Роман «Путешествие в Элевсин» будущие нейроисторики русской и мировой литературы запишут, без сомнений, в поздний, или застойный, период творчества Виктора Пелевина, который будет принято помечать тегами #кабальныйдоговор #исписался #ничегонового и #ушелвсиквелы. Доказательства этому встречаются на страницах книги в изобилии.

У нас в руках — та же футуристическая байка про банки и таеры, что и в двух предыдущих романах — «Transhumanism Inc.» и «KGBT+». Римский материал и главный герой — совершенно невзрачный, бумажный, глуповато-исполнительный — предварительно опробованы на «Непобедимом Солнце». Недавно всколыхнувшая всю мировую общественность удаль ChatGPT-ботов логично сдула пыль с лингвистического алгоритма из «iPhuck 10». Древний, как сама литература (да что там, древнее!), прием, отправляющий героев в путешествие с приключениями, вышел у Пелевина до того минималистичным, что, кажется, перещеголял и «Шлем ужаса». Наконец, автор так беззастенчиво пользуется самыми банальными масскультурными мемами («разве можно просто взять и сделать», «Ломас такой Ломас», «Все идет по плану»), даже не утруждая себя постироничной обработкой (или ироничной постобработкой), что закрадывается мысль, что все это нарочно.

(полностью рецензию можно прочитать на сайте Горький)

Со времени выхода и громкого успеха романа «Чапаев и Пустота» самой судьбой было предначертано появление книг, в названии которых стояло бы «Пелевин и...». Так и случилось. Первой была малоудачная попытка биографии «Пелевин и поколение пустоты». Теперь вот вторая. Впрочем, странно, что книг о Пелевине вообще мало. Кроме упомянутых, еще был небольшой, на 184 страницы, сборник статей «Литературные стратегии Виктора Пелевина» — и все. Почему так, тема сама по себе интересная. Рискну предположить, что Пелевин, как и всякий великий писатель, предмет исследования крайне неудобный, непонятный и из ряда вон выходящий. Критику нужны и временна́я дистанция, и адекватный метод, и даже какая-никакая конгениальность. А чтобы мое предположение не осталось голословным, разберу его на примере наконец-то первой полноценной критической монографии о Пелевине.

Ее не так давно, в 2021-м, написала Софья Хаги, профессор русской литературы Мичиганского университета. Поставив перед собой задачу раскрыть «философскую проблематику (не)свободы в произведениях Пелевина», она полагает, что ей удалось «нарисовать максимально полный портрет Пелевина как художника и мыслителя». Путь к этой цели занял у нее четыре главы. В первой она исследует роман «Generation „П“» как «техноконсюмеристскую антиутопию», отдельно отдавая дань его языковым играм как орудию «социальной критики». Вторая глава посвящена теме постгуманизма в творчестве Пелевина, выразившейся в представлениях о современном человеке то как о животном, то как о компьютере и машине. В третьей главе автор погружается в историософию Пелевина, разбирая его пессимистическую эсхатологию и альтернативную «альтернативную историю». Наконец, четвертая глава демонстрирует, как Пелевин на интертекстуальном уровне работает со своими литературными предшественниками (в качестве примера взяты Достоевский и братья Стругацкие) и как виртуозно использует «различные иронические стратегии» ради все той же социальной критики.

(полностью рецензия на сайте Горького)

Примечательно, что первым знакомством с буддизмом для западного неофита обычно становятся притчи и коаны дзэн — самой поздней, странной и далекой от первоначального буддизма секты. Затем, если неофит не потеряет интерес, он переходит к махаянскому ядру: искусительной йогачаре и алмазно-радикальной мадхьямаке, далее знакомится с вдохновенными сутрами праджняпарамиты и, наконец, спускается на самый «нижний» уровень, к Палийскому канону, где с некоторым удивлением встречает не только всеобъемлющий свод «скучных» правил монашеского поведения, но и блестящую практику скептического ума, разрубающего все заблуждения.

Примерно такой путь проделал герой новеллы «Дом Бахии», открывающей новый роман Пелевина «KGBT+». Примерно такой путь проделал, как мне представляется, и сам Пелевин: от раннего творчества, где преобладают махаянские мотивы, действуют бодхисаттвы и всем заправляет Пустота, до позднего, начало которого я отношу к «Тайным видам на гору Фудзи» и который характеризуется тем, что я бы назвал «техническим буддизмом» — изощренной системой «школьных» упражнений, без малейшего подключения высших способностей человеческого духа. Попробую пояснить на примере «Дома Бахии», о чем речь.

В этой новелле некий бирманский (то есть хинаянский) монах сначала легко отбивает заученные японским гостем в молодости дзэнские выпады, после чего учит его истинному видению, которое заключается в том, чтобы в любом восприятии оставалось только восприятие — без какой-либо концептуализации, осознавания и понимания. Ум «сливается с непосредственной данностью момента» и «исчезает как наблюдатель» — остается только «поток быстро сменяющихся восприятий в той последовательности, в какой они происходят сами по себе».

Но совершенно очевидно, что это состояние животного! Именно животное зависимо от своих восприятий полностью и существует только в их потоке и как их же сумма. Животное не осмысляет своих восприятия и не осознает себя в них — оно просто плывет вместе с ними, прилепляясь к каждому, словно носимый ветром осенний листок. Если нет некоего центра, который понимал бы, что восприятие — это только восприятие, то такое восприятие становится целым миром, тотальным всем — конечно, лишь на долю секунды, пока его не сменит другое, но столь же тотальное восприятие. Опять же, если нет самостоятельного центра, для как можно более точного следования за восприятиями («слияния с непосредственной данностью момента») организм задействует инстинкты, эволюционные стереотипы и схемы — в точности как у животных. В таком «самоозверении» нет никакого пробуждающего просветления, о каковом, кстати, бирманский монах ничего и не говорит.

Тут можно возразить, что я что-то упрощаю или не догоняю, неужели за сотни лет буддисты не увидели и не осознали этой ловушки? Конечно, увидели. Именно ответом на то, как не попасть в плен к восприятиям при устранении воспринимающего «я», и стала вся Махаяна. Для этого она задействовала все надлогические, сверхконцептуальные возможности нашего ума, в том числе те самые парадоксы и коаны, которые призваны не просто уходить от конкретных ответов в теоретических спорах, как следует из текста Пелевина, а преобразовывать природу ума, природу воспринимающего «я» в сторону его высших измерений.

А что же Хинаяна, которая не приняла махаянских «излишеств»? Понять ее решение помогает та самая «Бахия сутта» из Палийского канона, на которой и построена пелевинская новелла. По ее сюжету, отшельник Бахия настойчиво просит у Будды наставления и получает краткое резюме всего Учения, которое сводится к тому, что, оставив в восприятии только воспринимаемое, «ты не существуешь ни в том, ни в другом, ни посередине этих двух», —«так приходит конец страданию»… но, что важно, и жизни! Неслучайно сразу же за уходом Благословенного Бахию убивает корова с теленком (символ взаимозависимого существования или кармы), а вернувшийся Будда констатирует, что Бахия прервал цепь перерождений и достиг «Абсолютного Освобождения, Ниббаны». Именно немедленная запредельная нирвана («Там нет ни земли, ни воды…») и является выходом Хинаяны из бессмысленной болтанки тотальных восприятий — жить в миру с этим невозможно, с чем была несогласна Махаяна, которая, напротив, выбрала нирвану в самой гуще сансары.

Что же в таком случае выбирают герои Пелевина? Нечто совсем иное, что является ни Хинаяной, ни Махаяной, а скорее теми магическими практиками, о которых все время предостерегал Будда своих ретивых учеников. Бирманский монах заявляет о себе как о перерождении Бахии — то есть буквально противоречит тексту своей же сутры! Более того, он рассказывает, что научился проживать множество разных жизней и «путешествовать между мирами», то есть, говоря словами эпиграфа к роману: «I’ve been here and I’ve been there, And I’ve been in between», делать нечто совершенно противоположное наставлению Будды («ты не существуешь ни в том, ни в другом, ни посередине этих двух»)! Аналогично поступает и его японский ученик, в азарте творчества овладевая этими практиками. В результате буддизм, не важно, махаянский или хинаянский, летит побоку и начинается характерная позднепелевинская окрошка из эзотерики, конспирологии и антиутопии.

Здесь самое время оставить баттлы пелевинских криптомагов и начать новое восхождение — от Палийского канона через вдохновенные сутры праджняпарамиты, искусительную йогачару и алмазно-радикальную мадхьямаку к парадоксальной мистике татхагатагарбхи, хонгаку и таким знакомо-незнакомым притчам и коанам дзэн. Впрочем, прочесть «KGBT+» тоже можно — главное, не придавать тамошнему «буддизму» слишком большого значения…

В своем новом романе Виктор Пелевин продолжает состязаться с Владимиром Сорокиным в искусстве придумывать для нашей страны такое цифровое будущее, от которого делается тошно.

Достигнув самого дна янг-эдалта и нью-эйджа в предыдущем романе, Виктор Пелевин (не путать с Александром), подобно своему новому герою Атону Гольденштерну, одумался, осознал, извлек и воспарил ввысь. Началу восхождения способствовали несколько обстоятельств. «Transhumanism Inc.» — столь же толстый, что и «Непобедимое солнце», — оказался сборником рассказов и коротких повестей, что явно пошло ему на пользу. Малый Пелевин не так утомителен, как большой. Позаимствованы были и некоторые более-менее удачные идеи из прошлого творчества: мир недалекого будущего из «iPhuck 10», духовные вампиры из «Empire V», сатира на феминизм из «Тайных видов Фудзи». Но главный интерес к очередной книге подогревает заочная дуэль с Владимиром Сорокиным, которая превращается в самостоятельное явление русской литературы. Два классика сходятся в битве за «прекрасную Россию будущего» — что может быть увлекательнее?

Пелевин и Сорокин и раньше обменивались выпадами в сторону друг друга, теперь же можно говорить о наступлении по всем фронтам. Сорокин уже давно, как минимум с «Дня опричника» (2006), рисует в своих произведениях общий мир псевдосредневековой архаики, в котором живут в избах, ездят на гужевом транспорте, возрождено дворянство и прочие сословия, коммунизм окончательно сросся с православием, Европу частично захватили ваххабиты, а где-то в Средней Азии, как на старинных картах, расположено государство Тартария. Каким-то образом в этих реалиях продолжают совершенствоваться технологии: люди повсеместно пользуются аналогами смартфонов — умницами, созданы биороботы «с неизменными улыбками» — маяковские, которых можно кормить отбросами, а желанной добычей каждого стал теллур — наркотик, «дарующий целый мир».

(Полностью рецензию можно прочесть на Горьком)