Вторая книга о мире Бас-Лага построена точно так же, как и первая. На этот раз читателю вместе с героями предстоит узнать чуть больше о том, как устроена вселенная, сотканная из невероятно широкого расового разнообразия да еще и вмещающая в себя чуть ли не космических масштабов явления. Именно одному из таких и посвящено название книги, а также множество шрамов на телах лидеров пиратского города и преданных им граждан. Шрам — некая легенда, то ли стихийная аномалия, то ли вполне гармоничная часть Бас-Лага, уравновешиваемая свою мощь тем, что до нее невероятно сложно добраться.

Как и в предыдущей книге, первая половина истории посвящена детальным описаниям плавучего города, собранного из колоритных судов, и основных действующих лиц, а также невероятных рас. Книги Чайны Мьевиля вряд ли бы читали, если бы в следующей части не была бы придумана новая локация с её необычными обитателями. Этот принцип очень напоминает принципы создания комиксов. И если исключить визуальную составляющую из текста, то останется достаточно нудное рефлексирование над ситуацией с очевидными выводами о событиях. В этих напластованиях сложно развернуться собственной фантазии — автор все четко ограничил и вписал в просчитанную структуру частей и глав, распределив на каждую по одному сюжетному повороту. Поэтому читать не так уж интересно. Явно созерцательные сцены прописаны в сценарном ключе, достаточно сухо, без сравнений и поэтических метафор. Даже если учесть, что повествование ведется от лица нескольких рассказчиков помимо автора, никто из них не обладает художественным видением. Поэтому расы Бас-Лага выглядят достаточно неестественно, как безыскусно слепленные в наказание переделанные, как слепленные из того, что было, города, не преследующие цель некого эстетического единства. Едина в произведении только необычная фантазия автора.

На этот раз к эротическим чувствам в отношении членистоногих добавляется очень много существ, просто пронизанных какими-то кровавыми связями. Здесь встретятся высасывающие кровь из своих жертв до надутого состояния анофелесы, осуществляющий свой особенный сбор с подданных вампир, строящие кровавые доспехи из мгновенно свертывающих струй крови струподелы и любовники, создающие своё единство и единомыслие с помощью симметричного уродования друг друга шрамированием. И если после первой книги с примерным описанием физиологии хепри у меня остался вопрос о том, зачем им иметь разноплановые половые системы (человека и жескокрылых), то на этот раз — зачем иметь сфинктер на входе, если, скорей всего, пищеварительная система сквозная...

Мьевиль не особо заботился о том, как живут его уродцы на физическом уровне. Куда больше он заморочился над описаниями социальной жизни. Одной из самых увлекательных составляющих книг Мьевиля является подход к построению властных интриг городов Бас-Лага — взаимодействие авторитарных элит и демократической стихийности, вопросы зависимости сил и бессилия, влияние подпольной деятельности и то, как проходит незримая политическая коммуникация, мотивы людей и ксениев в их поддержке основного направления города. А ведь это не статичный Нью-Кробюзон, а плавучая Армада, которая может физически плыть к цели, захватывать земли-корабли и стратегические объекты, присоединяя их к себе на плаву. И интересным становится то, что ценят в бытности гражданином определенного города захваченные с кораблей, что делает их патриотами.

Неким волшебным аналогом властных сил становится наука Бас-Лага, с одной стороны (из первой книги) заявившая о кризисных силах бытия, а с другой (идущей из Шрама) — об обладании всеми из возможных вероятностей. И это очередная книга нулевых годов 21 века, в которой проведена сильно популяризируемая тогда эзотерическая чушня о технологизированных визуализациях и объяснении бытия вероятностей на пафосе теоретической физики. Теперь немного прояснилось, что дело не только в начале строительства Адронного коллайдера, но и том, что подросли дети хиппующих родителей, от которых в детстве могло перепасть не только имя Китай, но и что потяжелее.

Подряд Китая Мьевиля лучше не читать. Скорей всего, следующее произведение будет подано в том же духе — в жестких описательных рамках и дневниковом рефлексировании, обращенном неизвестному читателю. Определял ли как-нибудь свою аудиторию автор или это тоже было чем-то воде эксперимента по упорядочению своего сознания в пределах искусственных городов? Это вторая книга, где финал перераспределяет силы так, чтобы они вернулись к состоянию в начале книги, где состояния эти присущи скорее городам, а не людям, по воле событий оказавшихся на иных местах. Люди вообще как будто не особо и нужны — они либо свидетели, либо пешки, которым не дано увидеть всего. Но им всегда важнее оказывается жизнеспособность того, к сохранению чего их тянет гражданское чувство, а не стремление за экстремальными положениями. И может это единственная логичная вещь для существования мира, где особенный — каждый.

Девятнадцатый век подарил авторам фэнтези обширный материал для своих панк-вселенных. В основном это паропанк или викторианские истории с использованием наследства коллекционеров сказок и романтиков, живших в те времена и обогативших культуру наследием из непереработанного фольклора и готических сказок. А еще в девятнадцатом веке стали составлять физиологии городов с их колоритными персонажами. И если тогда это все существовало отдельно, то для этой книги Чайна Мьевиль решил слить все это воедино. «Вокзал потерянных снов» — это физиология города Нью-Кробюзон с детальными описаниями районов, связей между ними, необычных обитателей города различных рас, политических взглядов и вероисповеданий в эпоху паровозов, дирижаблей, а также программируемых паровых машин.

С высоты птичьего полета город напоминает плесень, но увидеть его с этой высоты можно только глазами автора, который дает детальные описания происходящего не только на нижних этажах, но и в небесах. Не забыты водные пространства и канализация. С любой другой высоты Нью-Кробюзон выглядит как помойка, в которой постоянно что-то происходит. Город рушиться, пожирается червями, подпиливается под нужную высоту кактусами (антроповидными кактусами), строится одними и перестраивается другими без какого-либо порядка и разрешения. В городе есть официальные власти и подпольные империи наркобаронов, владения странных культов и отвоеванные расовыми объединениями территории. И та история, которую расскажет автор, очень похожа на ужасы, если бы не тот факт, что само пространство событий как будто делает катастрофические явления чем-то обычным. Помимо ксениев (антропоморфных рас) город полон переделанными — преступниками, которых хирургически изуродовали до самых невообразимых состояний.

Каждая глава книги постепенно раскрывает нам весь этот паноптикум, очень умело переплетая судьбы множества упомянутых героев и городских сил. Знакомиться с этим безнадежным миром увлекательно несмотря на жестокость и откровенное отвращение от происходящего ...ровно до середины книги. Ровно через половину страниц все нити сплетутся в одной точке, из которой последует развязка. И именно здесь нас ждет паук, который, оказывается, сидит в многомерном пространстве вселенной и следит за гармоничным плетением. Более того, он — некий deus ex machina этой книги. И, что самое смешное, там же главным героям встретится и самая настоящая deus ex machina как персонаж. Возможно, придумывать такое куда забавней, чем осознавать, что с тобой не должен случиться фатальный исход только потому, что это не выгодно эдакому божку, заселившемуся в окрестности параллельных измерений твоего города.

Основной сюжет книги рассказывает историю отношений ксенийки (девушки-хепри) Лин и ученого Айзека. Она занимается искусством, создавая статуи в своем особом стиле, он пытается научно разобраться, каким образом удерживаются водяные скульптуры водяных. Пока не становится ясно, от чьего лица несколько страниц велись дневниковые записи — зацикливающим все повествование книги персонажем становится бескрылый гаруда, которому нужно вернуть способность летать. Но все это не основные события. Основное — о совсем иных чудовищах, проникших в этот грязный город с совершенно особенной грязью... Очень подробные пейзажные зарисовки и предыстории героев превратятся во второй половине книги в сплошной экшн, пока не закончатся сентиментальной записью дневника.

Может быть именно за счет такой неоднородности интерес к прочтению то исчезал, то появлялся. Автору не занимать фантазии для создания персонажей — это не просто некие заимствованные мифологические существа, но почти что символические образы. Например, хепри и ее судьба — это обширная метафора всевозможных сексистских стереотипов, начиная с того, что мужские особи хепри представляют из себя обыкновенных жуков-животных, а среди этой расы есть целый культ поклонения им. Понятно, что в такой физиологии нет абсолютно никакого смысла, как и в переделывании людей без функциональных и эстетических целей — только ради уродования, как и в поклонении вирусным путем возникшего в некоей машине искусственного интеллекта, нацеленного на бесконечное накапливание любой информации и носителей себя самого... Бессмысленны как действия властей в борьбе с уж очень затронувшими город (а вернее, и их самих) проблемами, так и действия выступающих против их произвола рабочих... Бессмысленно идеальное общество гаруд, когда они, говоря об уважении выбора одного, наказывают выбор другого. Так что, как и в случае с переделанными, все это держится только на магии, которая вроде как есть... И вроде как просто чтобы вот быть.

В целом, книга увлекательна именно построением мира и сюжета. Все прописано очень детально и связно. Обширность содержания подана так, что ни в одном из моментов, кроме самого-самого первого не возникает недопонимания — все тайные моменты таковыми и выглядят, автор сделал очевидным то, что пока что что-то скрывает. К концу книги все эти моменты, даже те, которые затягиваются под самый конец, раскрываются и находят свое завершение. Тут есть даже некие послесловия для каждого второстепенного персонажа, когда он уходит со сцены — настолько они ярки, что не замолвить об их судьбах и чувствах никак нельзя. Оттолкнуть может только обилие жестокости, сама мрачность описываемого города, даже скорей его отвратительность. Хэппи-энды тут тоже сомнительные и как-то не очень хэппи даже. Возможно, паропанк и не должен выглядеть сказочно чистеньким с его стильной индустриальностью и безыскусной урбанизацией. Мир Нью-Кробюзона — почти что постапокалипсис, тем более что тут упоминается какая-то война с цветовыми бомбами и Вихревым потоком, меняющим существ... Все эти детали вкупе с отдельными городскими легендами, начиная с сбежавшего осужденного Джека-Полмолитвы и заканчивая тайной гигантских костей, составляющих непреодолимую архитектуру одного из районов, подбивают любопытство к следующим книгам.

Очень хотелось бросить чтение этой манги после первого тома. Задумка показалась достаточно шаблонной, когда есть некоторая локация, в которой происходит некое противостояние. Естественно, главный герой — храбрец-максималист с детской травмой, его девушка (потенциальная или очень близкая подруга) — внешне хладнокровная и точная во всем, а внутри скрывающая сильные то ли романтические чувства, то ли родственные, есть нюня-ботан, ехидный ворчун и слегка тупоголовый ловкач. Поэтому диалоги так себе — в психологизм клишированных героев после просмотра нескольких аниме уже не веришь. А ещё не веришь в то, как тебе дают инфа о том, что главгероиня — азиатка. Я вот обычно всех нарисованных в стиле манги людей воспринимаю азиатами, а тут такие новости, что, оказывается, большинство из них к ним не относится. Да что вы гоните? Я поверю только в том случае, если его хронотоп будет более фэнтезийным, появление на страницах будет соответствовать правилам чтения обычных комиксов, а восприятие жизни более субкультурным что ли...

Что касается стороны монстров, то, как обычно, у японцев решаются экологические проблемы, а ученые совершают открытия на грани со сверхъестественным. Пока я не в курсе, как обстоит с этим здесь, но вангую, что титаны, которые способны жить на обширных территориях в гармонии с природой, — последствия какой-то экологической программы. Мне они слегка напомнили динозавров: человекоядные — это типа консументы первого порядка, а способные хавать себе подобных — второго. Вообще, интересная идея в качестве монстров придумать больших голых человековидных существ без половых признаков, но с такими естественными телами-бурдюками либо оголенными мышцами — отвращение на грани с иронией над человеческим. Видеть человека очень крупным планом — это ли не ужасно? Вот бы у них ещё зубов не было, все равно заглатывают людей в манере птиц. А то слишком отвлекает от человеконенавистничества.

Рисовка мне понравилась. Хороши динамические сцены, а также работа с рамками, их драматургия. Порадовала дисторсия, когда требовалось изобразить масштабность расстояний. У людей вытягивание перспективы происходит нормально, а титаны превращаются в жвачку. Вот это больший психологизм, на мой взгляд, чем попытки раскрыть характеры героев через их судьбы. Думаю посмотреть аниме только после прочтения манги. Там, говорят, тоже постарались с визуальными эффектами, а хочется соблюсти хронологию.

Трагический рассказ о судьбе типичного волшебника Земноморья — посвящению всей своей жизни борьбе за гармоничное равновесие и доведения волшебства до искусства великих заклинаний в этой схватке. Здесь все ещё сильно влияние классического фэнтези, где темному волшебству сопутствуют такие создания как тролли (а могли бы быть орки, гоблины), которые перестанут играть роли в основном цикле о Земноморье. Поэтому история выбивается из не менее депрессивного земноморского цикла, где тьма находит куда более изощренные пути для торжества своей власти. Сюжет же очень земноморский: белый волшебник, обладающий великим искусством, полностью растрачивает его и свою жизнь на то, чтобы н существовало настолько же великое зло. Но здесь все куда романтичней, чем в варианте, где уходит только волшебная сила, а человек остаётся.

Хороший рассказ с неожиданным поворотом в конце. Но подкупает в нем не только это. Очень интересным образом раскрывается связь между волшебством человека и волшебством дракона, их психология и, самое главное, правило имён в отношении людей и драконов. Так как это ранний рассказ, то в нем больше того, что встречается в классических сказках, где драконы обязательно захватывают сокровища и едят красивых девушек, а хотелось бы, чтобы сущность дикого волшебства раскрылась именно в контексте мира Земноморья, как и особенности магического поединка, показанного в виде классической схватки с превращениями.

Один из многих сказочных рассказов, которые выдают писатели-фантасты после своего знакомства с логикой мифологического повествования: герои-демиурги, трикстеры, близнецы и тождество состояний и персонажей, поданых в ступенчатой или параллельной структуре — все это здесь есть. Животные несут символический смысл солнца (грифон) и луны (морской змей), а сражаются братья зенит и сумерки. Время явно не рассветное и не закатное. Логично и то, что шкатулка с тьмой тоже изгнанница в море и возвращается с помощью героя, ведомого существом из другого вселенского состояния — котом, имеющим тень. Море — тёмная бездна, но не такая уж непроглядная, король — солнце. Первоначально произошло отделение тьмы от света, а потом должна начаться смена времени теней и времени без теней. Урсула ле Гуин предлагает чуть более оригинальную версию мифов о сотворении светил и противостояния дня и ночи.

Этот рассказ почему-то помещают в сборники, посвящённые миру Земноморья. Но единственное, что может объединять его с этим волшебным миром — мифология влияния тьмы на преобразование мира, но все-таки здесь не тот мир и не то влияние, хоть и имеет место идея равновесия. Если он и содержал в себе изначальный посыл для создания мира Земноморья, то завязан на на нем как фэнтези на элементах сказок, а сказки на элементах мифа.

Каждую книгу цикла Земноморье можно по одной и той же логике называть именем центрального персонажа, которым в любом случае является ребёнок, встретившийся с великой тьмой. Это всегда история взросления и воспитания особой нравственности, путь от получения истинного имени до его обретения. С появлением такого человека меняется равновесие сил в мире Земноморья и само устройство этого мира. Сначала это был Гед, открывший путь в мир теней, потом Тенар, жившая по соседству с древней тьмой, третьим стал новый король всего Земноморья Лебаннен, совершивший путешествие в преисподнюю и обратно. На этот раз главной героиней стала девочка Техану, павшая жертвой насильников, собирающихся после издевательства сжечь собственную дочь. При этом в центре повествования вовсе не она, а все остальные герои сказаний, наблюдать за которыми на протяжении этой книги очень неприятно: из полусказочной притчи рассказ превратился в низкопробный бестселлер для домохозяек. Наличие у персонажей бытовых имён превращается в раздвоение личности при споре с самим собой, и это очень напоминает ситуацию, когда в типичном женском романе целенаправленно выбравшая семейную жизнь бабенка включает истеричку, потому что внутри у неё «богиня», «принцесса/королевишна», либо жрица Атуана. Здесь нет никаких приключений и взаимодействий с чудесным. Побег от тьмы — банальный страх перед преступниками и своевольными магами, приютившими тьму внутри. Несмотря на то, что в Земноморье появляется единый правитель, это все ещё тот самый «деградировавший» мир, из которого ушло волшебство.

Да, равновесие пошатнулось, и волшебство ушло от волшебников, ушло светлое волшебство, мудрое волшебство, упорядоченное знанием. Что значит, что оно пришло в другие места. Пилигримаж больше не стезя волшебников, и даже обычные морские авантюристы пострадали от нового порядка и введённого контроля. Мир делает единым другие силы — не волшебство с его силой истинных имён, а королевская власть. Поэтому темой для раскрытия секретов волшебных начал становится проблема драконов: в диком виде волшебник является драконом. И теперь не так уж важно, какого он пола и блюдёт ли обет неприкосновенности к противоположному полу.

В целом «Техану» читается тяжело. Эта книга состоит из обрывков жизней чуждых людей. Все в ней происходит просто так и не имеет смысла, потому что не ясна цель. Великое ушло, и остаётся говорить о бытовом, о типичных взаимоотношениях родственников и соседей, собственников и законников. А то, что даёт этой истории право называться сказанием Земноморья, вообще чуть ли не предсказание звёзд, хотя и во второй книге был немаловажен подсчёт точной даты рождения по светилам. Раньше этот мир верил в возвращение короля, а теперь в какую-то женщину, которую все будут бояться и которую ищут вместо нового Верховного Мага, но об этом сообщат в самом-самом конце вместе с истинным именем героини. Вся книга была при этом лишь блужданиями и намеками, ступенькой к новому равновесию, о котором мы из неё ничего не узнаем. Земноморье просто меняется, хоть мы и узнаем, что циклично, а создателем нового цикла становится новый Сегой — Гед. Вот время первого создания — время драконов и дикого волшебства. Но какой толк в этом понимании, если мы в том самом деградировавшем мире, где не знакомо сказание о нем?

В третьем романе о Земноморье наконец-то начинают сплетаться истории и события, описываемые ранее. Причём не столь сюжетно, сколько смыслово — приходит понимание устройства мира в глобальном контексте. Великие потрясения здесь происходят не каждый день, поэтому и между романами большие временные промежутки. Зато описание произошедших событий становится достоянием исторического и культурного ландшафта разбросанных по местному морю островов. Путешествие охватывает обширные территории и из повествовании о нем узнаешь не только о возникшей проблеме, но и о том, как этот мир жил в своём идеальном состоянии — состоянии постоянных изменений и развитии искусств, зачастую с помощью овладения секретами волшебства. И мне нравится, что местное понимание колдовских сил осень сильно завязано на понимании высокого искусства, умении мастера. Здешнее волшебство не магия в ее своевольном применении, волшебство — это то, что является залогом жизненного смысла, способом доведения равновесия до состояния чудес.

Каждый роман является историей подростка, вступающего во взрослую жизнь — что-то вроде историй об инициации, которая создаёт великого человека после столкновения с безымянной тьмой и пустотой. Именно роман «На последнем берегу» усложняет мысль о противостоянии тьмы и света до противостояния живого, вечно изменяющегося в разнообразии стремлений равновесия и равновесия пустого, бездеятельного, мирного, но соответствующего состоянию всеобщей смерти и отрешённости, оправдываемого обстоятельствами и средой, сведённого к безыскусной простоте, в которой исчезает не только истина, но и любая память. Очень трагичной мне показалась сцена, когда на ежегодном празднике танца, который проходит во всех пределах, певцы не смогли продолжать ночную песню до рассвета, потому что у них закончились сюжеты о создании мира и деяниях героев.

И эта потеря историй — тоже своеобразная потеря волшебства. Ведь волшебник в этом мире — пилигрим. С первого романа мы узнаем, как важно в Земноморье умение морехода, но ещё более ценно искусство волшебника в управлении ветром. Но и оно напрямую зависит от умения волшебника править судном, а иногда и строить своё собственное. Волшебники этого мира — те, кто хранят истину. И вот, «На дальнем берегу» эта истина начинает исчезать. И вроде как поглощение происходит именно с краев известного мира, но тьма подступает повсеместно, потому что, как мы знаем из первой истории о вызове тени, безымянные способны поглощать человека вместе с его плотью. И знаменателен тот факт, что у великих мастеров были «съедены» руки.

Мне нравится, что мир Земноморья открывает иной взгляд на волшебство и истину и как Урсула ле Гуин психологически преображает героев от наивных юнцов, для которых существует только традиция, ученик и ритуал, до тех, кто готов бороться за истину во взаимодействии с осязаемой тьмой. Маленькая жрица в гробницах Атуана ведь даже не верила в то, что безымянные властвуют ее храмом и лабиринтом, потому что сама оставалась чистой и невинной, а окружающие привыкли к осознанию собственной силы и власти самопровозглашенных королей-богов. И теперь повсеместно, чтобы поглотить каждого человека силой смерти через обещание бессмертия, некий новый король обоих миров наносит первый удар по волшебникам — тем, кто скромно несёт своим ремеслом в мир его изящную целостность.

«На последнем берегу» — очень мрачный роман, можно сказать депрессивный. Поиски зла и тянут, и пугают — это непрекращающаяся борьба за то, чтобы сохранить и себя, и весь мир. Приключение волшебника не вызвано жаждой приключений и любопытства или зовом долга — оно рождено самим порядком вещей и затрагивает осознание личного бытия, бытия мира и бытия волшебства как таковых. Несмотря на то что Урсула ле Гуин вкладывает в уста волшебника поучительные речи, философия этих слов куда примитивней, чем понимание сил жизни мира Земноморья. Может быть именно поэтому истину можно выразить только на языке истинной речи, на которой говорил создатель. Все приключение — это панорама бедствия и атмосфера безнадежности, потому что и силы волшебника небезграничны. Единственное, что толкает и читателя, и героев продолжать свой путь — надежда. И Урсула ле Гуин мастерски учит хранить ее до самого конца.

Сборник комиксов по мультсериалу Steven Universe напоминает собрание фанарта по вселенной. Кроме сюжетного контента здесь есть странички-постеры и странички-игры. Истории написаны и нарисованы различными авторами в их собственном стиле. И они не привносит ничего нового в мир Steven Universe. Для тех, кто в танке, комикс читать не советую, потому что это как раз дополнительные приключения. Чтобы объяснить основные моменты того, как устроена вселенная мира Стивена Юниверса (да-да, эт его фамилия, а не то, чем показалось переводчикам) и самоцветов, авторам сериала пришлось пожертвовать половиной первого сезона, предлагающего вялую тягомотину из ограниченной инфы, чтобы не вываливать все и сразу на целевую аудиторию. Поэтому в комиксах второстепенные персонажи выглядят третьеплановыми, а их типичное поведение не прослеживаетс и никак не объяснимо в контексте описываемых зарисовок. Радует разве что Джоселин Фелтон, уловившая нужное настроение оригинального мультфильма.

Из комиксов основных авторов, указанных в выходных данных, мне понравился только «Такси» и некоторые из тех, что вошли во второй том. Причём именно истории основной линейки воспринимаются тяжелее всего за счёт сложной композиции рамок и не вмещающегося в их границы экшна. В отличие от типичного пафоса боев комиксовых супергероев здесь динамичные сцены больше похожи на неразбериху, пути которой нужно внимательно отслеживать по линиям отскоков и вспышек. Видимо, этому фанаты Стивена и самоцветов должны были посвящать целый месяц до выхода нового номера. Проблема ещё и в том, что очень сильно смещает на себя акцент текст, для которого выбран очень жирненький такой пузырящийся шрифт. Хотя при этом чувствуется, что и в задумке, и в ее воплощении присутствуют стройная идея и отработанный стиль, а с каждой новой историей твоё восприятие уже не так шокировано наслоениями изображений и пузырей. Разве что концовки основной линейк так себе. И я бы не порекомендовала целевой аудитории и любопытствующим с шаткой психикой знакомится с самобытным творчеством Джереми Сорезе — там все стилистически неплохо, но вот прям ай-ай-ай как по содержанию (если что, я предупреждала).

Стоит отметить отдельно монохромный стиль и самые забавные истории от Джоселин Фентон (и автор, и иллюстратор своих комиксов) и потрясающие импрессионистские рисунки Грейс Крафт (комиксы, вошедшие во второй том).

Антологии, собранные из произведений разных авторов в одном жанре, но различных фэнтезийных вселенных, читать тем сложнее, чем более необычны эти миры и способы существования в них. Благо, что существует некий канон, который задает структуру типичного квеста для героя. Именно такие сюжеты и составляют данный сборник.

Поначалу я задалась вопросом, для чего нужно было выпускать такую книгу, ведь большинство рассказов — всего лишь зарисовки более сложного повествования, часть полноценного приключения, а то и вообще пара экшн-сцен из квеста, начало и конец которого, вероятно, так и не осели в каком-нибудь произведении? Ни для чего, кроме как привлечения внимания к задействованным в написании антологии авторам, эта тактика не годится. И хорошо, что некоторые из писателей поступили куда честнее своих коллег, которые взяли героя своего популярного цикла, чтобы поведать еще одну историю о нем, — те выдумали отдельные истории отдельных персонажей. Я так поняла, что Гарт Никс вообще разработал специальную пару для случаев, когда ему предложат поместить один из своих рассказов в очередную антологию. «Лучшим» и «избранным» собрание явно не назовешь. Ну как можно назвать лучшим вырванный из контекста вселенной фрагмент? Это что, лучший из эпизодов всего цикла романов? Вряд ли.

Также я сомневаюсь, что можно стать таким любителем фэнтези, который был бы готов читать о любых приключениях каких угодно героев, лишь бы те происходили с участием волшебства или геройским пафосом. На то, что это некая ознакомительная панорама, намекает и вводная статья о жанре меча и магии. А на мой взгляд как раз жанрово здесь присутствует и сказка («Два льва, ведьма и Мантия Войны»), и солипсический психоз (так я называю написанный от первого лица дневник с отклонениями в бредовость, которая авторам кажется творческим талантом, но ничем, кроме как психозом, не является, например «Полная рабочая неделя»), и наполненная символизмом притча («Кровавый спорт»), и гомосексуалистический хоррор («Дочь морского тролля»), и тупо анекдот («Тёмные времена на Полуночном рынке»). Знаменитый графическими историями Fables Билл Уилингхем продемонстрировал, как выглядит зарисовка для сборника рассказов («Дерзкие воры»). Думаю, что мечом и магией жанр можно было назвать только в случаях, где у героев есть полноценное приключение или ряд заданий, а не отрывки, после которых остаются вопросы о том, где же сыграли или еще сыграют расставленные тут и там подробности. Большинству произведений антологии очень не хватает цельности и самостоятельности несмотря на отдельность описываемого квеста как такового.

На мой взгляд эта книга не годится ни для первого знакомства, ни для расширения кругозора, и виде рекламной брошюры со справками об авторах, их знаковых героях и вселенных все это было бы прочесть куда увлекательнее, если бы не за подобные разборы и статьи не отвечали тематические журналы. Интересней такие сборники, когда у тебя есть ожидания от знакомых авторов, и ты способен вычленить в них новое или насладиться знакомым стилем. А так — слишком рассеянно, хоть и можно выделить то, что окажется по душе.

Есть такой цветок — бувардия (bouvardia). Все, что о нем должен знать читающий человек, — это то, что в европейских языках сочетание ou в большинстве случаев является фонемой /у/, а не /о/: касается это, например, английского, французского и греческого... Греческий, говорят, на армянский похож, а одним из знаменитых армян стал Рубен Мамулян — американский режиссёр театра и кино. По английски его фамилия писалась как Mamoulian. Весь этот вводный лингвистический бред с сомнительными логическими связками я размещаю здесь затем, что то же самое сочетание латинских согласных встречается на всем протяжении книги. Но переводчик превратил их в «Мамолиан», и мне показалось, что что-то тут не сходится. Мамулян — главный монстр всей книги, которого сравнивают с самим дьяволом, повелителем мух, вместилищем ничто и распадающимся на легион частей, способных зажить своим собственным существованием...

Быть Мамуляном куда логичней, ведь по истории «Проклятой игры», он был русским (!) солдатом во времена европейских империй, а в своём настоящем пел русские колыбельные. Если покопаться в лингвистическом материале, корень его фамилии вообще южно-славянский, как корни высокой лексики современного русского языка, вышедшие из того славянского, который обрёл сакральность в церкви, а изначально был южнорусским переводом греческого... Эти докапывания до имени мне захотелось вести параллельно с персонажами, которым также хотелось разгадать сущность злодея. И получилось куда увлекательней, чем у Баркера, который выдумал для него историю начала девятнадцатого века и историю современности, лишив ключевых точек судьбы на протяжении почти что двухста лет. В первой точке — война германцев, славян и (наверно) англо-саксов в девятнадцатом веке. Во второй точке — в двадцатом (вторая мировая). В последней точке у нас противостояние «армянского русского» Мамуляна, «британо-американского» Уайтхеда и типичного героя какого-нибудь нуара или российского шансона Марти Штрауса с явно германской фамилией.

Первая же глава рассказывает о Мамуляне как о человеке, который ни разу не проигрывал в карты. Так он приманивал к себе жертв, которые по странным причинам начинали служить ему, но в виде оживших трупов. Название книги и легенда о Мамуляне как будто бы дают ответ, что все жертвы были проигравшимися должниками. Ничего подобного: Клайв Баркер мыслит куда более абстрактными категориями. Азарт — всего лишь приманка, как и миф о мастерстве и выигрыше. Азарт — это то, что определяет слабость человека перед куда более могущественной силой. Карты Мамуляна то с эротическими картинками, то вручную нарисованная антикварная роскошь... Мамулян приходит в казино и никогда не играет. Нет, не в карточной игре скрыто управление судьбой.

Многие персонажи книги названы символическими именами. Так, Мамулян — последний европеец. Что-то связанное с его амбициозностью в поисках власти и кризисом империй как таковых строит его разочарованный со временем образ воина, совладельца олигархической империи, а в конце концов — всего лишь потерпевшего крах в любви человека с чистыми пальчиками. Он убийца, который побеждает чужими руками, его война — бой по воле судьбы не казнённого дезертира, решившего спрятаться среди трупов. Его «возлюбленный» Уайтхед — пилигрим и вор, лис и папа. Уайтхед получает секрет удачи, чтобы жить в своё удовольствие за чужой счёт, но, как ни банально, тоже ценой настоящей любви, подменяя истинную привязанность властной — предложением денег и подсиживанием на иглу с доступом к героину, если его дочь останется вместе с ним. Была тут и парочка американцев: молодых людей, вдохновленных религиозными речами типичного евангелического харизматика и наплевавшими на пуританство после первой же слабости.

На таких абстрактных вещах и строится мир книги. Поэтому игра не буквальна — это всего лишь вера в судьбу, удачу... И любовь в такой ложной вере — это прощение выигрыша тому, кому ты захотел дать сыграть из тяги к киданию жребия. Человек, который принял выигрыш за удачу, в его глазах становится избранником. Один играет роль судьбы, а другой — роль восприемника господи удачи. Так Мамулян получает силу бессмертия и воскрешения от монаха, частично осознавшего цену смерти, а Уайтхед и его дочь перенимают дар внушения. Все это ради обретения власти, богатства, удовольствий, когда на самом деле им нужно было совсем другое. Но для того, чтобы это сознать, требуется иная вера...

Разбор структуры фантазийный составляющей ужасов Баркера и держит интерес при чтении. По событиям и диалогам «Проклятая игра» достаточно посредственна и представляет из себя просто ряд эпизодов различной степени отвратительности. В основном это расчлененка, постепенное гниение, результат процессов человеческой выделительной системы, самопожирание...

Кстати, последнее — очень важная метафора для образа отчаявшихся в любви героев, извращение приводит к саморазрушению, в том числе самоедству, как наглядному выражением внутреннего мира. А там — пустота. Поэтому невозможно насытится. И странно, что явно фантазийные ужасы вплотную рисуют реальность: Баркер в своём абстрактном пласте романа демонстрирует достоверный психологизм. В этом, к сожалению, почти что единственный плюс романа.

Кто ж подозревал, что то, что считается детской книгой, во взрослом прочтении оказывается глубоко шовинистски-ксенофобским произведением? Хрестоматийно известная история о мальчике, воспитанном волками, — это только часть «Книг джунглей», но без соседних рассказов о животных и людях британской Индии она потеряла бы значительную часть смыслов. Поначалу кажется, что частое упоминание и изучение мальчиком Маугли Закона джунглей, — это нечто вроде указания, что следует жить по закону, что закон справедлив, а Закон джунглей — один из образцовых законов. История, где центральными героями является команда Маугли и Co, в которую входит часть волчьей стаи, пантера Багира, медведь Балу, питон Каа, слон Хати и их противник — тигр Шер-Хан, рассказывает о том, как тигр, человек и слон перелопачивают пресловутый закон так, как им кажется более справедливым. На это у них есть несколько увлекательных мифов, откуда у них берется такое право. Мифов в джунглях вообще великое множество, животные не любят трепать языком, чтобы рассказать все, потому огласке предается только самый нужный. И, в принципе, Законом джунглей называется гармония причинно-следственных связей во избежание экологических проблем, завязанных на численности популяций биоценоза джунглей. Сформулировано же это прямое заявление очень мастерски. Сказкам, рассказанным Киплином через животных, хочется верить, настолько они аутентичны. Описанные мифы и порядки людей и животных погружают не только в традиционные верования Индии, но и в контекст непрерывных противостояний индийских земель между собой, а также с британцами и миром природы.

Вторая часть рассказов раскрывает особенности жизни людей и животных «в цивилизации». Однако, если взять в расчет истории об индийцах, то они вовсе не показаны хозяевами своих земель — их деревни запросто сносят слоны и буйволы, причем и те, которые ранее были одомашнены. Слоны уходят тусить на ночной оупенэйр вне ведома хозяев, а буйволы гуляют по джунглям с подружками в период «весенних песен». Абсолютно все не так, если животные описываются в контексте отношений с британцами. Например, Рики-Тики-Тави воюет со змеями, защищая человеческую семью приютивших его белых людей. Целый рассказ посвящен тому, как различные вьючные и ездовые животные перенимают особенности порядков воюющих британцев и иерархическое подданичество Её Величеству Виктории. Мне эти рассказы показались крайне неестественными, но, сдается мне, Киплинг не просто добавил подобный контекст: закон колонизаторов (монархической иерархии) козырит перед законом джунглей (длительно сформированной традицией), который, в свою очередь, бьет индийские законы (действие по личной человеческой воле). Даже самый крутой брамин, который только под старость лет ушел «в монахи», всю свою жизнь посвятил законопослушной карьере британского чиновника, причем довольно успешной, а закончил ее святым тех земель, где исполнял свой долг. Индийская же элита — это короли, которые ведут войны ради накопления сокровищ, несущих смерть, даже когда никому уже не принадлежат, или во имя мести.

И тут встает вопрос, а почему ж британские колонизаторы вдруг так хороши? Не ради ли экономических выгод ведут они экспансивную политику? Возможно, ответ на этот вопрос дает противоположное направление англо-санксонских странствий — Северная Америка. По одному рассказу в каждой Книге джунглей почему-то посвящается коренным народам крайнего американского севера (со стороны Тихого и Атлантического океана) и обитающим там животным. Вроде как не ясно, при чем тут джунгли, но насколько вообще очевидно, что именно белый котик решит устроить вылазку в неизведанные места в поисках места мира для всех животных, где даже нашли себе приют оставшиеся в живых стеллеровы коровы? Мне это представляется нехилым оправданием для построения империй своего времени: можно жить по Закону джунглей либо, если хочешь достигнуть успеха на любом поприще, — по закону белого человека. Соль Закона джунглей заключается только в том, кому и почему выпадает шанс на удачную охоту в договорах между собой. В рассказе про белого котика — тем, кто последует за ним, а в «Квикверне» — за убежавшими ездовыми собаками и призраком многоногой безволосой собаки Квикверном, который и свел их с ума. Эту-то последнюю историю мы получаем как раз благодаря тому, что колонизаторы соединили народы между собой и она через цепочку людей попадет в руки автора, находящегося на Цейлоне. Империя просто стирает границы джунглей. И нецивилизованные законы.

Книга прекрасна своей мифологической составляющей, но вот оценить исторический и националистический контекст смогут только отдельные читатели. На мой взгляд, эта книга не совсем для детей — скорее для подростков, немного знакомых с историей империй и культурными особенностями народов земли. В целом обе Книги джунглей достаточно бессмысленное, но приятное по стилю и описываемому колориту, чтиво. Педагогически это неплохое руководство для будущих законопослушных жителей империй, федераций и союзов при должной подаче. В противном случае — опасный сборник сказок с размытой моралью.

О естественности сверхъестественного гражданства ребенка

Читая о мертвых, начинаешь задумываться над тем, что усопшие могли бы донести до живых, будучи способными продолжать иметь волю на земле. Привидения — это что-то вроде воспоминаний, иногда ужасных, тянущих за собой проклятия совершенной несправедливости, иногда дар возможности принести добро в жизнь связанных с ними людей. Когда-то мертвецы были именно такими и принадлежали кладбищам при приходах, пока народная мифология не обогатила их образами вампиров, гулей, древних богов и различного вида нежитью — от тупых зомби и оживших мертвецов до личей, черпающих в смерти магические силы. Но изначально мертвые все-таки были частью Церкви, частью семьи и «История с кладбищем» как будто возвращает это восприятие действительности, куда более человечески естественное, чем воспитание природного человека-лягушонка волчьей стаей в джунглях.

Мне кажется, каждому человеку в зависимости от воспитания можно дать свое биологическое название. Биосоциальные материалисты будут хомо сапиенс, рядовые реалисты мира собственных фантазий в контексте своего государства — хомо анимус, а люди Церкви — хомо спиритус. Нил Гейман просто вводит понятие гражданина кладбища — особого гражданства для ребенка, становящегося единым с этим местом обитания и получающего силы ходить сквозь препятствия, становиться невидимкой, проникать в чужие сны, а также видеть мертвых и общаться с ними, не говоря уже о связи с природой этого во многом искусственного сакрального места. История могил сплетается с глобальной историей страны и, в общем-то, из гражданина кладбища главный герой, которого приютили в младенчестве родители-призраки, становится обыкновенным гражданином Великобритании и теряет некоторые из своих даров. И кажется, как будто это детское гражданство напрямую связано с детским миром, что каждый ребенок — это гражданин какой-то своей волшебной страны, либо утопического государства, либо вселенских сил природы, пока не повзрослел и не стал вынужденным игроком в государственные правила жизни. Сверхъестественное для взрослого — всего лишь миф, и именно мифами наполняют детство своих детей новоиспеченные взрослые, создающие гражданство своей семьи через совместное чтение и общение.

Но все не так, когда мифы имеют основания истины. Поначалу мне показалось странным, что предисловие говорило о том, что тема книги — обретение семьи. Звучит достаточно банально для современных детских и подростковых фентезийных историй о сиротах. Но именно этот акцент стал основополагающим для восприятия этой увлекательно написанной книги. Это указание добавляет книге хоть какой-то смысл. Дело в том, что она привлекает не столько неординарностью ситуаций, сколько отлично разработанными характерами персонажей, знакомыми мифологическими фигурами и сюжетными поворотами. Буквально сразу же становится ясно, что Джей Фрост — тот самый убийца Джек, потому что хрестоматиен персонаж Джека Фроста. История о могиле ведьмы сопровождается образом притягательного яблока. Легко распознать лавкрафтианские мотивы, когда читаешь фразы и названия со сложнопроизносимыми сочетаниями фрикативных согласных и упоминание существ, более древних, чем языческие боги. Не так очевидно, что Сайлес — вампир, хотя можно дойти до этого через описание явных гипнотических способностей, малоэмоциональности и общей мрачности фигуры, а его соратница мисс Лупеску оказывается образом-обманкой, от которого ожидаешь вампиризма, отталкиваясь от румынского происхождения и еды красных оттенков. Но это все видно только для взрослых эрудированных читателей, как и тот факт, что «История с кладбищем» — это вариация «Книги джунглей» Киплинга. А написана она в виде небольших рассказов с колоритными персонажами и отдельными приключениями целенаправленно на совсем юную аудиторию. То есть в какой-то момент ее стоит перечитать, чтобы насладиться всей палитрой смыслов, но...

...но перечитывать, если честно, не хочется. Эта книга — на один раз, как новогодний выпуск какого-нибудь шоу, потому что в следующем году всегда ждешь чего-то нового. Для того, чтобы перечитывать фентези подобного уровня, нужно жить в совершенно другой культуре детства и юношества — той, где готика не превратилась в плоские морализаторские сказки, хоррор не прекратил тесную дружбу с фэнтези, а фантастика не стала синонимом логичной материалистичной вселенной будущего. Всеобщая любовь нескольких новых поколений к поттериане пока не изменила ситуации эдакой вкусовой разделенности. Пока что полноценное восприятие фэнтези одним целым с готикой, и современным хоррором (про космооперы можно даже не начинать заикаться) — либо фрагментированная часть детства, либо отдельных гик-субкультур.

Вульва за мошонкой — зато хороший мальчик

В шестом классе нам на уроке истории как-то раз задали написать сочинение о попадании в прошлое с целью изучения биографии любого русского царя из рода рюриковичей. Помнится, я выдумала сюжет о том, как надоумила Ольгу к принятию христианства, использовав те же доводы в его пользу, что и наша училка. Естественно, что они никуда не годятся, как и все, что выдаётся училками. Сочинение получило четвёрку. И было обидно, что даже не особо успевающие ученики получили пятерки тупо за то, что составили диалог по шаблону: «Расскажи-ка о себе, царь» — далее шёл аккуратно списанный текст из учебника. Такое ощущение, что одним из учеников той же исторички был и Джеймс Риз, который для первой книги полностью списал дневник ведьмы-гермафродита XIX века, немножко использовав конспекты учебника по истории французской революции, а для второй решил скомпилировать параграфы того же учебника на темы колониальных войн в Америке и приключенческие романы Майна Рида и Фенимора Купера, решив отойти от готических элементов, когда уже и так слишком много страниц посвятил началу писательской карьеры Эдгара Аллана По. Получил он, естественно, пятерку, потому что все тупо сдул и сделал вывод, что молодец.

Все повествование книги сводится к описаниям исторических событий, биографий и дизайна персонажей. Такое ощущение, что героев он вклинивал в контекст насильно, потому что бэкграунд для него куда важнее, чем действие. Поэтому каждый эпизод читается как экспозиция, никаких кульминаций и развязок нет. Перипетии здесь тоже редкость. Единственная существующая проблема — это желание рассказчицы совокупиться с симпатичной негритянкой, которая сама себя освобождает, сбегает и которую рассказчица после обстоятельных глав о попытках совместной жизни во Флориде, где занимается изучением приворотных средств и удачным их использованием на своей «возлюбленной», отпускает ее с миром. Хотя, по логике, освобождением, побегом и скрытием бывшей рабыни должна была заняться Геркулина (Генри). Собственно, проблема секса тут тоже решена по большей части вуайеризмом.

Стоит заметить, что автор несколько расслабился и, видимо, решил, что рассказчица может быть практически весь текст мужчиной. Более того — иметь член и мошонку помимо полноценной вульвы. Но как бы вот член с яйцами — обязательно. При этом секс в отношении женщины он описывает как насилие над собой, как бы он этого ни хотел, а вот страсть к мужчинам у него проявляется как раз к тем, которые занимают положение слуг и учеников. Кажется, тут скрыты какие-то личные проблемы автора — первая книга давала совсем другой образ героини, который имел хотя бы физиологическую логику, благо, что многие сексуальные подробности были опущены. Но мне представляется странным, что человек, явно не обладающий фантазией и переписывающий источники параллельно со своей книжной альтер-эго, почему-то не уточнил, как проявляется человеческий гермафродитизм.

Зато другие персонажи обрели кое-какие черты. Если бы автор умел раскрывать характеры (чего в книге как раз и нет), то здесь есть неплохие зарисовки изуродованной огнём гадательницы по курам и куриным костям, напоминающей летучую мышь своими ошмётками кожи; привидения актрисы с завитыми в плоть ногтями, длиннорукой ведьмы-садистки, зависающей на своей косе; испещрённой мелкими клеймами антибелоснежки, разгоняющей своим пением злых зверей, — все они остались на уровне описания для рисунка комиксов, даже без всякого композиционного решения их раскрытия в сюжете.

Читать вторую книгу стало проще, чем предыдущую книгу. Главки стали меньше, смена локаций динамичней. Смысла, однако, всему этому не прибавилось. Книга — один сплошной коммуникационный провал: содержание абстрактно и мертво, хоть и встречает то там, то здесь неплохие ходы и описания. Но вот мировоззрение рассказчика умудряется совмещать в себе веру как в Бога и христианское морализаторство, так и в жизненность порносюжетов и магических методов воздействия... Какая-то не очень симпатичная мозаика несовместимых вещей.

Прекрасный роман для ознакомления с настоящей готикой, а не ее романтической интерпретацией. Однако книгу предваряет обширное предисловие, где, как это и принято в российском литературоведении, больше сказано об авторе и его творчестве, чем идейном контексте эпохи, который, по академической традиции, до сих пор теряется в явлениях предромантизма, а на средневековое творчество уже не тянет. Лично мне роман был интересен именно тем, что, по западной традиции, он считается не только одним из образцов готической литературы, но начинает эволюцию литературы ужасов — той, которая знаменует отход от религиозного мировоззрения не в сторону научно-прикладной мысли человека, а извращает суеверия, рожденные христианской культурой средневековья. К современности мир фольклорного вымысла уже давно подружился с демонами научных гениев, которые назвали мифологическое сознание синкретическим началом человеческого искусства, и теперь именно миф царствует во всех сферах нашей жизни, обессмысливая даже самые продуманные произведения. Но «Монах» — та книга, которая все еще говорит о тех ужасах, которые не так далеко отошли от истины и вполне реального мира, а не его параллельной фентезийной интерпретации.

Как ни странно, сам монах, которого зовут Амбросио, что переводится как «бессмертный», не такая уж центральная фигура сюжета, который строится вокруг любовных интриг, напоминающих пьесы Золотого века Испании, тем более, что события действительно происходят в Испании, и тут даже будут инквизиторские пытки. Зато именно история героя заголовка придает смысл происходящему, потому что все остальные персонажи к концу их сюжетных линий просто собираются вместе и обсуждают, как бы так придумать, чтобы все закончилось хэппи-эндом и чтобы даже сомнительный персонаж, зато очень красивый, вдруг обрел счастье, а самые плохие были наказаны или забылись вместе со счастливцами.

Забавно, что большинство персонажей в этом романе, так напоминающем пьесу, также играют какую-то неестественную для них роль. Друг Амбросио оказывается переодетой женщиной. Маркиз де лас Систернас путешествует по Европе инкогнито, чтобы к нему не относились, как к человеку высокого положения. Чтобы сбежать из дома, девушка облачается кровавым привидением замка, которого многие его жители привыкли бояться просто из суеверия. А для того, чтобы проникнуть в монастырь, слуга маркиза разыгрывает полноценную комедию с использованием религиозных предрассудков, нарядившись нищим. Все эти ролевые игры действительно служат на пользу комедии и ироничности ситуаций. Например, герой-любовник забирает с собой настоящее кровавое привидение, а девушка, так и не дождавшись возлюбленного, возвращается домой, перепугав всех еще разок, — раньше-то привидение только выходило по коридору наружу. А вот лицедейство новообретенной подруги и наперсницы аббата Амбросио и ночное костюмированное шествие монахинь в образах известных святых становятся началом трагедий, поводом к которым и послужило лицемерие, не подразумевающее разоблачения.

Роман очень четко выстроен, практически как пьеса. Вообще, многие сцены как раз сценами и прочитываются, потому что в кромешной темноте видится куда больше, чем должно, а персонажи с самого начала действия дают о себе знать очень характерными и не очень естественными репликами. У меня сложилось такое впечатление, что слуга Теодор и вовсе — камео автора, которому возданы всяческие похвалы, в том числе за его литературное творчество, хотя он там явно не тот человек, на котором нужно было так заострять внимание. Изначально параллельные сюжеты историй нескольких пар приходят в одну точку. История же монаха — история не любви и сближения, а эгоизма, как выбор греха и отхода от Церкви и Бога. От отшельнического аскетизма он переходит в мир скрытых преступлений, пока не оказывается в пустыне перед бездной. Если исключить все сверхъестественное из романа, то получим вполне тривиальную историю, как невозможность раскаяния приводит эгоистичного человека из состояния гордеца к состоянию насильника, убийцы, а в конце приводит и к самоубийству.

И, действительно, все сверхъестественное автором собрано с показаний очевидцев, хотя еще и не полностью оформленных прямой речью. Вера ненадежному рассказчику, вера в фольклорные сказания вместе с впечатлительностью, вызванной удачно сочиненными стихами о рыцарской любви, водяном царе и вернувшихся с того света мертвецах практически не находит сопротивления веры Церкви, которая потонула в суеверии. Меня очень порадовала выдуманная история о приросшей руке вора к статуе святой Клары, несколько напомнившей историю отсечения кисти Иоанна Дамаскина, которая по молитвам приросла обратно и отрублена была, конечно же, по иным причинам. Преследуя совсем иные цели, хрестоматийные истории жизни святых превращаются в стенах монастыря в чудные истории о грешниках. В дальнейшем готическая новелла и перерождающийся в жанре ужасов готический роман так и потеряет все то, что первым сюжетам ужасов придавало весомость драмы, окончательно извратив чудесное в магическое и последовав на поводу у впечатлительности.

Настоящая белая магия в гермафродическом синтезе с виккой

Книга Теней — это центральный артефакт каждой ведьмы. Нынешние виккане ведут свои Книги Теней, и именно от этой субкультуры и ведёт своё начало бытовое женское фэнтези. Ведь что такое Книга Теней? Это знакомая школьная записная книжка со всякой «драгоценной» ерундой. Дружеские альбомы, анкеты, сонники и просто личные дневники — вот типичные Книги Теней разных времён и субкультур. Книга за авторством Джеймса Риза не является исключением. Сюжетно это дневник ведьмы, которая, помимо описания некоторых жизненных событий, подразумевает переписывание рецептов и заклинаний из чужих Книг Теней. Более того, каждая ведьма устраивает шабаш из тринадцати ведьм, чтобы каждая рассказала «случайный рецепт», который тут же дополнит личную книженцию. Как же это по-детски, по-школьному, по-девчачьему.

Несмотря на то что автор явно продумывал образ главной героини и сюжет, а те самые песловутые секретные ведьминские знания, судя по всему, черпал из реальных исторических источников, касающихся ведьм, а также связанных с ними суеверий, интересно читать только первую часть. Причём не за реалистичность суеверий в среде женского монастыря, где с детства воспитывается рассказчица, не за откровенные сцены и решение сделать ведьму гермафродитом, а потому, что там все ещё сохраняется интрига, что, вероятно, девочка только принята за ведьму из-за физиологических странностей и встревания в сомнительную историю с монастырской воспитанницей из мирян, которые учились здесь благочестию для дальнейшей далеко не благочестивой жизни. Казалось, что мистика на этом пограничье между суеверием и домыслом сохранится до конца, а героине потребуется лишь играть роль в контексте обвинения в одержимости дьяволом. Но нет: дальше нам чётко и ясно дают понять, что перед нами реальная ведьма, которая вскоре попадёт в среду своих.

Ещё одним интересным фактом о книге является то, что в ней очень неплохо раскрывается философия белой магии — от сведения молитв к заклинаниям, а священных таинств к ритуалам до превращения священства в носителей зла. Причём как живых, так и того, который был обречён стать духом. Все это — с проработкой суеверий, связанных с церковью. Интересно, что дух этот очень метафорично, до библейского, назван духом познания и на деле является похотливым инкубом. Именно он на пару со своим суккубом будет действительным героем повествования с длинной и подробной историей, проблемой, трагедией чувств, настоящим центральным персонажем. А ведьма окажется лишь орудием для того, чтобы привидение наконец обрело покой, ведь вот какая засада — именно из-за непроведения священством надлежащего похоронного ритуала (ведь девушка была самоубийцей) возникла проблема длительного пребывания духов в бренном мире смертных.

С самой же героиней не происходит практически ничего. Эта одержимая поиском знания девушка с признаками гермафродитизма просто записывает в Книгу Теней чужие истории, чужие рецепты и списки книг, которые прочла или ещё собирается прочесть. Все эти записи могут даже показаться полезными, потому что показывают объективную реальность, если исключить из неё то, что придумано самим автором. А выдумал он только пару-тройку персонажей и ситуацию с духами и их спасением. Остальное — пересказы нарольного творчества и архивных сведений, например, о французской революции. Забавно, что если принять это произведение с позиции постмодернизма, его можно ещё разок законспектировать, вычленив знание для собственной Книги Теней, а можно написать на основе этого куда более увлекательную историю. В этой же очень бесталанно подана в принципе нпложая задумка. Не помешала бы работа над акцентами, а то явно побочные персонажи, появляющиеся всего на один эпизод, оказываются колоритнее тех, которые останутся с читателем практически с начала до конца.

Представленная Книга Теней — достаточно скучное чтиво, элементы которого имели куда более высокий потенциал, не раскрытый автором в полной мере. Это касается, кстати, и эротических сцен. Любовная история гермафродита — самое натянутое из того, что происходило. А из всего вышесказанного мне тяжело сделать вывод, кому может показаться интересным эта книга. Неужели это настолько Книга Теней, что пишется автором для самого же автора и его друзей неопределенного пола для вычленения магических элементов? В таком виде все остальное, а его куда больше, чем некого фактографического материала, оказывается бесполезной графоманией.

Треугольный антисюрреализм

В моем мире сёрфинг по Википедии выглядит как взятие случайной книги с полки библиотеки или с ресурсов щедрой пиратской братии таким образом, чтобы она оказалась не просто современной, но еще художественной, написанной журналистом или специалистом, который начитался материала на интересующую его тему и завязал его на банальном сюжете так, что это похоже на экскурс в прошлое или какую-то область человеческой мысли, который, по большей части, не даст тебе ничего, кроме поверхностных представлений занудного энциклопедиста, которому кажется, что вишенкой на этом пресном торте станут несколько изящных цитат. Читать триста страниц куда интереснее, чем то вранье, которое насобирало «коллективное образованное», указав для фактчекинга три источника, которые ссылаются друг на друга и все являются родственниками-близнецами, случайно нашедшими друг друга на виртуальных просторах где-то в этой теме. Именно такой книгой является «Утонченный мертвец». Она про сюрреалистов, но в ней нет ничего про сюрреализм, кроме распределенного по тексту списка знакомых и не очень имен, названий произведений и цитат. Это единственные ценные вещи, которые даст любая энциклопедия.

Название книги объясняется одним из героев: это игра, в которой несколько игроков рисуют человечка, загибая нарисованное, чтобы его не видел следующий рисующий. При развороте получается непредсказуемый результат. По идее именно так должна была задумываться не только данная книга, но и книга одного из описываемых в ней писателей, который для пущей сюрреальности затеи задумает приглашать к себе позирующих для его романа людей, а сюжеты будет определять по раскладам гадательных карт.. Фигурой рисующегося человечка становится предмет любви — девушка, изначально оказавшаяся машинисткой в меховой фирме, а потом весьма любопытной особой, играющей в любительском театре Марию Антуанетту, интересующейся модой, литературой и самостоятельно конструирующей себе платья для костюмированных выступлений. Она ищет свое отражение в этом мире, наблюдая за образами литературы и кино, и в музее восковых скульптур ее интересует только комната с зеркальными стенами, а к концу книги она встретится у «Королевства кривых зеркал». Она вписывается таким образом в воображение тех, кто создает эти образы-отражения, иконы абсурда и становится камнем преткновения не только для рассказчика, но и для некоторых его друзей по кружку британских сюрреалистов. Появившись из тьмы ощущений героя, который шел по городу в повязке для сна, она начинает завоевывать не только его воображение. Единственным проигрышем образа Кэролайн было явно германское имя (обозначающее «свободный человек» и перекликающееся с идеями сюрреалистов о приобретении свободы через перешагивание за рамки восприятия мира, а позже — послевоенного освобождения народов от влияния нацизма), а хотелось бы русское, ну так, потому что у Дали и Пикассо были русские жены, Бретон влюбился в сумасшедшую девушку Надю в психиатрическом отделении, а Россия сторонниками власти большевиков считалась страной будущего. Это если иди по возрастающей градации безумия.

»...женщина осуществляется в мире, когда желание оплодотворяет случайность».

Вообще, интересным моментом книги является только один факт — обратный сюрреализм. Сейчас объясню. Дело в том, что рассказчик, написавший данную книгу, сделал это для того, чтобы найти пропавшую возлюбленную. При этом ничего сюрреального в этой книге нет абсолютно — все написано предельно четко, ясно, без какого-либо бреда, кроме похотливых желаний и любовных стремлений. Все, что можно причислить к методам сюрреалистов, озвучивается в диалогах и никак не влияет на мыслевыражение рассказчика. Что плохо, так это очевидность того, что книгу написал современный автор, дистанцированный не только от описываемой эпохи, но и от того общества, которое он взялся описывать. Однако подразумевается, что рассказчик и есть автор, а прикол его бессознательного состоит в том, что ему снятся сны типичного мелкого буржуа, простого обывателя своего времени, который каждый день ждет автобуса и ходит на рутинную работу, чтобы получить средства на использование благ цивилизации. Все, что у него вписывалось в контекст сюрреализма, наоборот происходит в сознательном состоянии, и он сам это отмечает для себя. Он совершенно сознательно разрабатывал сюжеты картин, представляет фантастические сочетания, а во время войны буквально видит сюрреализм наяву — перед ним стояли живые картины лестниц, уходящих в небо, расплавленных после бомбежек восковых скульптур, водопады из раскрошенных кирпичей, мечущаяся в огне лошадь на горящем мясном рынке. Критическое осмысление бредового по объяснениям Дали, для персонажа книги становилось полным возвратом к обыденному, а в тот момент, когда рассказчика признает вменяемым психологическая экспертиза, можно предположить, что именно тогда он и сходит с ума — переносит свое Я в область своего абсолютно нормального бессознательного. Новые смыслы? Какие новые смыслы? Для него магазинная полка со шляпами — уже сюрреалистичный образ, потому что в нем предметы обихода вырваны из бытового контекста. Зато ему не нужны были его отражения, потому что вариант Рене Магритта с отражением спины, а не лица, выглядит куда целесообразнее, в обоих случаях отражение не является его личностью или хотя бы лицом.

«Разумеется, в жизни, которую я представил для нас двоих, тоже будет немало скучного, поскольку мне волей-неволей придется обсуждать на работе международные цены на меховую продукцию, а дома — узоры для шторок. Но это будет красивая скука. Скука, в которой, собственно, и заключается вся прелесть этого странного и удивительно неестественного образа жизни. Да, это будет красиво. Скука как способ овладеть тайной секса и счастья, слившихся воедино. В чем смыл буржуазного образа жизни? Смысл в том, чтобы поставить счастье и секс в центре существования и создать предпосылки для их скорейшего достижения.

Трагедией банального любовного треугольника «Утонченного мертвеца» становится выбор девушкой того человека, который в реальности жил манипуляциями с помощью иллюзий, а не сомнительными методами сюрреализма, а в своем воображении превращал женщину в чудо, а не рисовал там идеалы обыденной семейной жизни. Как будто всего-то и надо женщине, что ощущение веры в чудо, где чудо — она сама, а мужчина — волшебник, который знает секреты чудес, но сам слаб перед властью чудесного. Отражение себя она могла найти в безопасных зеркалах, а не в опасных глазах гипнотизера, заглядывающего в бездну. Но в какой-то момент могло казаться, что писатель и художник, отражаясь друг в друге идеями их воплощением, оказывались разными личностями одного человека, между стеклянными поверхностями которых оказывалась женщина.

Как сказал один из членов вымышленного автором кружка сюрреалистов, их метод и строится на шутке. Он же отмечает, что люди, живущие обыденной жизнью, куда умнее и интеллигентнее художников и поэтов, которых один из коллективных мифов вознес в ранг элиты. Книга его единомышленника, посвященная Кэролайн (ей же посвящается книга автора-рассказчика), начинается эпиграфом: «Любить умную женщину — удовольствие для педерастов». Обоих героев их друзья до появления Кэролайн считают любовниками. На этом как будто и построен роман. Вполне вероятно, что он об одиноком гее с раздвоением личности и его выдуманной девушке, созданной воображением для изощренной малакийной содомизации посредством опыта измены, либо всего лишь о женской ипостаси внутри героя. Вывод: не все, что строится на удачной шутке, причем про гомосексуализм, можно завязать с сюрреализмом. Очень не хватает аутентичности.

Дина Рубина со своей еврейской смекалкой уже второй раз подсовывает мне книгу, которую я за книгу посчитаю в самую последнюю очередь. Первая состояла из кусочков ее интервью, комментариев и баек под названием «Больно только когда смеюсь», вторая — из записей, годных для не очень хорошего блога о путешествиях еврейки по Европе и называлась по заголовку одного из таких путешествий «Холодная весна в Провансе».

Рубина очень живо и любовно описывает то место, в котором живет: все там поэтично и знакомо. все настолько своё, что можно написать историю, потому что уже давно миллион сюжетов переплетается друг с другом от ежедневных встреч с родными местами, особенно когда прогуливаешься там регулярно, так как состоишь в клубе собачников. В определенные моменты Рубину заедает хандра и знакомый турагент Саша собирает ей маршрут для путевки. За границей своей искусственно созданной страны находится страна не менее своя. Разве что в ее свойскости нужно обстоятельно покопаться. Знакомых по путеводителям названий тут будет перечислено не так уж много, зато фамильных смуглых носов, изогнутых задниц и других родовых признаков известного народа будет вдоволь. Сначала это будет сюжет-случайность, потом такие случайности станут закономерностями, обрастут тревожностью за историческую судьбу сверхдалеких предков и доведут писательницу до последней повести, где она уже явно будет в болезненном состоянии, но продолжать размышлять о путях евреев. Такие они — хотят иметь родственников, заполняют свои генеалогические древа, находят друг друга, дружески подмигивают, а в результате всё заканчивается успешной продажей кошерного вина или барахла со звездой Давида. Тоже мне туризм.

Каждая поездка — это скучнейшее повествование о том, как писательница искала сюжет о евреях в каждой стране, кроме Франции, где просто в дождливых декорациях читала отрывки из заляпанной книги писем Ван Гога. Вся Европа у нее становится декорацией для не очень-то живописных описаний. Но писательницей быть хочется, это уже привычка, поэтому в Нидерландах сквозной темой будет стрекот велосипедистов и раскрытые окна, в Германии — психологическая травма геноцида, во Франции — проблема разбавленного абсента, а в Испании — антисемитизм эпохи Возрождения. Всё это будет добавлено повторяющимися рефренами, только чтобы связать сложно смыкаемые друг с другом куски воспоминаний от поездки.

Путешествие чужака в чуждой стране становится в книге поиском своего — то ли родственников, то ли следов целых еврейских колен, то ли просто определенной формы гальки на мостовой из сновидения. Чудеснейшим образом Рубина находит всё, что искала, кроме умиротворения, которое обещает только чуждое семитской душе христианство. Так что соборы будет посещать только ее муж, и то — чтобы посмотреть картины знаменитых европейских живописцев.

Обычный блог или СМИ о путешествиях подсунет нам тысячу фактов о культурных стереотипах любой страны. А Рубина предлагает не факты, но истории со стереотипами страны своей. Это единственное, что может заинтересовать в таком произведении, потому что это подлинное личное путешествие, а не приторная экскурсия, где каждый участник получит одну и ту же дозу информации о стране с четким обозначением мест, где можно сделать фото на память. Рубина слышит в каждой стране особое звучание и превращает свой язык в похожий на местный, своим для иностранцев он так и не становится, не становится он и общим для ненадолго сдружившихся людей. Найденные родичи тоже своими не станут. Своя только история, потому что она практически никогда не состоит из фактов. Вся наша жизнь состоит именно из историй, личных, местных, становящихся культурными стереотипами и получающими название истории общей. А факт, что факт? Факт умирает в тот же день, когда его узнают. Пожалуй, это такая же вот мертвая книга, потому что в ней поэтическое, писательское пыталось жить в обрывках декораций, не обретших на страницах единого образа, кусочков безобразных фактов.

Макс Фрай – жрица культа теплых котиков, горячего кофе, сочного дыма сигарет и замыкания возникающих альтер-эго в себе самих. О чем бы она ни писала, все будет уходить в мертвые миры воображения, мечтающих о том, чтобы быть полноценным мифом, который стал бы залогом жизни.

Книги Макса Фрая практически всегда книги одиночества, и сколько бы они ни предоставляли главным героям много колоритнейших друзей, центральные образы в результате остаются наедине с самими собой и с верой в то, что их друг, а быть может брат или сестра, всегда рядом, потому что в любой момент рядом сон. А сон – это твой мир, твой личный, принадлежащий только тебе, но обладающий своей собственной жизнью, а, значит, как будто отдельная непредсказуемая вселенная. Поэтому и смерть здесь будет рядом. И будет существовать нечто вроде непредсказуемости твоего сна, граница которого пролегает где-то в дрёме, где ты еще можешь управлять своими фантазиями. В нем можно искать смысл, а можно получать удовольствие от случайности происходящего.

Кажется, что и эта книга, как и цикл о сэре Максе, посвящена людям одиноким, потерянным и ищущим, чтобы упростить им их закисшую жизнь. Потому что каждая из фантазий Макса Фрая только на то и направлена, чтобы человек заводил себе друзей, порой демонических, порой в себе самом, всегда куда ярче тебя самого, вплоть до огромного роста и крикливости, а то и бубна под мышкой… но, конкретно в этой книге, — великовозрастных детей, погубивших свое существо прокрастинацией и оправданием своей оторванности от настоящего. Для них настоящее существует в «кратко-всегда», «вечно-всегда» и том, что могло бы быть ими самими, а потому видится чем-то чудесным и чем-то отдельным от себя самого.

Героям книги «О любви и смерти» от тридцати до пятидесяти лет, но все они создают в компании своих самых верных наперсников личный воображаемый мир. Вроде уже не дети, чтобы это была сказка, потому и приходится отдуваться магическим реализмом. Но, как бы ни были веселы диалоги с друзьями, родственниками, котиками или самим собой, все это очень грустно для того, кто уже перешел границу своего неверия. Для остальных книга будет очень оптимистичным стимулом верить в себя и свои фантазии, становиться бунтарем своей воли и докой праздных разговоров. Кстати, создание личных миров по образцам мифологии Макса Фрая зачастую действительно неплохой способ завести знакомство с людьми, не имеющими с тобой ничего общего и, по всей видимости, такими же скучными покрастинаторами: они просты, по-житейски забавны, уютны, а если еще говорить про любовь и смерть, так, значит, можно расположить собеседника к куда более глубокому и длительному знакомству. Рассказы Макса Фрая таким образом помогают вспомнить то виртуозное искусство заводить друзей, которыми обладают дети – через выдумывание некой игры со своим внутренним миром, который известен только самым-самым друзьям и чуть-чуть тем, кто захотел поиграть вместе с вами. И так образуется своеобразная лестница реальностей, где самая близкая, самая сакральная, самая воображаемая принадлежит самым неразлучным знакомым, в то время как на других ступеньках еще одна парочка создаст окрестность волшебного мира со своими сакральными правилами. И ведь это всегда срабатывало, и ты всегда верил, что у соседей твоей собственной реальности совсем не те правила, но потому парочки находятся «в домике» и называются лучшими друзьями.

В сборнике есть два рассказа о лестницах и домиках. Естественно, что один нужно искать с одной стороны переворачиваемой книги, а другой – со второй. В одном («Утренняя гимнастика») лестница направлена вверх и тянет своего героя соломинками-улыбками к следующему небу, когда жители предыдущего кажутся дыщащими через соломинку-улыбку утопающими. Переход вроде как как-то связан со смертью, но это может только казаться… Как таковой, реальной смерти в книге вообще не существует. Вторая лестница (рассказ «Глаза козы», его название считаю до гениальности плоскодырочно двумерным) направлена вниз и домой; ее герои — он, она, абстракция среднего рода и снова он, она – только и ищут возможности сделать шаг вниз на абсолютно ровном ландшафте, в двухмерном пространстве… И этот шаг вернет домой… Связан ли как-то дом, а также котики, кофе, сигареты и сказочная трепля с любовью? Вряд ли: настоящей любви в этой книге тоже нет. Но такие рассказы наталкивают на мысль, нужно ли проводить параллели между двумя частями книги? Ведь есть и там, и там рассказ про брата, один про мертвого («Давай ты все-таки будешь»), а второй про саму Смерть, чей брат – Сон («Брат»). Есть рассказы про девушку, у которой одно из устойчивых выражений – «бедный заяц»: в одном она дочка выдумщика мифов для знакомого героя («Сказки про атамана Щуся»), а во втором – коллега другого героического человека («Прокрастинатор»), в обоих существует нечто, убивающее время: в одном – прокрастинация, во втором – вымышленный бог Ыгумагап. Есть пара рассказов, где осуществляется встреча с туманом: в одном – он вестник пятого времени года, весны бессмертных и сопровождающей ее осенних чудес («Царская весна»), во втором – призрак, уводящий с дороги к родственникам на дорогу из спокойного света и разгоняется сигаретным дымом и верой в дружбу с котиками («Стрэнжырз инзынайт»). Остальные пары подобрать куда сложнее: на обоих половинах это рассказы о демонизме одиночества. «Кот Елены» рассказывает героине «Илиады» и еще нескольких известных мифов и сказок о том, что не существует любви и смерти, а все происходящее и не с нами происходит-то. Вторит ему рассказ о «Кайпиринье сердца», возникающей реальностью в баре, который в тот же момент кому-то просто снится. Та же мысль и у рассказа «Требуется чудовище»: безработный одинокий нелюдимый человек вовсе и не человек, а материя множественного сознания. Определенно больше одного «я» в рассказе «Это я». Есть откровенные ужасы (правда, с относительно счастливым концом): «Капуста!» и «Гэшечка» — о предметах своего «я». Рассказы о «я» как будто и существуют здесь для того, чтобы успокаивать страх. Но, вот в чем фишка: настоящего «я» на страницах сборника тоже нет. Зато в какой-то момент к вам дотронется самое что ни на есть настоящее НИЧЕГО (да, такой вот персонаж).

Герои Макса Фрая всегда живее всех живых, даже когда они умирают и когда вовсе не знают любви (а они здесь именно такие, и не только в этой книге, нужно отметить). Но вместе с тем, жить эти примеры не призваны, напротив – они успокаивают это свое состояние, словно сама книга и ее фантазии – это парочка братьев Гипна и Таната, а любовь заменена культами и дурашливым равенством жителей одной и той же фантазии. Однако, это тот магический реализм, который обладает романтикой дружбы, где привычки и собственное «я» обретают волшебное содержание, соответствие которому делает тебя не скучающим умирающим стариканом, а сумасшедшим двигателем жизни. Да, здешняя романтика и есть своего рода сумасшествие, чепуха, но это потому, что в обычном должно быть что-то чудесное, и этого чудесного хочется здесь и сейчас. Героям рассказов приходится быть чудовищами, чтобы не просто обитать в городской среде одиноким завсегдатаем кафешек, но и дарить своим потусторонним светом моменты чудесного рядовым людям, заскучавшим от своей непричастности к живой материи необычного. И Макс Фрай дает это, создавая из мифов и с помощью мифов своё ничего. Вроде ничего нет и не происходит, а гораздо спокойнее, когда оно чуть необычней, чем обычно.

Дорожная история с оригинальными советами о том, что следует брать с собой при сборах в соответствии с четырьмя сторонами света. Но если вдруг тебе придется ехать по пути в совершенно неизвестную сторону, то лучше, если с тобой рядом будет друг, кофе, песни Фрэнка Синатры, спетые с диким акцентом для пущего веселья и ваши совместные воспоминания о котиках. Опять же тема того, что делает нас живыми и возвращает в ту реальность, где не дороги, а дорогое.

Рассказ очень увлекает ссылками на мифологию различных народов.. Но проблема заключается в том, что один из главных героев является их автором-мистификатором, хорошо осведомленным о том, как создается мифология, основываясь на уже известных образах. Этот человек умирает, но, занимаясь выдумыванием мифологических историй. он дает вечную жизнь не только вновь возникающим героям, стремящимся к выражению яркой индивидуальности достаточно топорными методами в стиле Макса Фрая, но и живет сам. Таким образом, миф оправдывает жизнь не только того, кто стал его героем, но и жизнь создателя мифа. И как будто оправдания достаточно для того, чтобы смерть прошла мимо.

Это рассказ с повышенной гениальностью заголовка. Рассказ той фрактальной размерности, которой хочется человеческому восприятию. Поэтому немного теории. Макс Фрай, возможно, не осознает этого полностью, но подхватывает своей фантазией то, как городская среда строит психику человека. Эти ее вспышки впечатлений и множественность личностей — квинтэссенция типичных центральных улиц. Но в этом рассказе этого нет. Здесь существуют несколько целых, примерно трехмерных я, находящихся в плоском, практически двумерном пространстве, а также двумерные объекты, которые как будто насильно впихнуты в поток одномерности, но требуют трехмерной определенности. Всем им нужна лестница вниз, которая также направлена домой. Такое сведение к более низкой размерности создает фрактал. Но и у городской среды существует фрактальная размерность — она именно такая: лестничная. потому что все, в основном, прямоугольное и плоское. Ей Богу, как будто видим мир плоским козьим зрачком.

«Требуется чудовище» можно считать одним из центральных рассказов для раскрытия мифологии любви и смерти Макса Фрая. Смерть зачастую оборачивается обретением собственного я, потому что мир не более, чем иллюзия. Уже использованная в цикле об Ехо тактика бокового зрения в данном случае позволяет заглянуть за эту границу. И это обретение я оборачивается открытием в себе чудовища. Ясно, что не совсем такого, какое призвано пугать — все-таки Макс Фрай старается выглядеть веселым и добрым существом, а монстры этого конкретного рассказа — подопечными дня, а не ночи с ее самой разумеющейся нелицеприятностью... поэтому здешние существа подчинены стихиям света и огня, они обширны и огромны... И их теснят стены, а потому нормальным времяпрепровождением становятся посиделки в кафешках за кофием. Как же это хрестоматийно! Наличие собственной чудовищности, чудесной, живой по-своему, а не так, как требует рядовой рутинный мир — основная идея многих рассказов сборника. И каждый из таких рассказов — веселое оправдание для нелюдимости, эгоизма, пребывания в некоем состоянии дзена за просиживанием кофейных чашек в городской среде. Это картина отчужденности в стремлении находится на виду, как будто требование того, чтобы тебя, если вдруг зацепят боковым зрением, почли за чудо, и это чудо изменило бы в сторону чуть большей чудесности их собственную жизнь. Главный герой — это свет Райны, скрываемый в тронг. И что бы это ни значило, восприятие его слишком эмоционально, чтобы длиться «вечно-всегда» и стало бы ядом, по словам самого автора. А вот для «кратко-всегда» это осознание может стать моментом счастья. А больше ничего и не нужно.

Рассказ, напоминающий хоррор в своем несколько резком переходе повествования о себе то в прошедшем, то в будущем времени. На страницах рассказов Макса Фрая теряется «я» и путается время. Только вот пугающие и мистические вещи здесь не так очевидно демоничны, как в ужасах. Мания главного героя искать кадры с отражениями — что это? Поиск иного себя? Перерастание увлечения в что-то более сильное, но остающееся «для себя» — что это? Оторванная личность своего любимого дела в направлении к смерти со своим собственным миром, как это бывает у Фрая в магреалистических рассказах? Странность заключается в том, что чудесное в данном случае является отражением действительного в той или иной поверхности. Перекликается ли это с двумерными рассказами этого же сборника («О любви и смерти»)? Слишком много вопросов без ответов для кривовато написанного рассказа.

Один из тех рассказов, в котором кто-то умер и находится в загробном мире, который ну очень похож на вполне себе живое существование. Этот рай пропах дымом, мандаринами, укутан в теплый плед, который подтыкнут котиками. Надо полагать, что друзья здесь появляются тогда, когда в том мире они спят. «Или ты спишь, или ты снишься — хороший выбор» — правило миров Макса Фрая. А если ты умер, то спишь всегда и спишь в своем раю, без вариантов. Присутствует здесь костюм чудовища — реминисценция из рассказа «Требуется чудовище», реминисценцией к которому будет «Прокрастинатор»... На самом деле, это вообще Рождество, но умереть в его окрестностях достаточно символично... Да и вообще у Фрая на страницах фиг помрешь, когда тебя вытаскивают из смерти нарисовавшиеся откуда ни возьмись, живые донельзя друзья.Читаешь и не веришь в смерть, а находишься в том же пограничном состоянии сознания, что и герои, нахлеставшиеся глинтвейном или кайпириньей или находящиеся в полудреме ранним утром... Если бы существовало слово, противоположное бессонице в плане постоянного пребывания в сознательном сне, то можно было бы с полной уверенностью говорить, что большинство персонажей, особенно самых скучных, постоянно пребывают в соннице.

История типичной прокрастинации, интересная парой моментов. Девушка по ту сторону экрана, использующая выражение «бедный заяц», куда интереснее главного героя (и это как обычно в произведениях Макса Фрая, да и не только ее — это зачастую черта большинства фантастических произведений: самый скучный герой без отличительных черт — главный) по ходу, как-то связана с девушкой из рассказа «Сказки про атамана Щуся» с тем же способом выражаться. Однако, и в реальности этой самой девушки она, как главный герой, куда скучнее настоящего героя (в обоих рассказах), совершающего подвиги. Для мифологии миров Фрая немаловажно то, что начало времен и «вчера перед сном» — это одно и то же время, что опять же отсылает к самому первому рассказу про «утреннее я». И да, культ кофе здесь выливается в исследование кофейных автоматов, и у этой исследовательницы конечно же есть котики...

Это образчик почти что классического ужаса среди прочего магического реализма на страницах сборника. Есть у обоих жанров одна очень сильно сближающая их черта — тесная привязка к реальной действительности: как в магреалистических, так и в ужасающих монстров хочется верить, они существуют среди нас и в нашем сознании, создавая собственные мифы, собственные архетипы. Данный случай еще и донельзя банален — это монстр детства, вцепившийся во взрослую тетю, назвав ее мамой и заставивший поверить в годы жизни вместе с ним. Вспомнить реальное «я», а, быть может, только желаемое, помогает кочан капусты — образ, постоянно вылетающий из головы, но объявляющийся в момент жуткого страха. Да уж, хотя бы более здоровый вариант, нежели культовые кофе (или камра), сигареты и кошки.

Рассказ знакомства двух девушек с городом и результаты вдохновляемости одной из них как скучной подругой, так и чрезмерно колоритным, сумасшедшим дедом, рассказавшем о весне бессмертия. Тезис данного рассказа можно свести к одной из идей Макса Фрая о том, что когда очень стремишься к чему-то, то вселенная всеми силами тебе будет помогать осуществить твой замысел. Захотелось сказки? Сделай ту же самую декорацию своими же руками, а природа подгонит тебе для пущей аутентичности туман. А дальше либо верь в дело рук своих, либо в дело рук природы, либо в то, что Царская весна действительно существует.

ЗЫ: если заняться поиском параллелей в рассказах, то безумный старикан встретится в «Давай ты все-таки будешь», а близняшки из него, в свою очередь, будут в «Ссыльном пятнадцатом принце».

Первый рассказ, открывающий синюю половину книги, на мой взгляд, должен быть самым первым рассказом для сборника. То есть книгу нужно читать именно с «мертвой» стороны. Хотя, я бы не сказала, что эта половина посвящена смерти, как не сказала бы, что вторая половина посвящена любви. Данный рассказ показывает одно из альтер-эго книги (если проследить, то главные герои, скорей всего, являются одним и тем же человеком, очень связанным с автором и даже сэром Максом, но сквозь свои сны проживающем в неопределяемых локациях), который просыпается на небесах. Здесь же задается одна из основных идей всего сборника: множественность «я». Пробудившийся человек, если он действительно человек, ведь он умеет улыбаться, перетаскивать ноги и заниматься рутинными делами, так и заявляет о себе — как о некоем «утреннем я». Но это «я» живет на небесах, куда попало с помощью своей улыбки-соломинки и аналогичными артефактами, коих хранится достаточное количество, он способен как выживать сам, тянувшись за воздухом к следующему небу, так и спасать утопающих на предыдущем. В общем-то, именно этим Макс Фрай на страницах своих книг и занимается: вытаскиванием героев и предметов из иных миров к себе в сны. Кстати, в это же рассказе сразу задается условие, что сон — полувечная жизнь. Таким образом, «утреннее я» — мертвое «я», покинувшее ту полужизнь, чтобы оказаться, видимо, то ли в полусмерти, то ли в реальной, полной жизни. Однако, ему всегда для полноты жизни не хватает уж совсем переполненных этой жизнью знакомых, которых нам предстоит встретить уже в следующем рассказе.

Как часто вы задумываетесь о времени? Его хочется собирать, накапливать, чтобы потом тратить на то, что хотелось, а не на то, что приходится. Кажется, что ты должен посвятить время одному, но вот оно уже отнято другим. Времени не хватает, и ты заедаешь его, чтобы оно не так стремительно уносилось, но неужели ты веришь, что гравитация твоих телес притянет его? Существует древний, примитивный страх перед этим огромным механизмом бесконечного движения реальности – стремительное приближение круглых дат. В такие моменты откуда ни возьмись начинают объявляться те, кто пророчит Конец Света. Конец Света – это тебе не лишняя пара килограммов на боках, это целая Черная Дыра, перед которой ты должен был оставаться невинным красавчиком. Но так не получилось. Ты поверил пророку, и заработали еще более примитивные силы сознания – извращения всего того, что кривило твои помыслы, что ты уже записал в проклятие своего рождения. Ну да, ведь проще говорить, что ты родился с широкой костью, чем регулярно тренироваться. Дьявол уже завладел твоей распустившейся душой, подвел к тебе своего пророка, пророка проклятия твоего рождения в проклятом мире, и он простил тебя, сказав, что ты можешь быть таким, каков ты есть, просто пойди за ним. И ты пойдешь, потому что здешнее общество слишком давит своими идеалами. А они нечестны, несправедливы, они слишком жестоки к тебе… Но тебе была нужна жалость к тебе. Всего немного жалости, за которую ты продал свою душу.

Когда-то ты могла упоминать им в своих историях дни недели. Они смотрели на тебя с абсолютным непониманием, дезориентированностью. Они что, не знают названий? Но нет, они не знали, когда они находятся. Место, куда привел их пророк, пестрило новоприбывшими, которым мелкие начальники быстро одними и теми же фразами объясняли, что нужно делать. Это всегда звучало вежливо, по-отечески. До той поры, пока ты не становишься своим. Люди исчезали и появлялись новые, и ты вновь слышал мягкие слова. Они успокаивали, они заставляли приходящих верить во всякое: в то, что, работая больше, они смогут здесь больше заработать, в то, что когда-то их официально трудоустроят или что найдется достаточно места, чтобы всех разместить, даже ждали второго пришествия ушедших на другие точки, чтобы те вернулись с благодатью и восстановили все никак не налаживающуюся справедливсть. Они оставались здесь ради этих надежд уже много лет, неизбежно скатываясь в Черную Дыру Конца Света…

То время, что мне пришлось провести там, я стала героиней множества событий и встряла в истории нескольких людей, узнав о них гораздо больше, чем кто-либо знал и узнает там друг о друге. Человеческие личности там старались растворяться среди подобных, но я видела их уникальность. Возможно, ее выдумывал для них и местный пророк, тщательно запоминая исчезающие и появляющиеся вновь имена. Я прозвала тот период своей жизни Восстанием в Канудосе: жалкие люди, разнообразие национальностей, предрассудки примитивного мышления, произвол начальства и дедовщина долгоработающих над новичками, человеческие уродства, больше моральные, свои понятия чести и честности, пошлость и секс с теми, до кого нисходишь в поисках извращенных приключений, переход во вневременье (у меня в комнате тогда даже висели стоящие на без пятнадцати час часы) и призрак смерти, чей «день рождения» отпраздновался спустя три месяца от реальной даты, ну или за девять до… а потом вспышка счастья во всей этой агонии, когда тебе не позволяют покинуть то место, а ты сажаешь свою жизнь на поводок случайностей судьбы в этой ловушке, куда так радостно принимают всех, у кого жива надежда на то, что они будут выживать вместе, выгрызая ненавистным трудом рабские гроши в ожидании лучшей участи завтра… на следующей неделе… в следующем месяце... Иронично, что я, словно слепой репортер из книги Марио Варгаса Льосы, узнавала их, но они не могли узнать меня — потому что не понимали моей жизни, человека другого мира и образования, как не находилось взаимопонимания между жителями Канудоса и официальными и не совсем властями и политическими энтузиастами...

«Можно подумать, что здесь, в сертанах, по которым он так давно колесит без отановки, ведется какой-то особый отсчет времени или времени не существует вовсе. Есть ли в строении черепа сертанцев особый орган, не дающий им верно воспринимать течение времени?»

«Война Конца Света» повествует о событиях, произошедших в Бразилии после отмены рабства, а потом смены монархии независимым от Британской Империи республиканским строем. Приближалось начало нового, двадцатого, века, и среди прочих чудаков бразильской земли, славящейся «смешением обычаев и рас, социальным и политическим динамизмом, соперничеством европейских и африканских культур», объявился не более примечательный, чем другие, человек, который явился началом и концом Нового Царства, своего Иерусалима, построенного в Бело-Монте. Звали его Антонио Висенте Мендес Масиэл, но народ прозвал его просто Антонио Наставник.

Книга практически представляет собой Евангелие от слепого репортера. Каждая глава, написанная четко и последовательно, даже публицистично, состоит из ясно обозначенных эпизодов, в каждой части книги одинаково чередующихся по главкам: истории властей штата и страны, историй последователей Наставника и истории военных действий. И историй двойников самопровозглашенного пророка. Сначала это была история френолога, анархиста Галилео Галля, восхитившегося тем, как легко Антонио Наставник объединил вокруг себя огромную общину, успешно ведущую военные действия против любого противника и разделяющих коммунистические взгляды. Вернувшись к самому началу знакомства с этими двумя людьми, мы найдем то объяснение происходящего, которого впритык не видели сходящие с ума свидетели событий в Канудосе. Галль рассуждал:

«…если бытие зиждется на разуме, а не на вере, на свете нет ничего необъяснимого, что истинный князь свободы – не господь бог, а сатана, первый мятежник, что, когда революция сметет прежний миропорядок, на его обломках само собой расцветет новое, свободное и справедливое общество.»

Вся первая часть книги поэтому прочитывается в размышлениях, а не такой же ли анархист-автономист Антонио Висенте Мендес Масиэл, который, не в пример атеистичным фанатикам своих идей, нашел общий язык с народом? Но френологи, впоследствии изучавшие его череп, не смогли с точностью сказать, был ли он сумасшедшим или был совершено нормальным… По мне, так был артистом, умело продумавшим свой образ: балахон, сандалии, беленький ягненок, играющий на руку высокий рост, забота о церквях и кладбищах, гипнотизирующий голос… Этот человек вербовал свое войско, сжигая усадьбы вокруг с расчетом, что весь простой люд выберет его общину вместо нового, неизведанного мира, и проповедь прощения и спасения делала своё дело. Мне было невозможно читать его речи без оттенка ироничности в голосе, насмешливости над его словами, но, зуб даю, если зачитать его слова особым, мелодичным и одухотворенным тоном, то не обременивший свою голову религиозным воспитанием читатель запросто поверит, что Антонио Наставник временами пересказывает Библию. Нет, это просто христианские легенды, которые успешно ходят в народе вместе с остальным фольклором. Что на самом деле делал Наставник, так это позволял отчаявшимся в своей судьбе людям заниматься тем, чем они всегда хотели заниматься, стать своими, обрести свое общество. Наставник собрал вокруг себя свиту маньяков и сумасшедших, цирк уродов, а остатки от того, который водил местный Цыган (еще один двойник Наставника), сами добежали до своего «шапито» под названием Канудос.

И тут-то началась самая настоящая «Бразильская история ужасов». В Канудосе скопился просто легион гиков, которым там, где он выросли, однажды отказали в праве человечности, относившись как к изгоям, ненормальным, животным… Канудос стал государством выродков, землей святых червей, которым было обещано спасение. Канудос – это пример того, каким была бы страна вседозволенности низших. Интеллигентам порой казалось, что вседозволенность приводит к разврату. Идеалистам – не всегда. Толстой вот верил в особый порядок жизни, устанавливаемый в народе сам по себе, потому что в душе простого человека это заложено и развращено современными идеями. В дальнейшем «Война Конца Света» даст нам ответ на этот вопрос. Дальше из полотна «Евангелия» будет вырываться следующий персонаж – желающий отомстить Галлю за надругательство над женой проводник Руфино. Честь ему дороже спасения души, поэтому он единственный не шел в общину Наставника.

«…его суровый нравственный кодекс, его мораль воспитаны не книгами, потому что он неграмотен, и не религией, потому что он не кажется мне очень богобоязненным, — это итог многолетнего общения с природой и людьми».

Что представляет из себя честь этих людей? Все это – выдуманные в разбойничьих кругах условности и правила. Подобные существовали и в армейских частях. Библейское бесчестие означает другое: извращенное понимание Бога, вплоть до отказа от веры в него. Но для героев «Войны Конца Света» как раз отказ и от истинной, и от провозглашаемой Наставником веры и называется честью. Когда на них еще не снизошла благодать Наставника, людьми движет этот народный закон, он же вызывает гневный угар разозленных долгими переходами солдат, мстящих религиозным мятежникам за лишения по пути.

Эстафетная палочка двойников будет передаваться то Эпаминондасу Гонсалвесу – главе местных республиканцев и владельца газеты «Жорнал де Нотисиас», то полковнику Морейре Сезару, человеку твердых убеждений, больше других недовольного разгулом произвола, свободы, хаоса, который бьет по мирной жизни людей, а главное, порядку. Ему не чуждо понимание нравственности, но она искусственна и воспитана дисциплиной , это прядок ради самой идеи порядка.

«Когда здешние люди чувствуют над собой твердую руку, когда они видят, что общество строго и разумно организовано, они не грабят, не жгут и не убивают, ибо никто лучше их не приучен уважать иерархи, — твердо ответил барон. – А Республика своими безумными прожектами разрушила созданную нами систему и заменила принцип подчинения беспочвенным энтузиазмом. <…> …идеал общества – не в энтузиазме, а в спокойствии».

Всю книгу самым благоразумным кажется барон Каньябрава, у которого вместе с его «палочкой» отняли земли Канудоса с его окрестностями. До последнего кажется, что он единственный видел всю ситуацию вокруг Канудоса вне домыслов и политической войны, такой, какая она есть, не сходя с ума от интриг, провокаций, издевательств над людьми и религиозного бреда. Он знал практически всех людей, которые ушли туда, лично, понял наивные взгляды Галля, под которые тот притягивал свои идейные тезисы, и, единственный, никак не впечатлился однажды проходящим мимо его усадьбы Наставником… Он выслушивает слова слепого репортера, собравшего всю возможную информацию о Канудосе (будь он зряч, он, боявшийся всего на свете, стал бы одним из безумцев этого городка: Марио Варгас Льоса дал нам нереально сочные по своей жестокости и кровавости подробности того, что тот не мог видеть), и болезнь дает рецидив. Канудос манил сумасшедших и больных и сам распространял безумие своим только существованием. Барон сдается: он тоже дает себе право на вседозволенность, на продажу своей души греху.

«…революция не только снимет с человека ярмо угнетения, но и освободит его от предрассудков, которыми окружена в классовом обществе болезнь: больной, и в особенности душевнобольной, — такая же страдающая и презираемая жертва общества, как рабочий, крестьянин, проститутка, прислуга. Не о том ли час назад говорил старик из Канудоса, заменяя словом «бог» слово «свобода»? Не он ли утверждал, что в Канудосе исчезнут болезни, нищета, уродство? Не это ли высшая цель всякой революции?»

Так размышлял Галль об обществе равных. И Канудос стал им, потому что только из них и состоял. Он был территорией карантина, но стал для своих больных настоящим Чистилищем, после которого спаслись очень немногие.

Религия Наставника была религией суеты, религией отказа от Духа Святого в пользу духа общественной угоды, размеренной и устоявшейся жизни; религия ухода в то дело, которое тебе давно пришлось по душе, пусть это и убийство, и барышничество, и воровство с разбоем, и пребывание в наивных фантазиях о сакральных знаках, чтобы причащаться мочой; она была религией родовых понятий чести, религией пиетета к ритуалу. Это религия мертвых, религия смерти и вместе с этим презрения к смерти, религия древних сил невежества перед лицом природы и рода; тонкая политика, управляющая верой. Религия, которую презрел Саваоф. Но Саваофа никто не мог увидеть и представить себе, и одесную Его сел Иисус, а рядом с ним примостился Антонио Наставник, к концу книги ставший Иисусом Христом Наставником. И он-то объявляет Антихристом Республику. Это было сделать проще простого, когда первыми реформами были смешные формальности, связанные с отделением церкви от государства, в том числе надзор за кладбищами был дан муниципальным властям и введен гражданский брак. Так к нему пришли некоторые католические священники. Наставник призывает отказываться от переписи и так заманивает к себе угнетаемые при монархии расы, не важно, что рабство было отменено при монархии. Всего пара слов о прощении, всего лишь чуть-чуть любви и спокойствия нужно было вложить в души верующего люда, напомнить средневековые сказки и припечь короля Себастьяна из XVI века, чтобы захватить последние жалкие крохи неразвитой нравственности простого населения. И вот она анархия, без республиканских денег, без частной собственности, без гражданского брака и переписи, без республиканцев и монархистов, наедине с собой, своими родными и мирной жизнью. До той поры, пока монархисты и республиканцы не станут воевать друг против друга за эту самую территорию, ставшую для обеих сторон загадкой, не поддающейся разумному объяснению в рамках существующих для них идей и сторон.

Канудос словно питался извращениями и питал ими тех, кто за собой и не подозревал их. Он жил, пока не вобрал в себя всю грязь, всех фанатиков, все зло, уродство, каким бы моральным оно ни было, и не уничтожил зверским образом. Канудос стал выражением смертельной агонии всего вырождающегося, поклоняющегося богу безвластия, для веры в которого нужен был извращенный святой лик. Здешние люди и сами были извращенными образами неких идеальных человеков и жили в этом держащемся верой и энтузиазмом хаосе, длящемся десять лет, летящих потоком бесконечности, ставшим адом некогда райского уголка. Только питался этот уголок награбленным у войск, а ранее – у бывших землевладельцев, точно так же живущих законами «чести», в их случае – откупа. И сражались мятежники сворованным у нападавших оружием. Канудос был бы обречен еще раньше, если бы не гражданская война и притязания властей… Но Канудос был обязан собрать всех у себя, чтобы покончить с тем, чему не было места в мире нового столетия. Канудос должен был изменить сознание тем, кто мог бы стать членом гражданского общества, и осознать дух грядущего времени держателям старых ценностей: этим миром будут править не традиция, а уловки, не благородные короли и святые отцы, а умелые манипуляторы и идеалисты.

«Теперь нужно действовать — действовать отважно, дерзко, жестоко, не останавливаясь даже перед преступлением. Теперь политика и мораль несовместимы.»

Параллельно эстафете властей, «палку кидали» основному женскому персонажу книги — той самой жене Руфино, Журеме. Женщины в этой истории вообще олицетворяют образ материнства, хоть в их разрезанную утробу и подсовывают живого петуха, а вместо детей они жалеют под своим крылышком уродцев, вроде карлика — ну чем не ребенок, пугливый и несамостоятельный. Журему можно считать олицетворением этой земли, которая готова была заботиться о любом человеке, пока за ними не приходил проводник. Совершенно случайно, на фоне борьбы за власть над оружием она отдалась анархисту, ждала возврата чести, но в результате сдалась репортеру — власти СМИ... Быть может, и переход репортера из монархической газеты в республиканскую здесь был еще одной палочкой. Но чья палка точно не дошла до финиша — та, что принадлежала самому отпетому разбойнику, Меченому. Не дала Журема — не далась Бразилия.

«Война Конца Света» — великолепное послание всем, кто «имеет глаза да уши», рассказанное героями, которые, хоть и имели их, но видели то, что только хотели видеть, что только могли увидеть и что были обречены никогда не увидеть. Читателю повезло — журналист оказался человеком без взглядов, без убеждений, без страстей и воображения… Таков ли ты, читатель, когда от тебя требуется внимать? Устами слепого репортера глаголила истина. Антонио Наставник умер, на время осуществив мечту о государстве свободы, хоть объединившимся вокруг него людям было глубоко плевать на политику, а Христос остался в душах верующих и уверовавших, которым и удалось в конце преодолеть кризис своей человечности. А что, если и слепой репортер стал одним из таких уверовавших? Я не так давно покинула свой Канудос, но часы в моей комнате возобновили ход. Я покинула «общину Конца Света», это логово смерти, агонирующее над маммоной. Большинство оставшихся верили в слово Начальника ...говорят, он был аргентинцем …а еще они не имели здешнего гражданства …что за ирония преследует меня страницами книг?..

Терри Пратчетт умеет писать настоящие сказки для любой возрастной категории. В них всегда есть и любовь, и смерть, и обычные люди… И все в смешных сценках, где все такое знакомое — потому что собрано из кусочков нашей собственной вселенной и ее выдумок, – тут перемешано в органичный коктейль, который не самые далекие люди пьют, потому что путают с «органическим», химики с биологами спорят за право изучать его, а особо филологичные волшебники Незримого Университета, имеющие вполне себе видимые дипломы в нашем с вами мире, раскладывают по аллюзиям и параллелям вместо того, чтобы упиваться удовольствием от нарождающегося именно здесь, в центре Плоского мира, в Овцепиках, настоящего Волшебства – жизненного вдохновения, сырого и еще невинного. В этом и состоит волшебство настоящего фэнтези: расширять горизонты собственной фантазии, потому что возможно вообще всё!

Сюжет этого романа прост как никогда. Умирает король, которого, естественно – и это никого не удивляет – убивает узурпатор власти. Оба они на одно лицо, одни действия, разве что характер разный, но от этого меняется только отношение людей и земли к своей власти, а не то, что является результатом правления. Такая знакомая нам всем феодальная ирония, когда авторитет семьи и фамилии важнее самой идеи управления и распоряжения благами страны, уверенность в благополучии жизни. Но даже сам герцог, захвативший только что власть, не может ощущать себя на своем месте: его то ли вина гложет, то ли действуют эти самые таинственные силы незыблемой земли, привязанной к определенному государю.

«Случись нынче какой-нибудь свирепый бунт — все было бы... на своих местах. Тогда можно было бы вешать всех без разбора. И душа бы отдохнула. Моментально произошла бы закупорка артерий общественного организма, столь благотворно влияющая на развитие всякого государства.»

И все становится необратимо плохо в тот самый момент, когда люди меняют свое отношение к самому традиционному, что существует в их самом низменном быте – к ведьмам. И тут уж жди перемен, потому что уж вещих сестричек жить по новым правилам не заставишь! Так начинается история возвращения справедливости, трона и сложившихся искони устоев... Не без манипуляций со временем и пространством, тремя благословениями «ведьм-крестных», а также изменением общественного мнения вполне себе политическими методами.

«Королевство – штука мудреная. Тут много чего намешано. Идеи. Верность. Память. А потом из всех этих штуковин появляется новая форма жизни. Скорее даже не просто форма жизни, живая идея. И складывается она из всего, что только есть в королевстве живого, а также из того, что народ себе соображает. И еще из того, что он думал раньше, еще до нашего рождения.»

Влиять же на людей главным героиням поможет особый вид магии. Если обычно женской ипостасью волшебства в Плоском мире выступает Головология, то бишь воздействие на сознание и поведение, то для манипуляций с массами эта самая Головология неплохо срабатывает в тандеме с передовыми СМИ, а именно – театром. A Medium is a message, что значит, что театральное искусство само по себе несет силу сообщения, а если применить к магии искусства магию психологического манипулирования, то никакие ментальные стены не устоят. Пратчетт здесь умело вписывает в свой мир эпоху нашего Возрождения: театр Дискум (Глобус), Леонард Щеботанский (Леонардо да Винчи), проскакивающие тут и там строчки Шекспира.

Все эти параллели с нашим миром, хоть ведьмы и двигают время вперед, смещая календари, которые и так в каждой земле Плоского мира свои, совершенно не дают понять, в какой эпохе существует мир Пратчетта. Кажется, что автор специально указывает близкие нашему пониманию даты, чтобы было проще рисовать выдуманные им образы, а какой год там на самом деле не так уж и важно. Все равно история в виде летописей и портретов прошлых правителей потихоньку съедается крысами и растворяется под метками котов, пытающихся избавить хранилища от своих коллег по уничтожению памятников. Одна из героинь так и говорит, что время – это просто игра воображения, Головология, одним словом. Поэтому еще более значителен тот факт, что Настоящий Король, в отличие от остальных смертных, как никто другой привязан к жизни в настоящем. Отсюда и вытекает тенденция становится привидениями.

«Король, который ни разу в жизни не изведал ужаса, вовсе не стремился познакомится с ним по окончании своего существования. Отчасти это объяснялось полным отсутствием воображения, однако верно и то, что сей монарх был ярким представителем той особой породы смертных, чья укорененность в настоящем воистину непоколебима.

Большинство же смертных такой укорененности лишены. Их жизни можно уподобить кляксам, растекающимся вокруг точек, где в данный миг находятся их тела, — такие смертные либо предвосхищают будущее, либо стараются вернуться в прошлое. Их поглощенность тем, что может свершиться, такова, что способность распознавать свершающееся они проявляют лишь тогда, когда обращаются к нему в качестве уже свершившегося. Все это слегка запутано, но такой тип людей распространен наиболее широко. Они боятся потому, что подсознательно знают, что их ждет. И чаще всего их ожидания сбываются.»

Тема судьбы, исполнения желаний и участие во всем этом вещей, которые, кажется, только в Плоском мире читаются магией, а в нашем – обыкновенными занятиями всех, кого ни попадя, внушает оптимизм и желание жить здесь и сейчас, веря во все, во что хочется верить, а не уноситься фантазиями в вымышленные края, потому что мир Пратчетта дан нам как раз для того, чтобы мы умели также иронично и остроумно относиться со всем с нами происходящим и, по-хорошему, снабжать это настоящее поистине сказочными метафорами.

«Ненастоящее, которое хочет стать настоящим, часто становится более настоящим, чем само настоящее. Общеизвестный факт.»

Неизвестный апокалипсис

Внимание! Внимание! Экстренные новости! Практически каждый год мы знали, что рано или поздно мир начнет рушиться, канет во тьму, будет завоеван инопланетянами, будет опустошен ядерным оружием, заражен зомби-вирусом, будет сбит метеоритом, засосется во внезапно пролетевшую мимо черную дыру, окажется виртуальной реальностью, сгорит от глобального потепления или оголодает от того, что вымрут все пчелы... Но только евреи всегда знали настоящий сценарий конца света.

Как сообщает старший раввин Бент Лекснер, на земле в каждом поколении существует ровно тридцать шесть праведников, на которых держится жизнь всех людей земного шара. Люди эти стремятся помогать любому ближнему и впадают в странную панику, когда пытаются пересечь зону своего влияния. И никто бы не докопался до этой важной информации, скрываемой в тысячах страниц Талмуда — обширного свода правил иудаизма, основанных на комментариях к Устной Торе, — если бы по всей земле не стали находить жертвы со странными числовыми отметинами на спинах, очень сильно напоминающими татуировки.

Расследованием странного дела занимаются два детектива: один — венецианец Томмасо Ди Барбара, второй — датчанин Нильс Бентцон. Наш корреспондент смог узнать, что первого отстранили от работы за то, то он занялся этим сомнительным предприятием, а второго не воспринимают всерьез. Бентцон оказался очень интересным собеседником, которому пришлось изучить цепочки террористических актов, чтобы выйти на след подозреваемого. В его папке можно обнаружить даже такой известный инцидент, который известен у нас как «Норд-Ост», а также найти большинство имен всех влиятельных личностей планеты, так похожих на праведников в их стремлениях изменить что-то к лучшему.

Чтобы найти убийцу, нужно мыслить как он и через призму его мышления предполагать, кто больше всего подходит под определение хорошего человека. Переговорщик по профессии, Нильс Бентцон подробно нарисовал нам психологические портреты отчаявшихся в кризис людей, а также предполагаемого террориста, смотрящего на западный мир с противоположной стороны айсберга, скрывающего под водой незападные, неразвитые, страны:

«Западные люди понимают самих себя исключительно через внешние вещи. Через одежду, внешний вид, зеркала, фотографии, телевидение, рекламу. <...> У западных людей не бывает внутреннего диалога, никаких прямых разговоров с Богом» Больше подробностей смотрите в спецвыпуске, посвящённом расследованию, который подготовил для вас А.Й.Казински.

Если с преступниками и обычными людьми все более-менее ясно, то с праведниками сложнее. Мы спросили, каким должен быть настоящий праведник. И получили ответ: «Самодостаточный. Скрытный. Совершенный. Одинокий». И у такого человека нет выбора. «...Бог ни о ком не думает больше, чем об Иове, хотя и забирает у его все подчистую.» Интервьюер также намекнул нам, что уже на середине разговора ему стало казаться, что он знает, кто последний праведник на земле, настолько понравился ему датский полицейский и его взгляды. Сама же экскурсия по странам мира, глобальным проблемам и конфликтам напомнила «культурные туры» книг Дэна Брауна.

Редакция предупреждает, если среди вас есть подобные люди, опасайтесь — они могут стать очередной жертвой, приближающей конец света!

Далее не пропустите в спецвыпуске:

- Молодость, погибающая на войне, — жертвы ради веры и герои, убитые экономическим кризисом

- Саудовские женщины играют фарс: репортаж из-под чадры

- Какая фобия заперта на форумах интернета?

- Десять достижений Востока, которые стали стилем жизни Запада

- Битва суперинтеллекта против социальных навыков: как преодолеть барьер?

- Чудеса математики, теория относительности, банальность зла и как все это связано с околосмертными воспоминаниями

- Конец света и конец расследования: а был ли убийца?

- Психозы любовные, социальные и религиозные, или ночь перед рождеством

Мораль поедания людей

Книги, в которых заключены кровавые сцены и страшные монстры, зачастую не очень хочется позволять читать подросткам. Тем более, что одним из ключевых моментов литературы ужасов всегда бывает сцена инициации, момент перехода во взрослое состояние. Однако здесь возраст главного героя — Уилла Генри, которому в один момент повествования за сотню лет, а в другой — двенадцать, далёк от пубертатного, и поэтому «Монстролог» становится одним из любимых жанров: ужасов, находящихся на стыке с фэнтези, а значит, в аудиовизуальном формате очень хорошо подходит под категорию семейного кино, каковым были многие из хрестоматийных кинохорроров.

Дело Доктора Пеллинора Ксавьера Уортропа против Антропофагов (пожирателей людей) очень похоже на эпизод сериала «Доктор Кто» или любого произведения про чудаковатого профессора, фанатеющего от своей миссии, но проникнутого сочувствием, хоть и непоказным, к своему ученику, ассистенту, а, на самом деле, компаньону, который становится чуть ли не единственным его другом среди множества известных ему людей, к которыми приходится обращаться только по работе, что для спутника обычно бывает лишь начальной стадией глубокой привязанности, постепенно раскрываемой через тернистые пути разнообразных передряг.

Книга, помимо приключенческой составляющей, которая не очень естественно наполнена сценами кровавого экшена или тошнотворного саспенса, очень резко контрастирующих с обстоятельными диалогами, в которых обсуждаются, в большей мере, вопросы мировоззрения, морали и нравственности, где идет борьба научного подход, религиозной нравственности и взгляды актуальной философии своего времени. Тогда это было набирающее популярность ницшеанство. Кстати, кажется, в словах Мистера Кернса (того самого выразителя новой морали) проскакивает и некий фрейдизм, когда он рассказывает Уиллу Генри о червях-паразитах и упоминает отрезание члена. Не то чтобы каждый червь обязательно должен был возбуждать разговоры о члене, но взрослый период по теории великого дядьки начинается именно в двенадцать лет. Совпадение? Ну да, Фрейд стал умничать несколько позже. Ницшеанские же темы задают параллель между убийцей людей в виде монстра, инстинктивно сохраняющего свой род, и убийцей, проникнутым мыслью о сверхчеловеке, которая даёт право на убийство, хоть оно и не реализуется в пищевой цепочке. Научный взгляд изучает проблему возникновения в процессе эволюции морали и почему хищник, пожирающий «вершину творения» не обладает нравственным началом. И даже тут Кернс остается выглядеть одним из самых здравомыслящих персонажей, в отличие от вспыльчивого Доктора Уортропа: он понимает, что человека могут убить и паразиты, но это — монстры, а не участники линии совершенствования на пути к Сверхчеловеку, как и Антропофаги. Вместе с этим, религиозность констебля и языческая тяга к мести Малакки Стиннета, сына преподобного отца — все это влияет на историю Уилла Генри.

Идейное содержание подано достаточно наглядно и просто, как и боевые сцены, но с нужной для подростков долей пафосности, чтобы было ясно, что автор создал эти образы на полном серьезе. Из приключений больше всего держала в напряжении сцена в психбольнице, от которой, насмотревшись «Секретных материалов», я ожидала, что монстр прячется в теле Капитана Вернера или, на крайних случай, как-то манипулирует огромным трупом из-под кровати. И меня порадовало то, что мои ожидания были обмануты: Рик Янси не поместил в свою книгу совсем уж крутые обороты сюжета, понимая, кто его основная читательская аудитория. Но меня немного смущало, что Капитан, рассказывая свою историю, говорит о себе в третьем лице.

Не сказать, что книга оказалась чертовски увлекательной или помогла совершить какие-то открытия, но она отлично вписывается в свою нишу, следуя тренду, и является неплохим образцом жанра и архетипичных сюжетов. Зато концовка великолепна и возбуждает любопытство к следующим частям серии.

Существует очень много книг о том, как выглядит дно. Одни писатели могут находить там особую романтику минимализма, примитивизма, опрощения, наконец. Жизнь на дне имеет свою философию, потому что там находятся те жалкие люди, которые еще способны находить оправдания. Но очень редко попадется произведение, которое найдет границы дна и выйдет за них, чтобы опуститься ниже. А еще меньше людей, которые способны понять и ощутить состояние «ниже нуля» — месте, где не существует ничего, которое находится настолько нигде, что его еще и поискать нужно. Потому что для таких людей предел — дно, на котором они и находятся после преодоления восемнадцатилетнего возраста. Но за дном, где обычно обитают разные ипостаси свободы, уже нет оправданий ничему, потому что способы убийства времени этого подполья изначально являются обманом, врать о котором куда сложнее, потому что даже грань между правдой и ложью — ничто.

В мир, расположенный «ниже нуля», по большому счету, состоит из отпрысков финансовой элиты Голливуда. Это роман о том, как будущие, нынешние и прошлые студенты всего за несколько недель рождественских каникул в Лос-Анжелесе погрязают в самых грязных, самых жестких точках города, скрывающихся в богатых особняках и клубах, где, казалось бы, не должно быть ничего, кроме бесконечного веселья и получения безграничного удовольствия. Но граница эта есть: она обозначена слоняющимися в рядах молодежи наркодилерами и странными здесь сорока-пятидесятилетними мужчинами.

Роман очень остро поднимает вопрос даже не наркозависимости или распущенности, не чрезмерного увлечения видеоиграми или фанатения от модных музыкальных групп, а отсутствия в жизни детей настоящих родителей, в которых они нуждаются даже в том возрасте, когда уже готовы стать взрослыми. Рождество — праздник семейный, но родители в нем появляются, чтобы выписать отпрыскам чек, а потом давать о себе знать только на страницах светских хроник и коротких телевизионных сюжетах, а если они не так знамениты, вообще не существовать.

«Исчезни здесь». «Интересно, продается ли он». «Люди бояться слиться». — анафорический мотив книги. Он начинает играть сквозь обширный саундрек повествования, но слышит его только молодой человек по имени Клей. Он тоже становится активным участником тусовки, даже постепенно превращается в загорелый светловолосый труп. Но его спасает то безразличие, которое находится «ниже нуля»: он пресыщается тем, что видит. Его знакомые и родственники заставляют вспоминать то, что было важным в его жизни: старые родственники, живущие под музыку с иными словами, любовь девушки, которую, как ему кажется, он никогда не любил. В его жизни еще осталось то, что очень просто забывается, когда его очень долго нет рядом. Не все потеряно. И эта оптимистичность вместе с более наигранными сценами финала, который хочет напрямую донести читателю, к чему было все предыдущее, вяло раскачивающееся повествование перебивает естественность и поэтичность самоуничтожающегося мира. Быть может, так нужно было сделать затем, чтобы усилить атмосферу насилия над падшими подростками. А наверное — чтобы даже в таком депрессивном обществе жила надежда.

Атмосфера — это то, что удалось автору на все сто. Я читала и выписывала саундтрек:

X — «The Have Nots», «Sex and Dying in High Society», «Adult Books»

Led Zeppelin — Stairway To Heaven

Elvis Costello album «Trust»

Eagles — «New Kid in Town»

David Bowie «Let's Dance»

Joan Jett & The Blackhearts «Crimson and Clover»

Killer Pussy «Teenage Enema Nurses in Bondage»

Culture Club «Do You Really Want to Hurt Me?»

Prince

«Artificial Insemination»

Bob Siger

Little Girl «The Earthquake Song»

«Smack, smack, I fell in a crack»

Tom Petty — «Straight Into Darkness»

Devo

Fear

Beach Boys

Specials

Billy Idol

Kurt Vile «September Song»

INXS

album «Psychedelic Furs»

Blondie — «In the Sun»

Duran Duran — «Hungry like a Wolf»

Fleetwood Mac

Eagles

KROQ — (Doors cover»

Oingo Boingo

Missing Persons

Stray Cats

Human League

Go-Go's — «Worlds Away», «Vacation»

B-52s

Sandra

Grimsoles

Vice Squad

Blasters

Icicle Works

XTC

Doors — «L.A. Woman»

Peter Gabriel

Fleshtones

U2

Aerosmith

Squeeze

Soft Cell — «Tainted Love»

Clash — «Somebody Got Murdered»

Frank Sinatra «Summer Wind»

Dorothy Fields & Jimmy McHugh — «On the Sunny Sde of the Street»

Я отмечала для себя то, во что тогда играли: Pacman, Pitfall, Megamania, Donkey Kong...

«Трент играет в «Бургер-тайм»: видеохотдоги и яйца гоняются за маленьким, бородатым поваром, Трент хочет научить и меня, но я не хочу. Я не отрываясь смотрю на маниакальные, извивающиеся хотдоги, почему-то это для меня уже чересчур, я отхожу, ища, во что бы еще поиграть. Но все игры, кажется, завязаны на жуках, пчелах, мотыльках, змеях, комарах, тонущих лягушках и безумных пауках, пожирающих малиновых мух, и музыка, сопутствующая играм, вызывает головокружение и мигрень, мне трудно выкинуть картинки из головы даже после того, как я выхожу из пассажа.»

Чтобы ощутить роман всем нутром, нужно быть хорошим человеком, обеспеченным, соблюдающим пост и разбирающимся в искусстве. Нужно обладать изощренным умом и воображением, чтобы тебя не волновала жизнь, а в путешествии вниз интересовало не то, что ты видишь день за днем, не то, что стало обычным для тех, кто считает настоящей жизнью — рутинные заработки во имя семьи, которой желаешь добра, но не способен исполнить все их желания. Нет, во всей этой обыденности мало духовного, и оно проскакивает мимо где-то с пятого по первый этаж, даже мимо цокольного. Перед тем, как отправиться туда ты посетишь безразличного к твоим проблемам психолога, которому приходится самому исповедоваться перед тобой, потому что «У тебя все будет хорошо», просматривать религиозные передачи и обсуждать с образованными друзьями «эстетическое безразличие» в кино, которое создают не кто иные, как собственные родители, и в нем же тебя будут интересовать только кровавые сцены и извращенный секс. А родителям будет интересно, как один подросток будет смотреть на то, как он трахает перед ним другого, чтобы тот был способен оплатить себе дозу.

«И пока лифт опускается, проезжая второй этаж, первый, уходя дальше вниз, осознаю, что деньги ничего не значат. Значит же то, что я хочу увидеть худшее.»

Примерно на этом, по моему мнению, и должен был закончиться весь этот рассказ, сдобренный до смеха реалистичными серьезностями в диалогах. Но молодому автору нужно было как-то отметить, что он среди умирающего сброда так и не стал трупом, поэтому в самом конце написал оправдание о том, как не слился, не исчез, не продался, что был единственным, кто ощущал личное, был личностью, оставался праведным даже несмотря на содомию и наркоманию. Да, это способны понять только мы — пресыщенные образованные религиозные люди. «Ниже нуля» вызвал в моей душе огромный резонанс, хоть и играла в ней совсем иная музыка, отыгрывались другие видеоигры, а возраст пресыщения был чуточку позже, но как раз на границе обретения свободы от принесших смерть своим детям родителей. Важно, чтобы человек пришел к описанному в книге отношению к жизни — большое спасибо автору за это. И пусть навечно будут прокляты те родители, которые не способны довести своих детей до подобного.

«Ружья Авалона» — это типичный второй сезон, представляющий из себя доведённый до ума пилотный, где зрителю представляли героев через шаблонные сцены, в которых нужно произнести или показать основные характеристики и связи между героями. Но в случае с Желязны и его Хрониками первого сезона может и не быть: вкратце «Ружья Авалона» пересказывают события первой книги, но звучит этот пересказ куда убедительнее, чем то растянутое на двести страниц занудство, предполагающее экшн и масштабность фантастических просторов.

Уровень зрелищности в этом романе куда выше, и именно этот факт больше всего повлиял на высоту оценки. Все-таки фэнтези должно действовать на воображение читателя, и во время чтения мне действительно представлялись очень красивые локации и персонажи. Здесь лучше прописано то, что нужно видеть, битвы стали более детальными, а в диалогах прописаны мизансцены и реакции не участвующих в разговоре напрямую героев. Поэтому образы этой книги куда конкретней и живее.

Вообще же, книга очень сильно напоминает сценарий к RPG: название обозначает основную миссию, в течение выполнения которой альтер-эго приходится участвовать в побочных квестах. Отсюда предельная линейность происходящего. Ну и стало чуть яснее, почему главный герой-демиург пустоват в своих действиях и рассуждениях и очень легко отвлекается на женские прелести. Проблема в том, что повествователь, каким бы активным героем ни был, остаётся созерцателем собственной фантазии. В интерактиве такое положение дел стало оправдываться тем, что в каркас героя должен встраиваться игрок. И тогда факт полубожественности оправдывается человеческой волей, но фантазия ограничивается видением гейм-дизайнеров. Поэтому мы больше узнаем об NPC, чем о «себе»-Корвине, которому придётся просто соглашаться с тем, что «Вот с этим чуваком я участвовал в таких-то сражениях и приключениях, но подзабыл, потому что мне стопицот тыщ лет».

У «Ружей Авалона» есть все достоинства, которые ждёшь от фэнтези: возбуждающие воображение концепция вселенной, динамичность красочных сцен, оригинальные существа, накапливание интриг и даже связь с другими мирами, в том числе совсем не волшебной Землёй. Так как моё знакомство с фэнтези началось именно с игр, а не книг, а огромные массивы текста мне читать тогда было лень, все подробности устройства подобных миров, вычитанные в книгах, для меня становятся открытиями, которые объясняют эклектичность того, что я принимала как должное в детстве, а к зрелости уже воспринимала как дурь. Все это для меня перечеркивает ощущение очень легкого, проходного чтива, где единственными ответвлениями стали напоминания о том, что было «в предыдущих сериях». И если «Ружья Авалона» очень сильно напомнили мне типичные оффлайновые фэнтези-RPG, то «Девять принцев Амбера» были для них открывающим видеороликом-экспозицией примерно ни о чем. Зато закрывашка великолепная. Немедленно приступить к созерцанию «третьего сезона«!

«Хроники Амбера» — название пафосно намекает на эпическое действо исторического масштаба. Жанр фэнтези поднимает ожидания до сказочных высот. Эту книгу советуют, ею восхищаются, она лежит на полке увесистым томиком, у которого есть не менее увесистое продолжение. Ты берёшься за неё ещё подростком. Ты даже играл в какой-то квест по ее мотивам и запоролся на стадии выхода из больницы, потому что не понял, каким же образом осуществлялось взаимодействие с инвентарем.

Ты возвращался к ней через несколько лет и уже знаешь наверняка, как главный герой выбирается из первой локации и как перекладывает карты с изображением членов своей большой семьи. У него полная амнезия, но он прекрасно помнит, кому стоит, а кому не стоит доверять. Доверие и возможность сотрудничества Желязны обозначил словами о двойственных чувствах к персонажу. В основном же решил для различия дать разные имена и описать яркие наряды — больше ничем девять принцев Амбера не отличались. Ты откладывал книгу раз за разом после этого пасьянса, считая, что автор слишком уж загрузил тебя информацией после реалистичной водички. Но однажды ты преодолел себя и пошёл дальше.

Но дальше тебя ожидала водичка психоделическая, в которой фэнтезийность не обрела своего лица и чёткой концепции. Перед глазами и тебя, и главного героя (теперь ты узнал, что он не Карл, а Корвин, и что будет называть себя любыми именами на К) проходят бессмысленные картины, которыми, как оказалось впоследствии, и управлял один из принцев Амбера. Но теперь ты смог провести границу между фентези и реальностью, которая лежит в жанре ужасов. И да, тебя брал ужас за то, что творит с тобой автор. Потому что чуть дальше ты осознаёшь, что мир хроник Амбера — это локация-пасочница, а наличие карт и их описания тоже намекает на игру, тем более, что ее прохождение — то бишь наше продвижение по страницам — при этом предельно линейно. Нет никаких разветвлений и параллелей: ты видишь все глазами Корвина и вынужден читать его записи от первого лица. И, видимо сказалась амнезия или какие-то последующие травмы, физического и психологического типа, которые не позволили тексту отличаться художественностью. И это при том при всём, что главный герой — поэт, являющийся автором шедевральный баллад. Ты поначалу веришь этому, но и это уверение оказывается дошираком на твоих ушах, потому что, как мне показалось, в большом пробеле текста, заканчивающемся упоминанием баллады Корвина, под поэтическим произведением скрывался половой акт.

Примитивность текста, его предельная скудность и даже ограниченность фантазии автора, который не предложил тебе ничего, кроме демонстрации пары странных путей в вожделенный Амбер и сомнительного экшна, наталкивала на мысль, что сейчас читаешь какую-то женскую графоманскую фантазию. Как это могло стать классикой фантастики? Как могло получить слово «шедевр» на обложке? Из-за простоты или в книге действительно поднимается вопрос вечного стремления к истине по путям, вызванным в Мире Теней — многих отражениях Подлинного Мира — сознанием людей королевской крови Амбера? Первая часть не дала ничего: ни похожего на хроники, ни похожего на хорошее чтение вообще. Единственное, что получаешь от неё — базовую колоду для будущих странствий, интригу, завязанную на престолонаследии после таинственного исчезновения отца девяти принцев, и регулярные поставки новеньких блоков сигарет в, казалось бы, типичное позднесредневековое действо.

Кстати, в связи с последним фактом привет Максу Фраю. Буду читать цикл «Хроник Амбера», видимо, только затем, чтобы вписать в своём сознании Мир Ехо в один из Миров-Теней Амбера. Посмотрим.

Третья часть цикла продолжает тему чисто по-английски устроенной безумной вселенной. На этот раз Артур Дент узнает, откуда взялась вполне себе земная игра в крикет и ещё одну причину, по которой люди ломают головы над вопросом Жизни, Вселенной и всего такого. В какой-то момент мне показалось, что на данном этапе вопрос из «Сколько будет шестью семь?» превратился в «Назовите любое число». В этой книге читателя ждёт не так много внезапных открытий: на этот раз композиция построена по четкому плану, потому что помимо нового способа двигаться в пространстве и времени на случайностной тяге на мировые события будет оказывать влияние искусственный интеллект самых мощных компьютеров, настолько продвинутых, что способных сходить с ума, шокироваться и мстить своим создателям. А одному из них случайно мешать этим планам со скуки. Юмористическая атмосфера осталась на том же уровне, но шутки стали сквозными темами для определённых случайностей, например, постоянно меняющейся сумке Дента и появления на вечеринке инопланетянина, по глаголам действий которого можно определить его видовую принадлежность (на мой взгляд, это одна из самых интересных идей в книге). И это ещё одна причина, по которой книга выглядит более цельной, чем предыдущие, хотя, на мой взгляд, такая упорядоченность не сыграла на пользу восприятию атмосферы созданного Дугласом Адамсом мира, где пространственно-временные флуктуации и случайности играют немаловажную роль. Поэтому «Жизнь, Вселенная и все остальное» смотрится более по-детски.

Роман интригует с самого эпиграфа, который намекает, что все усложнилось после того, как во Вселенной появился ответ на вопрос смысла жизни. Ну и действительно, что жители Вселенной ожидали от компьютера, который создан для расчётов и работы с базами данных? Слишком просто — нужен новый уровень запутанности, чтобы ответы и вопросы не замыкались на цифрах. Та же ерунда происходит, когда планету оккупирует толпа офисных служащих и работников сферы услуг. Практически весь юмор книги и держится на том, как все перевёрнуто с ног на голову: властитель вселенной — крайний агностик, философствующий над очевидностями, в то время как огларунцы, наоборот, не верят в жизнь на соседних деревьях, якобы те — всего лишь общая галлюцинация, второе пришествие пророка состоится реально прямо перед концом света, поп-звезды скупают звездные системы и преобразуют миры с помощью шоу при участии абсолютно черных кораблей (отсылка к монолитам Артура Кларка, как и игры в «Эрудит» с неразумными обитателями Земли), а нумерация поколений Зафода Библброкса идёт в обратную сторону, потому что его прадед — это перемещённых во времени правнук.

А дело в том, что вторая книга про автостопщиков теперь добавит следующее измерение Вселенной — временное, поэтому героям предстоит посмотреть на вселенский конец света в одноименном ресторанчике и оказаться при моменте зарождения на Земле человечества, которое окажется потомками присланных сюда на ковчеге голгафрингемцев, которые в свободное от лежания в замороженных капсулах время занимались регулярными пробежками, в то время как капитан корабля предпочитал пребывать в горячей ванне. И правда, почему бы и нет?

И, конечно же, во всех приключениях, в которые попадут уже знакомые главные герои, путешествующие в запутанных пространственно-временных завихрениях, будут скрываться самые разные вопросы, с которыми не раз сталкивались земляне, находя свои интерпретации ответов, позволяющих жить и выживать в огромном и, как утверждают краткие статистические сведения о геосоциальной природе Вселенной, совершенно пустом невзаимодействующем своими частями миром, в поисках смысла этой самой жизни. Но, даже так, тут очень многое нужно увидеть, чтобы действительно пожить, как утверждает Зафод Библброкс. Так что краткость зарисовок и сведений оправдывает то, что на скудную жизнь, обитающую во Вселенной можно взглянуть мельком, а не пытаться охватить её масштаб, чтобы сойти с ума, потому что и малая часть велика и только ради неё следует распрощаться с чувством меры. Хотя, сдаётся мне, у автора это чувство есть, как и прекрасное чувство юмора.

Ангельская физика — то, чего ты не знал о механике и электромагнетизме

Огромной неожиданностью второй книги становится перенесение читателя в реалии нашего собственного мира, которые от такого внезапного поворота сначала кажутся не менее чудными, чем вымышленные. Все усугубилось тем, что между разными, но частично похожими вселенными образовались окна, прорезываемые ворами из умирающего мира бывших торговцев. В общем-то поначалу книга очень напомнит фэнтези про попаданцев, что явно не идёт на пользу трилогии. Практически половина книги вертится вокруг установления химии между Лирой и новым центральным героем — двенадцатилетним мальчиком Уиллом. Цели приключений становится все более неясными, но при этом сцены в «Чудесном ноже» куда стремительней, напряженней и драматичней, но есть в этом ещё одна загвоздка: новая информация раскрывается к самому критическому моменту, развязкой которого скорей всего будет смерть тех, за кого переживает читатель. Так что, на мой взгляд, это далеко не детское фэнтези в его сказочном понимании с непременным счастливым концом, либо из тех книг, которые в одном случае стимулируют взросление, а в другом — оставляют человека с психологической травмой и нежеланием выходить из детства.

Причём тема психики в этом романе проходит и в пласте мифологии миров: атакующие только взрослых Призраки, превращающие погоню от них в сумасшествие, а принятие — в не менее безумное безразличие. Ну и кажется, что секрет расстояния между человеком и деймоном лежит в понимании любви и её ультимативности, а также отдалённости от естественных начал. Не просто же так деймоны — противоположного пола, а самые менее религиозные (в церковном понимании) персонажи, ведьмы, связанные с силами природы, не способны прощать и не так трепетно реагируют на отдаление части себя, потому что и так взаимодействуют с различной живностью.

Кстати, такой подход к построению мира мне кажется более подходящим под определение Science Fantasy, чем школы магии, её разделение, например на магию Порядка и магию Хаоса или по предметам со списками заклинаний и рецептов. В мире «Темных начал» мифологическое скрывается в научном и заставляет вспомнить первые физические законы механики, где термины получили своё название именно от церковных определений. Но вряд ли кто-то задумывается над тем, что Силы — это один из ангельских чинов, подразумевающий практически то, что вкладывает в понятие силы наука о природе — творение «чудес». А кто из читателей в курсе об электрических ангелах, которые также называются янтарными (быть может, именно поэтому писатель использовал термин «антарный» — с ссылкой именно к христианской мифологии). Тяга человека к знанию и к истине, причём через технические изобретения, превращается в книге в общение с ангелами. И вторая часть трилогии раскрывает проблему этого общения. Спойлер: кажется, общение происходит с теми самыми ангелами, которые ещё до событий Книги Бытия пытались восстать против Бога, но были изгнаны с небес. А дальше в силу вступает тот миф о сатане, которому отныне приходится шалить среди людей.

Те, кто крепок в своей вере, могут не бояться: таки «физические ангелы» — не те мстящие Создателю твари. Встаёт другой вопрос — Провидения, предопределения: откуда берутся пророчества, почему человек приобретает то или иное знание, уверенность в чем-то, откуда знает правду и почему оказывается в том или ином месте. Получили ли ведьмы, шаман, лорд Азриэл и Лира информацию из одного источника? А то, может, Магистериум был не так уж плох, а леди Колтер просто хочет разобраться, почему «ангельская наука» вдруг решила поиграть судьбами людей, не позвав её в общую тусовку, так что ей пришлось ввязаться в неё самой. История же новой попытки свергнуть Бога и новой Евы, по пророчеству ведьм появляющейся, чтобы стать матерью нового человечества — действительно фэнтези, сказочное повествование. Ну и что, что мифология не древняя, алхимическая или из городских легенд — христианская тоже полна своих историй и существ. Будет интересно узнать, к чему все прийдет в последней книге.

Фантастикой обычно называются произведения, в которых автор оперирует достаточно отдаленным от реалий посюстороннего мира вымыслом. В случае с романом «Туманность Андромеды» это определение не работает, потому что создаётся впечатление, что Ефремов и его советские читатели воспринимали описываемый мир эпохи Великого Кольца одной из вполне осуществимых реальностей. К этому располагала и начальная глава, очень напоминающая завязку для произведения в жанре ужасов, жанр которых подразумевает связь с реальным миром: столкновение с неизвестным, погибший корабль с предостерегающим сообщением о таинственном живом Ничём, таинственный инопланетный крест, поразивший члена экипажа... Даже переход от рассуждения о природе инопланетного существа в форме креста переходит в образ христианского кладбища, которое в будущем можно увидеть только на картинах «древних» художников. В этом виделся какой-то символизм, страх перед нематериальным и религиозным, а это намеки на художественность, воздействие на чувства. Но оказалось, что ничего подобного в романе нет и не предвидится. Яркая вспышка о приключении на планете у железной звезды была кратким озарением фантазии Ефремова, которая побудила его написать эту историю, но вскоре исчерпала себя, встретившись с глубоко рационализованной мыслью писателя, промытой коммунистической пропагандой.

Весь остальной текст состоит из как будто утверждённых партией идей о построении коммунизма, которые пришлось впихивать в нелепые диалоги. Различие между персонажами как раз и определяется темой разговора — каждый пытается рассказать об основах своей специализации. Причём настолько первичные, что кажется, каждый человек будущего должен был бы иметь об этом представление, ничего сверхспецифического в них не встречается, разве что некоторые выдуманные материалы, препараты и вошедшие в обиход технологии. То есть герои трут между собой абсолютно очевидные для них (но не для нас) вещи, якобы за ними наблюдают люди других (а особенно отстающих) миров, чтобы быть в курсе, как устроена жизнь на Земле эпохи Великого Кольца. Кстати, именно нечто подобное и выражает смысл эпохи: с помощью этого самого Кольца происходят передачи между отдаленными на тысячи световых лет мирами о том, как прекрасны цивилизации друг друга. Планеты, отсылаемые и получающие эти сообщения называются Планетами Кольца.

Подобное отсутсвие настоящего в романе накладывает великие сомнения на то, что в смотрящем только вперёд мире, анализирующем исторические ошибки, возможен какой-то прогресс. Да и вообще утопия Ефремова отвратительна в своём лицемерии. Историки и антропологи возмущаются воинственностью людей прошлого и плюются, когда вместо произведений литературы и визуального искусства находят на раскопках автомобили и ювелирные украшения (личную собственность и роскошь). Они осуждают одержимость техникой, но сами стремятся с каждым поколением улучшать свои собственные технические достижения, чуть ли не возводя технический прогресс в культ своей цивилизации. Да и неужели за века библиотечные, архивные и музейные работники не сохраняли важнейшие объекты культурного наследия? Они что-то говорят о том, как меняется уровень человеческого счастья с новыми открытиями, что культура развивается накапливанием исторических слоёв, как-то пытаются работать над человеческой психологией, но не понимают, что и представления о счастье могли меняться. Людям эпохи Великого Кольца совершенно невдомек, что их осуждения людей прошлого точно так же применимы и к их собственной эре, потому что уже завтра очередной великий ум (а других тут практически и нет) перечеркнет предыдущие взгляды. Они осуждают требовательность промышленной цивилизации прошлого к природе, беспокоятся о том, как были загрязнены и испорчены целые природные области, а сами занимаются изменением климата, уничтожают «вредных» животных и подумывают о смещении орбиты и оси планеты для более комфортных природных условий. Такое ощущение, что люди будущего смутно представляют себе, что такое экология, биосфера и насколько тесно связаны живые существа между собой.

Проблемы у них и с самой «важной» из наук — такой математической теоретической физикой. Излишний материализм ума автора решил прикинуть, что электромагнетизм — функция антипространства, потому что гравитация — функция пространства. Соответсвенно, интересные сочетания этих двух полей дают точки нуль-пространства, которые сократят пространства коммуникаций. Только вот с хрена два свойства одной и той же материи, могут обнулить друг друга? Даже в электромагнетизме функции двух полей идут перпендикулярно друг другу, а не участвуют в эффектах наложения между собой. Откуда взялось антипространство? Просто чтобы было?

Именно подобные провалы и несуразица не дали по достоинству оценить произведение, а ведь в нем действительно есть плюсы. И один из главнейших — изображение видения эпохи. Мне кажется, что к «Туманности Андромеды» больше применимо понятие советской психоделики, чем фантастики. Все-таки это действительно порождение реальной мысли, затуманенной идеологическими веществами. В романе содержится все то, что привело советского человека к деградации — гуманизм, физиологичность и отсутствие художественного видения. В будущем для более емкого хранения информации был придуман специальный язык, использующий цветовые и звуковые знаки, но при этом книги остались существовать, потому что линейное письмо оставалось более доступным для восприятия. Ефремов что-то говорит о немногословности людей будущего, решив, что её вызывают художественные средства языка, поэтому он пишет пространные описания с чёткими обозначениями конусов, эллипсов и цилиндров, а его герои говорят ни о чем множеством слов — как же это по-советски. Рассуждения об искусстве до боли примитивны и сводятся к теории сублимации. А ведь именно наличие художественных образов, выраженных с помощью различных художественных средств придаёт емкости сообщению, потому что в нем заключаются смысловые оттенки. Но в мире Великого Кольца все слишком дифференцировано и размазано, а воображение находится на уровне геометрических тел одних и тех же цветов: серый и серебристый, красный и медный, малахитовый, бирюзовый и немного фиолетового для изображения вод. Эта книга — «Гаргантюа и Пантагрюэль» своего времени, страдающая той же излишней масштабностью, но при этом лишенная настоящего, остроты и сатиры.

А вот пошлости здесь навалом. Понятно, что люди будущего — сугубо рациональные существа — не так уж эмоциональны, потому что заморочены либо на научных открытиях, либо на физическом труде, но обязательно творческом — нет, не сочинением и открытием индивидуального видения, а только целесообразным в масштабах своей цивилизации. Но не лишена надежды мысль, что великие открытия совершают эмоциональные люди. И чем же обычно вызываемы эти эмоции? Правильно — силами либидо от созерцания натренированных тел друг друга, а также прекрасных форм инопланетных гуманоидов. Именно поэтому ученым нужно быть атлетичными — по-другому вдохновение не возникнет.

Отличной идеей в контексте тамошнего прогрессивизма видится идея отсутствия семьи и воспитания детей в изолированных группах по возрастам. Ефремов, думаю, не допер до этого, рассуждая чисто о педагогических проблемах, но действительно, если человек не будет видеть разницу возрастов, у него не будут возникать мысли о конечности жизни, и таким образом, на всю жизнь в уме останется стремление вперёд, вопреки возрасту, а подкрепляться все это будет успехами по увеличению долголетия.

«Туманность Андромеды» таким образом становится образчиком коммунистической антиутопии, где настоящее мертво, а люди воспроизводятся на убой для подвигов во имя глобализации и видений будущего с других планет. Здесь истиной становится устаревающий с каждой эпохой факт, а время растягивается между этими фактами, сообщенными археологами и инопланетянами. Века жизни человека тотально насыщаются работой во благо других, которые не имеют иных потребностей, кроме аналогичного труда для общества. Это мир пустых человеческих душ, разрываемых между скучнейшими основами обыденной науки и страстью любопытства, движимой всплесками гормонов. О любви здесь говорят как о холодно принимаемом выборе, красота заключена лишь в целесообразности, и любая глупость, выглядящая гармонично, а значит красиво, сойдёт за новое научное открытие. И знаете что? Ведь именно в мире самых тупых и пустых людей, мыслящих в рамках гуманизма, лишенных личностных начал и различаемых только по геному, и возможно настоящее счастье — только среди ограниченных позитивизмом дураков. Все ещё думаете, что это утопия, что такого места действительно нет? Возможно, вы счастливей, чем думаете.

Что может быть лучше космической фантастики, не основанной на материалистических постулатах и говорящей о смысле жизни без идеологических занудств? Чашечка отменного листового чая в правильное время, ответил бы любой из героев вселенной, описанной в Путеводителе для путешествующих автостопом. Эволюция? Неужели никто не заметил, что в кое-каком месте она дала как минимум шесть массовых сбоев? Предельно логичная компьютерная техника? Вот уж вершина лицемерия! Дуглас Адамс не просто выворачивает привычные представления, чтобы посмешить читателя сказочными нелепицами, но пронизывает весь текст знакомой каждому идеей креационизма. Земля создана мышами как биокомпьютер, занятый разработкой Великого Вопроса Жизни, Вселенной и Всего Остального. И каждый человечный землянин рано или поздно задается этим вопросом. Автор «Путеводителя», я полагаю, не без участия мышей, заказавших создание Земли на Магратее, любезно подсказал нам ответ, который, с его легкой руки, стал достоянием множества человековидных культур.

Об этом ответе давным-давно знаю и я. Это знание попало в мою голову ещё до того, как там оказался просмотренный фильм и прочитанная книга. Где-то между этими двумя вероятностными событиями этот ответ зазолотился номером моей квартиры. Пожалуй, вероятность того, что еще несколько гуманоидов обитает в сорок вторых квартирах и домах, не так уж мала. Но до всех ли доходит, что все их стремления задаться нужным вопросом приводят к невероятным вещам? Насколько вообще современному человеку, так уверенному в совершенстве логичного знания и красоты простой гармонии, симметрии и ритма в них, возможно поверить в доведшую до этой мысли о совершенстве случайность, вероятность которой стремится к огромнейшим степеням при дробном основании? Думаю, Дуглас Адамс в своей книге добивался именно этого: демонстрации идеи некой невероятности, которая настолько вероятна, что обладает четким британским вкусом и остроумием. Самый лучший космический корабль — корабль на невероятностной тяге; самый полезный робот — псих; самый лучший способ действовать — не задумываться об обдумывании; самый лучший способ открывать новое — путешествовать на попутках с помощью «Путеводителя».

Великолепная книга, в которой две головы лучше одной, потому что одна из них сделает самое важное — перекроет мыслительную активность обеим, в которой конец света не превращается в агонию выживания, а встреча с создателем обещает вынос мозга во всех смыслах этого слова. Кстати, можно дать слово одному из креативной команды по разработке проекта Земли и «Всего Остального»: «Идеализм, чистая наука, поиски истины — все это очень хорошо, но рано или поздно, боюсь, наступает момент, когда начинаешь подозревать, что всей многомерной бесконечностью Вселенной на самом деле заправляет горстка маньяков. И если мне предстоит выбор, потратить еще десять миллионов лет на установление этого факта или просто взять деньги и дать деру, то лично я не прочь поразмяться.»

И пока кто-то играет в выбор, рассматривая идеалы с точки зрения их большей истинности, руководствуясь числами наибольших вероятностей, немногие готовы смотреть на жизнь и вселенную с той долей здравой иронии и юмора, чтобы по-настоящему верить, не оглядываясь на пустые расчёты. Материалистическая и идеалистическая мишура настолько смешна потому, что способна приобретать конкретные образы, и потому, что её создателями обычно и является кучка маньяков. Как и создателями совершеннейших суперкомпьютеров. Но, даже никогда не узнав о сорока двух, человек рано или поздно доходит до того, каким должен был бы быть его собственный создатель. И если это осознание не похоже на смешную сказку или синкретичный миф, на научную теорию или фантастическую гипотезу, то, думаю, жизнь такого человека была воистину невероятна. Чего и всем желаю.

Великолепное и очень нетривиальное фэнтези, происходящее в так похожем на наш, но все-таки немного ином мире. Но так покажется только человеку с культурным багажом, в который плотно проникло христианство, ведь вселенная «Темных начал» словно альтернативный мир, который пошёл другим путём, потому что здесь над научным прогрессом продолжала довлеть церковь, Магистериум, и каждое открытие должно было находить религиозный смысл. Невероятная идея личных деймонов и таинственной Пыли превратили основные христианские догматы в очень конкретные образы фэнтезийного мира, хотя подвижные зверьки олицетворяют чувствительную душу человека, а Пыль очень близка по смыслу к Божественному Духу, пронизывающему мир и сознательных людей; Пыль движет алетиометром, вещающем истину.

Забавно, что столь религиозная концепция, лежащая в основе книги отталкивает тех, кому чужда такая глубокая тема. Им приходится верить тем одержимым открытиями ученым, которые пытаются приложить к основной проблеме — Пыли — формальную логику, снизить пафос в стиле иудеев и протестантов: до Бытия, до первородного греха. После прочтения даже показалось, что это наш мир в какой-то момент вдруг ответвился от вселенной «Темных начал» в тот момент, когда людей превратили в зомби отрезанием их деймона; и теперь видишь вокруг повреждённых, рыщущих в поисках истинной веры вместо того, чтобы смириться с той, которая соответсвует их исторической культуре, или в поисках объективного знания, забыв о настоящем чувстве единения с самим собой, со своей душой, навязывая себя другим и, наоборот, пытаясь оторвать от чужого. Не удивительно, что у самых холодных и расчетливых людей деймон в виде обезьяны — самого похожего на человека существа, быть может, самого рационального из всех. И не удивительно, какой восторг у посюсторонних поврежденных вызывают панцербьёрны — животные, которым приходится ковать свою собственную воинственную душу-доспех. Потому что в христианском мировоззрении у животных нет бессмертной души, только человек характеризуется триединством тела-души-духа. И, быть может, не просто так самым страшным человеком в книге будет ломающая людей мать Лиры, одержимый наукой отец Лиры и пытающийся быть похожим на человека панцербьёрн.

В связи с этим «Северное сияние» открывает новый взгляд на взаимоотношения существ и людей, все ощущения куда сильней, потому что чувства отданы животному воплощению, расставание с которым терзает тоскливой болью. Ты вспоминаешь похожие ощущения из своего опыта, но понимаешь, что происходящее в книге куда сильней и осознаёшь, насколько мало значит бренное по сравнению с духовным, вечным. Быть может, именно поэтому долгожительницы ведьмы в «Северном сиянии» могут отсылать своего деймона на огромные расстояния — их опыт позволяет им другой уровень ощущений, поэтому им не страшен даже лютый северный холод.

Очень приятно читать фэнтези, герои которого находятся в своём собственном мире, открывая его для себя естественным образом. Мир целен и продуман, хоть и может видеться главной героиней обрывками, потому что она раньше не покидала стены монастырской обители, а позже местного аналога университета, где Учёные — всего лишь вторые после Магистров, адептов церкви. Но даже в стенах существуют свои мифы, свои секреты, а ещё множество случайных людей и постоянных посетителей. Девочка Лира не столько участвует в научной или религиозной жизни Иордан-колледжа (Оксфорд), сколько озорничает с мальчишками, пока дети не начали исчезать. Из-за своего свободного образа жизни Лира не привыкла витать в облаках абстрактных определений и идей, но обладает чётким и ясным взглядом на мир. Возможно именно такой склад ума и помог ей пользоваться сложнейшим прибором алетиометром и ввязаться в кампанию по спасению своего друга.

«Северное сияние» — очень сильная книга по идейной составляющей и драматизму ощущений, история настоящего героизма и силы духа. Ещё давным-давно, как только её издали параллельно с Гарри Поттером, мне не захотелось её читать. И правильно, потому что эта книга будет понятна не всем, она не наивна, но в ней нет и занудства волшебных систем, в ней нет юмора, в ней есть жестокость и жесткость, от неё словно пышет ледяным характером и волевыми решениями. «Северное сияние» находится на перекрёстке волшебного фэнтези и реалистического ужаса, почти что продолжатель мрачной готической сказки в реалиях очень близкого нам мира с теми же континентами и очень похожими названиями, разбираться в которых автор дал нам самим, а переводчики помогли тонкими намеками, ведь все так знакомо, если обладаешь каким-никаким знанием и культурным балластом, который не время скидывать, пока читаешь Филлипа Пулмана.

Удивительно, насколько хорошо работает на эту серию великолепные обложки и награды писателя. Но впечатления от самого чтива были примерно такими же, как от «Петушиной лошади», чей автор тоже отхватил приз за лучшую детскую книгу. То ли у нас действительно настолько примитивные детские книги, что больше давать награды некому, то ли вкус судей вызывает сомнения, но это же отвратительные книги про попаданцев в волшебные миры. Кстати, в «Петушиной лошади» эти самые фантастические миры (их было два — сказочный и инопланетный) были более-менее продуманными и цельными, в «Часодеях» же Щерба нам практически ничего не объясняет. Этим ситуация ещё больше усугубляется: героиня совершенно пассивное существо, вокруг которой вертится несколько всё знающих и понимающих персонажей, кидающих истеричные фразы о том, что ей, Василисе, нельзя верить и она здесь всем мешает. Столкнувшись с миром часовой магии, который не особо отличается оригинальностью, потому что читателю вообще мало показано в книге — эферные чудеса смахивают на типичные компьютерные спрайты, а волшебные палочки (часовые стрелы) по функционалу сходят за смартфоны, — девочка принимает его в штыки, потому что ей приходится жить в доме папаши-злодея с невзлюбившими новенькую детьми. Поначалу это интригует, но читать о приключениях в волшебном мире Эфлары становится невозможно из-за отсутствия описаний мест — все слишком стремительно проносится перед глазами, девочку просто перекидывают из одних рук в другие, переходы между локациями происходят через очередной обморок героини, но при этом на посвящении в волшебницы, на которое подталкивает Василису фея, которая и не фея вовсе, наша героиня с полной уверенностью заявляет, что это её собственное решение. Это если считать, что делала она это под гнетом обстоятельств и пытаясь спасти стремительно нарисовавшихся в Эфларе друзей. Мда.

Все диалоги в книге состоят из фраз ни о чем и происходят в непонятных местах — это просто некие ничем не примечательные комнаты непонятно где вне связей с другими пространствами. Все места донельзя абстрактны, как заставки Часолистов, в которые тоже можно попасть, чтобы попроводить там время. Где-то со второй половины книги нам внезапно сообщают первые новости о том, что все это время происходило, пока Василисе пудрили мозги непонятками — прямо с бухты-барахты говорят, что только что она поучаствовала в очередной интриге властолюбивого отца, а также освещают несколько нюансов связанных с ним романтических отношений. С этого момента книга превращается в романтическое фэнтези для маленьких, где Щерба решает включить либидо и своим подрастающим героям, а не только взрослым, так что ждите сцену из «Сумерек», где Эдвард летал с Беллой по деревьям — здесь она тоже есть.

Однако, первая книга «Часодеев» — неплохой задел не только на последующую подсадку девочек на романтическое фэнтези, но и на раскрытие подробностей волшебного мира, с которым пока пришлось столкнуться только через участие в таинственных интригах, то ли любовных, то ли политических. Надежда ещё не умерла, потому что после прочтения хочется верить, что Щерба умеет плести сюжеты, а единственная её проблема — в диалогах и описаниях. Быть может, она неплохо писала бы женские романы, а с фэнтези пока не ясно: просто покидалась несколькими терминами, дав понять, что есть часовщики, феи и духи, но не раскрыв их волшебных особенностей, дав только картину враждебного противостояния. Получился очень фрагментарный, разорванный мир с героями в разноцветных платьях. Лучше бы это был комикс.

Очень противоречивый сборник, в котором встречаются как удачные рассказы, так и проходные произведения. Несмотря на название в нем встречаются не только ужасы, но и простые реалистичные рассказы, а также стихотворения (думаю, они попали сюда, чтобы автор смог поместить себя среди вымышленных стариков-поэтов), затрагивающие тему смерти. Стивен Кинг попытался придать цельности книге, написав введение о том, что каждый кусочек его творчества — это товар в некоей волшебной лавке и, вроде как, именно из обращения творца к покупателю возникли авторские вступления о своём вдохновении перед каждым рассказом. Но вот фишка с торговцем, на мой взгляд, не сыграла — он стремительно пропал со страниц, а личность Стивена Кинга осталась. Более того, предисловия объединяют рассказы куда больше, чем изначально заданная концепция, в них можно найти поводы для размышления над смыслом прочитанного, а также подсказки о том, что же могло скрываться за метафорой того или иного ужаса. К тому же ответами на непонятки служат схожие лейтмотивы и возникающие у персонажей последующих рассказов мысли. Так, я надолго зависла над тем, почему автобус в одноименном рассказе назывался Питером Пеном, потому что не могла сопоставить образ вечного детства с тем «другим миром», что открылся в его окнах главному герою. И хорошо, что стала читать дальше, потому что уже в следующем рассказе, «Некрологах», мне был предоставлен ответ — то, что является «питерпенством» во вселенной образов Стивена Кинга.

«Некрологи» вообще один из самых красочных рассказов сборника. Он не так интересен в плане фантастического и мистического, как в плане реалистической фантазии — мне очень понравилось изображение редакции желтого интернет-издания и его концепция. Кинг точно подхватил тренд, поняв в какую сторону двигается бульварное чтиво и что позволяет публикация в сети. А небольшая сквозная ниточка авторской мысли, связывающей идеи всех разнообразных кусочков сочинительства, придаёт ему особую прелесть, потому что образ автора здесь не менее важен, чем создаваемые им вселенные, тем более, что некоторые рассказы как раз вписываются в некоторые, созданные им ранее, например, «Ур» примыкает к вселенной «Темной башни», а герои «Моральных принципов» носят фамилию сквозного персонажа книг Кинга — священника отца Каллахэна (плюс упоминание библиотечной полиции).

Наверное, большинство рассказов — истории каких-нибудь стариков. И тут уж совершенно точно спрятан ещё один пласт авторской личности. От стариканов-монстров Кинг отошёл и превратил великовозрастных персонажей в свои прототипы. Иначе почему они все сплошь да рядом такие миленькие, поэтичные и даже всесильные? На сборнике можно было даже поставить надпись «Ни один старик на страницах книги не пострадал». Вместе с превращением центральных героев в дедушек идея смерти стала куда мягче, естественнее, даже соседствует с любовью и судьбой, не становясь злым убийцей. Что касается зла, то оно теперь полностью держится в противостоянии с нравственным началом и участвует в теме правосудия — ещё одном лейтмотиве.

Рассказы, где вершится суд, — одни из сильнейших, но практически все они написаны как детективы. Особенно в этом плане порадовала «Смерть», где Кинг очень тонко играет на гранях принимаемых решений, так виртуозно, что многие читатели (как я заметила в их отзывах) покупаются на уловку местного злодея-афериста вместе с отвыкшим от ведения сложных дел шерифом, живущим в спокойном городке, где происходит очень мало смертей. Рассказ очень психологичен, потому что верить приходится именно эмоциям, потому что размышления южных провинциалов очень топорны и примитивны, а к казни невиновного приводит излишне жесткое следование регламенту, в котором при этом многое было упущено для упрощения дела.

Другой тип правосудия показан в «Дюне»: это практически дружеские отношения сделавшего карьеру на вынесении приговоров Судьи с тем роком, который вершиться по воле природных сил. Великолепен рассказ «Пьяные фейерверки», где с иронией показана патриотическая борьба на равных каждый День независимости между итальянцами-бизнесменами и американскими иждивенцами на шее государства, и последующее разбирательство с забавным «приговором». Наверно, для американских читателей рассказ стал большим подарком, получив великолепную аудиоверсию с настоящим североамериканским акцентом, как и хотел Кинг. Но и без этого читать его было так же азартно, как и бороться героям рассказа. За них в определённый момент просто начинаешь болеть, потому что обе стороны вызывают симпатию.

А вот в очень спортивном рассказе, «Билли «Блокаде»», болеть не приходилось, хотя там очень много описаний бейсбольного противостояния, сведённого чуть ли не к письменной трансляции происходящих матчей. До последнего хотелось увидеть в образе странноватого игрока что-то мистическое, но это был очередной реалистичный рассказ, в котором поднималось детективное расследование. Даже простые зарисовки из жизни простых американцев смотрелись лучше.

Такова «Гармония премиум», где после неудавшегося брака рецептом для достижения дзена становится приглушённый кондиционер в жару и человеческий шоколад для собаки, всего несколько минут терпения — а дальше кури сколько влезет, включив максимальную мощь, больше не стремясь не быть «Питером Пеном» под гнетом городских стереотипов. Таково «Нездоровье», прекрасно показавшее болезнь рекламщика больше, чем недуг его жены. Таков и достаточно лиричный рассказ о «Бэтмене и Робине», где яркие образы персонажей из комиксов, в которых перевоплотились когда-то отец и сын на Хэллоуин, возрождают беспамятного старика из «мертвых». Чуть мудреней «Герман Вук ещё жив» — не просто зарисовка о смерти, но и о жизни, о прекрасном, о Боге. Рассказ, где пересекается смерть молодых и их детей с продолжающими жить стариками, скорость и стремительность проносится мимо размеренности. И снова в сознании мимо проезжает автобус «Питер Пен», напоминая о скорости жизни, диктуемой общественным мейнстримом, экономикой и коммуникациями, потому что герой «Автобуса» Уилсон везёт в Нью-Йорк провинциальную размеренность, воспитанную заветами родителей.

Вообще, инфантильность и демон детства или демонический ребёнок — классический образ для ужасов. И такой есть здесь — «Гадкий мальчишка». По моему мнению, это самый жуткий рассказ сборника за счёт своей концовки. Вроде как мелкий гаденыш — очень личный монстр, возможно даже плод воображения всего одного человека, которому грозит смертная казнь, быть может, это такой тип помешательства перед смертью — но он оказывается заразен. И раз уж это тоже рассказ о суде и казни, а не только о вспышках инфантильности, то задаешься вопросом, не впадает ли человек в детство перед лицом смерти и, раз уж, она так близко идёт с любовью, то человек становится ребёнком рядом с любимыми. Что это — страх признаться себе во взрослении? Может быть, не зря сборник начинается с ещё одного «детского» рассказа — «Мили 81».

«Миля» — это почти что сказка, ужас, рождённый воображением ребёнка, так желающего повзрослеть. И снова тема взросления переплетается в воображении с образом транспортного средства. Для маленького Пита это «взрослый велосипед», а для многих американцев настоящие машины, потому что в своё совершеннолетие практически все они заняты получением водительских прав. Отсюда и автомобиль-монстр, пожирающий тех, кому, по логике, автомобиль-то и не нужен, например, семейке близоруких, владелице лошади или просиживающему свою задницу в засаде за игрой в «Эрудит» полицейскому. Рассказ напоминает плотно вошедшими в народное (а тем более детское) сознание сказки вроде «Теремка», «Маши и трёх медведей», «Золотого гуся» и вспомнившейся самому Кингу «Смоляное чучелко», что ещё больше укрепляет в мыслях, что происходящее на заброшенной базе отдыха каким-то непостижимым образом создано сном Пита, который выпил неизвестное опьяняющее зелье из найденной в песке бутылки из-под водки. Не на это ли намекает и название самого сборника?

Отличным завершением сборника, на мой взгляд, стал бы «Мистер Симпатяжка», переводящий тему смерти в старческую любовную лирику. Забавно, что Стивен Кинг не сделал ни одного умирающего старика мамкоебом, хотя намекает на то большинство, которые грезят образом матери, находя пути за кулисы своего омраченного сознания. Хотя чем мертвее твоя мать, тем глубже мрачные глубины, не правда ли? Но Кинг решил, что для концовки нет ничего лучше темы конца света, и написал достаточно посредственный «Летний гром». С тем же успехом можно было закончить сборник не менее скучной «Загробной жизнью», которая порадовала бы фанатов «Мастера и Маргариты» продолжением идеи воздаянием по вере. Своими представлении о том, что же ждёт по ту сторону смерти, герой зацикливается себя в череде постоянных реинкарнация в одной и той же жизни, потому что им движет страх перед неизведанным и надежда на то, что и в неизменном можно что-то изменить. Намеки на то, что он будет возвращаться в одно и то же пространство и время жизни не работают на косных людей.

Кстати, в противовес «Загробной жизни» Кинг поместил в сборник «Ур», в котором героям предоставлены множества параллельных альтернативных пространств, о которых можно узнавать с помощью читалки. И опять мне понравилась не столько фантастическая составляющая, сколько так знакомая любителям книг мания чтения все новых и новых книг и невозможность перечитать их все, потому что столько всего интересного. И хорошо, если бюджеты ограничены, а если нет? А если да тебя платит некто из параллельной вселенной, хоть это и ты сам?

Есть в сборнике ещё одна такая пара «плохой-хороший» рассказ. Это «Маленький зелёный божок агонии» и «Моральные принципы». Когда переводила иностранные рецензии ведущих изданий на этот сборник, заметила, что критики очень выделяли «Зеленого божка», хваля Кинга за то, что он написал его на основе своего личного опыта, поэтому это чуть ли не единственный хороший рассказ. Но, по мне, рассказ очень плох. Потому что это достаточно банальный до детского ужастик, где нам чуть ли не в лоб кидают чётко прорисованное существо, причиняющее боль. Точно так же мы испугались бы брошенного нам в лоб молотка или любого другого привычного предмета, приносящего последующие страдания. А вот «Моральные принципы», напротив, очень даже хороши, потому что задают проблему, как и кто развращает сознание и как человек после приобретения опыта греха реагирует на морализаторство.

Но даже если учесть сомнительность тех или иных произведений в сборнике, он получился очень цельным: рассказы спорили и дополняли друг друга, находили общие темы и направляли мысль читателя к единому образу, несмотря на то что все говорили о своём и не имели общих сюжетных пересечений. Думаю, это отличная книга для того, чтобы поразмышлять о теме взросления на новом уровне, включая переход от шестидесяти к девяноста годам.

В сборнике «Лавка дурных снов» читателя встретит ну очень много рассказов, где главными героями будут старики от шестидесяти лет до набирающих десятый десяток оборотов Земли вокруг Солнца. У Кинга основную идею рассказа всегда обрамляют истории о жизни главных героев и бытовые сценки их жизни, что иногда немного раздражает своей мишурностью, какими бы порой остроумными ни были диалоги и неожиданными события. Но их живость всегда соседствует с темой смерти. И если раньше на грани стояли самые разные люди, оказавшиеся не в то время не в том месте, по мнению какого-нибудь простака, то теперь засилье стариков на страницах произведений Кинга превращает уход из жизни в более естественный процесс, мало сопровождающийся сверхъестественным злом, а скорее лирическими настроениями, поэтичностью и разговорами об искусстве. Все это может омрачить только одно — переход возвышенной темы, которая зачастую затрагивает те струны души, которую когда-то волновала любовь, на ту страсть, которая задала первый ритм самых сильных чувств к красоте. Этот рассказ именно об этом — о той самой первой любви. Отличный способ не только заговорить о проблеме сексуальной ориентации, но и о типичных мамкоебах, доживающих до преклонных лет.

Одна из тем сборника — правосудие, показанное как в реалистичном ключе, так и в мистических историях. Данный пример — из второй серии и рассказывает историю судьи, который чуть ли не буквально сделал карьеру на смертной казни, войдя со смертью в настолько неформальные отношения, что она пишет в своём списке (в этой интерпретации — на песке) те имена, которые использует в тесном круге общения Харви Бичер. Происходящее вполне предсказуемо, но только потому, что в нем скрывается ирония — забавны не только фамильярности природных сил с человеческими судьбами, но и то, почему мистер Бичер по этим причинам не может умереть — среди друзей и знакомых он просто Судья, человек без имени. И несмотря на возраст в девятый десяток лет его рассудок не омрачён маразмом, а здоровье позволяет выпить крепкого, когда его младшие на пару-тройку десятков лет коллеги уже щадят организм разбавленным чайком. Мистика? Или просто удачная карьера? Даже по поводу последнего Кинг не преминул оставить комментарий цитатой из Бальзака: «За всяким большим состоянием стоит преступление». Очень многозначительно в применение к тому, кто всю жизнь вершил правосудие.

Виртуозный детективный рассказ, чей не особо-то и хитроумный «злодей», решивший обогатиться после того, как в маленьком городке на Диком западе, куда давным-давно на серебряные прииски стекался народ, резко уменьшилась смертность и преступность, облапошил не только расслабившегося шерифа, но и невнимательных фантлаборантов, типа айвы79, ератника и корсрока, а, думаю, и ещё немало так похожих на простолюдинов описанного городка читателей. Топорно мыслящие копы уже встретились на предыдущих страницах сборника, а здесь продолжают доказывать тенденцию следования правилам обвинения, когда улики кричат громче, чем доводы разума и сердца. Мог ли быть столь алчным, чтобы охотится за серебряным долларом, везунчик, который решил не забирать лотерейный выигрыш в песо, мало озабоченный политической обстановкой и читающий старые газеты о серебряной лихорадке, в которой участвовал его брат? А так просто оставить на месте преступления шляпу, которую до этого никогда не снимал? Почему на суде, где прокурором и судьей был один и тот же человек, а адвокатом — богатый владелец торговых рядов, постоялого двора и гостиницы, самым заинтересованным в обвинении оказался ещё один завсегдатай «Игральных костей» гробовщик? И, наконец, попал ли доллар в карман убийцы или был кинут на поднос подаяний в церковь? Вроде как, автор не даёт однозначных ответов. Единственное, что можно сказать с уверенностью, гробовщику точно заплатят, как точно повесили бы невинного в городке, где суд вершат месть, жадность и первые бросившиеся в глаза факты.

Короткий рассказ из коротких предложений, в которых, как обычно у Кинга, запрятаны зацепки к причино-следственным связям ткани повествования. Стиль не подразумевает связок, реальность рассказа бьет по сознанию как мгновенная инъекция или потрясение новостью о смерти. Но так ли неожиданно случилось это потерянные для Рэя? Сколько намёков нужно, чтобы не огорчиться и достичь такой желаемой гармонии после нескольких лет бесплодного брака, в котором «бизнес» — имя собаки, а сам ты работаешь уборщиком? Всего лишь один — невключенный в жару кондиционер, способный довести до удара тяжёлого любителя сладостей. И пачка сигарет. Но не известно, что за засохший «Снежок» дал собаке Рэй и не было ли в нем летальной дозы шоколада... Кинг не даёт нам точных ответов на вопросы о том, почему же умерли члены его семьи, зато куча доказательств наличия второго дна в мыслишках неудачливого семьянина. Так просто все списать на жару, только вот Рэй знал и где спрятаны печеньки его жены, а кондиционер в конце вдруг заработает на полную. И все ради глотка свободы с запахом самых дешёвых сигарет. Экономия и правильное ведение «бизнеса«!

Жизнь, которую ты пропустил

Первый роман, который подарил публике Буковски открывает нам историю скучной жизни едкого человека, нашедшего в себе дух иронично относиться к происходящему. После «Хлеба с ветчиной» не настолько сильно вселяет веру в себя, будь ты человеком совсем иного теста, который и капли алкоголя в рот не возьмёт и вряд ли будет промышлять игрой на скачках и отрываться случайными связями с последующими обязательствами по выплате алиментов. Но жизнь такова, что случайно устроившись на работу, подразумевающую, в отличие от других шарашек, стабильный доход, ты можешь запросто превратиться в Генри Хэнка Чинаски с отросшим брюшком и парой-другой бывших жён. Все, что от тебя требуется, — это сохранить себя в любых обстоятельствах, каким бы днищным не казался твой путь. Именно этим проникнуто творчество Чарльза Буковски, и это притягивает читателя, даже если герои не находят симпатии, а мысли — отклика в твоей душе..

Видно, что в этой книге автобиографизм ещё не оброс стилем, поэтому хаотичное расположение отрывков не всегда чётко вписывается в канву романа, а диалоги выглядят то ли правдиво, то ли так, как будто сюда попали те фразы, которые человек не произносит, а проигрывает в голове уже после возникшего конфликта. Поэтому чему-то здесь точно не особо веришь, хотя очень многое просто кричит о том, что да, это действительно так и есть. Альтерэго Буковски ещё не обросло художественностью и не хочет быть Хэнком Чинаски, так и говоря, что это сам Чарльз Буковски.

Несмотря на то что события происходят где-то начиная с пятидесятых-шестидесятых годов, то же самое, возможно, происходит где-то здесь и сейчас, и либо ты уже живёшь похожей жизнью, либо кто-то совсем рядом с тобой, разве что пепельниц на работе теперь вряд ли встретишь. Весь мой интерес только на том и держался, что я видела, как мимо меня проходит та жизнь, которой мне удалось избежать одним жарким днём моей юности. Но это совсем другая история.

Хорошие ужасы — это истории, в которых за монстрами скрывается нечто, рождаемое человеческим сознанием. Если смотреть с этой точки зрения, потому что, если быть честными, и начало и конец «81 мили» слиты в ноль, то можно обнаружить, как и кто из взрослых чрезмерно серьезно относится к автотранспорту. Все начинается с того, что главный герой — мальчик по имени Пит Симмонс — переживает, что он не настолько взрослый, чтобы поехать на взрослом велосипеде со взрослым братом и его друзьями прыгать в карьер. Если использовать все ключики, которые даёт нам Стивен Кинг в предисловии о своём вдохновении и ссылках на поп-культуру, стремительно получаем связку, что ритуал взросления часто связан с получением водительских прав, а монстры могут создаваться сознанием боящихся, но отсылать их в звездные дали, чтобы потом кому-то оставалось «хотеть верить» и не знать, что писать в отчётах.

Пока мальчик (которого русское народное творчество запростотпревратило бы в Машу) спит похмельным сном, вокруг внезапно возникшего в заброшенном месте автомобиля образуется цепочка транспортных средств его жертв, с настойчивостью трёх медведей из сказки, на которую я намекаю, проверяют, кто ел из их тарелки и лежал... то есть осматривают предыдущие машины прежде чем прилипнуть к последней. Стивен Кинг вспомнил в связи с этим сказку про смоляное чучелко, а ещё можно найти параллели с золотым гусем и теремком, где представлены ряды людей/зверей, докопавшихся до наживы. Такая сказочность происходящего тоже может быть отнесена к тому, что арка ужаса создана десятилетним мальчиком, только попадаются в неё реальные люди, так или иначе не избежавшие поездки в дальние дали во время мертвого сезона на дорогах — середина дня в рабочую неделю после Пасхи или перед ней. Это что же выходит — события происходят на Страстной седмице? Может, не просто так был упомянут добрый самаритянин, и вся проблема была в том, чтобы со всей ответственностью подойти к духовному развитию в Великий пост? Отличный повод покарать особо фанатичных праведников ещё не вникающим в дебри религиозных вопросов ребёнком, впервые попробовавшим водку. Если же прикинуть, что неделя после Пасхи, то это Фомина неделя (которая отмечается только историческими церквями и к американским протестантам, не жалующим Святое предание, не относится), что могло бы быть забавной шуткой о том, что рассказ, по сути, заканчивается той же евангельской проблемой — увероватьпосле того, как увидел своими глазами. Оба варианта интересные.

Особо задротистые читатели Стивена Кинга видят в рассказе иронию автора над самим собой, якобы он то ли спародировал сам себя, то ли никак не может отвязаться от своих идей, преобразуя их в что-то новое. По мне, так юмор тут был в том, что доверившим свои жизни Богу страховым агентам, близоруким в нескольких поколениях людям, владельцам лошадей и обделённых интеллектом полицейским не место за рулём. А детей нужно воспитывать нормально, потому что скучающий и смеющийся сам с собой Пит Симмонс — это ненормально, неестественно... такое ощущение, что задел под какого-нибудь монстробосса, ведь у Кинга зло рождается людьми, а монстры... Вроде космические, а не то от пьянящего зелья, скрываемого в старой бутылке из-под водки, хотя на самом деле — порождения детских снов.