Именем человека
Солнце, осеннее солнце, почти не греющее, опускалось за горизонт, желая поскорее отдохнуть. Снежинки носились над серой промёрзшей землёю. Маленькие хлопья, белёсые пушинки быстро так, но без суеты, падали, торя дорогу зиме. Вместе со снегом пришли и холода. Нет, не зимние, но после «бабьего лета» злые, входящие во вкус и градус.
Снежинки всё падали и падали – а за ними в оба глаза следил закутавшийся в плащ (добрый плащ, на соболином-то меху!) человек. Хотя – человек ли? Чрезвычайно бледный, глаза – не карие, не серые, не голубые в конце концов – красные. Только редкие карие точки «плавали» в этом «киселе», образуя невероятные узоры. А взгляд…Взгляд старика, разменявшего шестой, а то и седьмой десяток лет, но сохранившего ясность ума. Недобрый это был взгляд, цепкий, такой же холодный, как могильная плита. Но выглядел этот человек необычайно молодо: лицо, ведать не ведающее, что же такое морщины, густые шелковистые волосы серого цвета, уложенные «на левый пробор».
И всё же тоска, застывшая глазах этого человека, была нечеловеческой. Да, он смотрел на снежинки, ложившиеся на кочки, прослеживал взглядом падение этих первых зимних подарков. Но мыслями- мыслями этот человек был необычайно далеко. Он стоял на вершине пологого холма, высоко холма, будьте уверены, невероятно высоко, — стоял, не в силах оторвать взгляда от снежинок. А из-за горизонта наползали угловатые чёрные облака – и, дивное дело, облака эти стелились у самой земли! Но, приглядевшись, можно было понять: не тучи-облака это совсем, а войска. Квадраты легионов наступали, сминая всё на своём пути, вытаптывая жалкие остатки былого зелёного, жёлтого, красного великолепия, оставшегося от дивного лета и прекрасной осени.
И всё же в какой-то момент человек вгляделся в надвигающиеся «тучи». Губы сложились в гримасу презрения и ненависти, глаза сузились, а руки под меховым плащом сжались в кулаки, сжались с хрустом, с треском суставным. Зубы заскрежетали, и до чего же мерзким был этот скрежет зубовный!..
Человек отвернулся и побрёл прочь, к серой громаде города, погруженной во мрак: ни единый лучик солнца не проникал туда сквозь Сумрачное покрывало. Чёрная полупрозрачная тень – вот что за штука было это покрывало, надёжно защищавшее город от света. Но не могло это творение защитить от врагов. Никак не могло. А так хотелось…
Человек шёл по городским улицам – и двухэтажные особняки смотрели пустыми глазницами-окнами ему в след. Пустыней казался город, пустыней и кладбищем, которое никто давным-давно не посещал и за которым престали следить. Только снег составил компанию человеку, петлявшего по бесчисленным улочкам, шедшего к цели. И тот, кто поднял бы глаза – понял бы, куда идёт он, искатель неизвестно чего. Над городом возвышался чёрный замок. Древние стражи-горгульи недобро поглядывали с фронтонов, узкие окна-бойницы мерцали желтоватым болезненным светом, а черепичные крыши башенок покрывались, плитка за плиткой, первым снегом. И когда этот человек отворил замковую калитку, только тени да мерцанье факелов встретило его. Замку, как и городу, было совершенно не до того.
Коридоры были полны разве что эхом далёких шагов и разговоров. Отражение жизни – тоже жизнь, в общем-то. А то ведь человек уже перестал верить, что хоть кто-то остался в Мальтусе, дожидаясь прихода врагов. Если в замке ещё есть двое или трое живых – значит, не всё потеряно, ещё можно драться. Драться- и умирать. Ведь только это им осталось. И всё же при мысли о своей смерти этот человек не волновался. Больше, намного больше его заботила чужая судьба. При одной мысли, что может хоть что-то приключиться, сердце сжалось. Но человек вовремя прогнал страхи. Прогнал? Нет, всего лишь отогнал, они вот-вот вернутся. Но когда? Где? Как? Может, за следующим поворотом винтовой лестницы? Может быть, выскочат из этого пустынной залы на втором этаже? Прежде здесь давались шумные балы – а ныне белые покрывала саванами лежат на мебели и ломберных столах.
Наконец стало ясно, что уже не эхо раздаётся в коридоре – а голоса. Настоящие голоса. Да и свет узкой полоской пробивался из-за отворенной дверцы.
— А я тебе говорю, уходить надо! Бежать! Бежать! Пока они сюда не явились, ещё ведь есть время…- визгливый голос действовал на нервы.
— Нет времени. Больше его нет, — собеседники дёрнулись, обернувшись к двери.
Там как раз стоял, отрешённо замерев, тот самый человек в меховом плаще.
— Модеус, напугал ведь, кровосос проклятый!
Пепельнокожий, чьи глаза были непроницаемо черны, в кольчуге не по росту, паникёр – именно он обратился к «гостю». Напротив него с отсутствующим видом сидел, сложив руки на груди, человек…Нет, совсем не человек. Глаза-бусинки, иглы, торчавшие из спины, достигавшие длины в локоть, а то и полтора! Да ещё и кожа была странная, бледно-коричневого цвета, лоснящаяся. Словом, натуральный ёж, самый что ни на есть. Этот народ и звали похоже — ежары.
— Ну, что там? Пора уходить отсюда! Время должно быть! – не унимался пепельнокожий. Он вовсю размахивал руками, пытаясь придать большую силу нервным своим словам.
— Тёмный – в проигрыше. Войска не смогли сдержать врага. Люди наступают. У нас есть час, может, меньше, может, больше. Но я не вижу смысла. Бежать некуда…Мне больше некуда бежать. А ты можешь идти, Орландо. Беги куда хочешь. А мне – некуда, — заупокойным голосом произнёс Модеус. Повеяло могильным холодом от этих слов. – Некуда…
— Прав Модеус. Некуда. Всё кончено. Тёмный проиграл. Мы проиграли. Надо проигрывать достойно, и тогда потомки нас простят, — флегматично заметил ежар. Вот он говорил совершенно спокойно и буднично, словно лектор, рассказывающий студентам о седой древности.
— Но…как же…Как же…Да вы! Вы! – взвился Орландо, задрав нос. – Трусы! Трусы! Глупцы! Ещё можно драться! Ещё нужно драться! Мы вернемся! Мы обязательно вернёмся! Но сейчас – бежать! Бежать! – всё больше гнева и всё меньше логики появлялось в словах пепельнокожего. – И люди с поражением Тёмного! Плюньте! Ещё будет…
— Мы тебя не держим, так что можешь идти…Но у меня здесь ещё остались дела…- Модеус в два-три шага преодолел расстояние между порогом и свободным стулом. Причём со стороны могло показаться, что он даже не шёл – плыл по воздуху.
Ежар кивком головы одобрил выбор Модеуса.
— Располагайся. Скоротаем время, как в старые добрые времена, — глаза-бусинки хитро заблестели. – Прежде мы терпеть не могли друг друга. Неужели жизнь меняется так быстро?
— Умоляю тебя, Владинор, не философствуй. Сейчас совсем не тот момент, — Модеус возвёл очи горе. – Я хочу провести мои последние минуты в тишине и покое.
— Но как же…Вы…да вы! Вы! – Орландо не унимался. – Действовать надо, а вы…Эх…вы…
Пепельнокожий махнул рукой – и бессильно опустился на стул. Признал правоту своих собратьев по борьбе, которым ещё год-два назад готов был в глотку вцепиться. Неужели и вправду – жизнь меняется так быстро?
— Нет…Это всё же мы меняемся…А жизнь…Течёт жизнь без конца и края, и ей абсолютно всё равно, — неожиданно произнёс Модеус. На его лбу показалась морщинка печальных раздумий. Прожитые годы всё отчётливей проступали на лице Модеуса.
Владинор вперил свой взгляд в потолок, будто и не замечая ничего вокруг – не то чтобы уснул, скорее, задремал. Орландо то грыз ногти, то оглядывался по сторонам, то вскакивал с бешено колотившимся сердцем, то принимался бормотать нечто вроде: «Всех тут…Всех…Всех…». Модеус же всматривался в сумрак ночи за окном-бойницей, любуясь падающим снегом. Белые пушинки были якорем, на котором сейчас держалось его сознание. Не падай снег – и кто знает, не уподобился бы Модеус нервному Орландо? Тем более, был, был повод – и ещё какой! – у Модеуса волноваться. Не за себя, нет, за…
Топот обутых в окованные сапоги ног преобразил картину «сидения» трёх друзей по несчастью.
— Я же говорил! Всех нас сейчас! – вскочил Орландо. Руки его тряслись, язык заплетался, глаза метались ошалевшими от валерьянки мартовскими котами. – Всех! Бежать!!!
— Сядь-ка, — Владинор едва заметным движением схватил Орландо за шиворот и вернул на «законное место». – Вздумал панику разводить. Прими всё достойно. Ты ведь здесь представляешь всех бледных.
— Верно…Верно…- сник Орландо. – Верно…Эх…
— Ну хоть ждать больше не надо, — Модеус повернул голову в сторону двери. В проёме уже показались закованные в латы воины, при обнажённых мечах и наглых рожах, всё как полагается. Их возглавлял облачённый в позолоченную кирасу и алый плащ нагловатого вида офицер. Подбоченившись, окинув победным взглядом Орландо, Владинора и Модеуса, он затянул:
— Именем человечества, вас…
— Могли бы и раньше придти, — словно ничего важного не происходит, как-то по-будничному произнёс безмятежный Владинор.
— Никакого воспитания, — заметил Модеус и вернулся к созерцанию.
— Точно-точно, — поддакнул Орландо, вжав голову в плечи. Он боязливо поглядывал на реакцию людей, явившихся их арестовывать как «врагов человечества».
Мягко говоря, офицер ошалел. Глаза его вылезли из орбит, завертелись с бешеной скоростью, лицо покрылось мелкими пунцовыми пятнами, губы скривились в гримасе омерзения. Солдаты же загомонили, заулюлюкали, начали кричать что-то на своём языке. Модеус, неплохо владевший человеческой речью, разобрал угрозы жуткой смерти нечисти, обещания испепелить гадов и так далее. В общем, стандартный набор любой армии, будь то ежарская, бледная или вампирская.
— Пошли, что ли? – кивнул Владинор двум своим друзьям по уже проигранной войне.
Ежар, ничтоже сумнящеся, оттеснил офицера и, зыркнув для порядку на воинов, пришедших их арестовывать, двинулся по коридору. Люди и вовсе от неожиданности и праведного гнева потеряли дар речи и способность двигаться.
— Спасибо, мне показывать дорогу не надо, — Модеус последовал за Владинором.
— Я с ними, — Орландо посчитал, что лучше воспользоваться моментом и последовать за Модеусом и Владинором, нежели стать бледным дитятей для битья.
Опомнились люди только когда все трое «врагов человечества» прошли уже половину коридора.
— Ну-ка, стоять! Под охрану их! И чтоб пальцем не тронули! – смог выдавить из себя уже багровый офицер. – Судить будем! Судить! Именем человечества!
— Его именем уже и так немало бед сотворили, — всё так же спокойно прокомментировал ежар.
— Вот-вот, — поддакнул Орландо.
Модеус же решил промолчать.
Троих арестантов окружили кольцами охраны и таким вот образом провели по просыпающемуся городу. У двери каждого дома толпились воины-люди, забиравшие хозяев «в должное место», а заодно и всё мало-мальски ценное. А снег всё падал и падал, укрывая холодным саваном улицы Мальтуса. Хоть что-то в этом мире оставалось неизменным.
— Ничего, и Тёмного вздёрнем, и вас…Но всё будет по закону, — прошипел в спину арестантам офицер…
***
Камера, быть может, и не была шикарной, но и плеваться при виде неё не хотелось. Всё, что положено заключённому: соломенный тюфяк в углу, ведро для нечистот, зарешёченное окошко. За «жильцом» через «волчок» — круглое отверстие в двери – постоянно наблюдали стражники. Но всё это было подарком, знаком невероятной благосклонности, учитывая, кто же сидел в этой камере!
Люди поймали самого Тёмного! О, что это была за фигура! Уже давно человеческий род завоёвывал себе место под солнцем в этом мире. Лет пятнадцать назад люди повели наступление на «нелюдь» — ежаров, бледных, бескрылых, верных – словом, всех, кто не был похож на гордых потомков обезьян. Лишь светлые, после недолгого колебания, встали на сторону человеческого народа: поняли, в чью сторону ветер дует. Битва за битвой, кампания за кампанией – люди побеждали на всех фронтах, везде и всегда. И собраться бы нелюдям, сплотиться – так нет же, грызлись меж собою, деля посты, звания, награды. И казалось, что ещё год или два – и не останется на земле вольных царств нелюдских. Но случилось предательство (по мнению людей) – или чудо (по мнению их врагов). На сторону нелюдей перешёл один из не так чтобы высокопоставленных, зато первоклассных полководцев армий человечества. И так уж сложилось, что этот полководец был хорошо принят у нелюди: ещё бы, ценный кадр, как-никак, а тем более…
Девушка. Девушка неземной красоты. Уже повидавшая виды, прожившая не один трудный год, выигравшая не одно сражение – и всё же сохранившая огонь во взгляде, способность улыбаться открыто и от всей души. Её-то, душу, она и сохранила. Хотя люди в это не поверили бы…У Тёмного не может быть души…У Тёмного не может быть сердца…У Тёмного не может быть ничего, кроме лжи, мерзости и гнили в окаменевшем сердце.
Да, она понимала, что совершила предательство. Но как объяснить сородичам, соотечественникам закравшуюся как-то незаметно, исподволь, мысль о том, что продолжаться так дальше не может? Тотальное уничтожение тех, кто не принадлежал к человеческому роду, смешение памяти о них с грязью, уничтожение памятников и творений искусства, сжигание потомства и потопление в крови малейшего недовольства…Было ещё многое, многое, многое другое. И однажды всё это вылилось из краёв той чаши, которую люди зовут терпением.
И всё же – Тёмный проиграл. Люди победили. Победителей не судят – судят побеждённых…
— Суд? Ты настоял на том, чтобы провели судебное заседание? Но ведь это всё будет фикцией, ты ведь это прекрасно понимаешь!
Она укоризненно смотрела прямо в глаза Модеусу, которому в голову взбрела сумасшедшая идея.
— И зачем тебе быть моим адвокатом? Они не послушают. Люди никого не слушают, кроме самих себя…Мы никого не слушаем…- она уже почти перестала считать себя человеком. – Послушай…лучше добейся смягчения своей участи, прошу тебя. Мне будет легче взойти на эшафот, зная, что ты спасёшься.
— А я…Я не смогу себе простить того, чтоб тебя убили.
Тёмный и Модеус – в тот миг они казались такими похожими. Одинаковые искры сочувствия, боли и – несмотря ни на что – веры. Сами собой пальцы древнего, разменявшего не один век, Модеуса и ещё молодой, только-только начинавшей свою жизнь Тёмной, сплелись в тугой клубок.
— Ты…ты…только не говори мне, что ты хочешь уйти вместе со мною…Ты воспользуешься этим процессом…- внезапное озарение пронзило всё естество Тёмной. — Я ведь знаю, ты любишь судилища…Прошу тебя…Нет…Обещай мне! Ты не будешь участвовать в этом!
Модеус ничего не сказал – этого и не требовалось. Его глаза едва не кричали о том, что он пойдёт на этой. Ради Тёмной – пойдёт. Он хоть на край земной пройдёт, он поймёт закон людской – лишь бы спасти ЕЁ. Или уйти вместе с НЕЮ.
— Чего замолчали? А ну. Разговаривайте! Положено!– уже и сами тюремщик, растроганный, захотел узнать, что же ответит Модеус. Но Модеус молчал…
***
Для судилища подобрали как нельзя более подходящее место – поле на окраине Мальтуса. Помостов не было видно из-за людских (и нелюдских) толп, пожелавших наблюдать за процессом, который обещал войти в историю. Покрывало Сумрака нависало над собравшимися, безмолвное. Модеус, поглядывая на публику, как ни странно, совершенно не волновался. Сейчас им владело лишь одно чувство – холодная решимость. А тем более – против него в качестве обвинителя выступил один из лучших законников светлых, особо ненавидимый Модеусом. Тут уж победа нужна была кровь из носу...
Адвокат (люди, будто в насмешку, с ошибкой внесли его имя в протокол – Асмодеем обозвали и не захотели исправлять ошибку) мысленно повторял свою речь, и едва успел к моменту, когда ему было предоставлено слово.
— Уважаемый суд!
Модеус изысканно поклонился восседавшим на специальном помосте судьям, двенадцати людям, высшим сановникам и полководцам человеческого государства. Напротив этого помоста, в клетке — пусть и просторной, но всё же остававшейся клеткой – гордо стояла Тёмная. Её узилище восемью кольцами окружали вооружённые до зубов ветераны людской армии.
Сам же адвокат тоже был окружён – но всего лишь двумя кольцами охраны. Прокурору же и вовсе отказали в «удовольствии» слышать сиплое дыхание стражей в шаге от себя-любимого.
— Уважаемый суд! Признаться, я и сам бы поверил этим обвинениям, не знай подсудимой и сути дела! Я буду говорить просто, словно на базарной площади, так же, как говорю с друзьями за бокалом вина или с боевыми товарищами. Надеюсь, уважаемый суд простит мне это, особенно заслушав столь красивую речь обвинения! Позвольте же мне задать несколько вопросов обвинителю!
— Позволяем, — отмахнулся председательствующий судья, сухонький человек, то и дело прикладывавший платок к губам. Модеус отлично знал, что на ткани этого платка остаются кровавые следы.
-Итак, уважаемый обвинитель, Вы обвиняете мою подзащитную в предательстве, несправедливости, бесчеловечности, измене людскому роду и прочих грехах…
Модеусу было трудно говорить: сам облик светлого – скрещённые лучи, похожие на солнечные – приносил боль вампиру, привыкшему к сумраку и полутьме. И всё же адвокат держался: он не мог иначе.
— Так скажите же, прошу Вас, что значит справедливость? Давайте определимся с понятиями, и станет намного проще, — ухмыльнулся Модеус. – Уважаемый суд, я говорю совершено серьёзно, ибо невозможно отвечать на обвинение, не до конца понимая, в чём именно обвиняют.
— Что ж, я отвечу, — и голос светлого, это журчанье горного ручья, было противно Модеусу. – Справедливым является то, что противоположно обману. Поступать в соответствии с правилами, законами, моралью – справедливо. Обманывать – несправедливо. Предавать – несправедливо. Требуются ли защитнику ещё пояснения?
— О, Вы предвосхитили мою просьбу! Итак, по Вашему мнению, предавать – несправедливо? Убивать – также несправедливо?
— Да, — интонация светлого поменялась, он уже не был столь уверен.
— Итак, убить сородича — справедливо? Убить живое существо – справедливо?
— Поясните, господин защитник, что Вы имеете в виду.
— Я всего лишь хочу спросить, считаете ли справедливым убийство живого существа, не вытекающее из крайней нужды. Не врага, не того, кто нападет на вас и желает убить, о, нет! Убить того, кто не трогает тебя, кто и не помышляет о злодействе – справедливо?
— Нет. В этом не может быть никаких сомнений.
— Я рад, что Вы это понимаете. Следовательно, убить ежара, или бледного, или верного, не трогающего тебя, даже не знающего, чем же тебя обидел…
О, какой тут гвалт поднялся!
— Прошу вас, тишину! Дайте старому Модеусу сказать то, что он хочет сказать. Я лишь истину взыскую, не более! Всего лишь истина, как мало мне надо! – Модеус смог кое-как успокоить ещё не успевшую взбеситься толпу. – Итак, уважаемый обвинитель, справедливым ли будет такое убийство?
— Нет, — ответил после некоторой паузы светлый.
— Замечательный, честный ответ! А скажите, господин обвинитель, будет ли преступлением спасти этого несчастного ежара, которого хотят убить?
— Этот будет спасением, а отнюдь не преступлением.
— Что ж. А будет ли предательством, если ты поднимешь свою руку на возможного убийцу такого ежара?
— Это будет благодеянием.
— А будет ли изменой убийство собственного сородича, покусившегося на жизнь ежара, или верного, или светлого, или человека?
— Это будет деянием, совершенно отличным от такого преступленья, как измена, — похоже, светлый был удивлён: прокурор вряд ли надеялся на такой ход дела.
— А будет ли бесчеловечным такое деяние? Деяние, продиктованное желанием помочь несчастным? Желание защитить от убийства тысячи и тысячи беззащитных? Защитить от резни детей и женщин, стариков и старух?
— Это будет символом человечности…
— А будет ли…
И вновь толпа загомонила, и на этот раз её нелегко было утихомирить: пришлось пригрозить сталью мечей.
— А будет ли человечным убивать прекрасную девушку, только-только вошедшую в настоящую жизнь?
— Нет…
— А будет ли человечным убийство тысяч беззащитных в придачу к убийству такой девушки? Будет ли преступлением желание такое убийство остановить? Будет ли…
— Довольно, защитник. Вы забываетесь! Вы лишены права слова! – председательствующий зашёлся кашлем. Платок его весь покрылся кровавыми пятнами. – Суд выслушал достаточно, чтобы принять решение…
— Прошу Вас, Ваша Честь! Покажите свою честь! Позвольте мне разделить наказание вместе с моею подзащитной! – изо рта Модеуса показались клыки, словно засверкавшие недобрым светом. – Я великодушно прошу этого…
— Стража! Утихомирить! – вместо кашлявшего председателя приказ воинам отдал его сосед, располневший за годы военной кампании маршал, даже на процессе не удосужившийся снять шлем. – Утихомирить!
Модеус злобно посмотрел на хотевших было взять его под руки воинов – и те сделали шаг назад, ощутив на себе взгляд самой смерти.
— Суд готов вынести решение! – председательствующий наконец-то справился с кашлем, а стражники- с бесновавшейся толпой. – В соответствии с законами…
Модеус вновь потерял всякий интерес к словам суда – всё его внимание было устремлено на Тёмную. Они смотрели друг другу в глаза, никакие стражи, никакие прутья клетки не могли этому помешать. Тёмная…Хотя…какая Тёмная? Почему она запретила Модеусу упоминать своё имя до тех пор, пока не будут спасены свобода и жизнь нелюдских народов. И зачем только Модеус пообещал чтить и соблюдать этот запрет? Почему? Почему он верил, что ни победят? Ведь он…он верил каждому её слову…
Тёмная кивнула: суд вынес решение.
— Именем человека и человечества! Защитника Модеуса с этого дня назначить защитником-представителем всех нелюдей города Мальтус. Обвинителя… — Модеус не захотел даже слышать это проклятое имя…- официальным обвинителем города Мальтус и правительства Государства.
Странное решение – зачем оно? К чему? Быть может, Модеус смог их перебудить? Но так быстро…нет…Скорее всего, с самого начала было вынесено такое решение, и ни одно слово обвинения или защиты не повлияло на него.
Модеус посмотрел на Тёмную. В её глазах читалось: «Я ведь говорила тебе, дурачок, они тебя не послушают. Люди не слушают никого, кроме самих себя. А ты не верил, древний, влюблённый, глупый вампир…»
— Подсудимую же приговариваем к смертной казни путём отсечения головы мечом. Приговор привести в исполнение немедленно.
И вновь толпа бесновалась и улюлюкала – человеческая толпа…А вот нелюди молчали. Только вот…Только – кто же тут был человек, а кто нелюдем?
Всё в груди Модеуса ухнуло куда-то вниз, в бездонную пропасть, в мир иной. Он знал, что так будет, понимал, что иным приговор быть и не мог – и всё же не верил, не готов был поверить. Модеус, бессильный что-либо сделать, смотрел на клетку. Там, гордая, непобеждённая, Тёмная опустила голову на непонятно как и когда появившийся камень-плаху. В клетку уже входил человек истинно бычьих размеров, в дурацком, шутовском красном-колпаке, с мечом непомерных размеров в руках.
Модеус – Модеус не смог дальше смотреть на это.
Он поднял глаза вверх…
Падал снег, такой красивый и ненавистный…Модеус возненавидел его – и не смог не полюбить. Белый пушистый снежок, падающий с серого неба — последнее воспоминание о живой Тёмной.
— Я буду любить тебя. Вечно. Обещаю. И когда-нибудь я произнесу твоё настоящее имя…
Солнце, осеннее солнце, почти не греющее, опускалось за горизонт, желая поскорее отдохнуть. Снежинки носились над серой промёрзшей землёю. Маленькие хлопья, белёсые пушинки быстро так, но без суеты, падали, торя дорогу зиме. А оставшийся наедине со всей Вселенной странный человек в меховом плаще всё смотрел и смотрел на эти снежинки…
P.S. Он её
никогда не
забудет.
Никогда...
облако тэгов
