Рассказ впервые опубликован в 1969 году, когда ещё и слова такого не было: «клонирование». Но до чего чётко, грамотно и бескомпромиссно поставлена проблема клонирования человека. Разумеется, в те времена и в голову никому не могло прийти считаться с мнением церкви, церковные взвизги о божественности души, которыми сейчас подменяют проблему, тогда просто не звучали. И тем не менее, один из героев Варшавского говорит, что на некоторые эксперименты должны существовать моральные запреты. С этой точкой зрения необходимо считаться, даже несмотря на то, что науку не остановить.

Зато сейчас не существует Комитетов, которые могли запрещать и разрешать учёным работать на том основании, что финансирование эксперимента не запланировано. Так что, каждому времени свои драконы.

Автор очень хорошо показывает ограниченность математического подхода к решению естественно-научных проблем. Истерика, в которую впадает Пральников-второй, неслучайна. Это душевный слом человека, обнаружившего, что жизнь богаче математики. Жаль, что женщина-биолог не ткнула мальчишку носом в уже найденные тогда закономерности биоценоза. Но ведь не мог же Илья Иософович Варшавский быть специалистом во всех без исключения науках! Поэтому правду пришлось говорить философу.

В нашей фантастике очень немного произведений, в которых столь глубокая научность соединялась бы с величайшей психологической достоверностью, проблемы технические прорастали моральными. Возможно, когда-нибудь маленькая повестушка Ильи Варшавского устареет, но сейчас она актуальна, как никогда. Сорок лет назад Илья Варшавский предвидел наши сегодняшние заботы и постарался нам помочь своими мудрыми советами.

Интересно, как воспринимают этот рассказ читатели младше сорока? Те, что не жили в коммуналках, не видывали товарищеских судов и не знают, что такое комиссия по содействию... Иной раз мне кажется -- хорошо, что Маша потерялась во времени. Невозможно представить её, входящей в захламленный коридор с электрическими пробками, красующимися на четырёхметровой высоте. Взгляды соседей, картонные звуко- и светопроницаемый перегородки между комнатами, ряды кухонных столиков и одна на всех раковина с медным краном для холодной воды. А квартиру с печным отоплением не желаете? и, чтобы вместо газа -- шипящий примус? А многие ли из ныне живущих видали телевизор КВН -- громаду с экраном размером с почтовую открытку и полой линзой, в которую еженедельно заливается кипячёная вода? Вот, что должно казаться фантастикой современному молодому читателю!

Может быть из-за моей нелюбви к наркотикам, возможно, из-за моей нелюбви к залезанию в чужую постель, но это единственный рассказ Ильи Варшавского, который мне решительно неприятен.

Два достаточно разных рассказа, посвящённых пародированию некоторых библейских сюжетов и удачно объединённых при помощи имени автора. Рекомендуется всем, кто любит посмеяться над христианством.

Очень скучный роман, уныло повторяющий все шаблоны того времени. При первом прочтении единственный момент, когда я хохотал так, что родители с кухни прибежали, сцена, когда пожилой профессор жертвует собой, затыкая грудью пробоину в обшивке планетолёта. Теперь, спустя почти полвека, попытался перечитать эту книгу, но быстро бросил, напуганный корявым языком. Конечно, это наш предок, но я не обязан любить ту обезьяну, от которой мы все произошли.

Я, конечно, не был в Нью-Йорке, но мне почему-то кажется, что кривых переулков там нет. Там вроде бы должны быть проспекты, которые пересекаются пронумерованными улицами. А нам описывают трущобы едва ли не из агитки советских времён.

Невероятно, чтобы гном, молчавший тысячелетия, вдруг раскололся под влиянием яичницы и кружки пива. Не верю. Не верю также, что деловое и прижимостое существо, каковыми извека считаются гномы, впало в полную нищету, в то время, как эльф швыряется толстенными пачками долларов. Куда правдоподобнее была бы обратная ситуация. Кстати, она была бы сильнее и в психологическом плане. Но правоверная толкинутость требует от авторов именно такого сюжетного поворота, и авторы с лёгким сердцем гробят собственный рассказ. Очень жаль, идея-то потенциально богатая.

Подобных рассказов о последнем человеке среди роботов, а также о том, что этот последний человек также оказывается роботом написано столько, что перечислить их все нет никакой возможности. К тому же, этот рассказ безбожно затянут при помощи нудных, ни к чему не обязывающих диалогов. Всё было понятно уже на первой странице, к чему все остальные?

Единица и ещё раз единица!

Маленький рассказик с маленьким парадоксиком, целиком пропитанный фатализмом и чудовищно недостоверный психологически. Уже когда профессор, радостно улыбаясь, заявляет: Мы погрузим вас в сон наподобие летаргического, а затем -- в кому...», -- всякий нормальный человек должен прекратить жизнерадостно ржать и поскорей убираться из этой живодёрни. Покажут ли они будущее, неизвестно, а с комой связываться -- дурных нет. А перст судьбы, принявший облик грузовика с арбузами -- это даже не смешно. Итого, от рассказа остался призыв: «Граждане, переходите улицу только по разрешающему сигналу светофора!»

Приподнимет весна марсианскую лапу,

Звон последних трамваев, как крик лебедей...

Это синий апрель потихоньку заплакал,

Вспоминая весенние шутки людей.

Этой повести невозможно поставить меньше десятки. Кажется, она вся от первой до последней строки написана не прозой, а стихами Михаила Анчарова.

Замечательно, что из четырёх человек, классифицировавших этот опус, ни один не смог или не захотел определить жанр и сказать, какому читателю адресовано написанное господином Прониным. Это даже не постмодернизм, а просто дурь. Я терпеть не могу Малевича, но сейчас в отношении пронинских писаний у меня нет других слов кроме пронинской же лексики. Наверное автор, ежели ему доведётся прочесть мой отзыв или отзыв GerD , довольно закряхтит: «Эк я их [senz...]» Пусть кряхтит, главное, чтобы это было где-нибудь на другом гектаре.

Длинный и тоскливый анекдот про блондинку. Никакой радости ни уму, ни сердцу, ни половым органам. Конечно, автор не виноват, что он настолько глуп, что не смог как следует пересказать даже анекдот про блондинку, но ведь и читатель тоже не виноват.

Сорок лет этот сборник стоит у меня на полке в ряду других «рамочек» и ни разу за это время не потянуло его перечитать. Снимал, проглядывал страницу-другую и ставил обратно. Книги других авторов зачитаны, иные до дыр, иные кем-то, а Абрамовы стоят как новенькие. Хвала Фантлабу, может быть, хоть сейчас перечитаю. А всему сборнику оценка, вот она, по юношеским впечатлениям.

Рассказы такого рода пишут порой журналисты-международники. Побывал в далёкой стране, посидел в местной кафешке, поговорил с местным деятелем о местной войне. Самого журналиста, конечно, никуда не пустили, но высказаться ужас как хочется. В результате написан рассказец ни о чём, в котором отвёл себе место пассивного, но героя. Разит от рассказа несвежим очерком, и даже главные герои слеплены из папье-маше. Что уж тут говорить о второстепенных персонажах, особенно о диверсантах. Даже внешность этих людей автор побоялся описать.

Начало рассказа забавно, хотя никакой интриги в нём нет, всё ясно и понятно. Окончание рассказа также лишено интриги, а оригинальные идеи начала сменяются сюжетными штампами. В целом рассказ получился очень бледненьким; прочитал и забыл.

Идея придумана неплохая, но уж больно недолгие приключения главного персонажа напоминают дурной анекдот с адюльтером, ревнивой женой и прочими удовольствиями. Анекдот он, конечно, кирпич русской словесности, но нельзя же этим кирпичом, да читателя по башке.

Стандартная фэнтезятина, ни одного самостоятельного героя, сплошь привычные, ходульные штампы. Мастер Кешер, словно явившийся из романов Олди, Ори -- таких мальчишек-слуг повсюду пруд-пруди, местная злая на весь мир девица, которую главный персонаж обречён бросить. Непродуманность и провалы в сюжете (все их перечислять просто неохота), железобетонная неизбежность финала. Интересно становится лишь когда Белый старец начинает излагать свои взгляды на грядущее мироустройство. Но именно в эту минуту автор вспоминает, что события разворачиваются в Атлантиде, и быстренько всех топит. «Скучно на этом свете, господа».

Конечно, больше всех пострадал Рэй Бредбери, но в целом Еленой Горелик ограблено так много авторов, что о плагиате говорить не приходится. Понятно, почему даже на конкурсе Самиздата этот рассказ в финал не прошёл.

Совсем ни о чём рассказ, как есть ни о чём. Ну, прилетели инопланетяне, поговорили с героиней, произнесли неизбежную фразу, что они, мол высокоразвитые, а мы покуда до контакта недозрели. Даже то, что инопланетяне социологический опрос проводят, и то не ново (С. Логинов «Опрос населения»). Логинову я, помнится, за ту миниатюру 5 баллов выставил. Ну и тут не больше.

Некие спецслужбы ловят человека обладающего особыми умениями, которые можно использовать как психотропное оружие. Они его выслеживают, но не трогают, позволяя публично продемонстрировать свои умения всем, в том числе и рассказчику этой истории, что необходимо для завязки рассказа. Затем спецслужбы позволяют всем разбежаться, чтобы рассказчик смог встретиться с таинственным умельцем в ресторанчике. Спецслужбы позволяют умельцу исповедоваться перед совершенно незнакомым ему рассказчиком (иначе в рассказе не будет кульминации), после чего следует автомобильная гонка в соседний город, необходимая для того, чтобы рассказ можно было классифицировать как приключенческий. И только после этого спецслужбы хватают умельца и не трогают рассказчика, понимая, что иначе рассказ останется без концовки, ибо некому будет многозначительно говорить «м-да!..» и произносить заключительную фразу. Удивительно человеколюбивые спецслужбы, такая трогательная забота о читателе! Жаль только, что они не проконсультировались с приличным сценаристом, и сюжет оказался таким стандартным. Да и язык подкачал, так что выше четвёрки рассказу поставить никак нельзя.

Придумано неплохо, но до чего же жалкое исполнение! Язык примитивен, текст не вычитан совершенно. Штампы да красивости, мусорные слова и мелкие ляпы... Не умеет писать сам, нанял бы литобработчика.

Чудесный рассказ, хорошо написанный, образ главной героини психологически достоверен... девушка, атеистка и комсомолка, запросто беседующая с дьяволом, потому что от него можно узнать нечто новое о любимом готском языке, -- замечательно и правдиво! А гипотеза, что епископ Ульфила был не готом, а кападокийским греком, просто великолепна. Ave, Елена!

А теперь начинаю ругать, ибо всё, что не касается готов и литературного мастерства, весьма огорчительно. Смотрим по порядку:

1. Крысы из блокадного Ленинграда никуда не уходили, напротив, размножились чрезвычайно, что и неудивительно при таком количестве неубранных трупов.

2. Байка о смольнинской помойке, это журналистская утка времён начала перестройки. Отходы со смольнинской кухни разбирались теми, кто имел к ним доступ, а никакой помойки не существовало.

3. Любые издания Библии в советское время выдавались только в залы для научной работы. В длинный коридор выходит только Зал основного русского фонда, зал этот очень мал (40 мест) и туда выдаются только редкие книги русского фонда, в то время, как Готская библия хранится в «Полиграфии». Кстати, в этом коридоре также нельзя громко разговаривать и хохотать, ибо с 1932 года там находится читательский каталог.

3. Каким образом Мирра в 1942 году умудряется вспомнить пионерское «Торжественное обещание» в редакции конца семидесятых? Было так: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю: Горячо любить свою Советскую Родину. Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин, как учит Коммунистическая партия!» Затем следовал призыв: «К борьбе за дело Ленина-Сталина -- будьте готовы!» -- и отзыв: «Всегда готовы!» Это была клятва. А тут читаем: «Я, фамилия, имя, вступая в ряды Всесою...» -- тьфу!

4. В Публичке было собственное бомбоубежище в одном из подвалов, так что на улицу выбегать было не нужно. Да и нельзя, ведь книги не сданы. И неужто дьявол не знал, что за всю войну в Публичную библиотеку не попадёт ни одна бомба, ни единый снаряд? Это было настоящее чудо, но так было.

Жаль, что Елена Владимировна так несерьёзно отнеслась к антуражной части своего сочинения. Дьявол в блокадном Ленинграде -- могло бы получиться великое произведение. А получился всего-лишь забавный рассказ-гипотеза.

Рассказ прекрасно написан. За манеру письма, за образность и чувство детали можно смело ставить десятку. Но, дело в том, что перед нами не рассказ, а отрывок, написанный в жанре житийной литературы, каковая по самой своей природе изначально лжива. Чудесные крестьяне , добрые люди Елены Хаецкой -- еретики, катары. Не хочу сказать ничего доброго о ереси катаров, но всякая ересь, проникшая в массы, дуалистична. В ней есть философская верхушка, доступная немногим, и та часть, что обращена к народу, людям априори малограмотным. Жителям деревни наверняка нет никакого дела до сущности Христа, и к вопросу об иллюзорности его страданий они относятся точно также, как к поэзии трубадуров, судам любви или языку цветов, которые были уничтожены крестоносцами заодно с катарской ересью. У народа было требование дешёвой церкви, и они своё получили: триста лет продавцы индульгенций обходили Лангедок стороной, и от сборов на юбилейные годы эта местность была свободна. Что касается заброшенной церкви, то Елена Хаецкая правильно заметила: церковь заброшена, но не разрушена. Ни одна церковь, ни одна часовенка в области распространения катарской ереси не была разрушена. Но и сейчас их внутреннее убранство поражает аскетизмом, может быть, за исключением соборов в самой Тулузе. Так что напрасно пришлый проповедник размахивал куском чудесного пергамента, проповедь его не была услышана, да и не могли услышать её неграмотные крестьяне.

Что касается благостно-сусального образа святого Доминика, то мы вновь видим не рассказ, тем более, не рассказ исторический, а житийную легенду. Реальный святой Доминик ничуть не был похож на блеющего барашка, изображённого Хаецкой. В реальности это был садист и убийца, именно ему принадлежит знаменитая фраза: «Убивайте всех, господь отличит своих!» И это его качество было превосходно известно по всем окрестным деревням, так что окажись он там без охраны, комком грязи он бы не отделался. Сама Елена Хаецкая, обошедшая эти края пешком, удивлённо отмечала: «Они там до сих пор ненавидят святого Доминика!» Ещё бы они стали хорошо относиться к палачу!

Так что в отношении к правде жизни, прелести ереси и силе веры, чудесной концовке и прочим житийным вытребенькам, рассказу можно смело ставить единицу. Но ведь написано, как хорошо написано!..

PS. Понимаю, что сейчас верующие товарищи ринутся на меня подобно псам господним. Интересно будет посмотреть, сколько минусов соберёт этот отзыв.

Так славно рассказ начинался и настолько ничем кончился... А ведь автор мог бы подумать маленько и закончить рассказ не напыщенной моралью, а найти для него настоящую концовку.

Ведь было время, когда собрания КЛФ проходили в переполненных залах... Теперь они больше напоминают квартирники, на которые сходится десятка полтора старых (во всех смыслах слова) друзей. Что-то товарищи инопланетяне недоучли. Да и концовка у рассказа ожидаемая.

Кратко, изящно, парадоксально. К тому же этот ювелирно сделанный рассказик посильней чем сорок тысяч плакатов ГАИ. В обязательном порядке читать всем владельцам транспортных средств.

Произведение узко-специальное, для фэнов, фэночек, фэнесс и фэнья, поэтому десятку ему ставить никак не можно. А в остальном -- повеселил меня автор, спасибо ему.

С этой повести началось моё знакомство с современной американской фантастикой. Нет, наверняка я что-то читал и раньше, но не воспринимал прочитанное, как переводы и произведения относящиеся к иной, отличной от нашей, культуре. Сборник «Туннель под миром» и, в первую очередь, повесть Фредерика Пола заставили меня по иному смотреть на фантастику. Америка, представлявшаяся империалистическим чудищем, оказалась страной, населённой живыми людьми. За одно это я благодарен Фредерику Полу.

В повести нет ни космических кораблей, ни инопланетных чудовищ, но от этого особенно остро видится глубокая фантастичность событий. Не могу сказать, сколько времени я провёл, пытаясь найти выход для «бедного маленького Буркхардта». И сегодня, видя повсюду навязчивую рекламу, я частенько вспоминаю повесть Фредерика Пола и думаю, что все мы живём на лабораторном столе, поставленном по заказу рекламщиков. Написанная на злобу дня, повесть ничуть не устарела за полвека. Такое дано немногим. Читайте, перечитывайте и снова читайте.

Светлая, пронизанная солнцем повесть. Ощущение молодости буквально бурлит в ней, и лишь потом, анализируя прочитанное, соображаешь, что раз Сода-Солнце участвовал в Отечественной войне, то, к моменту действия повести ему уже под пятьдесят. Но такие люди не стареют, недаром в образе Сода-Солнце так много перекличек с Антуаном де Сент-Экзюпери. Иной раз кажется, что Сода-Солнце исчезает в самые неподходящие моменты, когда он всего нужнее. Это не так. Он сделал главное, пробудил живое чувство, не дал успокоиться, дальше человек всё сделает сам. А Сода-Солнце продолжит свой полёт.

Вздумал сейчас классифицировать мой любимый рассказ и потерпел ужаснейшее фиаско. Рассказ оказался философским и наполненным психологизмом, юмористическим и сатирическим одновременно, В нём явно проглядывают пародийные моменты, а уж штерновскую иронию никуда не деть. Рассказ авантюрно-плутовской, со множеством интриг, разумеется, приключенческий, социальный и антивоенный. И это всё один и тот же рассказ Бориса Штерна. Гениальная вещь! Кто ещё не читал, я вам завидую, вам предстоит читать этот рассказ впервые.

«А зато у вас негров линчуют!» Ну, вот, перестали в Америке негров линчевать, и что осталось от памфлета? Ни-че-го. А ведь настоящие памфлеты, после того, как с них осыплется мишура сиюминутности, не устаревают. Значит, в этом рассказе кроме мишуры ничего и не было. Семёрку ставлю только в память о том, как читал этот рассказ сорок лет назад.

Ну, рассказ... очередное героическое путешествие на обломках космического корабля. У Гуревича в «Пленниках астероида» герои поймали отрывок песенки: «Начинаем, начинаем передачу для ребят!» У Биленкина точно такой же пленник такого же астероида услыхал, как кто-то красиво забил гол. У Гуревича герои построили антенну из обрезков золотой жести. У Биленкина герой сделал из запасов воды искусственную комету. Да, Биленкин научнее, но стал ли от этого рассказ художественнее?

Зато у Биленкина имеется красивейший стилистический ляп: Катастрофа, у героя -- сотрясение мозга и перелом двух рёбер. Затем следует фраза: «Перелом наступил неожиданно». Читатель замирает и думает: «Что ещё сломал бедолага?» А оказывается неожиданно наступило моральное обновление. Вот так.

Высокая оценка рассказу за концовку. Так надоели шаблонные произведения, в которых герой (не герой он, а персонаж!) мужественно отказывается от чуда из соображений «как бы чего не вышло». Герой Биленкина ни от чего не отказывается. И, конечно, самая-самая концовка, заключительная фраза. Великолепно!

Милый юмористическiй рассказикъ, поспЪшно придуманный и столь же небрЪжно сделанный. Такъ господинъ Соковнинъ удивлёнъ, что въ отрывке, попавшемъ ему въ руки, отсутствуетъ фита. Но, согласно русской грамматике, фиты тамъ и не должно быть, слово «лифтъ» пишется чЪрез фертъ! А вотъ отсутствiе ера на конце словъ и i-десятиричного Соковнина ничуть не удивляетъ. Решительнымъ ударомъ по гипотезе студента Рожкова оказывается таинственное слово «джезва». Но ужъ если въ автобусе Соковнинъ сумЪлъ углядеть авто-омнибусъ, то кто мешалъ узнать въ джезве привычную жизву, которую можно видеть во всякой турецкой кофейне, да хоть бы и расположЪнной близъ Охотного ряда? Таковых досадныхъ оплошностей слишкомъ много для короткого рассказа, что, впрочемъ, не умаляетъ его юмористическихъ свойствъ и некоей пародiйности по отношению къ небезызвЪстному чеховскому рассказу.

Один из первых в нашей фантастике рассказов, специально посвящённый клонированию. Рассказ забавный, хотя автор не учитывает, что гений не только гены (уж простите за каламбур), не только воспитание, но и вся историческая обстановка. Наполеон сформировался вместе со своими драбантами в эпоху Великой Французской революции, а такое не получишь ни в какой академии. Так что рассказ оказывается неубедительным.

Один из тех рассказов, из-за которых я когда-то плохо относился к Булычёву. Это же повесть Стругацких «Извне», пересказанная своими словами с заменой героя-мужчины на женщину. Рассказ очень не понравился когда-то, не хочу его перечитывать и сейчас.

Даже у самого прекрасного автора, если им написаны сотни рассказов, будут проскакивать такие вещицы. Очередной контакт с высокоразвитыми пришельцами, очередное заявление6 «Вам ещё рано вступать с нами в контакт», и, разумеется: «то, что мы вступили в контакт лично с вами, так вам всё равно никто не поверит»... В конце пятидесятых такое ещё воспринималось, как свежее слово, а пятнадцать лет спустя выглядело очень убого. И то, что не летающая тарелка шмякнулась в уединённой местности, а фиолетовый лучик шарил в уединённой библиотеке, ровным счётом ничего не меняет.

Полвека назад, когда правила бал фантастика ближнего прицела, были популярны рассказы, построенные по следующему принципу:

Учёный А: -- Я долго думал и придумал. А вдруг на свете существует нечто разъэтакое?

Учёный Б: -- Это можно было бы доказать, если бы мы нашли штукенцию воттакущую...

Учёный А: -- Ой, а что это там валяется?

Учёный Б: -- Да это же штукенция воттакущая!

Учёные А и Б хором: -- Ух ты!..

И вот в середине восьмидесятых замечательный фантаст Дмитрий Биленкин пишет рассказ строго следующий вышеприведённому канону. Читаешь и наливаешься злобой пополам с недоумением. Но тут следует мгновенный поворот сюжета и оказывается, что ты ничего не понимал, и, вообще, под видом фантастики прочёл совершенно реалистический рассказ, и надо читать его заново, другими глазами.

Хороший рассказ. Единственный недостаток: третий раз читать его уже не тянет. Впрочем, много ли на свете рассказов, которые хотелось бы прочесть хотя бы два раза?

Умение так писать о живописи, как пишет Дмитрий Биленкин -- дорогого стоит. Меня уже не слишком интересует научно-фантастическая составляющая рассказа, куда важнее несоответствие умения видеть и умения написать у художника Лукина. И второй, не талант даже, а гений геолога Влахова, который не считает себя художником, но создаёт шедевры. Работа его сродни труду скульптора: «Я беру глыбу мрамора и отсекаю всё лишнее», -- не помню, кто это сказал. Так и Влахову, надо было найти, увидеть и отсечь всё лишнее. Почему-то при чтении рассказа я невольно вспоминал Бернара Палисси -- великого французского художника, не умевшего рисовать. Выходит, что задел рассказ, царапнул душу. А можно ли требовать от рассказа большего?

Как только появилась вывеска «Биопарикмахерская», финал рассказа стал ясен. Больно стало, обидно, жаль героиню и жаль себя самого. Конечно, добрый автор в последней фразе подарил капельку надежды, но всё равно, рассказ оставил крайне тягостное впечатление.

Конечно, такого не может быть. Не говоря уже о бесконечном количестве действующих факторов, которые все учесть невозможно, обычный принцип неопределённости не позволит делать такие реставрации. Но так хочется заглянуть в прошлое, пусть даже не имея возможности сдвинуть там хотя бы песчинку... И так не хочется, чтобы за тобой кто-нибудь подглядывал из будущего. Поневоле начинаешь сочувствовать герою рассказа, который так тщательно одевается и так старательно чистит ногти. Ощущение жизни под колпаком, оно не из приятных.

Рассказ, конечно, прост и понятен, и косит под притчу, недаром у главного героя нет имени, есть лишь безличное «человек» и «Главный химик». Ах, как я верил этому рассказу, когда был городским мальчишкой, не видавшим, как растёт хлеб! Теперь знаю, что и авторы тоже городские мальчишки, в жизни не видавшие поля. Всё поэтичное описание сельского труда -- на деле представляет собой сплошную череду нелепостей. Под комментарий просится каждое действие самозванного хлебороба, каждое без исключения! Начиная с того, что рукоять к мотыге не делают из свежего дерева (тем более, ясеня) и кончая тем, что муку не мелют из непросушенного зерна.

Ну а концовка становится понятной в ту минуту, как у кострища появляется медведь. Раз зверь не боится огня, значит, он привык питаться на помойках.

Всякую самую блестящую идею можно истрепать до полного ничтожества. В данном случае именно это и произошло; чудесный, таинственный, манящий Диптаун в третьей книге превратился в свою противоположность: место серое и скучное. Если бы не история с двувариантным пазлом, и вовсе можно было бы ставить единицу.

Сорок лет назад этот рассказ очень понравился. Теперь вижу, что историческая часть переполнена ошибками, а уж современность выглядит просто жалко. Высказана идея, не новая и вполне безграмотная, затем сказано: «надо же, так оно и есть!» И всё, рассказ закончен. Впрочем, ещё сорок лет назад я недоумевал, как Игнат мог заметить планету. Диаметр Солнца -- четыре минуты, значит, противоземля должна была прыгнуть в сторону по меньшей мере на две угловых минуты. А это был бы всепланетный катаклизм.

Даже у хорошего писателя может быть неудачный рассказ. Пытаясь описать разум бесконечно превышающий человеческий, автор впал в пафос и патетику, а это для короткого рассказа -- смерти подобно.

Я не знаю, насколько был прав Геннадий Прашкевич, опубликовав частную переписку Штерна. Письма эти содержат весьма жёсткие характеристики людей, которым Штерн при жизни ничего плохого не говорил. Доказать и проверить уже ничего не возможно, но остаётся неприятное послевкусие: то ли Штерн врал, то ли Прашкевич подтасовал. В любом случае, нехорошо.

Ну какое же это эссе? Это именно автобиография. Рассказать о себе так, как никому больше не дано. Правду, только правду, всю правду и даже чуть больше.

Цыганка нагадала Борису Штерну 63 года жизни. Обидно... в данном случае, судьба могла бы и прислушаться к мнению гадалки.

Если хотите видеть настоящий, классно написанный отечественный сюрреализм, то вот он. С перебоями не только логики, но и времени. С неспешным, реалистическим описанием всякой обыденной детали, безумно вторгающейся в соседнюю, столь же реалистическую деталь. Ежеминутно рождаются новые сущности, отрицающие и дополняющие друг друга, а читатель находит (или не находит) в этой круговерти нечто своё. Для желающих ясности произнесено слово «радиоактивность», для алчущих многозначности имеется Червячок, которого теперь двое, для ищущих сарказма предложено слово «туман» в названии рассказа.

Борис Штерн в очередной раз показывает, как надо писать.

Рассказ во многом пародийный. В пятидесятых годах был популярен жанр фантастического очерка: герой, как правило писатель, неясно как попадает в будущее, где ему читают лекцию о замечательных достижениях чего-нибудь. Всё это в полной мере относится к рассказу Каганова. Вот только достижения светлого будущего таковы, что жить не хочется.

По-моему, рассказ неудачен. Прежде всего, он разваливается на две части: то, что происходит в нашем времени, и экскурсия в далёком будущем. Что касается кибернетического Президента, то совершенно не верится, что его так легко вывести из строя. Такой незащищённый компьютер не смог бы управлять даже каким-нибудь мелким заводиком. Тема заявлена серьёзная, а решается методом анекдотического прикола... к тому же и анекдот не первой свежести.

Рассказ Леонида Каганова сильно перекликается с рассказом Сергея Соловьёва «У гробового входа». Оба произведения на одну тему, перекликаются даже некоторые сюжетные линии. При этом Каганов, конечно, забивает предшественника психологичностью описаний, близостью (как это ни парадоксально звучит) к реальной жизни. Основным недостатком Соловьёва оказывается излишняя политизация, от чего Каганов совершенно свободен. В свою очередь, Каганов проигрывает предшественнику в лаконичности. Мы привыкли видеть в Леониде Каганове мастера короткой прозы, в его лучших рассказах нет ничего лишнего. Но в данном случае автору явно изменяет чувство меры. Когда мама начинает устраивать умершему сыну сцены, на тему, что, мол, неприлично умершему так долго оставаться среди живых... в это до такой степени не верится, что хочется бросить рассказ, не дочитав. А сцена, когда Аркадий встречает свою девушку с другим, и вовсе анекдотична. Обе эти сцены нужны автору, чтобы верней выйти на концовку, чтобы любой дурак понял авторский замысел. Но ведь читатель не дурак. Рассказ можно было подвести к финалу короче и вернее. Жаль, что автор этого не сумел.