Перевод вот этой миниатюры

В вещице довольно много символизма, далась не просто. Критика приветствуется.

На интересных моментах текста я остановлюсь в комментариях.

Оригинал находится под переводом.

Троерукость

Третья рука – та, что отпечатана в первобытных пещерах кровью, углем и охрой на медвежьем жиру, и синеет на дверных косяках, отгоняя зло. Она же свисает серебром кулона с шейной цепочки, подавая знак большим или указательным пальцем, и скользит золотым запястьем на эбенововой палке по фактурному пути от алефа до омеги*. В церквях она костяная и скрывается в богато украшенных реликвариях или, громадная и значительная, внезапно выныривает из облаков на фресках и грозит, громко обвиняя в грехе. А менее элегантная, даже банальная, ее разновидность, нанесенная по трафарету на металлический лист, командует отовсюду: «Иди сюда», «Иди туда», «Выход вон там».

Однако все это лишь ее изображения: роли, маски, запечатленные образы, которые очень поверхностно передают ее суть. Способно ли изображение любви выразить, что есть любовь?

Мужчина и женщина идут по улице, держась за руки. Только что они держат на самом деле? Каждый сжимает третью руку, а не партнерскую. Именно третья соединяет два сердца вместе, и она же их разлучает.

Третья рука не левая и не правая, не добрая и не злая. Представьте убийцу, пойманного на месте преступления, схваченного за руку, так сказать. Он клянется в своей невиновности. Почему бы и не поверить? Какой ещё топор? Я не понимал, что творил, да и, вообще, это не я. Мои руки чисты! Никто не замечает третью, что с трудом перебирая пальцами, уползает, как раздавленный краб, и тянет за отрубленным запястьем кровавый след.

Впрочем, не замечают лишь те, кто от нее отрекся, отрезал ее, приколотил к доске и запер в стенном сейфе или депозитной ячейке. Но у этой руки ловкие пальцы вора. Всегда вырвется, не знает покоя. Она пишет, а дописав, начинает новую строку. Движется дальше, растворяясь и стирая преграды.

Ей принадлежат пустоты, все чистые страницы, гласная «О», число «ноль», звери волк и крот, час до рождения и минута после смерти, ласточка, сова и все белые розы. Третья рука отворяет двери и закрывает их за нами. Остальные две заняты тем, что происходит внутри.

Именно третью руку держит за спиной фокусник, показывая залу другие две, открытые и пустые. Эта рука быстрее глаза, говорит он. Заметьте: «рука» в единственном числе. Всего одна. Третья.

И когда вы, заблудившись в лютую вьюгу, замерзаете, а затем становится неизъяснимо тепло, свет дня меркнет и тело коченеет от сна, именно третья рука проскальзывает в вашу доверчивой детской ладошкой и ведет сквозь снега дальше.

1992

_________________________

*«Алеф» — первая буква иудейского алфавита, «омега» — последняя буква греческого. В Библии сочетание «альфа и омега» используется в книге Откровение (Апокалипсис) Иоанна Богослова, где Бог говорит: «Я Альфа и Омега, начало и конец» (Откровение 21:6). Существует предположение, что книги Нового Завета первоначально были написаны на иудейском и уже впоследствии переведены на греческий язык. Возможно, поэтому автор употребила именно «алеф».

THIRD HANDED

The third hand is the one stamped in bear's grease and ochre, in charcoal and blood, on the walls of five-thousand-year-old caves; and in blue, on the doorposts, to ward off evil. It hangs in silver on a chain around the neck, signalling with its thumb; or index finger extended, and with its golden wrist attached to. an ebony stick, it strokes its way along the textural footpath, from Aleph to Omega. In churches it lurks in reliquaries, bony and bejewelled, or appears abruptly from fresco clouds, enormous and stern and significant, loud as a shout: Sin! Less elegant, banal even, and stencilled on a metal plate, it bosses us around: Way Out, it orders. Up Here. Way Down.

But these are merely pictures of it: roles, disguises, captured images, that in no way confine it. Do pictures of love confine love?

(The man and the woman walk down the street, hand in passionate hand; but whose hand is it really? It's the third hand each one holds, not the beloved's. It's the third hand that joins them together, the third hand that keeps them apart.)

The third hand is neither left nor right, dexter nor sinister. Consider the man who is caught in the act, red-handed as they say. He proclaims his innocence, and why not believe him? What axe? he says. I didn't know what I was doing, it wasn't me, and look, my hands are clean! No one notices the third hand creeping away painfully on its fingers, like a stepped-on crab, trailing raw blood from its severed wrist.

But that happens only to those who have disowned it, who have cut it off and nailed it to a board and shut it up in a wall-safe or a strongbox. It's light-fingered, the hand of a thief in the night; it will always get out, it will never hold still. It writes, and having written, moves. Moves on, dissolving, dissolving boundaries.

Vacant spaces belong to it, the vowel O, all blank pages, the number zero, the animals wolf and mole, the hour before birth and the minute after death, the loon, the owl, and all white flowers. The third hand opens doors, and closes them thoughtfully behind you. It is the other two that busy themselves with what goes on in the room.

The third hand is the hand the magician holds behind his back, while showing you the other two, candid and empty. The hand is quicker than the eye, he says. Notice that it's hand, singular. Only one. The third.

And when you walk through the snow, in the blizzard, growing cold and then unaccountably warmer, as night descends and sleep numbs you and you know you are lost, it's the third hand that slips confidingly into your own, a small hand, the hand of a child, leading you onward.

Перевод вот этой миниатюры

Я дам под переводом оригинал и в комментариях немного напишу о том, в чем столкнулась при переводе этой вещицы

Критика приветствуется

Влюбленность в Рэймонда Чандлера

Крутить роман с Рэймондом Чандлером — настоящее удовольствие! И тут ни при чем изуродованные тела, проспиртованные копы и намеки на странные сексуальные практики, причина в интересе Чандлера к интерьерам. Он знал, что обстановка способна дышать, чувствовать, пусть и не так как мы, а более приглушенно, на манер слова «чехол» с его нотками пыльной затхлости и букетом солнечных лучей, ложащихся на старую ткань или потертую кожу видавших виды офисных кресел. Я думаю об уютной мягкости чандлеровских диванов. Они атласные, бледно-голубые в тон глазам его холодных бесплотных блондинок-убийц и пульсируют очень медленно, точно сердца крокодилов под час зимней спячки. Я вспоминаю его шезлонги с их коварными подушками. Чандлер знал толк и в лужайках перед домом, и в оранжереях, и в салонах автомобилей.

Вот какой я вижу нашу любовную связь. Мы встречаемся в отеле или мотеле, дорогом или дешевом, не важно. Входим в номер, запираем дверь и начинаем изучать обстановку: пропускаем сквозь пальцы занавески, пробегаем руками по фальшиво-золотым рамам картин, гладим настоящий мрамор или облупленную эмаль умывальника в роскошной или убогой ванной, вдыхаем запахи ковров, застарелого сигаретного дыма, пролитого джина и бессмысленного секса на скорую руку, а может, богатый абстрактный аромат того прозрачного овального мыла, которое импортируют из Англии — детали не важны, важно лишь наше восприятие обстановки и восприятие обстановкой нас. Только после того, как обнюхали и потрогали мебель, потерлись о нее и покатались по ней, напитываясь атмосферой комнаты, мы обнимаем друг друга и падаем на кровать — королевских размеров? персикового цвета? скрипучую? узкую? с четырьмя столбиками? со стеганным одеялом в стиле Дикого Запада? застеленную лимонно-зеленой синелью? Наконец-то мы готовы проявить друг к другу такую же страсть, как к мебели.

1992

In Love with Raymond Chandler

Margaret Atwood

An affair with Raymond Chandler, what a joy! Not because of the mangled bodies and the marinated cops and hints of eccentric sex, but because of his interest in furniture. He knew that furniture could breathe, could feel, not as we do but in a way more muffled, like the word upholstery, with its overtones of mustiness and dust, its bouquet of sunlight on aging cloth or of scuffed leather on the backs and seats of sleazy office chairs. I think of his sofas, stuffed to roundness, satin-covered, pale blue like the eyes of his cold blond unbodied murderous women, beating very slowly, like the hearts of hibernating crocodiles; of his chaises longues, with their malicious pillows. He knew about front lawns too, and greenhouses, and the interiors of cars.

This is how our love affair would go. We would meet at a hotel, or a motel, whether expensive or cheap it wouldn’t matter. We would enter the room, lock the door, and begin to explore the furniture, fingering the curtains, running our hands along the spurious gilt frames of the pictures, over the real marble or the chipped enamel of the luxurious or tacky washroom sink, inhaling the odor of the carpets, old cigarette smoke and spilled gin and fast meaningless sex or else the rich abstract scent of the oval transparent soaps imported from England, it wouldn’t matter to us; what would matter would be our response to the furniture, and the furniture’s response to us. Only after we had sniffed, fingered, rubbed, rolled on, and absorbed the furniture of the room would we fall into each other’s arms, and onto the bed (king-size? peach-colored? creaky? narrow? four-posted? pioneer-quilted? lime-green chenille-covered?), ready at last to do the same things to each other.

Мой перевод вот этой миниатюры

Я прикреплю внизу поста исходник, а все, что относится к переводческой части, вынесу в комментарии. Если кто-то захочет покритиковать/посоветовать, я только за. Тут было несколько каламбуров (имена девушек Miss Take, Miss Behave)

Стрип-клуб «Виктория»*

Я ходила на бурлеск-шоу в «Викторию» дважды, а, может, и всего один раз, просто во второй там побывала моя подруга и рассказала об этом. Для молодых женщин посещение таких мест считалось довольно смелым поступком, и мы находили их забавными. Почти такими же смешными, как церковь.

В клубе вас развлекали и стендап-комик, и кино, и мужчина, который пел или жонглировал тарелками, а также стриптиз-шоу. Использовали много цветного света: красный, синий, фиолетовый. У каждой девушки было вымышленное имя: мисс О'Шибка, Бесс Тийя, Пламя Леру. Имена и костюмы нравились мне своей изобретательностью, а еще мне нравились девушки классом повыше, которые умели крутить кисточками и вращать животами и попой, но только до того, как им приходилось с себя все снимать. Их номера были не лишены артистизма и требовали не меньшего мастерства, чем жонглирование тарелками. Мне нравилось, как танцовщицы плавали в лужах разноцветного света, двигаясь, словно в воде — этакие русалки за стеклом.

Одна женщина начала выступление, стоя спиной к зрителю. Луч прожектора обрисовывал длинные белые перчатки и черное вечернее платье с прозрачными черными рукавами, похожими в распростертой позе на перепончатые крылья. Она много двигала руками и спиной, но когда повернулась к залу, оказалась старой. Лицо было напудрено до мертвенной белизны, ярким красноватым пурпуром горел рот, но косметика не могла замаскировать ее возраст. Меня захлестнул стыд, я больше не находила ее номер забавным, не хотела, чтобы она снимала одежду, не хотела смотреть. Чувствовала себя так, словно это меня, а не женщину на сцене, унижают, выставив напоказ. Сейчас публика наверняка начнет улюлюкать, почувствует себя обманутой.

Танцовщица расстегнула молнию, стащила черное платье вниз и задвигала бедрами. Пурпурный рот на лице-маске изогнулся в улыбке, блеснув тускло-белыми камушками зубов. Она знала, что это выглядит как насмешка, хоть и не планировала ее. Мы наблюдали за трюком иного рода, но не знали, кто его разыгрывает. Трюк заключался во внезапном отсутствии трюка. На сцене было настоящее тело, и оно старело, оно не плыло в круге света от прожектора, будто где-то в другом измерении от нас, но, как и мы, находилось во власти времени.

Клуб «Виктория» погрузился в могильную тишину. Все хранили молчание.

1983

_________________________

В оригинале The Victory Burlesk — реальный стриптиз-клуб в Торонто конца 1960-х.

Перевод вот этой небольшой вещицы . Около 8000 тысяч знаков, щедро нашпигованных инверсиями, сравнениями и метафорами. Богатый образный язык оригинала. Не уверена, что вышло достойно. Форма в этой вещице первичнее содержания. А содержание довольно незатейливое: сказка о Золушке на новый лад.

Я прикрепила внизу поста оригинал. Критика и советы приветствуются.

Большое спасибо Anahitta за помощь в редактировании.

Полночь

Танит Ли

Над блистательной бальной залой висели, подобно зловещей планете, золоченые часы. Стрелки показывали десять минут до полуночи.

Только десять минут, и все. Затем придется исчезнуть. Но девушка… разве ей под силу было уйти?

Она отвела взгляд от циферблата и вновь поглядела в лицо молодому принцу, что кружился с нею в танце на мраморном полу. Пара подходила друг другу, словно две половинки. Оба такие юные, такие красивые и так роскошно одетые, ведь не только принц был облачен в привычные шелка и бархат, но и девушка выглядела как особа королевской крови.

До чего же странное начало у этой истории! Была старуха, девушка ей иногда помогала, делясь объедками с кухни и, по возможности, принося еду получше, хотя и сама бедствовала. И вдруг, в ту самую ночь, когда злобные деспотичные хозяйки упорхнули в вихре оборок на бал, старуха зашла к ней — не через дверь, а прямо из камина — сбросила с себя лохмотья и годы и превратилась в прелестное, лучезарное создание.

— Пойди искупайся, — велело создание изумленной девушке, — и сажу из волос вымой. Как станешь чистой, найдешь наряд и все остальное. Явим всем твою истинную красоту.

Ошеломленная девушка повиновалась, не иначе как под влиянием чар. Шагнув из ванны, она тут же оказалась сухой и благоуханной, а через миг ее облекли белоснежнейшие шелка, что светились в темноте ярче свеженачищенных звезд; в косы вплелись бриллианты. А на ногах возникли туфельки такой необычайной красоты, что не отвести глаз.

— Они не хрустальные, в них удобно танцевать, — сообщило прелестное создание, неожиданно возникнув рядом.

Тут девушка увидела, что туфельки просто расшиты мириадами крошечных кристаллов, рассыпающих радужные всполохи. А сделав шажок, заскользила, танцуя, словно во сне.

— Снаружи, — молвила ее благодетельница, — тебя дожидается экипаж. Я его сотворила, — последовал тихий, возможно, хвастливый смешок, — из тыквы, но теперь он золотой. Шесть белых рысаков — мыши, но о том не знают даже они сами. Отправляйся во дворец и завоюй сердце прекрасного принца. Тебе нынешней не составит труда.

— Но это дары фейри. Утром они исчезнут, — пролепетала девушка, которую в последние ужасные годы насмешливо называли Пепелушкой, держали в рабстве и всячески унижали.

— Верно. Только не просто утром, а в первое же мгновение после полуночи, когда одни сутки сменяют другие. Ты должна уйти прежде, чем пробьет роковой час, иначе тебя увидят в лохмотьях, и ничего не получится.

— Но… — прошептала Пепелушка, бледность которой не смогла скрыть вся ее красота, — зачем тогда вся эта затея?

— Принц влюбится в тебя. Верь. Любовь не слепа, отнюдь. Он найдет тебя даже после того, как часы пробьют полночь. Понимаешь?

— Нет, госпожа, — начала было Пепелушка, но вдруг вспомнила свое настоящее имя: Эльвира.

Она поклонилась былой нищенке, которая умеет выходить из огня.

— Но все равно благодарю вас. Даже если эта ночь закончится для меня плачевно, возможность вкусить радость стоит любой боли.

Во дворе Эльвира обнаружила упряжку белых лошадей и невероятную золотую карету, села в нее и помчалась ко дворцу принца чуть ли не со скоростью света, на который сейчас походила сама.

Королевский сын сразу выделил ее из толпы. Эльвира его — тоже.

Обоих притягивало друг к другу как магниты: один из звездного серебра, другой из огненной стали.

— Я было подумал, на террасу упала луна, — сказал он, ведя ее по отполированному до блеска полу. — Но это оказались вы.

О чем они беседовали после? Началось с куртуазных любезностей, а потом, когда опьянели друг от друга, с губ срывались подобные стрелам фразы, в которых сквозили страстное желание и глубокая нежность, которой оба мгновенно прониклись друг к другу. Позабыв о мире вокруг, они кружились в гуще танцоров и разговаривали о любви — бесстыдно, порывисто, искренне.

И все же, несмотря на всю их искренность, Эльвира ничего не рассказала ему ни о себе, ни о том, что с нею случилось, ни о завистливых кознях приемной семьи. Ни слова о своем положении вечно грязной рабыни, днями копающейся в золе.

Она была не в силах признаться. Слишком боялась. Любовь не слепа? А как же платье из лунного света, бриллианты в волосах и туфельки, что кажутся волшебным образом сделанными из хрусталя? Принц счёл ее дочерью короля, своей ровней.

Эльвира все тянула с признанием, пока до полуночи не осталось лишь десять минут.

И вот — о боже! – стрелки золоченых часов неумолимо приближались к роковому мгновению. Восемь минут из десяти уже прошли. Осталось всего две. Она должна бежать… бежать так, будто спасает свою жизнь.

Позвольте мне остаться еще на минутку. Лишь на…

Ведь потом… О нет, прекрасный принц никогда ее не найдет. Каким образом? Ее же вновь упрячут в темноту. А со временем он и вовсе о ней позабудет. Иначе его сердце разобьется, как это уже случилось с ее собственным при мысли о голой пустыне отчаяния, что ждет ее после этой ночи.

Всего минутка, и уже полночь. Как медленно ползут стрелки часов… и как стремительно.

Ах, если бы Эльвира могла остановить время! Взять последние полминуты и растянуть их еще на одну ночь, еще на один час… ну, или хотя бы еще на десять минут…

— Любовь моя, — обратилась Эльвира к принцу.

И вот пара, что кружила по блестящему полу, не замечая толпы, прервала свой танец. Другие, видя это, последовали примеру. Оркестр внезапно замолк, но в зале еще какое-то время таяли призраки звука.

— Любовь моя, я должна…

Часы пробили. Первый удар из ужасных двенадцати — топор, что расколол ночную гладь.

Эльвира посмотрела в лицо возлюбленному. Его радостное веселье сменялось недоумением и тревогой.

Она высвободила свою руку из его и отстранилась.

Часы пробили. Второй удар. Ночь, уже расколотая вдребезги, рассыпалась черно-золотым снегом.

— Я... — продолжала Эльвира.

— Не покидай меня, никогда, — попросил он.

— Я...

Часы пробили. Третий удар. Дворец и сам город будто вздрогнули.

Собственные ноги в хрустальных туфлях показались Эльвире свинцовыми. Она должна подобрать свои мерцающие лунным серебром юбки и бежать, бежать во всей славе своей красоты, пока иллюзия не развеялась.

Часы пробили четыре, пять, шесть, семь…

Эльвира стояла как истукан. Будто и впрямь превратилась в каменную статую.

Возможность исчезнуть была упущена. Слишком поздно.

Сокрушительные удары топора превратились в тонкий отточенный меч, что вспорол созданный чарами образ.

Выпотрошенное белое платье вспенилось точно пух и растворилось без остатка, бриллианты пролились дождем и высохли напрочь, даже несравненные туфли… Да и как они могли остаться, если все, что было волшебным, исчезло? Туфли превратились в две зеркальные лужицы. Затем в сдвоенную тень от зеркала. А затем — в ничто.

Восемь, девять, десять, одиннадцать.

Двенадцать, проревели часы, возвещая приговор. Двенадцать. Двенадцать. Двенадцать. Казалось, эхо никогда не затухнет, но, спустя вечность снова воцарилась тишина.

Эльвира не убежала. И теперь стояла в толпе незнакомцев, за спинами которых, как она знала, скрыты ее врагини. Все эти люди не утратили своего лоска. Великолепный, прекрасный цветник, в чьих глазах расцветали потрясение, отвращение, а, может, и страх.

А прямо перед нею он… ее возлюбленный, ее принц, тоже обратившийся в бледную, каменнолицую статую.

На девушке была только грязная рубаха в пол. Волосы, пропитанные кухонным жиром и гарью, свисали на спину. От нее пахло уже не цветами и благовониями, а потом и тяжелым трудом, пеплом и агонией.

Любовь не слепа. Нет, любовь видит слишком многое. Любовь видит и становится шипованным хлыстом. О да, Элвира уже прочувствовала это в полной мере, когда мачеха и сводные сестры впервые набросились на нее, словно стая голодных крыс.

Эльвира ждала, не опуская головы, слишком пристыженная, чтобы стыдиться, и слезы были ей единственным украшением.

А он, принц, выбросил вперед руку, словно хотел оттолкнуть, но лишь сжал ей ладонь. Посмотрел в лицо, и в его глазах внезапно вспыхнуло солнце.

Он улыбнулся ей и со всей серьезностью произнес:

— Теперь я понимаю.

— Но… — Эльвира запнулась, — ты все еще желаешь со мной знаться… даже сейчас?

— Я понял, какая ты, с первого взгляда. И ты все еще ты. Какая же ты смелая, что осталась. Должно быть, очень меня любишь… возможно, сила твоей любви даже не уступает моей. Дамы и господа... — Принц повернулся к своим изумленным придворным, крепко сжимая почерневшую от грязи руку Эльвиры. — Вот моя будущая жена.

https://fantlab.ru/work64605

Существует в переводе Семенычева

В названии игра слов, основанная на многозначности "bear"

медвежья возможность — невыносимая возможность

Буду благодарна за идеи как передать

Медвежья услуга

Приходилось ли вам наблюдать, как будущий отец расхаживает по приёмной роддома, прикуривая сигареты одну за другой, обычно не тем концом? Если да, вы знаете, каково приходится бедолаге.

Но это ещё цветочки, видели бы вы Джонатана Куинби! Мечется по коридору возле родильного отделения и не просто прикуривает со стороны фильтра, но так и смолит, не замечая разницы.

Ему и впрямь есть о чём беспокоиться. Всё началось с того вечера, когда он с женой последний раз посещал зоопарк. «Последний» в обоих смыслах. Куинби теперь обходит зоопарки десятой дорогой, как и его супруга. Видите ли, она упала…

Но тут стоит сделать краткое отступление. Так вам будет проще понять, что же произошло тем вечером. В молодости наш Куинби здорово увлекался магией — настоящей магией, а не какими-то там фокусами. Но, увы, с заклинаниями и наложением чар у него так и не сложилось, в отличие от прочих учеников.

Разве что кроме одного... было одно заклинание, которое позволяло Куинби превращать человека в любое животное, какое только вздумается, а потом обратно, произнеся это заклинание задом наперёд. Кому-то злому или мстительному такая способность пришлась бы весьма кстати, но он такими пороками не обладал и после нескольких опытов с добровольцами, вызвавшимися на это дело из любопытства, никак её не использовал.

Десять лет назад, тридцати лет от роду, Куинби женился по большой любви и воспользовался заклинанием снова, чтобы утолить любознательность своей супруги. Когда он рассказал о своей сверхъестественной способности, та не поверила, вынудив подтвердить слова делом, и ему пришлось ненадолго превратить её в сиамскую кошку. После чего жена взяла с него обещание никогда не пользоваться этим заклинанием снова, и он свято его держал.

Если не считать одного раза: того вечера, когда они ходили в зоопарк. Вокруг не было ни души, Куинби шли по тропинке, которая вывела их к глубоким медвежьим ямам. Они поискали их обителей, но те уже удалились ночевать в пещеру. Затем… короче, его жена слишком сильно перегнулась через перила, потеряла равновесие и упала в яму, но, чудесным образом отделалась лёгким испугом.

Она поднялась и приложила палец к губам, показывая на вход в пещеру. Ясно, понял Куинби, хочет, чтобы он её вытащил, но тихо, ведь любой звук может разбудить медведя в берлоге. Куинби кивнул и уже собрался искать сотрудников зоопарка, но тут громкий вскрик жены заставил его обернуться… и он понял, что помощь к ней попросту не успеет.

Из пещеры уже вышел молодой медведь-гризли. Грозно рыча, он направлялся к его жене, готовый убивать.

Спасти её могло лишь одно, и Джонатан Куинби этим воспользовался. Медведи-гризли медведиц-гризли не убивают.

Одна беда: их посещают другие идеи. Куинби, бессильно заламывая руки, с мучением смотрел на то, что происходит с его женой в яме. Вскоре гризли удалился в берлогу, и Куинби, готовый в случае опасности вновь превратить жену, задом наперёд прочитал своё заклинание. Вернув ее в надлежащий вид, он посоветовал поискать среди камней точки опоры и немного подняться к нему. Это позволит вытащить ее за руки. Через несколько минут его супруга благополучно выбралась из ямы. Побелевшие от пережитого потрясения, Куинби подозвали такси и отправились домой. Там они условились никогда не вспоминать этот случай. Выбора был не велик: не окажи Куинби жене эту близкую к медвежьей услугу, мог бы стать свидетелем ее смерти.

Несколько недель они держали данное самим себе обещание, но затем… Что ж, пара уже десять лет жила в браке и хотела детей, но те никак не получались. И вот спустя три недели после ужасного происшествия в яме его жена... забеременела.

Видели когда-нибудь, как будущий отец с донельзя встревоженным видом расхаживает по приёмной роддома? А теперь представьте себе Куинби, который прямо сейчас в ожидании мечется по коридору возле палаты жены. Ну и чего он может дождаться?

BEAR POSSIBILITY

Fredric Brown

If you’ve ever seen an expectant father pacing the waiting room of a hospital lighting cigarette after cigarette-usually at the wrong end if it’s a filter-tip—you know how worried he acts.

But if you think that that is worry, take a look at Jonathan Quinby, pacing the room outside a delivery room. Quinby is not only lighting the wrong ends of his filter-tips but is actually smoking them that way, without tasting the difference.

He’s really got something to worry about. It had started when they had last visited a zoo one evening. “Last visited” is true in both senses of the phrase; Quinby would never go within miles of one again, ever, nor would his wife. She had fallen, you see, into—

But there is something that must be explained, so you may understand what happened that evening. In his younger days Quinby had been an ardent student of magic—real magic, not the slight-of-hand variety. Unfortunately charms and incantations did not work for him, however effective they might be for others.

Except for one incantation, one that let him change a human being into any animal he chose and (by saying the same incantation backward) back again into a human being. A vicious or vengeful man would have found this ability useful, but Quinby was neither vicious nor vengeful and after a few experiments—with subjects who had volunteered out of curiosity—he had never made use of it.

When, ten years ago at the age of thirty, he had fallen in love and married, he had used it once more, simply to satisfy his wife’s curiosity. When he had told her about it, she had doubted him and challenged him to prove it, and he had changed her briefly into a Siamese cat. She had then made him promise never to use his supernormal ability again, and he had kept that promise ever since.

Except once, the evening of their visit to the zoo. They had been walking along the path, with no one in sight but themselves, that led past the sunken bear pits. They’d looked for bears but all of them had retired into the cave portion of their quarters for the night. Then—well, his wife had leaned a little too far over the railing; she lost her balance and fell into a pit. Miraculously, she landed unhurt.

She was getting to her feet and looking up at him; she put her finger to her lips and then pointed to the entrance to the den. He understood; she wanted him to get help but quietly, lest any sound might waken the sleeping bear in its den. He nodded and was turning away when a gasp from his wife made him look down again—and see that it would be too late to get help.

A young male grizzly bear was already coming out of the den entrance. Growling ominously and heading toward her, ready to kill.

There was only one thing that could possibly be done in time to save his wife’s life, and Jonathan Quinby did it. Male grizzly bears do not kill female grizzly bears.

They have other ideas though. Quinby stood wringing his hands in helpless anguish as he was forced to witness what was happening to his wife in the bear pit. But after a while the male grizzly went back into his den and—ready ‘to change her back on a second’s notice if the male should again emerge—Quinby said the incantation backward and brought his wife back to her proper form. He told her that if she could find footholds in the rocks and climb part way up, he could reach down and pull her the rest of the way. In a few minutes she was safely out of the pit. White and shaken, they had taken a taxi home. Once there, they agreed never to discuss the matter again; there was nothing else he could have done but watch her be killed.

Nor had they discussed it again, for a few weeks. But then-well, they’d been married ten years and had wanted children but no children had come. Now three weeks after her horrible experience in the pit she was—with _child?_

Have you ever seen an expectant father pacing a hospital waiting room, looking like the most worried man on Earth? Then consider Quinby, who’s right now pacing and waiting. For what?