красивая и расцвеченная в сотни оттенков иллюзия. И ей нестерпимо мучительно было возвращаться в тот привычный мир темноты и одиночества, который Элина знала прежде.

Параллельно Желязны выводит ещё одну значимую тему: наше ложное эго все время видит лишь иллюзию. А истинное практически всегда "спит". И постоянно утешая себя выдуманными прелестями субъективной реальности, мы всю свою жизнь заняты лишь тем, что гоняем свою фантазию вхолостую.

Нужно отдельно заметить, что нервная система Шэлотт оказалась настолько сильной, а желание увидеть мир в красках настолько жгучим — у Рэндера произошла контртравма и фатальное слияние с импульсом клиента. Он в какой-то момент сглупил в неверно прописанном сценарии и разделил с этим человеком все возможные ощущения — радости, боли, смятения и полного провала в бездну тьмы.

Рефлексы опытного аналитика к финалу повествования притупятся и ослабнут, оставив лишь бледную тень от некогда блестящего специалиста. Настройка сознания на дополнительную область восприятия оказалась не более, чем излишней самоуверенностью мастера. А попытка создать новую энергичную и счастливую эру человечества, увы, как это случается в подобной тематике, терпит фиаско.

Кроме всего прочего Желязны расцветил в "Творце снов" ещё одну интересную мысль — перехват воли другого человека.

Элина практически сразу безошибочно считала импульсы Конструктора и овладела импульсом контроля, выйдя на опасную вертикаль подобных опытов. Её сценарии, насквозь пропитанные ревностью и болью, стали носить для Рэндера мрачный угрожающий характер. Шэллот очень трудно держать под контролем, поскольку она постоянно хочет творить и доминировать. И воли Рэндера оказывается недостаточно для удовлетворения фэнтезийного восприятия такого клиента. Подобный навязчиво-принудительный рисунок сновидений пациента по принципу суггестивного воздействия сделал внушаемым и уязвимым самого доктора. Хотя он долгое время считал, что над клавиатурой консоли хозяин именно он…

Как это часто случается в подобных историях, Рэндер решился на такой сложный опыт, однажды сам перенеся глубокое душевное потрясение от гибели в автокатастрофе жены и дочери. Он приобрёл со временем особый иммунитет к подобного рода переживаниям. И до поры до времени Чарлз будет считать себя Здравомыслящим Мастером сновидений. Рэндер волевой и ултрапрочный в своих фиксациях искажений образов другого человека. Однако найдётся тот пациент, который в один прекрасный день поломает стереотипы его восприятия и зайдёт максимально далеко в его собственные границы и фантазии.

Планомерно резюмируя, стоит заметить следующее. Рэндера донельзя взволновали не столько красота и ум этой женщины, — Желязны был бы слишком банален и слащав, вновь интерпретируя подобную тему. Его герою вскружили голову амбиции того, что он явит внешнему миру невиданный эксперимент по обучению слепого психотерапевта искусству создания образов и живых картинок. Возведённое во все возможные степени честолюбие этого мастера в критический момент "споткнулось" о сильную волю наблюдаемого пациента.

И ведь в определенном смысле это огромная ответственность — быть хозяином мира другого человека. Первичное эмоциональное удовлетворение захлёстывает в таких случаях сильнее страха неудачного эксперимента.

Радость и боль — всё имеет свою цену. Никому не дано, просто щёлкая кнопками с консоли, быть Мастером внешнего и внутреннего мира определённого индивида. Рэндер хотел сделать целительным контролем банальное вторжение в мир другого человека. И это та самая непостижимая фантазия, которая накрыла мощной волной цунами его самого. К слову сказать, практически впритрику к этой теме в жанре постмодерна подошёл В. Пелевин в романе S.N.U.F.F / 2011.

Раскрывая секреты чужой души, Рэндер сам попал в "капкан" своей. Вероятно, это случилось по причине того, что ментальные склейки более плотные, чем физические или эмоциональные. Желязны пишет в этих местах без особого чувственного надрыва или болезненной жалости к своим героям. Словно с высоты отвесного утёса задумчиво наблюдает, как шумные волны с обречённым рокотом бьются о каменный барельеф, наспех высеченный стихией в нерушимой стене подобного частного мира.

В "Творце сновидений" среди прочего очень много экзистенциального базиса: по многим главам слышна аллюзия одиночества и поиски себя. Желязны пишет ярко, сочно, атмосферно. Он рефлексирует о многом — отталкиваясь от темы безнадёжной любви к определённому человеку и мастерски закольцовывая её проблемой выгорания в прежде любимой профессии. И в этих местах текст становится ещё более живым и осязаемым, словно отсматриваешь на особом проекторе яркие впечатления прожитого дня. Ведь с каждым случалось подобное, когда хочется просто идти куда-то без причины, не разбирая дороги, и не думать ни о чём, — на ходу выхватывая случайные картины городского вида и не обращая особого внимания на то, как кусает обледенелый холод за лицо. Идти, не думая ни о чём, кроме факта самой прогулки. Этим глубоким настроением, с густым замесом плотного психодела пропитан весь текст по задумке автора. Визионерство Желязны по моим индивидуальным ощущениям достигло в этом романе своего авторского апогея. Его метафоры, умело зашитые в канву произведения, не столько дают объективную подложку жанра фэнтези, сколько отображают суть глубины самого автора. Этот текст местами очень хрупкий и написан на краешке мечтательной артистической души и оригинальной фантазии самого Желязны.

И да, в "Творце снов" он среди прочего в контексте выбранного жанра рисует замысловатую картину нашего будущего. Человечество будет покрывать огромные расстояния с помощью огромной магистрали и настроенных на режим автопилота быстроходных каров.

"Слепая спираль"… Это одно название для множества мест, мимо которых проезжает машина с автоуправлением. Пронестись по стране в надежных руках невидимого шофера, с затемненными окнами, в кромешной ночи, под высоким небом; лететь, атакуя дорогу, проложенную под похожими на четырех призраков пилонами; начать со стартовой черты и закончить в том же месте, так и не узнав, куда вы ехали и где были — это, вероятно, возбуждает чувство индивидуальности в самом холодном черепе, дает познание себя через добродетель отстранения от всего, кроме чувства движения, потому что движение сквозь тьму есть высшая абстракция самой жизни — по крайней мере, так сказал один из главных комедиантов, и все смеялись.

Его "Слепая спираль" — это не только маршрут и направление передвижения каров в разнообразных сюрах романа. Это метафора движения через "шлюзы" тьмы — красивое, мягкое и пластичное погружение в глубины нейроморфологии. И это нервные импульсы самого автора, ощупывающие текст и пространство в нём, — сначала робко и наугад; а потом всё плотнее и смелее смыкая круг реальности и вымысла.

Удивительным образом Желязны удалось вплести в канву своего роскошного эклектичного текста ещё одного значимого героя.

Интересную ключевую роль на богатых метафорах Желязны отдал мутированной овчарке Элины Шэлотт. Это очень странный персонаж, созданный на грани патетики нестандартного воображения автора в контексте германо-скандинавских легенд. По сюжету романа этот пёс является олицетворением искреннего обожания своей хозяйки, которая по воле судьбы не может обойтись без его помощи и поддержки. Зигмунд в "Творце снов" — не только поводырь для слепого. А среди прочего этот персонаж — непосредственный участник кошмарных деструктивных сновидений самого Рэндера. Словно ревность единственно верного сердца мисс Шэлотт особым образом кромсает сердце самого доктора. Желязны искусно вплетает легенду скандинавов о волке Фенрире — символе величия, мощи и бессмертия. И по принципу хтонического зла этот зверь отсекает для Рэндера все возможные попытки для своего спасения и бегства из западни его оригинальных фантазий.

И коль скоро придёт главное разочарование в сердце конструктора по поводу ещё одной неудачи всей своей жизни, — именно в этот момент сам текст словно станет тяжёлым и скомканным. И сам читатель, сильно путаясь в сюжетной канве, полетит за главным персонажем Конструктора в бездны подсознания на грани сна, реальности и вымысла.

___________________

Можно кинуть щедрой и умной рукой на небо пять лун, расцветить его замысловатым свечением полыхающих восходов и закатов, заставить всё вокруг петь, плескаться, цвести и шелестеть осенней листвой…

Но нельзя просто так на перестройке нейронных связей и сенсорах ощущений заставить другого отказаться от своей мечты. В случае Элины Шэлотт — от потребности видеть мир в полнокровном цвете и множестве оттенков чувственных полутонов. Отобрать мечту и любовь — а в данном случае и к Конструктору в том числе — используя стройный алгоритм выверенных действий невозможно. Это знал наверняка Желязны, в качестве мегаталантливого автора, щедро раскидав по тексту жемчужной россыпью множественные аллюзии и намёки захлёстывающего интимного чувства. И с этой неразрешимой задачей столкнулся Рэндер — изначально холодный амбициозный аналитик — взволновать которого, увы, не составило особого труда. Прежде чем он ошибся в своих расчётах и стройном алгоритме, он понял что ввязался в удивительную авантюру, в которой не будет ни выигравших, ни проигравших...

Никого не жаль в этом размашисто красивом фэнтезийном экшне, — той жалостью, в контексте которой обычно, невнятно пожимая плечами, вздыхают невпопад. Всё имеет свою цену. Вселенная всегда делает свои ставки и берёт реванш за слишком большую самонадеянность и пристрастие. Пристрастие чувствовать чужую радость и чужую боль. За красоту надо платить, — платить за живость чужих сновидений и собственных оригинальных фэнтензийных виражей и вывертов. Вторжение в тайные лазейки познавательного опыта порой принимает гротесковую форму полного фиаско. Во всём нужна мера и понимание причин своих действий.

Во всём, — но только не в случае с художественным замыслом и цельностью этого романа. Желязны здесь как автор и стилист безупречен; как рассказчик и фантаст замысловат; как носитель трансцендентного и запредельного наркотически притягателен. Безукоризненно стилизованная вещь — чистая, звонкая, оригинальная, написанная на грани абсурда, патетики и философии.

PS Мы не знаем, кем являемся до тех пор, пока не услышим себя самих, рассказывающих историю своей жизни тому, кому доверяем.

Бесполезные усилия в постоянных попытках продлить по инерции статичной привычки сломанные отношения. Бессильная злоба от ощущения безуспешности своих действий. Не состоявшаяся ревизия межличностных отношений, которая напластовывает одну проблему на другую, превращая каждый прожитый день в подобие не выученного урока, который, так или иначе, каждому придётся "зубрить" самому.

Как бы то ни было, на страницах этой монографии Фромм попробует научить своего читателя разбираться со своими духовными проблемами от первого лица. И он талантливо затронет ту тему, которую не трогал лишь ленивый. Однако именно этот психоаналитик выведет её на такую диагональ авторских рассуждений, сводя частное и общее в одно целое — до него так подробно и глубоко природу любви мало кто разбирал.

Ко всему прочему Фромм показал взаимосвязь процессов, протекающих в обществе, и формирование отдельного человека. Этот автор прекрасно владеет методом дедукции / индукции. И на протяжении всей монографии он поясняет, как включаются эти механизмы от частного к общему; от личного к социальному; от не решённых внутренних проблем одного человека к трагедии целой нации.

Ну, а тем, кто принял порядок

передовиц,

Чёт-нечет отмеряет срок.

В экзерсисах анабиоза

лица без лиц

Пакуют головы в песок.

Культ сильной личности, безумство, сумасшествие и мания величия заявили о себе ещё в начале прежнего века на взлёте фашизма и различных его проявлений в пламенных речах нового мышления. Цепная реакция дискретного образа мысли порождает экстремизм в самых параноидальных формах его воплощения.

Порой мы не даём себе труда о чём-то подумать прежде, чем реализуем гибельное по своей сути поклонение определённому культу, идее или лидеру. Большинством, так или иначе, движет социальный фактор: чтобы чувствовать себя востребованным, нужно непременно быть обласканным позицией внешнего мира, какая бы радикальная и абсурдная она не была.

Что касается деструктивного влияния дискретов (или дигиталов / от англ. digital) на целые иерархии и структуры социального взаимодействия нужно отметить следующее.

В 90х прежнего века Запад столкнулся с серьёзной проблемой необходимой защиты своего ментального продукта в интернете. К нам ущербная волна хейтерства докатилась к нулевым и десятым — по причине более позднего знакомства с электронными изданиями и жизнью в сети непосредственно. Так или иначе, но предпосылки этого явления заложили в 50х неофрейдисты, которые на базе своих умозаключений уже тогда озвучили тенденции XXl века.

Сознательная и бессознательная деятельность индивида порой формирует рефлексию стадного образа мышления и ощущение собственной неполноценности, если бурная жизнь социума протекает без его вовлечения в постоянный оборот всё новых "истин" и открытий. Увы, зачастую эти открытия носят характер печального разочарования. И Эрих Фромм именно из тех мыслителей, который предлагает сделать в первую очередь главное глубокое открытие внутри себя непосредственно. Ведь цельной личности не нужно внимание толпы. Она самодостаточна по умолчанию.

Механизмы подобной сборки зрелого человека великолепно отразил в своих работах Карл Густав Юнг, назвав этот процесс обретением самости. И среди прочих аналитиков гумманистического подхода в психологии 50х годов прежнего века Роберто Ассаджиоли предложил термин центрации личности. Виктор Франкл зарегламентировал от себя искусство логотерапии. Определения разнятся — суть примерно одинаковая.

Так что же такое: уметь любить себя и другого человека?

Безусловно, любовь — это личное переживание, которое каждый может ощутить только сам и только на своём эмпирическом опыте. Это понятие (умение) нет смысла тиражировать на уровне обучения масс "всему и сразу". И здесь не может быть универсальных практик, на самом деле обесценивающих суть истинного глубокого чувства.

Задача автора этой монографии как раз в другом. На языке аналитики Фромм объяснит своему читателю, что любовь — это не чудесная забава, мимолётное увлечение или занятное хобби; а каждодневный вдумчивый и созерцательный труд. Если мы говорим о гармоничном взаимодействии с самим собой и внешним миром, то подразумеваем по умолчанию способность к уважению, любви и вере.

Постоянно вслушиваясь в чувства и потребности другого человека, каждый в силах продлить и окрылить это чувство, если на то есть личностная мотивация и желание трудиться над самим собой непосредственно. Порой перегружая обоюдную жизнь упрёками, претензиями и обидами, мы часто не можем понять — дело прежде всего в нас самих и тех проекциях, которые мы накладываем на другого человека, не видя его истинной сути. Можно постоянно менять партнёров по мере заключения следующих браков (супружеских обязательств). Но глубокая суть этого вопроса состоит в том, — не переработав вовремя свои комплексы и страхи, мы словно под трафарет проживём всё те же болезненные и конфликтные сценарии из прежних паттернов поведения. И здесь можно предположить в аспекте умозаключений этой монографии следующее: наши заветные желания зачастую не сбываются по той причине, что мы неверно интерпретируем реальность.

По словам Фромма любовь — это определенная дисциплина и сосредоточенная внимательность на всей жизни в целом. И ведь очевиден тот факт, что наша современная культура неизбежно ведёт в своём хаотичном потоке к рассредоточенности и беспорядочному образу жизни.

Мы делаем много вещей сразу, часто на ходу и невпопад: читаем, слушаем, говорим, курим, едим и пьём. В каждодневной суете жадно поглощаем все подряд и без разбора: книги, напитки и знания. И порой совсем не задумываемся о том, что количество наспех прочитанной литературы совершенно не равно уровню необходимой осознанности.

Очень сложно отрицать очевидное отсутствие подобного созерцания, если вспомнить, как трудно нам оставаться наедине с собой, не отвлекаясь ни на что, кроме собственных мыслей.

А в контексте всего вышесказанного (как бы парадоксально это на первый взгляд не звучало): если мы не умеем слышать себя, как же тогда можно понять и услышать другого? И если мы держим возле себя человека только лишь от страха своего потенциального одиночества — Любовь ли это в самом деле?..

Научиться отличать свои потребности от регламентированных штампов социума — это по версии Фромма одна из ступеней к овладению этим искусством для тех, кто хочет попробовать подняться выше привычных паттернов поведения и задержаться на этой "площадке" подольше. Стоит ли в качестве риторического вопроса говорить о том, что на овладение этими навыками уходит вся жизнь.

Мы ведь часто говорим штампами, мыслим штампами и живём штампами. Копируем и отзеркаливаем действие толпы, принимая мнение нарочито кричащего радикала за эталон демократии, не в силах отслоить из этого потока информации банальное хамство. И да, нужно отдельно заметить, что талант Эриха Фромма состоит среди прочего в том, что в своих монографиях он предсказал тенденцию "узколобого" дискретного мышления, которое в сети в настоящее время принимает уродливую форму троллинга и хейтерства.

Фромм в этой монографии великолепно заигрывает сразу с тремя холиварными темами. Секс, политика и религия — значимые составляющие его монографии "Искусство любить".

Среди прочего автор искусно нанизывает свои мысли и гипотезы попеременно на суть западной демократии и на тоталитарные системы в контексте попранной индивидуальности.

Все покупается, продаётся и выгодно выменивается на значимых вторичных выгодах от любого взаимодействия с внешним миром.

Внутренние межличностные коммуникации обрастают толстым слоем статичной привычки.

Потребность в любви зачастую определяется лаконичным тезисом: хочу быть любимым; а не хочу научиться любить. И всё это составляет узнаваемый закостенелый цинизм, ловко подогнанный под суть современных запросов / иерархию наших ценностей / пирамиду современных потребностей.

цитата

Большинство людей даже не осознают своей потребности в покорности. Они пребывают в иллюзии, что следуют собственным взглядам и склонностям, что они индивидуальны, что они приходят к своим мнениям в результате собственного размышления — и что попросту так уж случайно оказалось, что их взгляды схожи с взглядами большинства. Общее согласие служит доказательством правильности «их» взглядов. Поскольку все же существует потребность чувствовать некоторую индивидуальность, такая потребность удовлетворяется при помощи незначительных отличий: инициалы на сумке или свитере, табличка с именем банковского кассира, принадлежность к демократической или, напротив, к республиканской партии, к клубу Элкс, а не к клубу Шрайнерс становятся выражением индивидуальных отличий. Навязываемое рекламой клише «вот нечто необыкновенное» обращено к этой жалкой потребности в отличии, тогда как в действительности отличий почти нет.

Фромм на свой лад — и делает он это довольно иронично — обыгрывает идею нашего равенства в контексте психофизического единства. А оно адекватно в ключе того, что все мы уникальные. И словно мозаика разноцветных фрагментов по принципу фрактальной геометрии все наши структуры встроены в плотную ткань бытия. Каждый ведь сам по себе космос и малая его частичка. То есть имея оригинальные способности и потребности, мы равные в своей полезной значимости.

Однако это понятие постепенно оказалось искаженным и опошлённым в ключе индустриального общества потребителей, где равенство автоматов определяет суть развития современного социума. И здесь среди прочих вопросов на повестке дня самый актуальный: наше так называемое движение вперёд — это и есть очередной виток этого отлаженного механизма? А наш так называемый бег по кругу — это и есть деструктив общества, увязанный на пороки каждого конкретного индивида.

Суетность, поспешность и успешность – вот главные козыри современного мира. И здесь отчетливо проступает еще один культ и фетиш мегаскоростной эпохи: любовь для сексуального наслаждения (базового удовлетворения первичных потребностей), концепт которой в начале прошлого столетия в ключе инстинктивных потребностей смело «растиражировал» Зигмунд Фрейд. Известного австрийского аналитика позиционируют как материалиста: он считал, что основу для всех психических феноменов и потрясений составляют не реализованные физиологические потребности.

Фромм в своём исследовании природы человеческих страхов и потрясений пошёл дальше: от общему к частному он показал в этой монографии давление социума на формирование ущербных амбиций, а также проявление нездоровой конкуренции, ревности и зависти конкретного индивида.

По словам этого представителя Франкфуртской школы психоанализа жить по лекалу социума — это тупик и замкнутая "сама на себя" изолированная система.

Фанатичный передоз эротических влечений, который легко и доступно предлагает внешний мир в качестве якобы удачного избавления от прежних стереотипов, ведёт на самом деле к определённому эмоциональному торможению и фригидности. Фромм в качестве взвешенного автора размывает границы фрейдистской теории: по Фрейду разницы между иррациональным влечением и зрелым чувством не существует.

Подобный концепт увязать все потрясения на потребности физиологии — всего лишь прототип счастья. Поскольку эротика, поставленная в центр жизненных ценностей и безусловных ориентиров — это на самом деле прямой путь к депрессии и моральной неудовлетворённости.

Суть проявления любви как очевидной истины глубоких отношений и целостности человека состоит именно в том, чтобы не растратить и не распылить бесцельно свою физическую и духовную энергию на многих. А суметь в безусловном слиянии и единении "постичь тайну" другого и максимально далеко зайти в его границы, не поломав уникальность близкого человека.

Здесь по моим личным ощущениям слышны аллюзии бессмертного крылатого высказывания Рэя Брэдбери: "Любовь — это когда кто-то может вернуть человеку самого себя".

Вне всякого сомнения практика искусства Любви требует практики Веры. Фромм в этой монографии рассматривает понятие веры со всех возможных сторон и составляющих.

Вера в себя как адекватное признание своей аутентичности и уникальности данных от природы способностей. Вера в любимого человека как ощущение его целостной надёжности, когда ты доверяешь ему также глубоко, как доверяют азиаты Пространству. И, наконец, вера в Бога как способность к созидательной эмоциональной и интеллектуальной деятельности, в контексте которой рождаются самые смелые открытия и шедевры мирового искусства.

И это одна из самых сильных глав монографии в сегменте психоанализа об истинной природе любви к Богу. Фромм рассматривает понятие Бога как биологической сущности Вселенной, а не как предмет языческого поклонения и методичного исполнения ортодоксальных догм.

В начале этой главы автор хладнокровен, беспристрастен и циничен в освещении вопроса современной веры, которая постепенно скатилась до тривиального подражания очередного модного бренда — будь то навязчивая эзотерика или очередное погружение европейского ума в глубокую мудрость Востока. Зачастую эти усилия смотрятся как позёрство и подражательство без чёткой мотивации индивида — зачем ему непосредственно нужны новые течения очередной популярной мысли.

Эти концепты в своих трудах рассматривал К. Г. Юнг. И к этой теме мудро обращается Э. Фромм на страницах "Искусства любить".

цитата

Религия приравнивается к самовнушению и психотерапии в деле помощи человеку в его деловой деятельности. В 20-х годах еще никто не взывал к богу, чтобы "усовершенствовать свою личность" . Бестселлер 1938 г. "Как находить друзей и влиять на людей" Дайла Карнеги ограничился исключительно светским уровнем. Функция книги Карнеги в то время была той же, что и функция нашего величайшего сегодняшнего бестселлера "Сила позитивного мышления" Рэвэрэнда Пила. В этой религиозной книге даже не ставится вопрос, находится ли доминирующая ныне заинтересованность в успехе в согласии с духом монотеистической религии. Напротив, эта высшая цель не подвергается сомнению, а вера и молитва рекомендуются как средства увеличить собственную способность в достижении удачи. Так же как современные психиатры пекутся о счастье трудящихся, чтобы привлечь клиентуру, так некоторые священники пекутся о любви к богу, чтобы самим оказаться более удачливыми. "Сделай бога своим партнёром" — это скорее значит сделай бога своим партнёром в бизнесе, чем воссоединись с ним в любви, справедливости и истине. Так как братская любовь заменена безличной ярмаркой, то бог превратился в далёкого Генерального директора акционерного общества Вселенной: ты знаешь, что он есть, что он руководит предприятием (хотя, вероятно, оно также могло бы управляться и без него), ты никогда не увидишь его, но ты признаешь его руководство, делая то, что тебе надлежит.

Ближе к финалу Фромм теплеет, постепенно переходя на язык доступного и понятного изложения непреложных истин и значимых нравственных основ.

цитата

Чтобы верить, нужна отвага, способность идти на риск, готовность принять даже муки и разочарование. Кто дорожит безопасностью и спокойствием, как первостепенными условиями жизни, тот не может верить. Кто ушел в глухую оборону, где средствами безопасности служат дистанция и собственность, тот сам делает себя узником. Чтобы быть любимым и любить, необходима отвага, отвага считать определенные ценности достойными высшего внимания, а также отвага ради этих ценностей ставить на карту все.

Придерживаться собственных суждений о человеке, даже если общественное мнение или какие-то непредвиденные факты, казалось бы, противоречат этому суждению; придерживаться собственных убеждений, даже если они непопулярны, — все это требует веры и отваги. Принимать трудности, поражения и горести жизни как испытания, из которых мы выходим более сильными, а не как несправедливую кару, которая не должна была постигнуть нас, — это тоже требует веры и отваги.

Любить значит довериться, отдаться полностью в надежде, что твоя любовь возбудит любовь в любимом человеке. Любовь это акт веры, и кто имеет мало веры, тот имеет и мало любви. Что можно еще сказать о практике веры? Вероятно, кто-то другой и может, и если б я был поэтом или проповедником, я тоже попытался бы. Но так как я ни поэт, ни проповедник, я не могу и пытаться более говорить о практике веры, хотя я надеюсь, что тот, кто действительно хочет, может научиться верить, как ребенок учится ходить.

Ну вот, собственно, и все ключевые вопросы этой монографии.

Из всего вышесказанного еще раз хочет сделать значимый акцент. Любви как абстракции, мифа и непостижимой фата-морганы не существует. Эти концепты отлично приживаются в сегменте художественной литературы — аналитики рассуждают иначе.

Существует Акт любви. Он и составляет процесс самообновления и целостности личности. Природа любви, как бы странно это не звучало, всегда материальна. Это поступки, мотивации, творческое созидание и многообразие вдохновенных порывов, воплощённых в материальное посвящение любимому человеку. Любовь на протяжении многих веков генерирует всплески творческих идей в качестве великолепного материала классиков, которые оставляют после себя бессмертное наследие картин, скульптур, архитектуры и различных воплощений своих импульсов. Техника без вдохновения со временем превращается в унылую статику предсказуемых форм. И если глубоко задуматься — творчество без любви невозможно в принципе.

В качестве завершения ёмко подытожу.

Эрих Фромм сильный, разноплановый и одновременно доступный в своём авторском изложении аналитик. Все его высказывания логически взвешены, безупречно выстроены и актуальны по сей день.

Система изложения автора точна, стабильна и педантична. Безусловно, Фромм включен в учебную программу на уровне необходимых рекомендаций в определённых вузах и профильных учреждениях. И читать подобную литературу наверное сложновато, если не владеть при этом хотя бы азами психологии. Но в любом случае это не "учебка" в том строгом сегменте, в котором писал свои труды тот же Фрейд.

"Искусство любить" — это скорее раздел научно-популярной литературы, ориентированной именно на массового читателя. Да, безусловно, текст пестрит такими терминами как предикаты, фрустрация, сублимация, субстрат, нарциссизм, теистическая религия и др. Но учитывая то, что данная терминология уже давно востребована в разных областях и знаниях, эта монография по умолчанию ориентирована на широкий круг читателя.

Книги Эриха Фромма вышли в 2018м серией "Эксклюзивная классика" в формате pocket book, удобном для любимой и настольной литературы. Безусловно, "Искусство любить" — базовая и краеугольная работа этого немецкого аналитика.

И здесь не лишним будет заметить, что Эрих Фромм в своих монографиях отчасти "страдает" самоповторами. Многие его цитаты и тезисы перекликаются между разными главами и смежными понятиями. То есть начинать знакомство с этим автором можно абсолютно с любой книги.

И в определённом смысле не менее знаменитые монографии Фромма "Бегство от свободы" (Die Furcht vor der Freiheit / 1941), "Человек для себя" (Man for himself / 1947), "Иметь или быть" (Haben oder Sein / 1976) гармонично дополняют друг друга. А каждая из них одновременно является цельным и самостоятельным произведением. Примечательно, что "Бегство от свободы" написана на мощном нерве того автора, который утверждает, что больная структура личности в постоянном стремлении к свободе будет лишь осуществлять тотальное разрушение — себя непосредственно и внешнего мира, который не принимает такого индивида. Мне почему-то совершенно неожиданно пришла на ум аллюзия Джокера, которого в современном кинематографе обыгрывают с глубокими психологизмами драмы этого персонажа и трагедии того социума, который находится под влиянием подобной харизматичной личности.

____________________________

Фромм очень интересный, эрудированный и прозорливый автор. Он классик в полном значении этого определения.

Что касается дифференцированной оценки этой монографии "Искусство любить", здесь у меня чёткая золотая десятка. Причем проверенная временем проба, потому что каждый раз в очередном прочтении находишь для себя важные вещи для необходимой рефлексии и внутренней калибровки случившихся ситуаций.

Хотя, безусловно, в Искусстве Любви нет и быть не может универсальных советов или статичных справочников для обучения.

Каждый на этом пути идёт своей дорогой и у каждого будет список своих трудностей, работа над ошибками которых зачастую распределена на протяжении всей жизни.

В любом случае мои искренние рекомендации для тех, кто готов работать над собой и для тех, кто не боится взглянуть на свой внутренний мир хладнокровно и беспристрастно.

А эта самая экспрессия горячей лавой рваных текстов и великолепных примочек Кинчева разлилась в душе и заполнила собой всё внутри буквально с первой композиции "Шабаша".

Именно тогда на подсознании произошёл удивительно слаженный щелчок, словно клацнул какой-то спусковой механизм триггера вечно беспокойной души, и вдруг в полсекунды стало ясно: Я абсолютно взрослый человек со своими плюсами и минусами взросления. Но взрослый и самостоятельно принимающий решения, — с правом на адекватный выбор пусть даже не оформившегося до конца подростка.

И нужно ли говорить, что к таким, как Кинчев, буквально прирастаешь душой. И нужно ли акцентировать то, что в этой жизни нет места случайностям…

За первой пластинкой была череда отвязного драйва на концертных площадках этого фронтмена, где на плотной модуляции офигенно красивого голоса в искреннем обожании публики, скандирующей выход Кинчева на сцену, он всегда с ироничным драйвом раскатисто приветствовал: Аааа-ллл-и-са!

Мы вместе! — на тысячи голосов орала истеричная толпа фанов, влюбленная в него каждым фибром своей преданной души.

У Кинчева не только талант написания глубоких текстов. У него редкая подача демонстративного театрала, который так любит сцену и свою "Алису", что дарит себя стократно в каждом выступлении миллионам своих фанов. За эту искренность и широту его души в сущности и обожают "Алису".

И точно так же как в своё время многие лечились Высоцким — позже выросло иное поколение рокеров, которые стали на свой лад латать дыры в душе своему преданному и настежь открытому слушателю. Для многих рождение "Алисы" было как глубокий глоток того воздуха, пульсирующего откровениями Кинчева, в котором можно растворяться, напитываясь его брутальной энергетикой, бесконечно.

Здесь не лишним будет сказать, что Шабаш в концепте заглавия представляет собой талантливо и с душой сложенный перевёртыш СашБаш — все песни этого альбома посвящены памяти трагически рано ушедшего Александра Башлачева, которого очень любил и ценил Кинчев во времена их буйной молодости.

"Шабаш" — одна из самых любимых вещей для Армии "Алисы", накачанная сакральными импульсами культового фронтмена до предела.

Кинчев в своих интервью никогда не скрывал, как сильно на него повлиял Башлачев в своей импульсивной манере написания сложной поэтики. И алисовский "Шабаш" написан на таком классном микшере усиления смыслов — словно до сих пор горит и плавится небо, под которым "Алиса" долгие годы давала свои концерты на многомиллионных стадионах. И в концертной подаче этой песни такая глубокая самоотдача и ядерная энергетика самого фронтмена — всякий раз стынет кровь от того, как распахнутый настежь Кинчев отдает своё огромное сердце другому, аскетично его полосуя и отпуская на все четыре стороны.

Что касается концертной "Алисы" — она по-прежнему держит отличный тонус и плотный график туров. В 2018 году вместо Игоря Романова в "Алису" приходит не менее одарённый Павел Зелицкий, один из лучших отечественных соло гитаристов. И это один из самых удачных "дивидендов" в концертную деятельность "Алисы". Зелицкий виртуозно держит на себе практически весь концертный репертуар. В юбилейном туре "Алиса 35 лет" Кинчев, разменявший уже шестой десяток, в самых значимых местах мудро "прячется" за яркими фрагментами игры Зелицкого. Во многих интервью он с отеческой любовью броско кидает от себя следующее:

Пашка — это находка, уникальный гитарист! При этом еще и трудоголик. Он действительно заставил нас всех опять получать удовольствие от репетиций, а это дорогого стоит.

Павел не просто виртуоз и мастер потрясающих оригинальных соло. Он играет на таком бешеном разрыве и на таком мощном предоргазмическом состоянии, когда буквально вылетаешь в Космос, сливаясь со всем живым и сущим.

И да, к такой плотной подаче "Алисы" нужно иметь особый иммунитет.

И да, у многих фанов он накачан годами.

Ведь в данном случае имеешь дело с особым наркотиком, раздвигающим границы привычного сознания.

Уже в 1996 году сам Кинчев признал этот альбом 1991го лучшей работой "Алисы". Практически каждый свой концерт они открывают именно "Шабашом". Если бы в отечественном роке был сегмент Экзистенциальный хоррор — "Алиса" была в нём открывающей.

И под мрачный протяжный депрессив клавиш Кинчев начинает своё талантливое иносказание.

Ветрам вверяли голову, огню — кресты нательные.

Легко ли быть послушником в приходе ряженых?!

Христос с тобой, Великий каверзник!

Стакан с тобой, Великий трезвенник!

Любовь с тобой, Великий пакостник!

Любовь с тобой!

Любовь!

Шабаш

Солнце с рассвета в седле, кони храпят, да жрут удила.

Пламя таится в угле, небу — костры, ветру — зола.

Песни под стон топора, пляшет в огне чертополох.

Жги да гуляй до утра, сей по земле переполох!

Памятью гибель красна, пей мою кровь, пей не прекословь!

Мир тебе воля-весна! Мир да любовь!

Мир да любовь! Мир да любовь!

Жар Бог Шуга

Это лишь начало доброй игры.

Вместо ста избранных

По бурелому ветра понесут

Стаи расхристанных.

Будет потеха, только ты смотри,

Hе проворонь зарю.

Эй, птицы-синицы, снегири да клесты,

Зачинайте заутреннюю!

Есть предположение, что песня группы "Алиса" "Жар Бог Шуга" написана под влиянием творчества лидера группы "Калинов Мост" Дмитрия Ревякина. В общем-то, вполне себе обоснованное предположение, уж очень много элементов славянского язычества Кинчев сюда включил.

Лысые поляны да топи в лесах,

Это шьет по пням весна.

Хей, лихоманка вьюга-пурга,

Что, взяла? Ха! На-ка, выкуси-ка!

Кыш паскуда, черная ночь!

"Созидающая песня", по словам автора. Замечательный погребальный гимн на тему "прощай, зима – здравствуй, тепло!". В ней – Бог и чёрт, боль и любовь, сила и неистовство, воинственность и милосердие. Соединение древнерусского фольклора и современной рок-культуры, попытка создать на почве лучших мировых образцов хард-рока нечто самобытное и жизнестойкое в здешних неласковых реалиях. Это – русский рок как он есть, его гордость и слава. Нерушимый обелиск. Живая нить. Пульсирующий мост от поколения к поколению.

Дрянь твое дело, дедушка-снег,

Почернел да скукожился.

Жги! Жги красное! Жги меня! Жги!

Жги, что бы ожил я!

Приметы того времени, когда создавалась песня, все равно просматриваются даже сквозь камуфляж языческой мистики. Время, когда сломалась одна конструкция и на ее основе зарождалась новая. Когда на руинах мертвой страны так горячо и страстно хотелось ее воскресения, начала новой жизни. И предчувствие того, что путь этот не будет легким, он будет залит кровью и наполнен болью.

Че, братушки, лютые псы,

Изголодалися?

По красной кровушке на сочной траве,

Истосковалися?

Че уставился, лысый козел,

Зенки-полтинники!

Чуешь, как в масло, в горло вошли

Клыки собутыльника?

Все будет впереди и снова вернется время смерти, но это потом, mellonta tauta, а пока что можно задрать голову к небу и прореветь в первые лучи весеннего света:

Ну, как тебе оттепель, царь-государь?

Не душно под солнышком?

Али уж хлебнул государь,

Вольницы-волюшки?

Че, скосорылился, али не рад?

Ты ж сам потакал огню.

Эй, птицы-синицы, снегири да клесты,

Зачинайте заутреннюю!

Жизнь и Смерть, Старое и Новое, вечный праздник встреч и прощаний, День и Ночь, Свет и Тьма сплетаются единым гадючьим узлом и трещит Мироздание, и воют космические ветра, когда на землю приходит Весна. Так начнем же наш праздник и пусть небесам станет тошно!

Бес паники

Во вступлении к песне "Бес паники" Константин Кинчев произнес: "Всем тем, кто отдал свои души ветру, кто знает, что такое любовь, но и умеет ненавидеть, „Алиса“ дарит свой огонь! Грейтесь, пока мы в силе! Да не коснётся вас своей поганой метлой танцующий бес паники". Эта одна из самых старых песен Константина Кинчева на этом альбоме, написанная ещё осенью 1986 года в Москве, не входит больше ни в один официальный релиз группы.

Пламенная вступительная речь и мощная, напористая – как в плане музыки, так и текста, одна из сильнейших песен альбома.

Факела, факела

В нашу честь.

На крыле ангела

Вспыхнула жесть.

Голоса вторили,

Ветер пел.

Долго ли, коротко ли,

Бес дробил передел.

Часто на нашем жизненном пути выпадают такие дни, когда нам кажется, что хуже уже не будет. И нет такой дороги, что способна привести нас хоть к чему-то. Когда стены смыкаются кольцом и давит атмосфера, когда хочется выть от отчаяния и смутным призраком в сумерках души тебе мерещится Он — Великий Бог Пан.

Его появление сопровождается паникой, когда хочется бежать сломя голову, ничего не видя вокруг, сшибая на пути все, что под ноги подвернется, чтобы раненым зверем заползти в нору. А там либо сдохнуть, либо, зализав раны, выйти на свет обновленным и готовым к новому дню.

Встань к стене,

Сделай шаг,

Видишь пепел?

А?

Это танцует бес, бес, бес!

Бес Паники, Бес Паники!

Счастлив тот, у кого есть кто-то рядом, на кого можно опереться, кому можно прошептать свою боль, освободиться от ужаса, разрывающего сердце и прогнать прочь подступающий призрак Пана. Великого сожаления достоин тот, кто встречает Великого Бога в гордом одиночестве, ведь так легко сломаться даже сильному, когда он заглядывает в Его глаза и слушает его тихое предательское нашептывание. Гибкий тростник сгибается под ветром, могучий дуб ветер ломает…

Ветер головы сыпал,

Как серебро.

И гуляла метла

По телам, по телам.

Ух, потеха была

Факелам, факелам.

В наше время этот бес орудует своей метлой особенно усердно и кто знает, к чему это может привести. Нельзя сдаваться, нельзя поддаваться этому приступу паники.

Лодка

Долгое время уникальный в своей харизме Кинчев был авторитарен. И практически весь репертуар текстов "Алисы" тянул сам. Однако периодически на волне своей особой рефлексии он любил работать с текстами других авторов. На манер того, как классно "Алиса" адаптировала "Ямщика" Высоцкого и "Спокойную ночь" Цоя — к этому альбому изящно пришвартовалась "Лодка" китайского поэта Су Ши в переводе И. Голубева. Великолепная вещь — нежная, глубокая, задумчивая. "Лодка" всегда исполняется Кинчевым на излёте алисовской души. И она "по самые борта" наполнена непривычным для них софтом психодела азиатов: Я в пути, и нет у меня никаких тревог и забот. Одинокая лодка моя, рассекая волну, плывёт…

Моё поколение

Поскольку политика в то время ценилась больше всего, ради заветного разрешения Кинчев пошёл на чисто лисью хитрость, посвятив "Моё поколение" жертвам событий 13 мая в Филадельфии (по сообщению прессы, полиция тогда взорвала гранату в одном из городских гетто, что повлекло за собой гибель нескольких человек).

Ну, с десятком-другим мертвых афроамериканцев не поспоришь, поэтому комиссия, скрипя вставными челюстями, с неохотой-таки согласилась и композиция пошла в дело.

Две тысячи тринадцатых лун

отдано нелепой игре,

Но свет ушедшей звезды

всё ещё свет.

Тебе так трудно поверить –

твой путь от этой стены к этой стене.

Внимательно слушая песню, понимаешь, что для того, чтобы ее исполнить, необходимо быть сверхчеловеком, поскольку обычному homo sapiens ее исполнить в канонической версии попросту не под силу. Дело в том, что сильные доли здесь выставлены в местах, где у вокалиста кончается дыхание. Словно Высшие Силы Вселенной говорят с простым смертным, ведь им, как известно, дыхание не требуется.

Впрочем, склейки вокала Кинчева также можно заметить, если внимательно слушать. Лицедейство — вещь обоюдоострая. Попробуйте даже не спеть эту пронзительную вещь, просто продышать, и вы осознаете свое несовершенство. А ведь Познание и начинается с осознания своего несовершенства, говорил и старый мудрый учитель Кун.

Отвечая на вопрос о том, кого он считает типичным представителем своего поколения, Константин Кинчев отвечал: каждого, с кем ему довелось жить в одной время на Земле. В конечном итоге, все мы всего лишь пленники Пространства-Времени, которые Силы Мироздания по неведомой нам прихоти определили Сюда и Сейчас. Кричи не кричи, хоть бейся головой о стену, но этого простого факта никому не под силу изменить.

Что ж, будем играть теми картами крапленой колоды, которые сдала нам Судьба. Даже отлично понимая, что в итоге крупье все равно получит свое, мы продолжаем играть и сражаться, драться за жизнь до последнего вздоха.

Моё поколение молчит по углам,

Моё поколение не смеет петь,

Моё поколение чувствует боль,

Но снова ставит себя под плеть.

Самый великий подвиг для смертного — даже умирая, даже навеки оставляя эту землю, все равно упрямо стиснуть зубы и отчаянно шептать: "Врешь, не возьмешь, я пока еще жив!". Когда больше ничего не остается, всегда нужно отважно сделать последний шаг...

Ко мне

Здесь у меня просто посыпались все знакомые буквы с клавиатуры... И я не знаю, что сказать, честное слово... Кроме того, что я влюбилась в "Алису" когда-то давным-давно именно с этой композиции. До сих пор помню эти первые впечатления: как оборвалась что-то внутри и как что-то гулкое ударило под самые рёбра на тех словах, где Кинчев на плотной модуляции своей луженой глотки закричал: "Ко мне!"

Это какой-то запредел именно неповторимой Кинчевской бешеной энергетики и оригинальной подачи культового рокера — нервной, брутальной, психоделичной и одновременно очень мягкой и артистичной. И хотя много лет прошло со времён «старенького» Кинчева (первый раз я услышала от "Алисы эту песню на дебютной "Энергии" / LP 1988), всё равно по-прежнему с приятной болью в сердце врезается их рваное и гранжевое: Иди ко мне, если случится ночь, мы не станем пить чай. Иди ко мне, я объясню тебе смысл слова "прощай". Иди ко мне, если выпадет снег, ты ляжешь чуть раньше меня. Иди ко мне, слышишь? Это говорю тебе я. Ко мне!

Стерх

Классно стилизованный образчик отечественного фолк-рока. И тот показательный случай, когда эти стихи можно читать просто с бумаги и успеть насладиться их неповторимым импульсом. Да хоть выверни их словами "наизнанку" — они прекрасны. И среди прочего строки "Стерха" великолепно оттеняют все самые глубокие переживания любого человека, который хоть однажды берет на себя ответственность задуматься о смысле жизни. "Стерх" выйдет прежде у "Алисы" в "Шестом лесничем" / 1989. И позже в эклектике "Шабаша" он лёг на крыло просто изумительно красиво.

Где молчанье подобно топоту табуна, а под копытами — воля,

Где закат высекает позолоченный мост между небом и болью,

Где пророки беспечны и легковерны, как зеркала,

Где сортир почитают за храм, — там иду я.

Я поднимаю глаза, я смотрю наверх.

Моя песня — раненный стерх.

Я поднимаю глаза…

Ветер водит хоровод

Холодная ярость Кинчева здесь оправдана в полной мере этого глубокого текста и классной подачи исполнения. Из толщи недр вечно загнанного мрачного Ид вырывается наружу глубокая экзистенция "Алисы" о том, что Сон не схоронил, а крест не спас тех, кто прожил в стороне.

Рвутся связки модуляции Кинчева. Рвется пополам душа "Алисы". Это необходимые компоненты их творчества. И эта композиция — песня назидания, созданная с размахом славянского полёта души любого, кто выбирает сложный путь принятия личной ответственности на восприятии опыта этой жизни.

Ну а тех, кто встал глазами к огню,

Кто рискнул остаться собой,

Кто пошел войной на войну,

По Земле веду за собой.

По земле, где в почете пни,

Где мошна забрюхатела мздой.

Где тоской заблеваны дни,

Где любовь торгует п****й.

Там, где срам верой наречен,

А поклёп — правдой-совестью,

Где позор знает что почём,

Где стыд сосет вымя подлости.

Чую гибель

Песня группы "Алиса" "Чую гибель" обычно сопровождается стихотворением про гуляющего лесной стороной Емелю. Все это было написано Константином Кинчевым ещё в августе 1987 года в Адлере. На песню планировалось снять видеоклип, режиссёром которого должен был стать Борис Литвинов, да так и не сложилось.

Кто-то бьётся в поле,

Кто-то – в грязь лицом.

Случай правит пулей,

Ворон – мертвецом.

Посвящено всё это было, судя по всему, Емельяну Пугачёву. Кто же ещё "славит свободу сквозь дыбы изгибы – на радость народу, себе на погибель"? Песня, можно сказать, о войне. А война – это жизнь. Вся наша жизнь – не игра, а война. И тебе выбирать: принять этот бой или попытаться бежать, сломя голову. И поэтому "кто-то бьётся в поле, кто-то – в грязь лицом".

Чую гибель!

Больно вольно дышится!

Чую гибель!

Весело живём.

Чую гибель!

Кровушкой распишемся!

Чую гибель!

Хорошо поём!

Будущее не определено, а уж в наше время тем более. Гнилой ветер, как и много лет назад, доносит до нас смрад близкого кровопролития и каждому придётся рано или поздно решать, на чьей стороне быть и за кого сражаться. Или вообще сбежать и трусливо спрятаться под ближайшим кустом.

Поступь грядущей войны разлита в прозрачном воздухе и тот, кто первым примет огонь на себя лишь откроет шлюзы грядущему кровавому хаосу и далеко на факт, что оставшиеся в живых потом не позавидуют мертвым. Чувство вины за то, что ты остался жив, способно загнать в могилу гораздо вернее вражеской пули и сможешь ли ты потом прожить сразу несколько жизней — за себя и за тех, кто навеки остался на залитых кровью полях сражений, — тоже непростой вопрос.

Братские могилы

Переполнены.

Смерть серпом косила

Буйны головы.

Рваную рубаху

Пулями латай.

Топоры да плаха

По дороге в рай.

Не Сатана здесь правит бал, а Костлявая с косой, что с рачительностью хорошего хозяина осматривает свои владения, разрастающиеся год от года. Страницы всемирной истории залиты горячей дымящейся кровью тех, кто сложил головы во имя бессмысленных целей власть предержащих. И все, что остаётся простым смертным, раз за разом поднимать голову на окровавленное закатом небо и вдыхать усталыми лёгкими остывающий вечерний воздух, чувствуя разлитую в нем близящуюся гибель.

Кости на погосте,

Луч на алтаре,

Страх пылает злостью,

Как звёзды на заре.

Вольная дружина, как и в далёком прошлом, уходит в очередной свой поход, черт его знает, зачем. Должно быть, наша жизнь действительно настолько омерзительна, что, будучи молодым, расстаться с ней в кровавой сече кажется нормальным вариантом. Кто его знает...

Красное на чёрном

Красное и черное… По большому счету это символика самой "Алисы" и ее поклонников…

Цвет сердца, вырванного из груди и лежащего на черной земле, где уже орудуют лопатами могильщики, чтобы навеки спрятать в объятиях милосердной могилы тело казенного героя…

Цвет неба умирающего дня, когда утопающее на горизонте солнце медленно растворяется в тенях подступающей ночи...

Спектр восприятия этой непростой композиции весьма и весьма обширный, фигуры Роршаха отдыхают и нервно курят в сторонке. Сам Кинчев писал, что он специально "оставлял возможность для мысли, оставлял драгоценный камень неогранённым, чтобы каждый смог нарисовать свою грань".

И опять на горизонте сознания каркающим вороном, приносящим несчастье, появляется ницшевский Заратустра, снова и снова танцующего свой странный дикий танец… "Я поверил бы только в такого бога, который бы умел смеяться и танцевать", не так ли говорил это пророк истинной свободы?

Под стон хриплых, задавленных гитар, словно мучительный стон продирается:

Шаг за шагом, босиком по воде,

Времена, что отпущены нам,

Солнцем в праздник, солью в беде,

Души резали напополам.

Чёрное и красное, цвета смерти и возрождения, цвета боли и радостной отваги, снова и снова бросающей отважно вызов миру, чтобы однажды в свой черед стать грязью земной, вернуться в эту извечную черноту, в эту Запредельную Тьму…

Но, черт возьми, зачем вообще тогда жить, если не бросать вызов этой холодной равнодушной Вселенной? Пусть и над нашими могилами споют:

Нас величали черной чумой,

Нечистой силой честили нас,

Когда мы шли, как по передовой,

Под прицелом пристальных глаз

Чёрное и красное… Видимо, и в самом деле, в нашем мире слишком мало белого цвета, чтобы там не стонал Мэрлин Мэнсон, и взять его за основу невозможно…

И уходя во Тьму, пусть нашими последними словами будет:

А на кресте не спекается кровь,

И гвозди так и не смогли заржаветь,

И как эпилог, все та же любовь,

А как пролог, все та же смерть

Всё это рок-н-ролл

Как-то так сложилось к тому времени, что эта песня стала неофициальным гимном всей рок-тусовки, хотя впервые мне довелось ее слушать в эпоху перестройки и гласности, о которых сам Кинчев довольно грубо высказался в песне “Тоталитарный рэп”. А когда Гарик Сукачев запел ЭТО, все мои соученики просто с катушек съехали и крайне редко школьные перемены обходились без того, чтобы какой-то очередной дятелЪ с ломающимся голосом не затягивал “Автобусы и самолеты, // Пароходы и поезда, // Сегодня нас ждёт Камчатка, // Завтра – Алма-Ата”, нещадно фальшивя и заставляя морщиться тех, чей слух был более-менее музыкальным. Стоило кому-то начать прочищать глотку, как мы с приятелями обреченно хватались за голову со словами “Опять они со своим Кинчевым, он им что, за рекламу приплачивает, что ли?”.

Но ко времени моего окончания университета в конце ХХ века как-то незаметно эта вещица исчезла и из репертуара Кинчева, и их набора застольных студенческих песен, окончательно вытесненная нелюбимым мною рэпом.

То ли пресловутая “красная волна” окончательно потеряла статус зловещей инфернальности (нет, ну в самом деле, невозможно всерьез воспринимать коммунистов, которые 70 лет вопили на каждом перекрестке о своем атеизме, отмечающих Пасху!), то ли времена наступили такие, когда старые людоеды уже накушались, а молодые каннибалы еще только оттачивали свой кровососущий аппарат, мне неведомо, но общий посыл песни (Сопротивление Тоталитарному Злу) выглядел какой-то потасканной пыльной античностью.

Как же нам тогда хотелось верить, что все это больше никогда не повторится, и как же нам предстояло круто ошибиться в этом! Как ни странно, сейчас эта композиция вновь обретает злободневность и одно это уже само по себе довольно зловещий признак.

В 1991-м году, когда “пьяный воздух свободы” кружил нам всем голову и так хотелось верить в то, что хоть что-то в нашей кефирной действительности может измениться к лучшему, заветный винил “Шабаш”, раздобыть который было не так-то просто, как может показаться современной молодежи, грел сердце и душу и эти грубоватые экспрессивные аккорды были дико созвучны нашему тогдашнему настроению, вспоминать о котором сейчас приходится с известной долей стыда. Даже сейчас время от времени ловишь себя на мысли, что мурлычешь “Где каждый в душе Сид Вишес, // А на деле Иосиф Кобзон”, глядя на очередного не в меру резвого товарища, проедающего тебе мозжечок и с тоской вспоминаешь то бесшабашное время юности, и смотришь на себя в зеркало, а оттуда на тебя смотрит какой-то странный постаревший чувак, которого ты и знать не знаешь, и как же хочется, как и в далеком 1991-м году, зареветь раненым буйволом на всю округу, как когда-то давно: “И мы катимся вниз по наклонной // С точки зрения высших сфер // Молодежные группировки // Берут с нас дурной пример.”

И может быть, для тебя еще не все потеряно, думаешь ты, но твой возраст и печальная реальность вокруг подло хихикают в унисон и напоминает тебе, где твое место. И знаете, что хочется прорычать им в ответ (пусть подавятся!)? Вы угадали — “Где воспитательный фактор? // Где вера в светлую даль? // Эй, гитарист, пошли их всех на… //И нажми на свою педаль.”

И, быть может, это один из немногих способов сопротивления не позволяет тебе окончательно оскотиниться и позволяет поверить, что еще не все потеряно… И, какого черта, быть может, так оно и должно быть?  

Сумерки

Но только цепи золотые уже порваны,

Радости тебе, солнце мое!

Мы, такие чистые да гордые,

Пели о душе, да все плевали в нее.

Та самая сокровенная вещь, которую Кинчев изначально сделал акустической. Есть много вариантов её исполнения в альбомах и на концертах. Взрослела "Алиса" и менялась интонация подачи самого Кинчева. Но не менялось ощущение изумительно красивого и болью накачаннного плотного психодела в этих стихах. И каждый раз, особенно на юбилейном туре "Алисы", благодарные фаны — настойчиво перекрикавая и заглушая Кинчева — наизусть речетативят, словно каждому из них до боли близки эти глубокие дебри экзистенциального кризиса:

Думы мои — сумерки,

Думы — пролет окна,

Душу мою мутную

Вылакали почти до дна.

Пейте, гуляйте, вороны,

Нынче ваш день,

Нынче тело да на все четыре стороны

Отпускает тень.

Вольному — воля,

Спасённому — боль…

Шабаш 2

Заводные скоморошьи гуляния шального рокера, переложенные на риффы сложных метафор и виртуозно зашитые в символику славянского язычества. Второй "Шабаш" великолепно держит основное брутальное напряжение альбома. И эта одна из жемчужин творчества "Алисы". Складывается особое ощущение, что после "Шабаша" Кинчев в своих текстах на такую вертикаль в своём позднем творчестве больше не вышел.

Но голову шальную

Пулей не спасти,

Вьюга затянет жаркую рану белым рубцом.

На удачу бесу

Спину не крести,

Подмигни да сплюнь, коль узнал в лицо.

Кто за что в ответе,

С тем и проживет,

Время покажет, кто чего стоил в этой пурге.

Кто там на том свете

Кружит хоровод,

Объяснит момент — палец на курке.

Новая кровь

Этот текст, написанный когда-то на разрыве алисовской души, Кинчев долгое время по причине локального скандала на одном из его концертов не брал в репертуар. Всё дело в том — "Алису" нельзя трактовать линейно. И каким бы не был сам Кинчевым — резким, отвязным, заводным или задумчивым — он всегда работал на глубоких метафорах.

Дорогу выбрал каждый из нас,

Я тоже брал по себе.

Я сердце выблевывал в унитаз,

Я продавал душу траве.

Чертей, как братьев, лизал в засос,

Ведьмам вопил: Ко мне!

Какое тут солнце? Какой Христос?!

Когда кончаешь на суке-луне!

Именно потому тексты "Алисы" стали классикой и закономерно вошли в антологии отечественного рока. И именно потому что-то трогательно сжалось внутри, когда этот фронтмен на своём юбилейном концерте символично вновь озвучил: Душа — это птица, её едят. Мою жуют уже почти 60 лет.

Всё в наших руках

Ещё одна задумчивая и невероятно талантливая вещь — знаковое завершение пластинки. Красиво, тонко, пронзительно, символично и очень трогательно. Кинчев может быть разным — и его талант многогранен.

Что проросло,

То привилось, -

Звёзды слов или крест на словах.

Жизнь без любви

Или жизнь за любовь -

Всё в наших руках

Кинчев в качестве харизматичного фронтмена рок-группы дал новый толчок в развитии контркультуры рокеров 80х прежнего века, которая пережила крещение временем и, откликнувшись трижды в сердцах миллионов, стала сегодня крепким жизненным стержнем для многих.

"Шабаш" 1991 года можно по праву считать жемчужиной творчества этой рок-группы. Складывается особое ощущение, что песни этого альбома находятся вне времени. И в последующие 30 лет "Алиса" будет их играть неоднократно в своих новых концертных программах.

Атмосферность и наполнение песен "Алисы" знаково оттенят основные тенденции времени и подведут некий маркер глубокой искренней самоотдаче Рокера. Ибо таких как Кинчев сейчас единицы.

"Алиса" по-прежнему взрывает стадионы и огромные концертные залы.

Фаны всё так же очень тепло принимают новый репертуар, несмотря на то, что он стал другим по энергетике и драйву.

Кинчев никогда особо не любил давать интервью по той тривиальной причине — на каждый глупый вопрос по обыкновению приходится давать такой же глупый ответ. В сети давно гуляет знаменитый ролик Как не надо брать интервью, вызывающий ироничную улыбку на грани скатывания в lol*ы, в котором Кинчев виртуозно отшил назойливого представителя прессы в стиле: Всем спасибо — всем свободны.

И разве нужно на волне нездорового любопытства нарочито у него что-то спрашивать — когда он так много сказал в своих текстах, талантливо зашитых в альбомах дискографии "Алисы"?..

______________________________

Когда-то известный журналист Нина Барановская, отечественный музыкальный критик, писала в своих воспоминаниях о встречах с известными рокерами тех лет. Однажды на маленьком квартирнике Кинчев сильно психанул, хлопнул дверью и ушёл сидеть на ступеньки лестничной клетки. Я подошла к нему и вкрадчиво сказала: Костя, вставай. Ты простудишь лёгкие на этих холодных ступенях. На что он очень устало и печально ответил: У меня нет лёгких. Зато одно большое сердце...

PS Фаны его обожают. За это одно большое сердце. За весь его такой сложный и витиеватый жизненный путь. За то, что на чёрный день лучей не прятали — а жили жадно так, словно к рассвету расстрел.

И за то, что "Алиса" — это по-прежнему такая тусовка, за которую не стыдно. Спасибо!

Значит, всё было не зря!