Раз уж занесла судьба, наверное, стоит поделиться с фанатами СБТ несколькими снимками "оригинальной" Голконды. Что это вообще за штука, см. здесь.

Эпилог (вернее, последняя страничка, эпилога как такового в романе нет) «Града обреченного» раскрывает и еще одну загадку – поразительное, прямо-таки ангельское терпение и благорасположение Изи по отношению к Андрею. Поскольку Изя прощает тому решительно все – ладно бы изначальную оболваненность, так ведь и барство господина советника, и его бездарность как руководителя, приведшую к гибели экспедиции, а главное — вертухайство и прямое предательство следователя городской прокуратуры. Удивляется (дескать, хороший же вроде парень, а такое воротит – по крайней мере так читателю кажется вслед за смутными ощущениями Андрея), но прощает. Ну да, Изя в сущности и Гейгера прощает, он такой – и все равно удивительно.

До тех пор, пока мы не понимаем, что в юности Изя, весьма вероятно, знал другого Андрея – вернувшегося из Города, прошедшего свой первый круг и избавившегося от многих иллюзий. Быть может, новый Андрей сделался его прямым ментором, быть может – просто нравственным ориентиром для некоего круга, пусть даже и узкого. Вовсе не обязательно открытым диссидентом, возможно, просто жрецом Храма. Обнаружив в Городе прежнего, еще незнакомого с ним Андрея, Изя понял (ну или по крайней мере почувствовал), что обязан помочь тому преобразиться. Поскольку иначе и сам не станет таким, каким стал. Отсюда и терпение, и прощение, и вообще присутствие рядом. Судя по всему, у Изи получилось.

Временная петля. Не то чтобы явно бросающаяся в глаза, и однако достаточно тривиальная для НФ-жанра. Если не ошибаюсь, мы такую видели у Азимова («Конец Вечности» впервые вышел на русском в 1966 году). Ошибаться я, впрочем, могу, поскольку плохо помню подробности. Хорошо, практически в чистом виде этот сюжетный прием есть в «У начала времен» Янга (правда, на русском появившемся позднее), да и знатоки темпоральной фантастики наверняка много чего добавят к этом списку. Собственно, для АБС идея подобных игр со временем отнюдь не нова – вспомним третью часть «Понедельника».

Казалось бы, неплохое объяснение. Изя руководствуется сугубо прагматическими мотивами. Друг тебя предал, отправил на пытки и за решетку – что ж, придется терпеть и улыбаться, ведь так надо, правильно? Иными словами, фактически мы наблюдаем самопожертвование, да? И однако самопожертвование это — с душком, поскольку Андрей-то в данном случае не цель, а средство, да еще и слепое, а цель – сам Изя, каким ему впоследствии под влиянием Андрея предстоит сделаться. То есть вроде бы и самопожертвование – но ради себя же самого. Хм.

И вот тут-то есть смысл еще раз вернуться – да-да, к тому самому эпизоду со Ступальским, который я вспоминал два поста назад. Если продолжить цитату ровно с того места, где я оборвал ее в прошлый раз:

цитата ГО

[...] Однако согласитесь, пан Ступальский, вы ведь так и не нашли в моей прижизненной карьере ни одного проступка, за который стоило меня сюда отправить! Я даже не прелюбодействовал – до такой степени я был глуп.

– Пан Кацман, – заявил старик, – я вполне допускаю, что вы и сами не знаете ничего об этом своем роковом проступке!

– Возможно, возможно, – легко согласился Изя.

то обнаруживается, что Иосиф Кацман в своей земной жизни был – безгрешен. Причем это утверждение, судя по всему, подверглось серьезной проверке, а в роли адвоката дьявола при этом выступал сам Иуда. Пусть и не совсем тот. И проверку Изя вполне себе выдержал. Так что он, выходит, не просто прикидывается праведником, а самый праведник и есть*.

В этот момент мозаичная картинка у меня в голове несколько смещается и один ее кусочек, щелкнув, становится на новое место. Зацепившись своими выступами за некоторые интересные обстоятельства:

1. Песню, которую исполняет Изя во время попойки. О погибшем пророке и Богоматери. Часть более крупной поэмы Галича, в которой переплетаются антисталинские и, что важнее, евангельские мотивы.

2. Прежнее название романа – «Новый Апокалипсис». Иными словами, история о конце света со всеми его напастями, отголоски которых тут и там возникают в романе, и о Втором Пришествии.

3. Нынешнее название романа – под градом обреченным вполне можно понимать Иерусалим, в котором разворачиваются евангельские события. См. например тимрайсовский Poor Jerusalem, основанный вроде как на соответствующих евангельских эпизодах. Собственно, и тема Храма (в тексте с маленькой буквы, но по смыслу понятно, что в своем роде он единственный) туда же указывает.

4. Характерный год отбытия Изи – тысяча девятьсот шестьдесят восьмой. Год событий в Чехословакии и связанного с ними крушения оттепельных надежд. Год, в который с Изей, или Андреем, или обоими вполне могло произойти что-то очень недоброе**.

5. В конце концов, национальность Изи, да и имя у него вполне библейское.

В сочетании с уже упомянутым сюжетным ходом: праведник воспитывает собственного предтечу, благодаря которому и сделается впоследствии праведником, — картинка получается довольно интересная. Так что я рискнул бы предположить, что в «Граде обреченном» мы видим если и не четко прописанную линию, то по крайней мере некоторые отголоски изначального замысла – романа о грядущем пришествии, в котором выведены как сам мессия, так и аналог предшествовавшего ему пророка Иоанна. В конечном итоге получилось у братьев нечто совершенно другое, но в этом как раз нет ничего для них необычного.

Тем более что к истории о Втором Пришествии и о новом мессии они, как мы знаем, еще вернутся.

* Тут следует заметить, что в Городе он вроде как от прежнего праведничества отказался, во всяком случае на допросе именует себя именно что прелюбодеем. Поскольку якобы «живет с вдовой как альфонс». Понимать это можно по-разному, я, пожалуй, ограничусь упоминанием того обстоятельства, что совсем неподалеку в романе обнаруживается история другого праведного прелюбодея, Сергея Воронина.

** Изя на допросе утверждает, что эмигрировал из любопытства, но не резать же ему было Андрею в глаза правду-матку, в самом деле? От трех дочек — да из любопытства?

Если читателю предыдущей колонки подумалось, что я призываю считать «Град обреченный» исключительно метафизическим, если даже не мистическим, романом, то нет, конечно. В качестве своеобразного алиби готов предложить вполне себе материалистическое и где-то даже научно-фантастическое толкование одной из загадок книги.

Существует мнение (активно поддержанное в свое время БНС), что в папке, от которой пытался избавиться при аресте Изя Кацман, содержалась обнаруженная им в ходе архивных изысканий «Главная Тайна Города» (именно так, с заглавных). Существует также мнение, что Фриц Гейгер эту тайну из Изи выбил и впоследствии обратил себе на пользу в ходе переворота. На мысль эту наводит то обстоятельство, что Фриц будто бы знал, когда именно после двенадцатидневного перерыва загорится Солнце. И, соответственно, подгадал под это событие штурм мэрии с последующими митингом и дискотекой.

Но откуда, Холмс?

Наставник сообщает Андрею, что случилась авария. Не то чтобы ему стоит неукоснительно верить, однако слова Наставника подразумевают, что экспериментаторы и сами не знали, когда все включится. А откуда в таком случае узнал Гейгер? Не из изиной же папки, в самом деле? Нет, можно допустить, что Фрицу просто повезло, можно – что Наставники совершили намеренную диверсию, чтобы спровоцировать переворот, и слили существенную информацию его предводителю. Можно. Но нет ли еще каких-нибудь вариантов, не завязанных на дурацкой удаче или же глухой конспирологии? Естественнонаучных, так сказать.

Я вот вижу один. Начать, наверное, лучше с конца. Почти с самого конца романа, когда Андрей, стоя на руинах самоуничтожившейся трое суток назад экспедиции, смотрит на падающий вдоль Желтой Стены трактор – и все понимает. Про «Падающие звезды», про замкнутую тороидальную структуру мира, в котором находится. Урони с обрыва трактор или труп – через трое суток он упадет со стены тебе на голову. Тебе на голову внезапно падает трактор – значит, кто-то уронил его с обрыва три дня назад.

Железная логика. Но нет ли тут какой-нибудь странности?

Мне так представляется, что странность имеется. И весьма серьезная. Понятно, что скорость падающего не в вакууме трактора со временем стабилизируется, и все-таки, спрашивается, сколько сотен, если не тысяч, километров успел он за эти три дня намотать вдоль стены? А он падает вдоль стены, в облаке пыли. И как так вышло, что вниз он после всего этого прибывает все еще более или менее узнаваемым агрегатом, а не тучей напрочь сточенных обломков хорошо если с гаечку размером?

Получается, что на значительной части трехдневного полета условия существенно отличаются от стартовых и финишных. Вариант «нет там ни воздуха, ни стены, только ускорение свободного падения в вакууме» вряд ли проходит – трактор потом войдет в атмосферу что твой метеорит. «Стены нет, а воздух есть» – звучит как-то парадоксально, но даже в этом случае естественно ожидать более чем существенного разлета обломков. Однако трактор ведет себя так, будто упал вот только что и едва начал рассыпаться на части. Иными словами, эти три дня он не падал. Поскольку находился в какой-то другой физике. Скажем, продавливался сквозь заполненное чем-то вроде уплотнившегося воздуха пространство.

Или – через уплотнившееся время? Некий барьер задерживает быстро движущиеся вдоль вектора силы тяжести объекты на трое суток. Подними голову вверх – и ты увидишь падающий на тебя оброненный три дня назад трактор.

А со светом что происходит на этом барьере? Будь у нас возможность присмотреться – не увидим ли мы, как трактор срывается с самого края обрыва? Три дня назад?

Ну и следующий вопрос – изотропен ли барьер? Сила тяжести вот анизотропна. Сбросив трактор с обрыва и уставившись вниз – не увидим ли мы, как он падает наземь? По нашему счету – вотпрямщас. А по счету точки приземления – трое суток спустя. Вот то самое зеленоватое свечение в пропасти по ночам – не свет ли это послепослезавтрашнего Солнца?

В таком случае для того, чтобы знать, когда Солнце погаснет и когда снова включится, нужно всего лишь регулярно вести наблюдения за пропастью.

Воронин считает Гейгера свойским и недалеким рубахой-парнем, типичным унтером, однако как минимум относительно его жестокости он сильно заблуждается. И прямо-таки напрашивается предположение, что и насчет интеллекта своего приятеля – а на самом деле диктатора, взявшего власть, сохранившего ее и более-менее ненасильственно удерживающего в повиновении значительную часть своих подданных — он тоже несколько не в курсе. Поскольку у того хватает ума, чтобы не выглядеть слишком умным.

Организация Гейгера могла уже достаточно давно практиковать точечные расправы над неугодными. А от тел избавляться самым что ни на есть естественным образом – сбрасывая с обрыва. Распределившись в полицию, Гейгер ознакомился с делом «Падающих звезд» и с удивлением осознал, что трупы возвращаются, хотя и не сразу. После чего провел определенные эксперименты (может, с очередными телами, а может, и мешками с цементом обошелся) и пришел примерно к тем же выводам, что и мы выше.

Дальше можно было просто наблюдать за пропастью и ждать. Не обязательно самому, назначить сочувствующего из надежных и исполнительных, но негодных для драки. Про то, что Солнце иногда гаснет, Гейгер в папке Кацмана вычитал. Может, в ней имелся прогноз на очередное угасание, может, он просто рассматривал подобную вероятность как один из благоприятных для захвата власти вариантов. Который и сработал в конце концов.

Как-то так.

«Град обреченный» — роман воспитания. Ну или, если угодно, антивоспитания – с главного героя постепенно осыпается шелуха разнообразных «измов», пока Андрей не остается идейно и душевно голеньким в холодном враждебном мире. Обзавестись новой идеей он не успеет – мир его убил. Пусть даже и в аллегорическом смысле. Изя, впрочем, пытается Андрею посодействовать, но тоже не успевает. Хотя как сказать, вопрос достаточно интересный, просто я сейчас о другом.

О декорациях, в которых происходит действие романа. О странном Городе-Граде. О мире, в котором до конца прошел свой путь Андрей Воронин. По счастью, всего лишь до конца мира.

Странный мир. Непонятный и нереальный. То есть поначалу-то все кажется не таким уж и сложным. Инкубатор, выстроенный вполне рациональными на вид Наставниками под мудреный социальный эксперимент. Ограниченный стеной, обрывом и болотами на Юге. Немного смущает обезвоженный Север, но постепенное принудительное переползание Города вслед за водой в парадигму экспериментальной, так сказать, установки вполне вписывается. Даже перегоревшее, то ли случайно, то ли нет, аккурат перед гейгеровским переворотом солнце ничему напрямую не противоречит. Тем более что, как нам объяснили, Эксперимент есть Эксперимент.

Звучит, впрочем, один тревожный звоночек – власть Наставников над временем. В Город прибывают люди из хронотопов, отделенных друг от друга как минимум десятилетиями. Если точнее, то все поддающиеся датировке персонажи убыли между сороковыми и шестидесятыми двадцатого века. Роман написан в начале семидесятых, фокус на недавней истории вполне оправдан. И все-таки, как бы нам объяснить, хотя бы для себя, почему для Наставников двадцатилетняя разница во времени ничего не значит? Ну да, у меня найдется несколько гипотез на выбор. Первая – что вопрос вообще глупый, а Наставники по определению всемогущи. Лампочку разве что ввернуть не могут, а так – да. Вторая – что мигранты некоторое время лежат в анабиозе (в который вводятся, скажем, из чисто технологических соображений, в процессе доставки на место), а извлекаются оттуда по мере необходимости. Хорошая, кстати, версия. На фоне прочих странностей Города так пожалуй что и слишком хорошая. (Попутный вопрос – есть ли явные свидетельства прибытия кого-то из мигрантов не в хронологическом порядке? Я не помню – тем более что прибывает-то у нас на глазах только Сельма.) Ну и третья версия, на которую намекает эпилог – что физически никто никуда и не перемещается, а населяют Город вот эти вот самые особые нематериальные субстанции, независимые от тела.

Как там выразился Наставник? «Первый круг вами пройден». И где же у нас в ходу такие круги?

А это нам на нескольких страницах любезно объясняет один эпизодический персонаж. Если ограничиться кратким резюме, то:

цитата ГО

Андрей сказал, стараясь, чтобы получилось по возможности небрежно:

– Вот этот пожилой господин полагает, что все мы находимся в аду.

– Пожилой господин абсолютно прав, – немедленно возразил Изя и захихикал. – Во всяком случае, если это и не ад, то нечто совершенно неотличимое по своим проявлениям.

А между тем. Ну да, чертей с вилами, котлов и серы в Городе вроде бы не наблюдается, но, как бы это выразиться? Есть варианты. Банька с пауками и страдание о том, что нельзя уже более любить у Достоевского, например. Но мне-то на самом деле видится скорее некая конструкция в сведенборговском духе, не столько, собственно, ад, сколько мир духов. Тут, впрочем, жирный дисклеймер – со Сведенборгом я знаком, как тот Иванушка-дурачок, в основном по борхесовскому предисловию и еще по нескольким пересказам примерно той же степени подробности. Но идея загробного мира, где мертвые живут, не зная, что они мертвые, и постепенно, сами того не замечая, дрейфуют в меру своих наклонностей к раю или аду, у меня ассоциируется именно со Сведенборгом.

Мир Эксперимента, казалось бы, одновременно несколько сложней и несколько статичней, однако... ну вот так оно все выглядит в эпоху атеизма и технического прогресса. Ангелы (ну или бесы) сделались Наставниками, Бог умалился либо отдалился. Помимо свидетельства Иуды (которого, вопреки Летову, в аду застать вполне естественно) можно еще заметить, что Андрей и фактически встречает здесь мертвых. Ну да, внутри Красного Здания – только Здание-то это вполне себе часть Города. Якобы (это Изя так Андрея утешает) увиденное внутри Здания лишь иллюзия. Ага, то ли дело снаружи – самая что ни на есть реальность. Ну, подумаешь – физика не очень понятная и статуи ходят, а так – реальность, да и все.

Доводилось уже слышать возражения, что, поскольку АБС были атеисты и материалисты, подобная мысленная конструкция им чужда. Не уверен, что вполне могу с этими возражениями согласиться. Убеждения – одно, художественная потребность, особенно если в числе прочего хочется вложить в произведение притчевой, аллегорический смысл – совсем другое. АБС написали «Отягощенных злом», АБС предпослали ГО цитату из Апокалипсиса (собственно, в черновиках он «Новым Апокалипсисом» и назывался, если не ошибаюсь). В конце концов, возвращаясь к одному из вполне себе зафиксированных замыслов братьев, книгу о Воронине создал вообще писатель Сорокин, а тот, как известно, в пивнушках с ангелами разговаривает. Совсем как борхесовский Сведенборг.

Ах да, и название. Помимо картины Рериха как таковой оно, я так понимаю, вполне себе отсылает к августиновскому «О Граде Божьем», да пожалуй, если уж педалировать тему, и к сведенборговскому небесному Лондону заодно.

Возвращаясь напоследок к заголовку колонки – Гаг вон тоже не сразу понял, какой именно ад имеет в виду его невидимый собеседник. Интересно, кстати, что у гигандийцев тоже совершенно непринужденным образом обнаружилась концепция ада, не находите?

В соответствующей теме по стопицотому кругу обсуждается "Жук в муравейнике". Дискуссия мало чем отличается от предыдущих стопицот минус единицы, да и лица примерно те же. Я в какой-то момент позволил себе вбросить туда одну цитату из фантлабовских же комментариев к ЖвМ:

цитата Groucho Marx

Стругацкие с ювелирной точностью распределили равновесие всех сюжетных и повествовательных элементов «Жука в муравейнике» так, что эта повесть становится тестом личности каждого читателя. Можно безошибочно составить психологический портрет каждого, высказывающегося по поводу «Жука». Никакое лукавство, никакая маскировка при вынесении суждений об этой повести невозможны. Фашист видит одно, либерал — другое, социал-демократ — нечто совершенно иное, третье. Это как усложнённый тест Роршаха, где каждый обнаруживает свою и только свою картинку, невидимую для людей с другим психологическим профилем.

У каждого из нас есть свой, сугубо личный, полностью индивидуальный взгляд на повесть «Жук в муравейнике».

Последовала довольно интересная реакция одного из дискутантов, условно говоря, "это что же, вы хотите сказать, что я фашист?" Интересная тем, что в цитате вообще ни слова не сказано о том, какова конкретно связь между мнением читателя о ЖвМ и его убеждениями, скорее о том, что ЖвМ — зеркало, в котором эти убеждения отражаются. Читатель заглянул в это зеркало — теперь уже зная, что оно зеркало — и что-то в увиденном ему не понравилось. Я совершенно не хочу сказать о данном конкретном читателе ничего плохого, ибо, во-первых (автоцитата из дискуссии):

цитата i_­by­st­an­de­r

далеко не каждый фашист считает себя фашистом. И далеко не каждый считающий себя фашистом — фашист. К либералам тоже относится.

Ну и во-вторых, мало ли в каком возрасте и настроении человек впервые прочитал книгу — а дальше уже работает импринтинг. Т.е. в определенных обстоятельствах зеркало, вообще говоря, может запечатлеть читателя в таком виде, которому он сам потом не будет рад. Вышеприведенная автоцитата в том числе и об этом.

Однако подумалось-то мне, что эксперимент с зеркалом может представлять определенную ценность не только для одного-единственного читателя. Снова предлагать его в форумном топике нет смысла, там все мгновенно тонет в волнах дискуссии. Вынесу-ка я его в сторонку, вдруг кому пригодится.