Отчего-то этот рассказ практически не запомнился после первого, впрочем довольно давнего, прочтения (в сборнике «Зловещие мертвецы») в отличие от того же «Ужаса в музее» и «Электрического палача», например. Возможно, дело в том, что рассказ при всех его достоинствах очень уж стереотипен –

Стереотипно. Однако атмосфера тут тоже «тащит». С самого начала нам дают понять, что над героем навис рок неумолимый, и некоторые ведения действительно кажутся жуткими, меня лично особенно впечатлили облака, похожие на огромные живые существа, что кружили над холмом с древними камнями, да и вообще, явления природы здесь были описаны довольно эффектно, и очень удачно добавляли к атмосфере, создавая эдакую неразрывную связь межу природой и злом, обитающим под заброшенным домом. Однако при этом чего-то всё-таки неуловимо не хватало, чтобы рассказу дойти в плане атмосферы и нагнетания до классических образцов лавкрафтовского ужаса. Может быть, дело в повторениях, которые нет-нет да маячили в тексте (особенно по поводу предполагаемой участи героя), это малость сгружало планку. А может и потому, что мотивация героя была мне не всегда ясна – – как-то это было слишком размыто для меня и в чём-то даже наигранно. Да и духа мира Ктулху тут, в общем-то, нет, это скорее дух классического рассказа о приведениях и злобных сущностях. И хотя привязка к авторскому миру Лавкрафта есть и явная – в виде известных запрёщённых книг и уже набивших оскомину выкриков («Йа! Шуб-Ниггурат! Козёл с легионом младых!..»), но во всех этих ужасах мне лично угадывается что-то отдельное – и в Безымянном Существе и в древнем городе Ян-Хо, и в Словах Страха – нечто возможно «своё» для Ламли, но при общей древности и запредельности как-то не походящее на созданий из оригинального мира Лавкрафта – не могу это ощущение объяснить полностью, но лично для меня было так.

Это, кстати, натолкнуло меня на мысль, что произведения Мастера, сгруппированные тут, на Фантлабе, в цикл «Мифы Ктулху» – для меня лично их должно быть гораздо больше. Вот, например, этот рассказ туда не входит. Да, самого Ктулху тут нет, но очевидна же его связь с авторским миром, он, этот рассказ – из этого мира и тоже пронизан присутствием древних, дочеловеческих существ и тайных «богомерзких» знаний. Почему его нет в цикле? И этот рассказ не один такой… Но это я привередничаю, знаете ли.

И ещё – вот сейчас, дописывая отзыв, я вдруг поймал себя на мысли, что этот рассказ напомнил мне рассказ Стивена Кинга «Поселение Иерусалим». Ну, ведь есть же что-то похожее –

Конечно же, рассказ Кинга написан гораздо позже, но, по-моему, он был более мастеровит, и из-за этого кости предсказуемости были вины у него не так сильно, да и поведение героя было там как-то яснее для меня – вот как-то так.

Пятый совместный рассказ Лавкрафта и Хилд поначалу удивляет, в чём-то вываливается из общего потока, из общего настроения даже, рассказов Лавкрафта. И всё из-за манеры письма – попытке передать историю в пересказе местных «деревенщин», что само собой заставляет писать просторечно, упрощенно. Определённое своеобразие от этого конечно было. Хотя по-своему этот рассказ и схож с ещё одним из данного соавторства – с «Каменным человеком». Фирменной атмосферы тут тоже не найти, хотя в сравнении с «Каменным человеком» авторам кое-где даже с таким выбранным стилем удалось передать напряжение ситуации. Но этот рассказ более предсказуем. Он будто даже нарочно предсказуем – так часто и прозрачно, едва ли не кричаще, нам дают понять, что же именно случилось с Томом Спрэгом. Зачем так было делать, я лично понять не могу, но ощущение от этого не очень хорошее – всё видно столь ясно, что он от этого кажется не очень-то интересным. Он и избитым от этого кажется – даже рассказ Эдгара По вспомнился. Что ещё сказать? Пожалуй, это один из немногих рассказов, не относящихся к мифам Ктулху. Тут даже попыток не было его как-то к ним приписать, и это в каком-то смысле выглядит честно – всё лучше, чем искусственно вставленные причитания-прицепки к циклу. Хоть это глаза не режет.

Не смотря на то, что первое моё столкновение с мифами Ктулху состоялось через рассказ Блоха («Звёздный скиталец»), но первый рассказ из мифов Ктулху связанный с самим Лавкрафтом был именно этот, и было это давным-давно… Но уже тогда я почувствовал весь кайф его произведений – его мистическую давящую, густую но при этом очень привлекательную атмосферу, какую-то даже несомненную убедительность всей древности, запретности тем, и дрожь проникновения в тайны дочеловеческого непостижимого бытия. Это меня просто поразило и влюбило в себя. И вот я снова встретился с этим рассказом – встретился через долгие годы. И не разочаровался в нём ни на грамм, так как всё осталось – и убедительность, и атмосфера, и ощущение прикосновения к чему-то тайному, страшному, скрытому в глубоких веках. Да, что-то есть в нём похожее на другой совместный рассказ этих авторов – «Ужас в музее». Они оба имеют дух классического из наследия Мастера, оба насыщенны и атмосферой и авторским миров, выраженным в пантеоне вселенских монстров. И оба рассказа добавляют по своему древнему божеству в мир Ктулху – одновременно оригинальному и органичному в сонме созданий придуманных Мастером. Да и действие обоих рассказов происходит в музее. Только тут это как-то выглядит в чём-то реальней – нет тут ощущения, будто таинственные культы известны всем и каждому, тут они действительно таинственны и сокрыты (что добавляет реалистичности). Да, этот рассказ тоже предсказуем, особенно после вложенной истории из книги фон Юнцта – сразу становится понятно, что это за мумия и чего от неё ожидать. Однако всё это, вся предсказуемость, становится явной только после самого прочтения, а во время – ты даже не думаешь об этом, ты наслаждаешься чтением, наслаждаешься атмосферой и какой-то убедительной силой, наслаждаешься соприкосновением с древним, ужасным, таинственным… Вот сила всего рассказа. Вот очарование всего рассказа. Вот что я люблю у Мастера.

История об инфернальном ужасе, одно прикосновение которого способно убить даже во сне.

Слабое место рассказа — индИйский перстень, к индЕйским верованиям и жертвоприношениям не имеющий никакого отношения. Его происхождение, свойства и назначение так и остаются за кадром. Хотя это как раз и есть самый важный момент. Но Автор, видимо, решил отдать это на откуп воображению читателя, тем самым предлагая стать как бы соучастником ещё более зримых событий.

А вот с перевоплощением (или исчезновением) Хуана Ромеро в некоторой степени понятно. В ацтекском пантеоне одно из главнейших мест занимал их племенной бог Уитцилопочтли, требующий постоянных человеческих жертвоприношений. Пропасть, открывшаяся при взрывах в горной выработке — это адская бездна, инферно ацтекских богов, алчущая жертв. Властный зов этой бездны и ощутили «древние» ацтекские гены Хуана Ромеро, который, поддавшись призыву, исполнил роль жертвы (преобразился в неё) на ментальном уровне. Его возглас «Уитцилопочтли!» и бросок в бездну — прямое тому подтверждение.

В каждой кухне есть блюдо, которое лучше подавать холодным. В Лавкрафтовской «кухне ужасов» этот рассказ — одно из таких блюд. Мороз, как говорится, пробирает до самых костей. Но весь парадокс в том, что он здесь не сообщник «кошмара», а наоборот — его враг.

Что такое сумасшествие? Сон или реальность? Где границы между ними? И что скрывается за гранью сна?

Проникнуть сквозь кордоны сна, выйти за его пределы — в мир совершенной красоты, лишённый брена и земного часа, — и чистым духом экстатической мелодии исполнить Великую симфонию Безумия.

И тогда слабая искра сумасшествия способна стать космическим огнём и зажечь величественное пламя Сверхновой!

Когда волны играют у берега сонного моря,

Когда ветры танцуют для мира, танцуют на солнце под музыку волн,

В Песню Тайны сложатся Вселенских туманов просторы,

И споёт эту песню на вечность поставленный дом.

После «Ужаса в музее» я ожидал продолжения – атмосферного, напитанного мифологией Ктулху, и в виде этой «крылатой смерти» я ожидал увидеть чудовище из монстрологии авторского мира. Однако оказалось, что рассказ этот – вещь другого рода. И привязка к циклу о Ктулху выразившаяся тут в двух-трёх предложениях о

– всё это выглядит действительно искусственно созданной привязкой. Да и по духу эта вещь совсем другая. И честно говоря, для себя лично я так и не смог решить, хорошо это или плохо. С одной стороны, лишившись густой притягательной атмосферы, рассказ становится очень предсказуемым (прямо с упоминания мифической особенности ядовитой мухи, понятно, что именно нас ждёт впереди), даже скорее эта предсказуемость становится видна очень сильно. С другой стороны, рассказ имеет своё своеобразие. Интересная идея – и с мухой и с таким даже модным сейчас моментом – рассказ от лица преступника, и это действительно захватывает и с удовольствием читается. И в каком-то смысле восхищаешься даже его изощренному преступному уму, и переживаешь за него, когда план начинает давать трещины – одним словом душевное состояние героя передаётся очень ярко и живо, и это, пожалуй, лучшее для меня что было в рассказе, именно оно заставляло читать, не отрываясь, страницу за страницей. Однако вторая часть рассказа, с её сверхъестественностью бьет довольно сильно по этому «переживанию», и вся предсказуемость становится видна ещё ярче, хотя концовка и оставляет лёгкую интригу – что же все-таки случилось, не уж-то просто не успел герой или произошло что-то другое? Одним словом, рассказ на самом деле очень неплох, да предсказуем, но при этом в каком-то смысле своеобразен, да и с «переживательностью» как минимум в одной половине рассказа всё в полном порядке – и это уже очень хорошо.

Всё, чего мне не хватало в предыдущем соавторском с Хилд рассказе («Каменный человек»), всё это в полной, полнейшей мере я получил здесь. Вот это уже был настоящий лавкрафтовский рассказ – прямо такой эталонный. Тут тебе и нагнетание атмосферы – невероятно густое, осязаемое – и безумно приятное в такой снежный зимний вечер, просто конфетка! И полный, тоже невероятно густой мир Лавкрафта, мир Ктулху. Да, его сложно назвать непредсказуемым, этот рассказ, но атмосфера заставляет наслаждаться происходящим просто не оставляя возможности гадать о том, что будет дальше – и это прекрасно! Не зря рассказ заглавный в сборнике – по моим ощущениям он самый (пока) такой по-хорошему эталонно-лавкрафтовский и по духу и по содержанию. Единственное есть две вещи, которые меня слегка (именно слегка) смутили. Во-первых, сложилось такое лёгкое ощущение, что все эти тайные культы и чудовища – не такие уж и тайные. Ну, согласитесь, вот наш главный герой попадает в музей, практически полностью посвящённый «монстрологии Ктулху», включая, например, даже таких не очень-то распространённых монстров как Цатоггуа, который если вспомнить тот же «Курган» был не сильно известен даже некоторым древним расам – а тут, вот тебе на, на всеобщем обозрении, что само по себе уже бьёт по «таинственности» всего дела; так ещё оказывается, что герой уже «в теме», читал некоторые «запретные» тексты… От этого впечатление, что все читали эти «запретные» тексты и знают «в лицо» многих «богомерзких создании»… Второй момент чисто технический – в некоторых эпизодах, причём в некоторых динамичных, повествование вдруг перекидывается с Джонса на Роджерса, что иногда сбивает – ну, так лично для меня было. А в остальном всё просто замечательно – именно то, что я надеялся получить от произведений Мастера; нет, не превзошло ожиданий, но очень вкусно и приятно их оправдало.

Тут кто-то уже сказал, что если бы Лавкрафт попробовал бы писать рассказы о Холмсе, то выло бы что-то наподобие этого… В этой мысли действительно что-то есть. И загадка тут такая практически детективная. И, что самое главное, сама манера повествования действительно похожа на манеру рассказов Конана Дойла. Вот только от этого мне лично всё показалось… чем-то забавным. Нет, ну согласитесь, сыпани сюда автор пару шуток, и вышла бы вполне весёлая вещь – оно и так, само по себе всё тут происходит как-то быстро и с задором. С одной стороны, оно из-за этого даже интересно, но с другой – вот совершенно не пугает и не удивляет – да-да, и это после интригующих, обнаруженных окаменевших в считанные секунды людей! – ну нет тут знаменитой пугающей атмосферы, нет привычного лавкрафтовского духа, отдан он на откуп легкости и динамики происходящего. А может, не пугает ещё и по тому, что сама история проста как нить, и объяснение окаменений тут тоже простое и очевидное (в чём-то даже разочаровывающее), как будто кто-то поскупился на выдумку. Оттого и щепоть брошенных восклицаний, которые всегда присутствуют в рассказах Мастера из мифов Ктулху, кажутся здесь каким-то нарочитым способом пристроиться к циклу. При этом я не скажу, что рассказ мне не понравился. В чём-то он был интересен из-за такого выбранного способа повествования и вполне интригующей завязки, он запомнился, но при этом не удивил и уж точно не напугал, что было бы странно при сквозящем в рассказе задоре; этим бы ребятам, главным героям, вертя в зубах соломинку, влипать в невероятные, но вёселые истории, а не в те в которых спит, но всё видит древний Ктулху, это бы им пошло больше. И к такому стилю это бы подошло больше. По-моему.

Из трёх произведений написанных совместно (если это можно так назвать) с Зелией Бишоп это для меня самое цельное, самое ровное и самое динамичное, такое самое захватывающее. И причина тут, пожалуй, в том, что в отличие от «Проклятья Йига» и «Кургана» вся центральная часть – такой рассказ внутри рассказа (оно и здесь такое же было) – написана не от третьего лица, а от первого, отчего как-то ближе, яснее, позволяло ярче прочувствовать происходящее, и это очень хорошо было видно на контрасте с невнятным пересказом истории конкистадора в «Кургане». Сама история началась как-то даже классически – путник застигнутый непогодой, заброшенный дом, явно хранящий какую-то тайну, старый хозяин, при свете тусклой лампы рассказывающий о случившейся здесь трагедии – всё по законам готического жанра и уже, по сути, неплохо, уютно и вкусно. Да, если свести название рассказа, прошлое Марселины и её специфическую красоту, то определённые черты того, чем хочет напугать и удивить нас автор становятся хоть смутно, но понятны. Однако надо отдать должное, всё равно это выходит оригинально и неожиданно –

Да, тут тебе и мифы Ктулху, но во вполне съёдобной пропорции – вот так, чтобы не передавить индивидуальные и очень интересные особенности самой этой отдельно взятой истории. И человек искусства, который видит гораздо глубже, чем обычный человек, способен уловить саму суть, даже если суть эта чудовищна. И некоторое объяснение мифа о Медузе с точки зрения авторского мира, а если приглядеться то и не только (тут упоминается страх первобытного человека от того, что волосы часто остаются не тронутыми тлением – может быть и правда, оттуда оно произошло?). Отталкиваясь от того, что предыдущие два «соавторских» рассказа в плане сюжета оказались предсказуемыми (в чём-то даже архаичными если брать «Курган»), я ожидал, что и эта закончится тем, что Так было бы на рельсах штампа, и, положа руку на сердце, уже было бы неплохо, благодаря той мистической атмосфере и необычному оригинальному виду «страшного», что я уже получил тут. Но, к счастью, автор (наверное, всё-таки один, а не оба) пошёл дальше, выдав пугающую, напряжённую и очень динамичную концовку. Концовку, которая прочиталась на одном дыхании и оставила яркое сочное послевкусие. Ударная захватывающая концовочка.

Да, из троих «соавторских» с Зелией Бишоп работ эта – определённо самая лучшая для меня – оставила самые лучшие впечатление, кое-чем восхитила даже! Не скажу, что у самого Лавкрафта этот рассказ самый лучший, но уж точно для меня лично он входит теперь в число очень и очень хороших, написанных Мастером. Особенно понравилось то, что он подошёл к теме очень оригинально и ярко, мне до сих пор представляются

Кстати, очень интересно, что все три истории Зелии Бишоп так или иначе связаны со змеями – Йиг, культ Йига у древней цивилизации в «Кургане» (скорее дань Лавкрафта привнесённому Зелией Бишоп богу в пантеон мифов Ктулху), и «большая чёрная змея» тут… Но это так, отстранённые мысли.

«Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» — одно из самых красочных произведений Лавкрафта. Великий американский мистик, к сожалению, в широких кругах известен исключительно как автор ужасов, хотя сам он — блестящей силы поэт, чей талант в наибольшей мере раскрывается в сборнике стихотворений «Грибы с Юггота» и порой инкрустируется в прозу, как, например, в случае данного романа.

Стоит забыть о стереотипах: перед читателем — не хоррор, а нечто подобное фэнтези, хотя на классические работы о фламингоногих эльфах похоже не более чем потуги Достоевского — на литературу. А причина в том, что в годы, когда кишечник Лавкрафта, ещё не уморённый психосоматическими проблемами хозяина, воздерживался от харькания кровью и гноем, традиция повествования о Конанах и Сауронах, только формировалась. Писатели-новаторы вслепую прокладывали те направления, которые будут в последующем вскармливать паразитирующую на «Властелине колец» цепочку авторов-однодневок, в чьих книгах лучшее — иллюстрации четы Белл и Вальехо.

Фэнтази эпохи Лавкрафта — это доисторическая рыба, встающая на плавники, но ещё не решившая, быть ли трицератопсом, диплодоком или похожим на обезьяну человекообразным — Никитой Борисовичем Джигурдой; или же она — витязь на распутье, осторожно потыкивающий копьём кусты на потенциальных дорожках, дабы, якобы невзначай, угодить в глаз похотливого печенега. Совсем скоро жанр изберёт дорожку и двинется в путь — вперёд, к экранизациям Питера Джексона, но пока, на заре XX века, ещё возникают самобытные работы, не похожие на обнищалую коммерческую прозу будущего.

Впрочем, сам Говард Уинфилдович не стеснялся говорить о подражании Лорду Дансени — ещё одному предтече несостоявшегося направления литературы. То ли от мысли о вторичности написанного, то ли от страстной склонности к самоуничижению, Лавкрафт забраковал «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата», окрестив проведённый труд упражнением в написании длинных текстов. Друзья, как водится, возражать не стали — ибо торопились подсунуть для исправлений свои непотребства, — о романе, соответственно, забыли.

«Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» — невероятная по красоте работа, бесспорно, обладающая выдающимися художественными достоинствами. Текст пестрит изящными языковыми находками и, несмотря на тяжеловесность, течёт гладко за счёт приятно умиротворяющего ритма. Размеренный слог вызывает медитативные состояния, требуя от читателя чувственной отзывчивости к рисуемым автором образам. Настоящий художник, провиденский специалист по шогготам создаёт грандиозные пейзажи и сцены, изобразительной мощью способные заткнуть за пояс любого современного визионера.

Фантазия автора, не ведая границ и остановок, несётся галопом по Миру Сновидений, не переставая показывать всё более удивительных созданий, тесно сплетённых в общее взаимодействие. Невзирая на пестроту содержания, роман повествует о гармоничной реальности, слаженном механизме.

Сюжет интригует и подкидывает несколько поворотов, неожиданных даже для искушённого читателя. Тем не менее, «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» не тяготеет к прогрессивной подаче, а базируется на классических мифотворческих принципах, из-за чего кое-где содержание выцветает до архетипических элементов, обнажённых настолько, что даже стерильных, лишённых авторского вклада, а в других местах роман, напротив, демонстрирует просто Сизифово усердие в детализации сцен. Это объединяется в эпичное зрелище, умудряющееся гармонично уместить и глубины космоса, и уютную деревеньку на окраине Мира сновидений, и жуткий остров чудовищ, и подземелья упырей, и прочее добро, достойное внимания.

Роман рассказывает о Рэндольфе Картере — человеке, способном путешествовать по миру сновидений. Подробности о личности протагониста и его навыке опущены. Но известно: герой мечтает попасть в Кадат — таинственный город богов, чьё местонахождение — тайна. Впереди — много встреч, приключений, путешествий, описаний флоры и фауны, рассуждений и узорчатой Лавкрафтовской прозы.

Трудно выделить какой-либо эпизод в качестве иллюстрации изобразительности и изобретательности «Сомнамбулического поиска неведомого Кадата». Финальный полёт, космический водопад, кошачья армия — каждый элемент раскрыт в полную силу и демонстрирует исключительное мастерство непризнанного при жизни гения, к слову, любителя мурчащих комочков — что важно, ибо плохой человек так хорошо не напишет.

«Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» связан с другими произведениями Лавкрафта. В теории можно создать схему связей всех работ автора, но для понимания содержания данного текста эта лишнее. Достаточно будет ознакомиться с немногими. «Память», «Белый корабль», «Карающий Рок над Сарнатом» и «Селефаис» имеют общую географию с романом. «Кошки Ультхара» и «Модель для Пикмана» ещё теснее примыкают к нему. Сам Рэндольф Картер упоминается в двух приквелах («Показания Рэндольфа Катера», «Неименуемое»), одной повести, хронология которой туманна («Случай Чарльза Декстера Варда»), и паре продолжений («Серебряный ключ», «Врата серебряного ключа»). Примечательно, что в каждой новой истории персонаж словно заболевает лютой амнезией, из-за чего предшествующие обстоятельства практически не упоминаются. Поскольку приведённый список почти исчерпывает условный «Цикл снов», целесообразно перечислить оставшиеся творения: «По ту сторону сна», «Гипнос» и «Искания Иранона».

Интереснее вопрос: «Что же за существо обитало на плато Ленг»? Ответ пытаются найти в романе, сопоставляя жреца с лунными тварями, но не учитывая, что в наследии автора есть стихотворение «Старый маяк», где тоже встречается этот персонаж: «…Where the last Elder One lives on alone…». Именно так Некрономикон именует Старцев в романе «Хребты безумия».

«Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» — возможно, лучшее произведение Лавкрафта, обладающее фантастической красотой слога и богатым художественным миром. К сожалению, не многие знают Лавкрафта таким. Кстати, на русском языке встречаются урезанные издания данного романа (например, «Библиотека всемирной литературы» от 2002 г. в «Эксмо»). Будьте внимательны к объёму.

Вообще, конечно, «заказ» в два предложения (а если верить комментариям, именно таким и был заказ Зелии Бишоп), трудно назвать ограничением; в эту историю про «призрака на вершине холма» можно было вложить всё что угодно, и полёт фантазии мог быть любой, и автор явно этим воспользовался. Так что перед нами исключительно работа Лавкрафта.

Начало было просто шикарным – пожалуй, для меня лично, одним из лучших среди прочитанных мной у Мастера. Битвы призраков, таинственный холм, пропажи людей и их трансформации, два «сторожащих» призрака и почти явственное ощущение чего-то страшного и губительного находящегося поблизости (и убедительное описание поведений людей, живущих недалеко) – интриговало так, что читалось взахлёб. И представить, что это, что будет дальше, и чем закончится всё, было попросту невозможно. И когда наш герой (тот самый, кстати, что уже пережил историю и Йигом; выходит это такой маленький цикл связанный одним героем), отправляется на вершину страшного холма, напряжение просто повисает, и за судьбу его переживаешь так же остро как за хрустальную вазу катящуюся к краю стола… Но дальше идёт как-то хуже. История Самаконы (история внутри истории) – не то, чтобы это было совсем плохо, но как-то вот напомнило множество-множество других вещей с путешествием в поземный (или попросту скрытый, отрезанный от других) мир и столкновение с древней, но вырождающейся цивилизацией. Наверняка каждый сразу вспомнил навскидку пару похожих историй (я почему-то первой вспомнил «Лунную заводь» Меррита); так вот, эта отличается лишь тем, что она построена на мифах Ктулху – тут тебе и Тулу (сам Ктулху) и Йиг (перекочевавший из предыдущего рассказа) и даже Цатоггуа, а сами люди,

Только это не основное, а как бы эдакий налёт на вполне узнаваемый мир «скрытой древней цивилизации» – в целом, тут и достижения науки этой скрытой цивилизации, и их социальный строй, и образ жизни, только с мрачноватыми нотками (это Лавкрафт всё-таки!) – так что есть какое-то стойкое ощущение вторичности от весьма избитого и видимо очень популярного в то время приёма. Только Лавкрафт был ещё и хитрее, там, где описать что-то было трудно, он ссылался на образованность и набожность человека 16-го века и просто (благо, это был пересказ содержимого рукописи) отмахивался словами типа «Самокона не решался описывать это». С другой стороны полноценно истории из-за оного (а может и из-за того, что это повесть, а не роман – объёма не хватило на какой-то сюжет) в рукописи Самоконы мы не увидим, однако И вот когда уже история возвращается к нашему главному герою, места в повести остаётся лишь чтобы Именно так и в таком порядке – и это уже рельсы предсказуемости, на которые повесть встала с рукописью о древней затерянной цивилизации. И это печально. Очень печально. А как здорово всё начиналось! Так ярко и интригующе, что эта предсказуемость и избитость, что были дальше, может и не так бы сильно испортили восприятие в ином случае, но сейчас показались явным шагом назад, к какому-то штампу, лишь слегка разбавленному атмосферой и мифологией Ктулху.

Как нарисовать подлинный ужас? Как передать кричащую гамму страха цветной палитрой живописи? Только лавкрафтовский талант способен «развести в краске адский огонь и оживить нечисть на холсте мазками своей магической кисти».

Жаль только, что такие картины существуют лишь в воображении писателя. Или к счастью?

Небольшой ироничный рассказ, только ирония тут лавкрафтовская — черная и страшная: не лезь к черту в руки, даже если этот черт — жалкая и беззащитная развалина. Но дело есть дело, и трем грабителям-гастролерам, всю свою душу вкладывающим в любимое ремесло, в итоге придется эту душу вложить в куда более... Впрочем, прочитайте — узнаете сами.

Продолжаю я путешествовать по соавторским произведениям Мастера. И после откровенно визионерских вещей написанных с Уинифердом Джонсом и явно прицепленных (путём правок) к мифам Ктулху совместных работ с Адольфом де Кастро, это уже тот самый, настоящий Лавкрафт. Что немудрено, если заглянуть в примечания, в которых сказано, что Зелия Бишоп участвовала тут в основном как «автор идеи», ограничиваясь лишь короткими набросками. Так что этот рассказ – плоть от плоти Лавкрафт. И это видно даже в манере письма – в этой почти научной холодности и одновременной атмосферности (и как ему это удавалось совмещать?). По самому сюжету, сначала казалось, что ничего удивительного тут не будет. Ну, посудите сами – «чудовище» нам показали в самом начале и, казалось бы, осталось только соединить его появление с легендами о мстительном змеебоге индейцев, что, положа руку на сердце, после убитых женой Уокера змеёнышей казалось легче лёгкого. Однако – к счастью! – к концу, к самой кульминации напряжение возросло, прямо-таки дыхание захватило! Да и концовка эта вышла неожиданной, таким интересным кульбитом, что сбило напрочь ощущение предсказуемости! И это было просто здорово!

«Изгой» великолепен в психологическом плане. Главный герой, то самое страшное существо, «прописан» очень хорошо, живо, читатель отчётливо чувствует его переживания. Читая, я сам погружался в глубокое чувство одиночества, тьму, которой окутан весь рассказ. По-настоящему сопереживал герою, ведь он сам страшился своего отвратительного лика, что описывается в конце произведения.

Этот рассказ понравился мне больше. То ли я уже привыкла к стилю автора, то ли здесь не так много эпитетов, но читать мне было гораздо легче. На этот раз они гармонично смотрелись в тексте и не перегружали его.

Сначала я совсем не поняла, зачем Лавкрафт упомянул историю убийства леди Мэри де ла Поэр и не дал понять, почему оправдали убийц. Уже подходя к концовке картинка сложилось в одно целое. Интересная задумка. Не знаю, правильно ли я поняла ее, но если автор имел в виду именно то, что я поняла, то мне понравилось :)

Мне не было ну вот прям очень страшно читать, скорее жутко. Эти метания главного героя. Его паника, страх. Дико пугало, когда я попыталась представить себя на его месте, что я слышу этих крыс, они повсюду, а никто не может понять мой страх. Брр.

Пожелать и лучшего не приходится, чем то, что Лавкрафт произвёл такое. Только вот повествовательных повторов много в других местах, это и рождение существа, которое тоже случалось и в Данвиче, но это ладно, так как очень хороший был выбран заданный курс. Доисторический культ змеиного Бога и его отголоски в наше время........

Честно признаться, это был отнюдь не лучший выбор для знакомства с творчеством Лавкрафта. Сюжет совершенно невнятный, безумие главного героя не чувствуется, да и все выглядит сыровато. Впрочем, минусы можно списать на тот факт, что это ранний рассказ писателя.

Слабый рассказ, недостойный даже пера графомана. Сюжет невнятен, его и нет, по сути. То про метеорит пишут, то о каком- то поганом луге.

1 / 10

Отличный рассказ. Не похож на другие рассказы, где в основном главный герой потомок какого-нибудь древнего рода, увлекающийся изучением тёмной магии, и тому подобное. Рассказ держит в напряжении и интригует.

Соединяя воедино сразу несколько циклов своих рассказов, Лавкрафт благодаря данной истории вместе с тем выводит свои собственные произведения на новый уровень, отстраняясь от приземленных и загадочных текстов, наполненных атмосферой обыденно хмурых лесов Новой Англии, со всеми её пространными культами и верованиями, и более отдаваясь во власть фантастики, граничащей с космической, сомнабулических скитаний среди планет, миров и реальностей. И главное, что подобный необузжанный коктейль, который вовсе создать балансированным, кажется, невозможно, у Говарда работает.

Особенно примечательно, что идея именно сей повести не принадлежит мифотворцу. Сперва был написан «Серебряный ключ», а лишь спустя пять лет — данное произведение. И так произошло не случайно: Говарду предложили идею в виде почти цельного текста. Когда это случилось, Лавкрафт некоторое время провел в раздумьях над данным нежданным продолжением, после чего согласился с возможностью такой концепции, основательно её расширив и оставив от первозданного оформления процентов пять-десять. И это, думаю, отлично, ибо таким образом, поддержав мысль соственного почитателя, он смог оформить её таким образом, чтобы связать свою собственную вселенную, явив из неё нечто, что предстает уже не просто приземленным повествованием с плотной атмосферой и глубоким саспенсом в рамках неизведанного людьми на Земле. Он присовокупляет вещи из мест неведомых, не ограничивает себя рамками не пространства, ни времени. Сохраняя притом атмосферность и загадачность повествования.

Этот рассказ — лик всего творческого пути Лавкрафта. Однозначно он может прийтись не всем по вкусу, но показать миры мифотворца он бесспорно способен с совершенно различных сторон. И на это определённо стоит глянуть, коль творения Лавкрафта вызывают хоть какие чувства, как у читателя.

Данный сборник включает рассказы и повести, написанные Лавкрафтом в соавторстве. Иногда довольно призрачном (как, например, работа с Зелией Бишоп, которая писала синопсисы типа «В этих местах есть древний индейский курган, где обитает безголовое привидение. Иногда оно принимает женский облик», а ГФ размахивал это в повесть) иногда не очень — как с К. М. Эдди-младшим, где доля творческих вкладов была равной.

В 2010 году я эту раздачу призов и подарков купить не успела и от огорчения забыла напрочь. А зря, потому что теперь, по прочтению издания от Иностранки, ответственно могу заявить %))) что треть данного сборника в какой-то мере лучше, чем собственные произведения Лавкрафта как в Сновидческом цикле так и в Мифах Ктулху (хотя на упоминаниях призыва «Козел с Легионом младых» меня постоянно тянет хихикать как дурочку, уж прости Шуб-Ниггурат).

Все 24 произведения расписывать смысла ноль ибо лишать удовольствия ближнего своего нехорошо, ограничусь собственными пристрастиями:

Проклятие Йига — принцип повествования и концепция ужасного, которую я очень ценю в подобного рода кино и литературе.

Курган — очень воспитывает фантазию.

Пепел — самый удививший рассказ бо и на ингурише и в переводе, если точно не знать что это ГФЛ, я бы зуб дала что это что-то завалявшееся у наследников По.

Возлюбленные мертвецы — викторианский подход (говорить о духовном имея ввиду сугубо плотское) к некрофилии с очень кратким и очень художественным описанием вскрытия вен в антураже.

«Сновидческий цикл» Лавкрафта, в основном посвященный скитаниям Рэндольфа Картера, является связующей нитью, прочно сочетающий между собой сюжетные линии из, как изначально может показаться, совершенно различных историй. Пример тому отличная повесть, своим объемом более походящая на роман, «Сомнамбулический поиск неведомого Кадата». Однако «Серебряный ключ», что примечательно, особенно много в правило сочетания творений Лавкрафта в один самостоятельный, самобытный мир не привносит, лишь вновь упоминая о предке Рэндольфа, то бишь его загадочном деде, который особую роль занимает в «Истории Чарльза Декстера Варда». Но тем и помогает это творение проникнуть новому читателю в коллейдоскоп мира Лавкарфта. То есть, если пожалуй и есть творения, с который следует начинать «Сновидческий цикл», то это «Серебряный ключ». Он довольно прост и вместе с тем повествует о событиях, не переполненных коллизиями или отстраннёнными сюжетными ветвями. Сюжет прямолинеен и личностный конфликт героя, завязанный на его ностальгии, на горечи по былому и утерянному, знаком если не каждому, то многим, почему проникнуться печалью героя, понять его стремления найти и испытать нечто новое в жизни, совершенно не трудно. А концовка так и вовсе в не привычных для Лавкрафта тонах оставляет тому же читателю некоторую надежду, являясь чем-то радужным, мнообещающим ввиду того, что в обрамлении специфического стиля Говарда поверить в происходящее на страницах легко, а значит и подумать, что не всё утеряно для себя лично — также не тяжело. А это уже не совсем привычный Лавкрафт.

Да, атмосферы хмурого Провиденса, темные лесные массивы и застывшая на века красота разрушающейся Новой Англии присутсвует, перемежаясь с загадочными протуберанцами мира существ древних, ужасных и невиданных. Но это крайне немного и автор толком не заостряет на этом внимания, в большей степени конценрируясь на концепции, чей потенциал, кажется, раскроет далее. Но творение небольшое и саспенс так и не наколяется до предела, формируя пространные чувства в финале. А продолжение истории Лавкрафтом же было дано лишь спустя пять лет, почему и итог довольно странный: хорошо, аутентично, в рамках написательского стиля, но не всё же не свосем Лавкрафт.

Хотя эксперименты тоже необходимы и кажется мне, что это был один из них.

Тяготение — вот главенсвующий мотив всего рассказа. Повествуя о событиях вполне возможных и для нашего мира, ибо мировой океан по сей день изучено менее чем на 10 процентов, Говард Лавкрафт преподносит неимоверно атмосферный рассказ на суд читателя, обрамляя его в закрытые локации тоннелей и кулуаров подводной лодки, тем самым вызывая неотступное чуувство клаустрофобии, лишь увеличивая хандру, опаску по отношению ко всему тому, что твориться на страницах текста. А творятся вещи, повторюсь, в которые нетрудно поверить: мировая война, подводники случайно находят странный амулет, который начинает сводить с ума весь экипаж субмарины, что в конечном итоге приходит к асолютно не радостному финалу, полному непроглядной чернотой океанских глубин. Учитывая, что всё это закупорено в профессиональный, стилитически аутентичный слог Лоавкрафта, остаточные ощущения вовсе не передаваемы... Пожалуй, это даже способдно сравниться с чувствами после прочтения «Шепчящего во тьме», «Скитальца тьмы» или вовсе «Зова Ктулху».

Довольно не трудное в плане как описательском, так и тематичнском творение, пред читателем разворачивающее довольно обыкновенную историю, замешанную на привычной людской гордыни и жажде возвысить себя над тем, до чего даже дотянуться нельзя. История попытки, с самого начала которой будет присуще тотальное поражение. В принципе — ничего необычного и ничего плохого.

Лишь одно разбавляет дальную обыденность: стилистическое оформление автора. Говард Лафкрафт прибегает к обыкновенному для себя повествованию, не обремененному оформленными длиалогами даже там, где они есть, тем самым уже внутри своих мифов разделяя мир людской, и мир снов. И формируя на данной почве множество ситуаций, не присущих нашему обыденному существованию, прибегая к вещам фантастичным и описывая их как нечто обыденное, заставляя поверить в это читателя, вместе с тем неуступно убеждая того, что это — по ту сторону неведомого.

Однако автор славиться своими двойственными витиеватыми слогами, оставляя простор читателю для размышления над тем, возможно ли приоткрыть эту темнейшую занавесу, вновь возбуждая первобытный страх внутри. Это — однозначный талант формировать атмосферу столь плотную, столь подобную суспензии, что кажется, будто это и есть та самая занавесь... Для ценителей «Иные Боги» — очередное прекрасное творение.

«Сомнамбулический поиск неведомого Кадата» — это небольшой эксперимент Говарда Лавкрафта в рамках не только его стилистики, но и вовсе творчества: формируя из обрывков множества своих рассказов и повестей нечто цельное, мифотворец предает на суд читателя целый самостоятельный мир, обрамляя его в слог кисти уже не Аллана Эдгара По, а любимого Лавкрафтом лорда Дансени или же вовсе профессора Толкина. То есть: отстраняясь от стилистики атмосферного повествования, полного саспенса и незримыми опасностями, Говард прибегает к стилю скорее героического панегирика, величавой песни в жанре фэнтези, которая особенно явственно видна в полном отсутствии орфографически оформленных диалогов, кроме лишь одного, выполненного ради того, чтобы дать читателю однозначное представление о том, кто решил вести речь с главным героем романа, который ввиду особенностей построения и предоставления читателю сюжета вообще является повестью, но с чем объём творения спорит. И в конечном итоге получается очень примечательный, особенно для любителей творчества Лавкрафта, эксперимент. Удачный ли он? Это вопрос довольно трудный для ответа, ибо выходит так, что объединяя своих классических персонажей, ранее упоминаемые им в различных собственных творениях локации, в общем беря за основу свою классическую библиографию, автор формирует новое, незнакомое доселе и откровенно говоря рискованное... Но то, что лично мне крайне понравилось.

Эксперимент, то есть опасный шаг формирования на пласте твёрдом и устоявшемся чего-то непонятного и незнакомого, пафосно возвышенного и натянуто поэтического, как по мне — удался. Лишь это я хочу сказать. Иным же читателям, что ценителям, что не ценителям, советую просто прочесть и или получить, или не получить удовольствие, испытав или же не испытав исконно первобытный ужас.

«Модель Пикмана» — довольно популярный рассказ Лавкрафта среди любителей его творчества. В кругу заядлых ценителей данное творение считается даже несколько «мейнстримной», что в любом случае не мешает быть ему ярким, запоминающимся произведением с финалом пусть несколько предсказуемым, но все равно играющим на чувствах читателя ввиду той непередаваемой атмосферы первобытного ужаса, которая плотным покрывалом обуяла героя рассказа в тот момент, только он познакомился с тем, чьим именем озаглавлен рассказ: Пикманом — невероятно талантливым художником, по факту являющемся источником дуновений макабрического страха, своими леденящими и кожу и тело клещами опутывающего всех. Но ведь подобное должно отпугивать, гнать взашей — это логично. Тогда почему рассказчик, повествующий в границах классического стиля Говарда Лавкрафта, так не делает? Ответы даются: они развёрнуты и понятны, они помогают проникнуться героем и ещё более почувствовать пережитый им страх. То есть не столько сама ситуация пугает, сколько отношение к ней героя, который ранее несмотря на все продолжал ценить и любить Пикмана, как творца. Это возвышение саспенса над содержанием, построение оценки ситуации на информационном пласту об взаимоотношениях — это формирует куда более искренний испуг, нежели он был, создай Лавкрафт сотни раз переписанную историю человека со странными занятиями да воззрениями, который появляется будто из неоткуда и уходит в никуда.

Довольно обыкновенный и мало чем примечательный рассказ, который ожидаешь прочесть под авторством огромного множества творцов, и удивляешься, осознавая имя его создателя — Лавкрафта: придерживание стиля реально существовавших в мифологии тех или иных народов богов — это отнюдь не его стиль. Лавкрафт перекраивал культурологические особенности, творил мифы, выуживая из среды людской истории любые интересные особенности, а здесь чувствуется будто некоторая лень. Хотя, следует призщнать, и размер рассказа отнюдь не тот, в котором можно четко обозначить всю мощь талантов сего писателя. Потому и выходит произведение прославленного мастера, но созданное в свободное время от преследования истинных вершин.

Лавкрафт всегда должен был добавлять частичку себя в свои произведения, как без этого. У Катскиллского дегенерата Джо Слэйтера нижняя губа был открыта и у Лавкрафта такое же фото можно найти, с вниз оттопыренной губой. Очень пришлось по вкусу открытие новой звезды после смерти, очень хорошо выверено.

Необходимо учитывать, что рассказ писался в 1898-1899, т.е. в 8-9 летнем возрасте

Человек, «который всё свободное время посвящает мечтам и книгам», проводит долгие часы, лёжа на подоконнике в неудобной позе, глядя на звёзды из глубины своего двора-колодца. И так месяц за месяцем, год за годом «проходила его жизнь, пока однажды его сознание не раскрылось для таких потрясающих картин, какие не дано узреть обычному человеческому глазу». Тело его «так и застыло на подоконнике», но его душа (этого слова нет в переводе В. Дорогокупли, но что тогда унеслось на волнах «запредельных сфер»?) достигла миров, озарённых «неведомыми людям солнцами», о которых он мечтал. Но увидел он почему-то очень мало, Автор называет только дельфинов и нимф. Большего ему не показали (проделки бога Азатота или кого-то ещё из этой компании?) и не нашли ничего лучше, чем предоставить ему возможность провести «долгие счастливые века спящим на залитом солнцем зелёном берегу под благоухание цветущих лотосов и алых гиацинтов». Но разве об этом он мечтал? Спать и видеть красивые сны можно и дома. Намёком на то, что в действительности случилось с героем рассказа, может послужить замечание Автора, что «зрелище однообразных стен и окон способно свести с ума...». «Потрясающих картин» сознание могло и не выдержать. Может быть и так, но, вероятно, этот отрывок нужно воспринимать именно, как отрывок или заготовку, хотя и некая завершённость тут чувствуется. Или же этот сон не вечен и, проспав некоторое количество тысячелетий, этот человек (душа его) всё-таки увидит гораздо больше? Но в таком случае, произведение в целом, будучи законченным, должно было бы описывать путешествие души, а не тела, оставшегося на подоконнике и отправленного в ближайший морг. Жаль, что от этого интересного замысла осталось так мало.

Кто бы мог подумать, что Лавкрафт, чьи произведения никогда не отличались богатством языка и силой словесных образов, может создать подобное произведение.

Океан в рассказе получился живым, притягивающим внимание, будящим воображение и порождающим волну вдохновения. Очень точно пойман описательный момент того, как именно мог увидеть окружающий мир художник. История в описании природы напоминает бунинские рассказы. Возможно, поэтому и возникают споры по поводу того, кто выступал главным автором данного произведения.

Представленный читателю океан настолько хорош в качестве образа и персонажа, что отпадает надобность в каком-либо сюжете. Тем более что внезапно возникший на последних страницах классических лавкрафтофский ужас не добирает силы в своей кошмарности и выглядит в повествовании чужеродно не столько в плане человеческое восприятия, сколько с точки зрения литературы. Не нужен он там, и, как следствие, выглядит как заплатка из дешёвого ситца на дорогом бархате.

Главная сюжетная линии снова завязана на исключительном, узнаваемом лавкрафтовском ужасе. Всё повествование крутиться вокруг древних, непостижимых человеческим разумом, а потому опасных культах.

В данном рассказе, как и во многих других, чувствуется влияние на Лавкрафта современной, для начала двадцатого века, научной мысли. В данном случае Лавкрафт описывает оптографию как нечто существующее.

И всё же рассказ отличится от привычных историй, рассказанных Лавкрафтом и отличающихся удивительней прямолинейностью развития событий. Страх и ужас, как правило, обозначенные в самом начале повествования, лишь усугубляются благодаря гнетущей атмосфере рассказов и удивительной, не свойственной другим авторам, словесной окаёмке.

Единственное, что остаётся действительно непонятным, так это почему работники музея, в том числе и тот, от имени которого ведётся рассказ, считают, что скоро умрут. Причём факт гибели рассказчика подтверждает лишь то, что его рукопись была опубликована и читатель её читает. Но ведь можно предположить, что рассказчик дожил до преклонных лет, и лишь потом его произведение было опубликовано. Зловещим данный момент был для тех, кто читал книгу до 50-60 годов.

P.S. Рассказ пересекается с «Вратами Серебряного Ключа», хотя и непонятно, зачем вселившийся в Зкауба Картер так рисковал и приходил к мумии, если согласно истории, рассказанной в ключе, хотел окончательно избавиться от личности мага с Юггота.

«Врата серебряного ключа», разумеется, являются единым целым с историей «Серебряный ключ», но есть у этой истории связь и со «Грёзами в ведьмовском доме». Общим лейтмотивом историй является стремительно наступающий постнеклассический тип научной рациональности. Во времена Лавкрафта, конечно, всюду царила неклассическая научная модель, но век её оказался недолог. И уже на страницах произведений Лавкрафта стройный мир формул начинает рушится под зорким оком наблюдателя. Вселенная начинает подчиняться тому, кто на неё смотрит и, возможно, даже существовать только для наблюдающего.

По данной истории видно, что автор очень тонко чувствовал меняющийся мир. Он буквально ощущал и вкладывал в свои произведения предчувствие грядущих перемен.

Моё знакомство с Лавкрафтом и хорром вообще, началось именно с «Сияния извне». Да-да, тот самый сборник где на обложке демон беззастенчиво лапает жопастую тёлку. Чего греха таить, на обложку и повёлся, увидев на полке в библиотеке. Думал может клубничка какая... Клубничка и оказалась, пусть и совсем не та, которую ожидал. В тот вечер для меня распахнулась дверь в мир ужаса, безумия и запредельных тайн. «Сияние» шокировало так, что ручонки тряслись. Мне было двенадцать. А потом пришла ночь. И в темноте, на стене напротив кровати, возникло синее, светящееся пятно. Наверное, оно там было всегда. Свет от фонаря с улицы. Но как было убедить в этом перевозбужденный Лавкрафтом мозг? В ту ночь спать мне так и не довелось. И в следующую тоже, ведь пятно не исчезло, и вроде даже увеличилось и стало ближе ко мне. Чёртова разыгравшаяся фантазия! Самый большой страх детства, незабываемый, жуткий момент. Настоящая магия слова волшебника из Провиденса, так его так.)

Мерзко, муторно, серо, тошнотворно-тяжело. И в этом, опять же, весь Лавкрафт.

Теория мультиверсума, которую в данном рассказе слегка затрагивает автор, весьма интересна и, пожалуй, не способна вызвать отвращения. Однако Лавкрафту удаётся так описать переходы между мирами, что начинаешь понимать тех, кто утверждал, что земля плоская.

При этом автора явно волновала возможность существования n-мерных пространств. И если тот же Пратчетт относится в своих книгах в закопавшимся в расчёты магам-учёным с уважительной иронией, то Лавкрафт наделяет гениального математика муторным кошмаром подступающего безумия.

Именно этим рассказ, написанный в новой для Лавкрафта манере, всё же напоминает лавкрафтовскую классику.

Однако попытка «упихнуть» мир оригинальных древних цивилизаций, созданный автором, в уже существующую религиозную систему, привязать его к знаменитому салемскому процессу и превратить неклассический лавкрафтовский ужас в классический религиозный мистицизм перегружают рассказ. Это особенно заметно в концовке произведения, где состояние героя описывается какие-то урывками, рубленными, практически не оконченными фразами. Именно из-за классического ужаса про ведьм и жертвоприношения детей, вплетающейся в ломанную стройность мира Ктулху, в конце произведения хочется зевать. Страх теряется, так как ведьмами людей пугали давно и прочно, а 20 век свёл этот страх практически к нулю.

Читать, конечно, стоит, но отступление от классической неклассики, на мой взгляд, не красит рассказ.

О, это классический лавкрафтовский ужас. Квинтэссенция того, что сам автор называет богопротивным и невыразимым кошмаром для любого человека. Дух и буква рассказа полностью соответствуют миру, которые описывает Лавкрафт, раз за разом упоминая о непостижимом Некрономиконе.

«Ужас в музее» отличителен абсолютной предсказуемостью. С первых предложений читателю будет понятна не только развязка, но и все сюжетные линии. Полубезумный гений, странные существа, к которым он взывает в неистовом религиозном и богохульном экстазе, боги невообразимой древности и трагичная, мерзкая развязка – классика!

Рассказ заставляет читателя зябко передёргивать плечами исключительно из-за неприязненного ощущения, как, впрочем, и большинство лавкравтофских произведений. Именно этим и интересен «Ужас в музее».

Пожалуй, рассказу не хватило лишь одного: автору стоило подробнее остановиться на описании Орабоны.

P.S. Всегда было любопытно, что будут делать взывающие к богам древности, если эти боги им ответят и проснутся?

Рассматривать любое творение через призму адаптации в плане языкового оформления всегда тяжело ввиду лингвистических особенностей каждого самобытного языка, либо же отдельных ответвлений в общем языковом строю того или иного народа — в пример можно поставить хотя бы особый говор молодых людей Лодона «Хокни», который, возможно, я даже назвал не совсем верно. Но в общем смысл прелюдии ясен: читат, смотреть и слушать, конечно, всегда лучше в оригинале. Однако это требует крайне ошибных знаний, когда интересны, особенно, разнообразны. Однако вот что-что, а поэзию, даже если знаний особых нет, как думаю лично я, в любом случае следует изучать лишь в том первозданном виде, в каком она была дана автором читателю.

Именно ввиду этого о поэтической «жилке» сонет мифотворца Лавкрафта с читсым сердцем я судить не могу. А вот коль говорить об информационной наполненности — тут все приобретает иной оборот. Дело в том, что данные сонеты — связанные призрачной нитью сюжета истории, которые объеденият в одном фантасмогорическом видении или же столь психоделической истории события, локации, особенности ранее описанных тем же Лавкрафтом историй. То есть это — таковое средоточие его собственного творчества. Павда, не в масштабном смысле: для осознания «Грибов Юггота» требуется, по сути, знать в основном такие его произведения, как «Мгла над Инсмутом», «Серебряный ключ», «Замок серебрянного ключа», «Дагон» да «Зов Ктулху» (еще два-три творения мог не упомнятуь, за что прошу прощения) — в таком случае смысл будет вполне понятен. Однако будет ли он являть из себя нечто самостоятельное без привязки к ранее перечисленным писаниям автора. Нет, к сожалению. В отстранении, данные сонеты — атмосферное приключение в сомнабуле здравослящего человека, преоткрывшего завесу тайны и теперь пытающегося справится с теми запретными знаниями, что были явлены ему по его, или не его воле. Это — краткое резюме мира Лавкрафта, в котором грациозно переплетается фантастичность макабрических образов и реальность их воплощения в мире и сознании. Но для обыкновенного читателя — это не более, чем просто полнящееся должным анутражем чтиво, которое принимает однозначную ценность лишь в общей картине мифов Говарда Лавкрафта.

Различие данной повести от привычного творчества Говарда Лавкрафта с первых страниц совершенно не заметно: все тот же псевдодокументальный стиль, медленный, гармоничный переход повествования от стилистики воспоминаний, к описательной стилистике, присущей событиям в настоящем времени, профессиональные, красочные письменные переливы, описывающие не только окружающий героя мир, но и его психическое состояние столь проникновенно и досконально, что сам читатель испытывает обыденный для творчества Лавкрафта инфернальный ужас да макабрический страх настолько реально, насколько рука творца умудряется преподнести как реальность немыслимые события. Все имеет место быть и выполнено, как всегда, в наилучших традициях писателя. Однако с этих же первых страниц в глубь головного мозга пробирается некоторое сомнение, чувство, словно в чем-то имеется недосказанность, которая еле заметна, но очень сильно влияет на общий лик истории. И вот однозначно эта недосказанность показывает себя в конце, являя своё объяснение и становясь полноценной частью повести: если обычно герой Лавкрафта — несколько отдаленный от всех зловещих деяний соглядатай, что собирает данные и пытается понять тайны чего-то потаённого и необычного, но случившимся с кем-то на прямик или же с ним самим, но косвенно, то здесь главное действующее лицо — непосредственный главный герой загадочных и ужасающих событий. Они же предстают в своём наихудшем свете, что в данном случае прекрасно, пред читателем, который пробирается переживанием к главному действующему лицу. Однако на самых последних страницах, вместе с развитием рудиментарного итога, который косвенно затрагивает герой в начале, автор умудряется успешно, коварно обмануть своего читателя, явив столь неожиданный, несколько грустный и в то же время единственно правильный финал, когда речь идёт о человеке, хоть на миг оказавшемся во власти разгадок тайн неописуемого древнего зла.

Непостижимо атмосферное произведение, которое заслуживает внимание уже не только ввиду собственного стиля, развития героя и истории, а неоднозначного окончания, которое каждого оставит с его собственным сонмом чувств и дум.

«Скиталец Тьмы» Говарда Лавкрафта — это стандартный для данного автора рассказ. Но что такое «стандартный рассказ» в рамках личности Говарда Лавкрафта? Это — неизмеримо атмосферный, бескрайне стилистически выверенный, как в плане работы с текстом, который по стилю напоминает документальную литературу, так и с архитектурой мира, в котором существует герой произведения. Но самое главное — это беспрекословно вызывающая истинно инфернальный ужас цепь событий, которая разворачивается в творении, формируя сюжет, что всегда развивается в несколько таинственном антураже привычного окружающего мира. И вот это «несколько» с каждой страницей перерастаете в нечто большее, в то, что поглазеет привычный мир и являет себя, как неисчислимо древнее и единственно истинное. Единственно истинное Зло, которое именно в данном рассказе способнее существовать лишь в извечном атрибуте творчества Лавкрафта: во тьме. Но если она у него обычно выполняет не полноценно беспросветную структуру, то здесь она именно такова. Таким образом читатель следит за сюжетом, что рассказывает о зловещих тайнах и демонических существах, притом взывая непостижимый страх, однако совершенно не демонстрируя то, что является сутью этого страха...

По стандарту: прекрасно.

Заслуженным классиком жанра зомби-хоррора является, бесспорно, ныне почивший кинематографист Джордж Ромеро. Именно он канонизировал такие принципы самого существа ходящих мертвецов, как их жажда к человеческому мясу, их оживление после смерти и долгого пребывания под землёй, их медлительности, но крайней массовости. Конечно, и до него некоторые сегменты данных особенностей уже проступали в иных творениях. Например в первых кинофильмах о графе Дракула зрителю демонстрировали неких непонятных, слабоумных, еле передвигающихся вурдалаков, которые были своеобразной безвольной прислугой великому властелину зла. Однако этот образ был рудиментарен и отнести его полноценно к образу человеку, неведомо как ожившему после своей смерти нельзя.

Тогда как Говард Филлипс Лавкрафт ещё в 1927-ом году придумал концепцию, которая позже, подвергшись некоторым изменениям, превратиться в один из самых знаменитых и успешных, в плане коммерческой отдачи, жанров медиа-продуктов. В своём романе «История Чарльза Декстера Варда» Лавкрафт в обыденной для себя форме прибегает к исследованию психоделических глубин древних знаний и тайн, способных приоткрыть занавесу тайны над неисправимой и могущественнейшим злом, что содержится в далеких глубинах Вселенной. Однако здесь он делает это не концентрируясь на самих божествах, как это бывает зачастую, или на их столь же макабрический прислуге. Он упоминает об этом вскользь, более концентрируя внимание на человеческих образах. Говоря о людях, обыденных для мира, описанного в романе, автор наполняет страхом читателя ввиду того, как он филигранно, медленно и будто незаметно вплетает в рассказ некие необъяснимые сущности, пугающие особенности или ужасающие факты из истории жизни, казалось бы, обычных людей.

Главных героя в романе всего, можно сказать, три. Бразды управления сюжетом переходят от одного к другому не последовательно, а, скорее, в обменном порядке: все начинается с человека, чьим именем назван роман, потом переходит к субъекту, чьей судьбой он заинтересовывается крайне сильно ввиду некоторых событий, после все вновь возвращается к первичному действующему лицу, показывая уже его поступь на пути в глубины инфернального ужаса и нерассказанный таинств древних, а затем повествование «ложиться на плечи» того, кто желает главного героя с этого самого пути свергнуть ради его же блага. А вот выходит у него или нет — это следует узнать самостоятельно, ибо, безусловно, данное творение Лавкрафта заслуживает читательского внимания.

Безгранично атмосферное, раскрывающее познания автора в среде архитектуры, литературы, древних наук, языков, особенностей различных культур и так далее, роман не только повергает в шок обширностью информационного наполнения, дополняющего и украшающего мир, выстраиваемый Лавкрафтом, но также и преподносит читателю отлично написанную историю, где тайминг действий перепутан, заставляя читателя самого сопоставляться факты и сочетать данные, а детективное составляющее способно искренне удивить почитателей творчества ныне культового американца, который мало когда прибегал к таким вот методам развития разгадки тайн, то есть к дедукции да индукции. Это — обыкновенно людские методы, и именно потому немного странно их наблюдать в творчестве сего человека. Но это же делает эту книгу оригинальной в рамках иных его произведений.

Связывая магию, бессмертие тела и души, оживление давно усопших и из явление в абстрактных физических фигурах, словно являющихся сочетанием работ Дали и Босха — все это лишь малая толика того, что представляет из себя этот роман, чей информационный пласт представляет такое после для дискуссий и анализа, что уже на основе лишь этого можно заявить: Лавкрафт в границах даже одной лишь этой книги создал самостоятельный мир непостижимого и скрытого, который прекрасно сплетается с его общей вселенной ужасных Богов и неведомых, властных и страшащих своей мощью сил.

Если бы Лавкрафт писал детективы о Шерлоке Холмсе, то получались бы истории вроде этой.

Чувствуется, что рассказ написан в соавторстве. И начало повествования характерно скорее для классического детектива, нежели неклассического лавкрафтовского, всеми узнаваемого ужаса. Подоплёка преступления тоже сильно отличается от того, что нам преподносят в повествовании о Ктулху.

Проигрывает ли от этого «Каменный человек» по сравнению с другими рассказами Лавкрафта? Скорее нет. Всё-таки новизна, удачно вписанная в уже созданный автором мир, это всегда хорошо.

Однако покоробило поведение главных героев.

Спрашивается, как главные герои дожили-то до своих лет, учитывая полное отсутствие инстинкта самосохранения?

Война видов и катастрофический конец Земли. После прочтения даже радужный вид Йитианцев не вселяет надежд никаких для человечества

Гениальная повесть. Грибы ведь могут в космосе жить исходя из научных исследований. Для грибовидных существ имеет огромную ценность мозг человека, не потому ли, что природа их похожа друг на друга??????

Это то, о чем и говорил Лавкрафт всегда, когда упоминал научную фантастику. Контакт неподвластен объяснениям. Фосфоресцирующая масса и люди — это не одно и тоже. Пожать руки друг другу не получится. Объект и воздействует на человека не так, как человек хотел бы или как ему надо для его собственных объяснений.

Был потрясен литературной параллелью между алкогольной зависимостью жителей и связью их взаимоотношений с глубоководными. Удивительна, да, для меня эта деталь, потому что даже, если брать во внимание то обстоятельство, когда обезьяна познакомилась с алкоголем и что это было такое по своей сути. Получаются довольно любопытные изыскания.

Обычно я не боюсь ходить по дому с выключенным светом, но это произведение вселило в меня страх. Что может быть ужаснее, чем деградация человеческого разума и тела? А если участники этого процесса живут и питаются неподалеку от родного города? В общем, жутковато и атмосферно. Немного напоминает одну из серий секретных материалов, может создатели вдохновлялись Лавкрафтом?

Очень теплый, милый и трогательный рассказ. Ностальгия по ушедшим счастливым временам, тоска по другу и его фантазиям. Такое впечатление, что его целиком написал Дерлет под влиянием нахлынувших чувств.