УРАЛ-БОМБЕР
(седьмое место в Рваной Грелке-Весна2012, участвовало 160 рассказов, тема Грелки — ЭЛЕКТРОСТАЛИН)
Дорогой Жан! Прежде всего, я безумно рад, что отыскал твой адрес в Соединенных Штатах и имею возможность отправить письмо впервые за семь лет войны. Теперь, после японской капитуляции, почта из Владивостока в Ванкувер следует без задержек, и я могу писать без ограничений. В своих письмах я не хочу освещать унылые события, что составляют основу моего существования на германском фронте. Я хочу рассказать о буднях самой войны.
Сразу добавлю, что мои записи не предназначены для публикации. Я оставляю их на случай, если моим детям, прежде всего маленькому Альберу, захочется узнать, чем жил его отец. Считай это попыткой освободиться от прошлого: подобно тому, как в Соединенных Штатах идут к психоаналитику и выкладывают заботы в надежде обрести покой, я обращаюсь к дешевой писчей бумаге – единственной доступной в Свердловске, – чтобы выскрести из памяти окопавшиеся воспоминания. Ты не найдешь в моих письмах последовательного изложения событий, описаний подвигов и героев. Я лишь попробую рассказать, что чувствовал и о чем думал долгие семь лет войны, проведенные в воздухе над Советским Союзом. Не жди от меня объяснений тому, что произошло. Ибо мой взгляд на поля сражений направлен не из генеральских штабов, но из точки гораздо выше – из кабины пилота. А сквозь фонарь истребителя война выглядит по-другому…
Не знаю, дорогой Жан, говорил ли тебе, но я родился в Провансе, в городе Перпельян 1 сентября 22 года. Наше с тобой знакомство в Каире было слишком кратким, возможно, я это упустил. Спустя пять лет после моего рождения семья переехала в Лион. Там я окончил школу, и, прибавив себе два года, поступил в аэроклуб. Авиационный клуб и военное училище я окончил с отличием. У лучших из нас, я считаю, к воздухоплаванию имелся природный дар. Потом началась война и меня, вопреки желанию сбивать немцев над Рейном и норвежскими фьордами, направили в Ливан.
После взятия гитлеровцами Парижа судьба колониального корпуса в Триполи оказалась печальной. У нас не было топлива, не было патронов, не было средств к существованию. И, тем более, к ведению войны. Поэтому в марте 42 года национальный комитет «Сражающейся Франции» обратился к Сталину с просьбой принять французских летчиков с ближнего востока в состав советских летных частей. Первая французская эскадрилья была сформирована под Иваново уже 14 апреля. Так родился славный авиаполк «Нормандия-Неман».
В октябре того же 42 года французский истребительный полк вошел в состав Пятого Штурмового авиационного корпуса Украинского фронта. К тому моменту (с Ливана минуло шесть месяцев), я неплохо говорил по-русски и сносно читал. После сражения под Курском, в 5м ШАКе осталось мало летчиков, а вот свободных машин, поступивших с заводов или наследованных от пилотов, пересевших на новые аппараты, освободилось штук 80. Выбирай. На аэродроме моему звену представили «лишние» аэрокобры. Все находились в добротном техническом состоянии. Но отличался дизайн.
Ближайшие ко мне три машины украшали надписи «За Родину», «За Сталина» и «За партию большевиков». Я неудачно пошутил, что «За партию большевиков» летать не буду, поскольку на фюзеляже заметны потеки масла. Слава богу, НКВДшника рядом не было. Внимательно осмотрев машины, я выбрал довольно неброский, но замечательный аппарат. На этой машине, до замены на более современный Миг-3, летал известный советский летчик Кожедуб. Машину я назвал просто «Сталин». Русским пилотам, наверняка такого не позволили бы (ведь «Сталина» могли сбить), но французскому полку разрешили. Птичка была волшебной: маневренная, мощная, отлично вооруженная. Белого цвета, чистая словно лебедь, только консоли окрашены в маскировочный светло-зеленый цвет. Нос, как у всех истребителей-ветеранов, выкрашен в ярко-красный. Мою машину поверх алого «носа» украшала также надпись «Электро». Этим она отличалась. Оказалось, машина была именной, ее подарили летчику Кожедубу работники Бердского электромеханического завода. Через пару дней, прогоняв «Электро-Сталина» над аэродромом, я впервые пересек на нем линию германского Восточного фронта.
***
Три года, отделявшие Курскую дугу от штурма Берлина я подробно описывать не буду. Надеюсь, это не последнее мое письмо. Вместо рассказа о первых годах войны, я хотел бы сосредоточиться на последних неделях этого лета, поскольку события, о которых поведу речь, могут коснуться и вашего, сохрани господь, безопасного существования за океаном.
Я знаю, у вас в Штатах говорят, будто немцы к 1945му сами разработали атомную бомбу. Но Советы почти официально заявляют, что немцы просто выкрали секрет сверхоружия из США. Считается естественным, что после такого конфуза технологию чудо-бомбы отдали СССР бесплатно – всего лишь за то, что русские воюют за англо-саксов уже седьмой год. Не поверишь, я помню май 45го так, словно переживаю сейчас. Мы стояли под стенами Берлина. Берлина, мой друг! Казалось, еще шаг и победа будет в кармане…
Фиаско с «широким фронтом» состоит не в том, что именно в 45м у Гитлера появилась атомная бомба. А в том, что у него не было средств для ее доставки. Ты понимаешь? В те годы немцы и русские сильно продвинулись в области ракетостроения. Но не настолько, чтобы швыряться атомными зарядами, не причиняя вреда себе. Дальность полета лучших многомоторных бомбардировщиков не превышала четырех тысяч миль. То есть расстояния между Лондоном и Берлином с возвратом и боем. Или, если угодно, между Берлином и Москвой в один конец. Вот тебе и граница «широкого фронта». Ты уловил?
Единственное, чего бы я хотел от Гитлера – чтоб он сдох. Причем, если можно, в году 35м. А лучше бы вообще не родился. Однако то, как он поступил после штурма Берлина, я нахожу единственно возможным в той ситуации. У фюрера не было выхода, кроме как бомбить собственные города. Советы стояли под стенами столицы. Только поэтому первые ядерные грибы выросли не в России и Англии, а над Кёльном и Кёнигсбергом.
Не знаю, как вы в Штатах оцениваете дальнейшее, но мы в «Нормандии-Неман» видели собственными глазами: Европа, ликовавшая на грани победы, пала под ударами немецких атомных бомб в течение пяти суток. Вдоль линии фронтов – всех германских фронтов, во Франции, Польше, Австрии и Италии – вспыхнули атомные грибы. Гитлеру потребовалась всего пара эскадрилий бомбардировщиков, ведь от Берлина союзников отделяли едва сотни лье. Самолетов люфтваффе к тому времени почти не осталось, топливо было дороже золота, однако на финальный аккорд фашистам хватило.
Хорошо помню те страдные, страшные недели. Когда мы драпали от поверженного, казалось, противника. От его дьявольской мощи и жутковатой решимости уничтожить собственную страну. На совещании в штабе авиаполка нам, командирам эскадрилий сообщили, что первая волна тактических атомных налетов уничтожила вдоль линии фронта все наземные советские войска. Полностью, до соединения, представляешь? Мы сами, дальняя авиация, уцелели чудом. Аэродромы из Мазовии не успели перенести ближе Одеру, нам хватало дальности, вот и все. Боже, что была за картина! Миллионы людей, груды техники и орудий. Советская армия, англичане, американцы. На сотни, сотни квадратных лье. Гитлер швырял атомные бомбы прямо на Германию, на коренные области Рейха. Это был сущий ад.
Наш аэродром зацепило Кёнгбергским ударом. Слава богу, гриб я не видел, спал. Но тех, кто находился в воздухе, с небес снесло. Может ударная волна, может ослепление вспышкой, может электромагнитка, не важно. Но все кто был в воздухе – умер. Даже на том расстоянии, где мог остаться в живых. Может, сработал эффект неожиданности, испуг или шок, не знаю. Никто даже не понимал, что за штука такая – атомный взрыв.
Вторая волна безумной гитлеровской грибницы пронеслась по промышленным городам Европы. Теоретически она была невозможна, эта вторая волна, поскольку, повторюсь, бомбардировщиков у гуннов осталось мало, а фронтовые службы ПВО к 45му находились на высоте. Возможно, гуннам опять помог шок и ужас. Наш собственный авиаполк не поднимался в воздух несколько суток – мы просто не знали, что ожидать. Фашистские бомберы проникли сквозь фронт. 9 мая атомные грибы вздулись над Лондоном, Парижем, Ланкастером, Бирмингемом, оккупированном американцами Римом, Неаполем, Турином, Миланом. Освобожденным Де Голлем Лионом, Марселем, Тулузой. Даже Антверпеном, Бредой и Амстердамом. Как я понимаю, история всех сколько-нибудь крупных городов Европы прекратилась 9го мая 45го года. Чудовищный день. Казалось, Гитлер решил превратить наш мир в преисподнюю. В России считают, что в Британии, Норвегии и атлантическом побережье Франции не осталось ни единого жителя. Только отравленная земля. С точки зрения Гитлера это выглядело логичным, ведь если атлантическое побережье Европы заражено радиацией, Штатам неоткуда нанести ответный удар. Через Атлантику эскадрильи не полетят, а авианосцы весьма уязвимы для тактических атомных зарядов.
Дальнейшие события определил сам характер «широкого фронта».
Выжигая советские части атомными бомбёжками, Гитлер снова двинулся на восток. По пустыне. Сквозь радиацию. Хватило одного месяца, чтобы сжечь восточную Европу дотла, покрыть ее атомным пеплом и, обогнув гигантскую взрывную воронку Москвы, высадить десант на Волге, чуть восточнее Нижегородского радиоактивного моря.
Этого месяца, впрочем, хватило и Соединенным Штатам. Благодарю бога, что вы, жители Америки, нашли в себе в себе силы отдать сверхоружие смертельно раненной Красной армии. Учитывая несколько многомоторных бомбардировщиков, сохранившихся на тот момент у России, подарок был щедрым, хотя и апокрифичным. Советы выжгли восточную Европу вторично, уничтожив остатки вермахта, прервав его бешенный напор на восток. В перечень приговоренных к казни городов Сталин с наслаждением включил Берлин. Взять не успели, но оставить оазис смерти смогли. Дальше Берлина русские самолеты-смертники (рейд в одну сторону) не дотягивались. Так появился «широкий фронт». Аэродромы СССР и Германии разделила полоса ровно в три тысячи миль – дальность полета стратегического бомбардировщика с экипажем самоубийц. Внутри полосы – лишь пепел и радиация. С этого момента ход войны ничто не могло изменить. Европу покрыли руины. Города были сожжены дотла и непригодны для жизни в течение поколений. Между Уралом и Западной Германией – единственными остатками некогда цветущего континента – протянулась гигантское кладбище. Война окопов, танков и артиллерии неожиданно превратилась в войну самолетов, способных пронести атомную бомбу через три тысячи миль.
Хочу заметить, что боевые действия внутри «широкого фронта» практически невозможны. Любую танковую армаду сметет волна тактических атомных зарядов. Пара бомбардировщиков со смертниками-пилотами – дивизия долой. Боевые действия сводятся в основном к попыткам разместить на зараженной территории промежуточные скрытые аэродромы с целью увеличить дальность работы бомбардировщиков. Прием малоэффективный. Подобная деятельность, учитывая полное отсутствие жителей внутри «широкого фронта», легко засекается с воздуха и, соответственно, пресекается штурмовиками.
Если когда-нибудь, Жан, эта неистовая война прекратится, ее судьбу решит новая технология. Средство доставки атомного оружия, способное довезти супер-бомбу от Урала до Ла-Манша и наоборот. Победит тот, кто первым построит такой носитель. Более «дальнобойный», чем русский ПЕ-8, американский Б-29, английский Ланкастер …
Или загадочный Урал-бомбер.
***
Слухи о гитлеровском Урал-бомбере появились на советском фронте давно. Но пилотов, воочию видевших это чудо конструкторской мысли, не находилось. Громадную машину, плывущую на большой высоте, часто замечали наземные части. По силуэту корпуса она напоминала нечто похожее на дирижабль, огромный цилиндр или сигару. Короткую, относительно собственных размеров.
Корпус Урал-бомбера по слухам имел овальную форму, с закругленными «вершинами» и плавными изгибами вдоль длины борта. Считалось, что это дирижабль или гигантский самолет с сотнями моторов. Отличие от дирижабля, однако, состояло в нескольких моментах. Во-первых, в описанных случаях, овальный силуэт располагался не горизонтально, а вертикально. То есть «сигара» словно стояла, смотрела вверх. Во-вторых, имелись сложности с определением подлинного размера. Урал-бомбер предполагался громадным воздушным судном. Но так ли на самом деле, никто не мог подтвердить. В распоряжении штаба корпуса имелись несколько отвратительных фотографий и свидетельства очевидцев, заметивших объект на значительном удалении. Понять по ним, что представляет собой Урал-бомбер было невозможно. Воздушный авианосец? Дирижабль-бомбардировщик? Черт разберет. Но в одном мы были уверены: Гитлер нуждался доставщике атомных бомб сквозь «широкий фронт». И он его получил.
То, о чем я хочу рассказать тебе, вовсе не секрет. Доклады сделаны каждым участником этих, довольно кратких событий в советский комитет обороны. Но широким гражданским массам сведения о схватке французских летчиков с Урал-бомбером не известны.
***
Десять дней назад в штабе дивизии командиру нашего авиаполка выдали дежурный участок «широкого фронта» для дальней разведки. Дело обычное, мы работали по этой схеме со дня отступления от Берлина. Участки выдавались под контроль истребительных и штурмовых эскадрилий для непрерывного патрулирования с максимальным удалением в глубину зараженной зоны. Причина очевидна – пресечь возможные попытки люфтваффе отправить через «широкий фронт» атомную бомбу на многомоторнике.
Дальность у истребителей не велика. Поэтому составлялся график дежурства. Вылетали посменно, звено за звеном. Один командир приводил восьмерку, потом второй. Замена шла по часам, по сводной таблице – пришел, ушел. Наземный координатор сидел на рации, принимал отчеты. Знал, кто ответственный каждый час, на каждом участке. В своих границах – умри, но не просмотри. За границей – пусть ломиться черт, но без приказа не суйся. Такой наряд по восьмеркам. В общем, рутина.
На барражирование в контрольной зоне выделялось два звена истребителей.
Первое звено (ударное) возглавлял наш капитан Ламарк. Второе звено (прикрытия) – его заместитель, лейтенант Мерле. За каждым – по три машины. Четвертая у Мерле – моя. Наиболее опытные пилоты возглавляли и замыкали звено. В каждом звене два начинающих летчика и два опытных. Я и Мерле, разумеется, очень опытны.
Признаюсь, свою первую аэрокобру я потерял еще над Румыней, давно. Однако название на всех последующих машинах не менял. На новом аппарате, с которым я работал над Волгой, красовалась надпись «Электро-Сталин».
Взлет с аэродрома производили по тревожной зеленой ракете. После взлета, уборки щитков и шасси я привычно впивался в показания приборов и по команде наземного дивизионного КП выполнял набор высоты с полетом по заданному курсу.
Разведка разведкой, но в случае встречи с противником звено готовилось к бою. Для схватки в воздухе необходимо преимущество в скорости и высоте. Начинаешь, допустим, с потолка в 4 тысячи метров. Снижаешься с увеличением скорости, потом опять поднимаешься, чтобы, в случае стычки, имелась фора. Такие качели – туда, сюда.
Машины под нами были хорошие. По техническим характеристикам потолок высоты – 10 тысяч. Крейсерская скорость – 700. Но мы поднимались и до 12ти, а в рывке выдавали 1000 и даже 1200.
Обнаружил противника – поднимаешься вверх, заходишь на большой скорости, пикируешь и сбиваешь. Звено прикрытия в это время прикрывает. Такой порядок. Расстояние между звеньями – не больше 1000 метров, потому что дальше пропадает зрительная связь, а локаторов на истребителях нет.
Впрочем, скорость и высота – не молитва. Важнейшим фактором победы в воздухе считалась осмотрительность. Она важна для всех самолетов, но для летчика-истребителя – особенно, поскольку в большинстве случаев именно осмотрительность обеспечивала успех. В самом деле, заметить противника – важнейшее в летном деле.
Вот, например, Мерле. Он видел фантастически далеко. Летишь с ним, он говорит: «Вон, пара фоккеров прет, не заметил?». Ты смотришь – не видишь. Ругаешься, на чем свет. Позднее, через минуту-две, появляется пара фоккеров. При скорости десять километров в минуту и видимости километров 3-5, хорошее зрение – твоя жизнь. Помнишь, как у Покрышкина: высота, скорость, маневр, огонь – все связано в единую цепь. Если высота есть, скорость можно разогнать любую. Пикируешь – набираешь. А раз есть скорость, то есть маневр, есть победа!
Победа, соответственно, зависит от скорости. Скорость – от высоты. Высота – от осмотрительности. По этой причине большинство опытных пилотов настолько свыкаются с привычкой осматриваться, что проигрывают порядок просмотра воздушного пространства даже на земле во время передвижения пешком. Ходят непрерывно, поворачивая голову как при боевом полете. По-дурацки.
Каждый летчик нашего звена придерживался собственной тщательно продуманной системы обзора воздушного пространства. Я, например, начинал просмотр сферы поворачиванием головы слева направо по горизонтали. Но змейкой, с осмотром всех доступных из фонаря секторов небосвода. Кроме того, внутри звена осмотрительность распределялась функционально. Ведущий группы, Ламарк, контролировал переднюю и верхнюю полусферу. Его ведомый акцентировался на задней, и так далее. Тени, которые обычно помогали своевременно заметить противника, в тот раз только мешали, поскольку летели мы высоко, угол освещения был не удачным и на фоне местности различались только бледные, мелькающие блики. В тот день вообще в силу густой дымки внизу и большой облачности видимость оставалась плохой. Погода стояла отвратительная, облачность рваная, просто беда. Один слой проходит, затем второй, затем третий. Вроде не сложно, но и не просто в такой «разведке». Земли почти не видать, урывками только. Внизу, по длинным кривым прямоугольникам полей, похожим сверху на неумелые мазки краской на большой холст, стелилась мертвая трава. По ней беззвучно, вернее, не различимо за гулом мотора и треском рации, разгуливал сильный ветер. Отравленная земля казалась сумрачным океаном, по которому бежали пенистые валы…
На Урал-бомбер мы наткнулись словно на риф. Я сразу даже не понял, что это он. Отработав в секторе положенный временной интервал, мы уже собирались возвращаться на базу, как вдруг Мерле из ведущей машины звена прикрытия истошно прокаркал в рацию:
– Прямо по курсу вижу объект. Вы видите?
Говорю же, глазастый. Мы, конечно, не видели ни черта еще с полминуты. Однако Ламарк дал команду и, глядя в указанном Мерле направлении, принялись быстро подниматься вверх. Наконец, в небе, в облачной рвани, возникли едва заметные точки. Меняясь и подрастая, они медленно ползли к нам. Когда через пять минут точки оформились в силуэты, мы опознали множество Ме-120!
Открытие было впечатляющим.
Мессеры шли горизонтальным кольцом. На высоте шесть тысяч, на пределе своего потолка, а потому очень медленно. Но зачем? Вражеские машины приближались неумолимо и сейчас, заметив гигантскую орду фашистских истребителей – пожалуй, не меньше сорока единиц! – на пару секунд мы словно застыли в недоумении.
– Сосредоточиться, – раздался приказ в наушниках. – С направления патрулирования не сходить. Атакуем на встречном курсе, – спокойно выдал Ламарк.
– А почему они так идут? – спросил замыкающий его звена. – И в таком количестве? Я уже полгода не видел столько мессеров сразу…
Почти в то же мгновение мы увидели перед собой ответ.
***
Я только потом догадался, что перед нами именно он – трансконтинентальный атомный бомбардировщик Гитлера. Огромный, жуткий, выкрашенный в маскировочный цвет. Очевидцы не врали – форма у него была просто нереальная. Сигара сигарой, но значительно сложней. Я бы сказал, Урал-бомбер похож скорее на перевернутый спинной акулий плавник. Массивная конструкция, вертикальная, расширяется снизу вверх. Но при этом имеет острую грань по направлению движения – словно таран у старинного броненосца. Мы, конечно, слегка обомлели. Но скорости никто не сбросил, ведь приближался бой.
– Крупный объект находится внутри кольца Ме-120, – неожиданно выдал Мерле. – Расстояние до него около двух с половиной километров. Просто летит выше, чем мессеры, поэтому кажется, что летит отдельно. Черт, да они его просто сопровождают! Что за дрянь такая?
– Два километра? – переспросил Ламарк сквозь шум помех. – И каковы тогда размеры этого объекта?
Мерле помолчал.
– Трудно сказать, могу попробовать угадать на глаз. Силуэты истребителей я определяю четко примерно с километра-двух. Если прикинуть сравнительные габариты … Полагаю, высота конструкции от нижней точки до верхней составляет не менее двухсот метров.
Двухсот метров?
Эфир залило молчание.
На первый взгляд, казалось невозможным, что такая гигантская конструкция незаметно подошла к мобильному звену истребителей. Но на самом деле, в небе, при ярком свете, или, наоборот, в сумерках, при сильной облачности или в суматохе, воздушные суда врага очень часто появлялись именно так – внезапно. Особенно, если прикладывали к этому усилия. Неожиданным встречам способствовала также скорость передвижений в воздухе. Я говорил, интервал, на котором пилот «осматривает» окрестности, покрывается самолетом за пару минут. Отвернулся, задумался – все, над тобой уже висит враг, хотя только что его не было.
– С солнца двигались мы, – озвучил Ламарк мои мысли. – Полагаю, для этой игрушки и ее сопровождения наше появление в ореоле света было таким же сюрпризом, как и для нас их явление из-за облаков. Уверен, это и есть знаменитый атомный бомбер Гитлера. Посмотрите на направление. Он двигался на Свердловск!
Я впился взглядом в переднюю полусферу своего фонаря. Летающий небоскреб – а только с ним можно сравнить потрясающие размеры Урал-бомбера – полз к нам ничуть не медленнее Ме-120. Откуда такая скорость?
В первое мгновение показалось, что перед нами висит гигантский железный монстр – многомоторное бронированное чудовище, подобное океанским линкорам. Или самолетам-штурмовикам. Но это было не так. Габариты конструкции явно выдавали в Урал-бомбере дирижабль. Последние дирижабли использовались на войне свыше тридцати лет назад. Они были уязвимы и практически беззащитны. Зато в смысле скорости почти не уступали первым аэропланам. Самые резвые Цеппелины развивали 250 километров в час.
– Внимание! – тем временем очнулся Ламарк. – Приказываю: атака с пикирования. Уклон 40 градусов. Бейте гадов!
Как всегда повторялось в подобных ситуациях, наш строй мгновенно рассыпался. Истребитель должен атаковать. Экипажи, распавшись на пары, рванули свои машины вверх и вперед. Динамику воздушного боя описать сложно. Но главная установка проста – всегда нападать. Мы били, маневрировали, уходили от огня, снова били. Фрицев мы не боялись. Превосходство в численности сыграет свою роль позже. У нас оставалось топлива на десять минут боя. Потом – разворот на базу. Если мессеры конвоируют Урал-бомбер, в погоню не сдвинуться. Значит, эти десять минут станут временем беспрерывной атаки. Сбить Урал-бомбер, сжечь! А на мессеры и собственные потери – плевать. В России – такое правило …
Гитлеровская пропаганда не зря называла свой атомный проект «Урал-бомбером», то есть средством, способным осуществлять атомную бомбардировку советских земель за Уралом. Конкретно, имелись в виду Сибирь, Забайкалье, Дальний восток, где в годы войны выросли новые могучие заводы. По большому счету, машину следовало назвать «Сибирь-бомбером». Но у фашистов, как говориться, свои тараканы под гермошлемом.
Я думаю, Ламарк не ошибся с выводом. Перед нами действительно висел атомный бомбардировщик. Но вовсе не дирижабль. Судя конструкции, мессеры сопровождали к Свердловску гигантский высотный аэростат. Особенностью конструкции Урал-бомбера являлась его необычная форма – перевернутый акулий плавник. Как дирижабли прошлого Урал-бомбер имел полужесткий корпус, придававший сносные летные качества при передвижении на «обычных» высотах. Но как высотный аэростат он был сильно вытянут вверх. Подобно большинству летчиков я живо интересовался исследованиями стратосферы, а потому помнил старт из Кунцево «Осоавиахима-1» далеком в 34 году. Тот примитивный аппарат смог подняться на высоту 25ти километров. Это, действительно, был прорыв.
У дирижаблей прошлого – и самых лучших из них, немецких Цепеллинов – было много достоинств: большая грузоподъемность, относительная дешевизна, хорошая скорость, надежность – ничуть не меньшая чем у транспортных самолетов. И только единственный недостаток – их уязвимость в бою.
Этот недуг решали множеством способов: бронированием гондолы, делением баллонов на отсеки, заменой взрывоопасного водорода на гелий, жестким каркасом корпуса, который не разрушался при разрыве артиллерийских снарядов, усиленным пулеметным и зенитным вооружением. Но ничто не могло спасти дирижабль от огня истребительной авиации.
Кроме высотного потолка.
Максимальная высота, на которую поднимался лучший из имеющихся в Советском союзе, США или Соединенном королевстве военных самолетов, составляла пятнадцать километров.
И если в 34 году первый из современных стратостатов смог подняться на двадцать пять, что мешало ВОЕННОМУ СТРАТОСТАТУ после 45го года дойти на такой высоте до цели? И обрушить атомный гнев на беззащитные советские города?
Теоретически, даже при обсуждении полета «Осоавиахима-1» никто не оспаривал, что стратостат соответствующего размера, заполненный гелием, может подняться на высоту 50ти километров и выше. При этом – поднять значительный груз. Требовалась всего лишь герметическая гондола, система обогрева, снабжения кислородом и нехитрые системы жизнеобеспечения, способные поддержать людей на этой, почти космической высоте.
И что же тогда?
На первый из Урал-бомберов мы наткнулись здесь совершенно случайно. Что заставило атомный монстр спуститься из поднебесья, где он недоступен истребителям, пулеметам, зенитным орудиям и локаторам?
Несовершенство системы отопления? Поломка двигателя? Разгерметизация гондолы? Экономия сжатого кислорода? А может, просто желание пройти по возможности большую часть пути до цели бомбометания в «нормальном», а не субкосмическом режиме? Никто ведь не мог ожидать, что мы столкнемся внезапно, почти нос к носу среди облаков...
В моей кабине запахло гарью. По опыту я знал – если в кабину попала пуля, возникнет запах жженого железа. В горячке боя «услышать» попадание невозможно. Но вот «учуять» – легко. В воздухе словно сверкнули молнии. Зенитки – страшная сила. Гондолы стратегического атомного бомбардировщика-стратостата были утыканы ими плотно. Бросив беглый взгляд, я насчитал как минимум десяток визжавших и задыхавшихся от собственной скорострельности МЗА. Казалось, все дули в одну точку – в меня. Трассирующие снаряды переполняли воздух. Мы плыли сквозь сверкающий ливень пороха и свинца.
Одно я знал четко: Урал-бомбер мы не упустим. Стратостат, отплевываясь зарядами, принялся подниматься вверх. Но уйти в поднебесье не успевал. Ламарк надрывался в рацию и десятки, нет, сотни стальных машин с ближайших аэродромов устремлялись к нам, чтобы повергнуть нового бога войны на землю с его жутким атомным арсеналом.
Секунды скользили прочь. Новые звенья штурмовиков, истребителей спешили на смену. Видя бесчисленные советские эскадрильи, Ламарк проорал команду: «Из боя выйти! Закончили! К базе! Топливо на нуле!» Мы сделали разворот: ударная группа, потом прикрытие. И начали уходить. В этот момент, как ни странно, меня достал один из конвойных мессеров. Тупой толчок. Я почувствовал, что машина моя горит. В следующее мгновение самолет завертело через левое крыло и, как подкинутый бумеранг, «Электро-Сталин» стал падать.
Сдернув фонарь, я оставил кабину родной машины. За долю секунды, когда тянул ручку парашюта, разум охватил жуткий страх – я вдруг ощутил ручку в ладони, она оторвалась. «Господи, неужели парашют не раскроется?» – испугался я. Но господь есть. Не успел я додумать эту страшную мысль, как сильный толчок привел тело в вертикальное положение, чуть не вырвав из спины позвоночник. Парашют раскрылся. После этого стало тихо. Я взглянул вверх, чтобы увидеть небо или, на худой конец, сбитый аэростат, но увидел только серое полотнище парашюта, закрывающего от меня небосвод, солнце, планеты, звезды, гребаный космос, бога и весь этот жуткий мир. Я падал вниз, на зараженную радиацией территорию. Но целый, без переломов и ран. Клянусь, это было прекрасно …
***
Дорогой Жан! Пока я нахожусь в госпитале, я часто смотрю на небо. Смотрю не через фонарь истребителя, а с земли. Но не только. Мне кажется, я смотрю в небеса с высоты своего огромного, семилетнего опыта истребительной воздушной войны. Думая об этом, я закрываю глаза, и мне приходит на ум удивительная картина, которая, быть может, не соответствует действительности, но поражает воображение.
Я вижу панораму войны. Гигантскую карту Европы, словно расстеленную передо мной, и наблюдаемую с космической высоты. Широкой полосой, которую видно даже с Луны, континент пересекает выжженная земля. Черная, мертвая, словно запачканная сажей. К этой полосе по тонким нитям железных дорог из Сибири бегут бесчисленные локомотивы. Они везут к «широкому фронту» топливо, боеприпасы, измученных людей в противогазах и резиновых балахонах. Над бесчисленными аэродромами в воздух поднимаются самолеты. Истребители, призванные защитить обе стороны от сумасшедших атомных бомберов. Штурмовики, призванные уничтожить всякий аэродром, что ближе трех тысяч миль.
Я вижу это в мельчайших деталях. Но все же, летающих машин слишком мало, а мертвая полоса велика!
И если когда-нибудь – очень скоро – с фашистского запада снова поднимется Урал-бомбер, они могут не успеть нас спасти…
Волжский фронт.
Дважды краснознаменный истребительный полк «Нормандия-Неман».
Герой Советского Союза лейтенант Ив Безьен.
22 июня 1949 года.
цитировать