Мысли о жизни — это воспоминания автора, вылившиеся в автобиографию из небольших рассказов. Первые его воспоминания напомнили мне произведения его современника из южной столицы Льва Кассиля. У обоих авторов из детства сохранены очень сочные образы, наполненные любовью к родине через открытия чего-то большого и глубокого, непонятного ребенку. Но все равно осознаваемое всей своей цельностью. Дмитрий Лихачев рассказывает о традициях своей петербургской семьи и о том, как ощущалась смена власти в стране во время Русской революции.На самом деле сказано не очень много, как будто ничего такого и не было, только отец автора менял работу, а традиции начали мельчать.

Самым ярким событием жизни, по мнению автора, оказалась ссылка его в Соловки. Трудовой лагерь перевоспитания контрреволюционеров,православного духовенства и анархистов в воспоминаниях Лихачева не оказывается тяжелым опытом, хотя его ужасало наличие лесозаготовок, торфоразработок и других тяжелых производств здесь и поэтому представлялось чем-то нереальным. Лихачеву представлялось важным сохранять контакт с такими же интеллигентами, как и он, хотя в Соловках, по портретам самого автора, реально сидели мутные типы с безумными идеями о том, каковы пути России, если они были политическими заключенными.Другие оказывались преступниками по диким статьям, стремились создать тюремную иерархию и двигаться в ней, но оказывались в результате в ящике с двумя пулями в затылке. Описание Соловков – это сборник анекдотов о сумасшедших, портретов странненьких интеллигентов и пара заметок о природе.

Лихачев сильно переживает о гонениях в отношении Православной церкви, разрушении храмов, даже называет лютеран нерелигиозными людьми, хотя, описывая свое мировоззрение и рассуждая о вечности, он не так ужи близок к православию, а пытается вместить Бога в актуальную философию и даже видит смысл в том, чтобы иметь вкус к философским знаниям текущего времени. Одной из важных составляющих русской культуры он называет непременные разговоры об этом и очень зависим от людей, с которыми можно такое обсуждать на должном уровне. Причем сам сознается, что почему-то записать разговоры он не способен,что для превращения бесед в текст требуется большая смелость. Читатель может забежать вперед, чтобы посмотреть «Письма о добром», и это окажется очень наивная философия из коротких мыслей о морали, этике, культуре человека в общем. Она напоминает что-то вроде «Поучения Мономаха» только для советского человека, но в отличие от первого произведения не задается целью для чего пишется. Это как сборник советов, которые не просишь, да еще и слишком абстрактные, чтобы быть сообщениями, хотя называются письмами. В православной литературе есть такой жанр – писем и посланий, которые пишутся для понимания православного духа и стяжания Святости. У Лихачева же дух капризного деда,которому что-то «надо» от тех, кому адресованы «письма», без нужных «если», объясняющих пользу и нужность доброты в том виде, какой она представляется автору.

Вообще, выбирая человека, чей портрет Лихачев помещает на страницах своих воспоминаний, он руководствуется принципом отбора по доброте. Которую тот человек проявил в его адрес. И зачастую добротой оказывается принадлежность к тому же опыту русской интеллигенции или пребыванию в Соловках.

Думаю, что самой значимой частью книги является описание жизни в блокадном Ленинграде. И эта часть, наверно, самая подлинная из всего текста, потому что видно, что записи велись во время описываемых событий. В отличие от остальной книги это не воспоминания впечатлений, не домыслы о людях,а честная хроника с самыми жуткими и подробными картинами голода. Мне нравится мысль Лихачева, что голод раскрыл в людях настоящее – что хорошие люди раскрылись в своем проявлении доброты, а злые опустились, он видит в этом Божью волю, но почему-то не доходит до основной мысли этого Промысла: Бог доводит людей до их нравственных пределов как раз перед смертью, для облегчения суда над ними,чтобы не было дилеммы. У Лихачева совсем отсутствует такое понимание смерти, смерть в блокадном Петербурге выглядит трупами мучеников.

В книге много недовольства людьми, продавшихся режиму, -доносчиками. Я, в отличие от автора, не считаю их частью системы. Для меня это люди, которые существуют вне зависимости от государства, места и времени. Всегда можно провести параллель между такими типами и теми, кто в Трудовом лагере хотели ухватить кусок в воровской иерархии. Это не значит, что власть им предоставит возможность для продвижения по своей лестнице. Но Лихачеву хочется быть на другой стороне от советского, хочется как-то неявно выразить недовольство, и он изучает литературу и культуру Средневековой Руси, как будто тянется к России до революции, но слишком из глубины. Но поверить этому сложно, потому что и по «Письмам», и по его контактам «добрых» людей, он совершенно советский человек, который называется русским, и не чувствует союза и единства с другими народами России в объединяющем стремлении к коммунизму. Ему нужна прежняя русская культура – та, в которой звучит поэзия русского слова, а содержанием ее будет обширная природа России с монастырем в захолустье, где нет никаких производств, но живет какой-то предок-герой.

Лихачев назвал подлинной жизнь в блокадном Петербурге, хотя для себя самым насыщенным событием оставил Соловки, куда даже вернулся, когда лагерь переоборудовали в тюрьму. Он называл жизнь в Соловках пребыванием между иллюзией и смертью. Причем иллюзией он назвал то, что Лихачев просто не хотел осознавать. И мне кажется, что это состояние он так и сохранил по жизни – нахождение между иллюзией России, какой Лихачеву хотелось бы ее видеть, и смертью,которой был дурацкий страх перед Россией иной государственности.

Для современного читателя, искушенного фэнтези с множеством интриг, давлением на эмоции и яркими эффектами, сюжет может оказаться плоским,а повествование скучным. Это простейшая история о том, как герои противостоят злодею, а добро побеждает зло. В ней нет не только психологизма, но и реалистичного взаимодействия героев – их взаимоотношения плоски и ни с чем не связаны. Те, кто знакомы с правилами D&D,могут сразу разложить персонажей по мировоззрениям, и именно это правило станет для них объяснением поступков, но...

Я начала читать серию книг по вселенной Forgotten Realms как раз потому, что вникла в правила игры. И то, как сегодня сценаристы и мастера подземелий интерпретируют мировоззрения (даже не учитывая биографическое дополнение из 5-ой редакции), выглядит впечатляюще по сравнению с таким примитивом. Однако, мне понравилась эта история. Поначалу она скучна, в ней нет детективной интриги, когда герой должен сначала раскрыть источник зла, – здесь пролог создан для того, чтобы показать пальцем, где и кто накосячил со злом. И это совершенно D&D'шный вариант, когда злодея создает абстрактная злая сила, заключенная в артефакте.

Действие происходит в Долине Ледяного Ветра (Icewind Dale), но ее пейзажи описаны скудно: там просто есть пустошь, пещеры и десять городов, один из которых лес. Читаешь это как справочник для мастера подземелий, а не историю приключений. Впрочем,командной работы здесь тоже нет – каждый из четверки героев действует сам по себе, выполняя свой собственный квест, кроме дроу Дриззта, который просто скиталец без особых целей. Впрочем, это единственный персонаж, который психологически объясним – он пытается не быть таким, как дроу, поклоняющиеся Ллос. Игрок,отыгрывающий такое амплуа, к тому же нацелен только на то, чтобы брать те артефакты или оружие, которое поднимет характеристики, больше никакой материальной или прочей выгоды. Истинное мировоззрение делает из приключенцев самолюбователей, но Дриззт – хрестомайтийный герой вселенной Забытых Королевств.

В книге есть хорошо описанный бои, даже попытки повеселить читателя, но для меня самым забавным является тот момент, что перед тем, как совершить великое дело в D&D нужно найти дракона, чтобы откопать что-то в его сокровищах или пустить эти сокровища на покупку того, что поможет решить квест. Да и имя у дракона как раз, чтобы попонтоваться им в титуле – Ингелоакастилицилиан (Ледяная Смерть). Тут титул драконоубийцы к тому же помогает вызвать на поединок лидера варваров. Принимать решения или убеждать хитростью – ничего этого не надо, когда есть рубин убеждения. Так что диалоги максимально незатейливые, а сюжетные повороты — тривиальные.Но на самом деле не все так плохо, просто это довольно среднее чтиво. Может даже придумана как калька для отыгрыша собственной игры. Ну или модно считать,что это первый уровень, на котором дракон — победнее, злодей – из придурков, а армия зла — из враждебных друг другу существ.

Те, кто ворчат насчет перевода, не совсем правы. Да, в игре скимитары, а не сабли, да и скимитар переводится как ятаган. А классовую принадлежность Дриззта к следопытам (рейнджер) вообще не проследишь в данном переводе, если не знаешь, что следопыты могут вызывать фамильяров. Более того, класс чародея по правилам подразумевает, что магия для такого персонажа — естественна и проста, он может ощущать ее, там, где она есть, и инстинктивно использовать, но злодей-чародей абсолютный лох в этом. Неправильный перевод (чародей или волшебник?) или ирония автора над отсталым персонажем? Если читать просто фэнтези, это не так уж и важно, книга читабельна.

Спустя 33 года сюжет про Креншинибон всплыл в практически такого же качества гриндилке под названием D&D: Dark Alliance. Только кроме локации и персонажей ничего D&D'шного там не было. И это довольно милый подарок тем, кто просто почитал книги, но никогда не играл в D&D – такое же бесхитростное рубилово, так что даже халфлинга Реджиса, обремененного лишним весом и придуманного, чтобы забалтывать нейтральных персонажей, заменили на Кэтти-Бри. Чтобы осознать, насколько два мира людей (играющих по правилам D&D, осознающих отыгрыш роли и тактически подходящих к приключению против любителей экшена и веселухи), дизайнер настольного приключения Icewind Dale: Rime of the Frostmaiden Крис Перкинс, когда разработчики видеоигры спросили о соответствии кампаний настолки со своим проектом, ответил, что не стоит кидать все яйца в одну корзину. Подобные романы, как и игры среднего качества – привлечь больше аудитории незатейливостью и простотой, чтобы те попытались проникнуть в более сложный мири правила. Я читала просто для интереса к предыстории.

Странно, что на сайте произведение классифицировано как рассказ. На самом деле это роман из нескольких новелл, объединенных сквозным сюжетом. Но сквозит в книге не только он, в страницах открыта форточка, в которую со свистом залетает мокрый снег, она с очень мокрым и пронизывающе холодным настроением. Новеллы могут читаться сами по себе, потому что содержат по одной мысли и одному настроению, над которой иронизирует внутренний философ и поэтизирует внезапно появляющийся автор.

«Вы можете зваться хоть Говном, а первый сборник стихов назвать «Херня», но я бы на вашем месте крепко подумал над псевдонимом.»

Повествование книги сплошь и рядом состоит из псевдоимен. Финского здесь ничего нет, даже солнца, но все имена сделаны на манер финских: солдаты Атти и Батти, террорист Антти, воспитательницы Эннике и Беннике, уголовник Урко, пекарь Пекка, сантехник Каакку, домосед Тапко, алкаш Алко Залпоннен. Городок, в котором такие жители проживают, зовется Нижним Хутором, но к концу получает более знакомое название — Уусикаупунки. Перевода не дается, как для некоторых чисто финских названий, но это Новгород. С финнами сближается и мировоззрение здешних жителей — оно магическое: печи и трубы воспринимаются как места культа, вода означает жизнь и, понятно, что она здесь холодная и ржавая. Думаю, что название «Нижний Хутор» тоже отсылка к нижнему миру, потому что одной из тем книги является жизнь маленького человека в его рутине и противостоянии миру верхнему, который получает воплощение в людях капитала. Они живут в Вышнем Волчке — местном раю. Это и отсылка к тотемному животному, древним предкам и, казалось бы, скандинавской космологии, но, как это и должно быть у финнов, как у псевдонарода, опошлено до житейского уровня.

» — Везет тебе Вискки. Ты трезвый и можешь записывать в свой блокнот все, что видел, а я вот скоро засну и все позабуду.

- В свой блокнот я записываю, кто сколько задолжал.»

Маленькие люди книги живут в размышлениях о смерти. В каждой новелле кто-то умирает, и в этом нет особой проблемы, когда жизнь и смерть сосуществуют в гармонии. Природный магический мир поволжских финнов должен быть местом такой гармонии, которую разрушила экономическая империя Хаппонена. И все не так тривиально, как перераспределение дохода в пользу богатых с нещадной эксплуатацией маленького человека. Нет же: Хаппонен скупил земли кладбищ и отменил трамвай, который ездил от кладбища в город. Этим самым он нарушил естественные связи живых и мертвых, предков и потомков. В городе происходят самоубийства, кровавые ритуалы и жертвоприношения, да и сама холодная природа забирает тех, кто вмешивается в ее равновесие. Ничто из этого не похоже на преступление, по мнению местного сыщика Криминалле. И, будь эта история более этиологична, возможно, виноваты были боги, но здесь виноваты люди Вышнего Волчка, лишь бы не маленькие люди низменных интересов, живущих на страницах книги в антиковчеге под названием «Дом».

» — Представляешь, у меня в направлении был написан седьмой кабинет. Я отстояла очередь, а врач говорит, что нужно было стоять в десятый. Я пошла искать десятый, а это оказался морг».

Мне понравилась метафоричность книги. её анекдотичные истории, хрестоматийность типов и то, как атмосферно читается текст. Персонажи имею свою энергетику и вливаются в то, чем живут и мыслят. Несмотря на то что книга скорей философская, автор изобразил очень конкретных и точных персонажей — носителей имен. Хоть это книга и про смерть, в ней четко чувствуется то, как эта сила проходит сквозь людей, и становится очевидно, кого она настигает, определяя себя как нечто должное. В городке едет один единственный трамвай под номером один, и он едет в сторону кладбища. Метафорически так и должно быть.

Основы магии, курс второй: шиваизм

В детстве я сильно подсела на серию о Гарри Поттере. Сказывалось то, что я точно была колдуньей в нескольких поколениях, как минимум со времён бабушки, собиравшей коллекции эзотерической литературы в сочетании с рецептами и календарями, посвящёнными самолечению, колдовским приметам и рецептам. Ее дочь больше практиковала психическую магию разрушительного действия. Мне в дар достался особый ум и провидение, навозившиеся на два предыдущих магических круга, завязанных на нестарении и манипуляции психическими иллюзиями. И всё шло как по маслу, пока однажды не дало сильнейший сбой, приведший к суицидальному культизму. В общем, интерес к магии — довольно деструктивная вещь, и самое плохое в этом то, что за счёт фэнтезийной литературы люди пользуются магией неосознанно, как в первой книге о Гарри Поттере, считая, что не получив письма из Хогвартса, им до магии далеко, и вообще вся эта история — детская сказка. Но факт в том, что помимо вымышленного, Роулинг воспользовалась для сочинения историй о Гарри Поттере реальной информацией, обычной для британского кругозора, знакомого с культурой колоний бывшей империи. Для обычных людей сложно определить границы вымысла и реальности, и это делает книгу довольно привлекательной даже для тех, кто вообще не любит подобные волшебные истории.

Но у меня есть несколько историй на грани конспирологии, которые проникают в литературную реальность волшебной действительности и которые выходят из неё. Возможно, Роулинг отличалась тем, что писала книгу по вдохновению, руководствуясь фактографической информацией, и это косвенно позволило сильно углубить вселенную, и, что ещё интересней, углубить ее как раз в сторону подлинного мира. Сказочно-фэнтезийная история о Мальчике, который выжил, в этом плане почти что хоррор, демонстрирующий ужасы колдовской реальности как желанный мир, наполненный героями. Все с точностью наоборот.

1. Усиленный пиар стен Хогвартса и поклонение ему, как началу и источнику колдовства

Начало «Тайной комнаты» почти что в точности напоминает начало «Философского камня»: Гарри Поттеру вновь предстоит повысить значимость не только школы волшебства, но и свою собственную. Домовой эльф Добби вызывает чувство противоречия, заявляя, что Гарри Поттер настолько важен для всего колдовского мира, что ему никак нельзя нарываться на откровенные опасности при встрече с Воландемортом. По сути, Гарри — его двойник. Воландеморт, когда был студентом Хогвартса, очень не хотел покидать его стены, так как ему предстояло возвращаться в приют. Само письмо из школы магии делало его избранным, а на пару и наследственность Слизерина. О последнем он не знал, но позже проникся идеей избранности, когда понял, что является Наследником Слизерина, а значит, человеком, который может исполнить миссию своего предка. Ему буквально навязывается его особенное положение, как и Гарри.

Далее начинается история крестражей. Воландеморт собирает реликвии, связанные с историей школы и его собственной связью с Салазаром Слизерином. О создании крестражей Роулинг ещё не говорит, но их особенность связана с магическим поклонением идолу-божеству. И он — сам Хогвартс.

2. Ребрендинг Гриффиндора

С тех пор, как Гарри Поттер стал учеником Хогвартса, Гриффиндор начинает выигрывать кубок факультетов из-за участия команды Поттера в приключениях, основанных на нарушении школьных правил просто ради противоречия и тяги к аферам. По сути, особенность факультета Гриффиндора — вовсе не храбрость и честность, а именно хулиганство и чувство противоречия. Практически каждого гриффиндорца можно было отправить в Слизерин, но Гриффиндор раскрывал свои двери тем, кто заявлял о своём своеволии. Уизли-чистокровки не хотели в Слизерин из принципа, Невилл — явно по причине учебы убийц его семьи на Слизерина, сам Гарри предпочёл Гриффиндор из-за друзей и неприязни к Малфою. На Слизерина учился сам Мерлин, а его двойник Дамблдор оказался на Гриффиндоре лишь бы похулиганить, хулиганами можно назвать четвёртку Мародеров и близнецов Уизли. Хагрид попал на Гриффиндор, будучи двойником самого Тома Реддла — изгоя, растившего страшную зверушку-питомца, Василиск против Арагога. Думаю, Дамблдор специально давал баллы Гриффиндору6 как прикольчик над Слизерином. Геройство? Может честность? Неа.

Второй эпизод «Тайной комнаты» — глупость о полёте на машине в школу, когда родители Уизли почему-то даже не обратили внимания на то, что двое мальчишек не попали на платформу, а те в свою очередь своевольно угоняют автомобиль — поступают вне любых других вариантов, которые могли быть оказаться более честными. Но дело не в смелости вовсе, а в своевольничали и невоспитанности. К тому же герои-гриффиндорцы очень честно врут.

3. Чистокровные волшебники

Одной из главных тем второй книги становится проблема чистокровности волшебников. Салазар Слизерин хотел, чтобы в школе учились именно такие, поэтому создаёт Тайную комнату с чудовищем, которое бы уничтожало грязнокровок.

Ирония ситуации состоит в том, что чистокровность имеет те же границы, что и в настоящем мире. Существует магия изобарных и магия народная, магия тайных обществ и магия житейская. Вторая-то как раз и распространена среди обыкновенных людей, а первой нужно учиться. Не об этом ли заботился Салазар Слизерин и не за это ли ценится его факультет? Не исключено, что сама школа магии для того и создавалась, и потому все четыре факультета преследовали цель создания тайного общества — тайного мира магии. И те же маглолюбивые Уизли ничем не лучше завзятых аристократов мира магии, потому что отделены от здорового мира и занимаются самой жуткой чёрной магией, но своим гриффиндорским придурством портят замкнутость и избранность, углубляющий те пороки человека, которые и делают его магом, а без крайней порочности магом не стать в принципе. К слову, Уизли говорит о том, что вещь, обладающая сознанием — предмет чёрной магии. Его автомобиль, созданный из магловского фордика, ведёт себя как зверушка с присущими живому созданию чувствами. В этой же книге описаны растения с сознанием. Да, в жизни такого не встретишь, но существует подселение темных сил куда бы то ни было и их давление на сознание через созданное, а в самой вселенной Гарри Поттера все эти вещи входят в компетенции именно темной стороны волшебного мира.

4. Неприятие посмертия

Особенность магии и волшебного восприятия состоит не только в чувстве собственной избранности, но также в неприятии смерти. Поэтому книги Роулинг проникнуты этими мотивами. Не только Гарри, но и, например, Невилл поклоняются умершим родственникам, как героям, давшим им жизнь. Родовой культ идёт нога в ногу с культом Хогвартса. Но помимо этого существует мир привидений — существ, которым в «Тайной комнате» уделено особое внимание. Эти люди попросту не принимают наличие смерти ради содействия собственным страстям. Для Миртл,например, это было желание мести обидчикам, а Почти Безголовый Ник, как и любой колдун принимал обстоятельства за особое избранничество, и невозможность казни обратил в невозможность смерти. Наверняка клуб Безголовых привидений собрал компанию смертников, убитых в особом ключе отношения к смерти, то есть в ее отрицании.

В первой книге тема бессмертия связывалась с Философским камнем, как особой волшебной ценности, к которой стремились маги и в реальной истории. Здесь же возникает первое упоминание о способе сохранить себя в дневнике — почти что сочетание культа себя самого с культом родственности создателю замка (так как дневник замыкался на истории Тайной комнаты) вместе с чисто магическим неприятием смерти.

5. Ещё немножко о крестражах

Дальше читатели узнают, что дневник был одним из крестражей наравне с самим Гарри Поттером. Возможно, Роулинг придумала эту концепцию чуть позже, потому что сейчас эта история выглядит мутно. Я уже сказала, что крестраж должен быть объектом поклонения, а маги — это люди, зачастую поклоняющиеся самим себе, так что Златопуст Локонс оказывается на страницах книги очень в тему. Не в тему оказывается история превращения самого Гарри в крестраж. В контексте истории Роулинг и внутреннего литературного мира произошёл казус. Мать Гарри приносит себя в жертву, заключив магическую сделку. И так как Воландеморт ее нарушает, убив вместе с Лили Поттер и ее сына, заклинание срабатывает не так как нужно, что расщепляет душу Темного Лорда, а Гарри делает носителем части души темного волшебника. На самом же деле история выглядела так, что за мальчиком Воландеморт стал охотиться после предсказания, в котором упоминалось, что возможно именно он погубит его, и вся история с бессмертием, так тяжело давшемся Воландеморту, накроется медным тазом. Когда Тёмный Лорд проникает в убежище Поттеров, дверь в детскую была забаррикадирована. За ней оказывается Лили, усиленно предлагающая убить именно ее вместо Гарри. Скорей всего она прекрасно знала, что Воландеморт убьёт и сына, но ей, как гриффиндорке, нужен был прикольчик. И прикольчик этот оказался на уровне самой чёрной из всех темных искусств — скорей всего за закрытой дверью она провела ритуал создания крестража, обьектом поклонения был ее сын, для завершения требовалась жертва. По законам вселенной Гарри Поттера крестраж случайно быть создан не может — это дело сложного темного ритуала, что делает Лили Поттер довольно сильной темной волшебницей. О любви тут речь не идёт — любовь не предполагает разрушение чужой души да и особое почитание ребёнка. Спасения не происходит — происходит создание нового поколения магов — магов родового культа и магов, вдохновленных силой глубинной магической мощи.

В реальности создание «крестражей» действительно имеет свои практики в шиваистский культе как создание идолов проявленного божества в виде танцующего божка, либо в виде лингама. Кстати, Шива — заклинатель змей. На уровне популярной магии как процесса расщепления души с неосознанным идолопоклонством (именно это отличает профанную магию от магии настоящей и древней) такая практика, конечно же, основана на неадекватном сексуальном и семейном взаимодействии. В обоих случаях происходит убийство и самоубийство людей, как на физиологическом уровне, так и на психическом. Так поступает и Лили Поттер, убив себя, уничтожив вместе с собой сына и своего убийцу.

6. Где же светлая сторона?

На самом деле в книгах о Гарри Поттере нет добра. Потому что белой магии не существует. Если проследить, преподаватели защиты от темных искусств являются злодеями. Само магическое сознание отрицает добро как таковое. Добро может существовать только вне магического мира, и даже чудной Локонс обретает адекватность и добрый нрав в забытье себя, заявлявшем «Я — волшебник”.

Книга о Поттере неплоха только в этом контексте — когда понимаешь реальную сторону, а не наивно принимаешь игру в хороших и плохих лицемерных злодеев. Я бы считала перевод Спивак более приемлемым из-за шуточности некоторых названий, не позволяющих полностью проникнуться чувствами персонажей в нежелании причастности к шуточкам. Но быть гриффиндорцем-приколистом трендовей, чем аристократически избранным слизеринцем, чем стремящимся за суетным любителем пустых секретов и тайн когтевранцем или чем приземлённым любителем волшебного огорода и кухни хаффльпафцем. Нужно понимать, что все это — лишь зло под ничего не значащими формулировками. А в целом, я бы сказала, что вторая книга в плане создания волшебного мира более цельна, чем в плане сюжета, практически полностью повторяющего пути первой истории: реклама волшебства — навевание ужаса в нескольких актах — провокация напороться на неприятности — подстава профессора защиты от темных искусств — лживое морализаторство Дамблдора с раздачей очков. С точки зрения адекватного поведения — много несуразностей и случайностей, для магического мира же такая постановка вопроса — игра в импровизацию, впитывающая подтасовку как подлинную историю и заявляющая, что случайность — целенаправленное действие воли и исполнения ритуала.

За три года, если ты задержался в секте, вряд ли ты ее покинешь. Третий год — апогей становления Гарри Поттера. Чувства «от противного» целенаправленно замещаются утверждающими. В этом году избранному мальчику предстоит познакомиться с друзьями своего отца и обрести связи со второй стороны своего рода — чистокровного, окончательно утвердившись в своем положении «почти-слизеринца» — гриффиндорца. Читателя ожидает знакомая схема сюжета: ненавистные Дурсли, оскорбляющие родословную Гарри и его занятия, — нагнетание мрачной атмосферы по пути в Хогвартс (в первый раз непредсказуемость и привидения, во второй — проблема с проходом на платформу, сейчас — дементоры) — новый лицемерный учитель (сначала был притворщик-двуликий, во второй раз притворщик-похититель чужих историй, в этот раз попросту оборотень) — таинственная комната, к которой ведет туннель, запечатанный секретом (запретный коридор с философским камнем, змеиный проход к василиску, теперь — вход через дерево в туннели к хижине) — проблемные животные Хагрида (дракон Норберт сменился пауком Арагогом, а на этот раз это клювокрыл и его казнь) — нравоучения от Дамблдора, который задает правила игры, говоря, что это «волшебные законы» такие, а правила школы иди и нарушь — издевка над Дурслями по возвращении из школы.

В этот раз Роулинг показывает еще несколько составляющих магии, которая происходит и по эту сторону литературных миров. Во-первых, излишняя сентиментальность, особенно по отношению к животным. Это проблема Хагрида, которая есть и у Рона. Все анимаги очень плаксивы, если заметить, как ведет себя МакГонакал. Сириус Блэк давит в разговоре нытьем, насколько он не может сдерживать себя или «понимает», что Гарри не хочется жить с ним. Это уныние, возводимое в абсурд. Менее сентиментальные волшебники пользуются этими слабостями и таким образом осуждается гиппогриф и называется осужденным, хотя как вообще может обвиняться животное, к тому же дикое, и нести наказание, когда ответственность должен был нести только Хагрид, и на него, по уму, должно было быть наложено взыскание. Но осужденным гиппогриф назван и по документам, а значит, Хагрид был только его адвокатом. Животные в книге сделаны настолько же «разумными», как и люди, с той лишь оговоркой, если люди эти разумны на уровне эмоций (то есть неразумны): гиппогриф обладает какой-то ритуальной гордыней, а кот Гермионы понимает, на какой бумажке написаны пароли и что это вообще такое.

Вторая нелепость сентиментальных друзей-анимагов — взаимодействие нытиков, которое привело к тому, что Хранителем Тайны об убежище Поттеров становится Петтигрю. По уму, чтбы сохранить тайну, её нужно рассказать ...никому! Но нет, мы поиграем по волшебным законам, в сказках же о секретах кричат в ямы или ручейкам, из которых вырастают болтливые тростинки, а здесь еще хлеще — рассказать другу. Но четверка мародеров была гриффиндорцами, а значит, им хотелось хитрожопистого прикольчика, как и всегда. Лучшего друга заменяют нелучшим. В результате осуждаются невиновные, а родители Гарри попадают под смертельные заклинания. Но как раз это и есть закон магии — хитрожопистость и кривые дорожки в любом ведут к смерти. Такова сущность магии — она смертельна, но людям хочется погоняться за статусом и богатством (именно поэтому чем темнее маги, тем они богаче — снова намек на счета Поттера).

Вторая магическая фишка — предсказания. Я очень советую читать Гарри Поттера как детскую сказочку-нелепицу. Тут выделяется критика Гермионы (кстати, именно в этой книге она названа шоколадной по цвету кожи, хотя летом была не в Египте, как Рон, а во Франции, что может и не быть упоминанием загара, а именно негроидности), которая жестко выступает против профессора Трелони, но любовно относится к арифмантике, являющейся теми же предсказаниями по цифровым расчетам. Точность цифр не добавляет точности выводам из них, но Гермиона это не понимает. Как типичный маг, и это третья фишка магии, она совершенно лишена умения выделять важное, видеть смысл, какой бы догадливой не казалась. Ей нужно знать все, стремиться углубиться даже в бесполезные знания, но лишь бы они были представлены формулами, заклинаниями, набором фактов и дат. Пустые знания и закономерности, отталкивание от обстоятельств — это доводит до истерического безумия.

Кульминационная сцена, в которой раскрывается истинная личность Блэка грешит посылом кровной мести, когда Поттер вполне себе готов и хочет убить Блэка за предательство, но, узнав, что это был не он, а Петтигрю, его убивать уже не хочет. Все сходятся на идее, что это право Поттера — решать, устраивать ли самосуд, якобы это его личная кровная месть за родителей. Но, во-первых, существует министерские и школьные порядки, как это должно происходить по закону, а во-вторых, если Сириус Блэк — и крестный отец, и опекун Гарри, то решение должно было быть как раз за ним. Опять сентиментальщина и уступки: Сириус скидывает ответственность, а Гарри еще более «великодушничает» и заявляет о том, что правила все-таки имеют вес. При этом никто не находит странным, как вообще произошло крещение Гарри и зачем оно в контексте магической жизни. Не менее дурацким моментом становится спасение Сириуса из окна (повтор спасения из окна в второй книге) на гиппогрифе, который уж точно никак не мог ни остановиться в воздухе, ни иметь настолько малую амплитуду колебаний тела, чтобы позволить забраться на него в полете.

В детстве эта книга заставила меня плакать. Сейчас все сентиментальные моменты уже лишились своих чар. Гарри же входит в период чувственного напряжения — его начинает привлекать девочка с соседнего факультета (Чо Чан) и он находит счастливое воспоминание, закрепляемое его родословной. Сначала ему наплели, что в нем действует любовь его матери, а теперь — силы отца тоже передались. Именно это служит основанием для заклинания патронуса, хотя по ходу дела это также было объяснено тем, что он знал, что патронус сработает, и знал он это из-за своих же фантазиях о лучших родителях, чем Дурсли, о родителях-героях. Факты же говорят об обратном: вся свора мародеров была теми еще типами, а Гарри кажется прикольным хвалиться тем, что его крестный запугивал маглов и имеет образ преступника, чем тем, что он оказался не тем, кого нужно было осудить за совершенное.

Слабенько и куча повторов. Видимо, для описанного возраста детей манипуляции с чувствами работают. Для более сознательных людей — уже нет. Можно делать выводы о том, сколько взрослых до сих пор находятся на уровне животной чувственности. Небось дипломы со значками Гриффиндора даже есть.

Когда Хьюго Стрейндж утверждал, что в отличие от самопровозглашенного Готэма он больше, чем Готэм, он делал ставку на то, что вскрыл череп Бэтмену и познал его душу. Но поставить ее под контроль он не мог, поэтому решил победить его с помощью искусственно созданной аналогии, собранной из людей, страдающих схожими психопатологиями. Четыре его пациента были использованы как клеточный материал. Один впадал в детство, второй страдал от тревог, третий — боялся, четвёртый был манипулятором.

Но узнать что-то не значит покорить. Супергерои психологичной вселенной DC потому и бегают в цветных костюмчиках и носят маски — это способ использования их психопатии в геройской роли. Психика становится источником магии, создающей волю к действию. Странно, что герои-психологи в этой вселенной не делают выводов на основании шизоидных расстройств. Они одержимы определениями, их детективная работа связана в называнием — диагнозов ли или определением изначальных личностей преступников, выявлением веществ и расшифровкой кодов. Знание — основа их воли наравне с извращенным пониманием помощи людям.

Впрочем, Готэм живет самой ужасной жизнью, какую можно вообразить. Кажется, что обычное общество страдает только от криминальных элементов, но вообще-то здесь время от времени устраиваются перепалки между ряжеными с суперспособностями, которым зачастую сопутствуют гигантские монстры. Все это сопровождается фатальными разрушениями. Но очень удачно прогноз погоды обещает сильнейший шторм — все равно были бы повреждения и потери.

В этом выпуске читатели наконец-то увидят Дьюка в деле — в его желтом костюме. Такое ощущение, что быть отличником с физической подготовкой априори означает, что завтра придётся присоединиться к тусовке героев, если у Бэтмена пострадает очередной обученный им же соратник. Классическая история Тайной встречи Бэтмена один на один ушла в прошлое. Теперь это командная подготовка к тому, чтобы Бэтмен продолжал привлекать к себе внимание суперзлодея, а в кульминации не упал перед ним лицом в грязь. Грязь, в лице глиноликого (кто там из геройской тусовки заценивает игры слов?) и поможет взять под контроль Стрэнджа.

Что касается монстров, они хороши. Даже не знаю, японцы ли вдохновляются американскими комиксами или наоборот. Мне нравится, что американская мифологичность в дизайне продолжает отталкиваться от концепта вселенной — от магии местной психологии. Это такой современный фольклор, который не может не иметь своего шарма.

Оценка 6️⃣ из ?

Все-таки история все ещё слабовата — простая катастрофа, доведённая до свет-катастрофичности. Психологическим выкладкам не хватает драматических эффектов. Они все стали визуальными, заполняющими картинку большими мутантами в городских декорациях. И если четыре олицетворяющих психозы монстра разработаны интересно, финальная сборка потеряла их сложность и вряд ли сошла бы за антибэтмена.

Очень смущает факт коротких стрижек у женских персонажей. Готэм-гёрл сошла с ума, это ладно. Но что с адекватно выглядящими женщинами? Почему не пучки и укладки, а именно стрижка? Я все ещё не пойму особенность такого дизайна.

Наконец, авторам нужно признаться, что использование множества персонажей в команде всегда служит расщеплению сюжета ради увеличения объема довольно простой истории.

Первый томик Batman: Rebirth знакомит с очередным напарником Бэтмена — Дюком Томпсоном. Делается это в первых кадрах, показан костюм, но роль его остаётся незначительной, и костюмчик он ни разу не надевает. Авторы оставили его историю заряженным ружьем, а Бэтмен даёт ему задания, отчёт о которых ему даже и не нужен. Спрашивается, это потому что он чёрный?

На самом деле дела ещё почернее. Первое же приключение для серии Rebirth украсит героиня и создательница «Отряда самоубийц» Аманда Уоллерс. Чтобы до конца разрешить проблему Готэма (не города, а героя) она предложит Бэтмену суицидальную миссию в своём стиле. Прочесть о ней предлагают в смежных выпусках о Бэтмене.

Основной же сюжет связан с появлением в Готэме парочки новых супергероев с настоящими суперспособностями — Готэма и Готэм-гёрл. Вдохновлённые в детстве спасением от криминальных личностей Бэтменом они находят способ обрести суперспособности за деньги и хотят, чтобы Бэтмен был их учителем в совершенствовании их намерений помогать людям. Купленное волшебство при этом работает против жизненных сил их носителя, а суицидальные миссии от Мисс Уоллерс становятся причиной сумасшествия парочки.

Сумасшествие же, впрочем, как это принято в истории самого Бэтмена, начинается и заканчивается на родителях. Отец новоиспеченных героев выдаёт довольно пафосную историю о том, как ссанина и дым города проникают в человека, а вызываемая этим тошнота превращается в дыхание — безумная ода поклонения городу, который осуждён. Он же переводит им деньги, когда те просят их не известно зачем. Но вскоре они возвращаются в супергеройских костюмах с масками, плащами и готической газетной Г в символике. Хэнк и Клэр, Готэм и Готэм-гёрл. Герои города-негероя. Вскоре у Хэнка съезжает крыша после того, как он находит своих родителей мертвыми. И если из золотого мальчика смерть родителей делает Темного Рыцаря, то из супергероя — бога. Только вот мстительного — самому городу. Но если город пронизывает людей, вдыхающих его гниение, их больше не нужно спасать — нужно уничтожить Готэм, каким бы он ни был.

История начинается с того, как Бэтмен называют город своим, а спасший его Хэнк представляется Готэмом, заканчивается же провокационным заявлением Бэтмена, что Готэм — он. Готэм убивает Готэм. Угадайте, какой из них победил?

7️⃣ из ?

Не сказать, что что-то было плохо. История только довольно вяленькая. Сюжет из первого выпуска Rebirth оставлена на потом вместе с новым напарником Бэтмена, а арка «Я — Готэм» скрывает в себе появление неведомого ранее зла. По-моему, слишком много затравок для начала сериала.

Визуально комикс потерял в дизайне Готэм-гёрл.

Параллели истории Готэма и Бэтмена — очередная калька сумасшествия в стиле Джокера, только здесь многовато магии, и та же Аманда Уоллерс — как будто двойник Повелительницы сказок той же вселенной DC. Эта ее торговля сказочными рабами по бартеру — та ещё сказочка.

Хорошо, но хотелось бы лучше

Мертвые души играют в преступление и наказание

Писатель, создающий мифы о столице в любую эпоху станет популярным. Поддерживать миф о том, как люди покоряют государствообразующий город — выгодно. Это закрепляет лояльность провинций и колоний, это цивилизует, это устанавливает примат столичного порядка над теми, кто рабски социализуются в контексте нового места. Об этом и этот роман. О человеке, который захотел стать рабом и не смог справиться с гнетом собственных демонов, потому что миф говорит о том, что демоны эти принадлежат столице.

Сюжет привлекателен для любого, кто испытывает экзистенциальный кризис или недоволен текущим статусом. Из тюрьмы спустя семь лет выходит студент, которого подставили в клубе на предмет наличия наркотиков, расфасованных по дозам. Его мать как раз на днях умирает и ждет его в морге, но Илюша считает более важным делом отомстить полицейскому, который подобными финтами сделал себе карьеру и дослужился до майора. Чудесным образом ему получается его не просто убить несколькими ножевыми ранениями, но и избегать раскрытия его смерти, забрав его телефон и начав отвечать на переписки. В этом и заключена основная идея романа: Илья получает в распоряжение иллюзию работы, иллюзию родителей и и иллюзию отношений, даже своего иллюзорного ребенка. Но живет дистанцированно от них и зовут его отныне не Илья, а Петя.

Ситуация очень актуальна. Сейчас многие рады вести анонимную жизнь в сетях, ведя переписки по интересам, не отличающимися ни интеллектом, ни благими намерениями. Очень удобно быть никем и сразу всем, радоваться мимолетному обману чужих и своих чувств... Книга в основном и состоит из выражения чувств. Много злобы в основном. И то правда — разговоры и чтение провоцируют зло. Если они не посвящены Богу. И в связи с этим в книге есть «религиозная» тема. Мать убитого полицейского оказывается «набожной», советует покаяться своему сыну. И не важно, обращается она к Пете или к Илье, слова эти оказываются совсем не имеющими веса, ведь покаяние значит лишь перемену настроения и мыслей, извинение перед людьми и отступление от прошлого. Мать сходила в церковь, поставила свечки, но не сказала ни слова ни о молитве, ни о Боге, который и привел бы человека к покаянию, к прощению... Здесь же главный герой, проходя мимо храмов, отмечает те самые московские «златые купола» и произносит про себя совершенно нелепую фразу «креститься не о чем». Креститься? Или всё-таки молиться? Герой много рассуждал об аде, называя этим словом Россию, вспоминал и свою набожную мать... Поэтому и мечтал сбежать в «Рай» — клуб с одноименным названием, либо вообще в Колумбию — просто по ассоциации с сериалом о наркобизнесе, по которому фанател Петя...

От себя не убежишь. Но очень удобно, когда себя нет, а есть мертвый «я». Трагедия Пети оказалась в том, что он так и не смог разрешить сложную ситуацию с отношениями и работой, о которой читатель узнает много подробностей. Книга в телефонных переписках и медиаконтенте раскрывает жизнь, которую прервали то ли в удачном, то ли в неудачном месте. Трагедия Ильи же — в том, что ему так и не удалось стать кем-то, а винит он в этом отсидку, которую спровоцировал Петя. И я уверена, что о его жизни переживают не меньше, чем о том, что наворотил Петя. Только вот тема преступления не закрывается темой наказания. Спасение жизни чужого ребенка не становится благим поступком, пока ты не сделал это ради любви к Богу. Да-да, даже не любви к ближнему, которыми мнимо стали новые люди вокруг опустошенного тебя.

То есть в целом ты читаешь нервозное состояние агонирующего человека, не способного к прощению, а поступками желающего вырулить уничтоженную жизнь. Да и не винит Илья себя в этом уничтожении, та жизнь и так катилась в ад руками самого Пети, — Бога ж нет, есть только непрерывно пьющий водку и выкуривающий сигареты Илья, играющий в Петю. Потому что у Пети был айфон с видео и переписками, а у матери — не был. И текст оказался роднее, живее, за него можно было зацепиться, а хотелось бы цепляться за мать. И, кстати, об этом фильм. Более мягкий, не такой злой, но упертый в материнство больше, чем в проблему безотцовщины. Матери уничтожают в «Тексте» не только Бога, но и отцов. Но главное ведь — не уничтожить ребенка! Та самая вера, которая и ведет их вместе со всеми их семьями в ад.

И обидно становится за Москву, о которой только и говориться, что днем она лучше, чем ночью, что Москва топит надежды в погоне за её роскошью... Но днем светит солнце, а манят человека — огоньки в темноте, будь то неон заведений с развлечениями или экран технологичных гаджетов. В результате подводит тяга к развлечениям, потому что мать убила ценности, провозгласив, что ими может быть образование или собственный ребенок. И роман мог бы получиться куда правдивей, если бы автор, в конец прочих нелепостей, в которые верит маргинальный слой любого общества, не поставил точкой мораль сей басни: оказывается (!!) есть люди, после которых что-то остается, и есть люди, после которых не остается ничего. Для абстрактного будущего мiра? Не для Москвы ли, которой ты научился поклоняться больше, чем истине?

Истина же говорит о другом. Игры в покойников ведут к смерти.

Я довольно требовательно отношусь к тому, что предлагается детям. Но данная сказка, по мне, одна из эталонных. Оригинал, в отличие от советского извращения, отличается правильными акцентами и большим остроумием и уж точно не возводит поклонение обману в норму человеческого восприятия. «Волшебник страны Оз» — история о настоящей дружбе и о настоящих ценностях. В этой сказке присутствует в должном объеме и приключения, и мораль, а объем не противоречит целостности повествования.

Маленькая девочка Дороти, которую удочерила бездетная канзасская семья, попадает в волшебную страну, из которой очень хочет вернуться обратно, несмотря на ее чудеса и блага. Здесь живут настолько добродушные и щедрые люди, что можно легко стать их правителями, а они будут считать пришельцев — самыми лучшими из людей, ведь раньше таких никогда не бывало. Здесь растет множество плодов, а в недрах добываются драгоценные камни, которыми украшаются города и их герои. Но Дороти хочет домой, потому что понимает, как важна родина и семья, даже если учесть, что она — приемная. Это важно. И, что интересно, друзья Дороти, которым внушается, как важно иметь мозги, сердце или смелость, проявляют ум, сердечность и храбрость, считая, что не имеют того, что этому способствовало.

Мне нравится в этой сказке практически всё, но, конечно же, немаловажно упоминание о том, что волшебство бывает только злым и добрые волшебницы — либо вовсе не волшебницы, либо таковы по наивности людей, не различающих добро от зла. Таковы оказывается и добрый волшебник Оз, не причиняющий зла, но вселяющий страх и уважение хитроумными фокусами. А добро состоит не в баловстве мгновенного удовлетворения любого желания, а в преодолении трудностей и укреплении стремления. Эта сказка диктует правило уверенности — в себе и своих желаниях. И неотступления от желаемого даже если кажется, что тебе требуется кто-то со стороны, чтобы помочь. В результате приключений раскрывается, что нужные качества любой может проявлять потому, что они для него важны, а домой обязательно получится попасть, если дом — в твоем сердце, и ты на самом деле его любишь больше любых других чудес.

Есть у слабо верующих русских такая привычка — включать серьезные щи, когда речь заходит о православной вере. А ещё — о жертвах катастроф. У неверующих — реакция бесноватых, они тупо злятся, целенаправленно не желая соприкасаться с этой темой. Есть ещё одна категория — фанатичные патриоты от правых: они правые, потому что правы, потому что знают, в чем их патриотизм, и потому что православные. Примерно такие люди и заказали написать данную книгу, предложив списком ее содержание, которое профессиональным авторам пришлось раскидать между сценами действия, диалогами и метафорическими локациями.

Пропаганда удалась. Пересказ значимых событий современной истории, собираемый из эпизодов войн и жертв терактов и катастроф, не понадобился — это все и так на слуху. Напротив, понадобилось изложение основ православной веры. И, если кого-то так уж сильно смущает уместность раскрытия духовных истин в контексте стебного экшна, можете успокоиться — всё не так уж православно, и упоминание философа Ильина должно полностью расслабить пуканы особо горящих от попов и крестов натур. Проблема в том, что ильинское христианство так же православно, как урон от колдовства при чтении книг о Гарри Поттере. Даже если в них и вшит деструктивный элемент, то он основан на демократических ценностях и толерантности, а не привлекательности магии. Здесь все доведено до пропагандистского пафоса: «Во всем мире светлые колдуны служат идеалам свободы, справедливости», «колдовство открыто служит прогрессу». Данная же книга претендует на рекламу того, чему противостоит. Всё же для верующих магия действительно представляет собой реальное явление, а противостояние колдунов против Христова воинства превращает конфликт в правдоподобный при всей пародийности происходящего. Кажется, что бесовские силы реально способны к играм в контексте договоров.

Основная идея сводится к тому, что благоприятная среда создаёт нужного человека. В волшебной школе учат поддаваться грехам, вестись на фокусы и механические аттракционы, чтобы осознание нормальности такого взаимодействия между людьми привело к общению с даймонами, подменяющими магические способности. По ту сторону баррикад — православный мир, представленный Россией, Грузией и балканскими странами, получающий способности к антимагии за счёт верного, патриотического воспитания. Защита от колдовства при этом существует сама по себе, без особых усилий со стороны носителей крестиков. Примерно то же самое предлагали и коммунисты, проектируя свою собственную среду для воспитания советского человека, и Ленин в книге оказывается на алее великих обманщиков... А можно было бы и Ника Зерваса поставить, тем более что он существует в реальности книги как отец друзей главных героев.

«Ты просто дура, — злобно сказало лицо Гермиомы. — Чёрная и белая магия — одно и то же! Русские удивительно наивны! Вот уже тысячу лет чёрные и белые маги разыгрывают междоусобицу, это наш спектакль для наивных идиотов.»

Наивные русские также поверят, что эта фраза о магии, а не о том, что войны происходят, когда «противники» едины, а момент их разделения — способ эффективной манипуляции теми, кто добровольно делегирует свою волю бесу нездорового патриотизма. Книга следует версии Ильина, что личных врагов иметь нельзя — они должны быть врагами глобального масштаба, международными террористами. И как будто бы Церковь одобряет войны, потому что они — противостояние врагам государства. Но Церковь не одобряет войны, благословение даётся на то, чтобы получить силы на раскаяние в этом грехе, не потерять душу, отдавая дань кесарю. И если убийство ещё воспринимается, как что-то из ряда вон, то жизнь в контексте формальных отношений, использование благ и удобств технического прогресса и разнообразные развлечения не считаются чем-то неприемлемым, миром кесаря, которому следует отдавать своё. Потребление осуждается, если оно чрезмерно, то же и с отношениями между людьми. Государство предлагает воспитание в своей среде, и человек присваивает ее себе, называя землю матушкой, а национальность — частью своей личности.

Для пропаганды даже не важно то, что человек увидит в ней откровенную фальшь. Проблема в том, что фальшь существует намеренно — чтобы весь негатив, критические силы ума ушли на форму изложения, на слишком вычурные образы и броские до пошлости метафоры, кровавое насилие, каннибализм, трансгендерность и даже отвратительную компьютерную графику, но не на тот фактографический материал, который все равно останется в голове. Православие проходит мимо, когда религия кричит о национальной идее, защищаемой военными и смежными с ними службами.

С самого начала чтения мне открывалось только одно — эта книга создана для того, чтобы покрыть аудиторию, которой чуждо фэнтези, а хайп вокруг Гарри Поттера достиг апогея, начав собирать кинокассы. Кассу в то же время собирали и пародийные произведения вроде Порри Гаттера и Тани Гроттер. Кстати, меня до самого конца преследовало ощущение, что Никос Зервас — это парочка Мытько + Жвалевский. Использование эпиграфов, пародийный стиль, который захватил не только часть с волшебниками, но также продемонстрировал явное переигрывание своих ролей со стороны военных, аллюзии к русским народным сказкам и при этом аналогичное переворачивание оригинала наизнанку в сторону реализма — всё это, включая похожие сюжетные повороты и игру словами из Порри Гаттера склонило меня к мысли, что «Дети против волшебников» продуманное издание для любителей русских сериалов об агентах безопасности и их отпрысков от авторов успешной пародии. Поэтому я не уверена, что пропаганда — самоцель, скорей средство популяризации среди урапатриотов.

Обе версии существования этого произведения не умаляют его достоинств как неплохого боевика для детей с динамично скроенным сюжетом и забавными диалогами (ну нет, я так и не восприняла всерьёз истории старцев о колдунах, логику выбора жён, романтические цитаты из Гоголя и вырванные из контекста поучения Суворова). Здесь нет провисов в действии, но и никакого психологизма. Книга очень легко написана (что не отменяет идеи о пропагандистских целях), но не на волне вдохновения, а с явными заморочками на структуре сюжета. И да, это могло бы быть правдой, потому что православный (читай истинный) взгляд на колдовство именно таков, если бы не шуточный настрой и доведение реалий до кричащего абсурда и белых идей.

Серия о Гарри Поттере — удивительное явление. С появлением этой серии я влюбилась в ее персонажей и стала фанаткой вселенной, будучи одногодкой с главными героями. Конечно же моей фавориткой была зубрилка Гермиона, и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, как вместе с ней я углублялась в учебники, желая узнать всё отовсюду во всех подробностях. Но, в отличие от вымышленной героини, мне не чужды были чисто интуитивные и экстатические вещи помимо сухого рассудка, я могла верить и в гороскопы, и в предсказания, как в рациональные системы. Только в магию — не очень, даже если принять условие о существовании специального министерства, которое только тем и занимается, чтобы никто магию из обычных людей не замечал. А только вот никто из нас письмо из Хогвартса не получал, хотя и очень хотел.

Спустя двадцать лет моё мировоззрение резко сменилось. Никакие гороскопы и экстрасенсорика не могут замусорить моё сознание наравне с желанием скрупулезного рассеяния по всем предметам сразу. Теперь я знаю, что магия существует и что её в упор никто не видит, хотя никакого министерства и впомине не существует. Звучит этот взгляд довольно бредово для мира, побежденного материализмом, на котором хочет удержаться вся современная научная мысль. Но скажу я совершенно удивительную вещь: аннотация к первым изданиям так и звучала: «Магия существует». И Джоанн Роулинг создала мир, в который погружаешься и веришь, не желая покидать стены Хогвартса вместе Гарри Поттером, чтобы вернуться к его родственникам, которые просто маглы из маглов — те самые обычные люди из среднего класса, интересы которых фокусируются вокруг материальной обеспеченности, еды, сериалов, путешествий и чередования рабочих будний с выходными, в которые отсутствует религиозная жизнь.

И тут-то и скрыта важнейшая правда. Мир материалистов настолько стал иллюзорным, что и сам почти что магия, атеистическая такая и технически обусловленная. А хотелось бы всего этого сверхъестественным путем, и желание чуда очень сильно. Так вот то, что описывает Роулинг как магию — действительно она и есть, и, возможно, именно поэтому люди чувствуют, что этот мир и существует, просто не прилетела сова с конвертом. И я скажу вот что: чтобы увидеть все так, как есть, придется быть религиозным человеком и вспомнить вовсе не про инквизицию и ее отношение к ведьмам, а то, что Церковь всегда считала магией — договор с нечистой силой.

Первая книга о Гарри Поттере как раз об этом и повествует, и заключение договора этого поставлено на конвейер очень умным, практически индустриально-фрейдистски, обоснованными методами. Начинается все с того, как маленький Гарри становится сиротой, и его воспитывают его тетя и дядя. Тетушка приходится родной сестрой погибшей матери Гарри, только вот она в детстве, в отличие от сестры, письмо в школу колдовства не получила, поэтому родители по-особенному относились не к ней, а к юной волшебнице, растущей в доме. Зависть породила особое отношение к отпрыску сестры, вернее к собственному отпрыску-одногодку. Тот стал получать все чудеса этого мира по материальным законам, так что стал не в меру избалован и закормлен. Гарри же пришлось жить в чулане и довольствоваться обносками двоюродного брата. Ясное дело о волшебстве он ничего не знал и, как и любой магл, узнает о школе колдовства только когда получает письмо.

Эпизод раскрытия мира волшебников предлагается в виде фееричного шоу о том, как круто быть волшебником, как удачно — получить письмо и какая это завидная судьба (подыграла тетушка с комплексом своей зависти). Договор почти заключен. Остается ещё кое-что — особое указание на избранность. Маглы выделены тем, что не должны иметь способностей к магии вообще, дети из семей волшебников — подтверждают этим чистоту крови, а Гарри Поттер избирается звездой в мир магии. Отказаться оказывается невозможно. Обман разыгрывается в поколениях: в одних через безбожие и отсутствие чудесного в жизни напрочь, в других — через кабалу магических правил. Отыгрыш дарований совершенно честно происходит в особом эмоциональном состоянии — агрессивном поведении, злости и страхе. Что-то «чудесное» при этом происходит неосознанно, а значит, вообще и не та магия, которую нужно выучить и натренировать. Всё очень сильно совпадает с действием тех самых, не упоминаемых бесовских сил, которым не чуждо хулиганство и которые вызывают жуткий страх или агрессивность, а также особые состояния уныния.

Раскрытие волшебного мира всё это подтверждает: волшебника выбирает палочка, а не он палочку; более успешный и сильный волшебник — тот, который наиболее сумасшедший в своем дурачестве (Дамблдор), либо тот, кто наиболее злобен (Волдеморт). Поездка в школу сопровождается нагнетанием жуткой атмосферы, а сама школа — это среда хоррора с обещанием травм и встреч с неведомыми чудовищами. Первоклашки проезжают на лодочках сквозь темные туннели, выходящие в подземелья замка всего один раз за школьную жизнь, то же можно сказать о приключениях с монстрами, удобно распределенными по разным курсам вместе с основным жутким приключением года. В первый год Гарри Поттеру предстоит встреча с Волдемортом в виде Квирина. Так зовут и учителя, и одновременно античного бога войны (Марс ведь был невероятно красный), сопутствующего своими атрибутами двуликому Янусу, который очень в тему бог начал. Да, очень интересна связь как с античной мифологией, так и с европейскими традициями праздников в Британии, но на этот раз я не рассеивалась на исторические экскурсы в историю гностики с ее астрологией и алхимией, в мифы и культурный фон, а смотрела с педагогической стороны.

И он таков, что главные герои тем больше маги, чем больше они хулиганы, нарушающие правила, призванные устрашать школьников погибелью. Гарри Поттер, вызываясь в конце на финальную встречу с величайшим злодеем современности, произносит совершенно истерическую речь с вымыслом о том, что Волдеморт уничтожит и саму школу, из которой постоянно устрашают исключить нарушителей. Как будто это так плохо. В противостоянии этой угрозе добродетелями героев книги становится вранье во имя нарушения правил (а не дружбы, как может показаться), обращение к мечтательности или желанию возмездия за прошлое, победы над врагом в виде провокационного вызова. Даже остальные факультеты хотят не выиграть кубок школы, а чтобы его не выиграл победитель — это такая же бредятина, как и «волшебный потолок», показывающий небо таким, какое оно снаружи. Не волшебник ли страны Оз этот потолок «наколдовал»? Не та же ли лажа связана с тем, что колдовать за стенами школы запрещено? Может потому, что территория Хогвартса — логово бесов, играющих свои роли по захвату детей?

Знаю, это звучит так, как в «Детях против волшебников» — по-церковному патриотично. Но у вымышленного греко-российского автора был явный стёб и не раскрыто, что под воздействие попадают не только новоиспеченные волшебники, но и маглы их семей. И тот факт, что семьи эти — семьи материалистов не случаен. Они тоже в результате вожделею не здорово пищи, а неимоверного количества сладостей, не реальных благ и настоящей жизни, а образа жизни и формальностей, богатства в виде преходящих ценностей. И даже здесь мир магии предлагает как будто что-то настоящее — древнюю систему денег, курс монет из ценных металлов которых явно основан на весах и соответствии цен на металлы. Но за это настоящее богатство предлагается покупать атрибутику для игры с дьяволом. И никому невдомек, что воля человека и его знание не производят ни одного чуда — мир духов остается невидимым, и только «полтергейст» Пивз честно напоминает о нём читателю, демонстрируя эталонного беса. Но маги тем и волшебны, что абсолютно слепы к этому и нереально надменны в своём героизме и пафосе атрибутов.

Я даже не знаю, считать эту книгу отвратительно вредной или удивительно правдивой. Без понимания духовной жизни она вредна, с пониманием — бесполезна и бессмысленна, как и любое развлекательное чтиво. Она хороша по структуре сюжета, по продуманности образов, даже по психологичности и прекрасным диалогам детей. В ней продуманы и вселенная, и взаимосвязи персонажей, интересны ссылки на явления реальной истории и мифологии. Но... Вспоминая собственную одержимость волшебством, я бы не рекомендовала эту книгу никому, особенно детям.

Что-то происходит с людьми, прочитавшими Достоевского. В них рождается какая-то тяга к общению с обиженными женщинами, имеющими оправданием своей потаскушности денежный вопрос; они непременно обретают талант анализирования людей, видения их жизней, вплоть до смерти, и смерть — как одну из важных страстей всех людей; они продаются игре, как продался ей сам изначальный гений; и они продали в ней себя, оставив своё имя в декорациях непрерывного танца аналитических разговоров.

«Затем я перешел к различным эпизодам моей телеграфной жизни. Я рассказывал о проходимцах, с которыми имел дело, о патологических лгунах, об извращенцах, о контуженных дебилах, набитых в меблирашки, об отвратительных ханжах из обществ благотворительности, о болезнях нищеты, о шлюхах, лезущих к вам, чтобы пристроиться в конторе, о разбитых горшках, об эпилептиках, о малолетних преступника, о сиротах, об экс-каторжниках, о сексуальных маньяках.»

Очень удобно, когда ты работаешь в своей то «Космодемоникал», то «Хуесосикал» Кампэни в отделе кадров. Очень удобно, когда твой друг-психоаналитик позволил тебе вести аналогичную его практику, а ты берешь с него же деньги, называя его невротиком. Очень удобно жить сплошными займами в долг и прикидываться другом важных персон или католического клира (версия для ирландцев), чтобы тебя вдруг начали ценить. И, что-то мне подсказывает, очень неудобно в результате сливать долги на одноразовых девушек, когда у тебя есть жена и дочь. И невыносимо неудобно назваться экс-президентов, совсем уж завравшись пьяным в баре.

«Я ведь оглушенный. Все знаю о других, а о себе совсем мало»

Зато писатель проникся Достоевским и потому вдруг взлюбил русских. Но почему-то ему сильно хочется то ли быть евреем, то ли чтобы его возлюбленная оказалась еврейкой. Обиженные девушки высшего класса должны быть не просто избранными, а из избранного народа. Писатель мало говорит о себе — он рассказчик окружающих его характеров. В основном это люди вне работы, иногда те же самые, но живущие неофициальной жизнью. Поэтому о жене будет мало, пока она не станет уходить на периферию во время бракоразводного процесса. Генри Миллер полюбит Мару, которая потом станет Моной. И только для Моны он станет не Генри, а Вэлом. Она работала в дансинге и отдавалась другим мужчинам, так что в «Сексусе» три четверти текста — сплошняком описания различных половых актов. Очень ненапряжных, страстных, без лишней воды, технически выразительных. И все они мимо Мары, ведь Мара — девушка из романа Достоевского, святая шлюха. Но без Бога святости и красоты она достигает в глазах возлюбленного только очернением всех тех женщин, с которыми встречается рассказчик. Каждая из них им натянута.

«Не бывает интеллектуальных шлюх. Проституция — знак слабого интеллекта»

И хотелось бы этому поверить, пока не понимаешь, насколько всё это абсурдно. И, может быть, и жена его не купилась даже на самые первые ласки, куда уж там докатиться до секса втроем. Желание на страницах «Сексуса» обретает плоть в словах. Слов вообще много. Автор хочет быть интеллектуальным, хочет быть наравне с женщинами, которые ловят интеллектуальных мужчин, не замечая, что оружие их — внешность. И автор только внешне умен, но у него на всякий случай есть козырь — Достоевский. И два Джокера — буддизм и гороскопы. Козырь он любит, а вот Шутнички в кармане кидают шутки с претензией на глубинный взор. Буддизм придает философичности, а знаки зодиака заменяют настоящий психоанализ. Да и куда там до его, если Овны отличаются напористостью в сексе, а Скорпионы орудуют загнутым членом. Девушек Генри при этом по знакам решил не различать — они все прекрасны волосяным покровом между ног, тугостью вагины и умением сосать. Все, кроме Мары, которая, подобно Шахерезаде, и сама кормит Вэла спермой с чужих членов в виде собственных фантазий о первых и последних ее мужчинах, о семье бедных родственников, кто-то из которых еще и может внезапно умереть. В эти истории поверит только еще один выдумщик — лжец, одержимый голодом похоти. Так они и нашли друг друга и завели историю настоящей любви, в которой одни только сказки, и каждая — о сексе различной степени жесткости с подробными описаниями, насколько жестки половые органы, соприкасающиеся друг с другом и выделяющие различные жидкости.

«И какой-нибудь сандвич сделайте из сочной писятины с соусом.»

При этом входит подобное чтиво вполне гладко и комфортно несмотря на загруженность половыми актами и бессмысленными разговорами в кафе, барах и кабарэ, можно было бы сказать «совместимо по знаку зодиака». Эстетически некрасиво, но интеллектуально — неплохо, как раз на уровне людей, которые возомнили себя умниками, потратив чуть больше денег, чем могли заработать, или прочитав на одну непонятую книжонку классика больше своей компании, делящей одни и те же бутылки и одних и тех же женщин, но ты круче, потому что взял их на одну больше. А иначе чего так обижаться на то, как коллега с работы распознал деваху из того же дансинга, который и ты посещал. Генри Миллер счетчик секса написал, и если женщина могла повториться, то секс с ней — не мог. Все должны были сыграть одну роль один раз и запечатлеть ее навсегда. Либо, как Мара, стать актрисой. Хитро, интересно временами...

«Ведь на самом деле ты не такой уж интеллектуал, каким себя считаешь. Твоя слабость — самодовольство, ты просто гордишься своим умом. Но если ты на него положишься, тебе конец»

...но, как и у Достоевского приводит к непременным смертям. Конечно же — в фантазиях под танцы женщин, вертящих бедрами. Плата за уныние, которое латают похотью или любыми удовольствиями мiра. А виноватыми-то оказывается унылость жены и работы, которые должны были бы составлять смысл. Но самодостаточность — не история, о которой расскажешь, а так хотелось стать писателем. Единственная черта самости человека, который мог бы возникнуть, не рассеявшись по сексуальным похождениям своих страстей. И кто-то вдруг решил, что имея фантазию, он станет человеком искусства, потому что его заберет вдохновение. Но нет, Генри Миллер трет о том, что работа мешает его творчеству, потому что она противоположна ему. И долг перед семьей — то должное, которое и не должно, потому что, не выполняй он этот долг, его жена и ребенок прекрасно выжили бы и без него. Ему невыносимо хочется стать собой, он себя не знает и думает, что человек искусства слова только потому, что понял, как выражаться метафорически верно. Но описывать-то ты собираешься вовсе не правду, а трагедию сексуального досуга.

«Чтобы нормально жить в нынешних условиях, интеллектуальные способности совсем не нужны. Мы так все хорошо устроили, что все нам приносят на тарелочке. Единственное, что нужно уметь, — это делать какую-нибудь маленькую штучку достаточно хорошо; вы объединены в союз, вы делаете какую-то работенку и, кода приходит время, получаете пенсию. А будь у вас эстетические наклонности, вы не сможете выдерживать этот бессмысленный режим из года в год. Искусство делает вас беспокойным, неудовлетворенным человеком. Наша индустриальная система не может себе позволить такое — и вот вам предлагают успокоительные, мягкие заменители, чтобы вы забыли о том, что вы человеческое существо».

Вэл и Мара выдуманы. А книга эта — скорей обрывки сумасшедших страстей сидящего в каморке «Хуесосикал Кампэни», которая вообще-то телеграфная компания, бездельничающего от недостатка работы даже тогда, когда весь его отдел сократили чуть ли не до него одного. Не по-настоящему, а так хотелось бы поверить... Страсти-то подлинные, да смысла в них — никакого, как и в мыслях о зодиаке и мудрости восточного уныния. Автор описал множество потрясающе подлинных характеров — отвратительных, злобных, пошлых, навязчивых, самодовольных и надменных. Каждый человек плох до тошноты, и это потрясающе правдиво написано. А рядом написана целая теория лжи, которая обязана идти под руку с правдой, иначе бы не смогла существовать. И вдобавок само описание тошнот вперемешку с менструальными выделениями.

«Взрослый пишет, чтобы очиститься от яда, накопившегося в нем за годы неправедной жизни. Он пытается вернуть свою чистоту, а добивается лишь того, что прививает миру вирус разочарованности»

Жили-были два демона, но так как они раньше были ангелами, да ещё и разных чинов, да и такими, которые, затеяв дружбу, не хотели быть одинаковыми, один из них притворился злым. Потому что демоны, выбравшиеся на землю, всегда должны делать вид, что хорошие. Хороший взял человеческое обличие педантичного владельца букинистического магазина, а плохой — змеевидного сноба.

У Пратчетта с Гейманом притворяющиеся хорошими и есть хорошие, а притворяющиеся плохими — плохие. Оба писателя привыкли писать не книги, а кино. И написали историю, основанную на другом кино — о мальчике Демиане, чей отец дьявол, а мать — шакалиха. Это история про антихриста, конец света и борьбу ангелов с демонами. Нормальному человеку читать написанное невозможно: нормальные люди знают, что антихрист — самый обычный человек, к тому же еврей, что перед концом света будет вознесение, что ангелы и демоны не просто духовные существа, но и не ведут разговоры о непостижимости Божественного замысла, не критикуют непонятные человеку события библейской истории и вообще по-людски не мыслят и не поступают, и что последняя битва произойдёт не ради победы добра над злом. Здесь об этом скажет только американский евангелический телепроповедник, которому «ангел» скажет, что все не так, а никто не поверит, потому что станут отрицать содержание его проповедей из-за того, что они преследуют коммерческие цели. Вымышленному же ангелу верить можно — он же до скрипа белый и хороший.

Единственное увлекательное в этой книге лишь одно — ностальгическое настроение по эпохе конца 80-х. Люди все ещё боятся ядерной угрозы, ворчат в адрес автоответчиков, изображают из себя киношных чрезвычайно крутых парней на мотоциклах, люди все ещё верят в ту магию, которая связана с природой, биополями и аурами, а кассеты в бардачке все ещё превращаются в альбомы Фредди Меркьюри... Здесь пока нет ЗОЖа в фитнес-виде, а есть чрезвычайно сильно диетящиеся модельки и тема о здоровом питании самом по себе. И очень много времени уделяется экологии — этой любимой для маргиналов темы для человеконенавистничества.

Нужно отметить, что и всадники апокалипсиса присутствуют. Только, в угоду экологии, мор заменён на загрязнение, а потому для адекватного нормального человека становится ясно, как конец света смещается в сторону проблем природной среды, а не человечества. Смерть вообще взята из циклов Пратчетта о Плоском Мире. Нужно ли упоминать, что при всех этих перетасовках ни о каком нормальном конце света речи идти и не может? К слову, в нормальном виде антихрист будет распознан, когда получит власть над всем миром и проправит в этом положении чуть более трёх лет, а не по достижении 11-летнего возраста. Так что при всем присутствии взрослых персонажей в книге Армагеддон окажется ну слишком уж детским, разочаровывающе пустым и основанным на фантазиях детей о добре, выглядящем как поддержание природной зоны пригорода Лондона в состоянии пасторального рая. Кстати, антихриста здесь назовут Адамом.

В отличие от Демиана имя показалось мне весьма удачным, потому что антихрист должен стать ещё одним Христом, называемым вторым адамом, исправившим ошибку первого. Великие ожидания обернулись пшиком, и местный Адам повторяет не только ошибки первого, но и ошибки любых людей. Христа в книге нет — упоминается только Бог, причём весьма всуе и из уст того самого «доброго» ангела. Как это бывает с человеческими властями, тех, кто не хочет раскрывать свой замысел, заменяют прес-атташе, уполномочеными заявлять, что не располагают всей информацией. Бога поменяет его голос — он же пресс-секретарь — Метатрон. Так-то ничего Божественного в книге нет. Ведьма Анафема живет по точнейшим предсказаниям своей прабабушки, вопреки разглагольствованиям оккультных сущностей о непостижимости божественного замысла.ю а падшие и отуземившиеся ангелы считают злом только самые примитивные вещи вроде злобы, похоти и взяточничества. Естественно, что первая пятерка заповедей нарушается априори, и эта картинка принята за хорошую, гораздо хуже примитивных страстей только то, что портит атмосферу, водоемы и угрожает животным.

В конце концов все сводится к тому, что ангелы и демоны могут повоевать против человечества за то, что они испортили планету. В общем, звучит по-демонически, ведь Сатана начал с того, как позавидовал, что человеку дана власть над Землей. После грехопадения же рая уже не было, и бороться за планету стало бессмысленно — борьба пошла за низвержение человека в адову бездну, просто из ненависти к человечеству, а вовсе не от любви к природе. Так что падшие ангелы в принципе не способны на симпатию к людям (и природе вместе с ними) — она у них может быть только притворной. И в этой книге, ангел с демоном только притворяются, очень по-честному. Все правильно — смысл в том, чтобы запутать читателя. Поэтому и должно быть смешно.

Даже если абстрагироваться от канонической, а не киношной, истории антихриста, и принять условия фэнтезийной игры «благих знамений», содержание все равно разочаровывает. Детские диалоги только сначала кажутся забавными. Позже становится ясно, что Адам все знает и понимает, а поэтому не понятно, почему ему так интересно валять дурака. Образы фантастических существ по описанию интереснее происходящих с ними событий. Эпизоды вообще сильно дробятся и временами требуют снисхождения к своей куцей композиции. Из-за ставки на описание центральных героев мало детализации. Ясно, что это пародия, и все должно быть анекдотически просто... В результате оказалось, что эта простота мельтешением побочных персонажей, у каждого из которых есть имя и эпизод из жизни, пыталась закрыть огромную дыру финальной сцены. Цельность замысла разрушилась, а флёр из экологических посылов, существования добра и зла на равных, и, что даже хуже первых двух, отсутствие Бога в людях — остались.

Есть смысл читать только в ностальгических настроениях по эпохе магнитной ленты и катастроф на АЭС.

У советской детской литературы есть одна особенность: она о дураках и чепухе, она развлекательная больше, чем педагогичная, она с больше для безнадежно потерянных в детстве взрослых, чем для детей. «Волшебник изумрудного города» — образец образцов как не следует писать не только детские книги, но и книги вообще. Начиная от содержания и заканчивая языком — меня тошнило кровью от кощунства, произведенного над оригиналом, целенаправленно наполненном тонкими смыслами, переплетающимися с патриотическими и религиозными идеями. «Волшебник страны Оз» — прекрасная в педагогическом плане книга, скроенная по хронотопу сказки и лишенная лишней мишуры. В нем выверенные тропы и символика. Здесь же, где Оз превратился в Гудвина, — взбалмошные приключения по «веселым полям». И это не единственный неадекватный эпитет в творящемся недоразумении.

Начать с того, что Элли в отличие от Дороти — развращенный, избалованный ребенок, которого привязали к играм и мечтательности в отношении волшебства. Дороти была девочкой благовоспитанной и связана с семьей была не родственными связями или отношениями интересного досуга, а настоящим доверием. Отсюда и способы построения дружбы. В оригинале каждый персонаж остро сосредоточен на своей цели и отвечает её содержанию: Страшила — умён, Дровосек с сердечен, Лев — смел. Их стремления заставляют их работать над собой и своим поведением, соответствующим их стремлению. У Волкова все с точностью наоборот: желающий мозги Страшила — настоящий дурачок, идущий за сердцем Дровосек не проявляет сентиментальности и любви (он повелся на любовь к себе девушки, а не смотрит вглубь своих чувств), Лев — боится специально. Все они рассеяны, а непоследовательность в поведении лишает характера. И зачем дровосеку понадобился галстук? Вдобавок Волков наделил голосом и Тотошку, которому дал желание подраться с соседским псом. Мало того, что это убило хронотопические различия между персонажами разных вселенных (по ту и другую сторону волшебства), так еще чисто материалистически извратило антропологическое восприятие. Тотошка в одних эпизодах ведет себя как гавкающее несмышленное животное, а в других — гордится и важничает, требуя к себе человеческого отношения. Его поведение в основном хулиганское, а цель, по сравнению с теми, кто хочет исправить недостатки или из любви к родине попасть домой, — нелепа.

Волков в целом добавил в книгу мерзкие диалоги. В оригинале хулиганили только силы зла, воплощенные в двух злых волшебницах. Они как раз и вели себя малодушно и по-детски невоспитанно, шало. В стране Гудвина шалые — все. Жители наивны до тупости, пожилые персонажи — сварливы до скрежета зубов, в разговорах встречается низкая лексика, а знакомства начинаются не с помощи, а докапывания, ведь Элли в начале приключения дается конкретное задание, а не указание пути, как это было с Дороти, находящей друзей по душевной близости и промыслу добрых сил, а не для того, чтобы выполнить функцию. Каждый второй персонаж у Волкова — лукаво ухмыляется, отшучивается от лжи и оправдывает отвлеченность. Гудвин, признав то, что он просто фокусник и обманщик, говорит, что ему одновременно и стыдно, и что он привык быть таким. Нравственная история о поиске правды, любви, силы духа и доверительной дружбе превращается в миссию дуракаваляния перед лицом испытаний. Все ищут выгоду по мановению волшебных сил.

Оригинал содержал в себе христианские смыслы, начиная с Изумрудного города, как видения нового Иерусалима, и заканчивая победой над дьяволом попиранием его главы и крещением водой. Сорок дней испытаний постом пересекались с нападениями сорока волков и сорока воронов. Идея, связанная с тем, что каждый из друзей Дороти получил царство напрямую связана с Заветом о Царстве Христа. Две добрые волшебницы: одна ветхая старушка, а вторая — вечно молодая — также отсылка к двум Заветам... Сама демонстрация волшебства и отношение к нему — христианские. А здесь — откровенно атеистические, волшебство — это дурь, но волшебным книгам нужно бы доверять, как и вообще любым книгам и чтению. А так как друзья Элли изначально не обладали никакими дарами, а только хотели их получить, смысл потерялся абсолютно, ведь «волшебник» сыграл фокус, скормив плацебо каждому персонажу. За что те обретают царство? Да просто потому, что они Иваны-дурачки и находятся в стране-нелепице.

Дополняет всё это убожество то, что оставленные оригинальные куски плохо вяжутся с новопридуманными. Можно говорить, что Волков написал чисто развлекательную книжицу, в которой Канзас находится в Советском Союзе, где едят гречку с черным хлебом, а зимой лепят снежных баб, но я бы не советовала приучать детей к тому, что досуг можно посвящать чепухе. Выверенную стилистически и содержательно повесть о стране Оз советский учитель (!) превратил во второсортный экшн с язвительными персонажами.

Более тонкую пародию на фильмы-катастрофы, современное естествознание и экологические идеи в литературном мире не найти. Тем более, что вряд ли это та пародия, которая пишется смеха ради, — скорее успешное подражание по всем рецептам бестселлеров в погоне за тиражами с иронизированием над штампами демонстрацией всех этих штампов друг за дружкой и фразой «вот только не надо этих киношных штампов», с эротической сценой ровно посередине книги и цитатами из вымышленных трудов персонажей книги в эпиграфах. Когда писалась эта книга, Кэмерон еще не вывел «Аватара» на экраны, но у Шетцинга оказывается та же история об экосистеме, о добыче ресурсов, о мирном и военном решении от науки, о коренном населении, живущем в природной среде, о конфликте цивилизации и христианства (типично протестантского — с пафосом государственности от Бога) против варварских культур и природы.

«Свободный мир? — Министр обороны возмущенно запыхтел. — Послушайте, но ведь это и есть мы! Европа — это часть свободной Америки. Свобода Японии — это свобода Америки. Канада, Австралия... Если несвободна Америка, то они тоже.»

Сюжет начинается с того, как по всему миру начались диверсии в адрес людей ...от морских обитателей. В Северном море черви подгрызли залежи оледенелого гидрата метана, чтобы разрушить шельфовый ландшафт, на котором установлены нефтевышки и автоматические фабрики. И чтобы остановить Гольфстрим (!!!). В Атлантике на корабли нападают киты и моллюски-«зебры». На берегах теплых поясов появляются скопища ядовитых медуз. На поверхность выходят крабы-самоубийцы, терроризирующие жителей мегаполисов США. Большинство из этих существ — ранее не известные мутанты, оболочки, скрывающие в себе люминесцирующую слизь, намекающую на происхождение этих бесцветных и безглазых организмов с глубин океана. Поначалу все очень сильно напоминало лавкрафтианскую мифологию с его Древними богами, власть которых распространяется и на космические рубежи, а не только земные глубины.

«В научной фантастике инопланетяне почти всегда являются преувеличенным выражением человеческих надежд и страхов».

Но все оказалось куда хуже: оказалось, то лавкрафтианская фантастика довольно прочно укоренилась и в популярно-научной картине мире, только богов в ней нет и не должно быть, так что роль передается природе как таковой и, значит, «древнейшим» ее представителям — бактериям. Отталкиваясь от гипотезы, что жизнь на земле существовала и до человека со всеми катаклизмами и массовыми вымираниями и длилась эта эволюционная борьба за выживание миллионы лет, создается концепция, что бактерии могли создать свой собственный социум, куда более умный, чем человеческий, который строит свои государства всего семь с половиной тысяч лет. И чтобы все выглядело еще «умнее», в биологическую мифологию понадобилось встроить информационную: память бактерий генетическая, ДНК изменчиво и работает как динамическая перепрошивка и мгновенная встройка в среду с новым информационным составом, а коллектив всех бактерий поэтому обладает полной информационной картиной, способен к интеллектуальной деятельности высшего уровня и потому круче людей и назван БОГОИЗБРАННОЙ РАСОЙ. Конечно же такое заявление не нравится другой богоизбранной расе — расе белых, богоизбранных, американцев.

»- Это испытание. Испытание для человеческой расы. Может быть, Господь Бог предназначил эту планету для двух рас.. А может, права Библия, когда говорит о звере, выходящем из моря. Бог говорит: даю вам о власть землю, но ничего такого не сказал каким бы то ни было морским существам.

- Нет, абсолютно нет. Он сказал это только американцам».

В книге, конечно, не упоминается ни Россия (забавно, что когда говорится о кризисе добычи нефти в Европе, альтернативными поставщиками называются только Ближний Восток и Южная Америка, но почему-то не Россия), ни СССР со своим шизоидным коммунизмом, но не Ленин ли говорил, что абсолютное знание складывается из кусочков относительного и именно так происходит научный прогресс? «Каждое новое знание одноклеточного обогащало общий опыт коллектива. Эта мысль была революционной.» — прямым текстом написано между диалогами. То есть американцы снова нашли врага от коммунизма и этот враг — природа. Нужно ли упоминать, где я орнула еще пару раз?

» — Что вы задумали Джуд? Хотите договориться с животными?

- Нет. Я хочу их истреблять. Дадим урок — им или тем, кто отвечает за их поведение.»

Чтобы все было еще честно, представляют белую богоизбранную американскую расу голубоглазая китаянка, а вторую богоизбранную расу — белое глубоководное месиво в форме шланга. А чтобы вышло еще честнее одним из центральных персонажей становится эскимос, а его другом и по совместительству болью в заднице — полуиндеец-полуирландец, не вписавшийся ни в одну концепцию национальной идентичности и поэтому страдающим за права животных. Ну потому что мифы индейцев — про людей-китов и людей-волков. И когда ему вменяют, что он неправильно трактует мифы, игнорируя человеческое поведение, завязанное на законах кровной мести и родовой целостности, он тупо отмазывается, что в этих мифах вовсе не сказано, что люди поступают правильно. Если все эти нелепости не стёб и написаны на серьезных щщах, то я кальмар. Надеюсь, белый, глубоководный и богоизбранный.

Проблема приближения конца света (ну и где антихрист? где возвращение пророков? почему христианский президент не шарит в христианстве?) в конце концов преобразуется в типичное противостояние правых и левых: капиталистов против зеленых (которые на западе традиционно анархические коммунисты). Первые хотят эксплуатировать природу, пресекая ее вылазки на территорию человека в виде различных вторжений и эпидемий ядами, ингибиторами и даже оружием. Вторые говорят, что это разрушает природную среду, а значит становится угрозой для существования человека. Умиротворяющим инструментом становится «наука». Штаб «ученых» выходит на переговоры с коллективом бактерий. Причем первое сообщение представляет из себя интеллектуальную игру — предложение решить несколько математических примеров, а второе — демонстрация статусности через предложение посмотреть на культурные достижения цивилизации. Интеллект и искусство должны, по мнению «ученых», доказать право человечества на существование и сосуществование в контексте наличия второй БЕЛОЙ расы. Не, ну серьезно? Умение фокусничать с логарифмами и интегралами с медийными понтами от искусства? Разум человека уже давно начал приспособление к своей же искусственной среде городского ландшафта. Почему меня, богоизбранного глубоководного кальмара, который мыслит сугубо материальными категориями, должны волновать эти и абстрактные вещи?

» — Эта штука здесь для того, чтобы уничтожить свободный мир.

- Хорошо. Тогда расстреляйте ее. Может, нам проверить, не мусульманские ли это клетки? Может их ДНК — исламская и фундаменталистская.»

А в этом и весь смысл! Книга прекрасно демонстрирует флагманскую мощь позитивной пропаганды: сведение человека к животному, которому требуется среда для жизнедеятельности, красивая среда, с крупными и изящными архитектурным формами, с безопасной инфраструктурой и сферой развлечений, превращающей любое общение в игру. Для этого и требуется сложная математика с введением параметров — чтобы подменять формальную логику диалектической и чтобы распространять факт действительности на факт абстрагирования. Перцептивность научной интеллектуальности становится апперцепцией. И никто уже не вспоминает, что миру всего 7528 лет и что природа не существует без человека, а человек — без Бога. Никто не вспомнит, что космические катаклизмы не могут существовать без человека, а значит, и вымираний без человека не могло быть. Никто не вспомнит, что сам человек не мог развиться в эволюционном процессе, потому что он при нем не жил, а Бог вообще-то создавал существ не в развитии, а сразу готовыми. Никто не вспомнит, что нет никаких других рас, а тем более инопланетян, потому что и Ева была создана из ребра Адама, а не параллельно ему — чтобы все люди навсегда оставались одной семьей. Обо всем этом, только в безбожном контексте с непонятным, но как будто бы библейским Богом, порассуждает «ученый» от сагановской фантастики о космическом интеллекте. Ведь коллектив бактерий предложил иную память — про Пангею и Гондванну. Ведь человек помнит только настоящее, а у бактерий фантастически вечная память. Ведь они коллектив, ведь их информационный код, выраженный в ДНК, не способен к повреждению, ведь их никто не жрет, ведь они сами исключают из своего коллектива дефектных... А может и память их тогда — искусство создавать память через убийство живых носителей памяти. А что это, как не социальная пропаганда и понты перед белой расой, которая забывает, кто такой человек, когда ей показывают что-то большое, светящееся и жизненно необходимое? Шах и мат, человечишки, ведь океан БОЛЬШЕ суши и состоит ИЗ ВОДЫ.

«Договориться с людьми — это иллюзия»

Ученых учат со школы: про историческое и биологическое развитие, про экологию и про толерантность. Человек называется биосоциальным существом и человеком разумным — вот два мифа, о которых эта книга. Два мифа, которые превращают человека в человека-кита, человека-волка или, например, человека-обезьяну, а по сути — человека-амебу, коллектив которых — очень удобный анархический социум, где общение примитивизировано до эмоциональной жизни феромонных реакций, где любовь — это химия, благо — цивилизация, скроенная на интеллектуальных играх, самые сложные из которых становятся наукой, а самые легкие — развлечениями. Печально то, что именно познавательность и вызывает интерес, духовность превратилась в поиски смысла и собирание правды из кусочков относительной правды, перестав быть смыслом, истиной и жизнью. Человек захотел наследовать совершенство Отца без Сыновства и вообще без иерархии, потому что и это слово превратили в прогрессивные и интеллектуальные системы, не имеющие никакого отношения к первоначальному, сакральному, смыслу иерархичности.

» — Ты правда думаешь, что это как-то связано с червями?

- Я вообще ничего не думаю. Думать преждевременно».

Я уверена, что абсолютное большинство тех, кто прочел эту книгу, верит в многомиллионную историю Земли и космоса, в эволюционные преобразования, в то, что культура и наука — это достижения человечества, что человек начинал с охоты и собирательства, в первую очередь интересуясь размножением, а обратной стороной видят не человеческое совершенство, а пасторальный примитивизм каких-нибудь аборигенов, сосланных на окраины цивилизации и вернувшихся в эту вымышленную иллюзию прошлого с вытеснением катастроф в мифы, с национальной идентичностью на основе тотемизма и народной самобытностью отдельной, небогоизбранной, нации. Именно эту дихотомию и создает цивилизационная мифология, с античных времен сочиняя пьесы о разрушении родовых порядков в пользу социализации и заигрывая с природой через философию, а потом — науку. Повествование об интеллектуальности животных началось с описания самораспознавания животных в зеркале. Именно этим и занимается человек, который начинает общаться с природой на равных, он затевает игру, которая заканчивается либо идолослужению в контексте тотемистической деградации религии и конфликтом крови рода, либо техническими фокусами от прикладной науки и конфликтом понтов. Отражение природы в человеке не превращается в математическое тождество, а отражение природы в самой себе не приводит к общению. Распознающие себя в зеркале животные не меняют свой образ и не вступают в диалог: конечное распознавание самого себя приводит к игнорированию изображаемого. Но человек видит в природе не себя. Точнее видел, пока в мир не вошел позитивизм.

«С телом умирает и наш дух <...> Тело и есть дух, дух и есть тело.»

Добровольная умственная отсталость — диагноз безбожия, который получил свой рецидив после краха Древнего мира через раскол и появление католиков, подарил современности еще и кретинов от зеленых, защищающих среду, права животных, кричащих об этике в отношении природы, пугающих людей вырубкой лесов и осушением водоемов. Мне далеко до богоизбранного белого президента, но как богоизбранный глубоководный кальмар, я заявляю, что мое существование напрямую зависит от бытия человека, и что, вымри человечество, природы не станет — она тоже умрет. Зеленые же вывернули истину наизнанку: все взаимосвязано, потому что человек — эксплуататор. Даешь революцию от порабощенного бактериологического пролетариата! Диктатура микроорганизмов! Какую там сейчас эпидемию в очередной раз объявляет ВОЗ?

«Убить животное легче, чем человека. И будет гораздо труднее это сделать, если признать животное нашим близким родственником. Мало кого порадует мысль, что мы, возможно, не венец творения и на шкале ценности находимся не над всеми, а среди всех».

Мертвый человек раскопал кости и подумал, что они принадлежат предкам. Мертвый человек походил по Луне в скафандре и заявил, что умнее тех, кто не догнал его в гонке за покорением природы. И в этом всем выражается лишь одно — что жертва Христа стала напрасной спустя тысячу лет, что человек не хочет вернуть себе господство честно, по завету с Богом, но по договору с дьяволом, который не дает ничего, кроме враждебности природы к добровольно поработившемуся существу, опустившемся до биосоциальной, интеллектуально одаренной амебы в своем белом, генетически индифферентном, коллективе. Мертвые хоронили мертвых, а теперь они их раскапывают. Воистину в последние дни мира живем:

«даже такое романтическое дело, как хэппи-энд является результатом биологической необходимости»

Однажды ты просыпаешься дома и, посмотревшись в зеркало, понимаешь, насколько ты красива, великолепна, богата и прекрасно образована. У тебя множество вещей и все они дорогие и стильные. Правда это тебе ни к чему, потому что, будучи при деньгах, ты ведешь домашний образ жизни, поэтому у тебя заношены домашние тапочки, а из одежды используется несколько халатов, пижама и белье. У тебя нет родных, но есть навязчивая подружка, которая всю жизнь стремится дотянуть до идеального уровня, который на самом деле очень даже средний. Она пытается решить свои проблемы с помощью книг по саморазвитию и каждый раз сидит на новой диете, которая непременно превращается в булимию, запитую литрами алкоголя. Обе вы спите с мужчинами, которые склонны самоутверждаться за счет женщин, недооценивающих себя. Но ты... Ты делаешь это по истерической привычке, по инициированной окружающими и им самим злобе и потому, что «все еще не можешь усвоить, что Тревор скотина и неудачник, тебе не хочется верить, что ты могла опуститься до парня, который этого не заслуживал». Но тебе определенно по боку разговоры тех, кто знает все об «умении жить». Тебя слишком тревожит то, что на поверку намеренно скучно и даже смешно. Оно агрессивно вмешивается в твою жизнь и провоцирует агрессию.

Описанные образы в книге просто великолепны — они остроумно доведены до маленьких шедевров и вплетены в диалоги с потрясающим юмором. В романе практически ничего не происходит, потому что то, что делает людей современными Обломовыми — болтовня: дурацкие чатики в сети, в которых твоя личка давно похожа на каталог членов (и да, мгновенное фото с помощью телефонов все еще не превратило мужские органы в эрегированные воплощения эроса), нытье и жалобы на жизнь со стороны родных и друзей, бессмысленные «деловые» разговоры «успешных» неудачников и провокационные заявления «художников». Всё это создано, чтобы нервировать и убивать настоящее и прекрасное, что должно созидаться в твоей личности.

Эго окружающих защемило неестесвенными представлениями о свободе. Так, помешанный на минетах Трэвор предельно брезглив, потому что болезненно выходит на сочувствие, перенесенное в похоть.

«Возможно, истина крылась в том, что они просто боялись вагины, боялись, что не смогут справиться с такой хорошенькой и розовой, как моя, что стыдились неадекватности своих чувств, боялись собственных членов, боялись себя. Они фокусировались на абстрактных идеях и усугубляли свои проблемы алкоголем, глуша ненависть к себе, которую предпочитали именовать экзистенциальной тоской».

Худеющая Рива покупает качественные китайские копии брендовых вещей и наполняет полки и холодильник сладостями без сахара и жира, а комнату — фитнес-аксессуарами и тоннами косметических средств.

«Недавно она прочла книгу «Как завоевать мужчину твоей мечт с помощью самогипноза» и теперь стала объяснять мне разницу между «исполнением желаний» и «манифестацией твоей собственной реальности»

Эти люди хотят влиться в атмосферу всеобщей успешности и популярности. Но вот и обратная сторона — мир искусства, где приходится вылезать за грани дозволенного, чтобы хоть как-то впечатлить публику, живущую стереотипной мечтой, и Пин Си дрочит на холсты, чтобы оплодотворить их крашеной спермой, а его коллега по цеху размазывает кровь, имитируя сцены убийства. Не исключено, что кровь не просто настоящая, а тоже из собственных половых органов, потому что автор сего гениального перформанса — девятнадцаилетняя девушка. Ты спишь на работе в этой самой галерее, а уходишь, оставив свой собственный шедевр — кучу дерьма.

» — Какое тебе дело, что люди думают о тебе? Все ньюйоркцы — жопы.

- Мне есть дело, ясно тебе? Я хочу вписаться. Я хочу жить хорошо.

- Господи, Рива. Это смешно»

Подмена личности картинкой, навязывание образа жизни и внешности — всего один шаг до безумия. Тут ведь как будто бы и конец света приближается — конец века как-никак. Но в этом сумасшедшем мире только тебе нужен препарат от странности, потому что только ты по-настоящему свободна, красива и умна, у тебя есть вкус. Тебе просто нужно избавиться от кастрированного мира озабоченных. Ты ушла с работы и стараешься больше не пользоваться телефоном, перестаешь на пару с подругой посещать косметические салоны и промывку кишечника. Потому что нужно избавиться от дерьма иного рода. Контакт с новостями внешнего мира заменяет просмотр кинофильмов в записи. И вот на сцену выходит самый уморительный персонаж книги — психотерапевт. Ты выбираешь самого невменяемого, самого безответственного, самого неадекватного — именно такого, как и те, кто живет мечтой.

Доктор Таттл верит, что «ген смерти передается от матери к ребенку через родовой канал. Это как-то связано с микродермабразией и инфекционной вагинальной сыпью». Доктор Таттл верит, что «лекарственные препараты так эффективны для лечения душевной болезни именно потому, что они исправляют наше суждение, наши оценки». Доктор Таттл верит, что злокачественные энергии можно находить и удалять хирургическим путем. «А под хирургическим путем я имею в виду метафизические операции. Типа магнитного отсасывания.» У доктора Таттл своя история успеха и свободы: ей захотелось поиграть во врача с эзотерическими прибабахами, экстрасенсорными способностями, магическими гаджетами, и она купила диплом, который теперь неплохо окупается.

Вот что тебе понадобиться в ближайшие дни: невропроксин, максифенфен, валнидор, силенсиор, секонал, нембутал, сероквель, валиум, либриум, пласидил, ноктек, клонопин, милтаун, ативан, мелатонин, бенадрил, найквил, лунеста, темазепам, ксанакс, тразодон, амбиен, амоксициллин, зипрекса, солфотон, розерем, диметапп, робитуссил, чашка ромашкового чая и ...инфермитерол.

«Курс лечения лучше начинать с ударной дозы. Тогда впоследствии, если нам понадобится испробовать какой-нибудь нестандартный препарат, для твоей страховой компании это не окажется сюрпризом.»

Ты сочинишь свои собственные рецепты наиболее действенных сочетаний насочиняешь самых тревожных снов и историй для того, чтобы получить те препараты, которые сочтешь нужным. Твой доктор — скорей адвокат твоей совести, ведущий дела эгоистических желаний клиентов перед юристами страховщика. Твой коктейль из таблеток эстетически и по вкусу дополняют эм-энд-эмс и мятные пастилки. Как будто бы не хуже коктейлей твой подруги, собранных из водки с обессахаренными водичками: «Ты можешь пить это весь день, и не будет обезвоживания».

Кажется, что книга в какой-то момент превратиться в триллер о том, как главная героиня обретает вторую, неосознанную жизнь, которая проходит под действием препаратов... Но тогда бы она не была так хороша. Книга заканчивается так, как нужно — как тебе самой видится хэппи-энд твоей собственной истории. Новый век и новая эра. Ты просыпаешься и видишь себя и только себя — воплощение красоты и ума, образованности и вкуса... Ты реально можешь завоевать мир одним своим появлением в нем. И никакой фирменной мишуры, никакого прошлого и никаких кретинов, которые так и не смогли принять себя, чтобы наконец пойти дальше, к настоящему совершенствованию вне лажовых концепций о саморазвитии и скрытых энергиях. Всё ушло навсегда и странно только одно — что история нового мира, в котором ты живешь, началась в день пробуждения 11 сентября 2001 года.

P.S. Возможно, книга и банальна... потому что где-то в ее дебрях запрятана беременность героини с сильной задержкой. Она надеется, что беременность ее подруги пробудит в ней тягу к жизни, но, возможно, идея была в том, что рассказчица уподобляется своему собственному ребенку, ожидающему момента выхода в свет. Вдохновляюще, вводит в режим, но не так мотивирует, как если бы героиня справилась со своей злобой одна... Печально. Сводит персонажа к шизоидному среднему. Но книга все равно хороша.

В центре сюжета этой книги находится, как ни странно, книга. И ее название — «Зеркальный вор». Интригует, не правда ли? Более того, когда погружаешься в мир книг, в какой-то момент начинаешь осознавать особую мистическую истину, скрытую в словесном творчестве. Состоит она в том, что автор, раскрывающий свой замысел скорей всего захватит своим творчеством тех, чьё мышление в словесном потоке срезонирует на его собственном, будь это изящная словесность или интеллектуальная игра, сюжетные хитросплетения и приключения или буйство фантазии и мастерство создания образов. Что предлагает Мартин Сэй в «Зеркальном воре»? Пожалуй, начну с другого «Зеркального вора».

Одноименная книга в книге — это томик алхимических стихов. Почему она носит такое название не очень ясно, как и то, почему и зачем она была написана. В сюжете есть ее читатель и ее писатель. Читатель, восхитившийся тем, что ничего не понял в прочитанном, хочет докопаться до истины у писателя, но тот сообщает, что ничего не может объяснить да и не нужно это. Ну психанул, с кем не бывает, что ты заморочился то так? Читатель не верит, влезает к нему в дом, взламывает страшную тяжелую дверь, от которой исходит отчетливейший запах таинственности... И даже находит там нечто, напоминающее колдовские предметы, расставленные в алхимическом антураже. Читателя это совсем не впечатляет — он хочет видеть смысл в другом. Читателю не нужна эта дурацкая магия, которую можно рассчитать, научно обосновать да еще и перетолочь в горшке. Но пока не об этом, а вернемся к запаху.

Хочется упомянуть, что повествование в книге ведется в трех временных периодах. Связи между ними минимальны, скорее символичны, в духе каббалы — то есть притянуты искусственным образом. Так вот самые отдаленные события происходят в Венеции XVI века и, если что, наполнены они ...фекалиями. И это не какая-то деталь или психологический выверт, даже не единократный эпизод — дерьма тут достаточно: герои едят и испражняются, а во время разговоров поджимают анус, чтобы случайно не навалить в штаны. Один из персонажей специально постится и сидит на особой диете, чтобы получить дерьмо нужной кондиции. Он достает горшок со своими делами, чтобы приступить к ...Великому Деланию. Ох уж эта алхимия. После таких описаний описываемые «резкие» или «тяжелые» запахи, а также «давно забытые домашние» непременно превращаются в запах немытого ночного горшка. Но именно к этому нас и подводит автор. И теперь мы к нему и возвращаемся — к автору «Зеркального вора», книги в книге:

«Ты прочел мою книгу, и она в той или иной мере потрясла твое воображение. Но потом, отыскав ее автора, ты увидел разжиревшего буржуа, напыщенного краснобая и пришел к выводу, что перед тобой — как выражаются некоторые — ходячий мешок дерьма. Это открытие не может не уменьшить ценность самой книги в твоих глазах. Насколько счастливее был бы ты, если бы автор навсегда остался для тебя загадкой! Насколько было бы лучше, если бы книга продолжила существовать в твоем сознании такой, как ты воспринял ее изначально! Не секрет, что нас более всего волнуют и вдохновляют произведения, лишенные четкой формы, — и как тут не вспомнить о фекалиях? А все потому, что они перекладывают на читателя задачу их завершения, выискивания в них смысла. И в результате мы неизменно находим самих себя.»

В общем, нам хотели подсунуть эдакий постконструктивизм, в котором пустоты заменены потоком слов, которые и есть испражнения. И, если кто-то сомневается, то, стоит только начать читать, как ты вляпываешься в это. Никакой эстетики, никакого содержания, никакого смысла. Все центральные персонажи бегаю по окрестностям, продолжая оставаться на одном месте. Один бегает за человеком-легендой, которого, возможно, и не существует. Сам он — ветеран нескольких американских войн, который решил проигнорировать призыв на последнюю — операцию в Ираке — и наняться кем-то вроде охранника в Вегасе. Он слишком слабохарактерен и малодушен, чтобы заняться собой, поэтому предпочитает бегать под указания начальника, которого тоже никогда не видел, получая сообщения в виде порнографических комиксов. Второй — как будто бы тот самый человек-легенда, познавший секреты вселенной с помощью «Зеркального вора». Он осознает, что для этого нужно оказаться аналогичным бродягой, только бегать по собственной воле, а не под руководством других. Третий — якобы тот самый зеркальный вор, шпион, который в стремлении перепродать секрет изготовления зеркал другой стране сталкивается с самим собой — банально отраженным в зеркале. Изготовителя зеркала, обладающего магическими свойствами, этот артефакт сводит сначала с ума, а затем и в могилу (чужими руками, конечно же), а вот героя... Заставляет еще пару раз опорожниться, конечно же.

Если все эти описания как-то заинтриговали, то смею вас разочаровать: в таком виде книга не читается и даже рядом не стоит. Автор посюстороннего «Зеркального вора» не озаботился настоящей литературной работой, а, поев типичных американских бестселлеров, выдал то, что получается естественным путем. Впрочем, он включил в слова персонажа-автора объяснение, почему это адекватно. К слову, той же адекватности написания, например, придерживается Стивен Кинг, хотя рутинное производство словесного поноса привело его к какому-никакому мастерству их производства — не бесформенное.

Что ж, вернемся к первой тайне — тайне словесного мастерства. Она есть, когда в слова возможно вложить смысл. Не обязательно авторский. Слова могут обрамлять личность читателя в процессе чтения — в этом смысл постконсруктивизма. Писатель может создавать лакуны в значении слов и создавая сюжетные рамки. Но можно ли вложить смысл в слова, у которых только одно значение? А здесь именно они — смердящая конкретика, дотошная вербальная магия. Персонажи носом вдыхают запахи, едят ртами и испражняются через анальное отверстие. Иногда они не просто бегают или ездят туда-сюда, а дерутся и делают вид, что хотят пострелять друг в друга. Они ведут разговоры только о том, как бессмысленно все то, что им приходится делать с помощью своих органов тела. Причем бессмысленно даже напрягать мозг — например, считать, или извлекать нечто из памяти. Героя современности тупо лишают всего, потому что он не способен ощущать пространственную перспективу, ведь у него только один глаз. А вот все двуглазые герои в курсе не только происходящего, но глубинных секретов вселенной. В общем-то, для пущего наваливания, будут здесь и фишки с безглазостью...

Автор не очень-то определился, всё-таки для обретения самого себя и поиска истины через его книгу, нужнее зеркало или куча дерьма? Сдается мне, что зеркало писатель у читателя украл. Остальное можно смело смывать.

Когда Мария Рольникайте оказалась в вильнюсском гетто для евреев, ей было четырнадцать лет. Через год она попадает в концентрационный лагерь и до конца войны ждёт, когда советские войска протолкнут линию фронта до Штуттгофа. Повесть настолько коротка, что не верится, что происходящее заняло несколько лет — события пролетели как будто за несколько месяцев.

Ты ждёшь, что узнаешь от Рольникайте реальные описания зверского повеления нацистов в отношении евреев, ждёшь глубоких, травмирующих воспоминаний, но ничего этого нет: читатель видит мерзкую суку, окруженнную милосердными людьми, на которых ей плевать. Рольникайте думает только о том, как бы не вляпаться в дерьмо, пока ее коллеги по несчастью достают неудержавшуюся над отходной ямой женщину, как бы не обмараться в гное, раздевая ослабевших людей, как бы удовлетворить свою гордыню, не надев форму или саботировав работу. Рольникайте быстро забывает о расставании с родными, это не становится для неё таким уж важным перед перспективой выживания в голоде и холоде. Все, на что она надеется, — это освобождение с помощью коммунистов. Гитлеровцы считаются таким злом, о котором и не стоит упоминать: они плохие, вот и все. А те, кто с ними воюет — хорошие. В книге замечаешь и других хороших: готовых помочь заключённых, а до этого знакомых семьи, помогающих жизни в гетто. Но, как и ортодоксальные евреи, они уходят из памяти слишком стремительно, ведь Рольникайте — ненастоящая еврейка, она просто пострадавшее в войне существо, который не обрёл человеческого облика ещё до начала средоточения евреев в гетто. Она идёт причины, почему именно ее бьют в неправильном поведении, но ответ в ней самой: Рольникайте — бездушная тварь, заслуживающая худшую участь подаренной ей нацистами. Она осознанно устраивает провокации из обид в полной уверенности, что советские войска, или уж партизаны, точно встанут на ее сторону. Она пострадает сейчас, а справедливость настанет чуть позже и вот: публика рукоплещет тому, как спустя годы Маша описала то, как специально подскакивала под удар, чтобы объявить себя жертвой. А раз так, нацисты — плохие. Но, вот что хуже всего: Маша скажет, что ее страдания — это страдания еврейского народа, ведь ненависть была чисто национальная.

Проблема антисемитизма вообще в том и состояла всегда, что евреи считали себя избранным народом вне зависимости от того, какими были его представители. Поэтому в какой-то момент среди них выделились фарисеи, которые заявили, что они — лицо еврейской нации, стали высокомерить и скрупулезно перетирать буквы Закона. Остальные еврейские родственники ассимилировались с большинством, но все равно образовывали замкнутую диаспору, отделяясь от других народностей. И в тот момент, когда Рольникайте вдруг обижается на слова о том, что все люди братья, ведь к евреям так не относятся, она не преминула вспомнить, что евреи на протяжении всей своей истории сохраняли изолированность в родственном и культурном аспекте, очень жестко ограничивая общение с теми, кто впоследствии стал называться язычниками. Как можно быть братьями с теми, кто даже не хочет быть друзьями да ещё и мнит, что пуп земли? Кажется, та же самая проблема была и с китайскими императорами, с которыми можно было начать дипломатические связи только после признания себя вассалами. А тут и вассалом быть нельзя — только кем-то за пределами общения. И что за проблема с ношением опознавательных знаков для евреев, если ты прекрасен сам по себе, от рождения? Выделяться в концлагере, специально снимая косынку, Рольникайте воспринимала с пафосом, ведь быть прокоммунистический бунтарем, по ходу, лучше, чем евреем.

Удивляет, что, считая себя еврейкой, Рольникайте так ни разу и не обратилась к Богу и не уповала на Божественное воздаяние. Причём она даже не из тех, кто понимал, как в Новой Эре ушёл на второй план Ветхий Израиль, отдав лавры Израилю новому — христианскому. И странно, что в фашизме оказалось больше Божеского, христианско-католического, чем в таких вот персонажах, рассеявших свой разум по коллективному коммунистическому, предав то, что делало особенным их народ в пользу национального атеизма. И все потому, что окружающие сговорились быть против евреев. Никакой национальной гордости у Рольникайте, зато постфактум она ее внезапно так возвращает.

Хороший вопрос, что лучше: извлекать из смерти эмоциональный опыт через национальное ее обосновывание или рационально объяснять страх смерти, зажевывая топтаным снегом своё бездушие? Ну что ж, после гетто и лагерей с табличками в духе «Ты жив, потому что поработал» привыкнуть мало есть, но хотя бы есть, и жить, чтобы работать, в советском обществе уже не выглядит так уж плохо. Советским человеком как будто бы можно быть, оставаясь любой национальности: просто забудь то, что делает тебя народом, а, если ты национален, а не интернационален, свали на окраины страны. В войне с нацистами не только евреи пострадали, если уж начистоту. И не так уж и страдали те, кого описывает Рольникайте. Книга в этом плане очень детская, тем более написана очень простыми предложениями с низкой эмоциональной и смысловой глубиной.

Вот уж не думала, что проникнусь сочувствием к гитлеровцам. Рольникайте настолько примитивно говорит о человеческих драмах, откровенно брезгует людьми, даже своими близкими, что внезапно осознаёшь, насколько сочувственно относились к страданиям других нацисты, правда, извлекая из него извращённую эмоциональную силу. Жаль в этой книге любого, кроме автора. Она была бы идеальной детской книгой об истории этого периода, если бы из неё можно было убрать национальные обозначения, тем более что немцы в ней названы гитлеровцами, а коммунистические движения не привязаны жестко к СССР. Вот и евреев отсюда бы убрать. Хотя, подождите-ка... Лол.

До самого конца книги очень сильно смущает её название, уж очень оно некрасивое... что ли... Прямо горе какое-то. Можно сразу открыть последнюю страницу и увидеть, как именно этой строчкой и заканчивается роман, что тоже не добавляет интриги, тем более, что это ответ на вопрос, почему самая некрасивая девушка посёлка стала объектом любви. Некрасивость ситуации дополняется тем, что да, никакая там не любовь, а отчаяние, которое привело к дырке, не способной завлечь в своё лоно никого больше. Но, чуть больше историй отчаянной любви, и уродливейшая девушка деревни с легкостью обретёт профессию своей матери — самой красивой и знаменитой проститутки Халимунды, разве что тайно... Но этой истории в книге нет.

Зато есть множество сюжетных линий, завязанных на матери уродливой девушки, названной Красотой, — Деви Аю. И все они про любовь к красивым девушкам, которых добивались лучшие мужчины Халимунды, начиная с Второй Мировой и заканчивая где-то ближе к 80-м. Линии эти переплетаются с историей, в которой голландцы-колониалисты вступают в конфликт с агрессивными японцами, а по обе стороны баррикад сражаются индонезийцы. Индонезия из колонии становится оккупированной территорией, а после, разрываемая влиянием коммунистов и правых повстанческих движений, опаздывает провозгласить независимость, так как Голландия отдаёт ее в дар. Дальнейшая история Халимунды состоит из локальных войн сельских банд с бывшими военными повстанцами и вдохновленными успехами Советской революции коммунистами. Но происходит это скорей не по идейным и экономическим причинам, как бы не усердствовал товарищ Кливон в теории, а его конкурент на поприще рыболовецкого бизнеса Шоданхо в монополистской экспансии рынка, противостояние их основано на компромиссе между влюблёнными в одну и ту же девушку мужчинами. Таким же образом решаются вопросы между Шоданхо-солдатом и главным бандитом Халимунды Маманом Генденгом, ведь их жёнами стали красавицы-дочери той самой проститутки Деви Аю...

В общем, сюжетно книга точно удалась. Причём из любой веточки можно вытянуть такую историю, которая может стать полноценной романтической новеллой с мистикой и призраками либо, если взглянуть на неё с другой стороны, — детективным сюжетом. Книга от исторического контекста внезапно поворачивает в сторону призраков и неожиданных превращений. Все из-за того, что индонезийцы верят во все, что угодно: здесь сохраняются и христианское влияние европейцев, и сильно влияние ислама, но остаются индуистские и буддистские верования, что уж говорить про веру в светлое коммунистическое будущее. Очень мифологические истории в соседних главах преобразуются во вполне материалистические, но романтики в них не теряется ни на грош, хотя тут хватает пошлых сцен — откровенной сексуальной жестокости. Ну правда, птичек жалко...

Начало у книги неожиданное, сразу задающее намёк на магический реализм: Деви Аю восстаёт из мертвых и знакомится с единственной своей некрасивой дочерью. Но дальше приходится давать предысторию, и повествование мгновенно теряет динамику. История о том, как Деви Аю докатилась до жизни такой довольно жиденькая, исторически малоправдоподобная и приправленная микродиалогами с остротами главной героини. Когда же ее жизнь обрастает сюжетными линиями дочерей, про достоверность можно забыть, потому что истории любви — это романтические сказки, чувства, доведённые до легендарного пафоса: длительные расставания и трагические смерти, годы воздержания и заслуженные награды, завоевания и похищения, пропадающие из живота дети и зачатие от пса, и тайны, тайны, тайны...

Про красивых и истории здесь красивые. И, может, в жизни действительно так и есть... Красота требует соответственных декораций... Поэтому и большая часть книги оказалась красивой. А вот небольшие упоминания судьбы последней, некрасивой дочери, перевернули сагу в откровенно печальную сторону. Слишком пошло, слишком жалко... И ведь разница всего лишь в декорациях, а чувства уже не те...

Что такое Латинская Америка? Если вам кажется, что это вся Америка, кроме Канады и США, вы будете недалеки от истины, причем практически полностью эту часть Нового Света можно принимать за одну огромную раздробленную страну, застрявшую во всех временных измерениях одновременно. Здесь встретятся самые разнообразные племена индейцев со своими способами выживания в горах ли или джунглях и самобытными сказаниями и верованиями. По соседству с ними в тех же местах будут обитать разрозненные группировки коммунистических партизан, собранных из крестьян с крепким чувством поруганной чести, еретичествующих католических священников и разочаровавшихся в своей карьере военных. Военных тут тоже хватает и все они руководят раздельными олигархическими империями, каждая из которых то и дело норовит устроить путч и захватить власть. В то же время президент этой страны даром времени не теряет и, фанатично увлеченный гороскопами, мистическими учениями и алхимией, проводит каждый раз успешно завершающиеся выборы, перед этим устраивая всенародные праздники по поводу побед удобно отосланных военных на завоевание необитаемых островов враждебных европейских империй...

События происходят вроде как в поселке у притока Амазонки, но описываемое государство граничит со всеми остальными известными странами Латинского Нового Света. Это некая гипотетическая страна, политика и экономика которой может быть и бразильской, и аргентинской, и чилийской... Автор дает подробное описание того, как устроена политика, экономика и бытовая жизнь людей. Причем все это доведено до абсурда, над которым просто орёшь, настолько это правдиво и актуально звучит до сих пор и не обязательно для Латинской Америки. Я для себя определила, что, по ходу, страна с развивающейся экономикой — это такая, в которой еще живы настоящие радикальные коммунисты, разрушающие основы надресурсной экономики. То, как описаны их разборки, я считаю одним из шедевров:

«Самое смешное, что, хотя во всех заказных убийствах, похищениях, исчезновениях и взрывах автоматически обвиняли террористов из левых, те вдруг поняли, что никто их больше не преследует, и стаи потихоньку выбираться из щелей. Коммунисты снова беспрепятственно распространяли памфлеты с обвинениями в адрес других коммунистов и призывали к единению; анархисты малевали лозунги на мостах и стенах полицейских участков, сколько душе угодно; троцкистам никто не мешал обвинять коммунистов в сталинизме, маоисты вернулись к проповедям идеи постоянной революции и сбору сентаво в помощь перуанским партизанам из отряда «Светлый путь». все они с энтузиазмом разглагольствовали, будто революция уже произошла, спорили, кто идеологически чище, но втайне грустили о временах, когда приходилось действовать в условиях искусной конспирации с паролями, тайниками и явками в кишащих крысами подвалах.»

Такого в книге много. И про бартерный оборот расписок, ценящихся за количество слов в них, когда параллельно происходят гайдаровские способы восстановления экономики, и про козни военных сил друг против друга, в то время как самые добропорядочные люди уходят в леса и горы, чтобы добыть секреты жидкого камня и обрести гармонию с самим собой и древними духами, или выживать торговлей наркотиками и контрабандным оружием с теми же США, пока крестьян угнетают владельцы поместий, в которых можно обнаружить только их зажиревающих жен, не способных самостоятельно перемещаться... Сюда приезжают в поисках сокровищ и непременно их находят: одни обнаруживают древние города и воскрешенных конкистадоров, а другие пытаются построить горнодобывающие предприятия, одни строят парки развлечений на тему древней цивилизации инков, а другие забивают на это строительство, разворовывают средства, а новенький парк становится такой же разрушенной локацией, только без индейцев. Латинская Америка — сказочное место. И написана книга как сказка: короткими главками с названиями, которые цельными предложениями раскрывают, кто в ней что сделает, например «Президент обнаруживает, что сокращение армии очень возбуждает».

Нужно сказать, что политико-экономически подробности мне понравились больше всего — над ними реально можно и посмеяться, и отметить в них знакомые и для нашей истории черты. Этот треш и угар полнейшего хаоса будет приправлен жестокостями самой настоящей войны с расчлененкой и допросами, на которых ждут самые изощренные способы истязаний, конечно же ради самих истязаний, а не получения информации. Среди заговоров и резни, где человеческие жизни берутся в расчет в последнюю очередь, можно умереть три раза за одну ночь, и это не шутка, хотя юмора в описании этого события предостаточно. Как и в сценах изнасилований и садизма. Так что стоит предупредить читателей, не воспринимающих черный юмор. Я же была в восторге.

Единственный трудноперевариваемый, на мой взгляд, момент был связан с мистическим проникновением в ткань повествования кошек. Они заполонили все локации и пристали чуть ли не к каждому герою. Они сопровождают путников по дороге в Эльдорадо, а на другом конце карты — рождаются в акте любви... Странноватенький какой-то магреализм... Появились кошки. и книга как-то наскучила в этих моментах, как будто этими пушистыми комочками решили уравновесить то, что можно было бы поместить за черными табличками с надписью «цензура». Но автор постарался описать именно то, что оказалось по ту сторону. В том числе причиндалы дона Эммануэля с хренолюндиями.

Средиземноморские города на протяжении всей истории остаются отдельной цивилизацией, в какому бы государству они ни принадлежали. И египетская Александрия — один из уникальнейших образцов этого мира, который унаследовал достояние античности со всем его восточным развратом, впитал частицы христианства и постепенно утратил их после мусульманских вторжений, пережил несколько империй и соединил в себе к середине XX века обиженных коптов, до колониального владычества европейцев занимающих высокие посты при Хедивах, а теперь переместившихся в сферу владения финансовыми активами и землями, непременно лживых мусульман, колониальные элиты в лице англичан и французов, обыкновенный люд самых разных народов — от европейских средиземноморцев и кавказцев до африканцев, и, будучи крупным портом, проституток на любой извращенный вкус... «Александрийский квартет» предлагает историю-континуум, центральными персонажами которой становится высшее общество этого города. Три первых романа предлагают различный взгляд на одновременно происходящие события, а четвертый предполагает четвёртое измерение — движение времени. Это в идее...

Но на самом деле времени так и не удалось сдвинутся с места. Все четыре книги представляют из себя плетения слов, которыми влюбленные люди пытаются перекрыть свои чувства, утонуть в них, как в наркотике, забыться в самообмане. Дневниковые впечатления смешиваются с философствованиями, психологические портреты с пейзажными зарисовками города — какая-то александрийская поэзия в прозе. Поэтому одним из ключевых событий становится карнавал, в котором каждый житель Александрии пытается сыграть новую роль. Вторым таким событием становится утиная охота — воплощение ещё одной ипостаси города, в котором люди исчезают и возникают вновь, неожиданно умирая и внезапно воскресая, в котором сумасшествие и святость идут рука об руку, и почти каждый горожанин начинает день с гадания или расчета гороскопа...

Изучением судеб занимается и основной рассказчик книг — небогатый учитель, ввязавшийся в шпионские игры английских и французских дипломатов. Первая книга написана практически по учебнику об истерии и, кажется, что александрийский квартет — это эдакий любовный квадрат. Но оказывается, что остальные три книги с не теми именами, а похожих квадратов можно насобирать почти у каждого героя. Вторая книга к состояниям сексуального сумасшествия добавляет гонку за жизнью в почти детективном сюжете, третья — раскрывает политический взгляд на отношения любовников. Все герои при этом — скучающая в экзотических декорациях публика, находящая извращенное удовольствие в поиске необычных граней любви, и весь текст — как будто одно большое любовное письмо то посвящаемое любовнику, то самому городу. И любовь эта граничит с омерзением, потому что глубоко порочна... Но каждый герой отрицает порок в городе, пресыщенном пошлостью. К тому же здесь даже случайное предсказание считается причинно-следственной связью.

«Пять рас, пять языков, дюжина помесей, военные корабли под пятью разноцветными флагами рассекают свои маслянистые отражения у входа в гавань. Но здесь более пяти полов, и, кажется, только греки-демоты умеют их различать. Обилие и разнообразие питательных соков для секса, возможностей, которые всегда под рукой, ошеломляет. <...> Восток не способен радоваться сладостной анархии тело — ибо он обнажил тело. Я помню, Нессим однажды сказал (мне кажется, он цитировал), что Александрия — это гигантский винный пресс человеческой плоти; те, кто пошел через него, — больные люди, одиночки, пророки, я говорю об искалеченных здесь душах, мужских и женских»

К слову, писатель не предлагает ни одной грязной сцены. Самая откровенная из них происходит между законными супругами — той самой истерички Жюстин и молодым коптом-финансистом Нессимом. Отношения этой парочки, сначала показанные слишком формально обретают все большую глубину к концу тетралогии.

»...необходимо свести воедино две поведенческие крайности, порожденные не умственными наклонностями александрийцев, но здешней почвой, воздухом, пейзажем. Я имею в виду крайнюю степень чувственности и интеллектуальный аскетизм. Историки считают, что синкретизм рождается от соединения непримиримых принципов мышления; вряд ли это применимо к нам. И дело даже не в смешении рас и языков. Просто есть у александрийцев такой национальный пунктик: искать согласования двух глубочайших психологических особенностей из всех, которые они за собой знают. Вот почему мы все истерики и экстремисты. Вот почему мы все — непревзойденные любовники»

Интересно, что первые три книги по задумке поданы от трех лиц в грамматическом плане. Если первая — дневник от первого лица, то вторая — обращение-комментарий к нему от второго, а третья — роман, написанный от третьего лица. Наверно именно поэтому третья часть мне понравилась больше других: в ней рассказанное представляется более объективным и открывает то, что остается скрытым.

В книгах множество героев, которые специально становятся писателями, чтобы выдумать ту историю о себе, которая обращена в первую очередь к тесному кругу знакомых. Некоторые создают эти истории в контексте своих же смертей. И только один по-настоящему искренний человек, настоящий писатель, стал моим фаворитом в этом обществе — Персуорден. Писатель-профессионал, который честно жил литературой, писал в несколько изданий, даже разговаривал так, как будто создавал литературу в тот самый момент. И именно он говорит, насколько всё это не имеет никакого смысла — вся эта литература, в которой сотни раз все уже сказали, иллюзия, подменяющая истину... И умирает он не картинно, а внутри своей собственной жизненной трагедии.

Эта смерть среди многих описанных в череде немногих событий, хоть и не стала основным финалом, расставила все вымыслы по местам. Рассказчик, которого поводили за нос все, кому не лень, прислушавшись к словам Персуордена, так и не собирается написать свою книгу-расследование, как не собирается делать этого и известный журналист Китс.

»...для тех из нас, кто способен глубоко чувствовать и кто осознал неизбежную ограниченность человеческой мыли, существует только один вариант ответа — ироническая нежность и молчание.»

Всё ложь, всё — бесконечный карнавал. Одни правят этим балом масок с помощью денег, другие — убийствами, третьи уводят от истины через религиозные и философские идеи, четвертые — литературными играми... Ведь как будто бы и был заговор, связанный с евреями, но каббалистический кружок превращает эту мысль в шутку замороченных на магии чисел сектантов, играющих в шифровки, во второй линии его ведут колониальные политики, играя на национальных противостояниях во власти, а в третьей — египетские повстанцы ищут тех, через кого получат возмездие, четвёртые — выдвигают философию времени, завязанную на сексуальном поведении наций... Каждый при этом играет независимо от других. Поэтому вывод автора всегда заключается в том, что поступками людей движет пространство Города и время. Личности просто дают разный взгляд на одно и то же, каждый претендует только на часть истины. Чужие взгляды стираются слепотой, буквально ослепляют, особенно те, кто любит: и состоянием влюбленности, и чисто физически. Англичане пытаются строить логику, основанную на пуританско-имперском понятии чести, копты — древних традициях, свитых из наследия языческих и христианских египтян, мусульман легко купить деньгами, французы пытаются оправдаться любовью, почитают ночные горшки и вообще интересные туалетные идеи, евреи же подсовывают то каббалистические теории, то психоанализ... Настоящие гадалки как будто точно врут, а ряженные выходят на улицу, чтобы сказать правду. Если представить, что грамматическая категория лица создает пространственные отношения рассказчиков, то как бы заговорило лицо времени? Такими вот переодеваниями, толкованиями и играми в судьбу?

» — ...Дело в этом чертовом актерстве, в масках, которые приходится надевать даже перед собствеными друзьями. Если бы только нам не приходилось все время играть роли, Жюстин.

<...>

- Господи, Нессим! Тогда я не буду знать — кто же я на самом деле»

В последней части и карнавал, и охоту принесла война. И вот извращения сознания, выраженные в сексуальной жизни города, приправляемые остротой измен и убийств, сменились откровенным солдатским развратом, теперь дополняемым бомбежками. Ролевые игры перешли в реальность, и еще несколько смертей и любовных завязок внесли жизнь в фантазии, вызванные хандрой и медитацией элит мира европейских империй над пестрыми стенками их рабочих квартир.

Разобраться бы во всех слоях и замешанных смыслах, но в каждой книге слишком много пустых слов, повторяющихся, чтобы в очередной раз отвлечься, рассеяться по атмосфере города, по пошлым историям страсти и нежности... И не хочется. Здесь точно есть сокровища мысли, сокровища литературной игры и немножко настоящей любви... Но их слишком мало в таком объеме скучающего безумствования.

Как написать непроработанный роман о недалеком будущем, когда у тебя так много идей «а что было бы...», так, чтобы никто не заметил, что идеи эти, хоть клевые, но повыдернуты из современных тебе фильмов? Праильно: тупо поместить описания в произошедшем пробеле лет в диалоге с неофитом. В данном случае этим существом будет не совсем сработанный искусственный интеллект и оторванные от глобальных мировых процессов персонажи. Но, так как действие происходит в Соединенных Штатах Америки 2023 года, то оторваны от глобальных трендов все, ибо истинным американцем движет дух свободы и индивидуализма. В общем-то, отталкиваясь от этой идеи и строится картина будущего. А, если быть точнее, на оказавшем весомое влияние на мировоззрение рядового образованного американца творчестве истерической бабенки Айн Рэнд.

Итак, Американские Штаты — страна, которую создали крупные промышленники и харизматичные миллионеры, захватывающие экономические единицы в свои корпорации. Воплощением такого «Атланта» становится Гарри Гант с его «Промышленными предприятиями Ганта»: неудавшийся порноактер, полный «клевых идей» и занимающийся производством «по приколу» — не ради производства благ, а потому что это круче, чем у конкурентов. По ту сторону капиталистов-либертарианцев стоят, конечно же, коллективисты-коммунисты, которые для англо-саксонского протестантизма всегда ассоциируются с экологическими движениями и субкультурным разнообразием, так как они появляются как паразиты на достижениях капиталистов, обязывая их через правительственные структуры перераспределяь свои доходы с альтруистическими целями. Это, по версии философии объективизма от Айн Ренд, является противоречием рациональному: благотворительность не должна быть принудительной. Воплощением местных левых в книге становятся различные активисты: начиная от экологических «террористов», устраивающих разрушительные акции против угнетения природной среды, и заканчивая католичками-женщистками, желающими, чтобы женщины не только становились клириками церкви, но могли вступать в браки друг с другом и производить потомство через искусственное осеменение. Поначалу кажется, что описанное «противостояние» показано смеха ради. Пока в диалогах отдельными кусками кидаются те самые «клевые идеи», реально думаешь, что это такая вот развлекательная альтернативная история. Вот «клевые идеи» заканчиваются, и появляется запрограммированная голограмма Айн Ренд, с которой персонажи левого толка начинают спор о нерациональности и лицемерности ее философии, хотя, вроде как, живут в мире, который дал рывок по ее стопам. Но нынешняя реальность по сравнению с описанной оборачивается куда ироничней: миллиардер Дональд Трамп, на страницах книги уже десять лет как почивший и получивший несколько продолжающих грабить простой люд памятников с помощью игр, в нашем мире становится президентом США, смело играет на международном экономическом поле с помощью санкционной политики и отказывается от участия в Парижском соглашении, вводящем ограничения по загрязнению атмосферы промышленными газами.

Так что местные забавы не дотянули до забав реальности. К тому же мир 2023 года остается, по большей части, телевизионным, предлагая телевизионных домашних слуг в ковбойскх нарядах. Это же США, сюда нужно провести что-то традиционное американское! Спецслужбы, ФБР, правительственные заговоры и Дисней! И, так как автор решил не выходить за пределы кусочка американского материка, оставив описания внешних конфликтов в диалогах тех, кто, как это бывает принято, эмигрировал в США, заговор реализуется в пределах своей страны и звучит как создание мира идеальных негров. Ничего, что из-за этого было уничтожено черное население мира и начались новые войны за африканские земли. Ничего, что эти внешние земли рассматриваются как носители ресурсов и области, куда можно скинуть мусор. Главное — чтобы у себя все было идеально. Но роман писался в 90-е. А это значит, что идеальные негры — негры-андроиды с нейросетевым интеллектом. И, как это принято для поддержания традиционной мысли, восстание черных на этот раз становится восстанием машин.

Если честно, весь этот мешап из городских легенд о мутантах в канализации, мифах о Диснее, приключениях еврейских и палестинских беженцев рядом с ветеранами американских войн всех времен, начиная с Гражданской войны 1860-х, походит на асашайную клюкву. Очень все по-комиксовому неискренне. Все образы яркие и характерные, но, по большому счету, визуально, нежели психологически. Предыстория героев является оправданием не их мировоззрения, а внешнего вида, поэтому и Айн Ренд тут не суть философ, сколько неадекватная дамочка в лампочке, а идейные персонажи — узники своего активизма:

«Я считаю, очень здорово, что я собрала полмиллиона людей, желающих предотвратить надругательство над землей, которое даже и не собрались осуществлять. Я умею напрасно тратить силы».

Не хватило глубины и большей абсурдности, либо, наоборот, — честности.

О подлинном выборе в стране подделок

С тех пор, как Китай начал отгораживаться от внешнего мира сначала Великой Китайской стеной, а затем стенами традиций и политических принципов, он продолжает оставаться страной необъяснимой, безумной и даже представляющей угрозу мировому порядку. Но все это мнимо, все это только кажется и, чем больше знакомишься с людьми, населяющими эту невероятную страну, тем яснее становится — Китай живет теми же тенденциями, что и весь остальной мир. Только тенденции эти по-китайски подражательны. Китай — вор и лицедей, Китай — низкопробный лжец, Китай от вещи до человека — подделка любой степени качества в спектре от рассыпающейся на глазах до впечатляющей копии. Культура, национальные особенности, самобытность — все это не про Китай, а про тех, кто однажды дал повод повторить за собой особенности видения и мастерства, чтобы империя лжи продолжала процветать и поныне. Роман Юй Хуа про те времена, когда отличия с мировой культурой нивелировались — про ближайшую современность.

Сюжетно повествование начинает складываться с жизни подростка Гуантоу Ли, которого за его стрижку прозвали Бритым Ли и иначе уже не звали. Название говорит о том, что был у него брат, и он тоже должен быть центральным героем... Но на деле это совсем не так: во-первых, он и не брат ему, а во-вторых, не такой уж центральный герой. В центр попадает его будущая жена — Линь Хун, за которой Бритый Ли с первых страниц решил подсмотреть в общественном туалете через вырытую для отправлений канаву, выходящую за пределы здания. Этот момент, хоть с него и начинается книга, впоследствии станет одним из поворотных во взрослении и самоопределении Бритого Ли, а вообще дальше все начнется с самого начала его осознанной жизни, пока у него есть мать и свой отец и нет брата. Брат появится, когда мать выйдет второй раз замуж за вдовца с сыном. Историей братьев будет только их детство, а после появления Линь Хун об этом уже можно не вспоминать. Уже в самом названии автор подкинул читателю подделку.

Детство братьев приходится на времена Большого скачка и Культурной революции — одних из самых бедственных событий в истории Китая, уничтоживших экономическую жизнь и подрезав десятки миллионов людей, причем как раз из сословий, составляющих базис экономической и культурной жизни государства: под репрессии попадали бывшие помещики, интеллигенция, а затем их родные и вообще богатые люди. Стремление к выравниванию общества преследовало цель экономически избавиться от разделения труда, обязав членов коммун выполнять и сельскохозяйственные, и промышленные работы поочередно в попытках догнать капиталистически организованные империалистические страны методами сведения экономики к примитивным натуральным хозяйствам, а затем через критику конфуцианства и террор со стороны хунвейбинов и цзаофаней (читай: студентов и молодых неквалифицированных и временных рабочих) уничтожить в, казалось бы, традиционном хозяйстве традиции как таковые. И Мао в этом добился своего. Детство, которое увидели Бритый Ли и его «брат» Сун Ган представляло из себя буйство всех против всех, прикрываемое ложью регулярно избиваемого за родословную отца о том, что все в порядке вещей. И ведь китайцы так и воспринимали жизнь даже еще во времена своей последней, манчжурской династии: побои — естественны, а любой китаец имел право избивает должников и врываться к ним в дома, производя тотальное разрушение, любой день в году, кроме Нового года. Тот, кто по правилам игры, привычно рассчитываемых на официальном уровне в Астрономическом институте, на этот раз считается аутсайдером, обязан молча терпеть лишения и подставлять себя под любые издевательства — так уж звезды сошлись, судьба распорядилась, «на роду написано». Описаний бессмысленных и жестоких издевательств здесь будет достаточно для того, чтобы не показывать книгу людям со слабой психикой. Тем более, что финалом этого станут несколько смертей, не прошедших мимо Бритого Ли. Смерти родных и ставших не менее родными жителей села более настоящие, чем здешняя жизнь — типичная китайская подделка.

Нужно отметить, что столь драматичные и исторически важные события встретятся в романе всего раз. Остальное повествование — сказки о том, как построить бизнес с нуля. После Мао в Китай все-таки приходит капитализм, и каждый второй становится коммерсантом, если у него и до этого было какое-то свое, небольшое дело. Вторая половина — это гордые бедняги, работающие на государственных фабриках, терпящих кризис и попадающие под сокращения. Если сравнивать двух братьев в соответствии с их «гороскопами», то есть некоей истиной, прописанной генетически при рождении, то стоит упомянуть, что Бритый Ли был сыном обыкновенного мужика, а Сун Ган — помещика. Так что со всем коммунистическим пафосом тут будет показано, как сын обычного мужика становится богачом, а сын помещика — падает на дно экономической жизни. Возможно, я ошибаюсь, и психологически история куда глубже, и глубина эта находится как раз на уровне той самой ямы с человеческими испражнениями, которую читателю придется созерцать с первых страниц... Тот момент, в который Бритый Ли подсмотрит в эту яму, перевернет его самосознание. Изначально отцом в семье считался отчим Ли — Сун Фаньпин, второй муж матери, благородный парень из рода помещиков, стремящийся по-матерински оградить детей от соприкосновения с жестокостью мира и превращающий все в игру. Чужих мальчишек он, подчинившись, научит настоящим подсечкам, а своих детей — игрушечным, понарошку падая от приемов-подделок. После события с ямой, слухи о котором пронзят все село, внезапно всплывают воспоминания, что отец Бритого Ли в свое время всплыть и не смог — из этой самой ямы, после той же самой ситуации с подглядыванием в туалет. Превращается ли воспитание вторым отцом для Ли в подделку в этот момент? Что, если дело в переворачивании веры, как это произошло в Культурную революцию, когда разрушение иерархического порядка общества выпустило на свободу молодежный дух бунтарства, который в старшем поколении вынес всю грязь и пороки, несмываемые временем, зато приобретшие особую, бессмысленную злобу и разврат накопленного опыта. Отцовство оказывается подделкой, но Бритому Ли можно было выбирать: в школе он стирал то одно имя отца, то второе. У его названного брата этого выбора не было, а жизнь — фатальна.

На самом деле никакой глобальной и цельной истории от книги можно не ждать. Как и успешная китайская экономика, она строится из мелочей. Сюжет собирается из небольших новеллок, заключающих в себе вполне законченные эпизоды о знакомых персонажах. После провокационных первых глав и жестоких описаний революционного угара начнется самая настоящая дорама с незатейливой романтикой и элементами экономической жизни села. Кстати, привязка действия тут все-таки к родной Лючжени, а не к героям, и если Бритый Ли уезжает в Шанхай, то о том, что с ним происходило, читатель узнает только по его возвращении домой. Некоторые главы строятся как линейная сказка, в которой Ли, проходя вдоль улицы по очереди заходит в каждую лавку с одним и тем же предложением или заявлением. Читать увлекательно, несмотря на множество пошлостей, низкого юмора и ругательств. Плюсом становится то, что все персонажи — деревенщины, так что их поведение аутентично, и шутки приходятся к месту и бывают весьма удачны.

В результате из романа можно вынести как срез бытовой жизни Китая, так и психологическую драму, а можно остановиться на низовых развлечениях и сюжетах разноуровневых экономических афер, основанных, конечно же, на подделках. По-хорошему, это история китайца, которому судьба наконец-то дала выбор, в то время как остальные продолжали рабски подчиняться веянию времени и силе происхождения. По-плохому, это история любви к женщине, которая расстроила братство двух юношей, когда-то давших друг другу обещание оставаться братьями до самого конца. Но, несмотря на то, что Линь Хун становится тем центром, вокруг которого построилась судьба «братьев», она — тоже большая подделка этого романа.

Покорив землю, на которой родился и жил, Ли в последних строках решает покорить небеса, отправившись в космос туристом. Читатель не знает, что будет дальше, но, за разочарованием в богатстве, женщинах вообще и Линь Хун в частности, Бритого Ли наверняка ждет последняя подделка — пустые небеса.

Эта история начинается с 1848 года. Происходит морское сражение марстальцев датского острова Эрё с немцами. Сражение будет проиграно, Ютландия присоединится к Германскому союзу, но это не важно — Эрё все равно останется датским островом, а марстальцы никогда не откажут себе вновь поучаствовать в морском сражении или отправится в иные приключения на знаменитых парусниках их острова. С того сражения ведёт начало целая вереница морских историй с пересекающимися судьбами людей, остающихся единым народом, хоть и разбросанным по самой огромной стране земного шара — мировому океану. Сначала эти истории будут больше напоминать мифы, настоящие сказки о иных, экзотических мирах островов Тихого океана, а, пересекаясь с увлекательными историями взросления мальчишек острова Эрё, перейдут в настоящую экономическую и военную историю их острова, вплоть до дня победы во Второй Мировой Войне.

Одна из самых значимых деталей повествования книги — это превращение ее рассказчиков в единое «мы». Это «мы» меняется с годами: сначала это моряки, выжившие в сражении и ставшие очевидцами не только отвратительных подробностей войны (на читателя сразу будет скинуто несколько центнеров расчлененной человеческой плоти, крови, кишок и мочи), но и чуда вознесения и возвращения на землю Лаурисса, чьи сапоги оказались настолько тяжелы, что тот приземлился в воду на ноги, прошёлся по морскому дну и таким образом вышел на берег. Что-то в этой истории привлекало и забавляло народ (задница апостола Петра, например), но на деле она оборачивается драмой человека, потерявшего рай и попытавшегося в дальнейшем отыскать его на далеких островах, не знающих зим и труда. За историей Лаурисса последует история его сына Альберта, и затем мальчика одной из соседок, которого тот воспитал.

Истории мальчишек — это вообще самое лучшее, что предлагает Карстен Йенсен. Они достаточно детские и вместе с тем полны настоящей и бессмысленной жестокости, объяснимой только таинственной детской жизнью, наличием в ней своих понятий и ритуалов, превращающих всю группу школьников или уличную банду городка в единое целое. Мальчишки в своих шалостях прикрывают друг друга и наказываются в равной мере все подряд. Поэтому зачастую, когда читаешь их истории от лица этого «мы» тоже становишься частью их объединения, сообщником их преступлений, а после смерти собаки злого учителя, которую пришлось добить камнем, вместе со всей сворой шалопаев сдерживаешь слезы и теребишь в руке свой собственный камешек с того самого берега.

Мальчишки вырастают, разбегаются по кораблям и судоходным компаниям, но «мы» остаётся. Казалось бы, иногда история рассказывается одним человеком и о судьбе одного... Но вот вновь появляется «мы», и это «мы» уже знакомо с историей «я», потому сто тоже является ее рассказчиком — по-иному не могло и быть. В 1913 году на Эрё ставится памятник этому «мы» — камень единства. Уже тогда практически у каждой семьи дома собственный музей мореходства, состоящий из заморских диковинок и артефактов, а сыновья живут в неперебиваемой надежде тоже стать моряками. Но уже в это время все заканчивается. Века парусников уходят в прошлое, а вдовы, владеющие кораблями и судоходными компаниями, оставшимися от их предприимчивых мужей больше не заинтересованы в том, чтобы море забирало их мужей и сыновей. Во главе этой партии, решившей превратить островного датчанина, так привязанного к морскому делу, в сухопутного гражданина стоит мать последнего из рассказчиков — Клара Фрис.

С отношений Альберта и Клары Фрис книга резко начинает просаживать в содержании. Во-первых, меня очень смутил клишированный эпизод секса, расположенный ровно в середине книги. Во-вторых, резко меняется повествование — из ловко переплетающихся почти что романтических баек, приправленных неизменной грубостью, жестокостью и пошлостью морской жизни, оно становится каким-то бульварным чтивом, бестселлером New York Times для домохозяек. История и экономическая жизнь датчан с острова Эрё ещё продолжает интересовать, даже истории походов последних датских парусников на Ньюфаундленд... Но в задорное мальчишеское «мы» вечных пареньков в потасканных шрамистых шкурах брутальных мужиков хочет вклиниться истерическое «я» Клары Фрис, пишущей в стол письма к этому морскому «вы», но изначально обращаясь к собственному единственному сыну. Эти письма — второй после описания сексуальной жизни с Альбертом сомнительный эпизод — они настолько же бессмысленны и корявы. Напоследок сам факт случайного пересечения героев и сбора всех марстальцевю о которых были рассказаны истории, сначала на одном корабле, а потом воскрешенными на земле Эрё — явно уж ни в какие ворота не вмещающаяся своей натянутостью концовка.

Роман начался великолепно и на самом деле сохранил ощущение братства и единства островитян Эрё до самого конца. Автор великолепно то цеплял струны восторга, то выуживал из тебя самое низменное, то выжимал слезы сочувствия — это был великолепный аттракцион, в котором читатель мог стать участником проигрышей и побед, романтических приключений и рутинных забот, а попутно заразиться желанием героев быть частью свободного целого, погибающего в борьбе с морем, стихиями таких разных по настроению и содержанию океанов и войн. Но вернуться домой, как это произошло в конце, не хотелось. Видимо, не хотелось этого и автору. Вот все и утонули. Вместе с концовкой.

«Клаус» Гранта Моррисона и Дэна Моры предлагает новую версию предания о Санта Клаусе и Крампусе. Начинается она с того, как в небольшой исландский (наверно, только из-за наличия картинки с северным сиянием) городок под названием Гримсвиг приходит давно не появляющийся здесь бывший член охранного гарнизона по имени Клаус, который ныне поселился в окрестном лесу за пределами населенных пунктов и наведывается к селянам, продавая шкуры, мех и дичь. Оказывается, что с Гримсвигом что-то не так, будто на город упала тень или злые духи пронизали всех и вся и даже во время фестиваля Йоля мужчины продолжают работать на шахте, никто не украшает деревья, дети не получают подарки.

Версия этой то ли рождественской, то ли нет (потому что Йоль — праздник середины зимы) истории переплетает языческие поверья с лавкрафтианским хоррором и историями о супергероях, хотя мельком здесь и показывается церковь, а во время похорон ставится крест. Поэтому видится очень странным, почему Клауса называют Сантой и зачем вообще введены христианские элементы, когда Клаус на самом деле больше похож на шамана, призывающего духов леса в наркотическом экстазе, а Крампус на пару с таинственными силами леса оборачивается инопланетными силами, издавна ведущими между собой войну. От Лавкрафта здесь взяты геометрические элементы пришельцев и явная ссылка на древнее зло, которое нужно откопать в глубокой шахте. Конечно же, чтобы соблюсти атрибутику, шахта — угольная. А вот санки и Крампуса, и Клауса — космические. Причем Клаус получает силы и бессмертие от своих помощников-духов.

Мотивы персонажей хромают: несмотря на то что показано явное противостояние социальной политики в лице Клауса, приносящего радость самым бедным семьям в первую очередь, с тоталитарной властью лорда Магнуса, который задался целью ввести город в состояние страха и уныния, все это происходит с подачки тех самых инопланетян. Местный аналог Крампуса теребит лорда Магнуса, а лесные духи опекают Клауса, и тот строгает заводные игрушки, пребывая в трансе, отдавшись на волю духам-пришельцам.

Конечно же, это очень комиксовая история — с пафосными речами и эпическими драками. Естественно, здесь достаточно маскулинных бородатых мускулистых мужиков и фигово работает физика в постановке драк, когда на небольших металлических штырях используется веревочный рычаг, а кинутый снежок способен превратиться в здоровенный снежный шар, прокатившись по одной крыше. Зато зрелищно. На мой взгляд, не очень убедительную и странноватую интерпретацию истории о Санта Клаусе спас именно рисунок и великолепный колоринг с контрастом теплого утреннего солнца, отражающегося от холодной синевы зимних пейзажей. Отрисовка окружения далась лучше, чем дизайн персонажей. Растаманская расцветка с народными узорами санок Клауса вообще самое сомнительное изобретение художника. А вот градус тепла оттенков и смещение насыщенности при динамической смене времени суток впечатляет. Пока ещё ни разу не замечала, чтобы это так мастерски влияло на восприятие времени в экшне. Задумываешься о стремительном наступлении темноты в зимнее время года параллельно с тем, насколько долгой оказалась погоня.

Поначалу интригующая завязка разочаровывает после четвертой главы из семи. Арка закрывается победой над злым демоном, забирающим плохих детей, оставив позади любовную линию и вообще связанность с человеческим миром. Клаус улетает в космические дали, возвращаясь только на один день в году, изгнанный когда-то из города служащий, обретший жизнь отшельника-дикаря, становится внепланетным странником с единственным спутником — волчицей. Такой исход оставляет в легком недоумении, хотя и вполне естественен для мифологического нарратива.

Популярная Экстремистская Французская

Если в свое время публике и было интересно читать «Парижские тайны», то только потому, что это сказка, католический соцреализм эпохи Июльской монархии в виде фельетона*. Здесь тоже воспевается честный труд бедного пролетария, который еще не превратился в часть механизированного коллектива сельскохозяйственного или заводского предприятия; здесь тоже вопрос справедливости вырастает из догмата о социальном государстве, которое создается усилиями его лидера, который, кстати говоря, не хуже самого Папы представляет Бога на земле и считает нормальным лично вершить Божественное провидение; здесь тоже смысл не в людях, а в неких высоких идеях, которые они должны покорно впитывать.

* Фельетоном во Франции назывались произведения, которые в России носят название романа с продолжением.

Все персонажи «Парижских тайн» примитивны и характеризуются в основном одеждой, прической и единственной характеристикой. Самый «сложный» персонаж — невинная проститутка Певунья с трагичной невозможностью сочетания в себе априори сверхневинной души с навязываемым грехом. Это первый и последний описываемый герой, создающий основную канву и проблематику произведения и манящий своим идеальным образом. Набожная любительница сельской тиши, обретающая царство (не уверена, что и Небесное в том числе, хотя, думаю, пафос концовки к тому вел). В этой книге есть только основные персонажи с переплетающимися судьбами, иногда на фоне массовки из пары-другой человек, которые описаны ...никак. Причем, если человек явно уродлив, то такова и его душа, и чем уродливей внешность, тем преступней поведение. Уродство и красота внутреннего мира здесь — вещи достаточно трудно изменяемые, поэтому правила жизни состоят в том, чтобы не испортить изначально светлые души порочащей средой. Но вынужденные грехи почему-то совершенно не меняют внутреннего строя, для уродования грехи должны стать осознанными. Удобно. Кто-то еще заметил, что ни один из положительных героев не способен к раскаянию, потому что абсолютно уверен в своей абсолютной «добрости»? Ведь в ней уверены все вокруг и, надо знать, читатель.

Интересно, что при таком практически нулевых психологизме и религиозности, Эжен Сю умудрился показать вполне жизнеспособные во многих ситуациях типы, хоть и лишенные личностной динамики. На одной стороне собран мусор, которому дали оправдание, позволяющее обрести признание себя конфеткой и право на подарок в виде достойной жизни. Сам центральный герой Родольф — тому пример: его положение и поступки оправданы рождением. Рождение в королевской семье дали ему богатство, телесную и душевную красоту, и, наконец, власть распоряжаться судьбами простых людей. В идеале это должно стать поводом к его добродетели. Удел идеальных простолюдинов же — быть послушными и благодарными своим патронам, преданными им аки псы, для которых хозяин, дарующий пищу и безопасность, становится единственным Богом. Всем им необходимо держатся вместе, строить семейные и дружеские союзы.

На другой стороне Эжен Сю разбросал уродливый мусор — тот, который растерял способность к раболепию, — и он достоин только того, чтобы всю оставшуюся жизнь провести в страданиях наедине с самим собой, что якобы должно привести черствые души к покаянию. Таким противопоказано создавать коллективы, потому что они способствуют укоренению пороков. Так что тюрьмы — это хорошо, но когда все сидят в одиночках, а еще лучше — ослеплены и беспомощны. Для подтверждения своих воззрений автор намеренно рисует неестественные характеры, которые очень легко разделить на достойных и недостойных, а церковный (католический) контекст использует, чтобы приукрасить пафосные речи о высшей справедливости, которую приносит во Францию нарядившийся простолюдином Родольф, подговаривающий своих подопечных поверить в чудо.

Чудес же здесь на самом деле нет. Все удачные совпадения рационально обоснованы, а спасутся на страницах только (условно) хорошие, для плохих надежды не существует в принципе. Сам же Родольф потом раскрывает, что дело вовсе не в чудесах, а в том, что он обладающий богатством, умом и влиянием монарх, который все и устроил. Мораль, предлагаемая автором — попытка обожествления благотворительности и благотворителя, как вершителя социальной политики, земного аналога Божественной милости. Только вот поводом для совершения (будто бы) добрых дел становится стремление искупить грех, провоцирующий душевные терзания. Страдать ведь обязаны только те, кто изуродовался злонравием.

Единственное, что ценно в этой книге — публицистические обращения Эжена Сю, цитирующего реальные источники своего времени и указывающего на тенденции, события и места, которые имеют исторические прототипы. В целом, ничего, кроме графомании, основанной на беспредельной тупости, эти отрывки не представляют, зато хотя бы немного расширяют кругозор о том, что его единомышленниками считалось во Франции середины XIX века нормальным, а что — выходящим за пределы разумного. Вероятно, одной из основных проблем был отсутствующий для простого народа (а не его электората из буржуазии) французский король Луи Филипп, вместо которого Эжен Сю приводит своего собственного сказочного, преступно расширившего границы своей юрисдикции. Он на чужой территории и банк для бедных основал, и принцесс поспасал, и устроил реабилитационные центры-фермы, куда распределил спасенных французских граждан. Герольштейн, видимо, слишком маленький и порядочный, а вот Париж — самое то. Еще пару шагов навстречу подобной справедливости и можно было бы устроить референдум с дальнейшей аннексией столицы, а вместе с ней и всего соседнего государства.

Эту новеллу можно превратить в отличный рассказ-страшилку в детском лагере. Но его прелесть в том, что внимание нужно обращать не на самого монстра, а на симптомы, манифестующие о его присутствии. «Гнездовье» — чудесный пример риторики: сначала даётся картина того, как ребёнок не верит ни одной из страшилок, которые рассказывала мама, но после ее смерти все эти страхи оказываются живыми, только поселившимися в подсознании и делающими всех дальних родственников ещё более далекими. Очень прямая история имеет двойное дно, хотя по-сказочному игриво звучит.

После нескольких простых линейных сказок эта история кажется сложной. Показав сначала дружбу двух девочек она делает резкий перелом от обмана к реальности, которая, напротив, оказывается сопричастной жизни призраков, которых до этого девочки только разыгрывали в своих постановочных спиритических сеансах. Призрак пустоты, обреченной дружбы, осознаваемой тяжести лжи, смерти детских забав... Модно долго размышлять над тем, что это за сущность, но непременно она воспринимается душевной тяжестью. Казалось бы, поворот на 180 градусов уже был сделан, но под конец читателя ждёт ещё один поворот на 180, и он не возвращает — он забирает ещё одного человека в бездну ужасного.

Изначально эта история была выложена как вебкомикс в ЖЖ Эмили Кэрролл на Хэллоуин 2010 года. Именно после него она стала популярна как автор и художник комиксов, а до этого работала в индустрии анимации. История не настолько ужасы, сколько психологическая драма. Зависть и нерешительность заставляют пойти на преступление, которое извращает понимание ошибки. Эмили Кэрролл говорила, что в сказках несколько иная мораль, причём даже не она сама, а способ ее подачи. И здесь как раз тот случай — закон возмездия работает так, что просто ничего не меняет в жизни человека, у которого ничего не было и возвращает бытие тому, что всегда было. Эта сказка может повторяться, перечитываться, быть жуткой каждый раз и каждый раз доказывать свою состоятельность.

Эмили Кэрролл призналась в одном из интервью, что эта новелла — ее любимая в сборнике. Во-первых, потому что она любит рисовать персонажей в костюмах прошлых исторических эпох. Во-вторых, потому что это интерпретация сказки «Синяя борода», а Эмили вообще вдохновляется сказками и различными их интерпретациями. Но, самое главное, эта история получилась именно такой, какой задумывалась, что Эмили обычно не может сказать об итогах других работ, в которых всегда хоть что-то да не то.

История действительно такая, как расписывает свои впечатления Эмили: здесь тоже есть сказочный ритм, излишние подробности, которые отвлекают своей образной логикой логику повествования, здесь есть нагнетаемый ужас и контрастные детали, а также артефакт, переламывающий сюжет в отраженную сторону. Тёплые руки — холодные руки. И супруг не присутствует практически ни в одной из сцен — это трагедия, которая убивает помимо него, и существует только для центральной героини.

Очень интересно, если учесть сексуальную ориентацию автора — она лесбиянка. И в связи с этим сказки не только находят территориальный колорит, но и теряют классическую патриархальную ориентацию.

Эту историю я перечитывала несколько раз. Перечитывала и пересматривала. И каждый такой раз она все равно сводила меня с ума. Голос девочки-рассказчика переходил в хрипящий шёпот. Пространство вокруг заполнялось холодным воздухом. Кончики пальцев и носа коченели... Это то, что критики назовут канадской готикой — сказка, пересказанная в снегах среди лесов с темами изоляции и выживания, огромных нелюдимых территорий.

Рисунок превращает слова радости в слова безумия, а улыбку под широкополой шляпой в ничто... Загадки скрываются за сосредоточенностью на бытовых подробностях. Текст хоть и не стихотворный, но имеет свой ритм, повторяя действия персонажей до третьего раза. Я хотела повернуть монету действия оборотном стороной, но у неё были широкие поля и не было обратной стороны.

Классическая готика в стиле начала 20-го века, когда еще живы поместья, но промышленный мир уже завоевал себе городские пространства, когда чувствуется дух перемен, но жива вера в старые устои, чьи колебания сродни дрожи от страха. Это времена спиритических сеансов и смелых модниц, отходящих от пуританских юбок, но в то же время клссических историях о богатых особняках и их тайнах. Это переход от детских ужастиков к ужасу, который способен поколебать власть над людьми самих монстров.

Эмили Кэррол очень изысканно и невероятно стильно подала это в нескольких небольших историях, полных важных недосказанностей, дорисованных оригинальными рисунками помимо нашего собственного воображения. Это совершенно иной уровень повествования, действующий на восприятие каждый раз, когда ты берешься за чтение и просмотр истории — она не теряет своей способности пугать. Отрыв от книги иллюзорен. Возвращение в нее заставляет испытывать жуть на любой странице. С какого бы места ни начать читать «Через лес», тебя обволакивает тяжелой атмосферой настороженности.

Истории книги кажутся детскими и короткими, но скрывают в себе не типичные комплексы взросления и архетипичные сказки об иницииации, а преодоление взрослых ощущений на пути становления себя, выстраивание доверительных связей и невозможность примирения с самим собой рядом с другими. Несмотря на то что название и некоторые моменты отсылают на таинственность и мрачность леса, страх скрывается совсем рядом — там, где живут люди. Лес — всего лишь путь для обдумывания этих страхов, возможность оказаться в одиночестве, но одиночество настигает персонажей в их собственном доме, рядом с самыми родными людьми. Не лес рождает чудовищ. Почти каждая история дает хитрый ход о том, как истории о чудовищах кажутся ложью и никогда не пугают по-настоящему, пока человек не встречает свой собственный страх и свое собственное чудовище, подкрепляемое самыми ужасными чувствами, куда сташней, чем самая страшная история из детства.

По классическим законам жанра здесь есть недосказанности. И все эти недосказанности сопровождаются визуальными пробелами, заполняемыми интересными контрастами и резкими пятнами, предагающими абстрактные картины конкретных образов, полные психологизма. Это впечатляет.

В постепенно разоряющемся английском поместье все ещё живут три дочери вдовца де Люса и изобретают друг другу различные пакости. Особенно отличается своим вздорным поведением главная героиня книги — Флавия, выбравшая в качестве увлечения химию ядов и детективные расследования, в то время как её сестры, как это полагается провинциальным девицам благородного происхождения, выбирают женихов из соседей или романтических книг.

На этот раз расследование, которое ведёт девочка-детектив куда увлекательней, а ироничность автора действительно украсила не особо динамичную историю. Смерть маленького мальчика в прошлом и недавнее убийство дающего представления кукольника связывают не только убийц и жертв, но и множество других жителей окрестностей поместья Букшоу. Книга начинается и заканчивается очень выразительными эпизодами и поэтому оставляет хорошее впечатление. Когда Флавия размышляет о своей смерти, лёжа на кладбище, а потом резво отправляется навстречу новым открытиям, задается абсолютно верный курс и настроение происходящего: попытки одиннадцатилетней девочки, страдающей от уныния, гнета сестёр и посредственной стряпни миссис Мюллет, разобраться в себе и окружающих. Её ум юного детектива, склонный пофилософствовать, — это один из способов познавать мир вокруг, тем более что ни слова ни упомянуто о том, каким образом девочки поместья Букшоу получают образование.

Фабула не настолько тривиальна, как была в первой книге и даже психологична, что углубляет сюжетную составляющую. Химические эксперименты Флавии и комментарии об убийцах и ядах стали здесь куда уместнее, а озорства — профессиональнее, если можно так говорить о простом увлечении. Если в первой книги это были обрывки праздных знаний, то теперь отравленные конфеты обретают статус одного из центральных объектов во взаимоотношениях Флавии с сёстрами. На страницах встречается даже самовар по имени Пётр Великий со своей собственной историей. Особый сюжетный вес обретает и появившийся в поместье телевизор. Таких предметов, претендующих на звание артефактов, хочется больше.

Несмотря на эти усовершенствования, остались недостатки предыдущей части: поведение Флавии очень пацанское, она как-то слишком по-мужски общается со взрослыми и реагирует на женщин. Характеры героев не раскрываются в своей глубине и остаются довольно поверхностными, а когда о них уже нечего сказать, они совсем пропадают. Кажется, что большую часть времени Флавия проводит одна в абсолютной пустоте наедине со своими мыслями. С другой стороны, так как об её интересах становится известно многим в округе, к ней начинают относится как к девочке, которая добывает информацию специально и выделывается не просто так — такие моменты смотрятся умилительней, чем предыдущие попытки Флавии строить из себя дружественного прохожего, про себя радующегося тому, как удачно удалось войти в доверие к собеседнику, или изображать инспектора Хьюита с сухим опросом о фактах. Да и мысли девочки становятся интересней, хоть ни капли и не похожими на девчачьи.

Видно, что автор поднаторел в сочинении хороших историй. Хочется верить, что дальше приключения Флавии станут ещё более увлекательными, а описываемые окрестности обрастут действительно умопомрачительными подробностями. Даже хотелось бы, чтобы на фоне всего этого развеялась скука, которой страдают старшие де Люсы, потому что, если честно, большую часть чтения этим страдает и читатель.

Чтение Чайны Мьевиля как прием очередной дозы психотропных веществ: совершаемый с их помощью трип определенно бэд, но хорошо, что как раз для психики безопасен, а может даже и полезен. Разве что бессмысленен. Первоначальный поиск Железного совета в первых главах — это типичная одиссея возвращения к любимому, перерастающая в возврат домой, как последнее возвращение Железного совета вместе со всеми его последователями в Нью-Кробюзон, потому что чуть ли не каждый участник событий признается в любви родному городу и только ради его спасения происходят экономическая и политическая экспансии, революции и единоличные битвы. При этом Бас-Лаг — это мир, в котором плоть и кровь людей, ксениев и самой вселенной значит меньше, чем факт наличия города. Люди могут уродоваться каким угодно способом, а неодушевленные объекты обретать жизнь. Это мир, где все меняется, развивается, обретает новое через познание локальных культур и соприкосновение с изменяющейся материей, уже завтра все может исчезнуть, а новое — родиться в вечно изменчивом какотопическом пятне по одну сторону мира или шраме — по другую. Выживает в сюжетной арке, как обычно, не самый значимый и колоритный персонаж, хотя и один из центральных героев, которого, видимо, поставили в центр только потому, что он ни рыба ни мясо. Но хоть не переделанный — и то хлеб.

Третья книга из цикла повествует о событиях после «Вокзала потерянных снов». Проблемы Нью-Кробюзона рождают целые эпохи жизни города. Так, существовала эпоха депрессии, когда на умы людей воздействовали испражнения транспространственных мотыльков, а потом местное восстание машин, после которого в моду входят големы. Теперь же, после очередного официального вранья по поводу истинных причин происходящего (все информационно заминается) наступила эра перепроизводства, из-за чего правительству понадобились новые рынки сбыта. В сторону континента строится колоссальная железная дорога, а на море происходит война с соседним государством. И строительство, и война забирает человеческие ресурсы, которыми здесь привыкли пренебрегать. Естественно, это порождает новые социальные движения. Рабочие захватывают поезд, образовав очередное на страницах Мьевиля автономное государство, призванное к тому, чтобы просто существовать таким, какое оно есть — а оно примитивно до мозга костей, как и люди его составляющие, которым не нужно ничего, кроме поддержания жизни, секса и свободы перемещения по любым территориям. В городе же новые социальные группы чуть более дифференцированны: все еще ведет свою деятельность «Буйный бродяга», занимающийся агитацией образованного люда и обличающий несправедливости и ложь правительственных кругов; в простой народ ходят «гибкие» — труппа актеров, актуализирующих городские легенды о Джеке Полмолитвы и тем самым поддерживая своеобразный маргинальный национализм со своими собственными мифами; есть здесь и банда активистов, провозгласивших своим кредо действие и потому регулярно проводящих террористические операции. По сути, все они против нынешнего политического курса, но ничего не могут предложить вместо него. Этим пользуется вражеское государство, направляя оппозиционные силы к действиям, результатом которых просто создается хаос и навевается страх. Надежду видят в легендарном поезде-государстве, чьего возвращения ждут как спасения, в то время как правительство отправляет на его поиск и уничтожение лучшие отряды милиции.

Фантастическая часть не менее продуманна и радует разнообразием и развитием, чем социально-экономический контекст. Иногда новые образы находят очень мощными волнами, их сложно сразу принять из-за своей оригинальности, но при этом у Мьевиля явно есть свой стиль в формировании фантастического — это невероятная пластичность материи, договорные отношения с богами, между фантастическими существами и непременно особые связи с мирами членистоногих. Это мифология, рождаемая из совершенно новых ужасов. Причем фэнтези граничит с аллегориями: городские рукохваты, составляющие армию правительства, одеты в строгие костюмы, а их леворукость может быть поводом сражения на стороне левых политических сил. Существование переделанных, изуродованных судебной системой города людей — еще одна явная метафора бессмысленности властных институтов. Этот мир мог бы быть как утопией, так и антиутопией, смести автор акценты. Хотя с тем же успехом эта книга могла бы быть вестерном или любовным романом. Если учесть, насколько на страницах много боевых сцен и сражений, она даже больше походит на боевик со все более изощренными наборами сил. Очень крута эволюция мастерства големиста, создающего своих големов из совершенно невероятных субстанций, не исключено, что под влиянием необычной магии Теша.

За счет нагромождения тем, описаний существ, переплетения сюжетных линий, зачастую соединяемых бессмысленными сценами, отказаться от которых нельзя ради сообщения нужной информации, читать «Железный совет» тяжко. Зато в нем очень хорошая и эффектная концовка — красивая и символичная, а заодно оставляющая городу памятник еще одной минувшей эпохе. Из оригинального стимпанка мир Нью-Кробюзона переходит не в дизельпанк, начала которого можно было усмотреть в «Шраме» с охотой за топливными вышками и особыми (живыми, но требующими топлива, как это принято на Бас-Лаге) двигателями, а в психоделический аналог соответствия периоду первой мировой и сильного влияния социалистических движений. Что это — анархопанк? Вообще, после каждой книги ощущение, что миновал очередной конец света, после которого самое главное уцелело — ткань и структура города, ткач которого явно не просто так сотрудничает с властями, хоть и не упоминается в «Железном совете» особо. Но, сдается мне, не просто так все ниточки сошлись настолько чудесным образом, чтобы порядок смог вернуться, конфликтные ситуации — замяться официальными СМИ, а жизнь — продолжиться, как будто то был очередной сезон продолжительного сериала.

Фригидный австралийский разврат

Поэтичное название книги, обещания любовной истории нескольких поколений семьи, претендующее на звание классики и высокой литературы... Все это объемное вранье, громкие слова, излишний пафос. Как типичная бульварная книжица, которая под откровенной обложкой скрывает заявление, что она исторический роман, этот пухленький томик точно так же демонстрирует сцену секса практически ровно в середине. То ли это коммерческий ход для тех, кто проверяет интересность раскрыванием книги примерно в середине, то ли фишка для любительниц погадать, но факт остается фактом — аудитория ее точно недалекая. Как и автор, и созданные ею персонажи.

«Поющие в терновнике» представляет из себя семь глав, которые сами по себе можно считать отдельными романчиками, связанными едиными героями и местами действия. Они настолько разрозненны и бессмысленны, что могли бы попросту отсутствовать в книге или существовать сами по себе. Долгое время я задавалась вопросом, по какому принципу им даны именно такие названия — по именам героев. Вроде как только в половине случаев те сходили в тех главах со сцены... Но потом стало ясно, что каждый такой персонаж, чьим именем названа глава, отпевает в ней свою трагическую песню, «погибая в терновых шипах». Так, практически самая главная героиня Мэгги оканчивает песенку в самом начале, в детстве, хотя жизнь ее продолжается и за пределами книги, ведь каждая следующая часть дает повествование далее по времени. Дело в том, что она, будучи наивной провинциальной девочкой, так и не преодолевает своей неразвитости. Как только дело касается отрыва от семьи, самостоятельности, а особенно отношений с мужчинами, она превращается в неадекватное существо с душевным расстройством. Собственно, присуще это практически всем остальным членам ее семьи: матери-затворнице Фионе, чья трагедия, оказывается, в статусе матери ветеранов войны, и ее старшему сыну Френку, сошедшему с ума тоже как раз в период переходного возраста, а позже из-за девиантного поведения попавшего в тюрьму, Стюарту-аутисту, остальным индифферентным братьям... Главный секс-символ книги — священник Ральф де Брикассар — отпевает свое, продавшись богатству и политической власти... Соперником благоразумия становится поместье Дрохеда, забирающая у всех некую романтическую составляющую любви.

И ничего из того меня совершенно не тронуло, потому что переживания в книге клишированные, а персонажи — с надуманными характерами, если эти недоделки вообще можно так называть. Слезу получил только единственный момент — смерть отца семейства Клири. Пэдди Клири был единственным настоящим человеком на страницах, совершенно невыдающимся, простым, но способным на раскаяние, прощение, терпение и здравость рассуждений. Его нечастые появления значили гораздо больше, чем конные прогулки Ральфа по Дрохеде в полурастегнутой рубашке, демонстрирующей загорелую гладкую грудь.

Если первая часть книги радовала детской наивностью, достаточно реальными глупыми диалогами, хотя их вела уже повзрослевшая девушка 16 лет, а не ребенок, то с появлением сексуальных мыслей мир книги сходит с ума. Героиня превращается в истеричку, которой непременно надо рожать детей вне зависимости от наличия мужчины, потому что ей невдомек, по какому принципу происходит зачатие. Ральф, в которого та влюблена, при любых возникающих с семейством Клири проблемах начинает распевать псевдомолитвы, в которых хулит Бога. По ходу обсуждения этого всего дань уважения вообще переходит к античным богам, а текст автора вместо привычных описаний быта овцеводов или рубщиков сахарного тростника начинает давать отсылки то к Гомеру, то к создателям древнегреческих трагедий. Время от времени можно заметить отсылки к фольклору: в истории о Люке и его ребенке просвечиваются ирландские мифы об эльфах, а в вере католических священников — глупые христианские суеверия.

Кстати, в книге достаточно много подробностей о климате Новой Зеландии и Австралии, о населяющих эти регионы людях различной национальности, всегда приводится исторический контекст происходящих событий, будь то мировые войны или политические разборки в Европе. Но все это очень сухо, как из справочника списано, и совершенно не прожито героями, искусственно вставлено. То же касается и чисто бульварных клише: если секс с главным героем-любовником, то конечно же на прекрасном курорте в самой комфортной обстановке и красивыми описаниями, а как с родным, но не любимым, мужем, то в дешевой грязной гостинице на неудобной лежанке да еще и болезненно. Видно, как развитие отношений соответствует продаже: если богато и красиво, значит судьба-любовь и удовольствие, если обычно и как у всех, то это насилие и ненависть. Еще одно кстати: хорошо бывает и в том случае, когда мужчина — немного женщина по характеру, а значит, злобное стервозное существо, склонное к интригам и секретничанью. А вот когда мужчина прям мужик, основное время посвящающий физической работе, а досуг — кружке пива с приятелями, то в нем точно что-то гейское и ненормальное. Ведь настоящий мужик должен ездить вокруг женщины на коне, демонстрируя свою сексуальность. Именно таким образом Колин Маккалоу, например, показывает помимо всего еще и дипломатическое мастерство Ральфа в официальных кругах: повороты головы и пряди волос на ветру, дополняемые всепонимающим томным взглядом. Не важно, что всю книгу он несет сплошную ересь.

В этой книге любви как таковой нет. Нет и настоящей семейной истории. Если персонажи и птички, погибающие в терниях, то последняя песня их почти всегда отвратительна. Особенно это касается женщин, чья эволюция начинается с наивной, пассивной и замкнутой девушки, а заканчивается экспрессивной сукой, не ведающей приличий. Фионе удавалось держаться, пока все ее время занимала отчетность поместья, Мэгги помогала ее психическая отсталость и попытки переноса внимания на детей. Последняя героиня, Джастина, пыталась преодолеть это игрой на сцене, к которой ее тянуло, и потому из всех выглядела более многообещающим персонажем. Каждой из героинь в начале пути была присуща интригующая нота, но уже под конец автор, видимо, решила не давать ни одной из них ничего особенного и написала до пошлости тупой клишированный текст вместо хорошей оригинальной судьбы неординарных девушек, попросту сровняв их с потенциальными жителями дурдома. Романтическая история о том, как преступники и авантюристы стали на новой земле аристократами не обросла романтикой любовной, да и семья здесь существовала только тогда, когда был жив ее глава — безродный, но честный фермер, довольствующийся тем, что имеет. После него из мужчин остаются только женские фантазии, и относиться к «Поющим в терновнике» как к серьезному произведению становится невозможно.

Пот крайней мере, Чайна объяснил, откуда Головоног прознал по Ницше — он просто выучил 17 языков, а параллельно, видимо, и какие-то мемы. В этом выпуске появился новый злодей, так что предыдущий протагонист уходит со сцены вместе со всей полуфилософской теркой о пустоте, бездне, ничем и чем-то... Но, как это полагается в комиксах, произойти такая драма должна в разрешительном для города бою с как можно отчетливой угрозой для остального населения, а не подпольной стайки героев и злодеев. Так что есть целый детальный разворот, на котором — поворот. Ну а в конечном итоге титры-монолог того, кто как бэ, умер.

Выдала критическую ошибку и математика Мьевиля: если ничто ест нечто, то получаем ничто, как при умножении на ноль; а вот если ничто съест другое ничто, то получится нечто (то, что в дифференциальной математике — неопределенность, которую предстоит пересчитывать). Но здесь это нечто — окаменелость. Ну хорошо, неплохо объясняет, как очень быстро получить всякие древние останки динозавров и трилобитов из ничего, чтобы потом ковыряться с этими игрушками, заселившись в мире скончавшихся бездн. Но концепция даёт сбой по поводу остального генезиса — я все ещё жду фантастических теорий о телефонном наборщике и таинственном О. И ответа на вопрос, каким образом набор номера определяет, какая сила понадобиться для вызываемого героя, и почему этот герой чаще всего такой нелепый. А иначе зачем эти вопросы затрагиваются персонажами?

Оказывается, что Нельсон Джент может геройствовать и без чудесного телефонного набирателя заветного геройского номера. Оказывается, предыдущие владельцы наборщиков заперли Бездну (существо пустоты, межзвездную темноту) вместе с Головоногом за то, что те воровали драгоценности, отблеском граней которых питалась Бездна. Оказывается, Головоног вообще из народа, который занимается одомашниванием бездноподобных существ, ведь им не страшно случайно потерять части тела в неудачном столкновении со строптивой Бездной... Пока что в серии очень много неожиданностей, которые раскрывают нюансы ситуации с Ex Nihilo и знакомят с героями. Все это очень красиво и очень бесполезно, зачастую слишком стремительно и легко, вроде смерти друга Нельса, хотя, кажется, сюда хотели вписать и некий философский смысл — вот и Ницше вспомнили с его знаменитым тезисом о взгляде в Бездну... Интересно, как об этом узнают существа из явно параллельных вселенных, типа того же Головонога? По ходу, из головы друго «инопланетянина» — Чайны Мьевиля, который тоже непонятное существо, питающееся текстами для метафорического перевоплощения их в каких-нибудь конкретных персонажей. Зато наглядно.

Кажется, Нельсон берется за свою жизнь, стоило ему найти женщину. Хоть и не свою, а из мира героев и мистических загадок вселенского масштаба, но теперь он ходит в тренажерный зал. Сдружившись с Манто, еще одним посторонним субъектом для Ex Nihilo, Нельсон становится второстепенным персонажем: он не в курсе ничего из происходящего, его явно ведут, а возможно, намеренно подсовывают определенный взгляд на вещи. Окончательные мотивы двух рыжих дамочек не ясны. Манто вроде как является телефонным инженером и рассказывает сомнительную историю о том, что телефон изобретен не просто так, а после знакомства всех независимых его изобретателей с неким «О». Это не дает ничего, кроме того, что Манто пытается повысить свой авторитет тем, что якобы что-то знает и потому разбирается в вопросах телефонии. Вроде как фигня, но прослушивать все разговоры ей не составляет труда. Будь Манто телеинженером по своей супергероике, было бы понятней, но она постоянно меняет свой облик и силы после очередного звонка. Странненько. Еще смущает тот факт, что антагонистка, Ex Nihilo — тоже рыжая и тоже обратила внимание, что на связи находится некая фигура, она ищет пустоту, первозданное ничто, чтобы с помощью слизня, заполняющего пустотой людей, получить что-то из этой пустоты... Не удивительно, что наконец-то поняв, что супергеройские интриги — какая-то сомнительная вещь, Нельсон отправляется в зал... Или что? Чайна, ну-как подгони объяснения!

Наверно за счет того, что Чайна Мьевиль — уроженец Лондона, он, как истинный британец, а по совместительству гик, не мог пройти мимо вселенной Доктора Кто, из которой, мне кажется, и достал идею телефонной будки, штампующей героев чудесным образом. Второй выпуск не приоткрывает ни капли завязанных в первом тайн, а только усложняет их, углубляя знакомство со здешним миром. Главный герой Нильс узнает, что его друг Даррен Хирш занимался сомнительными делами и в какой-то момент зашел не на ту территорию. На «не той территории» почему-то как раз и стоит та самая телефонная будка, которую охраняет банда Вернона Бойда — подельники таинственного «босса» с инициалами Экс.Эн. Читатель понимает, что это некий Ex Nihilo, которому поступали деньги, ценности и бумаги, добываемые Дарреном сотоварищи. И, казалось бы, вот он главный злодей, против которого нужно вести игру супергерою, в которого переоденется с помощью телефона в очередной раз Нильс... Но Ex Nihilo сам является создателем героев, один из которых, хоть и продолжая почитать его, выбивается из-под контроля, чтобы вести собственную игру в этой ситуации — он просто все это время размышлял в бездействии, но вот настало время...

А время настало странное: в Литтлвиле люди впадают в странную кому, которая по виду очень напоминает последствия питания мотыльков из книг Чайны о Нью-Кробюзоне. Интересно, связаны ли эти две вселенные, как пару раз намекалось на страницах романов? Изучением таинственной болезни занимается доктор Вальд, которая тоже завязана с Ex Nihilo... Нильсу пока только кажется, что его жизнь в качестве героев с суперспособностями куда отчетливей и яснее его собственной обывательской. С другой стороны, он уходит в будку, чтобы на время действия ее энергий забыться в этой иной жизни, потому что не помнит в таком состоянии ничего. Ничего, кроме того, что должен защитить друга. Так как я не знаток истории комиксов, я не очень могу оценить ссылки на Серебрянную Эру комиксов, но персонажи, которых придумывает Чайна, очень колоритны, их в шутку называют «стилягами», а Нильс иронизирует, не из 70-х ли будка черпает свою фантазию по созданию супергероев. В целом они очень забавны, потому что со всей продуманностью их суперспособностей, они фонтанируют из них нереальной харизмой. Хотя я не сказала бы, что их можно было бы объединить под одной идейной составляющей — все они в совершенно разных стилях и могли бы быть персонажами самых разных жанров произведений, делающих акценты на самых разных исторических эпохах. Но каждое появление нового героя, демонстрирующего уникальные способности и фирменный, присущий только ему, юмор заставляют дрожать от восторга — потрясающе!

Возможно, есть смысл и в способе телефонной связи и том, как Нильс впервые обнаруживает секрет превращения в героя: он делает ээто, потому что вызов героя в экстренной ситуации здесь кажется куда логичней, чем службы спсения, чей телефон приходит только на здраво и спокойно размышляющий ум. Нильс звонит своей девушке (или кто там ему эта Джулия?), чтобы просто поговорить, но о чем? О том, что он герой? Как это похоже на типичное выяснение отношений, если сделать обратный перескок в план метафор.

Начав знакомство с циклом «Еью-Кробюзон», я представляла творчество Чацны Мьевиля скорей в виде комикса, поэтому обращение к “Dial H” стало последовательным интересом, несмотря на то что мне до сих пор совершенно неохота разбираться в устройстве Вселенной DC, перезапущено тогда в 2011 под названием «The New 52”, а сейчас пущенной по новой в “Rebirth”. “Dial H” относится ко второй волне линейки “The New 52”, и хотя первый выпуск не влит в сложный кроссовер, последний выпуск этой истории вышел в серии «Лига справедливости».

Слоган рядом с названием комикса интригует: «Самый сомнительный герой». Героем будет безработный зажиревающий мужик, который случайно раскроет секрет телефонной будки, когда попытается вызвать помощь своему другу, за которым охотятся представители пока ещё непонятной городской банды, но тесно связанной с людьми с неординарными способностями. Будка превращает Нельса то в Дымового Пацана, то в Капитана-Печальку... В следующих выпусках ждёшь не дождёшься новых его перевоплощений. Как и подобает Мьевилю, образы героев — это метафорическое самовыражение главного героя. Чтобы отвлечься от стресса реальности, он отвлекается курением, а поиск силы в грустных моментах жизни — типичный симптом депрессии. Было бы неплохо получить через цепочку этих метафор интересное психологическое развитие персонажа.

После ознакомления с первым выпуском осталось сильно интригующее впечатление, куда интригующей, чем первая надпись о «сомнительном» герое.

В начале чтения кажется, что в нем очень сильно не хватает описаний. Чуть позже понимаешь, что описания даны очень хитрым способом — с постепенным раскрытием подробностей мира. Но с этим пониманием приходит следующее недоумение — очень резкие сюжетные скачки, насильно притащенные персонажи для формирования команды центральных героев-друзей и очень мимолетно наброшенная романтическая линия, скорей напоминающая небольшую черточку. Быстрое знакомство с персонажами резко сменяют боевые сцены, потом появляются редкие вставки с описаниями устройства вселенной и снова прерываются какой-то ерундой, под конец пестрящей в лоб поданным философским замыслом.

«Знать будущее еще не значит его контролировать. Просто тебе кажется, будто ты его контролируешь».

Основная сюжетная проблема крутится вокруг пророчества, рассчитанного с помощью вероятностной математики. Первая его часть говорит о том, что в момент своего восхождения на пост Председателя Правления планеты Противосолонь маленького Дома (наследника династии Сабалос), его убьют. Вторая часть касается поиска планеты Шутников, которые считаются древними создателями вселенной, раскидавшими по ней загадочные строения и артефакты, изучением которых занимается целый Институт, представляющий из себя ревнивую секту хранителей неприкосновенности их тайн. Сам Институт рассчитал вероятность существования человека, который способен отыскать Шутников, и задался целью убить его. Оба утверждения взаимосвязаны и придуманы для того, чтобы главный герой постоянно куда-то или от кого-то бежал.

Пратчетт создает очень оригинальные планетарные миры с необычными расами. Все они расположены в так называемом пузыре жизни, который окружает пустой космос «с небольшими примесями водорода». Самыми необычными мирами оказываются самообразовавшаяся случайным тектоническим сдвигом плит-плат планета-компьютер (ведь все в мире может с некоторой вероятностью образоваться само по себе — так в кремниевой коре естественным образом образовались транзисторные соединения), он же планета-банк, и целый живой океан (еще одно олицетворение гипотезы о самозарождении жизни). «Банк — камень, я — вода. Мы друг друга понимаем». Близки к живым гуманоидам роботы, чей класс выше пятого — их приравнивают к жизнеформам, потому что они способны извлекать энергию из веществ живого происхождения. Противосолонь же не очень оригинальна, как и загадка местонахождения Шутников: эта планета представляет из себя болото, населенное гуманоидной расой, напоминающей темнокожих людей, и расой пучеглазых лягух — фнобов, общающихся подозрительно похоже на язык лавкрафтианских древних богов, тем более, что местным развлечением является охота на дагонов. Сразу становится ясно, где искать тех самых древних создателей, да еще и с подсказкой «на темной стороне солнца» (противосолонь). Ну хоть не на Земле, которая здесь тоже существует и упоминается... В общем, сюжетная составляющая по-детски примитивна...

«Человечество — это не тело, а состояние ума».

Но Пратчетт берет совсем не этим. Кинематографически выстроенные эпизоды с размеренным хронотопом он еще натренируется писать великолепно, и здесь уже видны задатки острого ума автора, умеющего использовать не только фантазию, но и выстраивать диалоги и разрабатывать сюжет. В этом романе это все просто недоработано. Идейная составляющая куда глубже и интересней ерундового приключения ома по здешнему пузырю Вселенной. Это конечно же великолепная ирония над современными научными космогоническими мифами и целая философия о том, как гуманоиды воспринимают реальность, чтобы создавать свои мифы, возводя их из гипотез непосредственно в статус сакральных теорий простой математической логикой.«Мир Шутников может быть просто точкой зрения на Вселенную». Причем все математические вероятности вместе с существом мира зависят от личности, этот мир воспринимающей. «...конечной преградой в развитии расы становится ее собственное мировоззрение». Больше похоже на сказку, в конце которой автор любезно преподносит на блюдечке ее мораль.

Рассказ со слишком громким названием для произведения, в котором больше жалоб на жизнь и какие плохие другие расы, кроме своей, чем самоиронии. Читать эту банальщину совершенно неинтересно, тем более, что автор не внес в фентезийную составляющую мира ничего нового.

Очень необычно читать деревенские истории, происходящие в 90-е годы 20 века. И хотя множество сериалов и ток-шоу посвящено жителям глубинок с их то совершенно нецивилизованными жителями, то особой традиционной глубиной уклада жизни, все равно городскому человеку сложно проникнуться мыслью о том, что подобное происходит здесь и сейчас, параллельно с культурным мейнстримом урбанистических сообществ. Детективная история Петры Хаммесфар очень плотно сталкивает город с деревней, описывая очень точные психологические типы людей, строящих между собой совершенно иные соседские связи. нежели типичные горожане. Это люди, о которых как будто все все знают, но каждый из персонажей скрывает под этим «массовым» деревенским мнением личную тайну. Таким образом нагнетается ощущение всеобщего недоверия друг к другу несмотря на достаточно тесные и доверительные отношения между людьми, куда более глубокие, чем могут позволить себе городские жители многоквартирных домов или проводящие четкие замкнутые границы территорий владельцы частных домов.

Поэтому немаловажен тот факт, что в книге присутствует упоминание вот такой вот урбанистической переделки деревни, не только территориально, но и в плане перевода земель на специализированное хозяйствование. Только центральные герои до самого конца не сдаются под натиском изменений и имеют всего понемногу. Связан передел также и с решениями муниципалитета, некоторые из членов которого — соседи этой самой деревушки, причем участие в областном самоуправлении происходит при вступлении в партию — либо (более популярную здесь) СДПГ, либо ХДС (что было странным выбором бывшего руководителя гитлерюгенда, пытавшегося отойти от восприятия его деревенскими в соответствии с его прошлым). И поэтому автор не могла не упомянуть еще и о влиянии местной церковной общины, и об истории старшего поколения, которое закладывает основы поведения своим детям... И оно, в описаниях Петры Хаммесфар, как будто образуется по правилу «Яблочко от яблони недалеко катится». Так, маленький Дитер Клой не сразу понимает, что есть вещи, которые нужно просто отдать, как его отец не мог отпустить любовь своей юности, а сын самого богатого фермера Альберт Крессманн рассчитывает, что все возможно купить за деньги, дети Лесслеров отличаются особой семейной живостью и дружелюбием (это связывают с итальянскими корнями их матери), а вот у Шлессеров дети находятся на границах сдержанной доброты...

Но не все настолько прямолинейно. Если разобраться настолько же дотошно, как это сообщает нам рассказчица — следователь дела о пропавшей в деревне девушке, — последовательно размещая по главам то события после преступления, то экскурсы в прошлое, становится ясно, почему между соседями и их детьми именно такие отношения. И в центре всего этого оказывается основной подозреваемый — умственно отсталый паренек Бен, ребенок семьи Шлессеров. Интересно, что, конечно же, никто его не осуждает и не может смириться с осуждением этого ангельски добродушного мальчика, но никто не способен выявить и реального убийцу, который скрывается под не менее добродушным лицом и по-своему использует положение в деревне Бена.

Но если дурачка мало кто заподозрит в обмане или неестественности чувств, то все остальные жители сразу попадают под пристальное внимание. Но эта книга сама по себе обманка: в ней все сфокусировано именно вокруг Бена, и текст временами то заставляет сомневаться в его безусловной доброте, то возвращает доброе имя. Но все это время нужно обязательно пристально следить за остальными героями, которые не вводятся в сюжет типичным литературным приемом, связывающим экспозицию персонажа с некоей сюжетной историей или его обширным описанием — список, кто есть кто, дан в самом начале книги, а дальше можно обращаться к нему, чтобы не запутаться. Не важно, кто в центре всего — важна вся картина полностью, каждая ее составляющая.

Для меня детективность истории была связана именно с тем, как можно отрезать из всей истории лишних подозреваемых, у которых, отсутствовало алиби: каждый из них завяз в своей нехорошей ситуации. В основном это проблемы границ любви и пошлости, первых отношений и семейных... Не выпадает из этого поля проблем и убийца, который в первой части оказывается серийным, а во второй — уже ненормальным и вообще маньяком. И у него многое связано не только с несчастной любовью, но и с умственным помешательством... Показателен тот факт, что помимо Бена в книге хватает ненормальных в плане врожденных отклонений психического развития, которым в прошлом отказывали в праве на жизнь нацисты, а в настоящем — осуждение соседей, не желающих свободы тем, кто не воспринимает нормы, называемые общественными приличиями. Но на самом деле ненормальными оказываются те, кто приличия использует только на людях, а внутри скрывает самую отвратительную грязь. В какие-то моменты кажется, что замкнутость Бена, его неспособность к самовыражению через разговор — это последствие ничем не очерняемой доброты, сопровождаемой недоверием к словам, потому что они могут нести ложь. Бен совершенно немстителен и непродажем, как бы его ни пытались выдрессировать угощениями. То, что ему действительно всегда нужно было — это любовь, которую он не только требовал, но и готов был отдавать, мирясь с тем, что он немного не такой, как все остальные. Параллельно с этой доброй замкнутостью недоверчивости к формальностям описывается замкнутость людей, которые в принципе не желают, чтобы с ними имели дела, противоречащие их извращенным взглядам и эгоистическим желаниям.

Книга подталкивает на множество размышлений на тему доверия и сомнения, разницы между дружбой и тем, что прикрывается этим словом. Бен вообще использовал слова в их особых ассоциативных связях с личным опытом, эмоциональными потрясениями. Каждое сходное сообщение у обычных людей могло читаться по-своему, чего Бен никак не мог уяснить — он пытался сопоставить одно слово с одним понятием. Зато его сообщения никогда не были пусты или лицемерны, он искренне пытался разобраться в происходящем и найти свое место в этом мире, а родители предоставили ему свободу владения деревенской землей, собственным садиком из сорняков возле домика на дереве и полями, по которым разрешалось бегать. Так он стал искусным садоводом, подправляющим случайно помятые цветы на своей территории, искусно снимая дерн и укладывая его обратно, а по пути избавляясь от ненужных находок, которые иногда приносил домой в качестве подарков матери. Но подарки становились с каждым разом все страшней, а мать не могла оставлять улики, потому что обращение в полицию может спровоцировать обвинение в пользу ее сына.

Но эта книга, состоящая из переработанных заметок следователя, — скорее оправдание, чем осуждение. Все-таки в полиции работают не такие уж лентяи, которым сойдет любое простое объяснение совершенного — рассказчица взвесила каждое слово и дала психологические портреты через внутренние переживания героев. В них Бен куда более здравомыслящий человек, чем даже его добрая мать, сходящая с ума от груза ответственности перед лицом происходящих преступлений и не всегда понятного поведения сына, склонного доносить сообщения через подражание действиям. Так он в детстве подражал капризам других детей, совсем не задаваясь целью тоже что-то выпросить у родителей — так он пытался разобраться в смыслах сообщений. После того, как Бен становится свидетелем изнасилования и убийства с расчленением, начинают страдать куклы, потому что он способен проводить различия между людьми, животными и предметами, он понял, что как сообщение человеку — это действие бессмысленно, так как не несет любви. А вот убийца и животное мог назвать предметом собственности, и к человеку относиться как к животному.

Это удивительная книга, в которой есть кому сочувствовать, потому что действительно веришь происходящему и не веришь, что преступление мог совершить человек с особенностями общения, но никак не поврежденной психикой. Да, у каждого свои границы душевного развития, но кто-то на своих обширных просторах духовного мира не имеет ничего, а такие, как Бен, смогли заполнить его добротой и несли этот крест до самого конца, прощая непонимание и издевательства в свой адрес. В какой-то мере мы все такие же ограниченные люди, которым сложно правильно общаться друг с другом, кто забывает, что такое доверие, дружба и любовь...

В древности считалось, что для того, чтобы забеременеть, женщине нужно проглотить то ли яйцо, то ли камень... То ли это были старые сказки, то ли наследство из мифологии. Но в «Тете Моте» читателя ждёт нечто подобное: ни рыба ни мясо, ни яйцо ни камень, ни миф ни сказочка...

Поначалу все происходящее напоминало надуманную исповедь попрошайки, которому для успешной кампании по сбору денег нужно уговорить людей «Войти в положение», а зачастую понять, что все мы такие же и теперь чуть ли не сестры-братья. И ладно попрошайки — те преследуют ясную цель, а какую задала себе Кучерская? Дать повод посочувствовать нелепой бабенке, чтобы через разбор её проблемы сделали вывод о том, что разрешение любых трудностей для женщины состоит в деторождении? И если у Кучерской это все-таки связано с православием, что не очевидно, но обписано вокруг да около намёками, — с этой книгой все очень плохо.

Сюжет крутится вокруг типичной училки русского и литературы, которая выходит замуж за простого деревенского парня, как это ей кажется, а потому недоинтеллигента, в отличие от неё, хотя он и занимается вполне трендовым делом — решением софтверных проблем у населения. Поэтому, постоянно проживая иллюзорную жизнь, состоящую из непрерывного перечитывания литературы и новостных заметок, наша училка, а позже — корректор в газете, по прозвищу тетя Мотя (потому что краткое от матрешки), а по имени Марина, очень легко покупается на внимание коллеги по филологическому цеху, проявляющему своё внимание в виде стихов (чужих), а по жизни пишущим совершенно лживые, но атмосферно красивые репортажи из рабочих путешествий. Покупается и регулярно изменяет мужу.

История достаточно банальна, как и образ главной героини. Как православная журналистка и вообще человек, избравший тему попов и русской церкви своим основным делом, Кучерская пытается протолкнуть в сознание тети Моти правильный, по мнению автора, православный взгляд. Но предложение это соответсвует тем стереотипам, которыми православная среда обрастает с помощью ворчливых бабок и нарожавших матушек, лишившихся последних нитей связи с реальностью. Местный поп, со слов Тишки (мотиной подруги-христианки), советует во время семейных разногласий включать идеальную жену. Слова эти в контексте разговора означают примерность, тишину, хозяйственную исполнительность — превращение женщины в функцию жены. Никаких там молитв или осознания Божественного участия в общении супругов, как особой троицы, никакого подражания Христу или деве Марии, никаких представлений о домашней церкви — невесте Христа. Почему батюшка не сделал акцент на духовности внутри семьи, а Кучерская постоянно подменяет духовное на душевное, национально-историческое, сухое физиологическое и деревенское? И так очевидно, что проблемы описанных браков как раз и состоят в утере эротических стремлений после становления одной плотью и замене их набором хозяйственных функций в отношении обоих супругов. Кучерской все равно: будьте экономической единицей по извращенным марксистским понятиям, но если я присобачу сюда русскую деревню и неуничтожимую пожаром икону, то это будет не по-бездушно-советски, а по-душевно-русски, тем более деревенский муж явно же воспитан правильными традициями и пониманием места мужчины в семье. Тьфу!

В ситуации любовного треугольника ребёнок в семье Моти вообще не страдает — ему все весело: и когда отправляют на деревню бабушке, и когда Мотя на психозе сама сваливает к чертям на куличики с ним за руку, и хорошо ещё, что это оказывается Калинов со знакомым дядькой и в празднование Маленицы (вроде как в гости и на праздник получилось). В общем, наличие Артемки-Тёплого в романе не совсем ясно, раз на него так часто забивают. Складывается такое впечатление, что и дети здесь тоже тупо функциональны — это бабский антидепрессант от непонимания, как жить в состоянии семьи. Отсюда и ложные представления о семье, как сообществе родственников с детьми.

Но не очень-то ясно и наличие переписки с мужичком из Калинова, который заморочился краеведческими расследованиями в поисках информации о своей семье. Допустим, исторический момент должен как-то дополнять семейную мысль в романе, но этого совершенно не происходит. Во всей этой галиматье из писем, видений и размышлений сквозными мотивами проходят белый цвет, который во всех эпизодах появления имеет совершенно разные значения: белокаменный город храмов — нечто древнее национальное и церковно-светлое, белый жасмин — тайный подарок любимому, снег — смерть и опустошенность, седина волос — мудрое успокоение. Казалось бы, можно и найти единство в чем-то святом и светлом, в перерождении в любви, потому что только в общении с любовником Мотя обретает собственное имя — Марина. Но как дальше, ведь поседевший мудрец проникся дао, а жасмин — поэтическое разглагольствование, метафорический подарок ушедшей неверной любви... Белые стены и снег же зачастую просто пейзаж из воспоминаний, галлюцинация по мотивам настроения. Холодное состояние души конечно же излечит Тёплый ребёнок.

Тошнить меня начало от всего этого ещё в самом начале: сначала от тети Моти, которая и для ребёнка, хоть и мать, но тетя; потом появился этот любовник — очевидная пустышка; третьим отвратительным моментом была стилизация текста под певучее нытьё, дополняемое такими формами слов, как «оконце», «болотце» — меня уже переполняла блевотица. Кучерская не побрезговала описаниями секса, где гораздо более убогим выглядели те самые «возвышенно-поэтические» отношения с любовником, которые больше напоминали развлекуху наивных в сексуальных отношениях подростков или студентов, уходящих в нескромность через виртуальные чаты, и это здесь после вливания в семейную сексуальную жизнь, когда общение уже не игра. Откат в прошлое, которого нет, которое перевирается иллюзиями, — это постоянная проблема романа. Вот и краеведческий музей-то сгорел со всеми этими семейными поисками — осталась только икона. Кучерская, конечно же, растянула по всем персонажам чёрный траур: где сажей, где желанием пойти в чернорабочие, где возвратом к земле. Но все плохо, тупо, даже топорно, а часто с использованием такого упрощенного языка, что казалось, что книгу о людях среднего возраста пишет какой-то старпер, не догоняющий поток времени.

О времени, кстати, хотелось бы больше, но из реального эпоху можно узнать только по выходу видеоигр и распространённому явлению ухода журналистов из политических новостей, которые все больше скатывались в пропаганду партии. Кучерская тут ничем не лучше героев: чтобы отделиться от настоящего, она заставляет персонажей рефлексировать на прошлом, в которое мгновенно помещается происходящее текущее и будущее, копаться в истории и намекает обратиться к вечному во всем этом. В результате все они — чужие самим себе и хотят такими оставаться. Зато хоть у тети Моти будет лекарство от этого — новая беременность, её муж переместился в дао, а любовник после очередной кратковременной депрессии после разрыва отношений находит себе новую временную спутницу. Герои постоянно убегают от своей рутины, чтобы не быть в реальности, не быть собой: путешествия делают их чужаками на иной земле, полеты в фантазиях и наяву — обезличивают. Мужчины во всех трёх описываемых семьях вдохновляются Китаем, китайской мудростью, поэзией и чаем. Ничего-то Майя Кучерская не решила своими вкраплениями «православной мысли».

Радует только одно: окончание книги было эпизодом тошноты. Очень разумно и действительно нужно. Можно было не оправдываться токсикозом, а оставить читателя сочувствовать именно состоянию испражнения всего ранее описываемого в романе — именно этим и выворачивает Мотю. Думаю, читателей тоже.

Читатели литературы ужасов — совершенно иные по восприятию люди. Одни очень привязаны к реальности и обладают извращенной сверхъестественным верой, а вторые воспринимают ее как один из вариантов фэнтези, где действие разворачивается в максимально близком нам мире. Задача автора в таком случае заключается в создании такого фантастического образа, который должен будет прийтись по вкусу обоим — в меру фантастический и настолько реальный, чтобы возникали сомнения, а не завелся ли подобный образ где-то поблизости от твоего жилья. Такова главная героиня книги — девочка Кэрри.

На мой взгляд, ее образ очень испортили экранизации и художественные работы, акцентирующие внимание на ведре крови. В книге же ведра было два — для обоих победителей, — а Кэрри не просто обладала даром телекинеза, но пропускала свое сознание через весь город, практически осуществляя над ним контроль. Последний нюанс очень важен в ужасах: наличие ограниченной территории, над которой властвует нечто ужасное. Часто важна и тема инициации, перехода к новой жизни, встреча с взрослым миром. Кинг решает приурочить события книги не только к последнему году в школе, но и к первым месячным героини. Забавно, что огромную власть Кэрри получает после кровавого душа. Получается, что принадлежность крови не имеет никакого значения, а чем ее больше, тем будет больше готовой высвободится силы. Стивен Кинг превращает Кэрри в настоящего монстра, которого соответствующе и описывает: это красное существо, пугающее резко выделяющимися на лице зубами и белками глаз.

В связи с этим появляется очень много претензий к последнему фильму, где героине красиво наложили растекшуюся кровь на часть лица и платье. С платьем отдельная проблема. по книге оно, скорей всего, красное изначально, потому что Кэрри так и подбивало купить ткань именно этого цвета, который раньше не позволяла ей приобретать ее мать. На этот раз она это делает без матери и даже назло ей. Уж точно это будет не розовый, который только для того и нужен, чтобы на нем живописно смотрелись кровавые подтеки. Причем первый фильм (Брайана Де Пальмы с Сисси Спейсек в главной роли) отступает от оригинала во многом потому, что режиссер делал все, что в его силах, чтобы попытаться передать образы книги. У него отлично выстроены характеры, а Кэрри действительно становится красным монстром, когда включается красный свет. Режиссер отошел от оригинала, но добавил в фильм интересные диалоги и забавные сценки. Второй же фильм (с Хлоей Морец) зачем-то повторяет все сомнительные ходы предыдущего, дает ссылку на «Сияние» щелью в двери и оставляет всех персонажей простыми людьми: здесь нет ни лицемерной учительницы физкультуры, ни ехидного учителя литературы, ни главного монстра. Кэрри здесь просто озлобленная девочка, которая почему-то каждый день меняет наряды на все более открытые. Ужас здесь абсолютно примитивен и сводится к демонстрации убийств. Вся смысловая составляющая сводится к мести — одна девка устраивает кровавый прикол, а вторая демонстрирует свой дар. Тут возникает еще один вопрос: сколько времени проходит с момента месячных Кэрри до штудирования книг? Дар должен был погаснуть спустя неделю, но фильм не дает нам этой информации, как будто механизм запускается лишь потому, что теперь Кэрри больше не девочка, а девушка. Такое ощущение, что фильм снимала подобная членам семьи Кэрии фундаменталистка, попытавшаяся буквально изобразить всех героев, использовав при этом не только текст книги, но и канонизировав фильм Де Пальмы.

Стивен Кинг же предложил нам воистину изящную вещь, которая использует в повествовании материалы будущего. Интересно, что описание настоящей истории происходит спустя пять лет после публикации романа (выпускной бал 1979 года), а цитируемые здесь книги и отчеты относятся уже к восьмидесятым годам. Писал ли Кинг книгу «на вырост» или не думал, что ее так скоро опубликуют, но позже он будет писать романы на ближайшее будущее, максимально приближая описываемые события к дате релиза, — интересный ход. Радует, что Кинг изобразил свидетельские показания похоже на живую речь опрашиваемых, которые не всегда понимают, почему им задают определенные вопросы. Но другими диалогами книга не блещет. Наивны в ней и описания смертей, напоминающих наигранные сцены второсортного кино. А вот конфликт девочек представлен вполне реалистично. В детстве, когда я была в лагере, девчонки намазали помадой и румянами простыню девочки, у которой были месячные. Причем это был такой год, когда у многих они начались совсем недавно — восьмой класс. В книге старшая школа, но почему бы и нет, когда кто-то настолько тупит? Школьникам только найди повод для прикола.

Мне очень понравились образы родителей Кэрри, христиан-фундаменталистов. Тут меня порадовал тот факт, что аудитории с извращенной верой демонстрируются еще большие извращения. Просто подумалось, что в сугубо реалистичном произведении они смотрелись бы слишком гротескно, для фантастики — плоско, и только литература ужасов дает то пространство, в которое подобные люди идеально вписываются. И это еще один повод для ее существования и процветания, который дал нам Стивен Кинг, вошедший вместе с романом «Кэрри» на поприще литературы о сверхъестественном.

В этом романе Стивена Кинга плохо все: от названия до концовки. Первое топорно кидает в лоб центральную проблему, вокруг которой плетется кокон потусторонних злых сил, а вторая просто никчемна, потому что произведение в целом воспринимается как второсортная графомания.

Итак, Сияние — это некий дар, которым обладают немногие люди. Оно дает им особые силы, как например, мальчику Дэнни Торрансу читать мысли, видеть будущее и, оказывается, давать жизненную энергию зловещим призракам из прошлого и потустороннего мира, провоцируя их охотится на себя. Параллельно Стивен Кинг пытается развивать тему шизофрении, неумело рисуя подсознательную жизнь конкретными образами, выходящими на непосредственный контакт с персонажем сознательным. Естественно, окружение мальчика, то есть его родители, — это типичное американское быдло, у которых сложные отношения с их собственными родителями, а брак в какие-то моменты висит на волоске, который как раз и представляет из себя нежелание возвращаться к жизни с матерью (для Венди Торранс) или страх стать бедным одиноким алкашом (для Джека Торранса). По идее эти жизненные вещи должны давить на психику персонажей, чтобы провоцировать их безумие. Естественно появление идеи Кинга о том, что дети считаются ненормальными изначально, что также превращает ребенка в безумца в глазах родителей, для чего и была придумана концепция Сияния, как особого дара, оправдывающего реальность волшебства, которое, конечно же, более нормально, чем вера взрослых.

По идее звучит неплохо, но воплощено настолько посредственно, что внутренний голос даже не пытается поддерживать игру и произносит текст интонацией уставшего от штампов и несуразиц чтеца. Текст перегружен неуместными метафорами, вставленными просто так и ни создающими единого целого с восприятием какого-либо из героев, ни добавляющими оттенков атмосферности роману. О повторяющихся жестах в поведении всегда найдется комментарий автора, зачем и почему они упоминаются так часто, а диалоги, кажется, зачастую прописаны только затем, чтобы вместить туда собранные накануне шутки и обсужденные за обедом темы — просто чтобы где-то это отметить. Упоминание шизофрении и замысел раскрытия постепенного впадения в глубокий шизофренический психоз, оказавшись наедине с самим собой и мистическими тайнами отеля, не удается, потому что абсолютно не соответствует ни одной реальной концепции подобных психических состояний и только поддерживает фольклорные домыслы, переплетенные с популярными мистическими сюжетами о жизни души. Кстати, вся мистика в книге очень быстро разваливается: тайны отеля выдаются хронологически и сразу чуть ли не в одном из первых эпизодов начала жизни семьи Торрансов в «Оверлуке», а призраки и создания ужасов трансформируются пресловутым Сиянием в фентезийных персонажей. И вместе с этим развенчанием жанра уходит всякий страх.

Но помимо уничтожения мистики, хоррора, психологизма и даже триллера на страницах «Сияния» Кинг портит и постмодернисткий зачин, в котором Джек Торранс — своеобразное альтер-эго самого Кинга, который точно так же работает учителем английской литературы и амбициозно мечтает стать великим американским писателем, отсылая рассказы в журналы. Сам Джек Торранс пишет пьесу о персонаже-учителе, а книга «Сияние» построена из пяти частей, в которой первая — вступление, а последняя — занавес. Еще до середины книги об этом речь ведется, а после — как будто ничего и не было. Зато Кинг действительно пытается писать многие сцены кинематографично с подробностями всех действий, которые занимают сценарный хронометраж, но совершенно не нужны художественному тексту, в котором использованы выразительные средства. Только выражают они только сумбурность.

Книга достаточно объемная, потому что Стивен Кинг поразбрасывал по страницам ружей — видимо, чтобы было страшней в ожидании выстрелов, — но взорвет их все одним махом, которым с тем же успехом можно выкинуть «Сияние» на помойку. Воображаемый друг из головы Дэнни оказывается им же самим, но более взрослым, тупо как объяснение более взрослого рассудка пятилетнего мальчика; смотрителями отелей выбирают психически неуравновешенных людей, чтобы в них вселялся сам отель или нечто наподобие его злой души — здесь никакой игры смыслами, все предельно конкретизировано. Случай с нападением ос после вытравливания их из гнезда якобы становится поводом для превращения пустого осиного гнезда для Джека в символический образ, который тут же и разжевывается, прямо им называется и тут же забывается после полной исчерпанности этого вопроса прямо здесь и сейчас. Единственным сквозным эпизодом, скрепляющим части романа вместе вроде как становится ужасный образ из видения Дэнни о «Нём», угрожающим молотом для игры в роке, словно более архетипизированном безумном шляпнике из подсознательных глубин ужаса, скрываемых за детской сказкой, потому что роке древнее крокета... Но вероятную глубинность этой идеи портит поверхностность превращения ее в периодические воспоминания после видения будущего, когда дальнейшая история — лишь флешбэк.

Даже из любопытства это лучше не читать. Последним доводом «против» можно упомянуть нелепую пошлость отдельных сцен. А поводом «за» — только три эпизода: с шаркнувшей за спиной занавеской из 217 номера с последующим топотом за запираемой дверью, забрызгивание кровью купола часов и стрижка живой изгороди, что кстати, говорит о том, что отсутствие Сияния подливает истории Джека Торранса по-настоящему пьянящего саспенса, а наличие дара у его сына — полностью портит книгу.

Очень интересны подходы к созданию миров, авторские артефакты, которые можно отрывать в них наподобие поиска пасхальных яиц, а также история рас. В романе это последовательность существ, осознанно создававших вселенную, естественным образом формируя космические тела, начиная от их чисто физической формы и заканчивая тонким искусством терраформирования. Последней расой-творцов являются люди. От чисто материального взгляда книга сделала попытку перехода к волшебному миру. Я даже думала, что бездонный кошелёк с ассигнациями на продление жизни и мантия-невидимка — эдакие дары смерти из сказки, которые оказываются в мире, где люди получают зарплату в виде процедуры нестарения и, по сути, вечной жизни.

Альтернативной версией наличия инопланетян становится их естественное преобразование из людей, заселяющих создаваемыми землянами же новые планеты, и вообще весь пафос в результате сводится к Божественному в существе человека без всякой эволюции разума и духовного развития — просто это всегда было в природе человека, с самого его изначального создания. Эта мысль проводится в противовес изначальной теории «Непрерывного развития», когда предыдущие расы-творцы умирали от собственной крутости, не выдерживая то ли приступов гордости, то ли ментального давления собственной разумности. И мне нравится такая постановка вопроса, как и изначальное сотворение миллионных исторических пластов под ногами и над головой. Ведь история человеку нужна для чувства сегодняшнего, современного, своевременного — человек не должен попадать в начало, он всегда существует в контексте, чтобы иметь возможность осмысления связей и взаимосвязанности акта творения.

«Наука – это универсальный инструмент, с помощью которого ты можешь разобрать Вселенную по винтикам. А наука диска будет «работать» исключительно на диске. Этот мир хорош только для религий,» — замечает один из персонажей романа. Эта мысль заключает многообещающий посыл для создания вселенной таймпанка без углубления технологий. Но автору не получилось доработать местный диск до такого состояния. Как и во всем остальном: композиции, характерах героев, разбивке на эпизоды, диалогах — просматривается нечто гениальное, но в целом очень недоработанное и не дотянутое до полноценного произведения. Автору не занимать остроумия и эрудированности, но «Страта» кажется написанной экспромтом, хотя в ней уже заметны стилевые особенности письма Пратчетта. В принципе, не стоило замахиваться на такое количество страниц, из вычищенного годного текста вышла бы очень неплохая повесть, а роман получился посредственный.

Настолько двойственное впечатление от книги, что не хотелось ее оценивать вообще никак. Она настолько же правдива, насколько и лжива, настолько же полезна, насколько и опасна. Эта книга является и отражением эпохи, в которой была написана, и той изнанкой, которой этой эпохе так не хваталo для пущей целостности. «Розу мира» можно охарактеризовать как психоз, порожденный временем и местом, неизбежный и достаточно разумный в своем безумии. Но при этом ее можно посчитать мусором и больше не прикоснуться после первой попытки прочтения, даже в том случае, когда она удалась.

Даниил Андреев — второй сын великих писателей Серебряного века, которого сильно заинтересовали исторические течения. Но если у Гумилева с его теорией пассионарности дела сложились очень даже неплохо, то Андреев, заглянув в метафизические измерения, выдал не дотягивающую ни до научного, ни до художественного произведения книжонку — не то дневник, не то неудавшийся реферат с элементами сочинения. «Роза мира» — почти что апокалипсис: Даниила Андреева посещали видения, и были они, помимо прочего, о конце света. Но, кажется, даже не конце, а перевоплощении земного царства в небесное после второго пришествия Христа — Андреев назвал это вторым эоном. И ладно бы, если автор действительно мыслил в русле христианского мировоззрения или выдумал собственное цельное учение, которое называет Розой мира. На самом деле книга больше похожа на сборник черновиков, не исключающих противоречия друг с другом и объединенных только признаком наличия слоеной брамфатуры Земли.

Описание слоев (сакуалов) может показаться интересным только поначалу. Здесь даже встречались увлекательные моменты появления в демонических мирах созданий, которым самое место в темном фэнтези. Доставили видения реальных исторических деятелей, оказавшихся по ту сторону привычного бытия, где происходят драматические события уровня героических мифов или эпической фантастики. Если бы Андреев не настолько сильно верил в то, что увидел в своих фантазиях, могло бы получиться неплохое жанровое произведение, возможно даже на стыке альтернативной истории, фэнтези и ужасов, может даже сатиры. Но нет — не верить он не мог.

В последнем как раз и состоит важность этого произведения: его бредовость раскрывает психологическое состояние советского человека того времени, у которого отняли веру в Бога и размазали по разбавленным сведениям о духовном наследии человечества. Духовным же назвали интеллектуальное достояние и художественное искусство. Андреев проглотил плацебо, но подсознание понимало две вещи: что таблетка как будто не работает и что как будто бы она должна быть опиумной. О подсознании в своей книге написал, что в него каждую ночь залазят щупальца уицраоров (демонических начал государственного тела), чтобы подчинять гражданским идеалам. Но на деле опиум обернулся дозой ЛСД (не усключено, что Лучей Советского Демонизма, но википедия даёт более интересную версию). Андреев даже решил, что проблема не в его замутненном начитанным разбодяженным продуктом уме, а оттого, что он после своего жизненного перевоплощения из Индии пару-тройку раз прогульнулся босиком по травке вокруг русских православных храмов. Именно по этой причине мир приобрёл метафизические пространства планет и закон кармы, а в будущем наука, по мнению Андреева, просто обязана изучить влияние хождения босиком на человеческие энергии — в Индии ж так норм было. И, самое забавное, что именно законченные советские материалисты только и могли заниматься чем-то подобным и верить во все что угодно, лишь бы шло против Церкви и официально объявленных врагов коммунизма. Гумилёв описал практически то же самое в материалистических терминах (солнечная радиация вызвала мутации, и так образовались новые этносы), и это схавали. Андреев же случайно втянул в свои взгляды чуть больше доброго христианства и злого Сталина.

Автор, хоть и верит в ненаучные способы объяснения мира и что у человека иное бытие — что он способен и без всяких технологических усовершенствований к полету и прохождению сквозь стены, но все равно постоянно возвращается и к постулату первичности материи над сознанием (и потому считает, что можно сделать очеловеченных животных, если создать им руки и голосовые связки) и эволюционной теории в отношении развития социо-экономических строев государств (поэтому он проворачивает этот финт с религиями, расставив их эволюционно от мифологического язычества через христианство и философские течения к идеальной Розе мира)

Имеет значение и тот факт, что описываемая Андреевым религия — именно этим словом он называет Розу мира — по сути практически ничем не отличается от КПСС и ее устройства. Называя коммунистическую партию квазирелигией и обличая ее худшие черты, лучшие он присваивает Розе мира, причем синклиты (советы) и цензура принадлежат именно к светлым начинаниям. И раз уж государственность у Андреева — от демонов, то Розе мира остается стать аполитичным негосударственным объединяющим началом. Но по идее здесь нет ничего, описывающего идеал Розы мира, только фрагментарные пейзажи да указания, как бы выглядел новый мир, к которому зачем-то нужно прийти, но который ждёт извращение антихристом и разрушение, как и в любом вообще случае, если ты приверженец христианской эсхатологии. Коммунизм же хотя бы предполагался бессмертным результатом эволюции. Именно в этом месте виден провал духовной теории Андреева: он не признает вечность Божественных законов, говорит об эволюции духовных сфер и создании новых слоёв в метафизических пространствах. Коммунизм хотя бы предполагался детищем человеческих сил. И эта приземленность творения объединяет у Андреева мейнстримовое мировоззрение с его личным.

С пафоса единства народов и их культур как раз и начинается книга. Андреев говорит о толерантности, о разработке такого учения, которое сблизит догматики нынешних религиозных течений, но при этом после фразы о том, что главное не заниматься абсолютизацией своего мнения, на протяжении всей книги продолжает заявлять, что прав именно он, а в Библии все напутали с самого начала. Причем учение Розы мира похоже на смесь мировоззрений гностических сект: есть у него и противобог, и третья ипостась троицы в виде Приснодевы Марии (она же воплощение великой Женственности), и списки людей, попавших в затомисы (идеальные миры высшего порядка) и, конечно же, в них каша из культурных деятелей различных народов. Все это я однажды прочла в микроскопической брошюрке какой-то нелепой секты, а тут восемьсот страниц, половина из которых — баттхерт по поводу произвола властей, издевательства над животными и неподобающего отношения к природе вообще. Потому что речки, например, пронизаны стихиалиями — репликой фей и эльфов в интерпретации Андреева.

Кстати, метафизическими началами в мире пронизано вообще все. У любого объединения найдется эгрегор, у художественного образа — даймон, у государственности — уицраор, а у сверхнарода — демиург. Наличие демиургов при этом не ясно — просто Андреев решил кого-то считать сверхнародами, а кого-то нет — озарило же человека, так что можно ничего не объяснять. Зато можно придумать то, как реальные исторические события теперь можно рассказать с участием демиургов и уицраоров, а также монад, способных к перевоплощениям в зависимости от сакуалов, в которых они занимаются расплетением своих кармических узлов. И в этом был бы смысл, будь книга полность из подобных сюжетных перипетий. Сидящий в ночи Сталин, чьи черты обретают безмятежность при взгляде в демонические пространства, действительно ощущается ужасающим. Или Ленин, преодолевающий соблазн овладевания эфирным демоническим разумом. По мне, это было невероятно круто и живописно, если учесть, что Даниил Андреев обращает особое внимание на ландшафт и архитектуру. Но все это среди разделов с сухими объяснениями устройства мира, перекликающимися с эмоциональной публицистикой, где автор обезоруживает своей непреклонной верой во все, что приходит на ум.

А пришло ему всего лишь отражение действительности, соцреализм, которому присущи сектантский эклектизм, равенство противоположных начал и непременный пафос победоносности своего. В Розе мира выразился психологический недостаток духовной истины, пытающийся найти исцеление в расширении эрудированности по вопросам культуры, и кризис настоящей национальной идеи для русских, которые в своем отечестве имели только ЦИК партии тогда, когда их советские соседи — национальные правительства. Андреев дал русским демиурга и назвал их сверхнародом, а некоторые государства всего лишь объединил под одним, назвав их сверхнароды тупо Северо-Западным или Романо-Католическим, где у Франции уж точно никакого демиурга он в видениях не усмотрел.

С этой книгой все могло бы быть намного лучше, возьмись автор переработать текст, а не возводя его в необсуждаемое и неприкосновенное откровение. И ладно бы Андреев верил в единственного Бога, от которого оно могло поступить, но в последней части он настроил храмов всем, кому не попадя: и каждой из ипостасей своей интерпретации троицы (Солнечному богу, Иисусу Христу и Женственности), и стихиалиям, и Матери-Земле... Каждому придумал цвета (как ранее эмблемы затомисов) и мистический культ. Противобогу только не поставил. В получившемся виде книга — просто психоз, наталкивающийся на важные мысли и идеи и тут же вновь растворяющийся в фантазийных видениях.

Яхве и дрозд по имени Христос

Кино – одно из величайших искусств иллюзии. В первой половине 20 века оно стало самым простым и действенным способом для сообщения. Позже эстафету перехватило телевидение, а в настоящий момент – ролики в социальных сетях, обретающие статус вирусности. История, рассказанная в книге, касается жизни и карьеры выдуманного режиссера Макса Касла, временные рамки карьеры которого как раз обозначают золотую эпоху Голливуда от 20-х до 50-х годов, а также трансформацию кино вплоть до 70-х годов, поданную в повествовании от лица главного героя книги Джонни Гейтса, одного из первых энтузиастов, начавших исследование как кинофильмов, так и самого феномена кино. Здесь встретится множество имен и названий знаковых и не очень режиссеров и их кинолент. Но особый интерес будут представлять целлулоидные шедевры категории «В», из которых выйдет популярное кино современности – не обремененное сюжетными изысками и особым смыслом, но зато изощренные в спецэффектах. Причем тех, которые вызывают ужас и отвращение. Большинство из этих лент – воплощение и продолжение набиравших популярность в начале века комиксов эротического содержания, графических историй ужасов и незамысловатых приключений. И если комиксы – это статичные кадры для обстоятельного изучения и зависания над особо возбуждающими воображение страничками, кино – это комикс-насилие, внедряемое в разум на той скорости, какую срежиссировал его создатель.

В оригинале книга называется вовсе не «Киномания», а «Фликер». На самом деле английское слово не является аналогом русского. Фликер – это основное устройство, которое создает «двигающиеся картинки», выдающее световой поток с определенной частотой. Одним из основных мистических посылов автора, что мигание света в темноте кинозала производит основной гипнотизирующий эффект на аудиторию, заключая важнейший деструктивный смысл – борьбу света и тени, наличие двух равных начал. Макс Касл, несмотря на то что занимается производством фильмов, жанрово соответствующих приключениям, ужасам и эротике для кинотеатров сомнительного репертуара, все-таки отходит от мысли, что мигание и призванная отвращать или переступать через табу картинка как раз и создают популярное кино. Он претендует на создание качественного кинематографа, где табуированное умело скрыто в войне двух святых начал. Но вот появляется поп-арт, движение хиппи, а потом панков и вседозволенного во всех сферах медиа становится больше. Искусство перестает нести тайные смыслы и лишается обнадеживающих посылов.

Поначалу кажется, что основные герои книги: Джонни Гейтс и Кларисса Свон – занимаются именно вопросом того, что есть искусство кино, а что – мусор, существующий только один день. Начало, середина и финал книги (три эпизода) как раз об этом – о свалке, об одноразовых лентах, об искусстве компиляции, а не творчестве как таковом – создающем то новое, которое преображает человека и человечество. Основная часть книги (все остальные главы) будет совсем о другом – о религиозном культе, о всемирном заговоре и пессимистическом видении рождения, жизни и смерти вплоть до конца света в 2014 году. Фликер в контексте этой истории станет символом противостояния темного и светлого бога, которые вышли из дуалистических верований, нашедших себя на территории Европы в христианских ересях: гностицизма, манихейства, богомильства… В какой-то момент истории (12-14 века) они стали одной из самых популярных христианских церквей на европейском пространстве, противостоящей католикам и вызвавшим альбигойские войны.

Кажущиеся поначалу рациональными разговоры об искусстве, перемежаемые порнографическими эпизодами слушателя (Джонни) с лектором (та самая Кларисса) переходят в явную мистику, касающуюся религиозных вопросов. Знакомясь вместе с героем с историей кино и устройством кинотеатра, читателю придется осознать, что читает он нечто вроде мистического триллера, в котором даже встретится персонаж, иронизирующий над тем, насколько мир несерьезно относится ко всевозможным теориям заговора, поэтому любая подобная история непременно помещается в категорию «В», развлекательную популярщину, что и произошло для меня в отношении этой самой книги.

Да, ее определенно увлекательно читать. Она как колобок: каждая глава – это знакомство с новым персонажем, раскрывающим частичку целостной картины, в которой главную роль все еще продолжает играть Макс Касл. Макс Касл – это песенка, которую напевает колобок, он же и лиса, встреченная Джонни (Иванушка/колобок) в самом конце сказки…

И тут самое время взять книгу русских народных сказок, где вполне вероятно есть и о колобке, и об Иванушках. Одна из таких была у меня в детстве, и, думаю, в детстве практически каждого из нас. Еще там были сказки про Лису Патрикеевну, Михаила Потапыча и Волка Зубоскалыча в различных комбинациях с именами и без. И вот однажды эта книга превратилась для меня в опасное чтиво, мерзкую развлекательную порнуху из той самой популярной, но бесполезной категории «В». Случилось это после ознакомления с чуть более настоящими сказками о персонажах-животных – о Лисе Рейнарде, сказками, имеющими смысл, имеющими целостность, имеющими, со всей их сомнительностью и народной пошлостью, иронию, возвращающую здравость происходящему. Русские народные же сказки то ли в советском, то ли действительно популярном старом народном пересказе ничего, кроме извращений морали не содержали. Каково же было мое удивление от еще одного открытия: сказочные повести, являющиеся образчиками средневековой литературы Руси, и, по сути, явившиеся первоисточниками для различных народных сказок, — это продукт распространения богомильской ереси, представители которой пользовались такими риторическими способами внушения, как рассказывание сказок и басен. Заподозрить неладное было не так просто, потому что ересь распространялась болгарами, южными славянами, подарившими на пару с грекоговорящими византийцами церкви Руси её церковный язык. А как помнится из курса русской литературы, вплоть до противостояния Карамзина и Шишкова народ легко подкупался памфлетикой, написанной церковнославянизмами.

В общем-то «Киномания» как раз о том, как понятие о противостоянии света и тьмы, добра и зла прочно вошли в человеческое сознание с помощью богомилов (катаров, альбигойцев и всех их друзей), подбивая все жизненные основания. И это касается не только оценки социального и материального положения, из этого следуют кризисы рождаемости, вооруженные и идеологические конфликты, психологические отклонения и депрессии. Насколько часто современный человек встречается с вопросом справедливости, завязанной на неравенстве, на существовании явного злого мира, плохих людей, жестокости и насилия? Вопрос этот обычно звучит риторически: если Бог благ, то откуда все это? Те, кто чуть более дегенеративен, дает ответ, что беды следуют как наказание за провинности перед Богом. Совсем же безнадежные люди, не подразумевающие о своей полнейшей наивности, уверены в простой «истине»: есть добро и есть зло. Для этого совсем не обязательно называться религиозным человеком. Именно эта фраза и есть суть ереси, берущей начало с первых веков христианства и закончившей свою явную жизнь с момента, когда открытые войны дискредитировали апостольскую церковь. Вот вам небольшой кусочек их тайной истории, выдуманной Теодором Рошаком по мотивам пугающей реальности.

Страх вообще одна из главных черт того, что мир погряз в данном заблуждении. Читая книгу, я смотрела даже не на общую ситуацию, а рассматривала конкретных людей из своей жизни, которые осознанно выбирают именно этот путь понимания жизни, чаще всего неосознанно, потому что в какой-то момент легко доверились любым своим воспитателям, одним из которых точно было и кино. Вспомнила я того знакомого, который всю свою жизнь занимается погружением в фильмы категории «В» и читает различные хорроры. Читая «Киноманию», я зашла на его страничку, где регулярно отображаются посты об оценках, выставленных им на Кинопоиске. Меня почему-то совершенно не удивило, что последние фильмы, просмотренные параллельно с моим чтением, повторяли репертуар кинотеатра «Классик» (из реального), когда он перешел через границу маргинальности в сторону производителей дурного вкуса – это стало новой классикой, умирающей в день премьеры. А вспомнила я того человека потому, что его жизнь – это сплошной страх и отсутствующий трах. И последний факт вовсе не был проявлением целомудрия. В общем-то, как и благотворительность в большинстве случаев не является добром, а мораль – выразительницей праведных жизненных ориентиров. Безнадежность и смерть эроса – то, что рушит веру, но дает неплохой ее заменитель оправданием отсутствия тем, что оно существует в качестве небытия. Мифы о злом Яхве (что вообще-то оксюморон для христианства: несуществующий Сущий) и посмертного состояния в виде бестелесных духов – все из той же серии.

Жаль, что книга написана скорей технично, чем творчески. В ней скрыты неплохие мысли, удачный юмор и уместная ирония, она последовательна и не содержит провисающих эпизодов, сбивающих темп чтения… Но она, как фильмы Макса Касла, все-таки из категории «В», хоть и затрагивает значимую и интересную тему, однако не получающую всестороннего освещения. Вероятно, она затерялась в мельканиях фликера, поверив в существование темного начала наравне со светлым.

История, рассказанная Флавией де Люс, начинается с дома, где она живёт с двумя сёстрами и одиноким отцом. Естественно, с дворянских времён поместья — это те провинциальные наискучнейшие места, где их хозяева от безделья начинают чудить. Сестры Флавии все время просиживают дома за зеркалом и книгами о том, как героини сидят в поместьях за зеркалом и книгами. Сама же Флавия выбрала себе увлечение, присущее скорее отшельнику-мужчине: химические эксперименты и изучение ядов. В хорошо оборудованной лаборатории она пытается проводить реакции, описываемые в справочниках и энциклопедиях, и, как настоящая англичанка, может угостить чаем, приготовленным тут же — в колбах и ретортах.

Все, что касается описания дома и взаимоотношений между сёстрами, выглядит очень забавно и правдоподобно. Они постоянно ехидничают и соревнуются в остротах, не брезгуя опасными играми. Но на выходе из Букшоу мир сразу теряет непринужденность. Детективные истории о Флавии задуманы раскрывать тайны дома и окрестностей, в которых одиннадцатилетняя любительница химии становится главным сыщиком. Тем более, что вот он и труп в собственном огороде. Но почему-то жители как будто принимают игру Флавии в серьезного следователя и разговаривают с ней как со взрослой, имеющим компетентное мнение, охотно делясь своими взглядами на происходящие события. Флавия постоянно пытается врать о том, почему она решила куда-нибудь влезть или с кем-то поговорить, а насчёт химических дел всегда находит оправдание, что изготовляет противоядие.

Несмотря на то что Флавия — фанатка химических экспериментов, ее знания представляют из себя винегрет из химических названий. Например, меня очень смутили её размышления о названиях постоялых дворов: «Тринадцать селезней» ей не нравятся, а «Тридецил» было бы неплохо. Потому что это тринадцать атомов углерода. Но почему не тридекан? Почему назван именно радикал? А когда Флавия рассматривает витражи в церкви и перечисляет пигменты, используемые для окрашивания стекла, туда припекается гемосидерин. Мне сразу показалось, что это соединение должно иметь какое-то отношение к крови, что подтвердилось тем, что данный пигмент образуется в тканях при отравлении мышьяком. Применение такого соединения для окрашивания стекла было бы сомнительной затеей. А Флавия ещё и говорит, что гемосидерин — противоядие от этого самого отравления. И ладно бы, если это все сходилось на бессистемности увлечения Флавии, но она ж вроде как весьма успешно проводит расследование.

Детективная история происходит даже не вокруг убийства, а истории самой первой британской марки — чёрного пенни. Марка эта была достаточно распространена и является ценностью филателистских коллекций только благодаря историческому статусу. С определенного момента её планировалось заменить на красный пенни, которого сейчас в мире всего девять экземпляров, и обладание им в настоящее время обойдётся в полмиллиона фунтов. Но автор придумывает ещё более дорогой вариант марки за один пенни, отпечатанной рыжими чернилами в знак устрашения, заявляя о том, что террористы могут проникнуть куда глубже и ближе, чем можно было предположить. Почему оранжевая марка, окрашенная заговорщиком, должна была стать намеком на терроризм, а не на брак, объяснено не было — главное, рассказать историю заговорщическим тоном.

История о том, как эти марки с романтическим названием «Ольстерских мстителей» появились в Букшоу и с какими из жителей окрестностей они связаны, рассказывается одним человеком и раскрывает все самое интересное. О смерти не вспоминаешь — история об одержимых филателистах куда увлекательней. Она об отце, о Букшоу, о местных людях. А труп и убийца — явно чужаки. И по этому признаку я вычислила убийцу с самого начала. Способ убийства, хоть он и оставался предметом изучения и Флавии, и инспектора, отошёл на второй план — интересней же мотивы, даже если это окажется отшельнический психоз. Но тут мотивы оказываются достаточно безыскусны и даются в упрощенном виде.

Хотелось бы, чтобы сложная история с рыжими пенни оказалась исторически достоверной, если не учитывать перипетии с жителями Букшоу. Но наверное это не так. Зато она тянет на местную легенду вымышленного поместья и близлежащей деревни. Детектив лишь форма, и это оформление читать оказалось скучней всего.