цитата В первые дни ноября гуси, миновав горную гряду, оказались в Сконе, после того как несколько недель провели на обширных равнинах вместе с другими стаями.
Что касается Нильса Хольгерссона, то настроение у него было хуже некуда: мальчик хоть и бодрился, но всё же никак не мог примириться с судьбой: «Если б мы уже покинули Сконе и оказались за морем, то, наверное, было бы легче: я знал бы, что надеяться не на что, и чувствовал себя спокойнее».
Но вот в одно прекрасное утро гуси снялись с места и полетели к югу.
«Теперь уже недалеко до дома», – думал Нильс, с волнением вглядываясь в мелькавшие картины.
А ландшафт внизу стремительно менялся: бурные речки нарушали однообразие равнины; озёра и болота сменялись степями, поросшими вереском, и полями; горные цепи с ущельями – живописными долинами.
Гусята во время пути то и дело спрашивали старших в стае:
– Каково там, за морем? Каково за морем?
– Погодите, погодите! Скоро узнаете! – отвечали гуси, которые уже несколько раз совершали перелёт.
Когда стая пролетела горы и леса, сверкавшие между ними озёра, скалы и холмы, гусята восхищённо спрашивали:
– И в целом свете так? В целом свете так?
– Погодите, погодите! Скоро увидите, каков он, белый свет, – успокаивали их старые мудрые гуси.
И вот наконец стая пролетела над горами и очутилась в Сконе, а старая предводительница воскликнула:
– Смотрите вниз! Оглянитесь кругом. Вот так будет за морем!
Стая летела всё дальше: вот уже и луга показались с пасущимися стадами. Акка вела своих подопечных над Сконе не случайно. Нильс не сразу понял, что мудрая гусыня специально пролетела в этот день через всю провинцию Сконе, чтобы он знал: места, где он вырос, ничуть не хуже любых других на свете. Впрочем, в этом не было особенной надобности: стоило Нильсу увидеть знакомые места, как его неудержимо потянуло домой.
* * *
Стоял пасмурный, хмурый день. Гуси паслись на просторных нивах, когда к Нильсу подошла Акка.
– Похоже, погода улучшается, – сказала старая гусыня. – Пожалуй, завтра можно совершить перелёт через Балтийское море.
– Да, – коротко ответил мальчик.
Ему спазмом сдавило горло, и он не мог говорить. Нильс до сих пор надеялся, что здесь, в родных местах, он каким-то волшебным образом сможет освободиться от чар.
– Мы ведь совсем недалеко от твоего дома. Я думала, ты захочешь побывать у родителей – ведь ты давно их не видел.
– Мне всё равно, – ответил мальчик, но голос его дрогнул – было ясно, что он обрадовался предложению гусыни.
– Если белый гусь останется в стае, то за него нечего опасаться, – успокоила Нильса Акка. – Тебе, наверное, хочется посмотреть, что делается дома. Да и помощь им не помешает.
– Правда ваша, матушка Акка. Как я об этом раньше не подумал! – воскликнул Нильс.
Тотчас же они отправились в путь, и вскоре гусыня подлетела к каменной ограде, окружавшей хозяйство Хольгера Нильссона.
– Удивительно! Всё здесь осталось по-прежнему! – Нильс влез на ограду, чтобы оглядеться. – Мне кажется, только вчера я сидел здесь и наблюдал, как вы пролетали.
– У твоего отца есть ружьё? – неожиданно спросила Акка.
– Ещё бы! Из-за ружья-то я и остался дома и не пошёл тогда, в воскресенье, в церковь.
– В таком случае мне не стоит здесь оставаться. Лучше завтра пораньше встретимся на берегу, а сегодня переночуй дома.
– Нет, не улетайте, матушка Акка! – заволновался мальчик и быстро спрыгнул на землю. У него было смутное предчувствие, что с ним или с гусыней что-то случится и они больше не увидятся. – Честно говоря, я огорчён, что не могу вернуть себе прежний облик, но всё-таки ничуть не жалею, что весной присоединился к вам. За то, что мне посчастливилось совершить это необыкновенное путешествие, я даже готов навсегда остаться таким, как есть!
Акка, прежде чем ответить, глубоко вздохнула:
– Мне нужно поговорить с тобой об одном деле, но поскольку ты не хочешь ночевать дома, нет нужды и торопиться.
– Вы знаете, что я на всё готов ради вас, – заверил её мальчик.
– Если ты и вправду научился от нас чему-то хорошему, Мальчик-с-пальчик, то, может, теперь не считаешь, что всем должны владеть люди? – торжественно начала Акка. – В вашем распоряжении вся земля, и можно было бы оставить немного места – пустынные шхеры, мелководные озёра и болота, неприступные скалы и глухие леса – для нас, птиц и зверей, где мы могли бы жить в мире и в покое. Всю жизнь за мной гонялись и на меня охотились. Хорошо было бы иметь где-нибудь тихий приют для таких, как я.
– Я был бы рад помочь вам, но у меня никогда не будет власти среди людей.
– Мы стоим здесь и разговариваем так, словно никогда больше не увидимся, – перебила его Акка, – а между тем завтра опять встретимся. Ну а теперь я должна возвратиться к своим.
Она взмахнула было крыльями, но помедлила, несколько раз погладила мальчика клювом и только тогда улетела.
Хотя дело происходило днём, во дворе не было ни души и мальчик свободно мог пройти куда вздумается. Он направился в хлев, зная, что коровы всё расскажут в подробностях. Только сейчас там царило уныние: весной было три коровы, а теперь осталась одна, Тучка, которая стояла с низко опущенной головой и почти не прикасалась к корму.
– Здравствуй, Тучка! – крикнул мальчик и без малейшего страха запрыгнул в стойло. – Что поделывают отец и мать? Как поживают кошка, гуси и куры?
Признав Нильса по голосу, корова отступила и как будто хотела его боднуть, но, поскольку уже не была такой строптивой, как раньше, внимательно посмотрела на него, прежде чем прогнать. Он хоть и остался таким же маленьким, каким был в тот день, когда улетел с гусями, и одежда та же, но что-то в нём изменилось. У прежнего Нильса Хольгерссона была тяжёлая, медлительная походка, тягучий голос и сонные глаза, а этот казался смелым и гордым и, несмотря на маленький рост, внушал уважение, пусть и выглядел не особенно весёлым, на него было приятно взглянуть.
– Му-у! Я слышала, что ты очень изменился, но не могла этому поверить. Добро пожаловать, Нильс Хольгерссон, добро пожаловать! Это первая радость, которая мне выпала за долгое время.
– Спасибо тебе, – обрадовался мальчик. – Ну, как вы тут? Как отец с матерью?
– После того как ты исчез, они, кроме горя, ничего не видали. Лошадь, за которую твой отец отдал немалые деньги, всё лето простояла здесь в хлеву, ни на что не годная. Хозяин не хочет её пристрелить, а продать не удаётся. Вот из-за этой лошади мы и лишились Звёздочки и Жёлтой Лилии.
Мальчика, собственно, интересовало другое, но он побоялся задать вопрос прямо и лишь спросил:
– Мама была очень огорчена, когда увидела, что гусь Мартин улетел?
– Я думаю, что она не стала бы так горевать, если б знала, куда он делся. Больше всего она сокрушалась, что родной сын убежал из дому и прихватил с собой лучшего гуся.
– Так она думает, что я украл его?
– А что ещё она могла подумать?
– Значит, отец и мать решили, что я всё лето без дела болтаюсь, как бродяга?
– Они думают, что с тобой случилось несчастье, и горюют, как только можно горевать о потере самого дорогого существа.
Мальчик, услышав эти слова, выбежал из хлева и отправился в конюшню. Она была хоть и небольшая, но опрятная и чистая: видно, Хольгер Нильссон постарался для новой лошади. Нильс увидел красивое ухоженное животное и, поздоровавшись, заметил:
– А мне сказали, что здесь есть больная лошадь. Это, конечно, не ты, ведь у тебя такой здоровый вид.
Лошадь обернулась к мальчику и, окинув его взглядом, спросила:
– Ты, значит, хозяйский сын? Много дурного про тебя говорили, но лицо у тебя доброе. Никогда бы не поверила, что ты их сын, если б не знала, что тебя заколдовали и превратили в гнома.
– Да уж, добром меня поминать было не за что. Даже родная мать думает, что я сбежал, да к тому же вор. Дома мне оставаться нельзя, однако, прежде чем уйти, давай посмотрим, что с тобой.
– Жаль, что ты уходишь: мы могли бы подружиться. А случилось вот что: у меня в ноге заноза, да такая глубокая, что ветеринар не смог её обнаружить. Сказал бы ты об этом отцу – может, сумеет вытащить. Совестно мне есть-пить да стоять тут без дела.
– Заноза – это ерунда; слава богу, нет ничего серьёзного. Попробую помочь. Потерпишь немного, пока я кое-что нацарапаю на твоём копыте?
Едва Нильс успел закончить, как во дворе послышались голоса.
Он приоткрыл дверь конюшни и увидел отца с матерью, возвращавшихся домой. Как же они постарели! У матери лицо ещё больше покрылось морщинами, а отец заметно поседел. Родители говорили на повышенных тонах, и мальчик услышал, как мать упрашивала отца позволить ей взять денег в долг у родственника.
– Нет, хватит долгов, – возражал отец. – Из них никак не выпутаешься. Лучше уж продадим дом.
– Продать-то можно, только вот как с сыном быть? Куда он пойдёт, когда возвратится, бедный и несчастный, а нас не найдёт?
– И то правда, – вздохнул отец. – Но мы можем попросить тех, кто здесь станет жить, чтобы его ласково приняли и передали б ему, что мы всегда рады его видеть. Он от нас и слова худого не услышит. Так ведь, мать?
– Конечно! Только бы вернулся домой! Если бы знать, что он не голодает и не мёрзнет! Больше ничего мне и не надо!
Отец и мать вошли в дом, и мальчик не услышал продолжения их разговора, но так обрадовался и растрогался! Они его любят, хотя и думают, что он пошёл по дурному пути. «Если бы они увидели меня сейчас, то переживали бы ещё больше».
Вскоре послышались шаги, дверь распахнулась, и в конюшню вошёл отец. Нильс поспешно забился в уголок, в то время как Хольгер Нильссон подошёл к лошади и приподнял её ногу.
– Что это? – воскликнул он, заметив буквы, нацарапанные на копыте. И когда прочёл: «Вынь занозу!» – с недоумением оглянулся по сторонам. Никого не обнаружив, он принялся осматривать копыто. – Тут и вправду что-то есть…
Пока отец возился с лошадью, а мальчик сидел, съёжившись, в своём уголке, во двор заявились гости. Это гусь Мартин, находясь так близко от своего прежнего жилья, не мог удержаться, чтобы не показать Пушинке и детёнышам своих старых друзей.
Во дворе у Хольгера Нильссона никого не было, когда он прилетел, поэтому, преспокойно опустившись на землю, Мартин принялся важно расхаживать, рассказывая Пушинке, как ему хорошо жилось в бытность домашней птицей. Обойдя весь двор, он заметил, что дверь хлева открыта, и позвал гусыню:
– Загляни сюда, и сама увидишь, как я жил прежде! Это не то что ночевать на болотах или на льду!
Мартин остановился у порога и просунул голову в дверь.
– Людей здесь нет, так что не бойся, иди.
И Пушинка с выводком вошла вслед за Мартином в загон для гусей посмотреть, как роскошно он жил, пока не отправился в Лапландию со стаей.
– Да, вот как мы живали! – с гордостью проговорил Мартин. – Здесь было моё место, а там всегда стояли миски с овсом и с водой. Погодите, и сейчас здесь есть немного корма!
С этими словами он бросился к миске и стал набивать себе клюв овсом. Пушинка забеспокоилась.
– Давай лучше уйдём поскорее отсюда!
– Ещё зернышко!
Вдруг он вскрикнул и кинулся к выходу, но было уже поздно: дверь хлева захлопнулась, и хозяйка, мать Нильса, закрыла её на крючок. Они оказались в плену.
Между тем Хольгер Нильссон вытащил из ноги лошади острую железяку и, довольный, ласково потрепал животину. В это время в конюшню торопливо вошла мать и сказала взволнованно:
– Иди, отец, посмотри на мою добычу!
– Нет, погоди! Раньше взгляни сюда! Я нашёл, отчего хромала наша лошадь.
– Кажется, счастье опять улыбается нам! – воскликнула женщина. – Представь себе: наш гусак, пропавший весной, видно, летал с дикими гусями, а теперь вернулся, да, похоже, со всем своим семейством. Они все сейчас в загоне, я их там заперла.
– Ну и дела! – удивился Хольгер Нильссон. – А самое главное, мать, мы теперь знаем, что наш мальчик не сбежал из дому, прихватив с собой гусака.
– Твоя правда, отец. Но, боюсь, мне вечером придётся их зарезать. Через два дня ярмарка, и нужно поторопиться, чтобы успеть отвезти их в город на продажу.
– А не жаль тебе его резать? Ведь вернулся же, да не один, а со всем своим выводком, – покачал головой хозяин.
– В другое время не тронула бы, но ведь нам самим придётся переселяться. Где ж гусей-то держать?
– Тоже верно!
– Пойдём, поможешь отнести их в дом.
Они ушли, и через несколько минут мальчик увидел, как отец, прижимая к себе одной рукой Пушинку, а другой – Мартина, вошёл следом за матерью в дом. Гусь, как всегда бывало, когда оказывался в опасности, кричал: «Мальчик-с-пальчик, выручай!» – хотя и не подозревал, что Нильс так близко.
А тот слышал его призыв, но не двигался с места, хотя и не потому, что желал Мартину смерти. Нильс даже не вспомнил, что освободится от колдовства, если гуся зарежут! Причина была в другом. Чтобы спасти гуся, пришлось бы показаться отцу и матери, а этого ему совсем не хотелось. «Им и без того тяжело. К чему же прибавлять новое огорчение?»
Стоило двери дома захлопнуться за Мартином, как мальчик встрепенулся: перебежал через двор, взобрался на дубовую доску перед крыльцом и, войдя в сени, по старой привычке снял деревянные башмаки. Приблизившись к двери, он никак не решался постучаться: было стыдно показаться на глаза отцу и матери.
«Ведь это тебя зовёт Мартин, твой лучший друг!» – подумал он и вспомнил, как они с гусем переживали опасности на замёрзших озёрах, на бурном море, среди хищных зверей. Сердце его переполнилось благодарностью и нежностью; он сделал над собой усилие и постучал в дверь.
Когда отец отворил, Нильс с порога крикнул:
– Матушка, не режьте гуся!
Услышав его голос, Мартин и Пушинка, лежавшие связанными на скамье, вскрикнули от радости. К счастью, они были ещё живы! Кто ещё вскрикнул от радости – так это мать:
– Нет, вы только поглядите, как вырос да похорошел!
Мальчик так и застыл на пороге.
– Слава богу, сынок, ты вернулся! – бросилась к нему мать. – Входи же, входи!
– Здравствуй, Нильс… – только и смог сказать отец.
А мальчик пребывал в полном замешательстве. Он не понимал, почему родителей не удивляет его вид, и только когда мать, обняв, повела его в комнату, Нильс догадался, что колдовские чары спали! Неужели гном снял проклятие, ничего не потребовав взамен?!
– Матушка! Отец! Я снова стал человеком! – не помня себя от радости, закричал мальчик.
* * *
На следующее утро Нильс встал до рассвета и в одиночестве отправился на берег моря. Он пытался разбудить Мартина, но белый гусь не пожелал сопровождать его и, засунув голову ещё глубже под крыло, продолжил спать.
День обещал быть ясным и тёплым. Погода стояла такая же хорошая, как и весной, когда дикие гуси прилетели в Сконе. Морская гладь блестела как зеркало. Царила полная тишина, и мальчик не переставал думать о невероятном путешествии, которое ещё предстоит диким гусям.
Он ещё не вполне освоился со своим новым видом и по-прежнему считал себя скорее гномом, чем человеком. Если по пути доводилось увидеть каменный забор, то он боялся идти вперёд из страха, что там подстерегает его хищный зверь. А потом, вспомнив, что теперь он высокий и сильный и может больше никого не опасаться, радовался и смеялся над собой.
Нильс встал на самом краю береговой отмели, чтобы гуси могли его видеть. Это был день великого перелёта, и в воздухе то и дело звучали призывные клики. При мысли, что ни один человек, кроме него, так и не узнает, о чём перекликаются птицы, мальчик усмехнулся. Среди множества других птичьих стай пролетали и дикие гуси.
«Это не мои, если улетают, не простившись со мной!» – думал Нильс. Ему так хотелось рассказать друзьям о том, что произошло, и предстать перед ними человеком.
Одна стая летела быстрее и кричала громче других, и мальчику что-то подсказало, что ведёт её Акка, но твёрдой уверенности не было. Стая замедлила полёт и несколько раз пронеслась над берегом, и Нильс понял, что не ошибся, только не мог понять, почему гуси не опустились, хотя явно его заметили.
Он попытался было подозвать их, но голос не повиновался ему, и окликнуть гусей никак не получалось.
Он слышал, как Акка что-то кричала над его головой, но не понимал её.
«Что это значит? Разве дикие гуси стали говорить по-иному?» – заволновался Нильс и принялся бегать по берегу, подкидывая вверх шапку, и выкрикивать:
– Я здесь, я здесь!
Но гусей, казалось, его крики только испугали: поднявшись ещё выше, стая взяла курс в открытое море и вскоре скрылась за горизонтом. Тогда Нильс понял, в чём дело. Гуси не догадывались, что он снова стал человеком, и потому и не узнали. А Нильс утратил способность разговаривать с животными и птицами и понимать их язык – ведь люди говорят по-человечески.
Хоть мальчик и был бесконечно рад, что освободился от чар, но грустно было расстаться вот так, не попрощавшись, со своими верными друзьями. Он сел на песок и в отчаянии закрыл лицо руками. И зачем только он пришёл сюда?!
Вдруг сверху послышался шум крыльев. Старой Акке тоже было тяжело улетать, не попрощавшись с мальчиком, и она повернула стаю назад. Человек на берегу не шевелился, и Акка отважилась подлететь ближе. И тут у неё словно глаза открылись: это же он, Мальчик-с-пальчик! Старая гусыня быстро опустилась на берег и коснулась Нильса крылом.
Мальчик поднял голову, радостно вскрикнул и заключил Акку в объятия. Другие дикие гуси гладили его клювами и гоготали, окружив шумной толпой. Нильс так растрогался, что заплакал и принялся благодарить друзей за необыкновенное путешествие, которое совершил с ними.
Внезапно гуси замолкли и отступили, словно их вдруг осенило: «Да это же человек! Он не может понять нас, а мы – его».
Тогда мальчик подошёл к Акке и стал с нежностью гладить её. Так же он простился и с остальными гусями, а потом направился к дому. Нильс знал, что у птиц печаль длится недолго, и ему хотелось расстаться с гусями, пока те ещё не успели его забыть.
Поднявшись на пригорок, мальчик оглянулся и увидел множество перелётных птиц, перекликавшихся друг с другом. И только стая диких гусей летела безмолвно. Нильс не уходил, пока гуси не скрылись из виду.
И такая тоска охватила его, что, казалось, он готов был пожалеть, что снова стал человеком и не может странствовать над морем и сушей с дикими гусями
цитировать