Роман спервоначалу может восприниматься мрачно и негативистски — уж больно «славная» слава окружает лепру и лепрозории (сразу вспоминается рассказ Джека Лондона «Кулау-прокажённый»). Но что мы, обычные здоровые (трижды тьфу!) люди, знаем о проказе и о реальной жизни людей, носящих на себе печать этой загадочной болезни? Пожалуй, кроме чувства страха и холодка вдоль хребтины больше ничего и нет, только слухи и расхожие мнения людей, далёких от темы.

Роман «Прокажённые» предоставляет нам великолепную возможность с головой погрузиться в мир лепрозория образца первой трети двадцатого века. Вместе с доктором Туркеевым мы проследим судьбы нескольких десятков больных, узнаем больше о сути заболевания, о поисках методов его лечения, о прихоти Случая и о едва ли не чудесных историй исцелений. И в очередной раз подивимся тому, как избирательна бывает Судьба-Кысмет, и как многое всё-таки зависит от самого человека.

А ещё порадовала книга тем, что хотя написана в уже советские социалистические времена, однако такого выпукло-навязчивого соцреалистического оттенка в ней нет — ну да, есть комсомольский активист, есть пара упоминаний о партии большевиков, один раз фамилия Ленина встречается в тексте (причём все эти советизмы, иногда кажется, с долей иронии там помещены) — вот и вся политпропаганда. А может просто ещё не расцвело тогда махрово, 1932 всё-таки не 1937 и более поздние времена...

В общем, если тема любопытна или просто симпатизируете русской литературе раннего советского периода, то можете смело брать и читать.

Матрёшка, многоэтажка, пещера с несколькими уровнями и ответвлениями ходов... подобных сравнений может быть много и разных.

Потому что это и в самом деле если не матрёшка смыслов и тем (всё-таки в матрёшке идёт погружение внутрь), то тогда несколько пещерных закоулков.

Ну, ясен перец, что на поверхности лежат фантастика, постмодернизм и антиутопия.

Как говорится, доказательств не требуется.

Модель общества будущего, возникшего в пост_ядерную эпоху.

Вариации на тему «Как оно может быть, в случае, если...»

Социософия, социальная философия — включающая своеобразное исследование-рассуждение о природе и сути женщин вообще и в частностях.

И тут же взаимоотношения полов в разных вариантах и морально-этическая нагрузка в придачу — вечный вопрос «Что такое любовь?» и вся эта животрепещущая тема.

Кто кого любит и кто кого имеет и в каких вариантах и ракурсах...

Прикосновение к модной и глобальной в своей сути теме «Информация» как таковой и к нюансам взаимоотношений между ею и людьми — кто тут правит бал, кто кого рулит?

Не то мы выхватываем из информационного шума показавшиеся нам важными, интересными и значимыми темы и выкладываем их в социум, воздействуя тем самым на этот социум, не то сама Информация владеет и управляет марионеточным человечеством?

И тут же проблематика управления социальными массами с помощью специальным образом подготавливаемой, обрабатываемой, модерируемой информации для достижения определённых целей.

Чей рупор, тот и капитан на пароходе!

Теософия и теология почти что в чистом виде.

Идея Бога (Маниту) и опять-таки теософическая цепочка «что-где-когда-зачем?..».

И хорошо, что автор, в принципе, не навязывает нам своих взглядов и убеждений, но просто выкладывает их нам в виде воззрений того или иного героя романа, оставляя любознательному пытливому читателю возможность самому покопаться в смыслах и теориях, в версиях и гипотезах, в доказательствах и сомнениях...

И как ответвление теософской темы великолепные мысли в отношении сути Разума — если брать феномен Разума в чистом виде, то не так важен материальный носитель и собственно машинерия — оцифрованные или биохимические машины всё равно являются машинами, неважно как действуют программы, ибо само слово-термин «Программы» является ключевым и определяющим...

Уважаемые и, можно сказать, любимые авторы в очередной раз не просто порадовали, но привели в восторженное состояние.

Помимо увлекательной и привлекательной интересной фабулы Дяченки умеют выстроить ситуацию Выбора, причём выбора неоднозначного и неявного, не поверхностного, но всегда трудного и болезненного. Выбора, лежащего на грани соприкосновения рационального и эмоционального, правильного и справедливого, ума и сердца, нравственно-этического и сугубо практического.

А ещё они (Дяченки) всегда (в моём случае) держат под прицелом чувства читателя — влюбляют тебя в героев романа, и тут же заставляют страдать вместе с ними, страдать и мучиться, любить и радоваться, терпеть победу и одерживать поражение...

И редко когда делают финал своих книг закрытым и однозначным.

Один из лучших их романов!

Во, понамешано-то всякого! Аннотатор не омманул — и эзотерика, и социология с социальной психологией, и психология рекламы и вообще всяких воздействий и влияний, и не без мистики; философия и политика, сатира и ещё много чего можно пораскопать в этой книге уважаемого мэтра.

Но! Как жаль, что она прошла мимо меня тогда, когда её читала супруга лет этак с пятнадцать тому назад — потому что вся аналитика выстроена совершенно без учёта интернета, социальных сетей, виртуальных пространств и их возможностей!

От этого аналитика не перестала быть верной и действенной, но просто читая из Сегодня, понимаешь, что какие-то штучки-дрючки извернулись наизнанку и вообще просто добавились дополнительные существенные факторы...

Есть, конечно, некоторое ощущение распальцованности автора и его лёгкой-лёгонькой понтовитости, но этим можно пренебречь.

Что касаемо содержания, то с какими-то выкладками соглашаешься, а на что-то сомнительно морщишь носопыру.

Но зато совершенно точно восхищённо хлопаешь ладошками, читая в суперпупермаркетах запоминающийся и въедающийся в сознание слоган «Квас — не кола, пей николу».

Очень неровный сборник. Сочетающий в себе одновременно разнонаправленные моменты.

Ну вот если с языком тут всё довольно прилично — не в смысле изысканности, а в особом авторском стиле, в умении работать со словом и с образами, — то тематические устремления автора вызывают скорее чувство брезгливости и нечистоплотности.

Очень понравилась повесть «Ногти» — великолепная задумка, отличное исполнение, множество точных и тонких деталей из совсем уже обычно мало кому ведомого реала (имеется ввиду атмосфера в неких специализированных и специфических учреждениях).

Глубокие и очень интересные образы главных героев повести (при всём при том, что тут вам и постмодернизм и магический реализм в придачу с мистическими и полумистическими намёками и оттенками), да и второстепенные персонажи повести прописаны совсем не фигурами второго плана.

Неплохое впечатление осталось от рассказа «Нагант» — какая-то своеобразная энергия есть в этом необычном произведении.

А вот всё остальное является начинкой для топки или сортира, причём не благородного домашнего сверкающего чистотой ватерклозета, а совковых времён уличного вокзального вонючего многоочкового чудовища, вечно «заминированного» по всему периметру пола некими ароматными кучками и поблескивающего лужицами ведьминого студня — урины-матушки.

И вот так и качаешься на качелях восприятия — то мощные сильные образы, то русский народный ширпотребовский лингвистический набор; то сильная эмоция и радость от точного попадания автором в яблочко, то словесный авторский понос в тридцать три струи не считая мелких брызг...

Эх, Елизаров! Вот и не знаю, читать что-то ещё из твоего, или погодить?..

Всё, что положено иметь в романах с тегом «фэнтези» — придуманный мир, средневековый антураж, лёгкий оттенок магии, никаких научных обоснований происходящему... И как раз потому, что ничего не нужно пытаться осмыслить и распонять, книга читается очень легко и задорно. Конечно, большая ошибка, что взялся за чтение, не проверив предварительно, не входит ли роман в серию — из-за этого придётся читать задом наперёд, после второй книги переходить к первой. Но, в принципе, не уверен, что для сюжета именно этого романа что-то изменилось бы — мне показалось, что и герои/персонажи самодостаточны, и сюжет независим и понятен от альфы до омеги.

Вообще мне кажется, что эта книга в большей степени для наслаждения самим процессом чтения, для удовольствия от чтения любимого с подростковости автора, для отдохновенного погружения в причудливый и одновременно простой и понятный мир без техники и технологии — простые чистые отношения, любовь и дружба, гнев и ярость, стремление к справедливости и способность прощать...

Спасибо, Урсула, это было очень приятно и вместе с тем умно и тонко!

Звери — они тоже люди, только другую рубашку носят...

Вынесенное в заголовок рецензии изречение является не буквальной цитатой одного из персонажей Николая Задорнова (тот так выразился в отношении медведя) и очень точно отражает мировоззрение главного героя романа Сепульведы старика Антонио Хосе Боливара. Волей судьбы оказавшийся в одном из южноамериканских индейских племён, Антонио буквально впитал в себя взгляды и убеждения этих «диких» обитателей южноамериканской сельвы — потому что никто из тех, кто приходил в сельву и начинал пробовать исповедовать городские «цивилизованные» модели жизни, по сути, выжить не мог, и либо исчезал, не оставив после себя никакого следа, либо уходил в цивилизованные места.

Старый Антонио конечно не стал полноценным и полноправным индейцем — тут ещё и некоторые обстоятельства так сложились, но всё-таки остался человеком, который умеет слушать и слышать, видеть и понимать и сельву и её население — насекомых и птиц, растения и животных. И потому в возникшей по вине гринго (т.е. американцев) острой ситуации именно старик Антонио становится тем наконечником копья, без которого в сельве делать нечего...

Ну, а чтение любовных романов нисколько ему не мешало оставаться тем, кем он был — мудрецом и философом, мастером скрадывания и выживания в условиях природной естественной среды.

Вообще книга очень сильная, захватывает мягко и вынуждает быть внутри повествования непрерывно и безвылазно — хорошо, что объём романа позволяет сделать это быстро. А ещё этот роман обладает властью и силой, и наделён способностью менять читавших его людей.

Большинство читающего народа имеет представление о писателе Иване Гончарове, его романах «Обломов» и «Обрыв», «Обыкновенная история»; и многие знают, а может быть и читали его путешественный дневниковый роман «Фрегат «Паллада» о плавании к берегам таинственной и закрытой для иностранцев островной страны Япония. Писатель Задорнов в своём романе «Цунами» продолжает как раз эту историю — мы на фрегате «Диана» отправляемся в составе экспедиции адмирала Путятина в эту самую Японию, ибо и здравый смысл, и внешнеполитическая остановка требуют незамедлительных официальных действий по установлению дипломатических и торговых, а ещё лучше — союзнических отношений с этим восточным соседом России. Ибо в разгаре Крымская война, Англия, Франция и Турция стремятся не просто в ней победить, но и завоевать весь тихоокеанский регион, запереть Россию в акватории Охотского моря и закрыть ей доступ к Мировому океану с восточных побережий. Да и САСШ уже тут как тут, вовсю толкутся в приёмных сёгуна, азартно и наступательно ведут переговоры и заключают выгодные для себя соглашения.

История этого плавания и плавного неспешного установления добрососедских связей в этом романе только начинается, ибо роман «Цунами» является только первой частью трилогии «Сага о русских аргонавтах» («Черные корабли с Севера») о всех этих событиях. И Задорнов не оставляет места выбору — читать или не читать — однозначно читать!

Удивительно атмосферный роман и не менее удивительно атмосферный автор.

Ну вот вам и сила воздействия удачной первой книги — непременно захотелось прочитать продолжение. При всём при том, что это никакое не умное и не большое литературное чтение — нормальное развлекательное чтиво. Хотя нет, вру — ненормальное развлекательное чтиво, потому что правы рецензенты, написавшие, что улыбка во время чтения этой книги наползает на лицо читателя с первых строк и так и блуждает по физиономии свободными курсами до последних точек. Самое главное, что удалось сделать авторам — они от души повеселились сами, ну и нашего брата-читателя тоже повеселили всласть. При этом никак не издеваясь и не высмеиваясь над нами грешными, а скорее приглашая нас смеяться и хохотать вместе с собой (по крайней мере, мне во время чтения то и дело слышалось нечто вроде эха из двух прихахатывающих мужских голосов авторского тембра). Это было весело, это было смешно, уморительно, остроумно, а всякие аллюзии древнеисторические только украсили повествование.

В общем, лучшая рекомендация для отдохновения ума.

Несмотря на отдельное название и издание, роман является третьей прямой и непосредственной частью книги «Амур-батюшка». И не только потому, что он позиционируется автором и издателями как заключительная часть трилогии, но ещё и потому, что и место действия, и даже главные герои те же самые, которые были-жили в первых двух книгах, разве что прошло сколько-то (но не очень много) лет. И уж не знаю, с какими разрывами и перерывами писал Николай Задорнов эту книгу (пошёл посмотрел — очень любопытно: официальная справка подсказывает, что «Амур-батюшка» закончен в первой редакции в 1944 году, а «Золотая лихорадка» в 1969 — четверть века спустя!), но во время чтения есть полноценное ощущение слитности и единства всех трёх томов, как будто три глотка свежей родниковой воды из одного источника сделаны — два сразу, а один чуть позже, но разницы никакой!

И вот это беглое ненарошно пришедшее в голову сравнение амурской эпопеи с родниковой водой совсем не случайно и не искусственно возникло в голове — текст всей трилогии так органичен и так «нелитературен» (т.е. совсем не искусственен, неподделен и неподделан), что книга читается одним дыханием, запоем, дунком и заподряд. И я бы даже советовал тем, кто возьмётся читать серию, не затягивать чтение третьей книги и не перебивать восприятие другими романами и повестями — уж больно хорош и язык Задорнова, и герои трилогии, и их судьбы!

А ещё пришло в голову совсем уже крамольное с точки зрения столичнофильских центропупистов — это ведь только кажется, что Забайкалье и Приамурье являются окраиной державы. А ведь на самом деле Россия-то отсюда начинается (а солнышко тому порукой). И хочется верить, что пусть дочитана книга и узнаны до какого-то открытого конца судьбы её героев, но история самого Приамурья и людей, населяющих этот край, совсем не окончена...

PS А теперь вместе с Николаем Задорновым отправляюсь с адмиралом Путятиным в Японию — пора, пора «открывать» эту закрытую загадочную страну...

Очень необычный роман, начиная с фамилии автора (просто непривычная в произношении и звучании, новенькая, неизношенная), продолжая своеобразным сюжетом и заканчивая оригинальной литературной формой. И если ещё с сюжетом можно как-то покопаться и поискать какие-то параллельки и соответствия, то литературная форма впечатляет очень быстро и, впечатлив, уже не отпускает — запойно. Так что приходится верить написавшим_у послесловие Максу Фраю — похоже, что и в самом деле к этой книге корректоров подпускать никак нельзя было.

В общем, даёшь русскоязычный литературный постмодернизм!

Эта книга не просто дождалась нерадивого читателя, но вместе с автором сделала, наверное, уже маловозможное — она (книга) и он (автор) меня удивили. Удивили и обрадовали. Смешением разных жанров. Необычными, отчасти странными и даже кое в чём рискованными сюжетными ходами. Способностью не подделываться под запросы читательской публики (нам бы ведь всегда популярный наборец — «хлеба и зрелищ», «крови и секса«!), но и не выпендриваться шибко своей начитанной образованностью и широтой писательского кругозора.

Отдельного упоминания (и отдельного абзаца) заслуживает в третьей части книги переход в этакую своеобразную сименоновщину — тут вам и комиссары полиции с элементами от Мегрэ, тут и поводы для их появления (ну да, да и да, преступление и наказание тоже тут есть), но главное — какой-то сименоновский дух именно в литературном смысле, это трудно объяснить, но ассоциация вылезла очень быстро и совершенно естественным образом. А для меня любая ассоциативная связка с мэтром Сименоном является одной из лучших рекомендаций (и не только из-за комиссара Мегрэ, но и из-за серии социально-психологических романов).

И, кстати сказать, любовно-романтические страницы романа Уэльбека тоже очень свежи и хороши — и не только из-за симпатичности героини, но и просто Уэльбек сумел так расположить к себе читателя, что оставаться равнодушным к личным переживаниям героев романа стало невозможным. Правда я и не пробовал...

Так что Гонкуровская премия за эту книгу дана вовсе не за красивые глаза!

Вот так едва ли не походя открываешь для себя новое писательское имя (знающий человек воскликнет возмущённо «Да какое же оно новое!» и будет по своему прав, но я, к своему стыду, только сейчас узнаю этого замечательного автора).

Мать как-то в порыве откровения рассказывала, как в первые послевоенные годы они с отчимом ездили в батраки в Прибалтику, как работали там за кусок хлеба, и как отчим, будучи старым опытным и повоевавшим солдатом, отбил её, 16-летнюю девчонку, у полупьяных местных парней-хуторян... Вот именно об этом первом послевоенном «счастливом» годе и идёт речь в этой книге. Простая бедная семья, сорванцы-мальчишки, отбившиеся от усталых материнских рук в безотцовское военное лихолетье, мины и патроны в качестве игрушек, полуголодное существование. И возвращение считавшегося погибшим отца — за прошедшие годы отсутствия он, конечно же, почти напрочь забыт сыновьями и потому тут же возникает конфликт между хватившими самостоятельности и вольницы пацанами и бывалым фронтовиком-отцом, совсем позабывшим, что такое дети, сыновья...

Вот эти ежедневные пацанские будни (повествование ведётся от имени старшего парня), вот эта маленькая всамделишная домашняя войнушка с уже почти что настоящими «военными действиями», эти реалии тех скудных на всё человеческое лет — всё это плавно катится строка за строкой и глава за главой, ты жутко переживаешь за то, как выберутся мальчишки из тех тупиков, в которые они сами себя загнали...

А потом совсем неожиданный финал, выворачивающий наизнанку и расставляющий сразу всё на свои места решительно и окончательно...

Непременно читать, просто без тени сомнения, выбрать буквально несколько часов и прочитать эту коротенькую книгу. Беспредельно военную послевоенную книгу. Ничем не меньшую по силе воздействия, чем приставкинская «Ночевала тучка золотая».

Вторая часть дилогии (точно дилогии? Пойду перепроверюсь... Ага, картинка сложная — дилогия называется «Шаг из-за черты», однако дилогия является началом целого цикла «Хроники странного королевства» = «Судьба короля»). Книга первая «Пересекая границы» была прочитана по рассеянности ещё в мае и, в принципе, понравилась (хотя, конечно же, не безупречна), даже решился прочитать вторую... а теперь, похоже, придётся с той или иной интенсивностью читать всю серию (говорил ведь себе уже сто раз — смотри под ноги, растяпа!).

Ну, в общем, из всей этой сумятицы первого абзаца уже понятно, что и вторая книга тоже оказалась вполне пригодной для отдохновенного чтения в промежутках между книгами из категорий «Большая литература» или «Самая важная книга этого десятилетия» или «Книга из списка самой большой литературной премии» и прочих. Потому что начитаешься больших важных трудных серьёзных книг и устанешь как собака на сене, а тут тебе раз! клёвая приятная книжка в руки — читай, наслаждайся, веселись и удовольствуйся.

И кое-чем эта книга даже показалась получше первой — тут уже есть пару моментов с маханием мечами, взвизгом арбалетных болтов и прочими боевыми эпизодами — чего явно (на мой прихотливый вкус) не доставало в книге первой.

Всё, пошёл обзаводиться серией — догоняйте!

Довольно необычная по форме книга — более всего она похожа на простые и по сути необработанные дневниковые записки и заметки человека, делавшего их для себя самого и не собиравшегося публиковать. Очень простой язык повествования, безыскусные литературные формы, обыкновенная грамматика практически повествовательного толка.

Дневник этот довольно подробный, в нём едва ли не ежедневно делаются записи-рассказы о тех или иных событиях и происшествиях, имевших место быть на военном корабле (сначала это новёхонький со стапеля крейсер «Изумруд», а затем уже крейсер «Аврора»), причём иногда это упоминание-рассказ просто оставлено в виде пометок, какие мы обычно делаем в своей записной книжке для памяти, чтобы о чём-то потом вспомнить.

При всём при этом читать такие бесхитростные строки совсем не скучно — ну, во-первых, нечасто бываешь внутри военного корабля в качестве непосредственного члена экипажа и знаешь обо всём, что происходит в экипаже и среди офицеров. А, во-вторых, сказывается фактология, ведь крейсер «Изумруд» не просто совершает своё первое плавание, а стремится максимально быстро догнать эскадру адмирала Рожественского, чтобы затем участвовать в войне с Японией — речь идёт о печально известных ещё с уроков истории России событиях русско-японской войны и о Цусимском сражении, очевидцем и участником которого был автор книги, являясь в момент сражения судовым врачом крейсера «Аврора».

Вот эта вторая цусимская часть рассказа Кравченко о самом Цусимском сражении вызвала во время чтения некий внутренний вопрос: откуда автор знает все эти сугубо военно-морские и батальные детали, о которых он нам рассказывает? Ведь такие нюансы можно знать и рассказать только если сам ты являешься сторонним наблюдателем, ничем иным, кроме наблюдения и фиксации событий, не занятым. А ведь Кравченко врач и во время боя был постоянно занят выполнением своей врачебной работы, оказанием непосредственной помощи всем раненным матросам и офицерам «Авроры» (об этом он, собственно, тоже пишет). Однако уже в послесловии мы читаем и о том, что в повествовании Кравченко допущены некоторые фактические неточности, а также приведены просто отдельные слухи о том или ином событии войны. Всё это свидетельствует, что Кравченко записывал всё происходящее именно в той последовательности, в которой что-то узнавал или вспоминал, или же ему рассказали другие участники, а также записывал в той форме, в какой это было там и тогда. А потом просто не счёл возможным и нужным что-то переуточнить и поправить, потому что тогда этот дневник перестал бы быть документом того времени, а стал бы просто книгой...

Сдержанный тон повествования вовсе не означает, что книга лишена драматизма и трагизма — Кравченко умеет рассказать и о гибели русских броненосных кораблей, и о ранениях и смертях военных моряков корабля так, как, наверное, не сумеет иной маститый беллетрист. И выслушивая этот рассказ военного врача Кравченко, волей-неволей проникаешься вот этим духом упоения боем и страстной жажды победы... и горечью поражения...

Отдельную ценность представляет последняя четверть книги, в которой в качестве биографической справки просто рассказывается о судьбах практически всех упоминаемых в книге людях, начиная с мичмана и заканчивая адмиралами, от «А» до «Я» (именно так, не по золоту эполет, а в алфавитном порядке) — читая все эти предцусимские и поствоенные биографии, поневоле проникаешься мощным гражданском чувством (ведь потом кто-то просто не доживёт до Октября, иной станет «белым», кто-то простым эмигрантом, другие останутся в СССР и станут военспецами или преподавателями, а кое-кто и видным советским учёным... кстати, репрессирован будет только один!)...

Великолепная книга, особо ценная для любителей документальной прозы!

Книги Бадигина знакомы с детских ещё времён и некоторые не просто прочитаны, но и неоднократно перечитаны. Однако же вот увидел на полке буккроссинга этот томик, и руки сами потянулись взять, и погладить корешок, и открыть авантитул и титул, и перелистнуть... и в сумку положить :-)

В этом томике в первой части собраны страницы, повествующие о дрейфе на вынужденно зимующем в Заполярном бассейне Северного Ледовитого океана советском пароходе «Седов», а вторая и третья части рассказывают о службе капитана Бадигина в годы Великой Отечественной войны. Понятно, что о дрейфе «Седова» читано уже и в издании 1941 г. «На корабле „Георгий Седов“ через Ледовитый океан», и в переложении для детей — книге автора «Седовцы», однако же при перечитывании этой досконально знакомой истории всё равно испытываешь неподдельные чувства сопереживания полярным перипетиям дрейфа, гордишься мужеством людей, час за часом и день за днём делавшим свою полярную морскую суровую работу.

А военные главы знакомят читателя с такими деталями и нюансами военно-морского полярного дела, о которых узнать можно только от их очевидца и непосредственного участника, каким и был Константин Бадигин.

К чести автора, он вовсе не героизирует собственную деятельность, зато не пренебрегает возможностью рассказать о повседневном геройстве других людей — полярников и моряков, зимовщиков и капитанов, портовых грузчиков и просто встреченных им в этот период людей — всех тех, кто в совокупности и сделал возможной эту победу в Великой Отечественной войне.

Но и просто прочитать страницы книги, наполненные повседневными морскими буднями и практическим морским делом в непростых условиях Севера, да ещё и в военное время, означает просто попытаться понять нам, живущим уже в веке XXI, их, живших более полувека назад...

Очень знакомая со школьных ещё времён фамилия писателя — Мамин-Сибиряк. И знакомая, и необычная по форме, и ещё из-за каких-то детских рассказов на слуху. А вот большую взрослую литературу почему-то до сих пор почитать не довелось. И было какое-то непонятно откуда взявшееся предубеждение и предвосхищение, дескать, литературный стиль Мамина-Сибиряка наверное архаичен в своей литературной основе, тяжёл и неповоротлив, ну и прочее.

А как оказалось, у этого замечательного русского классика великолепный слог, способность так формулировать мысли и складывать из них слова и предложения, что никаких заблуждений, недопониманий и прочих огрехов восприятия и быть не может. Да и тема забористая и ухватистая — ведь уже само слово «золото» поневоле вызывает всплеск здорового или не очень здорового, но непременно интереса. И потому когда вот эти реалии — золото, его добыча и связанные с промыслом этого коварного металла смятения в душах и делах человеков — слиты автором с историческим содержанием романа (действие происходит в последней трети XIX века), да когда помимо вот этих реалий мы погружаемся в повседневную жизнь людей, живущих в промысловых посёлках, да если ещё на примере одной семьи мы проходим сквозь жизненные судьбы самых разных возрастных героев романа, да если ещё сталкиваемся с криминально-драматическим действом, да и без любовно-амурных дел никак не обходится... В общем, роман захватывает практически сразу, захватывает и не отпускает до самого конца.

Любителям исторической и классической русской литературы гарантирую увлекательные часы, проведённые вместе с героями этой великолепной книги.

Ну что, пожалуй, можно себя поздравить с новым хорошим интересным автором.

До этого в порядке знакомства читал отрывки из романа Николая Задорнова «Война за океан» об обороне Петропавловска от англичан с началом Крымской войны — тогда повествование открыло новые до того неведомые страницы истории государства российского. И, видимо, осталось подспудное желание прочитать ещё что-нибудь от маститого автора-историка, потому когда рецензируемая книга выпрыгнула в глаза при очередном визите в библиотеку, то раздумий и сомнений не было. Тем более старое издание!

Вторая половина XIX века. Казалось бы, совсем ещё не древние времена. Но что мы знаем о том, как жили люди тогда, особенно если брать не столичные Москву-Петербург, а самую что ни на есть глубинку, а то и окраинку России? Куда, к примеру, только простое переселение семей из Пермского края заняло ни много ни мало, а всего-навсего два года! Два года добирались люди до Амура-батюшки, два года шли и ехали подводами, зачиная, рожая и хороня детей и стариков, два года день за днём... Задорнов нам не описывает все эти повседневные путевые происшествия и будни, он просто упоминает о продолжительности этого переселения. Но даже от такого простого упоминания холодок ползёт по спине — ведь это надо было решиться тронуться с места всем семейством с чадами и домочадцами, распродать всю нехитрую свою утварь и уйти в совсем незнакомые места... Страшно! Страшно от неизвестности и неопределённости.

В романе мы знакомимся с семейством Кузнецовых (с ними ближе всего) и с другими пермскими переселенцами. Вместе с ними мы корчуем тайгу на круче — для будущей пашни и для будущего же дома, роем землянки, чтобы не вымереть в суровую зиму, вместе с ними учимся азам охоты в приморской тайге, знакомимся с гиляками, гольдами и прочими инородцами, живущими в этих приграничных с Китаем районах; с кем-то начинаем дружить, а с кем-то и враждовать... И, как противовес, как другая сторона тоже русского населения этих мест, нам представлен местный и потому уже опытный мужик и таёжник Иван Бердышов. Вроде бы нормальный человек, принявший переселенцев на «свои» земли без особых «нюансов» и по мере возможности и желания помогающий им, а также и местным гольдам, то советом, а то и чем другим. Однако по мере раскручивания сюжета и по мере врастания людей в места и осваивания Амурских побережий и притоков углубляется расслоение людей на удачливых и не особо, на хитрых и бесхитростных, на совестливых и на подверженных жажде наживы, ибо ведь ещё и золото есть поблизости и в доступности...

Куда вывернет судьба описываемых в двухчастёвом романе людей, мы узнаем, только прочитав часть третью — «Золотая лихорадка».

Вообще по стилю довольно близко с романом Вячеслава Шишкова «Угрюм-река», да и по содержательным моментам тоже — тайга, люди, судьбы, противостояния, драмы... Но по части языка Задорнов мне показался полегче и попроще Шишкова...

В центре внимания Льва Толстого проблемы искушения и соблазна. Поскольку автор на тот момент уже стал основоположником и апологетом толстовства как духовно-нравственного, религиозно-этического учения и одновременно течения, то проблематика сочетания в человеке телесного и духовного для него была явно одной из центральных. И тут явственно прослеживается, что сам автор для себя уже всё решил, он уже не задаёт вопрос и не ищет ответ, всё это для него очевидно (недаром в повести имеются два варианта окончания, одно другого «краше»).

Понятно, что для людей с фанатическими склонностями и истово верующими в доминанту духовного начала над телесным, все телесные естественные проявления являются происками дьявола и его кознями. И потому понятна крайняя драматизация и трагедизация событий повести — так требовали взгляды Толстого. Тем более, что повесть явно была написана не сама для себя и не для одного только автора, но скорее для вероятных её читателей (хотя с последним утверждением при желании можно и поспорить, ибо издана повесть была спустя более 2 десятилетий после написания).

В любом случае это было интересное и любопытное чтение, тем более, что по части русского литературного языка в этом произведении Толстого (как, впрочем, и всегда) всё в порядке.

Бывают ситуации, когда долго-долго работаешь, и уже становится невтерпёж, и ты страстно мечтаешь об отпуске и море (хотя и озеро и даже пруд будут кстати), о шезлонге или кресле-качалке (впрочем, ты сейчас согласен даже на простую туристическую пенку) и о никомунеобязанстве и ничегонеделании.

И наконец подходят твои долгожданные денёчки, ты уже неверными руками накатал корявыми буковками заветное заявление и потащил его на подпись к верхнему начальству, заручившись предварительно подписью своего непосредственного ДТШ (дорогого товарища шефа), и вот ты протягиваешь ему, этому полубогу, свою отпускную цидулю...

И громом с ясного неба звучит начальственное «НЕТ», потому что, оказывается, внезапно изменились обстоятельства: что-то недопоставили поставщики и недособрали сборщики, недосочинили отчётных дел мастера и недопланировали работники ПЧ (плановой части) — общем, произошла какая-то ужасная катаклизмическая катастрофа, и только ты один — единственный! — можешь вытянуть ситуацию и спасти всё производство (хотя, на самом деле, твою очередь на отпуск просто могли передать кому-то другому, более удобному для руководства...). И вот ты, мерной поступью голема волоча тысячетонные ноги, тащишься назад в своё рабочее вместилище и безнадёжно открываешь уже закрытые было файлы, поправляешь кончики притупившихся карандашей и обновляешь чернила в непроливашках, затачиваешь проходные и подрезные резцы и втыкаешь штык лопаты ещё на один копȯк вглубь...

И ты уже ничему и никому не рад в этой жизни, и объятия жены и поцелуи любовницы только злят и увлекают тебя прочь — ПРОЧЬ! — туда, где нет никого их, внешних, мешающих и раздражающих, и ты гневно и не глядя выхватываешь с книжной полки любую попавшуюся под горячую руку книгу и рывком открываешь её на первой странице, и начинаешь просто пробегать глазами эти курсивом набранные строки... Полумеханически ты перелистываешь вторую и третью страницу, потом, слегка поёрзав, пристраиваешь поудобнее в кресле своё переутомлённое тело и уже вдруг оказываешь в Нездеси и с Нетеми...

А потом обнаруживаешь, что уже поздний вечер, за окнами темень, и жена робко стучит к тебе в закрытую дверь, зовя укладываться на боковую, но ты, уже без всякого раздражения, говоришь ей успокоительное «хорошо-хорошо, я сейчас», завариваешь себе ароматного чайку и продолжаешь свой пир-беседу в компании с шустрой полицейской стажёршей Мари, её наставником Георгом и кучей всякой страхолюдной нечисти... И тебе тепло и уютно, и на душе светло и улыбчиво...

Всё в порядке, шеф, завтра я, конечно, приду невыспатый, но ты не беспокойся, сделаю я эту твою растреклятую работу...

Казалось бы битая-перебитая и жёванная-пережёванная тема отношений между мужем и женой в молодой семье — ну что тут ещё можно сказать и каким таким новым боком повернуть повествование, чтобы у читателя не возникло ни зевоты ни скуки. Но вот ведь чего не отнять у Льва Николаевича, так это умения проникнуть в самую потаённую глубинную суть молодой томящейся в ожидании любви девичьей души и найти такие слова, что и многажды раскрытая тема вдруг начинает подобно вспышкам новогоднего салюта сверкать новыми цветами и формами.

Если чисто по сабжу, то довольно близко стоит с чеховскими «Тремя годами», однако каждый гений русского литературного языка и знаток мужской, женской и семейной психологии — и Лев Толстой и Антон Чехов — умеет раскрыть всегда злободневную тему своими способами и приёмами, при том что оба буквально внедряются в своих персонажей и с дотошностью психологического анатома ведут репортаж с места эмоционально-чувственных переживаний. Однако, если у Чехова концовка его рассказа мало оставляет надежды, то Лев Толстой всё-таки более милосерден к своим героям, да и к нам, читателям, тоже...

Девушка ждёт (роман)

Перед нами вновь предстают родственники Форсайтов, люди пусть и не самого высшего света Лондона и Англии, но всё-таки вхожие в инстанции и совсем не из рабочих/крестьян. Основной характеризующий их признак и качество — они, все поколения семьи, служат родине, служат Англии — служат на флоте, служат в армии, служат на церковном поприще — служат. И потому один из основных смысловых стержней романа — недоверие власть имущих и власть осуществляющих (в данном конкретном случае — власть судебную) по отношению к одному из тех, кто уже несколько поколений является верой и оплотом государства.

Голсуорси с присущим ему мастерством раскрывает нам всю подноготную внутрисемейных отношений, ярко прорисовывая характеры и искусно ведя фабулу туда, куда, в принципе, и сам читатель ожидает движение. Однако почему-то от этого предзнания будущих событий не возникает уныния — у Голсуорси нет намерений читателя огорошить или так закрутить событийную интригу, чтобы читатель был поражён. А нет уныния оттого, что мастер английской литературы пишет нам, с одной стороны, весьма романтическое произведение, но с другой, умеет вставить в слова и мысли своих героев довольно сложные вопросы бытия (а на дворе конец двадцатых — тридцатые!).

А ещё, конечно же, проникаешься симпатией к главным положительным героям романа (а все отрицательные как-то присутствуют в абстракции и мы с ними напрямую не сталкиваемся), следишь за закавыками их жизни, желаешь им сбычи мечт, счастья и всё такое...

Пустыня в цвету (роман)

Миновала пара лет и мы встречаемся с нашей главной стержневой героиней Динни (пора уже, наконец, её назвать) в достаточно сложной и острой ситуации — острой потому, что угроза Любви (с прописной буквы) превратилась в реалии и вокруг этих чувств и отношений и закрутилась вся интрига. Но суть основного конфликта лежит несколько в иной плоскости — Голсуорси пытается подтолкнуть своего читателя порассуждать о смыслах и ценностных ориентирах в английском обществе. И когда читаешь аргументы той стороны, которая стоит за незыблемость основ и принципов, то кажется, что полностью соглашаешься с теми, кто их исповедует и осуждает нашего старого знакомого (ещё с «Саги о Форсайтах») за ренегатство и отступничество. Однако «выслушиваешь» другую сторону и понимаешь, что и у него, у предателя веры и дерзкого отщепенца, тоже есть свои причины и поводы и мотивы в его выборе. И Голсуорси мастерски поворачивает существо проблемы то одним, то другим боком, а то и вовсе переворачивает суть конфликта вверх тормашками, заставляя читателя сомневаться и сочувствовать тем и другим, но главное — понуждая читателя думать и неосознанно делать свои собственные выборы...

Ну, а то, что тут ещё спрятана филигранным образом изложенная любовная история со всеми взлётами и падениями, добавляет чувственной составляющей.

На другой берег (роман)

И, наконец, мы вместе с автором пытаемся разрешить практически неразрешимую проблему внутрисемейных супружеских отношений — одни читатели встанут на сторону сестры нашей главной героини, самовольно удравшей от своего супруга и, по сути, преступившей вековые законы и традиции (а мы в Великобритании, господа, там, где всё на традициях основано и замешано, и стоит как на фундаменте) семейных отношений. Ужасно не хочется раскрывать нюансы событийного ряда и спойлерить, и потому многие из внутренних рассуждений, к которым подтолкнул Голсуорси, так и останутся невысказанными — но зато любой другой, до сих пор не прочитавший эту трилогию человек, может решительно открыть её и самостоятельно пройти весь этот путь, который в течение четырёх дней проходил ваш покорный слуга.

PS Однозначно включаю Голсуорси в список своих любимых авторов и убеждённо планирую чтение других его романов — уже не из форсайтского цикла.

Никто и никогда с полной уверенностью не может сказать, что такое любовь, из чего она состоит, как она начинается и почему она заканчивается.

Случайная встреча, нечаянный взгляд, столкновение в толпе или пересечение двух одиночеств, запах духов или аромат цветов, небрежно заплетённая косичка с непокорным локоном или пальцы в цыпках и трещинках — всё что угодно может послужить той самой притчевой соломинкой...

Бедный верблюд!

Чем-то этот коротенький роман Гамсуна оказался похожим на «Олесю» Куприна — наверное просто энергетика у обеих книг одинаковая, да и событийно всё рядом, около, близко — природа, лес, девушка, мужчина, встреча, сомнения и чувства, ревности и томления...

Великолепная литература, мощный психологизм...

Среди моего окружения есть те, кто, прочитав всю «Канарейку», с восторгом и пиететом говорят о первых двух книгах, а о заключительной части трилогии упоминают с неким снисходительным оттенком — дескать, в «Блудном сыне» уже и язык немного другой, и всё более легковесно и приключательно, и вообще кажется, что эта книга написана уже под заказчика. Ну-у, не знаю. Вот у меня такого ощущения ни во время чтения, ни после того, как перевернул последнюю страничку ридера, не возникло.

Вообще это не просто трилогия, а некий триптих, состоящий из трёх отдельных, пусть и связанных идейно и сюжетно, произведений (недаром автор и издавала их не целиком, а по очереди по мере написания отдельными книгами. И раз это отдельные книги, то и энергетика у каждой книги может быть чуть иной, немного отличной от предыдущей или последующей части трилогии. Но вот, как в триптихе и должно быть, каждая отдельная картина представляет собой и раскрывает только какую-то одну часть общего замысла — так и у Дины Рубиной, каждая отдельная книга трилогии несёт свою смысловую нагрузку, выполняет свою задачу.

Третья заключительная часть канареечной серии в сравнении с предыдущими конечно выглядит и более приключенческой, и более романтично-любовной. Однако никаких проигрышей по части литературного писательского языка нет и в помине — литературная конструкция по-прежнему легка и крылата, точна и сочна, колоритна и изящна — сразу понятно, что автор мастерски пользуется этим своим литературно-писательским инструментарием. Однако помимо чисто событийно-приключенческо-романтических ходов и линий автор не забывает о генеральной идее всей трилогии — библейско-евангельской притче о возвращении блудного сына. И потому те сюжетные финальные ходы, которые было показались и мне чуть нарочито драматизированными и педалированно романтизированными, в итоге стали необходимыми деталями общего сквозного замысла и литературного решения — умного, красивого, пронзительного и чистого.

Браво, Дина Ильинична! Вновь в который уже раз склоняю голову...

Слушайте, братцы, ну это ж надо суметь так измудриться, чтобы роман с заведомо «скучной» заурядной вялой малособытийной энергетикой написать так, чтобы читалось взахлёб без отрыва на чай-кофе-потанцуем и даже на погладить беднягу кота на пару раз меньше (вот кота жалко по настоящему!). Давно не читал книгу с таким удовольствием, причём удовольствие это происходило не от событийно-приключенческих штучек, а только лишь от литературы в чистом виде — от языка, от умения автора проникнуть в существо своих героев, от попадания в десяточку томления угнетаемой души, от способности затронуть такие тонкие материи внутренних миров персонажей, что как будто это не ты читаешь книгу, а книга рассказывает о тебе самом. И пусть главный герой романа мне не очень близок — это не так важно, но вот зато он мне понятен, понятен и сочувственен. И после окончания чтения некоторое время потребовалось на разжимание рефлекторно сжимаемых то и дело кулаков и на расслабление жевательных мышц, занемевших от стискивания зубов. Кажется мне, что долго ещё буду проживать и переживать эту книгу...

Двойственной ощущение от книги. Отличная историческая составляющая, мастерски прописанные реалии жизни в древневековой Руси (хоть самих бытовых деталей в этой повести немного, однако сама атмосфера того времени автору явно удалась), великолепный образ молодого князя Александра... И вместе с тем есть и ощущение, что это недописанный роман, потому что много начатых, обозначенных лирических отношений и событий, никак впоследствии не раскрытых, много введено персонажей, которые как бы должны быть более полными и насыщенными, а стали только пунктиками, да и образ князя остался чуть картонным, не в смысле нарочитости, а просто чётко очерчены только некоторые особенности личности Александра Ярославовича, какое-то смутное ощущение незаконченности его портрета...

Однако все вот эти невнятные сугубо внутреннего плана соображения не помешали получить полное наслаждение от чтения качественной исторической литературы. И остаётся только понадеяться, что и дальше выберется времечко для чтения других книг Василия Яна.

Чем ближе к окончанию романа продвигаешься, тем меньше остаётся в нём признаков лирического романа, и всё сильнее и отчётливее проступают черты историзма — ну вот, к примеру, гипотетических лирических героев становится гораздо меньше, а после падения Киева и перемещения военно-походных событий на территорию западной Европы упоминания о них практически пропадают, их личные судьбы как-то постепенно нивелируются, и только внезапно и вскользь узнаёшь о чём-то трагическом и значимом; текст романа всё больше напоминает строки исторического переложения изученных автором летописных записей о нашествии ордынцев на восточную и западную Европу — текст книги от этих перемен не становится менее интересным, но просто меняет свою модальность: меняется масштаб исторических событий, перед читателем уже мелькают не просто европейские города, но целые государства и народы, осады и битвы...

Пока уже в самом конце книги мы не узнаём о последних решительных переменах в судьбах Мусука и Юлдуз, Арапши и Субудай-багатура, Бату-хана и бытописателя всего похода старика Хаджи Рахима — всех тех, с кого и начиналось всё трёхкнижное повествование — круг замкнулся...

Возможно, что для многих этот роман трилогии покажется немного скучным и малоэмоциональным, однако для тех, кто интересуется историей народов, и здесь найдутся свои откровения и открытия, гипотезы и версии...

По мере чтения всё отчётливее в унисон читаемому звучала мысль, что мы — современные люди — живём слишком «шумно». Настолько шумно, что полностью заглушаем для себя всё звучание природы... нет, Природы (с прописной): шорох мерцающих звёзд, посвист космического ветра, шелест растущей травы и перескрипывания влюблённых кузнечиков, предупредительный треск погремушки гремучей змеи и неспешную поступь слона, пересвисты рыбачущих или играющих дельфинов и рёв охотящегося в саванне льва... Мы, до предела и уже запредельно занятые самими собой, самовлюблённо шумим всё громче и громче, самонадеянно думая, что мы кому-то кроме самих себя интересны и важны, что мы что-то решаем и творим... Хотя на самом деле мы только лишь производим мусор, отходы и песчинки, которые копятся и копятся, постепенно заливая всем этим нашим производством весь мир и превращая его в пустыню...

Могущество Василия Яна — писателя таково, что все первые главы второй части трилогии ты однозначно сочувствуешь Мусуку и Юлдуз, сочувствуешь Арапше, да и поначалу едва ли не гонимому преследуемому Бату сочувствуешь тоже. И только когда повествование переносит тебя — русского и славянского рода-племени человека — на просторы Руси, и когда ты начинаешь видеть картину военного похода монголо-татарского войска на родную твою землю, и сам этот поход превращается уже в погибельное нашествие вражеских орд, только тогда ты вдруг уже вновь воспринимаешь и Бату-хана, и Субудай-багатура, и всех прочих монголо-татар врагами, да и Мусук тоже становится чуть ли не личным твоим врагом. Таково мастерство Писателя!

Но вот знаете, на что обратил внимание? О том, что монголы задумали поход на Русь, говорится в книге ещё тогда, когда Бату-хан вовсе не является главой этого нашествия и всего монголо-татарского войска. Но тогда возникает закономерный вопрос — а кто же тогда задумал этот самый поход на Русь, кто конкретно, персонально и лично столкнул в горы машину трёхсоттысячного нашествия (кажется такая цифра мелькает где-то в тексте?)? Некий верховный всемонгольский каган, восседающий в Каракоруме? Но почему тогда его имя так и кануло в пучине времён и столетий? Почему мы (и вся Европа вкупе с остальным образованным миром) спустя восемь столетий вспоминаем именно о Батые (Бату-хане), имея ввиду именно его как самого главного нашего врага и супротивника? А если этим верховным и главным был некий верховный каган, то почему не он, а хан Батый по возвращении ордынского войска с Руси в половецко-кипчакские степи распоряжается, где ставить столицу нового своего (!) государства и решает, как жить всем этим самым монголо-татарам дальше? А ведь есть ещё старший брат Бату-хана, имя которого писалось впереди... Как-то я подзаблудился в этих вот вопросах иерархии...

Второй роман в сравнении с первым («Чингисхан») вызывает чуть более сильные чувства и эмоции, но это, скорее всего, связано не с тем, что тут автору больше удались эмоционально окрашенные главы и строки, а с тем, что речь идёт о страданиях русско-славянского народа, русско-славянских людей — родство крови сказывается...

И мелькали по мере чтения мысли о разрозненности русских земель и о соперничестве русских князей, помешавшей им собраться воедино под одним стягом и единым руководством, под «одной головой и одним сердцем» (как пишет в романе Ян) и попытаться дать отпор завоевателям... И дальше пошли мысли-рассуждения о том, где заканчивается свобода и независимость удельного князя и его вотчины, и где уже начинаются общенациональные интересы... в общем, уже куда ближе к современным нашим горьким и печальным делам потянуло. А ведь получается, что нас опять рассорили друг с другом и будут теперь опять тащить и волочить порознь по земле привязанными к их иноземным коням... Эх!

В моём случае это было новенькое с иголочки имя в современной зарубежной литературе. Для первого знакомства и выбран был не менее первый роман автора — так сказать, дебют на дебют. Что же, всё получилось у обеих знакомящихся сторон: автору удалось приятно удивить и порадовать читателя, а читатель не только отведал вкусного австралийского литературного блюда, но и наметил ещё как минимум один визит к качественному повару от современной зарубежной женской литературы.

Занятным (и привлекающим дополнительное внимание) показалось совпадение: в реале в семье Лианы Мориарти есть ещё две сестры (тоже, кстати, пишущих), так же, как в нашем романе живут и познают радости и горе, любовь и дружбу три сестры (только в романе они сёстры-тройняшки). Из той событийно-сюжетной фабулы, которую раскручивает в романе автор, вполне можно было бы сотворить безумно драматический роман с элементами трагедии, слезами и движениями «на разрыв души». Однако Лиана Мориарти не поддалась этому искушению и вместо суперженской прозы и гипердамской драмы мы имеем очень весёлый, заводной, очень близкий как к реалу, так и к фантазиям вокруг и около реальных событий роман.

Вот, смотря с одной стороны, понимаешь, что это всё таки литература женская (слава богу лишённая всех «достоинств» классического женского романа) — и центральные персонажи, и основное их окружение, и движения души и эмоциональное отреагирование — всё тут женщины, женское, для женщин и женщинами движимое. Однако эта женская литература подана таким ракурсом, что и читателю-мужчине тут вполне есть где развернуть свои читательские знамёна и мобилизовать свои читательские полки — и в плане познавательном интересно и полезно (как там у них в головах всё устроено?), и свой брат-мужчинка в романе вниманием не обделён (ни наших героинь, ни авторским).

Конечно же никакая это не художественная литература, а самый настоящий нехулит. Мы имеем дело с журналистским исследованием, выполненным журналистом-фрилансером, причём выполненным в одной из самых непростых, зато добротных и основательных методик — метод личного погружения в исследуемую среду, метод внедрения в полузакрытое маргинальное, асоциальное и потому довольно опасное сообщество клубного типа (собственно говоря, есть некоторые основания считать и называть это клубное сообщество бандой) — в общем, в самые тесные взаимоотношения с нашумевшими в своё время и до сих пор знаменитыми «Ангелами Ада». Поскольку погружение это длилось довольно значительное время — автор в своей книге называет временнЫе отрезки то в год, то в 9 месяцев — и ему, в принципе, удалось войти в доверие к этим необычным мотожителям Северной Калифорнии, то можно полагать, что Хантеру С. Томпсону открылись многие неявные стороны существования людей, принадлежащих к этому байкерскому клубу, причём как его, так сказать, «руководителей», так и самых рядовых «ангелов».

Личная позиция автора в романе довольно долго недвусмысленна — он явно старается развенчать ореол общественной опасности и криминальной значимости, возникший вокруг «АА». Однако попытки эти выглядят довольно странно: хотя Томпсон в книге приводит довольно много примеров того, как та или другая информация о причастности членов «АА» к групповым изнасилованиям и попросту к индивидуально-личному и групповому насилию в самых разных его формах и видах (избиения и ограбления, дебоши и хулиганские выходки, уничтожение и повреждение чужого имущества и т.д.) оказывается преувеличена и не соответствует истинной картине происшедшего, однако буквально тут же или чуть далее он рассказывает о таких реальных случаях, которые, может быть, ничуть не менее ярки, выразительны и значимы в криминальном смысле. И потому вот у меня как у читателя нисколько не пошатнулось возникшее ещё давным-давно (со времён прочтения статьи об «Ангелах Ада» в каким-то давнишнем советском ещё журнале — не то «Огоньке», не то ещё в каком-то) представление об «АА» именно как о моторизованной банде преступников-маргиналов. Понятно, что всегда есть исключения и отклонения от среднестатистического образа «ангела», однако и исключения и отклонения только лишь оттеняют общую картину и разнообразят её.

Но вот что точно легло в копилку и пошло автору плюсом в карму, так это то, что Томпсон не ограничился описаниями тех моментов в жизни групп «АА», в которых он принимал участие или чему сам был свидетелем-очевидцем (иначе бы книга просто стала только лишь контркультурской и остросюжетно-развлекательной), а пошёл в своём исследовании этого весьма американского явления и вширь и вглубь. Автор книги, по сути, проследил корни, откуда пошло произрастать это самое явление, превратившееся затем в «Ангелов Ада», и точно обозначил, кто именно стал основоположником (имеется ввиду не какой-то один конкретный человек, но целая социальная прослойка послевоенных американцев) такого протестного в своей основе асоциального байкерства — и это стало погружением вглубь. И, вместе с тем, Томпсон рассмотрел в книге историю возникновения и развития не только групп и отделений «Ангелов Ада», но и многих других схожих с ними байкерских групп и клубов, однако имеющих уже другие «цвета» и немного другие основы для объединения (например, цвет кожи). По сути дела, эту книгу можно рассматривать и просто как некое социально-психологическое и социологическое исследование с весьма специфическим объектом исследования.

Авторский Постскриптум добавил «оптимистических» оттенков в описание членов «АА» и самого этого клуба и, как мне кажется, слегка провентилировал и проветрил мозги и самому автору, сдёрнув некий романтический ореол с его визави. Однако в защиту Томпсона следует упомянуть о том, что он вовсе не стремится романтизировать или героизировать себя самого — тоже немаловажная деталь, однако.

А ещё чтение книги подвигло на размышления о различиях в общественной морали и социальных нормах, имея ввиду сравнение американского общества середины шестидесятых и нашего российского. Прежде всего, речь идёт о воспевании американцами (а в книге об этом говорится открытым текстом) идеологии индивидуализма, на которой строится и незыблемо стоят вся социальная структура и государственность США (однако тут же автор фактически приводит примеры высочайших коллективистских принципов и начал, распространённых среди членов «АА» — ну, хотя бы заключённых в некоторые их писаные и неписанные клубные нормы и правила, когда при драке любого «ангела» с любым другим человеком все остальные «ангелы» просто обязаны драться тоже, и, конечно же, на «ангельской» стороне, ну и так далее). В общем, мы очень разные в сравнении с американцами, такое ощущение вытекает из книги (да и из жизни тоже)…

Писать что-то о собственном своём отношении к «АА» и «ангелам» наверное нет особого смысла — мне кажется, что любой более-менее нормальный человек даст соответствующую оценку беспредельным бесбашенным деяниям «ангелов»…

Если говорить о книге как о литературном труде, то читается она очень легко, некоторое количество ненормативной лексики нисколько не напрягает и не отпугивает, ибо разного рода матерные выражения в основном служат только для придания большей выразительности речи «ангелов» и для обозначения некоторых их действий, чаще всего сексуального характера. Так что не только книга была интересной, но и вообще автор заинтересовал, пожалуй попробую прочитать что-нибудь ещё из его творческой копилки.

«Вышедший в 1986 году роман Уинстона Грума имел огромный успех и лег в основу одноименного кинофильма» (из аннотации)

Вот именно, что только лёг в основу. Потому что, хотя в основном событийный ряд совпадает с тем, что мы увидели в кино, однако есть в романе несколько значимых эпизодов и сюжетных линий, которые сценарист одноимённого фильма не использовал — и слава богу! Ибо если бы пошла в ход космонавтская часть книги, то значит был бы в фильме и орангутан Сэм, и всякие прочие армрестлинги, и тогда изменилась бы вся энергетика фильма. Тогда бы он точно стал подходить под определение «сатира на американское общество второй половины XX столетия». Так что автор сценария сделал маленькое профессиональное чудо — убрал из книжного содержания ровно те моменты и оттенки, которые в фильме были бы лишними.

А так мы имеем два совершенно разных произведения одного названия: книгу «Форрест Гамп», которую я точно перечитывать не буду, и фильм «Форрест Гамп», который будет пересмотрен ещё не единожды.

Записки интроверта в состоянии депрессии и умопомрачения.

Дошедшая до самого крайнего предела своего одинокого отчаяния никогда не побывавшая замужем «чёрная вдова» – девственница, сходящая с ума от томления пустой плоти — вот кто настоящий автор этой книги. А Кутзее просто удалось проникнуть внутрь этой особы и, воспользовавшись её оплошным к нему доверием, вывернуть дамское невротическое нутро напоказ и на суд всем и вся. Другое дело, что после столь глубокого «погружения» внутрь человеческой женской особи с такими особенностями выбираться наружу в себя самого, наверное, было совсем непросто? Но автор нам об этом ничего никогда не расскажет...

Литературная форма очень близка к потоку сознания, внешний событийный ряд служит только лишь отправными точками и поворотными вехами для внутренних отправлений героини книги. И потому части читателей воспринимать такую усложнённую форму будет наверняка нелегко.

Было бы любопытно пообсуждать эту книгу в компании смешанного гендерного состава и сравнить оценки, выставляемые роману женщинами и мужчинами — наверное есть различия в восприятии и героини романа, и самой книги...

А ещё здесь совершенно особая энергетика, наверное такая, какая и должна быть на юге африканского континента, в полупустынном вельде, в полудикой природе, на линии фронтира миров белых и чёрных людей...

В любом случае это было очень любопытное чтение — кажется, это уже третья книга Кутзее, прочитанная мной, и каждый раз автору удаётся меня удивить и если не порадовать, то всё-таки зацепить и оставить после себя след. След следующей книги...

Психологический триллер в сочетании с детективно-фантастическими нотками неожиданно оказался довольно неплохим по качеству. Было много приключений (довольно однотипных, однако), не меньше тайн и загадок труднообъяснимого свойства; иногда казалось что автор уже вот-вот макнёт читателя в недра психолого-психиатрических нюансов; невольно в процессе чтения сами собой рождались и примерялись к книжным событиям различные версии «отчего и почему» и «что бы это значило». Интрига махрово цвела в книге до самого-пресамого конца, причём Краучу удалось таки удивить совсем неожиданным разворотом и сюжета и его «подкладки» в сторону совсем уже научной фантастики с околоапокалиптикой. И только самые последние пару страниц слегка разочаровали тривиальным и ожидаемым.

Но в целом очень приличная современная книжка! С ориентиром на разные возрасты и с допуском «для леди».

Наверное покопаюсь ещё в творчестве Крауча — заинтересовал-таки :-)

Богатая книжка! Богатая на жанры — и фантастика, и предапокалиптика, и не без мистики и древних верований, и отчасти элементы хоррора и триллера, и толика детектива рядышком стояла, и не без философствований — и всё это изложено фирменным глуховским языком, одновременно простым и, вместе с тем, не лишённым изящества. Вроде бы всё просто и понятно, а и непростые смыслы выбулькивают на поверхность приключенческо-фантастического варева. И что ещё радует — некоторое количество иронии и тонкого юмора — ну вот взять хоть фамилии-имени главного МЧСовца и каких-то других, вполне понятно на кого намекаемых персон из реала и политического отечественного бомонда. Причём, всё это без издёвки и пошлости, но и без всяких ненужных реверансов и вышаркиваний ножками. И потому читается легко, читается быстро, читается охотно и даже, я бы сказал, с нетерпением погони за финалом, причём за финалом по обеим линиям — майя и экспедиция испанцев за их «сокровищами» и линии главного героя-переводчика.

Есть, конечно, в конце некое провисание, немного жаль незаконченности всяких там монструозно-ягуарных линий и прочих устрашилок, но вообще вполне пригодная книга.

Свершилось! Книга, однажды прочитанная что-то около 40 лет назад и навсегда впечатавшаяся в кластеры эмоциональной памяти, вновь вернулась в моё «сейчас» и заняла там подобающее для чего-то лелеемого место. И моя эмоциональная память меня нисколько не подвела — вот как помнилось давнишнее мощное и едва ли не чувственное отношение к читаемому тексту, таким оно и возникло наново сейчас. Вот что значит настоящая классика исторической литературы — изменилась эпоха (и даже уже не одна), читатель из пацана-подростка вырос в солидного дяденьку, а отношения «читатель-книга» остались прежними!

Прежде всего вызывает чувство глубочайшего уважения такой скрупулёзно-документалистский и, наверное, уже историко-научный подход к изучению автором темы. Свидетельством этому служат не только строки предисловия, написанного Львом Разгоном, но ещё и буквально вставленные в текст романа в виде сносок многочисленные отсылы к свидетельству тех или других авторов — современников Чингисхана, а также ссылки на мнения солидных академических историков — специалистов по этим жутким временам; а в необходимых случаях автор просто упоминает названия письменных научно-исторических трудов. По сути, Василий Ян не даёт себе свободы в творческом фантазировании — только то, что подтверждают учёные-историки и только то, чему есть письменные свидетельства современников!

И такое тщательное и внимательное изучение всего интересующего автора периода не может не сказаться и на качестве литературного материала, на качестве текста романа — многочисленные детали и подробности буквально всего, что попадает в поле зрения писателя Яна, настолько достоверны и не подлежат сомнению, что так и кажется, что просто находишься сам внутри тех самым времён, тех самым событий, тех самых обычаев и нравов — эффект погружения в книгу чрезвычайный, почище любого 3D.

Однако ведь можно просто детально и подробно педантично написать очень правдоподобную книгу, читать которую, тем не менее, будет скучнейшим занятием. И тут уже речь заходит о писательском мастерстве и литературном таланте Василия Яна — безукоризненное владение слогом, очень точно выверенное соотношение исторических фактов и романных драматических событий и описаний (опять таки основанных на фактическом историческом материале), интересность книги не только как исторического полотна, но и просто как художественной литературы...

Высшая степень читательского удовольствия и нетерпеливая дрожь копыт — скорей, к книге второй...

Перекрёсток двух параллельных: творчества и быта.

Да, для меня в этой небольшой повести Довлатова гораздо более сильна мысль/идея о воплощенности истинного отношения к Пушкину в частности и к разного рода музеям и мемориалам вообще. Более сильна в сравнении с темой маленького потерявшегося между времён и между жизнями человека.

Но кажется мне, что вот это ощущение искусственности любви к Пушкину и к его творчеству, вот этот серо-чёрных тонов фильтрик во взгляде Довлатова на жизнь появился у него в силу личной творческой, да и жизненной неуспешности и неустроенности.

Но ещё эта книга Довлатова наталкивает на философствования вот какого рода: почему так получается, что если для одних жизнь в этом самом месте стала источником поэтического вдохновения и мощным генератором ко всему его творчеству, то для других те же самые места служат только лишь средой унылого вялотекущего обитания? Как так сочетаются эти две совершенно перпендикулярные по отношению друг к другу линии: высочайшее творческое начало и поэтический гений (у Пушкина), и серое бухое существование одних (вся та описанная Довлатовым матерная пьянщина) и показушная нарочитая интеллигентность других (многие работники и отдельные упомянутые автором посетители музея-заповедника)? Или всё дело вот в этом «в одно окно смотрели двое...»?

Беда Довлатова видимо и состоит как раз в этой его неспособности притвориться, изобразить из себя интеллигента; в его неумении и нежелании приспособиться и поизображать рекомендуемое и желаемое; в его стремлении всегда и везде оставаться самим собой?..

Ясен перец, что в основе сюжета и вообще самой идеи этого памфлета/рассказа/повести/сказки/притчи лежит история СССР, по крайней мере с момента возникновения этого государства и до выхода книги «в эфир». Сатирическое и пародическое изображение революционерствующих «классов» в виде свиней и их подпевал, верных слуг и безропотной рабочей массы, конечно, вызывает довольно сильные эмоции...

Однако ведь вся эта схема применима и в обратном направлении, поскольку является универсальной. Наверное, просто так устроена человеческая цивилизация (на её нынешнем этапе существования/развития), что без вот этого разделения на классы, слои, страты и прочие «разделённости» она пока не может быть.

И главная фишка, конечно, не в самом факте разделения — все мы разные и всегда будем группироваться по клубам, интересам и прочим критериям. Фишка в том, что некоторые, считающие себя «равнее других», стремятся оседлать ситуацию и быть первыми и главными у кормушки. Притворившись при этом ходящими на двух лапах...

Это прежде всего сказка. Сказка волшебная — ибо волшебства в ней как раз с лихвой да с избытком. Начиная с того, что все персонажи и герои — попросту существа непростые (разве что императора считать обычным человеком?), а с самого происхождения своего уже заражены и заряжены волшбой. Почти все они либо в этом, либо в предыдущих своих перерождениях были существами горними и скорее принадлежали к миру духов, нежели людей, и только по воле высшего буддистского синклита являются теперь теми, с кем мы имеем дело — бывшими каменными обезьянами, свиноподобными и драконовидными образинами и всякой прочей экзотической бытностью. Сказка весёлая и отчасти даже плутовская, потому что всяческие проделки отважного обезьяна Сунь У-куна, свинообразного Чжу Ба-цзе и монструозного «красавца» Ша-сэна иначе как плутовством не назовёшь.

Во-вторых, это квест. Классический причём квест — некая группа героев числом пятеро дует из точки «А» в точку «Б», имея конечной целью обретение неких магических книг (на самом деле не магических, но просто написанных самим Буддой Татагата [так в книге, на самом деле tathagata] и потому священных буддистских книг, наполненных буддистскими истинами и максимами до предела и, собственно, из этих истин и максим и состоящих) и перемещение оных в исходную точку «А». Преодолевая по пути всяческие преграды и совершая различные подвиги и свершения. Но об этом мы сейчас говорить не будем (излюбленная фраза, встречающаяся в романе с завидным постоянством).

В-третьих, это волшебный боевик, потому что все как один (ну, ладно, Танский монах Сюань-цзан, будучи перерождением когда-то уже бывшего просветлённого и приближённого Будды, напрочь лишён воинского духа, да ему, в общем-то, и не положено) члены нашей спецгруппы — парни драчливые, задиристые и охотно машущие то и дело (в смысле все 2200 с гаком страниц) кто граблями, кто железным посохом, а кто и просто волшебным, но тоже посохом (впрочем, порой один из посохов называют в книге палицей, но это уже детали). Ну и понятно, чего они размахались своими походно-дорожными инвентарными изделиями — ведь всякая нечисть им попадается на их длинном четырнадцатилетнем пути (нифига себе прогулочка вышла, а!) с частотой метропоездов — что ни встречная гора, то тут же оборотень с кучей приспешников и прочая недобрая потусторонность, да ведь каждый встреченный дух и даже душок ещё так и норовит слопать, сожрать, содрать шкуру с нашего полусвятого монаха Трипитаки (на самом деле, у каждого главного героя романа несколько имён-фамилий-прозвищ, но мы на этом зацикливаться не будем) и ухватить на зубок кусок монашеского мясца, ибо от этого будет ему — оборотню — щастье.

Но вот если отбросить в сторону /коньки/ всякую волшебно-магическую сказочную содержательность, то (это, уже, в-четвёртых) перед нами возникнет замечательное полотно бытовой жизни китайско — юго-восточного региона с многочисленными описаниями природных ландшафтов и красот встречаемых по пути городов, с красочными детально расписанными автором (или переводчиком?) одеждами и деталями быта, с праздниками и обрядами, с многочисленным и слегка экзотичным растительным и животным миром этого региона. И эта содержательная составляющая настолько важна и настолько заметна в книге, что всякое ёрничанье и шутовство сразу куда-то исчезает.

Наконец (это в-пятых), невозможно не упомянуть в самых восторженных и возвышенных тонах о стихотворной составляющей этого четырёхтомника. Не знаю, какой объём от 2200 страниц романа составляют многочисленные стихотворные формы, но не будь этих искусно выведенных тщательно срифмованных и размерно выдержанных страниц, и роман был бы и тяжеловесен, и гораздо более уныл, и менее красочен и сочен. А так все эти а-ля-некрасовско-лермонтовские гётевско-пушкинские вирши разбавляют довольно однообразный текст и придают ему пикантность и уникальные вкусовые оттенки — нижайший поклон переводчику (переводчикам?) этой книги!

Небольшой постскрипт к абзацу: попробовал представить себе, каким образом при иероглифическом письме получается фонетическая рифма? Или при письме пиктографическом... О_о...

Об однообразии: роман имеет одну своеобразную особенность — любое и каждое происшествие, начиная с самых первых событий и продолжая всеми теми приключенческими встречами, которые (кажется их количество приближается к 81, по крайней мере так требует буддизм, что число испытаний для человека, идущего по Пути, должно быть девятью девять…) постоянно происходят с героями книги, неизменно повторяется в тех или иных вариантах и вариациях — непременно возникает повод пересказать либо почти всю предысторию, либо в той или иной её части, но от всего этого мы перечитываем уже знакомые и почти назубок запомнившиеся сюжетные происшествия ещё и ещё и ещё… Что слегка утомляет.

Но вот знаете, чего лично мне не хватило в этой книге? Молитвенных барабанов хурдэ, которые должны крутить буддисты в самых разных местах. То ли в те времена ещё не было принято их устанавливать на пеших и конных маршрутах (однако источники утверждают, что это давняя буддистская традиция — в качестве духовной практики крутить содержащие буддистские молитвы и сутры барабаны), то ли автор почему-то забыл о них. А ведь колорит-то какой!..

Но зато сразу после прочтения книги поймал себя на мысли, что, вполне возможно, придёт время, когда немного подрастёт новорожденный внук и дед возьмёт в руки книгу (непременно в бумаге) и неспешно, по одной главе в неделю, будет читать ему вслух всю это волшебно-сказочную историю из ровно ста глав и рассматривать вместе с продолжателем и будущим главой родового клана все эти замечательные и жутко атмосферные сто картинок-иллюстраций, украшающих роман-сказку…

Книга без колебаний была взята с полки буккроссинга и прочитана буквально сразу — такой пиетет у меня вызывает фамилия автора Евгения Войскунского. Любимая морская военная тема добавляет плюсовых баллов книге, а её автобиографическая основа в соединении с названием уже практически легендарного места основного действия — Ханко (Гангут 1941 года) — не оставляют выбора: книга однозначно, даже после прочтения, пропишется на основной полке домашней библиотеки.

История обороны полуострова Ханко в течение первого самого тяжёлого периода Великой Отечественной войны довольно широко известна любому мало-мальски знакомому с историей этой войны человеку. А в моём личном случае эти события вызывали особый интерес с подростковых ещё времён. И потому очередное, пусть и в виде художественной военной литературы, изложение уже знакомой темы, всё равно и волнительно и интересно. Тем более, что в основной своей событийной канве Войскунский безусловно следует реальному ходу военных действий, оставляя за собой право разве что проникать во внутренний мир своих героев, да и там, пожалуй, выдумки и фантазии немного — Войскунский в описываемый период сам был на Ханко и всю ситуацию знает фактически изнутри.

Помимо истории молодого — буквально со школьной скамьи оказавшегося в армии — солдата Бориса Земскова и его одноклассников и друзей, Войскунский довольно настойчиво упоминает и буквально тормошит и теребит одну болезненную тему, видимо основательно волнующую его (и не только его) ещё со времён эвакуации гарнизона п-ва Ханко. Это оставление без помощи и выручки более 3000 красноармейцев и моряков на подорвавшемся на минах и потерявшем ход турбоэлектроходе «Иосиф Сталин», в результате чего все они попали в плен к финнам. Искусно вплетённая в полотно художественного повествования, эта тема постоянным рефреном возникает вновь и вновь, оставляя вопрос «почему?» фактически до последних страниц без ответа. Но, по сути, эта проблема в широком смысле давно живёт самостоятельной жизнью — можно было или невозможно спасти тех или иных солдат в той или иной ситуации? Всё ли возможное было сделано для их спасения?..

Думаю, что этот совершенно реалистический роман прославленного советского фантаста может быть интересен и нынешним поколениям читателей — хоть военными реалиями, хоть романтическими строками, хоть нравственно-этической заряженностью, да и просто великолепным литературным стилем автора.

По стилю эта книга всемирно известной детективщицы Агаты Кристи более всего напоминает мне столь любимые путевые заметки. Весёлая, непринуждённая, какая-то вся лёгкая до невесомости история нескольких поездок вместе с мужем в археологические экспедиции написана таким простым естественным некнижным языком, что читается попросту как дышится свободной грудью — без запинок и без заминок. Ирония и юмор, улыбка и доброта, археологические немногочисленные нюансы и походно-экспедиционный быт, портреты членов экспедиций и портреты же нанимаемых в качестве рабочей силы местных жителей-сирийцев и прочих людей, живущих в этих пограничных с Турцией районах Сирии — все эти содержательные аспекты книги так искусно переплетены, что кажется иногда, что автор совсем не старалась писать всё это в виде книги, а отдала в издательство как есть дневниковое и непричёсанное — понятное дело, что только истинное писательское мастерство способно вызвать к жизни такого рода ощущения.

В общем, будет свободная минутка — не поленитесь, откройте эту книгу и вместе с леди Агатой проживите эти несколько месяцев — ей-ей, оно того стоит!

Удачное сочетание фирменного авторского жанра — производственный роман — с привлекательным для миллионов читателей жанром детективным. Правда, и производство, если это можно так назвать, у Хейли на этот раз весьма специфическое: автор погружает нас в быт и нравы отдела по расследованию убийств славного города Майями штат Флорида. Ну и, собственно, все ключевые слова и фразы уже прозвучали: отдел по расследованию убийств означает что речь в книге пойдёт о — тут будьте внимательны! — расследовании убийств. А поскольку самыми сложными и самыми громкими делами в этом виде преступлений являются убийства серийные, то вот именно о них и пойдёт речь.

Чтобы избежать всякого рода спойлеров, на этом перечисление деталей и сюжетных нюансов, видимо, придётся прекратить, ибо что за детектив, если убийца известен заранее? Но вот тут как раз закавыка — Хейли сам рушит этот канон и ставит читателя перед личностью убийцы сразу. Да-да-да, мы сразу знаем, кто в романе убийца. Но мастерство автора таково, что из этого отсутствия интриги он и делает главную Интригу, изготавливает такой сюжетный заворот и так переплетает персонажей романа, что появляются и другие фигуранты, и новые жизненные обстоятельства, и вообще новые события преступлений — маховик расследования раскручивается с новой энергией и уже однозначно знать и понимать кто тут у нас маньяк не приходится...

В общем, в этом романе хватает всего — и драйва, и интересных героев, и любовно-лирических ноток, и геройско-приключенческих поступков, и эмоций, и интриги, тщательно выписанных диалогов, неожиданных ходов и выкрутасов — всего того, что заставляет читателя погружаться в книгу с головой и ставить ей и автору высшую оценку.

А вот не верьте аннотации к этому изданию романа Ремарка. Потому что содержание и смыслы романа лежат совсем в другой плоскости, хотя генеральная антивоенная линия безусловно совпадает по вектору с аннотированной. И хотя в романе есть и зверства фашистов на оккупированных территориях и в особенности в СССР, и есть сочувствие автора борьбе прогрессивных сил, всё-таки главной мыслью Ремарка, вероятно, было стремление показать все ужасы и бессмысленность войны, всю малость человеческой личности и бессилие этой личности тому военному тотальному механизму, который образуется в военное время и подчиняет себе всё и вся, переламывая и если надо, то и перемалывая всё, что попадает в жернова этой страшной мельницы.

В качестве главного героя Ремарк выбирает обыкновенного немецкого солдата, не шибко героя (однако имеющего не одну и не две боевые награды), но и не трусливого подлеца, а простого солдата-ветерана, за плечами которого и французская компания, и африканский поход, и теперь вот уже длящаяся три года война на территории СССР. Гребер воюет, по сути, сразу с окончания школы, и все эти предыдущие компании воспринимались им, как и абсолютным большинством немцев, совершенно справедливыми и законными со стороны Германии, потерпевшей поражение в Первой Мировой и стремящейся восстановить «справедливость» по отношению к себе и своей стране. И даже все те потери среди своих и все те осмысленные и бессмысленные, но в любом случае неизбежные потери среди населения оккупируемых Германией стран воспринимались и Гребером и всеми немцами как неизбежное зло (о реакциях и отношениях к убиваемым и погибаемым упёртых наци и фаши мы здесь сейчас не говорим, потому что с ними вообще всё ясно, про них в других книгах можно прочитать). Однако русская кампания стала для Германии совсем другой, и когда рейх стал терпеть поражение за поражением и когда война, пусть пока только в виде бомбардировок немецких городов, переместилась и на германскую территорию, то многие немцы вдруг прозрели и протрезвели.

Наш немецкий солдат едет в очередной отпуск на родину, желания его понятны и просты — родители, отдых, встретиться с друзьями, навестить старика-преподавателя, возможно закрутить роман... Обыкновенные солдатские желания и чаяния. Однако реалии тыловой немецкой жизни теперь совсем иные, нежели когда война только начиналась — как говорится, и дым пожиже, и труба пониже. И Гребер вовсю хватил лиха и в поисках потерявшейся родительской семьи, и пережив бомбёжки союзной авиации, и испытывая сильные личные чувства и всё больше понимая, что ничего ему изменить невозможно и остаётся только исполнять свой солдатский долг.

Концовка романа автором сделана трагичной, и это безусловно верный ход, ибо иначе полетела бы к чертям собачьим суть ремарковской идеи и мысли — война бесчеловечна в любом случае. Нельзя было в этом романе делать хэппи энд. Вот Ремарк его и не сделал.

Начало этой книги — по сути своей скорее являющейся научной или хотя бы научно-популярной (впрочем с популярностью я, возможно, погорячился), но скорее это теперь назвали бы монографией — было довольно интересным: с давних лет люблю всякое историческое и околокультурное. Однако эта интересность скоренько сошла если не на «нет», то вместо полноводного бурливого потока превратилась в полуиссохший вымученный ручеёк — вязкая плотная манера изложения изученного и исследуемого материала напрочь исключила возможность вникать в написанное привычными приёмами скорочтения, отчего усталость вперемешку с сонливостью наваливались довольно быстро. И моё книгофилское естество начало было томиться в попытках не только ухватить за хвосты все содержательные аспекты, но ещё и подсчитывать, в какие сроки я закончу экскурс в историю, если буду продолжать внимать книге со скоростью улитки на склоне. И вот эти отвлечения на совсем не высшую математику отвлекали ещё более, чем скучность изложения, и я совсем уж было пал духом, как вдруг поймал себя на том, что уже довольно давно ощущаю исходящий с книжных страниц странно-знакомый запашок узнавания, скрашивающий скучности и томительности. «Да нет, я точно помню, что не читал эту работу Хёйзинги» — уговаривал я сам себя, но ощущение дежавю никак не исчезало — мало того, оно, наоборот, прибавляло в сочности и колоритности, превращаясь из смутного полунамёка в припоминание и соотнесение с чем-то давным-давно знакомым и назубок помнимым... Вспомнил!..

На самом деле, для того, чтобы успешно написать какой-нибудь более-менее правдоподобный средневековый роман, непременно нужно было бы сначала прочитать эту книгу. Потому что роман Хёйзинги по сути является подробнейшей и подетальнейшей инструкцией к матрице позднесредневекового мира. Матрицей, с которой такой позднесредневековый мир можно было бы штамповать, не особо подвергая его дальнейшей обработке — шлифовке, притирке, шабрению, юстировке и всем прочим доводочным операциям. Ибо за какую сторону жизни в те позднерыцарские времена ни возьмись, а у Хёйзинги она тут как тут — не позабыта-позаброшена, но расписана со всеми смысловыми и антуражно-абрисными нюансами. Внешний вид разных населенческих слоёв? Их образ жизни — хоть духовно-церковной, хоть бытовой и повседневной? Верования и религия? Искусство и реальная жизнь в их взаимопроникновении и взаимодействии: литература, живопись, скульптура и архитектура? Рыцарские метания по европам и ближним востокам, иерусалимам и византиям, выхолащивание рыцарства как понятия и сути? Мода мужская и мода женская? Взаимоотношения полов; любовь плотская и любовь возвышенная, эротизм и отношение к женщине? Стратификация и классовая структура общества? Обрядовость и избыточная пышность жизни верхних и знатных? Пасторальные тенденции и уход от реальности? Вторя Гоголю, впору воскликнуть изумлённо: «Чего только нет на этой ярмарке, было бы рублей тридцать, но и их бы не хватило, чтобы всё купить».

Но ведь вы, небось, недоумеваете, что это за интригу тут создаёт комментадор-рецензент, написав в конце первого абзаца восклицательное «Вспомнил!» и далее ни полусловом не упомянув о том, что же именно ему вспомнилось? Не поверите — роман своих любимых социально-фантастических авторов Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом». Потому что уж слишком велик соблазн дать всем этим средневековым исследованиям Хёйзинги подзаголовок «Страсти по Арканару» — уж больно точно совпадают не только атрибуты внешнего мира обеих книг, но и сама тягостная атмосфера всеобщих страха и несвободы, насилия и упадка нравов, сочетание пышного великолепие одежд и увечно-убогого скудоумия внутреннего мира, царящего в людях той эпохи. И при чтении глав «Осени средневековья» порой так и слышался звон шпор шагающих по тесным кривым арканарским улочкам благородных дона Руматы Эсторского и барона Пампы, а где-то совсем рядом с ними ухмылялись ночные волки Ваги Колеса и строили и сдваивали свои тяжёлые мрачные ряды чёрные монахи дона Рэбы... От всего этого внезапного подселения чтение вместо тягомотной обязанности превратилось в конце концов в увлекательную игру — «А как бы повёл себя дон Румата в той или иной описываемой Хёйзингой ситуации?», — пытался сообразить я, а на заднем плане уже стояли и скорбно смотрели мне в глаза Кира и Уно... Так что совсем не удивлюсь, если окажется, что Стругацкие перед написанием своего средневековья читали-таки Хёйзингу!

Но другая ассоциация вылезла уже совсем других толка и сути. Все эти аналитические описания и копания оченно мне напомнили анатомические операции с человеческим телом, выполняемые либо начинающим и потому неопытным анатомом, либо вообще неким инопланетным исследователем, который, нимало не сомневаясь в своём праве, схватил живого человека и, распялив его на препарационном столе, пластает корчащееся тело на органы и члены, цокая своим инопланетным языком (или что там у него вместо этого имеется) и покачивая своей инопланетной башкой. Но вот, доведя эту анатомо-аналитическую процедуру до конца, наш незадачливый анатом-препаратор начинает складывать и сшивать всё в обратном порядке, а потом получает вместо бывшего живого человекообразного то, что называют кадавр вульгарис или в лучшем случае чудищем-детищем доктора Франкенштейна. Вот точно так и я попробовал сложить все детали представленного нам анатомом Хёйзингой паззла и живого человеческого общества конца XIV – начала XV веков не получил. Паззл сложился и картинка сложилась, но получилась именно картинка — застывшая, обездвиженная и плоская. Точно такая, какими выглядят люди на картинах художников той поры. Хотя... ведь никто и не обещал погрузить читателя в недра живого общества позднего средневековья...

Чтение книги оставило немного странное и не до конца понятное ощущение. Вроде бы и книга неплохая: с литературным языком и переводом всё в порядке, и тема злободневная и чувствительная — человеческие отношения после нескольких десятилетий супружества и связанные с этими взаимоотношениями чувства и переживания, и боковые ответвления сюжета вполне приличные — ну там, зверушки всякие, симпатишные и не особо, человеки разные и тоже различных степеней привлекательности, и отдельная сюжетная линия о бюро находок метрополитена весьма занятна... В общем, всё вроде складно да ладно, а впечатление осталось какое-то никакое. Никаковское. Не затронулись чувствительные струнки моей души, Не всплеснулась ответная волна сочувствия в сочувственных местах. Просто обычная неплохая книга, одна из многих рядовых неплохих книг, которая, как и эти многие другие, уйдёт в паутину забытия... Может всё дело в ощущении некоей чужеродности, какой-то смутной волне ненашего, неродного?..

Чтение этого романа внезапно напомнило мартингарднеровскую инструкцию по прохождению лабиринта — нужно прикоснуться рукой к стене и идти не отрывая руки и ставя метки на поворотах и перекрёстках, следуя всем изгибам лабиринтской метрики. Вероятно эта тесейско-минотаврско-критская ассоциация возникла из-за манеры Дины Рубиной описывать детально и подробно буквально все-все завитушки сюжетного пространства, куда бы не бросило персонажа в данную минуту: если это какие-то воспоминания, то нам расскажут все предыдущие события пошагово и поминутно, если это рефлексия героя, то мы насладимся ею сполна и по завязочки. Иногда казалось, что Автор так и не приступит к повествованию в его основном сюжетном стволе, расписывая каждый отдельный листочек будущего громадного дерева до самой тоненькой жилочки-прожилочки и до самой мелкой букашки, пасущейся на этом листочке. Однако такая неспешность и дотошность романессы оказалась вполне оправданной (и не только в отношении этого второго романа трилогии, но и всего трёхтомья) — зато читатель получает настолько законченный и живой портрет главного героя, да и всех остальных персонажей тоже, что кажется —знаешь этих людей практически братским знанием, словно вырос вместе с ними на одном дворе и выел не один мешок соли.

Если говорить об энергетике книги, то Дина Рубина умело её организует и управляет всплесками и сгущениями энергетических выбросов и вбросов, закручивая сюжет то туда то сюда и отправляя своих персонажей в самые остросюжетные и горячие места и точки, пунктиры и многоточия — отчасти даже элементы боевика и триллера встретятся нам на тернистом читательском пути.

Однако, что за сильнодействующий роман без каких-либо любовных коллизий и перверзий? И потому будут вам и коллизии, и перверзии (только не в сексуально-патологическом смысле этого термина), и страсти и мордасти.

Ну, а про шпионскую и политико-детективную составляющую этого романа даже и говорить не нужно — в аннотации нам намёки сделали и потому мы готовы следовать за агентурно-разведывательными событиями романа в самые разные точки планеты.

Говорящий не практикует, а практикующий не говорит!

И в самом деле, тот, кто глубоко и всерьёз увлечён серьёзными, мощными апробированными психотехниками просветления и достижения нирваны, чаще всего не отвлекается на рассказы о своих методах, методиках и технических приёмах. Ему и некогда и незачем. Зато тот, кто довольно близко подпущен к сути этих практик, но при этом сам не способен куда либо продвинуться без ведущего, проводника, гуру, просветлённого — неважно, как его называют, но без того, кто знает входы и выходы (что немаловажно) — в общем, такой человек с упоением описывает то, что было доступно его видению, слышанию и вообще восприятию. Обычно так до конца и не проникая в глубинную и тонкую суть происходящего и творимого Мастером и Проводником.

Слава богу, Кастанеде хватило добросовестности поведать читателям в том числе и об этом — о своих ошибках и заблуждениях в отношении Пути, по которому пытался вести его дон Хуан. И не пытаться показать себя каким-то избранным, приближенным и посвящённым, а просто довольно методично описывать те порой буквально пошаговые инструкции и действия, которые он получал от дона Хуана и которые пытался выполнять в попытках приобщиться к индейской магии.

Говорить что-то о самих методиках дона Хуана совершенно бессмысленно: судить о их действенности мог бы только такой же просветлённый Мастер, как дон Хуан, но и тогда мы бы были вынуждены принимать на веру (либо не принимать) все те странные поведенческие моменты, которые являлись частью магических методов и ритуалов. Потому что, конечно, для человека далёкого от мощных психотехник, все эти чудеса выглядят скорее как дурачества и чудачества, а много из творимого воспринимается как шутка дона Хуана в отношении белого человека; как будто дон Хуан просто водит его за нос. Но может быть так оно и было и Кастанеду просто вели по краешку Знания?..

Настораживающими моментами в этих техниках выглядит, в первую очередь, курение травки. Но ведь и славянские ведуны и ведьмы-ведуньи мухоморами потчевались не запросто так для запудривания мозгов проезжим молодцам. Да и холотропное дыхание из трансперсональной психотерапии тоже погружает человека в такие недра, что и ведущий нужен и важен, и воздействие на «воздыхателя» эта техника оказывает такое мощное, что уже и магическое рядом стоит. В общем, вкуривать или нет, каждый должен решать сам. Лично я — нет!

Хотя повествование, кажется, сужено границами маленького калифорнийского городка со знаковым и буквально тянущим за собой вторые смыслы названием Итака, однако Сароян умело вывел, казалось бы, сугубо внутрисемейные и внутриличностые события, происшествия и проживания на уровень выше, сделав их общими, типичными для целого поколения, а может быть и для нескольких американских и не американских поколений. Интимные и доверительные интонации повествования не допускают даже толики равнодушия и безучастия — ты быстро обнаруживаешь, что начинаешь жить необычно-обычной мальчишеской жизнью Улисса и Гомера (уже одни только такие древнегреческие имена заставляют ждать от повествования чего-то тянущего и томительного, таинственного и возможно божественного...), начинаешь вовсю сопереживать и сочувствовать старику-радиотелеграфисту (так страшно терять свою единственную и любимую всюжизненную работу!), понимаешь и принимаешь все проговариваемые несколькими персонажами возвышенные и выспренние слова в адрес родины и своей страны — Америки (а читатель подставляет вместо этого названия имя своей Отчизны), горюешь и радуешься вместе с родителями семейства Маколей (малые детки — малые бедки, а большие детки — большие бедки) — в общем, попросту живёшь внутри романа и вместе с его персонажами и героями.

И внутри тебя при чтении то и дело возникает томительная волна тепла и человеческого соучастия и сопричастия персонажам и героям книги — живите долго, Гомер, Улисс!

В этой книге почти нет описаний каких-то событий и происшествий. Нет в ней внятного сюжета, нет главного героя (рассказчика в данном случае можно таковым не считать), нет пролога-эпилога. Более всего эта книга похожа на созерцание. Созерцание внешнего мира, созерцание выплесков из собственной памяти рассказчика в тесном переплетении с тем, что он видит здесь и сейчас.

Очень красивый и сверхобразный литературный язык, сам по себе уже являющийся каким-то совершенно особенным миром, созданным творческим талантом писателя-рассказчика. Этот мир можно читать вслух, наслаждаясь самой чередой звуков, из которых он собран воедино, и любуясь экзистенциальными картинами, выпестованными этими звуками.

После чтения этой книги мало что меняется, ты в принципе остаёшься самим собой, но совершенно отчётливо ты становишься весь какой-то умиротворённый и гармоничный, небунтарский и свежий, как лес после летнего дождя.

А ещё книга по сути своей и по форме напоминает альбом литературных этюдов, собрание словесно-смысловых зарисовок, набросков, выполненных во время своеобразного жизненного пленэра.

Химерическое смешение жанров и стилей. А что, разве не так? Книги третья и четвёртая написаны как нечто явно сюрреалистическое, постмодернистское, с элементами фантастики и, может быть, даже эзотерики. И тут же постапокалиптика (или предапокалиптика, что практически одно и то же), и вдогонку антиутопия с утопией вперемешку. Зато первая и вторая книги явно принадлежат твёрдому реализму с явственно читаемыми вкраплениями из автобиографии писателя (что он и подтверждает сам в эпилоге).

Честно говоря, до чтения эпилога у меня было твёрдое убеждение, что книги первую и вторую нужно брать в качестве отдельного произведения автора, и тогда она будет однозначно обречена на успех и приговорена к читательским симпатиям — настолько мне было интересно читать про жизнь и приключения заморыша шотландского происхождения и творческого разлива. Жизнь мальчишки, рассказанная откровенно и с многочисленными едва ли не бесстыдными подробностями и деталями им самим же — со всеми его метаниями и поисками самоё себя, с неуверенностью и стеснительностью, с влюблённостями и подростковыми «шалостями», с болезнями и творческими находками, с ощущением враждебности окружающего мира и с попытками протеста и восстания против веры и бога — живо погрузит читателя мужского пола в собственную детско-подростковость и персонально-индивидуальную юношескость, а для читательниц станет в какой-то части откровением, а в чём-то и примером того, как надо и как не надо «видеть и понимать» молодых людей. И потому читались и воспринимались обе эти части тетралогии довольно легко и с большим интересом и удовольствием.

Зато уже упоминавшиеся части третья и четвёртая ползли… тянулись… шли так натужно и с такими отчётливо слышимыми скрипом и скрежетом!.. слава богу, что процесс чтения проходил в последние отпускные дни, не то коллеги, чего доброго, начали бы с сомнением поглядывать в мою сторону да покручивать многозначительно пальчиками у височка — дескать, совсем заработался! Ну вот как-то недолюбливаю я литературу такого рода, в особенности когда закрученные тугими витками колючепроволочные элементы абсурдистского толка вдруг ввинчиваются тебе в мозги и выносят напрочь его остатки, оставляя после себя дурно пахнущую липкую кашицу. Конечно, я понимаю, что раз дело происходит в загробном (загробном ли?) мире, то там уже действуют другие законы и беззакония. Да и вообще, поскольку, как затем открылось, и сам этот мир и главный герой являются тварью Автора, вставленного в книжку в качестве субперсонажа, то по воле его и по замыслу сего творца могло происходить (и происходило!) вообще всё что было угодно ему, автору, и не всегда и не совсем угодно читателю. И даже некоторые весьма любопытные вбросы социально-критического содержания и утопического и антиутопического характера — с философией и социологией, политэкономией и кредитно-финансовой мировой схемой — несмотря на всю их актуальность и смысловую важность, вряд ли смягчили бы мою всякий раз суровевшую и дубеневшую душу, если бы не вот этот самый эпилог.

Который всё расставил на свои места, который смонтировал все части тетралогии воедино и сделал их одним большим романом. Который многое разъяснил (отобрав тем самым от читателя возможность включить на полную мощность собственные читательские мозги, воспринималки и понималки, и всю прочую экстрасенсорику и аналитические способности, и самому разобраться со всей этой эквилибристикой и чехардой смыслов и смысловых оттенков этого многослойного романа), обозвал своими именами, сдёрнул все покровы тайны, сделал фигуры фона основными — в общем, произвёл все разрушения и вскрытия, которые только можно (но совсем не нужно) было сделать — ну зачем автор лишил меня возможности попробовать самому побыть (или хотя бы попредставляться таковым) умным и красивым?..

Так что, несмотря на трёхдесятилетний творческий труд автора (страшно даже себе представить — допустим, начал писать будучи семнадцатилетним пацаном и закончил уже с сединой в бороде и бесом в другом месте сорокавосьмилетним матёрым мужчиной — О_о! ведь это уже разные люди и совсем различные эпохи) и звание самой великой и ужасной книги английского происхождения, этот роман в конце концов превратился в довольно заурядную книгу.

Извините, фокус не удался. Хотя не нужно забывать, что Аласдер Грей ― шотландец. Это многое объясняет.