Иногда в качестве упражнения я люблю что-нибудь попереводить повторно и посравнивать себя с предшественником.

Делюсь тем, что вышло. Сегодня у меня "Последний ответ" Азимова. Существует многажды изданный перевод 1990 г., сделанный И. Можейко (он же писатель Кир Булычев).

Рассказ в базе ФЛ

Оригинал

Перевод И. Можейко

Путеводитель по колонке

На переводе И.Можейко я остановлюсь в комментариях

Айзек Азимов

1980

В свои сорок пять Мюррей Темплтон находился на пике формы. Все органы работали безупречно, и только на кое-каких ответственных участках коронарных артерий намечались проблемы, но хватило и такой малости.

Боль обрушилась внезапно, достигла невыносимого пика и пошла на убыль. Дыхание замедлялось, в душе нарастало умиротворение. Нет удовольствия сильнее, чем отсутствие боли... особенно сразу же после неё. Он чувствовал головокружительную лёгкость и, казалось, воспарял над собственным телом.

Открыв глаза, Мюррей с отстранённым любопытством отметил, что люди вокруг очень возбуждены. Неожиданный приступ застиг его в лаборатории, так что, падая, он слышал удивлённые вскрики коллег, а потом всё растворилось в невыносимой муке.

Теперь же боль ушла, а остальные по-прежнему суетились, по-прежнему толпой обступали его тело...

И вдруг Мюррей Темплтон осознал, что видит самого себя с высоты. Вон он лежит распластанный на полу, лицо искажено болью. И в то же время он преспокойно наблюдает сверху за всем вокруг.

«Ну и ну! Правы были чудики, говорившие, что существует загробная жизнь».

Несмотря на свою унизительность для атеиста и физика, эта мысль вызвала у Мюррея только лёгкое удивление, не способное поколебать снизошедший на него покой.

«А где ангел или ещё кто-нибудь? Почему меня никто не встречает?» — подумал он.

Земная сценка меркла. Сознание всё сильней заполоняла тьма, и вдруг — последний зрительный образ — вдалеке забрезжило пятно света, которое очертаниями смутно походило на человека и излучало тепло.

«Вот так дела, — проскочила мысль. — Я отправляюсь на небеса».

Стоило об этом подумать, как свет потускнел, но тепло осталось. Умиротворение в душе не ослабевало ни на йоту, хотя во всём Мироздании остался только сам Мюррей и... Голос.

— Я столько раз уже это делал, и всё же не потерял способности радоваться успеху, — произнёс Голос.

Мюррей решил ответить, но не почувствовал отклика ни ото рта, ни от языка, ни от голосовых связок. И всё же он попытался извлечь из себя звук. Попытался без губ промычать, выдохнуть или попросту вытолкнуть слова, сокращая... хоть что-нибудь.

И у него получилось. Он услышал собственный голос, вполне знакомый и абсолютно внятный.

— Я на небесах?

— Конкретного места в привычном тебе понимании нет.

Мюррей растерянно замолк, но не мог не задать следующий вопрос:

— Простите, если говорю глупость, но... Вы Бог?

— Странно, почему-то мне всё время задают один и тот же вопрос, пусть и бесконечным числом способов, — насмешливо прозвучал Голос, не изменяя интонации, не утрачивая хоть как-то свою совершенную мелодичность. — У меня нет для тебя ответа. Ты просто не способен его постичь. Я есть — вот, собственно, и всё. Можешь облечь это знание в любые слова и концепции.

— А я тогда кто? Душа? Или тоже некая абстрактная человекоподобная сущность? — спросил Мюррей, стараясь избежать сарказма, но не преуспел.

Мелькнула было мысль прибавить «Ваша милость» или «Святейший», или ещё что-нибудь для смягчения тона, однако заставить себя он не смог, хотя впервые задумался об угрозе наказания адом, каким бы тот ни был. Не вышла бы боком эта непочтительность. Или грех?

Голос, похоже, не обиделся.

— Тебя объяснить просто... даже такому, как ты. Можешь называть себя душой, если хочешь, но на самом деле ты лишь совокупность электромагнитных взаимодействий, в точности повторяющих те, что существовали у тебя мозгу во время материального бытия. Вплоть до мельчайших деталей. Вот почему ты способен мыслить, сохраняешь воспоминания и личность, и тебе всё ещё кажется, что ты — это ты.

— В смысле? Основа мозга остаётся неизменной? — со скепсисом поинтересовался Мюррей.

— Не совсем. Неизменно лишь то, что я таким сделал. Эта электромагнитная совокупность — моё творение. Я сформировал её, пока ты жил во плоти, а в момент отказа физического тела перенастроил.

Судя по всему, Голос был очень доволен собой. Выдержав паузу, он продолжал:

— Система замысловатая, но безукоризненно точная. Конечно, я мог бы сохранить таким образом в твоём мире любого, но мне больше по вкусу более избирательный подход.

— Получается, вы удостаиваете вечной жизни очень немногих.

— Очень.

— А что с остальными?

— Забвение!.. Ах да, ты, наверное, подумал об аде.

Впору было залиться краской, но Мюррей не мог.

— Нет, просто он на слуху. И всё же, вряд ли я жил настолько добродетельно, чтобы вы обратили на меня внимание и сделали избранным.

— Добродетельно?.. А-а, понимаю. Не так-то просто снизойти на твой мыслительный уровень. Нет, в тебе меня привлекла способность думать. По тому же критерию я уже отобрал квадриллионы других разумных существ по всей Вселенной.

Мюррей внезапно заинтересовался: дало о себе знать профессиональное любопытство.

— Вы сами отбираете или есть другие наподобие вас?

На миг ему показалось, что он раздражает собеседника своими вопросами, но Голос ответил всё тем же ровным тоном.

— Есть или нет другие для тебя неважно. Эта Вселенная моя, и только моя. Создана по моему замыслу, для моих целей.

— Странно, что несмотря на квадриллионы других электромагнитных взаимосвязей, вы тратите время на меня. Я так важен?

— Вовсе нет, — ответил Голос. — Я одновременно и с другими, но как именно тебе не понять.

— Но вы едины?

Снова насмешка.

— Похоже, кое-кто хочет подловить меня на непоследовательности. Допустим, ты амёба, чьё понятие индивидуальности не выходит за рамки одиночных клеток, и тебе довелось спросить у кашалота, в котором под тридцать квадриллионов клеток, один он или колония? Как, по-твоему, должен ответить кашалот, чтобы его поняла амёба?

— Я подумаю на эту тему, — сухо ответил Мюррей. — Может, найду способ добиться чего-то вразумительного.

— То-то же. Именно за этим ты здесь. Будешь думать.

— Зачем? По-моему, вы и так все знаете.

— Даже знай я всё, не знал бы, что всё знаю, — ответил Голос.

— Напоминает восточные афоризмы и кажется глубоким ровно потому, что совершенно лишено смысла.

— А ты не промах. Отвечаешь на парадокс парадоксом, только вот мои слова на самом деле не парадокс. Подумай сам: я существовал всегда, но что это означает? А то, что я не помню, как появился. Чтобы помнить, нужно иметь начало, я же вечен. Если я не помню, как появился, — значит, уже не знаю по меньшей мере одно: природу собственного возникновения.

И ещё: хоть мои знания бесконечны, существует целая бесконечность непознанного. Как я могу быть уверен, что обе равны? Бесконечность потенциальных знаний, возможно, бесконечно больше бесконечности актуальных. Возьмём простой пример: если бы я знал все чётные целые, моё сознание вмещало бы бесконечный ряд чисел, но нечётные целые всё равно бы оставались для меня Террой инкогнита.

— Но нечётные целые можно вывести. Разделите каждое чётное число из исходного бесконечного набора на два — и вы получите новый бесконечный набор, включающий бесконечное множество нечётных целых.

— Ты ухватил суть. Я доволен. Тебе как раз и предстоит искать другие, куда более труднодостижимые способы перекидывать мосты от известного к неизвестному. Воспоминания остались при тебе. Ты сохранишь все данные, с которыми ты работал, а также всё, что вывел или выведешь на их основе. Если нужно, можешь запрашивать те дополнительные сведения, которые считаешь значимыми для решения поставленных себе самому задач.

— Разве вы не можете перекинуть все эти мосты сами?

— Могу, но так интереснее. Я создал Вселенную для того, чтобы получить больше данных для обработки. Задействовал принцип неопределённости, энтропию и прочие способы рандомизации, чтобы сделать замысел в целом не столь очевидным. Вышло хорошо, потому что итог не перестаёт меня забавлять, сколько существую.

Далее я позволил себе всё несколько усложнить, и это привело к возникновению первой жизни, а затем и разума, и воспользовался им как источником умов для исследовательской команды, но не потому, что нуждаюсь в помощи, а из желания ввести ещё один случайный фактор. Я обнаружил, что не могу предсказать, какой новый кусочек знания они получат, откуда и как то придёт.

— А такое бывает?

— Ещё бы! Не проходит и века, как где-нибудь совершается интересное открытие.

— Нечто такое, до чего вы бы додумались сами, если бы вас не опередили?

— Да.

— Вы действительно считаете, что я смогу принести вам пользу в качестве исследователя?

— В ближайшем столетии? Очень маловероятно, однако на длинной дистанции успех неизбежен, поскольку ты у меня на службе до конца времён.

— Мне предстоит думать и думать целую вечность? Без конца?

— Да.

— Зачем?

— Я же сказал. Искать новые знания.

— А помимо этого цели есть? Зачем мне искать новые знания?

— Разве твоя университетская жизнь не была связана именно с этим? В чём заключалась цель тогда?

— Собирать информацию и делать открытия, на которые способен лишь я. Принимать похвалы товарищей. Радоваться достижениям, зная, что мне выделено на всё это не так уж много времени... А теперь я совершу только те открытия, которые ты сделал бы и без моей помощи, если бы дал себе труд приложить хоть немного усилий. Ты не сможешь петь мне дифирамбы. Мои достижения для тебя лишь способ развлечься. Да и что за удовольствие от достижений, когда можно идти к ним целую вечность. Так себе заслуга!

— А тебе не кажется, что мыслительный процесс и открытия ценны сами по себе? Что другой мотивации не требуется?

— На конечном отрезке времени так и есть. Но не в вечности.

— Понимаю, к чему ты клонишь. Так или иначе, у тебя нет выбора.

— Говорите, мне предстоит думать. Вам не удастся меня к этому принудить.

— Не хочу заставлять напрямую, да это и ни к чему. Тебе не остаётся ничего другого, кроме как думать — значит, будешь думать. Ты попросту не умеешь не думать.

— Тогда я сам поставлю себе цель. Сделаю её смыслом существования.

— Ну, это можно, — снисходительно ответил Голос.

— Я уже нашёл, что станет таким смыслом.

— Можно узнать?

— Вы уже знаете. Мы не разговариваем сейчас привычным для меня образом. Вы манипулируете моими электромагнитными полями, отчего мне кажется, что я говорю и слышу собственный голос, хотя обмен мыслями протекает напрямую. Когда под их воздействием поля изменяются, вы тут же узнаете, о чём я думаю, так что не нуждаетесь в разрешении.

— Как ни удивительно, но ты прав, и это радует, но... Если бы ты добровольно посвятил меня в свои мысли, то порадовал бы ещё больше.

— Тогда слушайте. Целью моих мысленных поисков будет способ разрушить созданную вами совокупность электромагнитных полей, то есть меня самого. Не хочу думать исключительно ради вашей забавы. И думать вечно ради неё не хочу. И вечно существовать вам на потеху — тоже. Все свои мысли направлю на то, как покончить с этими вашими полями. Вот что позабавит... Меня!

— Не возражаю. Вопреки твоему желанию, даже мысленная концентрация на самоуничтожении будет не лишена любопытной новизны. Да, кстати, даже если тебе удастся покончить с собой, ты ничего не добьёшься. Я тут же воссоздам тебя, и второй раз уничтожить себя тем же образом уже не выйдет. А если возьмёшь моду изыскивать всё более хитрые способы, начну возвращать тебя каждый раз, исключая лазейку за лазейкой. Игра обещает быть интересной, но, как ни крути, тебе придётся существовать вечно. Такова моя воля.

Мюррею стало не по себе, но ответил он совершенно невозмутимо.

— Значит, я всё же в аду. Вы дали понять, что его нет, но будь это место адом, вы бы лгали в полном согласии с правилами вашей бесовской игры.

— В таком случае какой смысл уверять тебя, что ты не аду? И всё же, уверяю, ты не прав. Здесь не ад и не рай. Их нет, есть только я.

— Тогда подумайте вот о чём: вдруг мои мысли будут для вас бесполезными? Допустим, я не придумываю ничего интересного. Не стоит ли меня в таком случае уничтожить, избавив себя от хлопот?

— В качестве награды? Хочешь удостоиться Нирваны за провал и вознамерился меня в нём убедить? Никаких сделок! Ты не потерпишь неудачи. Перед тобой целая вечность, рано или поздно родишь хотя бы одну интересную мысль, как бы этому ни противился.

— Тогда я поставлю себе другую задачу. Не стану пытаться уничтожить себя. Моей целью будет покончить с вами. Придумаю что-нибудь такое, о чём вы не просто никогда не думали, а даже не могли помыслить. Найду последний ответ, после которого необходимость в познании отпадёт.

— Ты не понимаешь природы бесконечности. Для меня не существует ничего, что я не мог бы узнать, хотя, возможно, мне известно не обо всём — попросту не дал себе труда ознакомиться.

Мюррей призадумался:

— Вы не можете узнать, как возникли. Сами сказали. А значит, вы не можете знать и какой конец встретите. Что ж, очень хорошо. Он-то и станет смыслом моего существования, и он же станет последним ответом. Я не буду уничтожать себя. Лучше уничтожу вас... ну, если не опередите.

— Ха! Ты дошёл до этой идеи значительно быстрее основной массы. Думал, тебе понадобится больше времени. Среди моих избранников, приобщённых к бытию вечной и совершенной мысли, нет никого, кто не замахивался бы на то же самое. Разочарую тебя, это невозможно.

— Ничего страшного. За вечность что-нибудь придумаю.

— Что ж, попробуй, — невозмутимо ответил Голос и пропал.

Только вот у Мюррея появилась цель, и он не намеревался отступать.

Но чего, как не своего конца, жаждет абсолютно любая сущность, осведомлённая о собственной вечности?

Ведь что ещё мог искать Голос несчётными миллиардами лет? Зачем же, как не ради помощи в этом долгом квесте, он создал разум и приставил к работе спасённые умы? Мюррей решил, что именно он добьётся успеха.

Обстоятельно, уже предвкушая результат, Мюррей начал думать.

Времени было вдоволь.

В базе ФЛ

Оригинал прикреплен к посту

Путеводитель по колонке

Артур Тофт

1980

С крошечного разведывательного челнока осторожно сошли две фигуры. Они знали, что спуск корабля в атмосфере сопровождался ярким световым следом, похожим на метеор, но надеялись на укромность долины. Здесь их врядли обнаружат.

Двое пришельцев мрачно переглянулись. У обоих не вызывали радости ни собственная миссия, ни приказы, загнавшие их на эту странную, унылую планету.

— Я знаю, что велит долг, — произнёс тот, кто был старше и выше, на шипящем наречии своей расы, — пусть и не согласен с заданием.

Второй кивнул.

Старший передал напарнику небольшой свёрток, взятый с челнока.

— Вот, поноси немного. Я пойду первым.

Он поднял глаза к ночному небу, словно пытаясь рассмотреть огромный материнский корабль, который доставил их в это дикое, неспокойное место.

Материнский корабль… размечтался!

Пришелец тревожно вглядывался в гряду тёмных, похожих на костяшки пальцев холмов, окаймлявших долину.

— Согласно инструкциям наблюдателей, поселение где-то там, — сообщил он, показывая рукой.

Инопланетяне медленно закарабкались по длинному склону холма.

Внезапно старший жестом остановил спутника:

— Впереди странные существа!

Он навёл экранированный луч света на группу белых, округлых животных, молча преградивших путь. Всего мгновение те глядели на свет, а затем бросились врассыпную маленькими прыжками.

— На вид вроде как неопасные, — сказал младший, перекладывая ношу из одной руки в другую.

Под ногами потянулась твёрдая сухая земля, поросшая редкой ломкой травой. Над головами ярко сверкали звёзды, как это бывает холодными безоблачными ночами.

Достигнув околицы сонной деревни, пришельцы стали еще осторожнее. Время от времени к ним из дворов выбегали мелкие твари, обнюхивали и лениво гавкали.

Миновав несколько каменных хижин и один-два входа в пещеру, старший заметил:

— Правы наблюдатели: действительно странный народ. Живут в каменных лачугах и пещерах. Металл обрабатывать вряд ли умеют. Письменности тоже, скорее всего, нет. Типичная недоцивилизация... наверное, как мы, две-три тысячи поколений назад.

Впереди замерцал одинокий факел. Пробравшись через каменные обломки рядом с тропой, инопланетяне подошли к деревянному хлеву, полуоткрытому ночному небу. Остановились тихо сбоку и стали незаметно наблюдать.

Внутри находились мужчина и женщина. Женщина, совсем молодая и явно измотанная до предела, протянула мужчине голого младенца, чтобы помог запеленать.

Да, именно сюда наблюдатели послали пару с челнока, сказав, что та найдёт новорождённого местного ребёнка.

Двое чужаков увидели, как молодая мать со вздохом опустилась на земляной пол. Мужчина осторожно положил малыша рядом с ней и тоже лёг. Через считаные мгновения оба заснули.

Старший пришелец тихо подошёл и взглянул на новорождённого. Губки младенца беззвучно шевелились, крошечные пальчики беспомощно хватали воздух.

Приняв из рук спутника свёрток, который тот очень бережно нёс всю дорогу, старший достал оттуда голого младенца. Он тоже был новорождённым.

Через мгновение астронавт поменял детей местами, даже завернул каждого в пелёнки другого. Перед уходом, пришельцы в последний раз обернулись на спящего мужчину и его жену, помедлив взглядом на малыше, которого принесли с собой и теперь оставляли в этом примитивном мире.

Завершив миссию, они торопливо вернулись на челнок. Старший нёс украденное дитя.

— Наблюдатели правы, люди на этой планете примитивные до крайности, — заметил он на безопасном удалении от деревни. — И все же местные внешне похожи на нас больше жителей любой другой обследованной планеты.

— Согласен. Наших учёных должен порадовать этот прекрасный, здоровый образчик.

— Жаль только, что приходится оставлять здесь одного из наших.

— Ты, конечно, знаешь, что наша политика — всячески скрывать от аборигенов любой планеты свои визиты. Именно поэтому пришлось ждать, пока женщина на материнском корабле родит ребёнка взамен забранного.

— Но разве дитя нашей расы не начнёт со временем отличаться от местных? Всё-таки за ним тысячи поколений развитой цивилизации.

— Да, думаю, он будет другим. Вернуться бы, когда малыш вырастет, и посмотреть, что из него вышло в такой примитивной среде.

Уже поднимаясь на борт челнока, старший повернулся к напарнику и спросил:

— А как называется та деревня? Наблюдатели нам вроде бы сообщали.

— Вифлеем.

В базе ФЛ

Путеводитель по колонке

Оригинал прикреплен к посту

Еще один мой давний перевод Левеля

Морис Левель (Maurice Level; 1875 — 1926) — французский писатель, драматург и журналист. Специализировался в жарнах коротких рассказов о мрачных историях, детектива, драмы.

Мне нравится творчество Левеля, но он француз, а французского я не знаю. Этот перевод сделан при помощи нейронки через английский и русский подстрочники + привлечение перевода этого рассказа на английский. Я почти уверена, что в моем переводе все хорошо. Но если кто сподобится поискать недочеты, буду только благодарна.

Морис Левель

1910

На лице мужчины, стоявшего перед мертвой, не дрогнул ни единый мускул. Из-под полуопущенных век смотрел он на мраморную плиту с телом, молочную белизну которого нарушала лишь розоватая отметина меж грудей — след ножевого удара. В своем трупном окоченении женщина сохраняла гармонию форм и, казалось, просто спала. Только необычайно прозрачная кожа рук да синюшный оттенок ногтей, помутнение глаз и чернота губ, застывших в жуткой смертной усмешке, выдавали, что сон этот вечный.

В холодных стенах залы, вымощенной плитами серого камня, висела тягостная тишина. Рядом с трупом на полу валялась простыня, сброшенная с него и запачканная кровью. Представители судебной власти пристально наблюдали за прямым, как жердь, подследственным, который стоял между двумя конвоирами, сцепив руки за спиной и слегка выпятив грудь, всей своей позой выражая надменную невозмутимость.

— Итак, Готэ, вы узнаете жертву? — раздался голос дознавателя.

Мужчина посмотрел на него, затем на убитую, словно ища в памяти некое глубоко закопанное воспоминание, и наконец тихо промолвил:

— Я не знаком с этой женщиной, месье дознаватель. Вижу ее впервые.

— Меж тем свидетели готовы заявить под присягой, что вы были ее любовником…

— Свидетели заблуждаются, месье. Я не знаком с этой женщиной.

— Полноте! —после паузы сказал дознаватель. — К чему эти уловки? Опознание — всего лишь формальность, в вашем случае совершенно излишняя. Вы человек неглупый, и, если хотите заслужить снисходительность присяжных, вам лучше сознаться…

— Мне сознаваться не в чем. Я невиновен.

— Повторяю: отрицание вам ничего не даст. Лично я склонен полагать, что вы действовали в порыве страсти, под влиянием мгновенного помрачения… Но вернемся к вашей жертве. Неужели вы не чувствуете ни капли раскаяния, ни тени каких-либо чувств?

— Раскаяния? — переспросил Готэ. — Откуда ему взяться, если я не преступник? А касательно чувств, Бог свидетель, мне пришлось, если не подавить их, то в значительной степени притупить, хотя бы по той простой причине, что я знал, куда иду. Смерть этой несчастной трогает меня не больше вашего, но я же не обвиняю вас в бесчувствии. Так почему вы ставите его в вину мне?

Подследственный говорил без единого жеста, ровным, бесцветным голосом, как человек, полностью владеющий собой. Он не выказывал ни малейшего беспокойства из-за весомых улик, собранных против него обвинением, и ограничивался хладнокровным, упрямым отрицанием.

— Ничего от него не добьешься, — вполголоса заметил один из присутствующих. — Он и на эшафоте будет отпираться до последнего.

— Именно так, месье, — спокойно подтвердил Готэ. — Даже на эшафоте.

Это упорное противостояние обвинения и обвиняемого, это бесконечное «нет» вопреки очевидности фактов, действовали на нервы, а ненастная погода за окнами лишь усиливала напряжение. Солнце, пробиваясь сквозь матовые стекла, заливало труп равномерным желтоватым сиянием.

— Ладно, — продолжал дознаватель, — допустим, вы не знали жертву. А как насчет вот этого?

Он положил перед обвиняемым нож с рукоятью из слоновой кости, широкое лезвие которого было запятнано кровью.

Готэ взял оружие, осмотрел его, затем передал конвоиру и вытер пальцы.

— Нож? И он мне незнаком.

— Полагаю, вы избрали тактику полного отрицания, — насмешливо усмехнулся дознаватель. — Нож ваш. Он висел в вашем кабинете. Двадцать человек видели его у вас дома.

Обвиняемый слегка наклонил голову.

— Это лишь доказывает, что двадцать человек ошибаются.

— Довольно, — промолвил дознаватель. — Ваша вина не вызывает сомнений, но мы проведем еще одну проверку. На шее жертвы видны следы удушения. Явно заметны отпечатки пяти необычайно длинных пальцев, как отметил судмедэксперт. Покажите свои руки этим господам. Отлично.

Дознаватель приподнял мертвой подбородок. На белой коже четко выделялись синеватые линии, каждая из которых заканчивалась глубокой царапиной, словно от впившегося ногтя. Они напоминали прожилки гигантского листа.

— Это ваших рук дело. Левой вы душили бедняжку, а правой вонзили ей нож в грудь. Подойдите и приложите пальцы к этим следам… Ну же…

Готэ на мгновение заколебался, затем пожал плечами и еще более бесцветным голосом произнес:

— Хотите проверить, совпадут ли мои пальцы с отметинами? И что это вам даст?

Обвиняемый несколько побледнел и широко распахнул глаза, но, стиснув зубы, подошел. На мгновение он замер перед недвижным телом убитой, затем, как автомат, коснулся ее рукою. Липкий холод мертвой кожи вызвал у него едва заметную дрожь. Пальцы непроизвольно сжались, будто готовясь вновь душить жертву. Под этим прикосновением окоченевшие мышцы трупа словно ожили. Косые мускулы, идущие от ключиц к челюстям, напряглись, и рот, больше не искривленный предсмертной гримассой, раскрылся в жутком зевке, обнажив сухие десны и покрытые темным налетом зубы.

По спинам присутствующих пробежал холодок.

В этом зияющем провале рта, разверзшемся на безучастном лице, словно для предсмертного хрипа, и в синем сухом языке, скрюченном внутри, было что-то загадочное и пугающее.

И вдруг из черной глубины рта донесся невнятный звук, похожий на гул пчелиного улья, и толстая муха с синим брюшком и радужными крыльями, одна из тех гнусных мух, что кормятся мертвечиной, вылетела изо рта, покружилась, словно охраняя свое логово, и внезапно села на бледные губы Готэ.

С отвращением он попытался согнать ее, но насекомое вцепилось в его кожу всеми своими отравленными лапками.

Готэ отпрянул одним скачком, глаза его были дики, волосы встали дыбом, тело била сильная дрожь. Всё его до этого непоколебимое спокойствие рухнуло в одно мгновение.

— Признаюсь!.. Это я!.. Уведите меня!.. Уберите ее!.. — истошно визжал он.

В базе ФЛ

Оригинал прикреплен к посту

Путеводитель по колонке

Энтони Бучер

1970

Агент временного контроля L-3H неизменно восхитительна в любом виде — вот почему бюро использует её, когда нужно предотвратить чей-либо брак.

Однако на этот раз, явившись с докладом ко мне, она выглядела подавленной.

— Я провалила задание, шеф. Он убежал... от меня-то. Первый мужчина за двадцать пять веков.

— Не принимай так близко к сердцу. Постараемся разобраться, что пошло не так, и попробуем на другом временном отрезке, — попытался утешить я.

L для меня не просто агент — это я открыл её таланты.

— Но я ни на что не гожусь. — И она стала костлявой и дряблой.

Иногда я задумываюсь, как люди выражали эмоции, когда мутации еще не подарили нам контроль над собственными телами.

— Так, — сказал я, растя вширь для большей внушительности, — просто расскажи, что произошло. Судя по датчикам, машина доставила тебя в Лондон 1880 года...

— Да, предотвратить брак Эдвина Салливана с Анджелиной Гилберт. — Она скривилась. — Одному времени известно зачем.

Я вздохнул. Всегда старался проявлять с ней терпение.

— Затем, что этот брак объединяет два набора генов, из-за которых в течение трех поколений возникнет...

Внезапно она одарила меня своей излюбленной улыбкой, которую всегда дополняла приподнятая левая бровь.

— Я не вникаю в то, как мои задания влияют на ход истории, так что не пытайся меня сейчас просветить. Срывать свадьбы — уже само по себе веселье. Думала, этот раз окажется интересней обычного. У Эдвина была рыжая борода, да еще такая длинная, а я уже пять временных скачков не охмуряла бородачей. Увы, что-то пошло не так... Хуже того, пошло не так, когда я разделась догола.

Меня это поразило, о чем я и сказал.

— Вряд ли ты меня действительно понимаешь, шеф. Ты ведь мужчина... — Её полуулыбка, словно выделившая последнее слово курсивом воспоминаний, польстила моему самолюбию. — А мужчинам никогда не понять нашу суть. Как бы там ни было, в любом веке, в любой стране ваш пол хочет именно той наготы, которую привык видеть одетой, если понимаешь, о чём я. О, всегда находятся женщины, которые что-то подкладывают или утягивают, но самые востребованные-то сложены аккурат по одежде. Взять хотя бы так называемые скабрезные открытки из прошлого. В любую эпоху, в любом месте у девушек, которые волнуют мужские сердца, одни и те же формы, что в модном наряде, что без него. Странно, и все же факт.

— L! — потрясенно выдохнул я: внезапно она очень сильно изменилась, лишь одна подсказка выдавала, что передо мной не мальчик.

— Видишь? Именно так мне пришлось выглядеть, когда ты отправил меня в 1920-е. И я выполнила задачу. Такая внешность тогда пользовалась успехом. А потом, когда ты послал меня в 1957-й...

Я поспешно уклонился, когда две чудовищно-огромные молочные железы буквально выстрелили мне в лицо.

— Я, признаться, не до конца понимал...

— Или в тот раз, когда меня заслали в Германию шестнадцатого века...

— Теперь ты выглядишь так, словно беременна!

— Все женщины так выглядели. Может, и впрямь были на сносях. А в Греции с их гипертрофированными талией и бедрами? Но все это и впрямь соблазняло. Я предотвращала браки и улучшала генетику во временном потоке. Только с Эдвином...

L снова обрела свои чарующие формы, и я смог бросить на неё ободряющий нежностью взгляд.

— Предысторию опущу, — начала она. — Мне удалось познакомиться с Эдвином, и я завлекла его в свои сети вот этим...

Я кивнул. Как же, как же! Помню и «это», и его действие на мужчину.

— Начались ухаживания, походы в театры, и я знала: ещё один шаг, и Эдвин напрочь забудет о той глупой розово-белой Анджелине.

— Продолжай.

— Эдвин этот шаг сделал, разумеется. Он пригласил меня на ужин. Отдельный кабинет, хороший ресторан, красный бархат, зеркала, а перед диваном — ширма. Еще заказал устриц, трюфелей и весь этот наивный ритуал. Борода превзошла все мои ожидания, такая приятная, щекотно-дразнящая и... — L многозначительно посмотрела на меня, и я пожалел, что мы оба удалили с лица фолликулы, и теперь их не восстановишь, несмотря на весь наш контроль над телом. — Когда Эдвин начал меня раздевать — а в 1880 это была та еще задачка! — он пришел в восторг от вот этого...

L изменилась выше талии, и я вынужден был признать, что слово «это» точнее, чем «эти». Такие же громадные как ошеломительная версия из 1957-го, но тесно прижатые друг к другу, образуя почти единую грудную массу.

— Потом он снял юбки и...

В таких расстроенных чувствах L-3H я еще не видел, она чуть ли не плакала.

— И вдруг... сбежал! Сбежал прямо из ресторана! Пришлось бы самой оплатить чек, если бы заранее не пронесла туда машину, чтобы вернуться в настоящее. Готова поспорить, он направился прямиком к той Анджелине и уговорил ее начать смешивать гены. Я так тебя подвела.

Я посмотрел на ее новые формы ниже талии.

Действительно, весьма необычные и не совсем в моём вкусе, но, кажется, всё правильно. Я сверился с картинками в досье Салливана. Угу, один в один.

Я утешил ее и простил.

— Моя дорогая L, ты — Время свидетель! — идеальное воплощение искусительницы 1880-х годов. Провал, наверное, как-то связан с ошибкой хронопсихолога, который изучал Эдвина. Ты по-прежнему гордость бюро, агент L-3H! А теперь давай отпразднуем. Нет, не меняйся обратно. Оставь как есть. Мне любопытно, что испытываешь, когда у девушки такой... как же они это называли в 1880 году?.. Турнюр!

В базе ФЛ

Оригинал прикреплен к посту

Путеводитель по колонке

Если кого-то интересует интересует рабочий процесс, вам сюда

Лестер дель Рей

1963

Завершилась последняя официальная церемония, но лишь через несколько часов Клифтон смог наконец сбежать от толпы местных обывателей с их болтовней, аппетитными дочками и глупым самолюбованием. Чтобы заполучить его, земляне выложили бешеную сумму и теперь рассчитывали получить свое сполна. Выход привел только на маленький, зато вроде бы пустой балкон. Клифтон с наслаждением втянул ночной воздух, и глаза безотчетно устремились к звёздам.

Зря он вернулся на Землю, но ему были нужны деньги. «Спейс продакт анлимитед» хотела, чтобы столетнюю годовщину компании помог отпраздновать настоящий герой дальнего космоса, а Клифтон как раз закончил миссию на Ригеле, вот и выбрали. До чего же его достали устроители с их тупыми речами и наградами... да и Земля тоже! Что ему одна планета, когда там, среди звезд, их миллиарды?

Из-за растения в кадке раздался тихий, неровный вздох. Клифтон резко повернул голову, но тут же расслабился. Незнакомец смотрел не на него, глаза за темными стеклами очков были устремлены в небо.

— Альдебаран, Сириус, Денеб, созвездие Центавра, — прошептал он. В его высоком голосе со странным акцентом сквозила поэтичная давнишняя тоска.

Клифтон присмотрелся к мужчине. Старичок был низеньким, сморщенным и сильно горбился. Длинная борода и темные очки скрывали большую часть его лица, изрезанного глубокими морщинами, которые оставались заметными даже в скудном свете луны.

Внезапно нахлынула жалость к этому человеку, и Клифтон, сам не понимая почему, подошел.

— Не вас ли я, случайно, видел на сцене?

— У вас отменная память, капитан. Меня прилюдно наградили за пятьдесят лет верной службы. Космические ботинки делал. Я всегда был хорошим сапожником. Глядишь, моя обувь оказалась полезной кому-то там далеко.

Старик показал на звезды и продолжил, крепко берясь за перила:

— Мне подарили золотые часы, хотя время для меня ничего не значит. А еще вручили дешёвый билет на круиз вокруг света. Ха, можно подумать, на этой планете остались места, которые мне хочется повидать! Вы уж извините, если в моих словах проскальзывает горечь. Видите ли, я никогда не покидал Землю!

Клифтон с неверием уставился на него.

— Но ведь все...

— Все, кроме меня, — ответил старик. — О, я пытался! Мне было до смерти надоела Земля, и я мечтательно посматривал на звезды. Увы, не прошел по здоровью. Раньше медики тебя проверяли от и до. Затем, когда требования стали помягче, я попробовал снова, но на корабле вспыхнула странная эпидемия, так что вылет запретили. Второй вылет отложился из-за бастующих. Потом корабль взорвался прямо на космодроме, спаслась только горстка пассажиров. Тогда я и понял: видно, судьба у меня такая, жить на Земле и нигде больше. Вот и остался делать космические ботинки.

— Я вылетаю обратно на Ригель через пять часов, и на «Мэрилу» есть свободная каюта. Вы полетите со мной, — неожиданного для самого себя предложил Клифтон в порыве жалости.

— Да благословит вас Бог, капитан. — Старик со странной нежностью коснулся руки Клифтона. — Только ничего не получится. Мне велено оставаться здесь.

— Никто не может приказать человеку торчать на Земле вечно. Вы летите со мной, даже если вас придётся тащить силой, мистер...

— Агасфер. — Старик заколебался, словно проверяя, знакомо ли собеседнику это имя. Затем со вздохом снял темные очки.

Клифтон на доли секунды встретился с ним взглядом и сразу отвел глаза, хотя воспоминание о том, что увидел уже бледнело. Затем перемахнул через перила балкона и побежал прочь от Агасфера к своему кораблю и бескрайним просторам космоса.

А позади, обречённый на бесконечные скитания, остался ждать Вечный Жид*.

______________________

* Вечный Жид (Агасфер) — легендарный персонаж христианской мифологии, обречённый на вечные скитания по земле до Второго пришествия Христа. По преданию, он проявил неуважение к Иисусу на его пути к месту распятия (по некоторым версиям — ударил или толкнул его), за что и был наказан. Образ Вечного Жида многократно использовался в литературе, искусстве и фольклоре, символизируя вечное наказание, неприкаянность и безысходность, а также ожидание конца времён.