Долго пришлось читать, но это того стоило. Тем, кто не любит продолжительное чтиво настоятельно рекомендую (это не ошибка). Произведение отвечает даже современным стандартам повествования — разбито на удобочитаемые главы и даже содержит напоминания о где-то встретившихся побочных персонажах. Подзаголовки к главам шедевральны, ибо служат не только как дополнительное напоминание о содержании, но и задают интригу, потому что указанного момента зажидаешься в процессе чтения. И ждешь не с претензиями, когда же наконец закончится эта скука, но с увлечением, потому что Тхеккерей (ну пусть будет Тхеккерей, пожалуйста...) развлекает по полной.

Дело в том, что роман ироничен. И, хотя основная история порой драматична

После знакомства с основными персонажами почему-то возникает ощущение плагиата. Со стороны нашего соотечественника Льва Толстого. Я говорю о «Войне и мире». Мало того, что взята примерно та же эпоха (у Тхеккерея она более протяженная), так еще и характеры намекают на заимствования. Не удивлюсь, если Толстой действительно создавал своих героев не только по определенным жизненным прототипам, но и используя романы, относящиеся к реалиям наполеоновских войн. Эмилия в моем сознании представляла собой гибрид Веры и Наташи Ростовой, Джордж Осборн соединил черты Болконского и Курагина, а Доббин с Джозом Седли могли бы стать парой отцов Пьеру Безухову. И тут даже есть своеобразная насмешка, потому что Доббин описывается как человек с торчащими ушами. Конечно же Толстому во избежание полного сходства пришлось назвать Пьера Безуховым.

Как видите, «Война и мир» сразу немного убавила веса в моих глазах (хотя там совершенно другие нравственно-философские посылы), но не так, как «Красное и черное» Стендаля. Дело в том, что мотив красного и черного, как игры со ставками более ясно просматривается именно в «Ярмарке». Здесь даже встречается тот самый момент, когда девушка (Ребекка) просит новичка сделать ставку, чтобы выиграть. Новичкам везет. Таким же точно образом начал светскую карьеру Растиньяк из «Папаши Горио» у Бальзака, а название спер Стендаль! И это при том при всём, что у него просто роман-карьера, где не идет особой игры, а как будто устраиваются военные кампании в адрес определенных женщин и их семейств. В этом видна разница восприятия французами своей войны, своего Бонапарта по сравнению с англичанами и русскими.

Тхеккерей дает нам более оригинальное исполнение романа-карьеры середины девятнадцатого века. Я не знаю, почему параллели с Толстым вылились в парный синтез, но и сама «Ярмарка» предлагает нам двух главных героинь. Причем одна из них (Ребекка) — карьеристка, нацеленная на успех. И она реально играет общественным устройством, она делает ставки, она выигрывает, ее муж — игрок иного рода (типичный кутила). Оба они — профессионалы своего дела. Но везет только новичкам, поэтому, достигнув верхов, пройдя всю лестницу слоев общества по богатству и знатности, Ребекка к определенному моменту свою удачу теряет — все знакомо, и все знакомы с ней. Это было время, когда людям со статусом еще давали кредит в различных заведениях, доверяя положению, а значит определенному воспитанию и чести, но подобные ништяки — уже в последний раз. С появлением среднего класса, проталкивающегося в верхи, доверие обслуживающего персонала падает — так уходит удача. Вместе с этим происходит падение нравов.

Вторая героиня — Эмилия, а также ее не очень удачный (не «удачливый», а «удачный», да) муж — примеры нравственного воспитания. Их честолюбие иное, оно страдает от предрассудка о чести. Эмилия чуть не губит свою жизнь, оставаясь преданной мужу даже после его смерти. Сам Джордж блюдет свой статус слишком досконально, приторно, порой высокомерно. Хотя он даже не дворянин, а из буржуазных кругов, как и Эмилия. Если история Ребекки, родившейся во французской семье и имевшей какие-то дальние дворянские корни, действительно напоминает французские истории своего времени о возмездии и возврате на свое место, то Эмилия — более английское изобретение. Тем более, что даже ее брат связан с бизнесом, завязанных на колониях. Кстати, Ребекка вовсе не мечтательница и авантюристка в стиле французских писателей, а абсолютная реалистка — везде она понимает свое место, сдает, когда надо, и признается в совершенном, покупая людей такой искренностью и обаянием.

И в связи с этим вот что интересно — как различные авторы выстраивают идеалы. Толстой нам строит семьи, французы (Стендаль с Бальзаком) выдвигают средний класс в высший свет, а англичане блюдут честь буржуа, превращая их образ в потомственно-аристократический. (хотя буржуа могли быть сановниками, дворянами, это обычная история для Англии) Это прямой намек на проигрышную французскую схему: средства есть именно у буржуа и у среднего класса, который ведет предпринимательскую деятельность, а не у представителей дворянства, которые получают из от игры, наследства и связей с высшими чинами государства. Вот сколько раз нам приходилось читать о злоупотреблениях, закоснении и вырождении дворян, но где еще, кроме английской литературы, можно найти выражение дворянских аристократических идеалов в буржуазии?

Читать было очень интересно. Автор не только не дал заскучать, но крутил сюжетом так, что приходилось разочаровываться и радоваться вместе с главными героями.

Композиционно сложноватый рассказ для «Хроник». Дело в том, что в образе Марса у Брэдбери заключены многие мифологические пласты, и тематика марсианской культуры сменяется образами загробного мира, приобретая в этом рассказе смысл христианского рая. не удивительно, что такой предрассудок связывается именно с черными — более религиозными, чем белыми.

Более того, Брэдбери связывает путь в потусторонний мир — мир по ту сторону небес — со смертями, причем начали люди умирать по прибытии на красную планету, а теперь даже не покинув атмосферу Земли. Является ли это указанием на то, что, нацеленные на рай (им же было плевать на предостережение о большой вероятности взрыва кустарных ракет), негры туда и попадали. В настоящий, а не марсианский. И, по их же предрассудкам, он явно в земных небесах.

Другая тема рассказа — расизм. Началась она как национализм в микрорассказе «Берег». Негры хотят изменить жизнь, из работника скобяной лавки превратиться в ее хозяина, например. Очень избитая тема для американцев, которые, сбежав из Европы, так и стали хозяевами на новой земле. Отсюда все эти американско-хозяйские замашки. Но вот в чем проблема: «Берег» дал ясно понять, что на Марсе живут американцы. Белые американцы. Те самые белые американцы. Негры меняют шило на мыло. Метафора ли это того, что черные находятся между белыми полюсами? И нет им места ни на Земле ни на Марсе, лишь немногие женщины считают их членами своей семьи.

Если вновь вернуться на христианские позиции, черных погубило их нетерпение. Ведь все шло к равноправию. А что их ожидал бы на Марсе? Рабство вернулось на Землю, когда для европейцев открылись новые обширные земли. А тут, еще не обретшие права, но живущие на земле, где эта проблема решается в реальном времени, негры решили сбежать в иллюзорный мир, который обладает большим потенциалом к закабалению знакомых бесправных черных. Временные пласты сталкиваются вновь — черные летят в прошлое, как ни крути, а надеются на будущее. К своим же типичным белым попадут.

Прекрасный рассказ о понимании времени. Если учесть, что Марс у Брэдбери мало относится к тому Марсу, который действительно летает вместе с нашей Землей вокруг Солнца, то теория времени взята очень даже популярная. Изучение космического пространства до сих пор сопряжено с изучением его материи (темной) и времени. Мы же до сих пор лишь предполагаем, что вроде как трехмерны, что время искажается только в местах колоссальных гравитационных сил (по гравитационным масштабам же).

Как отдельное произведение, «Ночная встреча» воспринимается более философски, тянет на понимание происходящего. Это почти чистейшая романтика со своим разделением миров и времен. Романтизм отделяет настоящее и некую недостижимая вечность, которая в рассказе Брэдбери посещена в прошлое, о котором и как о пошлом не поговоришь. Извечный символ вечности и времени — звезды. Но, странно, следует ли переходить на романтические настроения?

Предыдущие рассказы продемонстрировали существование марсиан и землян одновременно, несмотря на определенную иллюзорность эволюции марсиан. Сначала они ощущают песни людей, предсказывают телепатически их прилет, но убивают в плотском воплощении (первая экспедиция). Потом (вторая экспедиция) рядятся в маски при разговоре с земными пришельцами, считают сумасшедшими и дивятся материальность человеческих иллюзий (которые людям иллюзиями не кажутся, хотя марсиане — мастера в создании своих, сумасшедшие марсиане умением в создании четких стойких иллюзий не отличались). Третья экспедиция была погублена марсианской иллюзией на тему человеческих мифов о загробной жизни — это прямо сюжет типичной готической сказки, где путешествие в потусторонний мир замаскировано словами «за тридевять земель», «за лесами, за полями, за высокими горами» и дает о себе знать яблочными садами и Бабой-Ягой (Бертой) /есть и другие хтонические следы, не суть важно здесь/. В четвертой экспедиции иллюзия марсианина сливается с иллюзией человека — человек сам считает себя пишельцем и убивает коллег. Здесь, после частичной удачи четвертой экспедиции, иллюзия дает о себе знать как о дискретном пространстве в смещенном времени.

У меня создалось впечатление, что марсианский иллюзионизм еще повытворяет с нами фокусов. Дух захватывает от подобного представления.

Очень неубедительный рассказ в цикле марсианских хроник. Брэдбери словами Спендера, который, вроде как, специалист по культурным делам, проводит очень примитивные мысли. Потеря религии и эстетического восприятия для него всего лишь перевод человеческой культуры в логические понятия, и он начинает восхищаться эклектизмом марсианской культуры.

Но на самом деле, судя по поведению нарисованных космонавтов, нравственность исчезает не столько с религией, сколько с пониманием, что при путешествии в космос происходит своеобразный религиозный обман. Капитан читал Библию, но что она даст, когда Бог заповедал человеку Землю? Не очень ясно, почему человечество вдруг все взорвет на этой враждебной планете. Это даже чисто из экономических соображений не выгодно — можно же использовать как уже созданные сооружения, как основание новых (да вся западная Европа стоит на фундаментах и каменных основаниях еще римских зданий), так и находки для культурных индустрий (туризм, музеи марсианской тематики). К тому же, не совсем ясно, по какой причине происходит изучение Марса. Наука ведь не колонизации и уничтожению служит, а вот такому, спендеровскосу, изучению найденного. А раз нашли культуру, то почему бы ее не поизучать?

С другой стороны, история показывает, что подобная марсианской культурная остановка, основанная на нахождении определенной гармонии, — это скорей всего не синтез, который привел бы к изменениям, а синкретизм, который замораживает нравственное развитие. Синкретическое сознание не работает на прогресс, религиозность не отвечает установлению нравственности, искусство при таком восприятии становится такой же тупой рефлексией на установившимся мире, как и фрейдистское выплескиваник страстей.

Стал ли Спендер ошибаться, потому что возомнил себя марсианином, не способным осознать человеческий опыт? Или, наоборот, сам Спендер не смог постичь вопросов марсианского мировоззрения? В рассказе говорится, что марсиане погибли от занесения человеческой инфекции. Это опять вопрос религии, если посмотреть на самого человека, как на чуму миров. Но а что, если все, что уничтожила европейская христианская цивилизация, не было достоянием? Марсиане бесчеловечны, а Спендер рассматривает их как людей, а людей упрекает в их отрыве от природы и их животной натуры. Парадокс человечности и животности марсиан. А узнал ли он, что здешние марсиане — существа мира мысли и иллюзий? А задумался ли над тем, почему на Марсе больше пустых городов, чем с погибшими от ветрянки марсианами?

Ожидала что-то подобное, но больше рассчитывала на хэппи-энд, чем на такое. Воображение нарисовало прекраснейшую картину для последнего эпизода. Никогда еще саспенс не был настолько добродушным и ненастораживающим. Я даже стала верить в те сказки, что марсиане наплели землянам.

Озадачивает коварство жителей Марса — они выдумали изощренный подход к пришельцам. А ведь вполне могли осуществить свой замысел и напрямую.

И этот вопрос, я думаю, один из самых верных. Полет на Марс — виртуозная игра человеческой мысли. Но пока Марсу есть чем крыть, он выигрывает и в третий раз.

В знаете что? А ведь попросись любой из нас на Марс, это было бы так же смешно. Вот кажется, что зарисовка вполне реалистическая — ни одной фантастической чарты — земные реалии в самой их концентрации: и государство упомянуто, и его порядки, и человек в нем, и отношение к этому человеку... Даже можно вспомнить, что все космические программы реально делаются на средства налогоплательщиков...

Но, постойте, кто же приписал при этом право любому налогоплательщику лететь при этом на Марс? Туда летают только космонавты и ученые. И вообще странная такая демократия выходит: со стороны здравого смысла все логично — государство беспокоится, чтобы с тривиальными гражданами ничего не случилось, рискуя только специальными кадрами, пока ничего не ясно наверняка, все веса в ракете заранее продуманы и ограничены; а со стороны гражданской свободы все действительно нелепо — вообще хоть раз народ спрашивали, в каком направлении должны копать ученые в своих открытиях?

Марс становится зеркалом Земли. Обе планеты требуют перемен, но на обоих высокие круги смеются над тем, кто слишком навязчиво требует их. Марсиане не хотят верить даже своим чувствам, привыкнув к своему умению создавать иллюзии, земляне же смотрят свысока на наивное мышление простого люда. Снисхождение заменяется смертным приговором на Марсе, да терпением — на Земле. Хотя, что есть изучение космоса и его законов, ка как человеческая иллюзия? Все до сих пор состоит из красивых, спорящих друг с другом гипотез.

Поставила достаточно посредственную оценку из-за банальности. Хотя в контексте других рассказов он приобретает смысл.

Сначала не понимаешь, что за рассказик такой в начале книги, пока не доходит, что все зарисовки расположены в хронологическом порядке, и данное произведение становится поэтическим эпиграфом ко всему происходящему. Ракета еще не покинула пределов Земли, а уже навевает марсианскую жаркую атмосферу. Это прибытие самого Марса, когда так хочется дотянуться до него.

Воистину реактивное лето — последний привет от планеты после того, как корабль навечно пропадет за пределами земной атмосферы. Лето бесполезное, лето слишком короткое, лето ядовито жестокое, резкое, но всё равно кое-что проясняющее. Ракета уже намекает о будущем, как телепатией марсиане уже чувствуют музыку заключенных в ней душ, распевающих чуждые им песни. Так же резко, враждебно и скоротечно все кончится, как кончился первый, открывающий, рассказ. Но мы этого еще не знаем и посему-то кажется, что взлет затянулся. Лета вечного захотелось?

С некоторых пор мне многие рассказы, повести и романы напоминают «Колобок». Во многом это связано с тем, что эта народная сказка в незамысловатом линейном сюжете заключает идею об инициации и дискретным доведении жизни оторвавшегося от «матери» существа до логического финала.

И вот, с появлением и развитием литературы, герой отрывался от родителей, потом он отрывался от родной деревни, уезжал в иные страны, а в конце концов и от самой планеты оторвался. Любой момент инициации связан с тем, что человек проходит некое испытание своей человечности — проводит ночь в лесу или у воды, вступает в брак, получает паспорт, сдает последний обязательный экзамен. Во всем этом есть только одна ложь для человека — обязательность всех этих процедур. Человек обязательно должен быть сынициирован, так скажем, присоединяясь к обществу равных, при этом подымаясь не некоей социальной лестнице.

Вот вам Марс. Это ступень аристократов-снобов, проникнутых консерватизмом своей жизни. Во многом потому что она безмятежна, выверена и умеренна. А тут влетает человек и требует рукоплесканий в свой адрес. А чего он, собственно, достиг? Почему он требует церемоний от тех, кто даже не задавал таких условий? Мальчик, пересидевший в лесу, становился взрослым, когда возвращался к своему племени — не требовал же он поздравлений от каких-нибудь насекомых и птиц вокруг. Но тут иная картина — есть общество. Но этому обществу плевать на достижения, которые не выражают качества их жизни.

И действительно, ездит сейчас марсоход по четвертой от Солнца планете, но все это — из научного интереса, а мы радуемся и рукоплещем, потому что нас убедили, насколько важен научный прогресс. И убеждали нас в этом не один день. А по сути — не сумасшествие ли?

Для меня образ марсиан сливается с эдаким не вовлеченным в глобализацию обществом людей, людей отрешенных от определенной мейнстримовой суеты. Здесь так и сказано: Марс — место безмятежности и умеренности. Как будто страна снов из рассказов Лавкрафта, куда попадает потомственная аристократия, когда уже не находит себе пределов установления исключительности.

Интересно, что в человеческом обществе почти любое нашествие или война начинается с пропаганды и захвата информационных каналов. На Марсе в исполнении Брэдбери самым важным медиумом является музыка. Марсиане читают металлические книги, которые играют им мелодии, обладают звучно-музыкальными именами. Не удивительно, что появление чужаков начинается с музыкального восприятия.

С другой стороны, это настоящий террор. Это ужас не столько перед новым или необычным, а перед самим человеком. Да, можно было запросто вжиться в марсианина и настроиться на чуждость человека в этом рассказе — благо автор настолько гениален, что дейсвительно с первой же попытки делает нас своими на этом Марсе. Но не стоит забывать, что все-таки читатель — человек. И страшно-то именно то, что в нашу нечеловеческую жизнь приходит существо, чуждое своим душевным складом (музыка — самое душевное средство передачи информации, самое чувственное), но вообще-то природно такое же, как и ты. А ты ничего не можешь поделать и боишься, потому что стал марсианином. И тебе почему-то это нравится больше, чем собственная природа.

Впервые я увидела в фантастике такое откровение — не любопытство перед экзотическим миром, а ностальгию по настоящему человеческому, хотя и не хотелось бы, чтобы оно приходило в мое существование подобным сумасшествием. Впервые человеческое чуждо, хотя Марс для читателя-землянина ведь далеко не рай.

На протяжении всего рассказа задавалась вопросом, почему в столь фантастических марсианских реалиях столь человеческие события и столь человеческое отношение к жизни? Почему марсиане тоже читают книги и почему вступают в браки и ходят по гостям?

Но, если присмотреться к рассказу внимательней, отбросив всю эту фантастическую мишуру, так привлекающую своей оригинальностью, то замечаешь, что марсиане эти живут вдалеке от всех, среди разрушенных древних городов, на краю высохшего моря. Они — изгои не только по отношению к другим планетам, но и к своим же марсианам. В рассказе заключен глубокий смысл отчуждения от общества при вполне себе прекрасной жизни. Марсианин ждет человека. А, может, сам человек — марсианин, когда уходит в свой собственный мир и начинает жить только ради самого себя?

Продолжу чтение «Марсианских хроник» с этой мыслью: человек человеку марсианин.

Взявшись читать Порри Гаттера, я обсмотрела отзывы и удивилась их разнообразию. Только после прочтения я поняла, в чем же причина таких разногласий. Книга вызвала у меня совершенно противоречивые чувства.

Дело в том, что начало интригует — ты сопоставляет образы героев с персонажами, созданными Роулинг, начинаешь понимать правила игры созданного заново мира. Тебя поначалу очень радуют аллюзии к советским реалиям (поездка на потейтоу у нас дома превратилась в мем, другим словом эту распространенную в прошлом практику больше не называем) и даже обилие сносок.

Но ближе к середине эти самые сноски начинают убивать очевидностью, сюжет тоже не отличается оригинальностью и неожиданными поворотами. Пока не наступает чудо — концовка, которая снова возвращает к тем чудесным временам, когда ты еще быстро, с увлечением читал начало, перед тем как на месяц застрять в скуке середины книги.

Больше всего порадовал финал. Если по самой книге мое воображение рисовало анимированную ленту хорошего качества с современными атмосферно-фиолетовыми фильтрами (любители некоторого современного аниме меня поймут), то конец превратился в не менее качественное кино, приобретя глубину и объем. Если авторы были настолько остроумны, чтобы сотворить подобное перевоплощение, то почему они не использовали подобные вставки как раз после появления Бульбо? Параллелизм повествований — комического и эпического — создал бы какой-никакой интерес, а читатель получал бы удовольствие от созданных воображением картин.

Но чуда не произошло. Считайте это спойлером, потому что в развязке тоже не происходит чуда. Ну разве что стилистическое. Также я посчитала уместным список использованных произведений для создания пародии, часть которого я уже поставила в свои очереди к просмотру и прочитке. Обратно к тексту я, конечно же, больше не вернусь, но буду рада, если моя память после соприкосновения с оригиналами припомнит для меня неоцененную шутку авторов. Это бывает приятно.

А так... Книга так себе. Высокую оценку ставлю за Бэби-Сити, удачные образы собранных из знакомых частей героев Роулинг персонажей ...и свой кругозор, который смог оценить многие знакомые вещи. Я не считаю, что книга подойдет тем, кто не соприкоснулся ни с книгами о Гарри Поттере, ни с дарами первого постсоветского времени, в том числе касающимися массовой культуры тех времен. Прямо можно ставить возрастной рейтинг, который изменялся бы вовлеченностью человека в ту эпоху и с каждым годом все возрастал и возрастал.

В подобных, вполне отвечающих духу возрожденного на время романтизма, рассказах Бунина возникает образ существ, обслуживающих смерть. Вы ведь от кого-то хоть раз слышали, что детей производят «чтобы в старости подать стакан воды», произнесенные с задней мыслью, что их похоронят и будут посещать могилку. И вроде «Сны Чанга» говорят, что-то о правде и о любви, о том, как человек разочаровывается в жизни, открывая после чудесной правды правду горькую, но только собака вдруг поняла существование третьей правды.

Посещение всего света, показавшего капитану, насколько везде все одинаково гнусно и печально, не дало ему обладания истиной. Хоть он и помнит библейского Иова, но он выплывает у него после устойчивой веры в Тао, утверждающем о гармонии двух начал в мире. И вот его два начала: правда, «что жизнь несказанно прекрасна», вторая правда, «что жизнь мыслима только для сумасшедших». Поэтому в разочаровании ему пришлось выбирать из двух. А Чангу повезло — Чанг узнал восторженную правду, Чанг обрел грустную правду и Чанг понял третью правду, не обремененный обманками человеческой мишуры. Пожив с капитаном, особачившимся, распивающим водку на пару со своим верным Чангом и спящем чуть ли не на половике, Чанг после его смерти обретает нового хозяина.

Именно после смерти возникает еще одна правда. Вернемся к первой мысли о возникновении людей, обслуживающих смерть. Пусть мертвые заботятся о мертвых, говорил Иисус. И не смерть — хозяйка и владелица человека. Смерть настигает, когда человек в правде о жизненных наслаждениях заявляет о своем праве на достойный отдых, смерть настигает во второй правде безразличием и безнадежностью, сравниваемом всего в бессмыслицу. Но третья правда — правда бессмертной души. Вот она — правда настоящей любви, когда нет той уверенности в понимании или непонимании жизни, которые становятся больше не нужны.

Помню, в школе проходили это произведение как картину бессмысленности жизни. Позже в бытности подростка-максималиста с суицидальными настроениями я, наоборот, находила в нем картину бессмысленности смерти после определенной жизни. А сейчас, вспоминая то, что обычно говорят о «Господине из Сан-Франциско», я удивляюсь, почему те учителя, которые явно получали образование еще в Совестском Союзе, не видели социального контекста, связанного с наступлением буржуазной эпохи, хотя бы на Западе (было же такое понятие, называли остальных европейцев буржуями же).

«Господин из Сан-Франциско» страдает той же однобокостью, что наши старые советские учителя литературы. Дело в том, что Бунин ностальгирует по традиционным обществам — то воспевает маленькие деревушки, то вспоминает настоящую аристократию прошлого, пытается сочувствовать обслуживающему персоналу и уж точно с отвращением смотрит на разбогатевших буржуа. Корабль «Атлантида» у него представлен механическим адом — адом искусственным, созданным людьми. Искусственно и все на нем, пункты его назначения тоже искусственны, сама идея о существовании Атлантиды искуственна. И вот все это мишурное строение служит для удовлетворения права на отдых успешно поработавших буржуа.

Казалось бы, вот вам порочный круг, рожденный промышленным переворотом. Но, вообще-то, подобными вещами еще с эпохи географических открытий занималось богатое и даже бедное дворянство, живя в кредит. Теперь же подобным образом развлекаются сами кредиторы. Сначала право на отдых оправдывалось родовым статусом и владением землей, а теперь владением капиталами. Но что же изменилось, ведь и то, и другое — средства производства, хотя учебник по экономике сюда всегда приписыват еще и «труд», который преобразует капитал и землю в нечто приемлемое для потребления. Труд крестьянина на земле в какой-то момент дошел до своей бесплатности, труд обслуживающего персонала дошел до этой точки, когда весь капитал был централизован. И, если уж посмотреть динамику экономических сфер, то возникновение сферы услуг вместе с созданием развитой про волной экономики — значительный шаг по пути увеличения ВВП страны, больший рост дают только медиасферы. На одной земле и причастности к ней благосостояние не создается. С другой стороны, а нужно ли оно при традиционной жизни?

Вместе с растолстевшими буржуа на корабле появляется и представитель дворянской аристократии — какой-то восточный принц, путешествующий инкогнито, стесняющийся фальшивых зрелищ, скромный и сдержанный. И вроде можно было бы провести разницу, основанной на воспитании, но почему Бунин считает, что тот де самый принц путешествовал не потому, что считал себя обладателем права на отдых? Он же принц, почему бы и нет?

И где-то в этом месте всплывет лицемерие Бунина. Он явно ратует за честный труд людей, намекает на ложность подобного отдыха, а особенно права на него. Но раз так, то, что это наш блюститель прав пролетариата (а обслуживающий персонал — именно он и есть, чуть ли не поселившийся в этих всех гостиницах и кораблях, в отличие от крестьян, живущих на земле) не принимает революцию в России? Или вместе с существование. Буржуа он хочет отменить существование людей, создающих мирок этих буржуа, чтобы выйти из порочного круга подобного производства? Да только виноваты в его создании были те же самые дворяне.

Вообще, в разном возрасте, с разным мировоззрением, рассказ пробуждает самые различные мысли, помогая осознавать реальность. Поэтому, несмотря на то, что я во многом недовольна Буниным (явно не мое), я ставлю ему хорошую оценку.

Честно, не прониклась названием. Как будто оно было написано для интриги, что где-то в стиле бразильского сериала возникнет забытый брат-близнец. Среди подобных находок я обнаружила несколько параллелей.

Если вспомнить, что Бунин — автор, рисующий пейзажи (которые в интерпретации русских деревень обретают воплощение скорее не в описаниях природы, а в описании «древнерусских» людей), то разумно предположить, что братьями он назвал людей, от которых мы произошли, вполне научно подойдя к вопросу поиска прародины человечества. Ну не Цейлон, так побережье океана (просто наши предки дейсвительно из Африки перли по бережку, а потом только решили обосноваться в толще континента).

Вторая ассоциация — «братская» сплоченность в мести за свой народ, мотивы чего там и сям возникают в порывах рикш убивать своих особо шикующих хозяев. Немного выделился здесь второй рикша под седьмым номером, убивший себя.

Третья интерпретация братства — мотив мирской любви и родства людей по признаку мирских привязанностей. Но, на самом деле, если страсть к богатству и женщинам уже пресытили европейцев, то обитателей «бедных» царств это в новинку. Хотя, неужели сильные мира не отнимали и не копили у себя предметы наслаждений? А что можно сказать о столь резких и жестоких законах относительно женщин именно в неевропейском мире? От развращенности или от недостатка культуры такое могло родиться — ведь есть свои божества и заповеди. Кстати, насчет мании к экзотическим божкам — это ведь реально бич века. Вот хочется людям других богов, хочется, и верят непонятно во что, потому что приелось свое христианство, забитое с пеленок в культуру. Прям вот бери и меняй воспитание ребенка, чтобы к взрослой жизни он не стал искать более изощренных проявлений воли.

Напоследок замечу, что в «экзотических» рассказах Бунина незнание местности играет на руку творческой манере, читать их гораздо комфортнее, что не скажешь о тех, где сплошная болтовня о том, какой крестьянин что как и когда сделал для пущей убедительности. Раз взялся за короткую форму, композиционно кристаллизуй суть, а не разбавляя атмосферными фронтами. Хотя мне очень понравился акцент на идею связи любви с жизнью и смертью, в то время как все помнят только о ее живительной силе.

Шикарная вещь, очень горьковская — не упущено ни грамма смысла и даже надежды. Обычно жестокость подразумевает победу над источником злодеяний в виде аналогичной расправы, но здесь расправа чисто в традициях русского православного экзорцизма. Деяниями все, деяниями, а не зачитывением псалмов и зажиганием свечек возле кровати, тут даже наоборот — окружение падших бестий.

Забавно, что примерно в то же время был в литературе еще один «рыжий дьяаол» — капитан корабля из бунинского «Господина из Сан-Франциско». Можно даже заняться созданием подборки рассказов для освещения образа русского народного дьяволоподобного монстра, заявившего о себе во всей красе к началу двадцатого века.

Отличная заявка для написания настоящего русского хоррора на основе алкогольного геройства. Все признаки на месте: детективный сюжет с ограниченным временем (спор на выпивку во время рассказа о суде) и саспенс в ожидании финала (с самого начала говорят, что главный герой погибнет), обращение к древности (Захар — типичный дауншифтер национального масштаба).

Бунин всегда составляет свои произведения из кратких зарисовок крестьянской, мещанской и дворянской жизни, которые никак между собой не связаны. Вроде и хочется уследить за сюжетом, но понимаешь, что смысл этого всего только в создании атмосферы. Может только за это и подсчет разнообразия лексики он и получил премию, потому что лично у меня такой подход служит только рассеиванию внимания. Как будто весь смысл только в атмосфере... В этом плане стихи Бунина срабатывают гораздо лучше, лаконичнее. А проза напоминает нерасшифрованный фактографический черновик для создания кратких смысловых построений.

Кто вот такой Захар Воробьев, чтобы о нем написать целый рассказ? Выражение умирающего крестьянства, настоящих русских богатырей? Что-то вроде еще одной главы «Антоновских яблок», тем более, что события происходят в первый спас (перед яблочным — медовый)? Лично мне бедную старушенцию, которой решил «помочь» наш богатырь было жальче, чем самого Захара. Тем более, если она занималась с быками, то где были настоящие мужчины, которые должны заниматься подобными вопросами? Разглагольствовали и спорили под выпивку возле какого-нибудь кабака? Это мы и без рассказа Бунина знаем.

В целом, задумка может считаться любопытной, интересной, приобрести столь наглядное выражение, но как-то все слишком банально. И эта банальность и вводит в замешательство. Неужели в начале двадцатого века это могло выглядеть ново, интересно и социально значимо?

Читая эту повесть в школе и к экзаменам, всегда кроме запаха и прозрачного воздуха не ощущала. Даже вспоминала антоновские яблоки из собственной деревни, медовые внутри — то бишь с прозрачными нектарными пятнами в мякоти.

Перечитывая, задавалась другими вопросами. Вспоминала что-то о том, как нам указывали на смерть дворянской усадьбы, что-то о «Вишневом саде» Чехова, но никогда не проводила параллели с творчеством самого Бунина, потому что читать нужно было только «Антоновские яблоки» да «Легкое дыхание».

Теперь же я осознала всю картину: автор последовательно описывает типы оставшихся дворян в каждой главке, связывая их жизнь с определенными традициями. Это и Яблочный Спас, и радости в день святого Лаврентия поздним летом, охота в пасмурную осеннюю погоду, проведение сумеречных вечеров за расскзами, просматривание архивов с напоминаниями о том, что представляет из себя дворянская аристократия, тоже со своим особым запахом, более сильным дворянским, и работа с урожаем к концу осеннего сезона, времени престольных праздников.

Эта повесть скорей стоит в одном ряду с «Летом Господним» Шмелева, который дает картину купеческого хозяйства в контексте традиций и народно-церковного календаря. Сам Бунин сравнивает хозяйство помещика с хозяйством хорошего крепкого мужика. Но, так как самому мужику уже лет под сто, он чувствует себя виноватым, что зажился, так и дворянство подряхлело вместе со своими запущенными садиками. И память уже совсем не та — выдохся тот самый яблочный запах.

Если приглядеться к последним представителям бунинских помещиков, они все смуглые, чуть ли не цыгане, татары. Это та еще древность — оставшаяся со времен князей-рюриковичей, самые что ни на есть близкие к народу, не превратившиеся в модных представителей двора старостветские помещики. О их смерти написал еще Гоголь. И вот они теряют свои соки и, вместе с природой, как это всегда бывает у Бунина, уходят в мир зимы. Надежда ли это на их возрождение? Может, Бунин так и хотел, но социально-политические реалии возвращают к жизни в ином свете, часто совсем не весеннем.

Так себе, но очень по-бунински. Я читала в сборнике святочных историй, которые нередко оборачиваются готическими историями, а то и откровенными рассказами ужасов. Но у Бунина весь ужас — это упущения людей, особенно в любви.

Будь Бунин англо-саксом, описываемая Ида мгновенно превратилась бы в нового монстра-героя — девушку-зиму. Если проследить творчество Бунина, особенно по лирике, смело можно проводить некую постоянную связь образа зимы, метели, морозной свежести и пустоты, одиночества, разрушения, даже смерти, утраты жизни. И тут все это есть, хоть и события происходят в дни Рождества. Девушка-зима покоряет мужчин, превращает их в рабов, которые и рады нести свою долю в служении ей. Что показалось странным — упоминание рабов при прощении главного героя с домашними: «простясь с рабами и домочадцами». Неужели Бунин назвал рабами крепостных или иную прислугу? Намеренно?

Несмотря на столь негативное впечатление от описания встречи в вышеуказанной девушкой, сам рассказчик стыдится, что не может передать всего того, что можешь ощутить при встрече — амурный рассказ как будто становится неприличным, приобретая словесное выражение. И, странно, но и для читателя так выходит. Бунин часто связывает ощущения человека и сюжет в связи с природными циклами, сменой погоды. Мне кажется, что зима через образ Иды обретает свой сюжет, свою особую, прелестную жизнь. Ее есть за что любить, но она подчиняет себе, она непокорна, сильна и безжалостна. Но хочется очередной встречи с ней, хочется ее любить. И если зимы можно дождаться, то ушедшего человека у Бунина, особенно женщину, не вернуть.

Не всякие стихотворения читаешь по несколько раз, чтобы, вдумавшись, осознать весь смысл описанного переживания. Вот не люблю особо поэзию, тяготея к прозе, но только стихи во мне пробуждают что-то новое в чувственном плане, когда не хочется ломать голову над разгадыванием детективных загадок или выстраиванием раскрошенных на пазл кусочков сюжета. Здесь все силы идут на создание в душе правильного чувства.

В данном произведении все начинает строиться на отрицании, хотя сразу ясно, что отрицается то, что имеет место быть. Как будто не хочется верить в то, что есть, но в конце осознаешь, что именно настоящее вызывает те самые воспоминания. И ты уже сам вошел в конфликт со своим прошлым, пока вдруг не стал другим, а прошлое так и осталось, тем самым — таким, каким память оставляет нам жизнь. А помнит ли кто-то из нас так, как помнил тот самый прошлый я?

Свет на закате — последний перед тьмой забытья. Даже название содержит отрицание, которое воскрешает былое вновь и вновь. И вовсе не мечтами наступающих вечерних грез.

Бунина не всегда просто понимать, когда начитался романтической или интеллектуальной поэзии. Тем более, что сам автор далек от какого-либо направления, характеризующегося уникальными принципами, и пытается как можно точнее выражать свои собственные настроения.

В «Одиночестве» сквозь все стихотворение проходит метафора, сюжет как будто внедрен в нее. Состояние близости родственной души понимается как сама жизнь, а потеря сливается с осенним перерывом в этой жизни. На дворе тьма рождена ненастьем, как и мрачное настроение — расставанием. Это дневные сумерки, а день Бунин всегда связывает с какой-то скучной будничностью, в то время как в сумерках скрываются сильные чувства, порожденные переходами в сон либо нежеланием отойти от последней дремы и ее сладких образов. Дневные сумерки совсем другие: они забирают жизнь дня — не поработаешь, слишком темно «перед мольбертом». Остается только следовать примеру дождя, размывшего ее последние следы — затоплять воспоминания алкоголем. Приземленными, дневными, становятся и другие решения: затопить камин и завести собаку, как замена тепла и близости родного человека. Чем, казалось, не жизнь, запланированная на весну?

Как же мне нравится, когда поэзия навевает настроение через воображение, а не ясность и ритм слога, когда в ней сокрыта иная музыка, атмосферная и потусторонняя.

Любит Бунин затронуть философскую тематику, но здесь я прямо хочу слышать эту песню Смерти (прямо огромное спасибо, что Она у него с большой буквы, как настоящая мировая сила) сквозь уже приевшийся заунывный вой метели. Все это мы уже слышали и в осеннем ветре, залетающем в дуло ружья, и в элегических метафорах для выражения уныния. Но читая конкретно это стихотворение, хочется прислушиваться к мелодии по ту сторону метели, искать хаос колокольного звона, вплетающего металлические волны в трение холодного воздуха, ощущать действие того, что названо собственным именем.

Впервые прочитала мистический хоррор, который пробудил во мне и чувство жалости, и детское любопытство, навеяв сказочной атмосферой, казалось, знакомого, но пугающего мира. Это детские воспоминания, что подкупает, хочется сочувствовать персонажам, потому что в детстве подобные впечатления в новинку и не отягщены какими-то аналитическими и научными домыслами. Дети воспринимают все как есть, как чувствуют, даже не фантазируя на тему причин звуков и явлений.

Часто, читая авторов ужасов, именно из-за излишней фантазии или, наоборот, логичности повествования и мыслей героя перестаешь пугаться происходящего, все больше разочаровываясь к развязке. Здесь же абсолютно точное попадание в жанр и его место в восприятии человека. Все-таки первые готические новеллы возникают на волне появления романтических сказок, все далее смещая загадочный сюжет в реальность, и Крам это делает настолько верно, что достоин восхищения.

Впервые хоррор начал переполнять меня эмоциями, сыграв на задействовании различных чувств. За счёт этого теряешься, не зная, что делать, как и главные герои. Реально страшно, ощущения смешиваются. Акцентирование на одном ужасе явно не идет на пользу эффекту от нагнетания атмосферы. А это произведение дейсвительно производит впечатление.

Буду писать против издательской аннотации, ибо ее автор либо не прочитал роман, либо ничего не понял, приняв за истину какую-то стереотипную версию того, о чем могла в нем идти речь. Начнем с того, что роман меня разочаровал. Но будь прочитан до чудесного «Дома сна», он бы всё равно не оставил особо хороших эмоций, потому что напомнил бы слегка повеселевшую версию типичного романа от Коэльо.

Начав с веселья, ограничусь тем, что его можно не заметить вовсе, потому что вся ирония состоит в образе автора и его отношении ко всему повествуемому. А стиль этот можно охарактеризовать как «давайте я расскажу вам за столом сказочку о типичной женской жизни», а в конце этого повествования автор приводит естественную для сказки мораль, в которой и заключается смысл того, на что ты потратил свое внимание, прислушавшись к британскому писателю.

А слушать реально приходится, потому что героиня музыкальна. Если вам захочется проникнуться настроением ее души, а может насладиться данной книгой под саундтрек, смело ставьте то, что перечисляет Коу — это в основном классика, которую главная героиня включает себе на ночь.

Кстати, эта тема, завязанная на замене сна медийным воздействием продолжилась в «Доме сна». И чем дальше я читала «Случайную женщину», тем больше понимала, что передо мной зачаток позднего произведения. Не могу судить, является ли подмеченное мной сквозными идеями, сюжетами и образами Коу, но роман вызвал у меня отчетливое чувство де жа вю. Среди точных повторов:

- лесбийские мотивы;

- секс с элементами насилия в отношении женщины;

- присутствие навязчивого воздыхателя, который готов любить героиню вечно;

- рамки жизни начинаются со студенческих дней;

- наличие запущенного дома с претензией на будущность дурдома;

- попытки главной героини покончить с собой;

- мужчины, которые женщины (осторожно, это может оказаться спойлером!);

- замена снов на определенные способы бессонницы;

- последний эпизод с железной дорогой;

- наличие персонажа-двойника.

И ладно бы это было распределено немного иначе. Так нет же — дается та же самая жизненная линия. И если в «Доме сна» она оказывается разбита и представлена через флешбэки и переплетения в стиле Кристофера Нолана, то здесь все линейно, а в конце замыкается в кольцо, даже не флешбэк. Что, опять же, возвращает к ассоциациям с Коэльо. По «Дому сна» можно было снять интересный фильм, напрягающий память, чтобы превращать разорванные эпизоды в цельный ряд, восстанавливая причинно-следственные связи. Этот же роман экранизировался в моем сознании как инфографический ролик со сменой статистических кадров.

Но с другой стороны, этого и добивался автор. Все-таки подкупает его манера повествования, которая и наводит ту же скуку, которой страдает героиня, и сообщает понимание, что это некая обычная ситуация. Чего здесь точно нет, так это чувства ожидания чего-то нового, интересного и неожиданного. А и не надо.

В этом и был весь смысл. Он упоминается несколько раз: счастье — это когда есть чего ждать. Привычное развитие событий дает осознание, что радоваться нечему — все идет как по маслу, либо не как по маслу, но вполне удовлетворяет статистическим данным по стране, а то и по миру. Это норма, приводящая к тупику, в котором больше ничего не ждешь. Этим объясняется поведение Ронни, не пришедшего на свадьбу с любимой женщиной, потому что привык ждать согласия на его предложение руки и сердца; именно поэтому Бобби оставляет некоторые вещи в секрете, создавая атмосферу ожидания перед возможным открытием когда-то невысказанного. Эта же идея приводит к тому, что Мария четко понимает, что не нужно знать, что люди думают друг о друге и, вполне вероятно, именно поэтому ей оказывается чужд счастливый брак, потому счастье в нем, как в любом гармоничной мире, существует вместе с проблемами. Путь Марии — путь, избегая проблем, путь по нормали жизни отстраненно от взаимопонимания. Мария может делится сокровенным только с котом или с теми, кто так же окружает себя одиночеством, а значит не распространит твою жизнь в среде постоянно общающихся лиц.

В конце книги, перед тем как вернуться домой, Мария встречает почти тезку — женщину по имени Мэри. И та действительно почти Мария по жизни. Она — индивидуалистка, но сумевшая создать жизнь с постоянным ожиданием — она постоянно в ожидании встречи с любимым на выходных. В этом состоит определенная трагедия современности. Сколько из людей работает в ожидании пятницы и встречи с бутылкой, сном или уборкой? А сколько следит за тем, как растут дети? И я не затрагивают темы, почему их вообще с такими настроениями рожают на свет Божий. И таких людей скрыто ненавидят, потому что не могут вызвать в них человечность, связанную с живой коммуникацией. А потом ненавидят открыто, осознавая бесполезность попыток расшатать негнущуюся линию поведения «скучного друга». Не даром персонажи Коу заменяют коммуникацию на музыку или кино. Что-то кроется и за снами в этом смысле, потому что Коу обращает внимание на раздражительность героини в момент, когда они к ней вернулись.

»...потенциальный вред от похода в театр поистине безмерен», — подумала Мария. Потому что это конец счастью ожидания при встрече с впечатлением. Но впечатлений-то как раз у нее и не остается. Жизнь абсолютно линейна в сплошном ожидании. Рождена ли она определенностью конца? Размышляя над этим, я дошла до мысли, что даже самоубийство в таком случае скучно, потому что никогда не знаешь, как задумало смерть Провидение, но логика Коу почему-то приходит к равнодушию к смерти и ожиданию следующего скучного эпизода жизни «случайной женщины».

Произведение — пример того, как выглядел бы «Папаша Горио» в русских реалиях начала двадцатого века. По сути это тот же бальзаковский период — после буржуазной революции.

Жизнь главного героя, Якова Софроныча Скороходова окружена буржуазией — он работает официантом в достойном ресторане и видит свет общества в его неприкрытом виде. Камнем преткновения всех его рассуждений при этом всегда бывает понятие «образования», за которым он видит «воспитание». Богачи приходят в ресторан кутить, издеваться над дамами, не привыкшими есть пищу с незнакомыми названиями и необычными вкусами, пить, а после опорожнять желудки неподалеку, а также посещать особую комнатку, где могут оставаться наедине с выбранными из каталога метрдотеля девушками. Зато называют себя образованными, размышляет Яков Софроныч, понимая, что такие люди должны подавать пример, а не вести себя подобным образом.

Влияние образования сказалось и на детях Скороходова. Он не очень понимает Колюшку с его особыми идеями. Но Наташа пытается вести себя как люди из высшего общества, считая, что ее образование именно это и дает — выход в высокий свет. Она не хочет признаваться, что дочь официанта, желает прилично одеваться и быть наравне с теми омерзительными людьми, за которыми чуть ли не каждый день наблюдает ее отец. И это оборачивается для нее темной стороной. Как и политические взгляды Колюшки, связавшегося с революционерами.

Та эпоха была особой средой, когда человек мог пасть в разных состояниях: одни погибнуть на волне политических размышлений, другие — не пережив терзаний совести за то, что написали на них донос; одни — поддавшись влиянию привычек «нового барства», другие — посчитав, что любовь тоже может держаться на деньгах; одни — проигрывая на экономических операциях, другие — в тотализаторах; кому-то могли разбить контору, а кто-то сам сходил потихоньку с ума от всего творящегося в жизни. В связи с этим здесь сильна тема объединяющего начала в человеке. Яков Софроныч им обладает, во многом потому, что в нем живет вера в Бога. А его наблюдательность вкупе с этим дает осознае границ приличия, разобраться в сфере экономики помогает ему Кирилл Саверьяныч.

Многое во взглядах «русского папаши» наивно, и Колюшка пытается открыть ему глаза на понимание некоторых людей, например того же Кирилла Саверьяныча, которому в жизни важна только его парикмахерская и доход с нее (он даже не предупреждает Скороходова о падении цены бумаг, которые они вместе купили, в то время как сам продает свои в нужный момент во избежание убытка) и на самого Якова, прислуживающего по-лакейски любому вышестоящему, который по собственной прихоти ставит себя выше любого лакейского звания, а ведет себя хуже официанта, пытаясь н пасть в глазах своего непосредственного патрона. Колюшка понимает равенство людей, но скорее по политическим убеждениям, в то время как его отец осознает это равенство через божественное начало в человеке, его правда хоть и приходит к согласию с сыновьей, но неоспоримо глубже, потому что равны могут быть только совестливые люди, сочувствующие.

Якову кажется, что весь мир отвернулся от него, когда открывается связь Колюшки с революционными группировками, а Наташа уходит жить к своему приказчику. Но это мнимая черная полоса. Еще один официант, Икоркин, почти двойник Колюшки создает своеобразный «профсоюз», поддерживая Якова Софроныча материально, а потом и восстанавливает на работе. Именно его общество, а не метрдотель, напоминает Икоркин, занималось этим вопросом. Как и Колюшка он против лакейского поведения и потому хочет отмены чаевых, чтобы все шло через кассу.

В результате силы, объединяющие людей, берут верх. Хоть семья Скороходова и расстроилась с появлением проблем, а жильцы-соседи все время оказывались проблемными, Яков Софроныч разрывает связи с миром продажных богачей, за которыми ничего не стоит, а жизнь постепенно превращается либо в денежный долг, либо в игру на деньги. Он находит силы помочь брошенной с ребенком дочери, волнуется за сбегающего от полиции Колюшки, о поиске которого специально ходит спрашивать в участок, чтобы знать, что не поймали. Апогеем истории русского Горио становится просьба Наташи оплатить долговой вексель ее «гражданского мужа», за которым следует резкий отказ папаши Скороходова. Он точно знает границу, где проходит его долг и отныне проникается идеей того, где заканчиваются его должностные обязанности на службе, а где начинается произвол и лакейство. Теперь он не задумывается, какую пользу получит от знакомства с подобными лицами и не будет ставить лицо заведения выше лица своей человечности. В совести человека находится его Бог и его богатство.

Единственное, что не понравилось, так это проработка мира. В этом романе акцент делается как раз на передвижения самого героя и любовно-ненавистническую интригу. Логика повествования задалась целью показать все возможные черты характера и поведения главного героя и особенности его взаимодейсвия с реальностью. Кто начал читать именно отсюда, того ждет нечто менее плотное по экшену в дальнейших книгах. А экшн будет: в книге напрочь отсутствуют описательные элементы, все объяснения происходящего даются тут же и предельно кратки. Если вы замечаете расхождение или несуразицу, будьте уверены, что на следующем ходе до героя это тоже дойдет, и он прямо заявит об этом. Следить за параллельностью таких возникающих догадок — одна из самых привлекательных черт повествования Гаррисона.

Но что мне нравится больше этого, так это выхватывать интересные идеи, которые автор хотел заложить в качестве смыслового зерна. Я так поняла, книги этого цикла показывают, как асоциальные элементы не только получают шанс оставаться безнаказанными, а то и получать вторую жизнь, но и прослеживаются процессы формирования общественно опасных личностей. В этом случае завязка затрагивает месть, начиная от мести обществу за свое появление и заканчивая местью убийце близкого на традиционный манер. Различие между преступным поведением главного героя при этом отличается эскапизмом. Единственное его внедрение в общественную жизнь связывается с экономической системой, которую еще никто не смог победить, кроме профессиональных попрошаек, няшных созданий, красивых старт-аперов (новая тенденция набирать фонд начального капитала для собственных начинаний через добровольные пожертвования) и церкви. И все они работают на идеологии нормы общества.

Обожаю Гаррисона за то, что он своей фантастикой пробуждает разум к подобным рассуждениям.

Великолепный роман о том, как сделать из отщепенца настоящего человека. Затронуты все моменты взросления и пути инициации юноши, через которые не каждый взрослый пройдет за всю свою жизнь, наивно при этом полагая, что повзрослел.

Мне сразу стал близок герой, который родился на свет по типичной дурости родителей и сразу понял, как устроена жизнь. Проницательность и плохая среда дают свои плоды, без проницательности плоды лишь гниют. Мне бесконечно близка идея освобождения человека от гражданства своей страны/планеты. Чем вообще хороши приключения, так это тем, что герой сам волен выбирать свою родину и даже деятельность, противоречащую типичным порядкам. Противовесом в этом стремлении выступает некая Лига, которая «нормирует» отстающие планеты насильным образом. А ведь то же самое делают и с детьми — две темы встречаются вместе.

Лига при этом не способна постепенно превратить общество в то, которое похоже на идеал — не очень удачно маскируется под местных, прячется под личиной отстраненных религиозных кланов. Деятельность Лиги подпольна, но оправдывается. Так чем же хуже наличие в обществе преступников?

Джим диГриз показывает, что свободный человек действует точно так же, как и сама Лига. Именно поэтому последняя отлавливает подобных людей, чтобы осуществлять свою деятельность. Идея самой влиятельной организации спущена до идеи сборища честных преступников.

Советую читать дальше, потому что Гаррисон находит оригинальные идеи для создания своих утопических миров. Я прониклась.

Не оправдывающая себя притча. Ее сюжет повторяется в «Сомнамбулическом поиске Кадата», а смысл слишком скуп и прост, чтобы привнести что-то новое в создаваемую спектром произведений Лавкрафта мифологию. Мне кажется, Лавкрафт проиграл с выбором формы — в виде стихотворения, которое, вполне возможно, пополнило бы сборник «Грибов с Юггота» это был бы шедевр (правда, только если уместилось бы в сонет). А так — хлам.

Лавкрафта отличает его перевод ужаса в дискретной пространство. В то время как мастера хоррора пространство размазывали туманами, сумерками, лесами, Лавкрафт даже историю помещает во временные пласты, которые, хоть и находятся на пути одной нисходящей в прошлое лестнице, но расположены на отдельных, четко различимых этажах. Кроме одного.

Переход в неизведанную древность происходит на одном уровне с той древней историей, которая уже известна человеку. Но даже переход в нее и первобытные синкретизм, сливающий историю человечества, историю рода, историю мира и тьму в самой тьме осуществляется столкновением с некоим новым пространством — пространством демонических крыс, пронизывающих нутро всего места и людей в нем.

Некоторые говорят, что крысы существовали только в воображении главного героя, а кошки слышали их как животные, способные ощущать присутствие потусторонних сил. Но тогда как объяснить ту историю, в которой сбежавшие однажды из опустевшего замка крысы пожирали все на своем пути, включая пару людей? Крысы должны быть реальными, иначе как они вселились в наследника рода Поэров? Этот род и стены — одно целое, а крысы — их нутро.

Лавкрафт радует разнообразием возможных вариантов вторжения древних и потусторонних существ в мир, знакомый человеку. Здесь происходит столкновение с нерасчлененные пространством, а в других Лавкрафт добавляет дополнительные измерения — это очень научный ужас, дискретный, ужас излишней человеческой определенности, содержание которой еще не постигнуто и вряд ли будет понято существами вроде людей.

Впервые увидела лавкрафтовскую новеллу с претензией на неформальный разговор, а не на официальный отчет о событиях. Это ее безусловно красит, как и разработка сюжетов картин. Иногда мне кажется, что Лавкрафт и сам хотел быть художником, музыкантом или постановщиком, фотографировать или снимать кино, но все свои стремления сливал в литературное творчество.

Образ гулей немного смутил. Если плоскомордость, острые уши и собачью внешность можно оправдать ссылками на вампиров и типичное трупное животное, одомашненное человеком, то чешую и копыта остаются непонятными, тем более, что эти существа — продукт одомашнивания человека в обратную сторону самими гулями. Другой объект сомнений — фотография. Если учесть, что гули обитают в темных местах, вроде тех же подземных туннелей, то как можно на технику того времени заснять двигающиеся существо без смазывания изображения, ведь недостаток света компенсируется увеличением длины выдержки, а съемка со вспышкой — рискованная вещь.

Вполне вероятно, что Лавкрафт скрывает за этим намеки на родство Пикмана с гулями. Либо они реально распугиваются пистолетными выстрелами. Факт родства подтверждается даже не столько изображением автопортрета Пикмана, а как раз его тягой к столь стремные местам и мрачному искусству. История автопортрета показывает, что он — представитель аристократического семейства, а значит это пример, до чего возвышается падшее существо.

Лавкрафт показал еще одну сторону фамильного аристократизма через тему падений и возвышений, на этот раз через призму не науки, а искусства.

Этот рассказ мне оказался донельзя близок. Во-первых, Лавкрафт всегда помещает ученых и студентов, особо рьяно занимающихся своим предметом, в иное пространство, о котором сложно вспомнить. Очень похоже на реальную студенческую жизнь человека, который поглощен учебой. Да даже сейчас как вспомню, что всегда была в наушниках, забитых хардкором, а головой, полной физико-химических выкладок и даже своих собственных теорий, стремящихся найти хотя бы математическое выражение, а теперь вообще ничего не слушаю, мир даже стал немного дискретнее.

Во-вторых, во мне тоже жил суеверный страх перед тьмой, в которой обязательно нужно что-то напевать. Сейчас я темноты не боюсь, но, по-видимому, с ней очень сильно связана музыка. И тут интересен момент помещения на этот раз музыки в новое измерение. Иное пространство было дано в «Снах в ведьмином доме», потусторонний визуальный опыт в «Цвете извне», а музыка здесь.

Было бы неплохо, если бы Лавкрафт использовал что-то кроме описаний. Например, за счёт ритмики и звукописи дал понять, что потусторонняя музыка вселяется в сам текст и способна вылиться в реальность читающего, а не только в чердачное окно музыканта.

Забавный рассказик, который почему-то в моем сборнике был поделен на две части в разных концах книги и имел одно и то же название и различное содержание. Так что я поначалу не поняла, о чем в отзывах ведется речь.

Неплохая пародия на творчество Лавкрафта, особенно порадовал конец, четко прям отражающий, как пишет Гоыард Филипс. Подмечено, что и герои Лавкрафта после чего-то невообразимо странного очухиваются в обычной реальности, которая намекает, что предыдущий опыт был полным бредом. Герои Лавкрафта вечно ходят по неизвестным местам пешком и без какой-либо информации, кроме суеверных слухов (здесь у героя не оказалось нужной странички в путеводителе). Кстати, когда в «Празднике» Лавкрафта герой попросил снять копию со страницы «Некрономикона» и прислать ему, и просьбу соазу же выполнили. А значит «Путеводитель по Англии» — это геймановская версия Некрономикона, тем более, что он не упоминался, а именем автора назвали забегаловку.

Геймановский Иннсмут может стать неплохой заявкой на то, как создать туристическое местечко с лавкрафтовский тематикой, если, конечно, таковое еще не появилось.

Читать такое после Лавкрафта как гром посреди ясного неба. Оборотень в Иннсмуте — это как-то слишком. И даже Лавкрафт устраивал регулярные и массовые оргии для пробуждения древних, а не жалкое единичное убийство на троих.

Повествование отличается типичным современным слогом с живыми диалогами, короткими ясными мыслями и объяснениями не через лирические отступления, а непосредственно в повествовательной канве.

Ничего особенного, шутливо-бессмысленно.

Немного разочаровывающий рассказ для современного толерантного читателя, которому доступны широкие информационные ресурсы, когда можно уточнить сведения о религии езидов, которые совсем не дьяволопоклонники. Меня иногда убивает атеизм и расизм Лавкрафта. Иногда акцент на нацию с привязкой к колдовским культам уместен для атмосферы возврата во времена гуманизма и парадоксальной нетерпимости к колдовству, ведьмам, «другим» людям, иностранцам, временам расширения границ познания и географических открытий (то бишь от возрождения до рококо), как делал тот же По. Но здесь все доведено до прямых оскорблений тех же самых азиатов, названных мартышками. Я даже задалась вопросом, а не являются ли образы обезьянок в некоторых повестях Лавкрафта ссылками на азиатов и своеобразную более древнюю расу (на что намекает сомнамбулический поиск Кадатха и своеобразная раса боголиких). Тем более что существа, пережившие человечество говорят, что люди были похожи на переживших их обезьян.

«Многообразие ликов зла» для героя с самого начала происходит в Рэд-Хуке как городке со смуглыми эмигрантами: испанцами, итальянцами, сирийцами — и чернокожими. А «навозом» для их плодовитости стали американцы и скандинавы. Более того, Мелоун сам позиционируется как кельт, а значит человек с подсознательным язычеством с культами смерти и дьявола. Собрав практически всё разнообразие для коктейля инфернального безумия, Лавкрафт устраивает празднества в брошенной христианской церкви (кстати, упомянуто, что возможно католической — еще одна отсылка к старым временам и пилигримажу эпохи Рококо, подарившей нам индустрию ужасов), даже устраивает свадьбу, чтобы вызволить Лилит и плодить на втором уровне плодородия (темнокожего) разнообразие демонов. Ну ладно, все теоретики колдовства красили чертей в черный цвет, но не настолько расширяли спектр. Не думаю, что туда входили смуглолицые южане. Но бледнолицему Лавкрафту всё равно, он использует термин «арийский» для именования белых (хотя изначально арии — как раз смуглокожие).

Я всегда ищу авторам оправдание. На этот раз свою адвокатскую речь я бы повела в сторону теории происхождения народов, где самыми древними являются как раз нерасчлененные расы, представляемые обычно смуглыми азиатами. А откат к древнему злу как раз и должен происходить через обращение к древним народам. Но моя обвиняющая сторона никак не может смириться с фактом признания белых — плодородным источником для развития остального мира. Здесь явно кроется ссылка на интеллектуальный и культурный прогресс белых цивилизаций, что сомнительно, если вспомнить на каком скепсисе к научным открытиям Лавкрафт строит свои произведения.

Но композиция и основная задумка неплохи, хоть и копируют, например, мотивы «Случая Декстера Варда».

В самое большое замешательство здесь вводит именно название. Мне кажется, что потеря памяти связана с тем, что главный герой — труп. Лес, в котором он находился, представлял собой хитросплетения корней, а башня была типичным элементом подземных катакомб в стиле Лавкрафта. И тут сразу понимаешь, что это типичнейший лавкрафтовский рассказ, только на данный момент от лица существа из подземных лабиринтов. Вышел-то он наружу, среди множества каменных плит и обелисков возле церкви (типичное кладбище). Собственно, последнее объяснение о зеркале было не нужно, потому что очевидно.

Здесь затронута не тема отчуждения от людей, не мотив одиночества человека, а невнимание к умершим предкам, которые в какой-то момент готовы посетить тебя. Проблема в том, что мертвого окружали тексты живых, из-за которых он приобрел стремление к свету и смутные представления о том, как должен выглядеть сам. Не удивительно его разочарование и ужас.

Я уже давно выделила для себя типичное основание ужаса — наличие определенной нормальности человека. Но во все времена отклонения от нормы не желали воспринимать, только ужасались этим, а то и осуждали, начиная с цирка уродов и заканчивая отклонением от норм викторианского этикета в поведении, начиная с изображения убийств в фильмах ужасов и заканчивая нагнетанием атмосферы умственного помешательства, подмены одной нормальности другой. В данном рассказе затронута тема нормальности для мертвяка. У него лишь одна проблема — он не понимает смерти, не помня ничего из жизни.

Задумайтесь сами, а что вы все знаете о смерти? Верите, что там — ничего? Верите, что забвение в небытии — конечный пункт? Или что рай и ад — пристанища души при любом раскладе? Может, главный герой ничего не понимает о смерти, потому что и при жизни не задумывался об этом. Этот рассказ Лавкрафта заставляет задуматься, почему главный герой не умер как подобает и даже получить ответ, что таких существ ожидает. А они находят смысл в забвении, безрассудстве и свободе. Потому что изгои, потому что не принадлежат обществу, которое само не захотело принять одну из сторон реальности. Изгои — зеркальная сторона педантичного нигилизма социума нормальности. Поэтому сами отвергнутые могут отрицать себя и свою память. Без памяти нет смысла жизни, поэтому Лавкрафт делает состояние беспамятства смыслом смерти.

Одна из вариаций традиционных рождественских ужастиков с хэппи-эндом, которые готовят под Рождество. Не знаю, была ли публикация связана с праздником Рождества, но если бы существовал сериал или блог лавкрафтовской мифологии (я подразумеваю времена, когда это все было бы еще свежо, но имело похожие реалии), то выпуск под Рождество был бы именно таким.

Не стоит жаловаться на недосказанность — здесь сказано все, ибо задействованы образы традиционного английского фольклора и типичные святочные гадания. Не знаю, дошло ли до славян поверье, что в Рождество не нужно приближаться к церквям во избежание увидеть двойника того, кто в этом году умрет (часто видела эти упоминания, но изначально это английское верование). А дело в том, что языческие празднования привязывались к зимнему солнцестоянию, которое христианская церковь заменила праздником Рождества. А все солнцестояния были праздниками возрождения и жертвоприношений. В канун Рождества люди оставляли дома еду, а сами выходили на гуляния, чтобы воскресший духи мертвых позаимствовали дом и поели. То же самое творилось и в церквях — это уже христианизировавшаяся традиция. Мертвые посещают пустые церкви, причем среди них встречаются двойники живых, жаждущие забрать живых с той же внешностью в царство мертвых.

Все эти разглагольствования можно считать спойлером к происходящему. Поэтому скорей всего главный герой под маской мертвеца увидел самого себя. А женщина с веретеном — еще одна героиня фольклора, Берта. Ее образ связан с покровительством умерших некрещеными детей и выходом в Рождество проверять порядок в домах.

По этому рассказу можно проследить всю лавкрафтовскую мишуру, отбросив традиционное. Остались: подземные лабиринты, угроза из водной стихии, стрёмные книги типа Некрономикона, герой с древней родословной, дом колониального периода с ромбовидными окнами, хэппи-энд.

Забавно.

Как ни странно, сама имею подобного «друга». В повестях Лавкрафта мне многое кажется смешным, причем я подозреваю, что сам автор задался целью скрыть в определенных местах ироническую насмешку, особенно в тех, что касаются рационального подхода к вещам. «Соц друг» же склонен полагать, что Лавкрафт в таких моментах предельно серьезен, а несостыковки связывает либо с его собственной недалекостью ума, либо с рассеянностью. Ну не суждение ли рассеянного дурака? Этот рассказ становится находкой для разрешения спора. Тем более, что сам является выражением подобного противостояния, где я, на пару с главным героем Лавкрафта, оказываюсь на стороне победителя.

Рассказ — логичное продолжение творчества По. Его «Сфинкс» или «Убийство на улице Морг» — прямые доказательства того, до каких смешных несуразностей может довести как чрезмерное обращение к рациональному, так и к фантазии. Причем у По разум торжествует над фантазией так, чтобы оставить свою победу незамеченной. Просто... Ну кому вообще объяснение убийства на улице Морг показалось правдоподобным? А реальным ли оно оказалось?

Так и здесь. Главный герой сделал ставку на воображение, но отдалил его в сферы мечтаний, так и не поверив по-своему в существование неименуемого в реальности. Неименуемое для него — в сфере досуга для ума. У оппонента все и того хуже: для него неименуемого вообще н существует, так как существует только то, что можно назвать. Легенды и сказочки потому ему и кажутся реальными, что все там как-то названо. Оба по сути не правы. Зато Лавкрафт создал иллюзию торжества иррационального.

В этом весь Лавкрафт: лучше иметь неименуемое в реальности, чем находить для него названия, рационализуя то, что человеку вообще не дано понять.

Одиночество на маяке и путь через волшебные земли помогают герою осознать смысл своего существования. Пустынное море и сказки предшественников, таких же смотрителей маяка — вот и все, что было у Бэзила Элтона для работы. Но наследственность и суеверные фантазии смутно объясняют, почему целые поколения смотрителей сменяют друг друга на посту в одиночестве.

Человеку, которому кажется, что он остался один во всей вселенной, когда совсем нет кораблей, истину ведает сам древний океан, наедине с которым приходится проводить так много времени. Смотритель маяка на все корабли смотрит со стороны, но есть один корабль, который забрал его в чудесные места. Нужно помнить, что герой сам о себе говорит, что в чудеса верил когда-то, но перестал в них верить после количества услышанных историй или однажды увиденной?

Путь белого корабля наивен. Вообще, корабли часто заключают в себе символику жизненного пути. Взять хоть сон протопопа Аввакума, а это еще до романтизма с его насыщенной символикой. Итак, Зар — страна забытых мечт, Таларион — остров обезумевших искателей истин и разгадывателей тайн вселенной, Ксура — обитель несбывшихся радостей, Сона-Ниль — обетованная земля снов, земля мечты. Но существует последняя земля, Катурия — страна надежды. И в нее попасть очень трудно. После нескольких тысяч лет герой хочет покинуть страну мечты и отправиться в опасный путь по направлению к Катурии. Путь ему подсказывает лишь свет полной луны.

Это очень важный момент. Дело в том, что сам Лавкрафт свет луны называет «неверным» в некоторых местах. Он отраженный, он неправильный. Он не может вести по верному пути. Именно поэтому путник сбивается и н находит пути в тумане. Корабль разбивается, а герой оказывается у своего маяка. Это не столько пробуждение от мечты волшебного сна, а столкновение с реальностью, с тем, что и является воплощением надежды — правильный свет маяка, указующий дорогу в тумане. Вот она — настоящая надежда.

И может Катурия совсем не та реальность, где стоит маяк. Но только с работающим маяком существует надежда на то, что ее можно достигнуть.

ЗЫ: существует серия Футурамы на похожий сюжет, где в космической туманности стоит вот такой вот маяк (не уверена, может это была как раз полнометражка). У Лавкрафта эффект тоже поистине космический, потому что создается ощущение, что маяк стоит чуть ли не на краю света, куда сливаются все воды мира.

ЗЗЫ: а никто не думал, что популярная у Лавкрафта теория о дополнительных измерениях доказывает существование подобного «слива» в другое измерение, в то время как нам, существам трехмерности, кажется, что земля — примерно шар?

Один из немногих рассказов Лавкрафта с откровенным социальным подтекстом. Затрагивается проблема стремлений последней родовой аристократии Америки, которая на фоне экономического подъема страны смещается буржуазией. Если проследить творчество автора, то можно заметить, что волшебная страна снов отличается тем, что ее жители обладают изящными аристократическими манерами.

Созданный в детстве город Селефаис манит уже повзрослевшего человека, нашедшего свой предел. Иногда сам мир доходит до такого состояния, что прекрасней его может быть только сон. А вот для буржуазии пределом совершенства, примером элитаризма служит родовая аристократия. Каждый получает свое. Причем через падение. Ведь даже во сне нужно было упасть в бездну, прежде чем попасть на чудесные небеса.

Буржуазия в этом плане падает духовно, а аристократия материально. Мне кажется, что путь избавления от богатства подсаживанием на наркотики здесь более логичен, чем благотворительность, которая основана на сохранении определенной базы для себя. Наркотики же отнимают все материальное, начиная от денег и заканчивая рассудком, здоровьем и статусом. Более того, наркомания в то время была на высоте, как и наличие бутлегерских конторок, именно на этом и наживали неведомые ранее богатства. Ирония скрывается еще в том моменте, что заселившийся в дом Куранеса богач вполне возможно именно такой.

Другой вопрос: почему Куранеса не мог найти созданный своим воображением город? Ответом может служить не менее риторический вопрос: а как вообще возможно осуществлять разумный поиск во снах? Тем более, что это место не является одним из тех, что существует вне зависимости от субъекта спящего. Этот город перешел в объект только после смерти героя. Он намеренно избегал «яда повседневности» и выбрал именно тот, который отравляет только его материальную составляющую.

Мечты же буржуазного общества лишились своей воздушность и пристали к материальной красоте. Красоте умершей старины.

Было жутко только до третьей части, пока в неведении, что же происходит с героем, сам додумываешь возможное развитие событий, ужасаешься бессознательности совершаемых действий. Когда же возникает объяснение, его нелепость и смехотворность сводит страх на нет. Немного напомнило экранизацию «Престижа» с наличием неведомого и таинственного изобретения (то, которое Пизли сделал вне собственного сознания, против найденного Теслой в фильме Нолана). Но этот, гораздо более интригующий мотив, Лавкрафт уничтожает акцентом на реальное существование древних рас.

В очередной раз убеждаюсь, насколько скептически автор относится к научным открытиям, даже иронически. Он палится, что идею четвертого измерения и манипуляций с ним в разных вариантах (либо как пространства в ведьминском доме, либо как времени в данном случае) заимствует из недавно разработанной Энштейном специальной теории относительности и открытий в области квантовой физики. Ну это же типичное «желтое» поведение в стиле пугалок концом света при создании черной дыры в не так давно запускаемом андронном коллайдере. Лично я такое воспринимаю как профанный способ популяризации научных новостей. В этом и раскрывается секрет ужасов: авторы превращают научное исследование, от которого сами ученые не знают, чего ожидать, в сомнительное предприятие, которое затронет потусторонние сферы бытия.

Второй момент иронии относительно науки, в этот раз гуманитарной, касается выборов главных героев, которые зачастую либо математики, либо историки, а в этом случае — препод по политэкономии. Указание на то, что древние существа используют для своих манипуляций (опять же связанных с добычей знания в промышленных масштабах, избегая умственные процессы) наиболее образованных людей своего времени лишний раз вызывает у меня улыбку. Дело в том, что «наиболее образованный человек», вырубившийся на лекции и вклювшийся обратно с озвучиванием ее продолжения (не суть важно, что он очухался позже и в другом месте), повествовал о связях экономических циклов с периодами солнечных вспышек. Ай молодца! Стоит заметить, что среди заимствованных земляков главного героя нет ни одного, который остался в истории человечества как великий ум эпохи — о всех слышишь впервые. Не удивительно, что столь бесполезные существа сами не оставили следов ни в одной из ветвей земной эволюции.

Гложат сомнения о их политико-экономическом устройстве общества. Совершенно не ясно, зачем им производство и города — изобретения сугубо мощно размножающихся существ, для увеличивающейся в неприличных масштабах требуется организация общества и обеспечения его благами. Здесь же явно указывается на нежелание «конусов» размножаться из-за долгожития и способности переносить свое сознание в других существ. Мне кажется, что подобный бред имеет отсылку к появившимся в Европе фашистским государствам. Что-то вроде аллегорических образов идеального фашизма «конусов» с четкой централизацией и исключительно гражданскими войнами (как типичной чертой социалистических формаций) и фашистским фанатизмом полипов, уничтожающих по непонятным причинам все и вся в мире местного абсурда. Исключительное отношение полипов подтверждается чернющими постройками без окон без дверей. Но пятипалые следы на земле недвусмысленно намекают на то, что за раса должна уничтожить дебильные конусы. Их вообще не смутило, что таки на земле приматы пятипалые (человеческие руки вот, например, напоминают по форме полипов). И не ссылка ли это на то, что полипы, которых конусы не смогли завоевать вселением своего разума, были неразумными в отличие от их потомков? Но это так — домыслы для пущей абсурдности ситуации.

Конец для меня не был предсказуем, потому что я ожидала большего.

Не самая лучшая новелла Лавкарфта. Я читала ее в сборнике «Сны в ведьмином доме», где эти самые «сны» стояли до «Заброшенного дома» и сыграли как спойлер к происходящему. Следуя поведению типичного главного героя лавкрафтовских ужасов, я обратилась к хронологии написания рассказов, и все сразу же прояснилось — Сны были написаны позже.

Последний факт явно играет не на руку Дому, потому что в нем слишком много клишированного материала (дом, построенный на захоронении; тема вампиризма и призраков), который, добравшись до более поздней новеллы, приобрел поистине оригинальное звучание. Здесь же прослеживаются откровенные намеки на то, что нас ожидает в Снах: другие измерения, переплетение мотивов научного поиска и оккультных экспериментов, одиночество трехмерного измерения среди неизведанной многомерности. Но только намеки, потому что Лавкрафт к этому моменту пока что ограничился связью традиционных суеверий об ужасных созданиях и тяге к оккультизму как крайней степени протестантизма.

Это самое нелавкрафтовское произведение из мною прочитанных. Оправдывается ли это тем, что автор решил поэкспериментировать с традиционными сюжетами в рамках своего типичного повествования от третьего лица и с последовательной хронологией? Для меня — нет.

Более того, рассказ совершенно нечитаем в рамках современности, когда можно очень легко уточнить, что из себя на самом деле представляют те научные выкладки, которые обычно использует Лавкрафт. Трубка Крукса? Да он издевается что ли? Хотя как раз эту сторону фирменной манеры повествования я бы оправдала как ироническое отношение к научному познанию, чтобы добавить эффектности и действенности необъяснимому и потустороннему. Все-таки «чудеса науки» не подействовали. Откровенно говоря, чем дальше погружаюсь в творчество Лавкрафта, тем больше осознаю, что он скорей всего смеется над научными изобретениями, связанными с самим изобретением или доказательством научной теории.

Второй положительный момент —

Достаточно неоднозначный роман из цикла о Стальной крысе, даже не был включен в сборник, который теперь гордо перенесен мной с мамкиной полки на мою собственную (она не смогла оценить по достоинству книгу из-за того, что не смирилась с мыслью о том, что главный герой — вор, не осознавая, что его асоциальность мнима). Если что, у меня рижские издания с крысой на цветных шариках.

Так как по хронологии жизни героя этот роман должен был идти следующим, вопреки хронологии издания, я всё же прочла его отдельно. И совершенно не разочаровалась. Более того, он двинул мою мысль в такие дебри, что я до сих пор пребывает в восторге.

Дело в том, что меня не так волнует экшн и сюжетные перипетии, набившие оскомину в контексте просмотренных сериалов, прочитанных книг и даже собственной жизни. Ничего удивительного и оригинального в этом нет, как и в самой фантастичности, где над планетами царит музыкальное телевидение, а прокрастинация усугублена сваливанием кучи обязанностей на роботов. Куда больше меня привлекла странноватая утопия этой книги... Ее мало кто понял, судя по отзывам. И скорее всего потому, что в результате она выливается в типичное движение феминисток в рамках мира, где мужчины живут за стенками в неведении о существовании противоположного пола.

Но все не так просто, как кажется на первый взгляд. Образ Железного Ганса нужен вовсе не для поддержания мысли, что мужское общество застряло в сказке об инициации. Гаррисон не скрывает идеи, что с помощью разума мужчины объясняют свою распущенность и животную сущность, в то время как разум женщин созидателен и вносит в мир порядок. Но все это упрощенная мишура для тех читателей, которые очарованы приключенческой стороной подобных произведений, и которых именно субкультурное разделение кажется бэкграундом для основных действий. Ну а правда, зачем тогда Гаррисон вводит столь сатирикозанные образы «святых» в стиле библейских пророков?

Это единственный из романов цикла, который скрывал для меня дополнительный смысловой контекст. Во всех романах цикла есть намек о практике промывания мозгов. Здесь нам впервые показали ее в виде внедрения мифа, взяв за основу одну из сказок братьев Гримм. А сказка-то готическая. И, как назло, это сплетение производит эффект Лавкрафта, который тоже готику замешал с научной фантастикой.

А сейчас я вам скажу нечто невероятное.

Дело в том.

Что.

Подобное общество мужчин.

Замкнутое и огороженное от женщин.

Это...

Железный Ганс, как мифологический персонаж, должен проходить сквозным сюжетом через европейскую традицию устного творчества. И он проходит, обретая в русской версии вид «начальника гномов». И последний точно так же царствует над обществом мужчин, поработивших женское начало

Не знаю, специально ли Гаррисон доводил через юмористическое освещение до абсурда подобные искусственные государства или это было только отражением времени написания, но получилось у него прекрасно. Отличный пример, как можно создать легкую фантастическую вещь без нагнетания политэкономической мысли, но все-таки умело промыв при этом мозг мифологией.

Чтение фантастики прошлых эпох становится все интереснее по мере того, как продвигается человеческая мысль. А вдвойне приятнее, когда такая фантастика с юморком. Вообще последнего для меня оказалось маловато по сравнению с книгами Пратчетта. Насыщенность и качество смешного четко совпадает с этими же показателями кино тех времен. Но в целом это никак не испортило моих впечатлений.

Что касается темы прогресса, так Гаррисон во всех романах о Стальной больше всего внимания уделяет сверхсветовым радиоволнам как способу связи. Это так забавно — изображать вроде как и будущее, но остановившееся на прогрессе восьмидесятых годов двадцатого века. Там же лежат и идеи об идеальном человеческом обществе. Созданная Гаррисоном утопия — явный намек на коммунизм по Марк(с)у. Но вышел больше не он, а идеальная гражданская анархия. То есть происходит столкновение абсолютной военной иерархии и субординации с практически абсолютным безначалием общества. И понять, как же найти компромисс между ними, может только асоциальный герой, который и внутри иерархии так же мобилен, как в типичном анархическом обществе.

Я еще не прочла всего цикла, но уже в четырех первых книгах все миры наполнены роботами, а компьютерная техника — это по большей части всего лишь терминалы и серверы баз данных, а также начинка тех же самых роботов. Вроде уже и существовали в те времена персональные ПК, но Гаррисон не дал развития этой идеи. Зато разнообразил использование радио (в одном из романов будет момент перехода в искривленное пространство, где радиоволны выявляют жучки из-за перевода их трансляции на ближайшие частоты). Вот пример того, что фантастика с годами становится все лучше. Может быть подобные идеи во время первой публикации выглядели как мечта о будущем, а в настоящем это уже радостные отсылки к реалиям прошлого. Но в контексте фантастических миров даже такое выглядит вполне разумно из-за неравномерности поворота событий в отдаленных мирах, заселяемых определенными социальными элементами.

Американцы, как нация колонизаторов, отлично осознают зависимость между эволюцией общества, созданном из определенных прослоек общества. И Гаррисон в этом плане виртуозно пользуется этим. Я не уверена, что в этой вселенной есть планеты без искусственного заселения, а подразумевается, что все население — расселившееся с Земли человечество. Поэтому все романы этого цикла обретают дополнительную глубину за счёт развития популярной теории восьмидесятых о классовых обществах (да вообще и до сих пор учебники любят проталкивать именно марксистскую теорию развития цивилизаций), где определенный класс При создании нового общественного строя входит в синтез с предыдущим классом-приматом. В рамках программы колонизации синтез не нужен, и новый класс становится приматом сам по себе. Отсюда столь «чистые» общества планет. И это гениально! Ведь это абсолютный переход европейской идеи в американскую, что с потрохами выдает различие «западных» миров нашей собственной планеты. Ну где еще такое можно прочесть в радующем душу контексте, а не в драматизированном антиутопическом ужасе?

9/10

Уже поняла, что Лавкрафт — патриот Новой Англии. Некоторых людей может удивить, что здесь живут не американцы, а англичане. Отсюда и стремление местных жителей уточнять генеалогию, тщательно следить за родословной. Сам Лавкрафт — почти гротескный англичанин с этим его худым лицом и мощным подбородком. Даже может напомнить «инсмутского жителя». Я даже задумалась, а не потому ли он изобрел такой труднопроизносимый язык для жителей своего мифологизированного мирка, что сам был косноязычен из-за особого строения челюсти (так иногда бывает).

Сама новелла в отличие от тех, что обычно приходится читать как сплошной описательный текст с «научными» выкладками, представляет собой рассказ от первого лица, что, опять же, намекает, а не вписал ли Лавкрафт сам себя в образ героя. Ну так — для пущей убедительности. Это очень помогло в некоторых моментах зацепиться за ужас, вжиться в атмосферу и почему-то даже проникнуться жалостью к рыбам, а потом обнаружить, что и сам герой очень даже им сочувствует в конце концов (но не буду спойлерить!).

Прочитай я эту новеллу чуть раньше, чем «Лабиринты Ехо» Макса Фрая, я бы закинула последние еще на первых книгах. Тогда я не могла определить, что за жанр у Фрая — вроде и похоже на хоррор, но происходит все в волшебном мире, так что веришь в то, что описанное — вполне нормально и исправимо. И среди той волшебной «нормальности» был сюжет о моряках в поясах, который отдаленно напоминает лавкрафтовский. И, хоть я и выразила свое «фи» Фраю после данного открытия, это дало осознать, что Лавкрафт, как писатель ужасов, все сделал правильно — поместил сюжет в более-менее реальный мир, завязал на генеалогии и своеобразной невозможности исправления выдуманного ужаса волшебными методами, ибо последние в нашем мире тщательно скрываемы, отрицаемы и тщательно побиваемы мировыми религиями.

Новелла хороша, но, к сожалению, мне так и осталось непонятным действие таинственных украшений. А поведение инсмутцев после финальной трансформации героя тоже становится не совсем ясным — вроде была затронута тема чужака, а вроде как он оказался свой... Знали ли это инсмутцы? И что вообще ими двигало в ту странную ночь? Если они искали «своего», то почему покупались на то, как главный герой подделываться под их поведение? А если чужака, то осознали бы, что он — «свой»?

К тому же столь гротескно нарисованные существа почему-то никогда не вызывают нареканий в фантастических произведениях зарубежных писателей, а в русской литературе гротеск почему-то должен связываться с аллегоричностью образа... зато когда фантастика идет по следам зарубежных традиций, ее уже можно воспринимать в контексте фантастических привычек. Вот читай я Лавкрафта как русского, решила бы, что хрень какая-то, а так — вполне годный ужастик несмотря на простоту замысла.

5/10

По своему опыту знаю, что увлечения математикой и химией приводят к чему-то подобному. Пока на фоне мечтательных настроений моя записная книжка заполнялась чертежами расслоения бозонов известной материи для изобретения телепортации, моя подруга из того же университета настоятельно одаривала меня различными изданиями Библий

Прочитай я в то время этот рассказ Лавкрафта, меня бы хватил ужас. А сейчас — нет. Предсказуемо. И в отличие от предыдущих рецензентов, мне финал показался очень даже оптимистичным:

К тому же, меня совершенно не устроило применение математики к созданию подобного эффекта. Повествование от третьего лица, призванное рационально оценить описанные события как отстраненносу лицу вовсе не заводит в тупик, а лишает последнего страха. Для меня в рассказе не было неожиданностей.

Лавкрафт грешит тем, что не занимается построением отношений между различными героями. Обычно они — затворники-одиночки, озабоченные странными исследованиями. И поэтому им не очень-то хочется сочувствовать. Стремление к знанию, причем не содержащему в себе человечного или абстрактно отстраненного от человеческой жизни как в этом случае — не предмет для гордости. Рассказ для запугивания нёрдов.

10/10

Не знаю, почему все купились на понимание метеорита как яйца неведомой внекосмической жизни — это же жанр ужасов, а значит целью автора всегда является затуманивание истинного смысла явлений. Лавкрафт это делает с помощью приложения к неизвестному известной человечеству науки. в ход идет физика, химия и биология. Но это же Лавкрафт! Он же гений заморочивания сознания!

Вообще, меня донельзя поразил этот рассказ. Я впервые испытала эстетическое наслаждение от ужастика. Обычно тебе предлагается нечто противное, вонючее или давящее на моральные позиции, а здесь сама фантастика в ее умении возбуждать любопытство к фантазиям автора заманивает в ловушку смерти.

10/10

Первая новелла Лавкрафта, прочитанная мною. Точное положение между Стивеном Кингом и ужасами романтического века по тематике: и призыв неведомых духов, и двойники, и даже упоминание черной башни в снах, и вампиризм, и пристрастие к изучению неведомых материй... И способ повествования через ряд показаний очевидцев, слухов и документов. Но у Лавкрафта это действительно интересно и жутко читать.

Пока не поняла, в чём соль (каламбур для читавших) именно лавкрафтовского ужаса, ибо все составляющие довольно тривиальны. Те, кто играл в тот же самый Dragon Age вспомнят и ужас в подземелье гномов и эксперименты магов (конечно, может местные Порождения тьмы и Тень как раз от Лавкрафта и навеяны?) — все то же самое, хотя здесь фэнтези и не пахнет, это вполне себе реальный мир. Но даже с наличием вонючих исчадий потусторонних сфер он очень даже привлекателен, потому что люди остаются равны в своих возможностях, находясь как «в теме» дьявольщины, так и вне ее.

Было ли мне страшно? Нет. Была ли интересна сама история? Нет. Нашла ли оригинальные способы разрешения проблем? Нет.

Почему всё так плохо? Потому что единственное, что может доставить удовольствие в этой книге, — это особенности ведения повествования, переходы камер и угадывание, из чьих глаз мы видим происходящее. Но кино всё равно выходит средненькое. Возможно, что это чтиво не подходит искушенному читателю. Может нужно было ознакомиться с серией “Черная башня” и насладиться “Талисманом” прежде, чем начать с интригующего дома в лесу, не оставляющего собственной тени и еще забирающего чужие вместе с памятью. Хотя такая концепция добавляет вкусноты: как будто ты все забыл из предыдущего творчества Кинга, взяв в руку черный томик (естественно, ты просто не знал), и он как бы дотянул свой эффект на твою личную реальность. Ну и что? Таинственности и уязвимости это совершенно не прибавило, потому что еще с самого начала книги нам дают полную экспозицию пространства, открывая личности как преступника, так и всех участников его поимки. Что еще более усугубляет ситуацию: сюжет вовсе не запутан, все ходы линейны — преступник даже специально стремиться приманить к себе героев, рассказать им о своих деяниях и сообщает это чуть ли не сразу лоб в лоб.

В книге не задается ни единой дополнительной проблемы. Она всего одна — существование маньяка, похищающего и убивающего детей. Его поведение не завязано ни на какой личной истории (ну есть одна — отомстил он своему давнему недругу, подставив его как убийцу, но всё равно никто не поверил: ни мы, ни полиция, а общественность вообще об этом не узнала), зато помещено в некий потусторонний мир, где суперзлодей строит планы по уничтожению мира, эксплуатируя талантливых детишек того мира, который и собирается поработить. Ну или испортить.

Построение образов связано с мультиличностностью: радист является альтер эго нескольких радиоведущих с различным стилем подачи, психушка — само воплощение расстройств личности, а фантастические миры — это миры Двойников, то бишь немного измененных аналогов этого мира, которые могут смещать личность, вселяясь в свое же тело другой реальности. Если честно, очень банально. Тем более, что способность перемещаться через отдельное пространство мы видели и в “Дозорах” и у Макса Фрая (это если посмотреть с патриотической стороны вопроса). Но в российских произведениях все было забавнее, сложнее и умнее (если честно, читая Фрая, выписывала цитаты, побеждала ее книгами свою юношескую депрессивность, что определенно добавляет очков достаточно тривиальному повествованию хоть и в оригинальной вселенной).

Поставила “Черному дому” двойку из десяти. Не очень. Не отвечает потребностям как внутрижанрово (для хоррора не страшно, для триллера не саспенсовато, для фантастики не оригинально, для детектива не загадочно), так и в плане художественных средств. Подумала, что Кинг писал только описания жертв и маньяка, а также придумал способы давления на отвращение. Хотя и Страуба не буду обвинять. Откуда я знаю, кто из двух авторов больше нашкодил.

«К завтрашнему дню — срочно!» 3/10

Я начала знакомство с этой тетей со сборника интервью, который она не поскупилась выпустить как очередную книгу — отдохнуть-то от романов хочется так же, как и получать за такой отпуск полноценную зарплату.

Сборник очень даже неплох: и композиция выдержана по тематике и по членению на визуальные и абстрактные эпизоды, и содержание продумано для поддержания интереса. Интерес, кстати, под конец начал уплывать. Причиной тому послужила абсолютная прозрачность образа писательницы. Хоть темы интервью и были разными, хоть подход журналистов отличался, но Рубина не изменяла себе до последнего. И хотя в каком-то из мест упомянула, что старается вносить разнообразие в книги, что-то под конец чтения уже перестало вериться, что мне будет интересно читать ее сочинения.

Тетя Рубина — типичная женщина-мать-работяга. Тетя Рубина — типичная советская тетка, переселившаяся в новые реалии со своим постсоветским подходом к работе и жизни. Дина — актриска, писатель, музыкальна, из Ташкента, не держат в себе недовольство и рада выплескивать его по делу, ценит жизненную иронию, тонко чувствуют юмор четко подмеченных ситуаций и... дева по гороскопу.

Последний факт меня очень смущает. Рубина похожа на верующую, ну или на такого человека, который сознательно или подсознательно причисляет себя к определенной религиозной конфессии. Не суть важно, иудейка она или христианка (пока склоняюсь к последнему), но верить в гороскопы… называть змею своим тотемным (!!) животным по году рождения… Что за ересь на столь воспеваемой ею священной земле, радующей взаимодействием религиозных пластов?!

В связи с этим увлечением Рубиной (не скрываю, я тоже в младой юности игралась с гороскопами и разделяла по ним людей) готова поспорить, что ее персонажи должны создаваться по гороскопическим стереотипам. Тем более, что она даже сама себя, как дева, определяет любительницей порядка, расчета и прочей холодной девической мишуры.

Но вернемся к книге. Что в ней интересно, так это мелкие подробности о жизни в Израиле и Советском Узбекистане, о том, как израильская армия создает граждан, а советская идеология — нет, о взаимодействии людей разных национальностей, о самом понятии национальности, о профессии писательницы (именно женщины-писателя). Что в ней хорошо, так это разбавление занудств “типичной девы” ироническими и забавными вставками — байками и анекдотами, прекрасными цитатами. Что в ней плохо, так это отсутсвие смысла. Книга откровенно тупа.

Этот сборник раскрывает писательницу, но в ней нет ничего особенного — она так называемый “нормальный” постсоветский писатель, вышедший из Союза писателей, удачно в него попавший. И эта удача, а вернее цепочка удачных событий, и есть составляющая понимания и радости жизни Рубиной. Она почему-то верит в удачу, а не в Бога. А последний упоминается только в шутливых записках-обращениях еврейских детей. Рубина, как еврейка и жительница Иерусалима, имеет полное право иронизировать и шутить на религиозные темы, но не является ли это типичным женско-писательским прикрытием? Писатели часто стоят за неким образом своей “нормальности”, а постсоветские люди тем более, да еще когда пытаются угодить аудитории (а чаще бывало — государству, что к Рубиной не относится, как можно заметить из отношения Дины к советским интересам), а женщины прячутся еще и за щитом бытовухи. Восточные женщины в этом плане прятались бы за своего мужчину, кем бы он ни был, мужем или младшим братом. Но постсоветская баба как неизменный советский холодильник — скрытая феминистка (да, холодильники — те еще темные лошадки!), богиня быта и своей профессии.

Этим прикрытием все полностью испорчено. Текст захламлен смешным бытом. И этот юморок повторяется в своей очередной версии на каждом кругу-главке в попытке дотоптаться до своей могилы или в ожидании героя, который внесет реальную жизнь в стереотипизированный гороскопами и удачами мирок. Жду таких героев в сочиненных Рубиной произведениях. Произведение из собственных интервью же не удалось. По крайней мере, это была удачная (!) краткая автобиография в качестве предисловия.