Прочитал я предыдущий отзыв... И первый, который в самом низу, тоже прочитал.

Что сказать? Каждый имеет право на своё мнение. И каждый из комментаторов по-своему прав. Более того, особых противоречий-то между ними и нет.

Дело в том, что перед нами не фэнтези ни разу.То есть, тут такое же «темное фэнтези», как Белоснежка или сказки Гофмана. Да-да, сказка это, сказка, дамы и господа! Макс Далин — сказочник по природе своего дара. Что ничуть не умаляет его писательских достоинств. Даже наоборот! Просто не следует ждать от сказок реализма. Сказка есть ложь с намеками, ага. По законам жанра ей требуются четко очерченные Добро и Зло, требуется их драматичное противостояние. А человеческой глубины, психологической точности от персонажей — не требуется.

Кажется, что типичные для Далина выверты типа «добрые орки и злые эльфы» углубляют смысл. Имхо, это лишь прием, чтобы увлечь читателя. Обмен значениями слов, не более. Вот «некромант» с типично негативной коннотацией. А мы ее возьмем да вывернем, что сложного-то? И напишем сказку, где добрые некроманты и злые святоши...

Следует признать, что в «Убить некроманта», продолжением которого является данный роман, присутствовали и не настолько бинарные смысловые пласты. А здесь автор, пожалуй, вправду пошел на поводу у популизма. Что, в общем-то, коммерчески правильно: чем проще мораль, тем шире ЦА. Но на мой вкус — далеко не лучшая книга Далина. Вторую часть прочту, конечно. Потому что пишет автор прекрасно: легко, увлекательно, красиво. А я читаю для отдыха, мне сказки для взрослых — как раз то, что нужно!

Что-то такое страшное делает возраст с классными авторами. Заставляя лезть в чужие сферы компетенции, создавая наглядные иллюстрации к эффекту Даннинга — Крюгера. Если ты писатель, инженер душ человеческих — о людях и пиши! А политологию, социологию, экономику оставь политологам, социологам и экономистам, ибо твои кустарные рассуждения не сильно разнятся с подобными у бабушек на лавочке с семечками или у пикейных жилетов, типа «Черчилль — это голова!»

Контакт — прекрасная же фабула! Ситуация нестандартная, благодатная почва для душевной инженерии. Вот в «Этике Райдера» — тоже нежданный контакт. И схожий диагноз человечеству, в общем-то. Но насколько там больше литературы!

И ладно бы журнализдика, где некомпетентность, обычно воинствующая, аппелирует к эмоциям соответствующей публики. Здесь-то вроде как предполагалось, что аудитория способна к рациональному восприятию. И что она скажет, задумавшись? А скажет она примерно так: «Ну и?»

Роман по сути из трех частей. (Запятых вокруг сути нет!) Сюжетно они, конечно, связаны, но сюжет довольно прост и не особо увлекателен. Из-за чего первая часть, про альтернативный 19 век, казалась мне поначалу скучной. Но затем ГГ попал под суд, и лавстори закономерно обернулась судебной драмой, в которой автор вытащил демонстрацию конструкции социума на более глубокий уровень, и вот это было интересно! Поначалу-то триумвират религии, социологии и психологии как основа госуправления казался дутой абстракцией, избыточным фоном, чисто сюжетным источником межкастовых проблем в лавстори. Но оказалось, что автор всерьез проработал эту концепцию! Судебная система, близкая к общему праву, но с неким ИИ в роли высшей инстанции суда справедливости — тоже весьма любопытная идея, логично оную концепцию дополняющая. Тема использования ИИ в системе управления обществом не нова, но чтобы именно в судебной ветви — как-то сходу не припомню. А ведь именно там... Впрочем, углубляться здесь не место. Скажу лишь, что развития вся эта социальная тематика не получила, и я этим был разочарован.

Первая часть — процентов 70 текста. Вдумчиво, неторопливо. А затем герой попадает на другу планету... и начинается трэш какой-то, мыльная опера с обнаружением тайных родственных связей и рояльно-кустовых «на самом деле всё было не так.»

Третья часть — эпилог, призванный как бы еще разок всё подвывернуть, уже в сторону стеба, но в итооге получился фарс какой-то. «Евангелие от Ильи» Варшавского, на мой вкус, на порядок мудрее и веселее.

Абстрактная мораль учит нас, что «лучше быть нужным, чем свободным», что общественная полезность есть единственно верное проявление Личности, ну и прочая чушь. А если речь о высоком искусстве? Даже не вспоминая о том анекдоте про зайца, который «зато богат духовно». Ну вот допустим, что искусство действительно Высокое; и люди в консерватории ходят не только полюбоваться собой, любимым и высококультурным (ну и походу других посмотреть, почувствовав с ними единение не локтями, но душами, о да!), не только для компенсации комплексов, возникших в детстве из-за шпынявшей во дворе шпаны, но и в натуре чтобы кайф словить от музыки. Допустим, кроме Биттлз (Стинга, Меркьюри, Э.Л.Веббера) есть и симфоническая всякая Музыка, скрипичная в том числе — с большой такой вот буквы. Которой иные люди как бы воистину Служат! И вот тогда какой вдруг вопрос. А что важнее: Служение или Кайф? (Кайф — он ведь здесь тоже с большой буквы, ага, — иначе б Музыка была просто музыкой.)

Если следовать морали, то, конечно, Служение. А если правде жизни — то наоборот. Вот как-то примерно об этом и рассказ.

Что такое «мой автор»? Это когда ловишь отдельный кайф от того, как написано, но и что написано — в кассу: цепляет, увлекает, держит. И от книги остается ощущение интересного разговора с умным человеком.

Своих авторов читаешь подряд, всё что есть. Потому что мастерство и мозги не то чтобы совсем не пропьешь, но... Таковых не так уж много для меня: Веркин, М.Галина, Дивов, Логинов, Далин, М.Успенский; когда-то в их число входили Дяченки, Лазарук, А.Иванов...

А теперь вот еще Иевлев!

Я не могу точно объяснить, в чем кайф. И не могу поэтому рекомендовать этот роман всем. Пожалуй, он зайдет читателям схожего с автором возраста (выше среднего) с естественнонаучным образованием в анамнезе. А может и не зайдет...

Но примерно так. Цепляющих меня лично ракурса у Иевлева два, назовем их психология и футуризм. Ведь главное в романе — это таки отношения между людьми. Наверное, прописаны они не настолько тонко, но и автор понимает ведь, что не Чехов. Умная ирония в качестве отмазки — и мне вполне заходит, ибо в моем восприятии ирония не совместима с «картоном». А картинка будущего ну прям очень любопытна! Неплохо проработанная вглубь именно тех трендов, которые сами кажутся сегодня наглядными, но социальные последствия их неочевидны. Автор попытался представить будущее как бы системно. Что-то подобное в книгах А.Андреева (Мерси Шелли)...

(Вот в качестве рекомендации: если вам нравится Шелли, плюс упомянутые выше авторы, Иевлев тоже наверняка зайдет.)

Почему оценка не 10? Потому что с котом Шредингера автор переборщил, имхо. Слишком его много в некий момент становится, кота в смысле. А я всё же физик по первому образованию, кванты кое-как понимаю, насколько это вообще возможно, и не вполне разделяю видимую убежденность автора, будто копенгагеновская интепретация, вправду субъективистская по своей сути, прям вот так напрямую означает неразличимость реального и виртуального и возможность формирования «реальных» миров отдельно взятым сознанием («мышь Эйнштейна»). Да, что-то такое есть. Но фантдоп он на то и фантдоп, что доказательств не требует: аксиома, вот так устроен мир в данном нарративе. Шредингер тут особо и не нужен...

Выверт сюжета в последней части спас этот роман в моих глазах от совсем низкой оценки. Я ведь мог его и не дочитать...

Да, мир сфантазирован круто, и вникать в него интересно, и даже герои поначалу какие-то более или менее живые, как минимум вот этот вот путеец со славянской фамилией (не помню). То есть, первая часть на твердые 7-8.

Но дальше... Герои, начиная с главного, оплощаются, видно, что автор не хочет и/или не умеет их вглубь прописывать. И эта вот картонность, плюс спешливая голливудщина сюжета вкупе с недоумением по поводу возникающей таки картины устройства «вывернутого» (имхо, более точный перевод) мира — начинает раздражать.

Ну да, вопросы физматематические в последней части снялись — оказалось, что роман не об этом вообще. Оказалось, что, слава богу, роман хотя бы о чем-то. Что это попытка «литературы идей», поскольку до «литературы людей» здесь как до Пекина раком. Далеко не самая удачная попытка: идея о субъективности восприятии таки достаточно банальна.

Да, роману 50 лет, и для тех времен, наверное... Но я-то прочел сейчас. Ну что ж, любопытно, более или менее читабельно.

Ну нет, с «Посмотри в глаза чудовищ» сравнивать этот роман неуместно. Здесь некая претензия на боллитру. Совершенно обоснованная, если говорить о владении языком. Язык шикарный! Прям наслаждаться можно, в отрыве от сюжета и всего остального.

А если представить, что языка нет, если как бы редуцировать эту составляющую удовольствия от книги? (А книга должна, имхо, прежде всего приносить читателю удовольствие — другое дело, что каждому оно своё.) Много ли останется?

...«Чешую ангела» скорее следует сравнивать с текстами Идиатитуллина или Крусанова. Или у меня такая вот ассоциация (возможно, странная), из недавно прочитанного: «Финист — Ясный Сокол» Рубанова. На мой вкус, всему упомянутому роман Максютова проигрывает. Чего ему не хватает? Одним словом: не хватает цельности. Такое впечатление, что автор взял дюжину шикарных рассказов — и эдак аляповато запилил из них крупную форму, выложив маловразумительным паззлом на дешевую голливудскую основу про_спасение_мира. Финал — вообще бредятина какая-то, уж извините.

То есть, сюжетная линия, увы, не цепляет ни разу. Кабы ни стиль и зарисовки, скучно было бы. А вся поэтика гораздо короче выражена Окуджавой:

«В земные страсти вовлеченный,

я знаю, что из тьмы на свет

шагнет однажды ангел черный

и крикнет, что спасенья нет.

Но, простодушный и несмелый,

прекрасный, как благая весть,

идущий следом ангел белый

прошепчет, что спасенье есть.»

Это не фантастика, конечно, это сказка. Что для Далина, впрочем, вполне характерно.

Пишет Макс Далин, конечно, классно. Гладко, звонко. И невычурно, без избыточного стиля, прущего из боллитровцев, которым нечего сказать.

Автору сказать есть что. Кто-то, впрочем, сочтет, что автор повторяется из романа в роман, мусоля тему ксенофобии. Но ведь его вправду «волнует» эта тема... дурацкое выражение, ага, «волнует», тьфу; нет — его бесит это явление, искренне, до колик! И вся мерзость, которую всякий не потерявший совесть человек легко различает во многих деяниях рода людского... Ну да, ну да. И все же слишком пафосно. Слишком идеалистично как-то всё. Если воспринимать как сказку — то нормально, но для взрослых как-то оно чересчур наивно, как-то лубочно чересчур.

Ну да и ладно. Зато читается взахлеб. Что, наверное, главное.

И, увы, многое из романа, написанного до 02.22, оказалось болезненно актуальным после этой даты. Неудивительно. Предощущение мировой войны носилось в воздухе. И вот она развертывается на наших глазах. И думаешь: а может, и правильно? Ну, уничтожит себя вскоре человечество. Может, и поделом? :))

Замечательный рассказ! Добродушный, светлый, немножко волшебный, но очень жизненный, написанный классным языком, с выверенным по темпоритму хроникальным сюжетом. Восхитительный финальный аккорд подсказал источник авторского вдохновения. Ведь действительно, когда-то, и не так уж давно, Швеция воспринималась как родина Астрид Лингрен, а не Греты Тунберг. Я перечитал Линдгрен всю. Вслух, сыну. Гримм, Андерсен — это всё же лишь сюжетность, а Линдгрен (как и Сент-Экзюпери) — нечто большее. Именно на ней следует воспитывать в детях человечность. «Мио, мой Мио» по сей день считаю одним из лучших произведений мировой литературы. Жаль Швецию, погрязшую в тунбергах. И если сами шведы тронулись умом куда-то не в ту степь, пусть хотя бы в русской культуре, на русском языке сохранится духовное наследие великой шведской писательницы.

Я уже не помню, где и как узнал про эту книгу. Но очень рад, что узнал, скачал и прочел. Внес в личный топ еще одну фамилию. Теперь постепенно скачаю и прочту всё, что написал Павел Иевлев. Потому что это здорово! Шикарная, настоящая литература, причем не высосанная из пальца избыточная боллитра, а нормальный современный текст умного талантливого автора с прекраснейшим чувством языка. Такое можно читать, получая удовольствие от самого процесса чтения, безотносительно контента. А если еще и контент увлекательный...

Но вот вопрос: почему ж я тогда не поставил роману десятку? Как-то не повернулась рука... Почему?

Мат? Да нет, я совершенно нормально отношусь к его уместному (!) использованию — как у Алексея Иванова (напр., «Блуда и Мудо») или у Лео Каганова, когда обсценная лексика не заменяет собой нормальную, а дополняет её, играя свою особую роль от создания образа персонажа до сюжетообразования, как в «Масле» Каганова. Здесь мат выполняет роль эмоционально насыщенной лексики, как обычно и в реальной жизни. Он совершенно естествен, не коробит ни разу!

Однако, не осталось полноценного ощущения цельности. Жанровой, что ли, цельности, даже не знаю как сказать. Похожие «проблемы» наблюдались у Андрея Рубанова, у Дмитрия Костюкевича, у того же Иванова — как, видимо, и у других авторов, которые затаскивают свои тексты в рамки жанровой прозы отчасти искусственно, будучи потенциально шире таких рамок. Этот эффект преодолевает Веркин, его умудряется как-то избегать Щепетнев, а вот у Иевлева получилось не на 100%.

Конкретнее, наверное, вот что скажу. Роман начинался как некая буффонада, стеб с налетом абсурда, альбом карикатур на людей и на явления, прописанных столь ярко и ёмко, что хочется растащить на цитаты. (Причем желание сие напомнило мне скорее о Пьецухе, чем о Пелевине.) Берем обычный провинциальный городок, запихиваем его в День Сурка и смотрим, что получится, добавляя пару умных, едких и циничных комментаторов происходящего (ГГ и его приятель политолог).

Но автор-то задумал драму, причем сложную и красивую. «В любви и смерти находя неисчерпаемую тему». И как-то не до конца состыковалось. Текст стал к финалу серьезнее и мрачнее, но я же «не с той стороны» познакомился с ГГ, да и образ Анюты остался недостаточно насыщенным. Сочувствия не хватает, внутренняя логика слегка барахлит. Финал автор, пожалуй, вытащил, сделав красивым, человечным и даже отчасти хэппи. Но для этого ему понадобилась пара небольших рояльчиков: с тульпами, с совсем уж абсурдистским балом. Возникло ощущение некоей скомканности, незаконченности отдельных мазков, хотя вроде бы темпоритм нигде не сломан и не надорван: весь текст читался на одном дыхании с первой до последней строчки. Вот рыбак, например, — образ сильный и якобы значимый — он зачем был вообще?

Профессиональные критики, наверное, куда точнее и грамотнее разложат всё по полочкам. Я лишь попытался выразить свои ощущения. Получилось, пожалуй, не слишком удачно. Но подумалось, что такому роману хотя бы один отзыв на Фантлабе нужен. Ибо прекрасный же роман-то!

Есть «литература людей» — и «литература идей». Здесь явно последняя, экзистенциальной глубиной не отягощенная; ненавистники ФМД могут смело брать книгу в руки. При этом ни о какой «картонности» персонажей речи нет. Их мотивы более или менее прописаны и понятны. Да, в рассказах Костюкевича я встречал куда точнее выписанные, более глубокие экзистенциальные конфликты. Но здесь — думаю, просто цели такой не было. Мотивы героев прописаны достаточно, чтобы не вызывать недоумения. Но предметом исследования романа является не личная психология, а социальная.

Литература, как и дьявол, — в деталях. Именно способность писателя подмечать вокруг себя «говорящие» детали и доносить их до читатели точно и кратко, взамен многостраничных теоретических рассуждений, отличают литературную беллетристику от эссе, научных работ и графомании. Так вот, в «Этике Райдера» персональных деталей, раскрывающих характер и внутреннюю сущность персонажей, явная нехватка. При этом у Антона (пожалуй, «самого главного» героя) даже свой «Черный человек» имеется — персональный глюк, заставляющий рефлексировать. (А ближе к финалу схожий глюк появляется и у Печи). А у Вилле есть память о бегстве из Израиля (сильная сцена!) как основа жизненных ценностей. Но внутренние конфликты героев не являются основным контентом, проработаны достаточно условно, и цельного впечатления, «оживляющего» героя, заставляющего ему сочувствовать, не возникает.

Зато деталей социальной психологии — море. Именно они придают достоверность роману. Достоверность — именно в смысле глобального развития сюжета. Ведь роман нельзя назвать антиутопией. Да, мир к 2030 году пережил некую катастрофу, но для сюжета она не имеет никакого значения, авторы просто таким образом сократили театр действий до пределов лично известных им территорий. Триггером сюжета является «самый обычный» контакт, ничего такого поначалу не предвещающий. И просто расписано совершенно естественное развитие событий с учетом того, что сейчас представляет собой человеческое общество.

Отсутствие явного основного конфликта делает сюжет, по сути, хроникальным. Известная условность героев не позволяет удариться в сопереживания, оставляя главным инструментом восприятия текста разум, а не сердце. Вынесенная в название «этика» не превращается в догматическую «мораль», но и глубинной «нравственностью» особо не обрастает. И в итоге — в романе нет очевидно правых и виноватых. У каждого своя правда, как и в жизни. Авторы ставят вопросы, но однозначного ответа на них не дают. «Думайте сами, решайте сами.»

И это прекрасно, но авторам, как мне кажется, хотелось другого, большего. Хотелось показать глобальное через призму локального, личного, чтобы «и уму, и сердцу». Стремление похвальное, но призма-то нечеткая, мутная. Ум зацепился, но сердце чаще биться не стало. Скажем, последняя сцена, играющая роль развязки, выстроена так, будто главным конфликтом романа является внутренний конфликт Антона (развитию которого активно способствует его персональный глюк). Но лично я к герою как-то прикипел не особо... И восприятие лишается цельности.

Оценку я, пожалуй, немного завысил. Потому что для первой пробы пера в крупной форме у авторов получилось очень мощно! И потому что такой «жесткосоциальной» фантастики, наверное, сейчас не хватает. Новый роман авторов обязательно прочту!

На мой взгляд, оценка сборника — это не среднее арифметическое оценок входящих в него вещей. Его, как и творчество отдельного автора, следует постараться воспринять как некую цельность — и оценить именно ее. Тогда оценка будет скорее тяготеть к лучшим вещам в творчестве/сборнике, чем к абстрактному среднему.

В таком ракурсе собранный Андреем Синицыным сборник следует признать откровенно удачным. В обрамлении подписанных мэтрами, но проходных рассказов — несколько очень качественных текстов. Выделяются два, совершенно разные: Дивова и супругов Белаш — тот редкий случай, когда я полностью солидарен в своих оценках с фантлабом. С творчеством Дивова я знаком давно и подробно. Вошедший в сборник рассказ далеко не проходной. Пожалуй, это смысловой отблеск «Объектов в зеркале», многослойный в лучших традициях. С Белаш я познакомился совсем недавно и до сих пор не перестаю удивляться, как автор (единый в двух лицах) такого уровня мог пройти мимо моего внимания. С их вошедшим в сборник рассказом прямая ассоциация у меня — «Погребенный великан» Исигуро. Два этих прекрасных текста вовсе не странно поставить рядом.

А еще в сборнике есть классные рассказы Логинова, Онойко и Шаинян — и даже этой пятерки хватит, чтобы оценить его достаточно высоко.

Автор пытался сыграть на чужом поле. Но взрастить что-то новое и интересное на известной еще как минимум древним грекам, конкретно взрытой Желязны, поюзанной десятками авторов и, наконец, перекопанной Фраем вдоль и поперек, пусть и весьма плодородной равнине яви/сна — дело явно тщетное даже для такого мастера. «Пограничную идею» (навеянную, что ли, недавним тухлым циклом п/р Лукьяненко?) я бы прорывной не назвал. Хотя написано живенько, это да...

Странно. Вот ну ничего толком ругательного не скажешь про эту книгу. Мир интересен, язык хорош, сюжет динамичен, не проскальзывает и не провисает, герои... ну а какие вам еще герои в типичной жанровой прозе? И пафосности дешевой в тексте нет почти, и глупостей явных нет вовсе. Всё разумно, всё по делу. Почему ж так скучно-то? Почему не хочется продолжение читать, хотя сюжет оборван «на самом интересном месте»?

Чего-то не хватает... Искры какой-то жизненной. Слишком правильно сделано. Видимо, по тем модным лекалам, что заданы популярными эпопеями от Мартина и Ко. Любителям эпической прозы такое должно вроде нравиться. (Хотя сами они говорят: эпичности мало). А я вот как-то не проникся. Мне хочется текста, так сказать, рожденного, а не смонтированного. Хочется не только интриги, но и умной иронии. Не только объема, но и глубины. Не только... но и... Того, что есть у Ротфусса, и, безусловно, у Габриэла Кея, что было у Теда Уильмса и проскальзывает у Аберкромби...

В целом, по общему восприятия: ближе к Камше, чем к Пехову. Может, местами Вегнер, но ни разу не Сапковски.

Объем проделанной работы оценил. Восторга, мягко говоря, не испытал. Как-то так, уж извините.

Фабула вроде классическая. Потерянная любовь, путешествие ради нее [в царство мертвых;к золотому шару]. Но фейерверк фантазии просто сумасшедший! В один рассказ втиснуто сразу несколько оригинальных миров, каждого из которых хватило бы на отдельную повесть. И проблема в том, что рассказ получился слишком сложным по конструкции, слишком емким на образы и аллюзии. Его трудно воспринимать в режиме развлекательного чтива. В то же время, вчитываться и стараться разложить всё рационально по полочкам — тоже не прокатит: сносит мозг. Рассказ вообще трудно читать как прозу. Это скорее поэма: судя и по звучанию языка, и по емкости аллюзий и ассоциаций. Мне кажется, автор и писал текст как стихи, цепляя скорее эмоции, чем разум, опираясь на эстетику, а не на этику. Но тогда и критерии оценки нужны иные. Стихи часто бывают «непубличными», написанными скорее для себя — набор образов и ассоциаций сильно цепляет самого автора, но далеко не у всех создаст адекватный нарратив...

Рекомендовать рассказ любителям НФ сложно. И объективно оценить сложно. Кто-то расплюется, кто-то испытает восторг. Очень на любителя. Но красиво же, черт возьми!

К истории «Конгрегация» имеет отношения куда меньшее, чем книги Кея или Валентинова, не говоря уж о Маккамоне, Трускиновской или Алексее Иванове. Исторический антураж тут — не более чем антураж, да и тот не прописан толком. Люди в романе действуют — современные, мыслящие в понятиях 21-го века, ну от силы 19-го, но никак не 15-го. Нельзя отрицать, что «Молот ведьм» оказал на автора некоторое влияние, заставив покопаться в интернете (но вряд ли в архивах), и идея преобразовать средневековую инквизицию на основе этических и правовых представлений нового времени весьма любопытна, но это не более чем «мысленный эксперимент», вроде кота Шредингера или мыши Эйнштейна. Впрочем, вставки латыни добавляют тексту шарма и познавательности. Это, конечно, далеко не язык «Золота бунта», буквально погружающий в атмосферу времени, но и не искусственные старорусские изыски «Лавра»...

То есть, «Стезя смерти» — вовсе не исторический детектив. И не исторический, и не детектив на самом-то деле. Ибо с жанром романа определиться трудно. Для одних читателей (для меня, например) это достоинство, для других — недостаток. Ведь жанровая принадлежность — не просто литературоведческий ярлык, это еще и некий набор «правил игры», шаблонов и штампов. Несоблюдение которых раздражает «жанрового» читателя, чьи ожидания оказываются обманутыми или исковерканными. Автор не то чтобы игнорирует оные правила, но не стесняется их нарушать, меняя по ходу пьесы в угоду собственным представлениям о должном. Многие претензии к книге, высказанные предыдущими комментаторами, происходят, имхо, именно отсюда.

Вот смотрите. Поначалу перед нам действительно детектив. Неторопливый, затянутый, даже занудный. Причем читатель, в отличие от ГГ, явно догадывается, кто виновник (то есть, в терминах романа, «третий») — и это не может не радовать любителей жанра, чьё удовольствие во многом и состоит как раз в том, чтобы почувствовать себя умнее пусть не автора, но хотя бы следователя. Одна беда: первая половина столь медленная, перегруженная совершенно лишней для жанра рефлексией ГГ и диалогами, раздутыми ненужными для детективного сюжета деталями, что хочется прямо таки бросить эту мутотень — ведь если ГГ всю вторую половину книги будет столь же неторопливо и вдумчиво приходить к выводу, к которому читатель давно уже пришел...

Но читавшие первую книгу цикла понимают, что не всё так просто. Что такой вот у автора якобы неторопливый стиль. А скорее, думаю, нарочитый прием, создающий контраст сюжетной динамики. И вроде бы ненужные детали на самом деле будут важны для чего-то впоследствии. Действительно, повествование «взрывается» примерно на середине. Причем взрывается совершенно за рамками детективного начала, глубоко ныряя в психологию, в этический внутренний конфликт нехилого такого уровня, прямо-таки попахивающий ФМД (если кто не знает — это такой наркотик, особенно сильно действующий в сумерках, в слякоть и в условиях эмоциональных терзаний юношей, обдумывающих бытие). «Детективщики» могут почувствовать себя в дураках: оказывается, было не так уж и важно, кто «третий», суть вообще не в этом... Автор, однако, понимает, что до «Великого инквизитора» не дотянуться. Да и незачем на самом деле тянуться в ту сторону — так ведь можно и тех читателей, что остались после возмущенно захлопнувших книгу любителей детектива, растерять. Заглубление в вязкую материю тонкой психологии чревато потерей темпа. А нам нужно что-нибудь пошустрее «Фауста» Гете. И автор «выворачивает» жанр еще раз — в сторону мистического триллера... Я лично ощущал себя как на гоночной машине, проходящей резкие повороты на скорости далеко за 100.

Стремление автора ставить серьезные вопросы, копать поглубже, исследовать конфликт внутренний, а не внешний, и сюжетной динамике придавать соответственное измерение (когда меняются не только внешние обстоятельства, но и внутренний мир героев), оставаясь при этом в рамках развлекательной беллетристики — вызывает несомненное уважение. Другое дело, что здесь есть неминуемое «диалектическое» противоречие. Идеальный баланс между популярностью и глубиной литературы, наверное, вообще недостижим. А более или менее пристойный требует изысканнейшей «инженерии душ», чтобы буквально двумя словами — всю суть... Язык у автора хорош, спору нет. И умение отражать в словах эмоции и «движения души» — несомненно, присутствует. Но всё же автору не хватает чего-то, чтобы не «проговаривать» то, что в идеале должно оставаться между строк. И дабы не терять темпа, текст вынужден терять глубину.

Я критикую? Ну да. Но это по меркам «большой литературы». По меркам же развлекательной перед нами — оригинальное, мощное и интересное произведение, достойное всяческих похвал. Чистой «развлекалове» я больше 8 не ставлю...

Так вот. Что не получилось. Не получилось по-настоящему глубоко донести внутреннюю мотивацию ГГ. Словами она вроде объяснена: чувство долга и всё такое. Но конфликт, грубо говоря, между долгом и предательством, который, мне кажется, задуман как основной для романа, в глубине своей остался недораскрыт. Не хватает какого-то со-чувствия, со-переживания. Умом я понимаю, что так могло быть, что человек вполне мог так себя повести, предпочесть одно — другому. А душой — не верю до конца. Заметим, меня вовсе не волнует, положительный ГГ или отрицательный — хотя этот глупый вопрос вполне может оттолкнуть от книги еще целый сонм жанровых читателей. Всё относительно, герой поступил так, как он поступил, с присущими реальной жизни цинизмом и жестокостью — ну, вот такие у него, значит, представления о должном, о «высшей справедливости». Плохо то, что выводы об этих представления я делаю умом, по итогам сюжета, но не чувствую их заранее «внутри» миропонимания героя. И конфликт получается, пусть и серьезный, жизненный, но в рамках данного текста — отчасти надуманный, слишком рациональный, на уровне разума, а не души. Но ключевые жизненные решения люди принимают вовсе не умом. Да и мне все же хочется не только задуматься, но и про-чувствовать, со-пережить...

Впрочем, это лишь по Гамбургскому счету. Иначе было бы 10.

Ну вот как? Ну вот зачем?

Такая милая первая книга. Если кто-то думал, что хорошая попаданческая фэнтези тррррр, то он глубоко ошибался. Интересный мир, интереснейший вариант воплощения попаданца в этом мире. Сюжет, плавно и красиво наращивающий свой масштаб: от попаданческого квеста к неглупому детективу, а затем к мощному политическому боевику...

И вторая вроде бы начиналась неплохо. Но зачем-то постепенно скатилась к банальной публицистике, к вульгарно-коммунистической агитке. В жертву неистребимому желанию автора высказать свою политическую позицию (причем не сказать чтобы сколь-нибудь оригинальную: «слыхал я и такое не раз») принесено буквально всё: объемность персонажей, продуманность и стройность сюжета, цельность и логика событийного ряда. Измыслен какой-то совершенно бредовый вариант альтернативной истории, не выдерживающий никакой проверки на системность — вот буквально на коленке, чувствуется, сверстан, лишь бы выдать автору рафинированно-вражескую идеологическую платформу. ГГ, такого замечательного вначале, начинает клинить: то он вдруг ударяется в рассуждению, как он не любит США, то оказывается вдруг наделен какой-то извращенной этикой, порождающей порывы тошнотворной рефлексии: «Это же русские, их убивать нельзя! (Вот были бы американцами — другое дело.) Ах нет, это неправильные русские — ура, значит, их убивать можно!» Недрожащей рукой описывать жесточайшие эпизоды массовых расстрелов, затем ханжески страдать за отдельных невинно убиенных — это нормально?

Любое «пропагандизированное» мышление неминуемо сваливается в оправдание гнилых средств благими целями: когда идеологический противник в его коварных целях не гнушается чем-то — это мерзко, если же союзник — это вполне приемлемо. Неудивительно, что в финальной сцене практически воспроизведен мотив Хиросимы, но поскольку ее устроили «наши» в благородных целых, ни один волос на голове не шевельнулся.

Причем спорить-то с автором не о чем. Всё это сто раз проговорено, давным-давно измерено и взвешено. Каждый вправе придерживаться каких угодно убеждений, тут лишь вопрос меры. Ибо любой чересчур убежденный в чем-либо (неважно, в чем) человек опасен для окружающих. Остается лишь порадоваться, что ради торжества безусловно и несомненно правильных идей автор пачками уничтожает малозаметных литературных персонажей, а не реальных людей.

Весьма милый исторический роман, написанный внятным хорошим языком, читающийся с легкостью и интересом, достойный похвалы и высоких оценок. Одна беда — сравнение его с «Поднебесной» Кея совершенно неизбежно: одно и то же место и время (империя Тан середины XIII века), даже герои наполовину те же, — и сравнение это он, увы, явно проигрывает.

Оба романа «почти» исторические, только «Поднебесная» — это «параистория», замаскированная под фэнтези (относить работы Кея к жанру «исторического фэнтези» я категорически не готов — совсем другой уровень), а «Мартышка» — скорее «криптоистория». Ведь «истинно-исторический» роман при таком отдалении от нас во времени и пространстве создать невозможно, понятийные искажения неминуемы: мы никогда не узнаем, как в точности происходили столь далекие события и не поймем до конца, как мыслили и чувствовали их участники. Можно сохранить антураж, что оба автора и постарались аккуратно сделать, и это само по себе замечательно и интересно, привнося в текст значимое познавательное начало. (Эпоху Тан благодаря этим двум работам я пусть не изучил до глубины, но в какой-то мере увидел и почувствовал — и это здорово!) Но дальше нужно выбирать путь «адаптации» чуждой исторической реальности к восприятию современного читателя. Разницу двух упомянутых подходов можно, наверное, выразить так. Криптоистория строго блюдет историческую фабулу, но вкладывает в нее отчасти свой собственный, по возможности новый и неожиданный сюжет. (А если взять да сохранить жизнь некоей известной исторической личности? Могло ведь быть так? Могло!) Параистория с фабулой обращается свободнее, сблизить исторические события по времени, или даже переставить их местами, слегка перемешав — для нее не проблема, но ей важна «глобальная» сюжетность эпохи, передача, так сказать, «духа времени».

Откуда-то отсюда и происходит «проигрыш». Косырев устроил мне как бы экскурсию по Древнему Китаю, вписав в его антураж достаточно бойкий, но вполне обычный любовно-прключенческий сюжет, не гнушающийся и «мыльной пеной» с «оживлением» якобы погибших положительных героев. Я узнал, как жила столица империи Тан, что из себя представлял буддизм и даосизм того времени, как вообще была жизнь устроена. Эдакий этнографический музей. Характеры прописаны вполне сносно, но я лично не заметил в них большей особости, нежели это необходимо для грамоничного вписания в антураж. Главный же герой... но об этом ниже. У Кея иной взгляд, более масштабный, более, можно сказать, философский. Он старается найти «вечные» ценности внутри «местных» особенностей, анализируя человеческую природу и человеческие отношения, какими бы они могли проявляться в иных, нежели наши нынешние, условиях. Герои Кея на порядок глубже, а историческая картина получается масштабнее и целостнее. И «роль личности» в параистории Кея мне представляется более реалистичной: даже облеченные властью лидеры мало что могут противопоставить тектоническим сдвигам исторических процессов. У Косырева же главный герой — тот самый «серый кардинал», незаметными стараниями которого творится данная криптоисторическая версия. Для меня это, увы — игровое допущение, грубо искажающее «историчность» текста. Мне глубоко чужды конспирологические идеи про тайные правительства. История как научная по своим методам познания дисциплина требует системного взгляда на огромнейший клубок причинно-следственных связей, направляющих мириады почти случайных событий в единое историческое русло. Да, видимо, в этом потоке есть некие точки бифуркации, в которых даже не самая значительная личность своим почти случайным решением может повлиять на ход событий («потому что в кузнице не было гвоздя»), но это редчайшая ситуация, это сложнейшая и интереснейшая тема. К данному роману отношения не имеющая. Главный герой вершит судьбами стран и народов вдумчиво, спокойно, с некоторой даже непринужденностью, без особого цинизма и без особых душевных терзаний. Вот тут-то и возникает главный когнитивный диссонанс, не позволяющий поставить книге действительно высокую оценку. Повествование ведется как раз от лица главного героя, и масштаб его личности так или иначе проявляется в суждениях и поступках. Не самый, честно признаемся, масштабный масштаб. Я вижу перед обычного клерка, в меру разумного, в меру делового, но ни разу не выдающегося. По моему опыту, люди такого плана могут управлять отделом или небольшой фирмой (без особых перспектив стремительного роста), но никак не транснациональной корпорацией, и уж тем более не мировыми историческими процессами. Из-за чего прорисованный в романе мир как-то вдруг мельчает и скукоживается до уровня плоской музейной декорации, и даже достойная всяческой похвалы точность антуражных деталей не способна его оживить. И походу куда-то исчезает Литература. У Кея она несомненно есть, а тут — грамотный, умелый, познавательный, но всего лишь качественный развлекательный текст.

Поначалу кажется, будто перед нами еще один псевдоним Веркина: повествование ведется от первого лица подростка, в эдаком слегка исповедальном стиле с отвлеченными рассуждениями, воспоминаниями и заключениями. Но если в Максе Острогине Веркин угадывался явно, то тут быстро становится ясно, что это всего лишь схожий прием, а автор другой, даже если и есть какие-то элементы подражания. Потому что, увы, нет ни той странноватой цепляющей глубины «самоироничного самокопания», ни изысков стилистики, ни уникальной точности вроде бы незаметных метафор, характерных для Веркина. Здесь — видимо, чисто подростковый роман, без выхода в другое литературное измерение. Точнее, повесть, на роман все же не тянет. Хотя, может быть, поколению, привыкшему к лаконичности твиттера, длиннее подавать нельзя? Не схавает?

Уж не знаю, насколько этот текст интересен самим подросткам. Мне было любопытно. Прочел совсем не с восторгом, но не без удовольствия. «Головокружительности» триллера особо не заметил, хотя действие вполне ровное, внимание удерживает. «Умная и завораживающая» история — тоже, пожалуй, некоторое преувеличение, но скорее во втором слове — история точно не тупая, пусть и без отточенного блеска. Довольно простая история взросления, демонстрирующая принцип «у каждого человека можно найти что-то хорошее (если хорошенько его обыскать)».

Есть лишь один момент, как-то так резанувший, подорвавший психологическую достоверность и смазавший вроде бы красивый и неожиданный финал. От подросткового возраста река времени унесла меня уже довольно далеко, сложно судить, такова ли картина мира современного подростка, но вот на место родителей ГГ я бы себя поставить мог... не получилось. Может быть, потому, что нашу семью пресловутый конфликт отцов и детей как-то так обошел? Ну не было конфликта! Спорили часто и спорим до сих пор, но какие-либо «воспитательные действия» мы с женой прекратили, когда сыну было еще лет 12 — с тех пор он прекрасно справлялся сам. Ведь в таковых действиях всегда есть некая наигранность, неискренность, манипуляция, которую любой нормальный человек (любого возраста) прекрасно чувствует и реагирует соответственно — то есть, вовсе не так, как ожидают возомнившие себя более мудрыми и опытными манипуляторы. (Отсюда, может, и пресловутый конфликт? А если считать «ребенка» равным себе человеком с равным правом иметь свое мнение — может, и не будет конфликта?) Так вот. Мне очень трудно, практически невозможно себе представить, чтобы мы ТАК подставили собственного сына, как это сделали родители ГГ. Такой подлянки, уж извините, не оправдывают никакие воспитательные цели. И я не удивлюсь, если многие читатели из целевой аудитории (т.е. те самые «трудновоспитуемые» тинейджеры) со мной в этом согласятся. Оно, конечно, да, понять и простить можно и нужно. Но «осадочек» останется на всю жизнь. И полного доверия — самого главного между родными людьми — уже не вернуть. (В этом плане интересно было бы продолжение насчет отношений ГГ с родителями лет эдак через 10. Боюсь, его пришлось бы писать в жанре драмы, а то и трагедии.)

Красивая идея насчет Разлома. Хороший такой, по-тырински бодрый боевичок. Который к финалу, увы, превращается вдруг в какой-то трэш. Герои, поначалу не вооруженные, легко и без потерь сносят охрану сверхсекретной базы (состоявшую все же, думается, не из новобранцев). Начинают сматывать удочки, но тут их настигает и едва не перестреливает из пистолета милостливо оставленная в живых женщина-ученый с двумя выжившими охранниками. А затем начинается раскрытие страшных тайн и секретов цикла, причем от бредовости написанного волосы дыбом встают. И, наконец, всё теперь осознавший самый главный герой после мужественных терзаний отправляется (чо уж там мелочиться-то) спасать мир. Заниматься этим он будет, видимо, в следующей книге серии. Но уже без моего соучастия.

Пища для ума? Нет уж, увольте. Ум в наше время нужен 2-3% населения: Перельману, там, и иже с ним. Остальным он — лишняя деталь, вроде аппендицита. Чреватая воспалениями. От ума одно горе, как известно. И кормить его — опасно для здоровья и вредно для души. Нет уж! Обычному человеку нужно другое: здравый смысл и красота, ну хоть немножко красоты, хоть какой-нибудь, хоть в чем-нибудь, ну пожалуйста, иначе вообще мрак и тоска смертная. А этот рассказ красив! В нем как раз нет умствований, нет никакой философии. Зато в нем есть проза — та самая, о которой речь в другом прекрасном рассказе автора. И нет в мире никаких случайностей, всё связано, всё логично некоей неформальной логикой, во всём есть сюжет. И в носках, и в их отсутствии.

Прежде всего: прекрасно написано! Язык у автора шикарный, его можно вот просто смаковать.

Далее: точные типажи чиновников с их слегка марсианским мышлением

Замечательное развитие сюжета: эдакий странный поселок с неуловимой тайной и страхом, чем-то напомнило «Город Зеро».

А вот грубо-фантастическая развязка лично меня почему-то пообломала. Хотя многим, наоборот, очень даже понравится, тем более в ней можно отыскать и некую социально-политическую метафору.

В целом — приятная повесть, судить которую по меркам жанра даже как-то и неправильно, она совершенно не чета массовому чтиву. Скорее, её следует сравнивать с фантастическими вещами Сорокина, Липскерова или Сахновского, находящимися на том же литературном уровне. И даже в этой шкале — весьма неплохо!

Труд, конечно, титанический. (Балл за это добавил.) Но один маленький вопросик: «А зачем?»

АБС прекрасные писатели, и их творчество, безусловно, достойно фанфиков. Но, во-первых, это все же не глыбы русской литературы уровня Набокова, Платонова или Довлатова, чтобы разбирать их тексты прям вот по корочкам, до запятой, до малейшего оттенка смысла. Во-вторых, что еще важнее, они потому и прекрасные ПИСАТЕЛИ, что умудрялись как-то не приносить в жертву идейной составляющей сюжетную динамику и читательский интерес. Социальные системы, в которых действовали герои АБС, им как-то удавалось прорисовывать подспудно, без многостраничных пояснений, крупными, но точными мазками, вполне достаточными для понимания их сущности.

Выставление Камеррера в виде самоуверенного придурка у меня возражений не вызвало. Если взглянуть непредвзято, извне соответствующего цикла АБС — так оно и есть, тут я автора полностью поддерживаю, с учетом некоторого эмоционального перегиба, связанного с противопоставлением камерреровских и лунинских методов прогрессорства. Автор на стороне последних (что оправдывается подачей материала от имени внучки Лунина), и в дискуссионном запале несколько загнобил Максима, в его отношении забыв почему-то о «каждому — своё». Хотя очевидно же, что активный персонал служб типа КОМКОНА — это, в основном, деструкторы.

Но это на самом деле не главное в романе. Основная его часть посвящена подробнейшему разбору общественно-политического устройства Островной Империи.

Ярлык «фашизм», конечно, смешон, если сей термин используется в экспессивно-оценочном смысле, характерном для вульгарной бытовой морали. Обществоведение и политология в своем научном (так сказать), а не популярно-демагогическом (пропагандистском) аспекте изучают эффективность, целесообразность и закономерности развития тех или иных систем, а не их моральность, белопушистость и прочие весьма относительные и субъективные атрибуты.

Хотя следует признать, что легкий налет пропаганды в романе, увы, всё-таки есть. Возник он, видимо, из-за необходимости обосновать окончательный выбор Лунина и проявляется в известной «нюшности» изображения быта жителей ОИ и их самих. (Ну, типа для контраста с образом тещи.) Примерно так в ранних произведения Полудня выглядело коммунистическое общество Земли: все вокруг прям такие замечательные, аж сил нет. Это, конечно, придает ощущение ирреальности. Общество «альтер-полудня», прорисованное Харитоновым в «Факапе», смотрится куда естественнее с точки зрения человеческой натуры. Ну нет очевидных путей создания «нового человека», никакой коммунизм и никакой технический уровень цивилизации не способен вытравить из человечьего нутра Дракона — и сами АБС это быстро поняли и отразили в более зрелом творчестве (вершиной которого мне видится «Град обреченный»), а Герман приговорил «Арканарской резней».

Основная же проблема романа в том, что ОИ — точно такая же утопия, как и мир Полудня, даже со всеми оговорками касательно уникальной неконкурентной среды (необходимой, кстати, и для коммунизма). Насчет невысокой эффективности такой общественной конструкции как платы за устойчивость автор подметил верно: это общее свойство систем. Однако, и устойчивость её весьма сомнительна. Если мыслить философски, на это указывает принципиальное отсутствие вариантов качественного развития (и, как следствие, отсутствие в Империи НФ). Но количественное развитие (напр., материального уровня социума) обязано рано или поздно перейти в качество. Диалектика, однако! Если же таковых путей не предусмотрено — система рано или поздно сгниет и разрушится. Системных противоречий не может не быть! Причем именно их анализ — самое интересное в исследовании социальных систем.

На уровне логики найти ошибку еще проще: любая социальная система, основанная на жестком делении людей на группы — нереальна по определению. Что на агнцев и козлищ делить, что на белых, желтых и черных. Дифференциация по цвету паспорта ничем не лучше дифференциации по цвету штанов. Подобных делений по разным критериям придумано множество: интраверт-экставерт, меланхолик-флегматик-сангвиник-холерик, и т.п. Одна беда: ну не поддаются люди ТОЧНОЙ классификации. Какую ни возьми — всегда найдутся промежуточные типажи, а то и вовсе никуда явно не вписывающиеся индивиды. И прямая проекция трёх системных начал на социум тоже не прокатит. Да, такие начала: креативное, деструктивное и аккумулятивное — выделить всегда можно. Вот только элементы системы по ним однозначно раскидать не получится, ибо начала «содержатся» не только в элементах, но и в структуре (как совокупности системных связей). Грубый пример: колеса — это, несомненно, элементы автомобиля как системы. Но они могут участвовать как в разгоне, так и в торможении — в зависимости от того, к какой подсистеме поключены, то есть, какими системными связями отягощены в данный момент.

Есть лишь один безусловно верный тезис: «все люди разные». И если «каждому-своё», то это «каждое» тоже сильно разным должно быть. Сомневаюсь, что техника Странников могла бы в этом бардаке чем-то помочь. Разве что путем активного влияния на психику подогнать ее под определенный типаж. Но тогда и люди будут не совсем люди, и модель социума получится совершенно искусственной, лишенной множества существенных деталей (хотя для Странников, может быть, и любопытной — модель ведь всегда проще объекта). Если же не рассматривать ОИ как очередной эксперимент Странников, то — увы, не верю.

Тут-то и вылезает главный минус романа. Столь дотошного, тяжеловесного исследования достойно нечто реальное, существующее в природе или в обществе. Такой текст, правда, не будет беллетристикой, но зато взамен художественного сможет представлять познавательный интерес. А описывать подобным образом утопичную социальную конструкцию — это как вола и трепетную лань в одну упряжку. Лично мне ко второй половине романа стало откровенно скучно, я начал пролистывать многостраничные социологические отступления.

Литература, конечно, не обязана отражать реальность as is, это даже вредно для нее, в ее основе — творческая фантазия. Но фантазия, сколь угодно богатая — должна быть легкой!

Ну надо же! Даже в этом пургоносном проекте возникла литература. Настоящая, качественная.

Может, я и завысил слегка оценку на общем фоне, но мне действительно очень понравилось! Понятно, что рассказ «женский» в хорошем смысле — построен больше на эмоциях, на ассоциациях, на образах, нежели на логике и стройном сюжете. Понятно, что целевой аудитории проекта подобное непривычно, поэтому на именном сайте рассказ не то что далеко не первый по оценке, а ближе к концу. На ФЛ аудитория более продвинутая, но и тут... видимо, сказался дефицит фанатов у автора. Я, кстати, тоже далеко не фанат Хаецкой. Но на имя автора смотрю лишь после(sic!) того, как прочел текст...

А с тем, что данный рассказ не имеет никакого отношения к эпидемии — категорически не согласен! Имеет, и куда большее, чем многие другие. Просто взгляд на нее — литературный, а не пропагандистский. Ведь что есть эпидемия для нормального человека? Разве ж это гибель Америки и злопыхание по сему поводу? Вовсе нет! Это навалившееся вдруг иное восприятие мира, «другое небо». Ты вдруг обнаруживаешь привычный мир будто за закопченым стеклом. (Кстати, настаиваю на одной «н«! Это уж прилагательное, а не наречие, ибо тут важно свойство, а не процесс изготовления.) И дальше — твой выбор, как к этому относиться, какие слова произносить и писать. И суть рассказа понятна: в борьбе с эпидемией самое главное — правильно выбрать для себя падеж.

Реакция публики понятна. Думаю, автор мог бы ее предугадать. И не обижается за самый низкий средний балл в этом убогом проекте.

А ведь литературный уровень достаточно высок для откровенной халтуры! И это уже не тупая агитка, как первые рассказы. И не стеб, нет. И не то чтобы не всерьез. Всё чуть сложнее. Это гротеск, буфф. Вот и заложенные в именах аллюзии, выложенные на-гора предыдущим критиком, на это указывают. Может, я ошибаюсь — я ведь не знаю обстоятельств появления проекта, вдруг там наряду с пряником и кнут был? Но мне лично видится здесь нормальная реакция нормального человека на «принуждение к творчеству», в каковом выражении такой же налет оксюморонности, как и в «принуждении к миру»: «Ах, значит, вам вот что надо? Ну получите!»

А поскольку я оцениваю не обстоятельства появления текста, на которые мне певать, а сам текст... то его я оцениваю достаточно высоко для халтуры. (У данного слова, кстати, два очень красиво сочетающихся оттенка смысла: один, от которого глагол «схалтурить» — с явно негативной коннотацией, а другой, от которого глагол «подхатурить» — с вполне даже нейтральной).

Ну прислушайтесь же: нет тут тупого кваса! Есть лишь психология пришибленного пропагандой ребенка, оперирующая навязанными ей гротескными шаблонами. А еще есть плюшевый мишка. И конфликт тут (хоть и неявный) не между «героическими русскими» и «тупыми американцами». Русские военные в Нью-Йорке — это всего лишь фантдоп (видимо, для попадания в тему), ну вот примерно как попаданчество в исторических романах Курылева. Подстройка под заказчика: там под массового читателя, здесь под... более конкретного. Ф.Дик в свое время «высадил» в США японцев, Лазарчук (и последователи) — и вовсе немцев в России «оставил». Ну и что? Это же другая реальность. Конфликт в этом рассказе, имхо — между пропагандистким Мифом и... плюшевым мишкой. Мне почему-то вспомнилась песня Стинга «Russians». Таких пришибленных пропагандой детей (и не только детей) полно по обе стороны океана. И это хреново, вне зависимости от того, чей десант в чьей столице высадится.

Даже пропаганда не должна быть настолько безграмотной. Вот RT уважаю — профи! Так и хочется поверить. А это...

Делая главного героя врачом-эпидемиологом, сам автор хоть немного разобраться в эпидемиологии не удосужился. В итоге получилась какая-то бессодержательная пропаганда эффективности тоталитарного строя в деле организации карантинов. Сплошной телевизионный пафос и ни капли литературы. Разве что язык неплох.

Ах, как жаль! Ведь автор — весьма талантливый рассказчик! Он мастерски строит сюжет, не позволяя ему ни провисать, ни галопировать, он вовремя, аккуратно и незаметно вытаскивает из кустов неминуемые рояли, он не корежит стилистическим выпендрежем естественную лексику, но при этом прекрасно владеет языком, что позволяет читателю (во всяком случае, мне) нырнуть в текст с головой. Да, толстоевщиной тут не пахнет, перед нами типичная жанровая проза. Но это высококачественная жанровая проза! Пища пусть не сердцу и не душе, но уму и в какой-то мере эстетике — чего еще надо? Душа не обязана трудиться! Ну, во всяком случае, постоянно. (У меня она вообще, может, уже на пенсии.) «Ксенотанское зерно», которое и заставило взяться за еще один роман этого автора, заработало от меня высший для такой прозы балл. И «Сектант» мог бы на него претендовать. Его жанровую принадлежность я определил бы как «псевдопопаданчество» — это когда автор использует сей модный ныне прием для создания исторического на самом-то деле по сути своей полотна. Герой из современности не меняет историю, а просто приспосабливается и живет в ней. Таковы замечательные книги Олега Курылева, первые три четверти «Военлета» Дроздова, «Зенитчик» и «Деляга» Полищука, отчасти — «Залесский» Золотько.

Увы! Ну не люблю я пропаганду! Ни «либеральную», ни «патриотическую», ни левую, ни правую, ни белую, ни красную — никакую. Подрывает она для меня саму суть и либерализма, и патриотизма, и любой другой идеи, сколь угодно замечательной. И контпропаганда — та же пропаганда, ага. Говорите, в данной книге всё чистая правда? О да! Ну, то есть, художественный вымысел, основанный на совершенно реальной, правдивой фактичности. Но пропаганда — не значит ложь. Более того, качественная пропаганда — это всегда правда и ничего, кроме правды. Только не вся. Конечно, ВСЮ правду знать невозможно. Не то что о целом историческом периоде, даже об отдельном другом человеке. Даже о себе. Просто не вместится в голову. Но тут вопрос «репрезентативности выборки». Вопрос подачи и интерпретации. Неангажированности и, в идеале, научности подхода к информации. Безусловно, грань размыта: у каждого есть своё мнение, и оно так или иначе прорывается в суждениях. Но «ты факты изложи, а сужденья придержи». То есть, избегай оценочных суждений, не считай меня за идиота, дай мне самому оценить...

Автор «Сектанта» поначалу и вправду меня за идиота не держал, но, к сожалению, держал за такового своего ГГ — и этот звоночек позванивал с самого начала (букву «з» из глагола можно убрать). Нарочитая историческая безграмотность ГГ, возомнившего себя в параллельной реальности, позволяла автору акцентировать внимание на тех аспектах истории СССР 1925 года, которые кажутся ему важными. Ему! Это раздражало даже больше, чем нежданно открывшийся управленческий талант ГГ. (Ладно, согласен, общественный энтузиазм способен пробудить в человек скрытые резервы, но не настолько же, чтобы из полного тюфяка за месяц превратиться в предельно крутого мэна с леденящим взглядом, от которого шпана шарахается.) Ну и в конце концов всё свалилось в фактическое воспевание идей и практики большевизма. Из крайности в крайность. Если это не злонамеренные мерзавцы, возмечтавшие зажечь по всему миру пожар мировой революции (читай — затопить мир кровью) — значит, мудрые и умелые правители? А чтобы мудрое и умелое государство сохранить — можно в дальнейшем и пострелять миллиончик-другой мешающих этому не слишком лояльных граждан? Увы, несмотря на аккуратные оговорки, автор в конце концов, по сути, свалился в подобную контрпропаганду. Выбрав для оппонирования весьма убогую интерпретацию истории (приписанную школьной учительнице ГГ), которую я бы назвал «вульгарно-либеральной». Никогда не встречал её среди сколь-нибудь образованных людей своего поколения, хотя допускаю, что она может бытовать среди какой-то части молодежи. Той твитнутой её части, которая книг, думается, не читает. А мне-то, читающему, зачем всё это впаривать? Я прекрасно помню, что Гитлер пришел к власти в 33-м и первым делом устроил в Германии «экономическое чудо» и олимпиаду-36, а уж потом развязал войну. И что 37-й год следует не сразу за 24-м.

Но я знаю еще и то, что искренность старобольшевиков и энтузиазм, которым вправду была охвачена страна в первые годы СССР, не отменяет тех «исторических мин», что изначально были заложены как в коммунистической идеологии, так и в советской системе государственности. И на своем собственном опыте убедился, что на голом энтузиазме вечно выезжать не получается, в конце концов требуется система (sic!) мотивации. Которую плановое коллективное хозяйство само по себе предоставить не способно: неминуемо начинается бюрократия, работа для галочки и повсеместное мелкое воровство «ничейного» имущества. А система «партийной ответственности» не всеохватна. И именно «сталинский призыв», наполнивший партию карьеристами, аукнулся разгулом репрессий. И насколько грамотно большевики управляли страной — тоже еще большой вопрос: несомненные успехи в промышленном строительстве не отменяют голодомора. И т.д. и т.п.

А уж финал романа — просто беда. Да, в этом жанре с финалом — проблема. Банально вернуть героя, так ничего толком и не поменявшего в истории, в настоящее? А где же тогда мораль и прочие глубокие выводы? Авторы как-то выкручиваются, хотя не всегда и не все. Скажем, Дроздов в «Военлете» после шикарного бытописания в конце концов не удержался и ход истории поменял напрочь. Здесь автор до такого не дошел, он лишь быстренько закруглился в той же манере. Вот ГГ занимается простым и полезным делом среди простых и нормальных людей — а вот он уже встречается с лидерами государства, делясь с ними своим скудными историческими познаниями. И тут бац — и всё. Только это называется не «открытый финал», а «оборванный сюжет»...

На самом деле 1925-1930 годы в истории СССР — это очень интересное время! Один только вопрос «а могло ли всё пойти иначе?» чего стоит! Я полагаю, что нет, не могло, что всё закономерно, но это спорная точка зрения. Жаль (хотя и не удивительно) что в «публичной истории» (читай — исторической пропаганде всех мастей) этому периоду уделяется так мало внимания. И жаль, что автор решил закрыть этот пробел в том же «публично-историческом» стиле.

В целом — крепкий текст. Серьезный плюс — столь редкая ныне «твердость» НФ, спровоцировавшая меня даже почитать кое-что про Ио и прифигеть от размера тамошних гор. Любопытное место! Жаль, в этой жизни мне дотуда не добраться...

Однако, такому тексту нужна качественно прописанная атмосферность. Сюжет-то по-своему красив, но как бы простоват. Оживить персонажей деталями (как только и можно в короткой форме) автор пытался, но мастерства не хватило. А одним лишь рефреном, вынесенным в название, атмосферу создать, на мой вкус, не удалось. Для этого требуется более тонкое владение языком.

Тем не менее, перед нами зрелый, цельный, неплохо сделанный рассказ.

Буду краток. Это ню. Жанр такой. Он не требует сюжетности. Но он требует от художника чрезвычайно тонкого вкуса и мастерства. Чтобы не свалиться в пошлость, не рухнуть в порнуху. Автор удержался. На самой грани, однако.

Ах, да. Я забыл сказать, что это ню не телесное, а психологическое и даже местами душевное. Во всех смыслах. Фантастическое владение русским языком позволяет автору совершенно простыми словами, без всяких там экивоков, описывать... что? Тончайшие душевные движения? А вот нифига. (Тут почему-то вспомнился заяц из анекдота: «А зато я богат духовно!») Описана на самом деле кондовая бытовая психология, но герои будто вывернуты наизнанку, автор проговаривает за них многое из «грязного белья» тех порывов и мотивов, которые и составляют самую обычную жизнь и которые подавляющее большинство из нас в себе фрустрирует. Именно поэтому сия бытописательная нудятина читается взахлеб: в читателе просыпается вуаерист, который буквально заставляет подсматривать в щелочку за всем этим слегка циничным оголением порывов и мотивов. А еще интонация, весьма точно выбранная: отстраненно-ироничная. Даже не знаю, с чем сравнить. Ну вот если взять Веню Ерофеева, убрать куда-нибудь разудалость, но добавить въедливость взгляда, интраверсию развернуть наружу... как-то так, наверное.

Понятно, что книга пойдет не у всех. Но мне трудно сказать, у кого. Изысканность вкуса вряд ли играет существенную роль. Хотя «нырнуть в стиль» поможет. Пол? Наверное, любой. А вот возраст... Возраст — видимо, средний. Потребен читатель в соответствующем кризисе и вокруг него.

Проделана большая работа, выстроен замысловатый мир... А зачем? Такое ощущение, что автор начал набрасывать этот рассказ лет в пять, когда учился считать до девяти. Причем до четырех у него получалось особенно хорошо, из-за чего данная цифра звучит навязчивым рефреном. Уже на третий повтор хочется сказать: «Да помню я, помню». Но увы, тебя буквально заставляют взять бумажку и старательно, без ошибок переписать в столбик все девять каст. И желательно с циферками рядом: кто сколько умеет нюхать. Ведь это самое главное! То есть, написан рассказ, видимо, лет в пятнадцать, когда о стремлении продумать социальную конструкцию чуть глубже можно только мечтать, зато степени двойки приводят в восхищение.

UPD Возможно, это экспозиция более крупной формы. Либо набросок сеттинга для создания в нем других текстов. Но социально-психологические реалии в такой системе (если полагать ее устойчивой) должны быть гораздо сложнее, они не будут простой проекцией нашего социума.

«В любви и смерти находя неисчерпаемую тему...»

Тема вечная. А текст — замечательный! Жанровую принадлежность определить непросто. С одной стороны, это «М-реализм» ранних Дяченок, когда в совершенно реальный мир добавляется небольшое фантастическое допущение, обычно связанное с необычными способностями героев, что неминуемо порождает этическую проблематику. Но плюсом к этому у Рэйн — целый ворох мифологических реминисценций при описании Летума, местами приближающий повесть к постмодерну. Вообще, посвященные «событиям» в Летуме главы совершенно фантастические! И в прямом, и в переносном смысле. Для меня это почти как отдельное вложенное повествование со своими отдельными смысловыми слоями.

И совершенно прекрасный русский язык!

Поставить 10 не смог лишь из-за чрезмерной, на мой взгляд, драматизированности отношений Леси с отцом и с Матвеем, что придает тексту, увы, легкий привкус «дамского романа». Ну не нравится мне ощущение, что из меня нарочито выжимают слезу. Может быть, автору захотелось контраста, чтобы подчеркнуть отношения главных героев. Но как-то этот контраст слишком уж резанул слух и вкус. Понятно, что Такую любовь описать обычными словами трудно, она ведь и сама сказочно драматична. Но у Слепухина или у Рыбакова получалось же избежать «дамского» надрыва.

Но в целом — просто здорово! Рекомендую всем ценителям хорошей прозы.

Дракон в роли добропорядочного бюргера, Ланцелот в роли бомжа. Это, конечно, выглядит неожиданно. Автор сам подставился, напросившись на сравнение с великой пьесой Е.Шварца...

Философия может быть разной. Но она должна быть последовательной и жизненной. Философия недеяния именно такова, но здесь не о ней: с чего бы вдруг помогать чужим людям? Недеяние не знает добра и зла!

Мысль несостоявшегося Дракона про достойное в трудной ситуации поведение девочки, столь редкое в его окружении, дала надежду, что рассказ вправду будет глубоким по смыслу. Ибо отсутствие Дракона — это ведь в известном смысле тоже плохо... Но вторая часть про недо-Ланцелота смешала все карты, превратив месседж рассказа даже не в толстовское непротивлоение злу насилием, а в какой-то недостоверный гимн замшелому бюргерству.

А ведь у Шварца главный месседж — в словах Ланцелота: «Я три раза был ранен смертельно — и каждый раз теми, кого насильно спасал». Ибо в жизни вовсе не Дракон (ЧК, кровавая гэбня, Путин, Госдеп, Чубайс и т.п.), а именно замшелое бюргерство — главная причина и основа Зла. Именно оно вскармливает бургомистров и генрихов, именно оно питает драконов. («Каждый год Дракон выбирает себе девушку. И мы отдаем ее, не мяукнув!») И это — жизненно! Потому что больших Драконов в обычной жизни нет, зато маленький, внутренний дракон — живет в каждом из нас. А вот с внутренними ланцелотами по жизни некий напряг...

Хотя у Шварца есть еще кот Машенька. («Да, я кот. Но люди иногда так невнимательны! Хозяева мои до сих пор удивляются, что я еще ни разу не окотился»). Это вовсе не шутовской персонаж. Это мой любимый персонаж! Потому что он оставляет надежду. (Захаров выбросил его из фильма — и в фильме надежды не осталось... впрочем, фильм и не претендовал на вечные ценности: нужно учесть, когда он снимался и о чем предупреждал. Сейчас-то уже окончательно ясно, о чем.) В начале пьесы Кот заявляет: «Дайте мне забыться, прохожий!», «Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать, чем копатсья в неприятном будущем». Но обнаружив, что перед ним не очередной болтун, активный борец со злом на словах, а человек, реально готовый что-то делать, даже в безнадежной вроде бы ситуации, Кот начинает активно действовать, помогая Ланцелоту. (И главное — помешав Дракону прикончить Ланцелота втихую.)

И на фоне этого гениально жизненного, вечного произведения — такое вот чмошничество... Но совсем низкую оценку поставить не могу, потому что написано — хорошо! Русским языком Батхен владеет прекрасно, выплетая красивый и фонетический, и особенно ритмический рисунок текста — почти стихи получаются. Но для настоящей Литературы этого мало.

Молодой человек со своими родителями, клиническими филологами, приезжает на Кубу. (Или в Кубу? Или кубинцы не обижаются на предлог «на»?) Гуляет, ест, пьет. Встречается в некоей девушкой Анной. И кагбэ всё. Фабула есть, сюжета нет. Завязки, конфликта, кульминации, развязки — ну нету их, одна видимость. Пепел. Самый колоритный песонаж романа, некто Великанова, на сцене вообще не появляется.

Написано от первого лица. Веркин часто пишет от первого лица, любит он это. Другие, конечно, тоже пишут, но у Веркина получается лучше. Фирменно у него получается. За счет стиля, типа изустного. Или, точнее, из-мысленного. Таким примерно стилем рассказывают истории не другим, а самому себе, в мыслях. К фирменному стилю у Веркина, как всегда, прилагается фирменная ирония, с легкой такой грустинкой от безысходности бытия. И совершенно роскошные оценочные суждения, просто пипец, чиста афоризмы! Как такие можно придумывать — не знаю даже, пальчики оближешь. Блеск! Веркин, кажется, уже не способен опуститься ниже некоторого уровня, недоступного как всему сонму фандомных лукьяненок, так и большинству боллитровых прилепиных.

То есть, сам процесс чтения — кайф! Но в итоге какой-то пшик. Кагбэ.

Я не любитель играть в школьные игры «что автор хотел сказать своим произведением». Да ничего не хотел! Ну или что хотел — то и сказал (см. текст произведения). А если вдруг сказал что не хотел — то это скорее на совести критиков, которым надо же как-то оправдывать свои доходы. Или издателей, которые, внеся предоплату, торопили-торопили, ну и отбили у автора желание вообще что-нибудь говорить своим произведением, лишь бы закончить к сроку.

Но я таки выскажу гипотезу. Потому что в юности зачитывался Кортасаром, Маркесом, Борхесом и прочими гутьерресами. Но недавно тут вот перечитал Кортасара — и как-то не понял даже, а что в нем, собственно, такого? Экзистенциализм, магический реализм, ага. Но я же не только не клинический, но даже вообще ни разу не филолог (может быть, к сожалению, но так уж сложилось). То, что по молодости казалось прям ах каким откровением, сегодня, увы, воспринимается как многабукафф ниачом. «Блестит. Но не радует».

Так вот. Мне кажется, Веркин написал пародию. Или не совсем пародию, скорее подражание, или просто вздумалось попробовать себя в жанре. Куба же, жара, следы Хэмингуэя на каждом углу, время остановилось, все часы ушли в сторону, да и вообще, нет у революции конца, а у жизни смысла. Получился кагбэ классический магреализм. Получился, может, и неплохо, но сам-то жанр скучный... В итоге вкус текста, как обычно у Веркина, шикарный, а послевкусия нет.

Как-то так. Кагбэ.

«А автобус? Куда уехал автобус?»

Ну вот тот, который привез героев в этот самый пансионат, за пределами которого якобы лишь тлен и смерть. Высадил, развернулся и уехал. Куда? Причем он же откуда-то их еще и привез, не сгорев, не взорвавшись, не превратившись по пути в тыкву. И почему никто из постояльцев пансионата не задался этим вопросом? Почему вообще почти никто не задался никакими вопросами, вполне естественными для людей в столь стрессовой ситуации?

Вопрос про автобус грыз меня поначалу, серьезно подрывая достоверность апокалипсиса. Подрывало её и чрезмерно обыденное поведение персонажей. Вообще-то в такой ситуации люди должны весьма и весьма истерить. И, например, тут же броситься искать и делить (с жестокой грызней) пищевые и вещевые запасы.

В общем, попытка встроить текст в привычную постаповскую логику обломалась. Дурное рационально-критическое мышление там и тут натыкалось на несуразности... и в конце концов отключилось. Потому что роман читался взахлеб, невзирая на. Потому что не в этом, видимо, его суть и смысл. Интрига «реальность или игра?» вроде бы является сюжетообразующим стержнем, но на самом деле книга постепенно начинает восприниматься не как последовательно-сюжетная конструкция, а как... картинная галерея. Портреты (и жизненные сюжеты) отдельных героев гораздо интереснее их общего пансионатного сюжета. Ретроспективные вставки играют далеко не экспозиционную роль в структуре романа. А как раз смыслообразующую. Именно в них прорисован редкими, но точными мазками тот мир, в котором жили герои и который был (якобы?) разрушен некоей глобальной катастрофой, чья природа (которую тоже поначалу требовало прояснить рациональное мышление) так и остается неясной, ну и ладно, и неважно на самом-то деле. Люди — разные, живые, психологически вполне достоверные, несмотря на не такой уж большой объем, выделенный каждому — и мир, в котором им выпало жить... разрушенный ведь заслуженно, да?

... А потом грянул финал. Неожиданный, яркий, иррационально логичный. (Оксюморон вышел какой-то кривой — но как еще сказать?) Выяснилось, что галерея была организована автором не наобум, что за набором красивых портретов кроется стройный и понятный замысел, цельный и глубокий месседж. Что роман не о выживании в замкнутом коллективе и не о разгадывании тайны (мнимого?) апокалипсиса. А о будущем. Но не в банально-логичном ракурсе современной (мужской?) НФ, а в нетипичном (женском, что ли?) взгляде-предчувствии, чем-то, пожалуй, напоминающем «Нет» Линор Горалик. Финал конкретно «сделал» роман, накинув ему в моем субъективном впечатлении сразу пару баллов. Текст парадоксальным образом обрел у меня в голове гармонию и цельность, даже несмотря на явно избыточные интерлюдии.

Я получил большое удовольствие. Но советовать книгу широкому читателю не решился бы. У многих она, наверное, оставит невразумительное ощущение. Так же как, например, «Предчувствие гражданской войны» Дали...

Попытка понять рассказ разумом не то чтобы бесполезна, просто не очень-то нужна. Его нужно воспринимать иначе: так сказать, не семантически, а эстетически. Перед нами чудесная картинка, сплетенная из множества аллюзий (и, наверное, далеко не все мне удалось уловить, к сожалению) — очень светлая по настроению, гармоничная по форме и добрая по смыслу. Главная аллюзия — конечно, Экзюпери. Три тетушки — явный отсыл к древней мифологии (Мойры), причем имя одной из них почерпнуто из милого советского мультфильма «Лоскутик и облачко». Мне также вспомнились «Корабли и галактика» молодого, еще не ушедшего в боллитру Алексея Иванова, классический сюр Виана, и еще почему-то сикараськи Алексея Лукьянова.

Восхитительный пример «отвязной» образности рассказа — пасущиеся в колодце похожие на улиток коровы, несущие яйца, мясо с которых следует обрезать, как шерсть с овец, чтобы не растолстели. Уж не знаю, сколько мяты с квадратным стеблем надо изжевать, чтобы сочнинить такую прелесть. Спасибо автору, я получил искренне удовольствие!

Есть такие «абсурдные» загадки, которые загадывают детям, видимо, для того, чтобы приучать их к абстрактному мышлению. Типа «два кольца, два конца, посередине гвоздик». Ребенок вряд ли сам догадается, что это не очки, прибитые к переносице, и не висящий на гвозде бюстгалтер, а всего лишь ножницы. Но обязан в подсказанном «верном» ответе почувствовать некую красоту. Из этого познавательно-эстетического чувства в конечном счете происходит весь современный авангард. Как, впрочем, и вся наука.

Подобные загадки есть и для взрослых, хотя и не несущие в себе познавательных начал. Например: «В глазах тоска, в зубах доска, дверь на крючке, жизнь на волоске». (Человек провалился в деревенский сортир). А теперь представьте, что приятель вам загадал нечто такое вот заковыристое, вы долго мучились и, конечно, наконец, сдались: «Ну и что же это?» А в ответ услышали чистосердечное: «Не знаю, сам только что придумал». Издевательство, правда? К чему это всё — далее станет ясно.

Итак, «Лед». Если честно, к концу первой части я искренне хотел бросить чтение этого отборного гумна. Еле дотерпел до второй. Помогала мысль, что ну не может ведь столь прославленный стилист так бездарно писать — видать, что-то тут не так. Мерзкие однобокие персонажи, тупые банальные сцены — какой-то оплощенный, выхолощенный от остатков смысла Босх. И вроде бы пока только экспозиция, но она всё тянется, тянется, тянется… И какой-то дешевый выпендреж с описанием действующих лиц в шаблоне пьесы. Причем профиль персонажей чисто внешний: возраст, длина ног, цвет волос, одежда. Ни мимики, ни выражения глаз у них нет. А хваленый стиль? Это же ужас какой-то! И дело не в эпатирующем обилии мата. А именно в неряшливой убогости.

Вот, скажем, точки вместо запятых, нарочито короткие предложения. Прием не нов. Его, например, Эдуард Веркин часто применяет. Речь получается резкая, рубленая. Но сие хорошо, когда повествование требует такой стилистики, когда она естественна и не мешает читать. А в первой части «Льда» точки чаще неуместны, как метеоризм в такт Моцарту. Сидишь и думаешь: «У автора что, совсем слух отбило?»

Или вот череда предложений без сказуемых, вроде классического «Аптека. Улица. Фонарь». Да, так удобно «рисовать картинку». Но даже в отсутствии глагола предикативность-то все равно есть (как бы пропущен глагол to be), и в русском языке она очевидно тяготеет к настоящему времени. Ну, например: «Ночь. Фонарь. Захламленная квартира. Ветхий диван. На диване — Ваня». Что вместо тире вставить? Скорее «лежит», правда ведь, чем «лежал»? А у Сорокина упорно прет прошедшее время, что меня лично постоянно «выбивало» из текста. Просто издевательство какое-то, а не литература.

Но началась вторая часть, написанная от первого лица — и я зачитался! Оказывается, писать-то автор умеет. (Кто бы мог подумать?!) Да еще как! Наблюдать, как по мере взросления рассказчицы меняется ее речь — сплошное удовольствие. «Бесстильность» первой части, оказывается, была нарочитой. А ведь написать плохо, умея писать хорошо — тоже еще надо суметь.

При этом ощущение, что надо мной издеваются, не прошло, а только усилилось. Уже не в связи с формой, а в связи с содержанием: мне впаривают какой-то космогонический бред, и эдак на полном серьезе... Потребляемый месседж стал все сильнее напоминать «Парфюмера», только там Гренуй один, а тут их целая орава. Слава богу, после второй части в книге идет небольшая третья, а затем и совсем маленькая четвертая.

В итоге выясняется, что метафора «говорить сердцем» несет в себе у Сорокина некий изощренный полиморфизм. Сердце вообще-то — обычный насос. Режимы работы которого, однако, тесно связаны с эмоциональной сферой — отсюда во всех человеческих языках всякая образность имени Мутко. Бывают, мол, слова «от ума», а бывают «от сердца». Для начала автор применил вполне обычный способ создания фантдопов: «А что получится, если вместо переносного смысла взять да подставить прямой?» Вот двадцать три сердечных слова, и кто поймет их все — достигнет просветления. Вот только со светом что-то не так. Понятие «сердечность» выворачивается наизнанку… и еще раз наизнанку… и в конце концов обессмысливается напрочь. Или как-то так. Углубляться не стану, ибо это будет раскрытием... может, не сюжета, но чего-то не менее важного для свежести восприятия романа.

С выставлением оценки у меня, признаюсь, возникли проблемы. Я ведь обычно сужу по своему впечатлению от прочтения текста. А каков текст сам по себе, без учета моих чувств... хрен его знает. Кто я такой, чтобы претендовать на объективность? И всё же в метафоре «одни пишут умом, другие сердцем» есть для меня нечто прикладное. Конечно, такая классификация как минимум не полна, ведь в человеческом теле имеются и другие органы. Нынче, например, выгодно писать с использованием мочеполовой системы (Сорокин, кстати, это прекрасно знает и использует). А еще у многих авторов активно задействован желчный пузырь, что тоже весьма содействует популярности (самый выдающийся пример — Пелевин), поскольку обычно оные пузыри взаимодействуют друг с другом гораздо живее, нежели сердца.

Так вот не люблю я книги, написанные умом и желчью, пусть даже ум отточен и желчь точна. Добродушная ирония мне куда милее едкого сарказма. Но здесь особый случай. Во-первых, нельзя не признать высочайшее мастерство автора во владении языком и происходящее из него имманентное эстетство текста. Во-вторых, в романе на самом-то деле нет ни сарказма, ни иронии, ни радости познания, ни горечи его плодов, ни самолюбования, ни самобичевания, вообще ничего нет, кроме циничной отстраненности паталогоанатома. «Никель зеркален, вакуум строго пуст». Всё. Действительно, какой может быть в книге смысл, если его нет ни в жизни, ни в природе? И если тебе вдруг показалось, что ты увидел в ней что-то глубокое и мудрое — не обольщайся. В лучшем случае тебе объяснили про ножницы, в худшем — просто поиздевались. Содержание романа сводится к древней максиме: «Всё фигня, кроме льда. Но, впрочем, если подумать, и лед — тоже фигня». Прочее — лишь буквы на экране читалки.

...Рекомендовать кому либо эту книгу я бы поостерегся. У одних она может вызвать восторг, у других — глухое раздражение. Неординарность автора очевидна, но сама по себе кайфа не гарантирует. И этот свой бессмысленный отзыв, увенчаю, пожалуй, возникшей по двойной ассоциации (наверное, трудноуловимой, но если смыслов нет нигде и никаких в принципе — то чем я хуже Сорокина?:)) цитатой песни Владимира Ланцберга, которую в нашей компании называли «песенкой человека, запертого в привокзальном туалете»:

Все бы ладно, и все бы ничего, да с замком никак не сладить.

Нынче в ночь на кулички pаз в году отпpавлялись поезда.

Только дверь кто-то запеp и ушел втихомолку, на ночь глядя,

На ночь глядя, такие вот дела, и не деться никуда.

...

(А далее алчущие да погуглят.)

А знаете, что самое удивительное? Фантастики в повести вроде бы очень много, и кажется, что почти вся она — плод бурной авторской фантазии. Но на самом деле фантастика тут совершенно не важна, это лишь антураж, причем, если приглядеться... не особо и антуражный.

Ну вот есть две альтернативные реальности. В одной была Колыма, в другой — Марс. И вся разница. Это — условность, лишь голая форма, но не содержание. Да, какие-то отдельные технические особенности из-за этой разницы появились, и автор их честно просчитал и отразил. Но суть от этого не меняется. Марс, не Марс, но год-то — 39-ый! И страна вроде бы другая, даже политический строй другой, а суть — та же. В самой повести недостаточно информации о системе управления и социально-экономическом укладе в альтернативной Российской Империи (которая вроде как там не в форме СССР), и трудно оценить, насколько обоснована столь сильная схожесть двух исторических процессов. Ведь тут не только неистребимая имперская парадигма национального сознания нужна, требуется еще и сильный дефицит в социуме определенных качеств (типа, «голубой крови»: интеллекта, чести, самоуважения, гордыни и т.п.) Откуда этот дефицит взялся в той реальности — непонятно. Но и неважно. Важно, что если забыть про Марс и отрешиться от вытекающих отсюда деталей (многочисленных, но не столь существенных), то есть, если отбросить чистый антураж — то мы получим не фантастическую, а почти историческую повесть. Причем по-человечески глубокую и сильную. И сам факт того, что отбрасывание антуража ничуть не умаляет силу произведения, заставляет отнести повесть не к жанровой прозе, а к настоящей литературе. По ее меркам это, пожалуй, не шедевр, но вполне крепкое произведение.

Сравнение с «Голосом ночной птицы», конечно, напрашивается: фабулы весьма схожи. И, наверное, «Ловец человеков» прекрасному роману Маккаммона заметно проигрывает, так что оценку я сознательно завысил. Отчасти авансом новому для себя автору, отчасти потому, что книга заставила меня пожертвовать сном, чтобы себя дочитать. На самом деле трудно сформулировать, в чем же проигрыш. Безусловно, исторический антураж у Маккаммона на порядок точнее, проработаннее; «Голос» — вот именно исторический детектив, с внимательным отношением к соответствующим деталям, с аккуратным бытописанием, с психологическим аспектом, отсылающим к нравам описываемого периода. У Поповой ничего этого нет. Историзм здесь — это даже не крипто-, как у Валентинова, и не пара-, как у Кея, а псевдо-историзм. Антураж чисто условный. Кабы не точное указание даты и не ряд как бы исторических деталей, можно было бы легко переместить сюжет в какой-нибудь другой век. Ну и что? Ведь перед нами не историческое исследование, а литературное произведение. Давайте считать, что это обычное фэнтези.

Почему выбран условно-четырнадцатый век — понятно. Чтобы «вовремя» превратить Инквизицию в Конгрегацию. Конечно, вопрос о том, как пошла бы история Европы, если бы подобное случилось в реальности, совершенно бессмыслен. Подобное случиться не могло в примнципе. В то время просто не было нужных для этого людей. Посмотрите, как мыслят и действуют герои — как современные (ну, в лучшем случае конец 19 века) люди с современным представлениями о законе и правосудии, о морали и нравственности. Чтобы такие представления сложились, истории нужно было пройти через Возрождение, породить в недрах своих процессов Вольтера и Канта, протащить человечество через страшные, поскольку высокотехнологичные (в сравнении с 14 веком) войны. Исторический процесс закономерен, он не умеет прыгать через пять ступенек. И кстати, Инквизиция была весьма прогрессивным для своего времени институтом. По сравнению с баронским беспределом, напрочь лишенным каких-либо представлений о ценности человеческой жизни, который творился до этого. Убивали без суда и следствия, по велению левого мизинца. А тут появились хоть какие-то процессуальные нормы. И, между прочим, 95% приговоров были оправдательными. Но мы судим со своей точки зрения, не желая вникать в ТЕ реалии и нравы — и потому плодим мифы. Например, о Д.Бруно, сожженном якобы за галилеевскую идею, который на самом деле (почитайте хотя бы Вики и задумайтесь) с точки зрения тогдашней церковной власти был прожженным, закоренелым, воинствующим диссидентом, за ним такой хвост грехов тянулся... Впрочем, я отвлекся. Напомню лишь, что у Андрея Валентинова есть замечательный роман «Небеса ликуют» — вот там как раз крипто-история, а не псевдо.

Но в том-то и дело, что благодаря этой своей псевдовости книга Надежды Поповой оказалась достаточно глубокой. Автор писал о том, что наболело, он хотел не просто развлечь читателя детективчиком, он хотел высказаться — это заметно, и это важно. Но автор же сейчас живет, а не в 14 веке, и проблемы его терзают нынешние, в нынешней интерпретации нынешних людей. Природа власти и закона, роль страха и морали — темы подняты очень сложные и поданы достаточно точно. Да и детектив как таковой получился, в общем-то, неплохо, хотя, наверное, не образцово. Во всяком случае, в напряжении сюжет держал, особо не провисал, и пусть поначалу действие разворачивалось слишком уж неспешно, но ведь у каждого повествования свой ритм, к которому просто над привыкнуть. Главное, чтобы он не сбивался...

ГГ — далеко не супермен. Давайте признаем — лоханулся он вполне логично, но читателю, имеющему почти всю ту же информацию, что и ГГ, заранее догадаться об этом было непросто. И следить за мыслительными процессами ГГ, а затем и его действиями — интересно! Да, финал получился несколько чересчур мыльно-благостным — возможно, здесь сказалась «женская рука». Но она сказалась и в другом: в точности описания чувств и ощущений. Местами это было откровенно красиво, на грани поэзии! Хотя жанр такого вроде бы не требует. Я зачитывался! И реально ползли мурашки по коже, когда автор буквально заставил меня почувствовать себя в шкуре сжигаемой на костре ведьмы...

Я понимаю, что эта книга может «не зайти». Если судить объективно, найти в ней поводов для критики можно немало. Но вот мне — «зашла». И хотя послевкусие, пожалуй, неоднозначное, вкус был хорош!

«Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане и этим сознанием горд...» — это слова из ранней песни БГ про «двух трактористов, напившихся пива». Авторы тоже горды наличием у них на рабочем столе Сартра и Франкла. Но при этом бездарно трезвы. А без пива — ну совсем не тот эффект, зуб даю!

Да, я вижу попытку популяризации экзистенциализма. Но увы, не верю. В ранних своих книгах авторы (сами того, возможно, не замечая) тоже его популяризовали, может быть, в более ранних интерпретациях (напр., в «Вита Ностра» отчетливо звучит Ницше). Но делали это как-то по-человечески — правильно делали! А тут, видать, начитались теоретических первоисточников... В итоге — мысль есть, а серьезной литературы нет. Какое-то подростковое чтиво.

Про сюжет говорить не буду, в предыдущих отзывах, в общем-то, всё сказано. Две искусственно созданные реальности, две группы лабораторных крыс. Им привиты элементы человеческой психологии. Они говорят правильные слова, разыгрывают правильные сцены, нужные для развития мысли. Может, воспитанному Голливудом 15-летнему американцу это в тему. У меня же — ощущение какого-то примитивного трэша. Это не люди, это компьютерные персы. Пупсы со сложной программой. И те, и другие. Сочувствия не вызывают. (Подробнее см прекрасный отзыв gamarusа.)

Но главное, что коробит лично меня — авторское представление об экзистенциализме. Беда в том, что четверть века назад я зачитывался Сартром и Франклом. Философия Сартра была предметом моего реферата, заменившего госэкзамен. (Хотя тогда я понял только «раннего» Сартра. К зрелому пришел куда позднее.) А Франкл... его книга попала мне в руки в тяжелый момент жизни. И, наверное, помогла — потому что я ему поверил. Это великий человек! Который, между прочим, прошел фашистский концлагерь. И еще там начал заниматься тем, что потом стало делом его жизни: спасать людей от суицида. Не ради будущих книг, ученых званий и мировой славы — он мог до них и не дожить... Почувствуйте разницу: Франкл писал о том, что пережил и прожил, о том, что сделал своими руками, умом и, если хотите, душой. А Дяченко, такое ощущение, писали по книжкам, с чужих слов...

Кто вам сказал, что экзистенциализм рационален? Кто сказал, что смысл жизни можно сформулировать? Свобода, ага. Типа, в ней смысл — такой, что ли, вывод у «Луча»? Ну да, блин... «Бытие и ничто» Сартра — молодого, горячего, только что из французского подполья — вправду можно воспринимать как гимн свободе. Но дальше выясняется, что свобода сия — абсурдно-сизифова (Камю), и в более мудрой «Критике диалектического разума» Сартр потихоньку сваливается всё к тому же, к чему пришли до него многие (Спиноза, Гегель, Маркс): «свобода — осознанная необходимость». И Франклу, если вчитаться, не чуждо такое понимание, ибо долг у него — тоже осмысливающий фактор...

Не о том речь. В обычном отзыве, конечно, не следует лезть в философскую дискуссию. Но скажу вот что. Чтобы красиво и корректно изложить в простой логике и в простых («для подростков») понятиях некую дисциплину, на разработку которой неглупые люди положили жизни, нужно ее понимать очень глубоко. Ну очень! Вот как Фейнман понимал физику, когда писал свои «Лекции». Иначе получится «корпускулярно-волновой дуализм». (Прошу прощения у тех, кому физика чужда, но мне, как ни странно, проще черпать образы оттуда.) Корявое, кривое школьное понятие, призванное каким-то образом опустить квантовую механику до уровня подросткового мышления. Блин, нет никакого дуализма! Есть уравнение Шредингера, его решение — волновая функция. И всё! Данное уравнение, из нашего ума вытащенное — всё, что у нас есть, самое полное описание системы. (Голимый, кстати, субъективизм! Мышь, взглядом формирующая мир.) Волновая функция имеет (эээ... скажем так: иногда) смысл плотности вероятности нахождения частицы в точке пространства-времени. Но вычислить ее в явном виде, как правило, нереально. Для практического применения нужны упрощенные (!) модели. В одних случаях удобно (нам удобно, не частице!) упростить так, чтобы получилась корпускула, в других — чтобы волна. Это наше решение, наш бзик! Это условность модели, а не свойство частицы быть то такой, то сякой... Ну ладно. Фейнман вполне всерьез писал, что квантовую механику не понимает никто в мире. Но чтобы пусть не понять, по хотя бы принять ее, требуется знание математики на уровне университета, которого у школьника быть не может...

А чтобы понять Сартра и Франкла, надо начинать с Канта и с Кьеркегора, и без Гуссерля — никак. И недаром экзистенциализм считается не только (и не столько, имхо) философской теорией, сколько направлением в искусстве. Потому что сколько теорию не разводи — чуда не опишешь. А литература на это способна каким-то чудесным образом! Так вот, в «Луче» чудо отсутствует напрочь. Мысль (корявая, как дуализм) есть, чуда — нет. Хотя даже Кант не избежал этого понятия, помните? «Звездное небо надо мной и нравственный закон во мне»...

Писать (так же как и п'исать) нужно, когда наболело, а не когда надумалось. Когда новый экзистенциальный опыт заставил переосмыслить и перепрочувствовать старые понятия. А обывательская сытость — она, видать, губит... О нет, я не требую концлагеря. Но США...

Знаете, что подумалось вдруг? Если бы Сартр, каким-то чудесным образом перенесясь сквозь время и освоив русский язык, послушал песенку БГ — то весело посмеялся бы. А если бы он или Франкл прочли «Луч» — расплевались бы, зуб даю.

Перед нами вроде бы обычный боевичок со спецслужбами. Жанр не мой. Я пытался читать подобное в исполнении, например, Латыниной — не пошло, хотя её же «Инсайдер» ушел влет, как и весь Вейский цикл, и «Нелюдь» очень даже, а вот «экономические детективы» — увы. Может, потому что сам в 90-х на Урале через всё это прошел — и художественное слово как-то бледнеет на фоне реальности? С другой стороны, жанр — не догма... в смысле, не так уж важен: того же Маклина глотал запоем, и ничего. И всё-таки боевик со спецслужбами — не моё (как-то пофигу мне спецслужбы: ни страха, ни пиетета), сам по себе не увлечет. Должно быть в книге что-то еще.

И в этом романе что-то еще есть! Именно: в нем есть внутренняя красота. Автор сплел мощный сюжетный узел, который так вот во всех подробностях я, честно говоря, и не распутал до конца, поскольку не столь важно, а к деталям большого внимания требует. Догадываюсь, что сюжет тоже по-своему красив, просто немного мимо меня. Зато язык! Ах, какой мягкий, пластичный у автора русский язык! Богатый, сытный, как татарский бэлиш. Иногда прямо останавливался и смаковал обороты и фразы. И — характеры. Жанр их глубины совершенно не требует, но авторское мастерство позволяет буквально несколькими штрихами оживить даже второстепенных персонажей. И очень красивые получаются зарисовки, пальчики оближешь!

В общем, немалое удовольствие получил я от этой книги. Пусть не прям вот ВАУ!!, но полноценное 9.

Никакая это не Большая Литература. И даже не жанровая проза. Это вообще не литература. Это подделка. Весьма качественная и потому популярная. Ничего удивительного: читатель — он же не халявщик, а партнер автора в деле создания нарратива. Данная книга относится к литературе примерно так же, как «акции» МММ к ценным бумагам. Не вижу в ней ни красоты, ни смысла — ничего, кроме умело созданной видимости.

Достоверного антуража — нет. Мир не прорисован, он чисто условен. Что случилось с ним (лет 15 назад, видать) — непонятно... да и, в общем-то, не важно. Но литература, как и дьявол, в деталях, а если начать вдумываться в детали мироустройства, несуразица полезет изо всех щелей. Автору, видимо, в голову не пришло напрягаться и что-то продумывать, он просто взял типовой антураж из компьютерных стрелялок типа Фоллаута. Ладно; условность — дело обычное.

Но и сюжета нет. Фабула банальна: двое идут на юг. Происходящие с ними события — примитивное PvE из тех же стрелялок: периодически возникающие трудности, преодолеваемые путем шаблонной последовательности действий, а также падающие плюшки (читай, рояли огромного размера) — чтобы геймовер до времени не настал. Обычная RPG-фабула. А сюжет-то где? Почему они идут на этот самый юг? С какой целью? В чем мотив? Один из ГГ прям так вот жестко настаивает: «Надо идти!» Кому надо? Зачем надо? А десять лет назад не надо было? Только вот теперь вдруг вперлось? Хрен его знает... Надо — и всё тут! И ладно. «Надо так надо». (c) Видимо, цель, как и мир, условна. «Нести свет», ага.

Однако, живых героев, которым можно было бы сопереживать, в книге тоже нет. И понятно, почему. Сюжет — он ведь беллетристике не просто так нужен, без него лишь эссе получится. Если герой, выйдя на сцену, немедленно формулирует вопрос «быть или не быть?», после чего рассматривает его в семнадцати различных интерпретациях — это кагбэ не совсем художественная литература. Лаконичностью диалогов можно создать иллюзию психологической глубины (якобы два слова произнес, а двадцать мудро умолчал), но чтобы глубина возникла взаправду — нужны сюжетные конфликты. Желательно еще и внутренние, нравственные. То есть, автор должен героев загнать в драматичные ситуации — и поглядеть, как они будут выкручиваться. Ситуации нужны жесткие, но типичные, чтобы читатель их узнал, был лично задет и озадачен. Вопрос «быть или нет?» не с потолка падает, смыслом его наполняет весь предыдущий (и/или последующий) сюжет… ну и плюс читательский опыт.

Здесь, однако, ничего подобного. Герои получились компьютерные, их действия и слова недостоверны, будто с экрана переписаны — и сочувствовать им не получается. Вот представьте: не евший уже много дней, замерзший, грязный, измученный человек смотрит поутру на небо и вдруг «осознает суть этого мира: Земля погибла, не оставив наследников»… и так далее, с нарастающим пафосом. Это он с голодухи белочку словил, что ли? А вот нифига — у автора это всерьез... Увы, не верю! Автор пишет о том, чего не знает. Он никогда не испытывал голода, никогда по-настоящему не замерзал и, добавлю аккуратно, никогда не любил детей. Потому и любовь, и голод в книге — компьютерные. Эдакая надпись на экране возле аватарки: «Вы не ели четыре дня. Запасов жизненной силы осталось на неделю. Вам требуется срочно найти еду».

...И вот они идут, идут, идут. Трудности преодолевают, плюшки ловят. Десять страниц, сто страниц… Ну и? Смысл какой-то должен же быть? Ради чего всё это занудство? Что мне хотят донести? Месседж в чем? Где интерес? Взамен мне пытаются подсунуть какое-то распальцованное глубокомыслие. ГГ «...заглянул под одеяло и понял, что что-то в сыне надломилось. Навсегда. И уже никак этого не исправить». Нет, ну вот как на подобную сентенцию реагировать здоровому на голову читателю? И так вся книга...

На самом деле месседж есть. Просто его трудно разглядеть, если полагать, что читаешь не комикс, а художественный текст. Слишком уж он банален: «Нужно быть хорошим человеком и не быть плохим». При этом автор прямым текстом, внятно и четко, как на открытой проповеди, разъясняет, кто такой хороший человек. Это тот, который не ест других людей, и даже собачек старается не потреблять в пищу. Жалеет потому что. А главное, он «продолжает начатое и не сдается». (Видимо, вне зависимости от наличия цели и смысла начатого.) И еще хорошему человеку пристало всегда заочно говорить спасибо тем людям (очевидно, мертвым), чье имущество он присвоил. А еще почаще с напускным вниманием спрашивать своего спутника, не устал ли тот и не страшно ли ему (видимо, таковы представления автора о заботе)...

Да уж… И кому может потрафить такая дутая моральность? Понятно, кому. Любому нормальному американцу, у которого по вторникам и четвергам фитнесс, по субботам церковь, и всё прочее в жизни устроено так, как положено — поэтому он всегда прав. Автор, будучи признанным в США «современным классиком», хорошо знает, что нужно массовому американскому читателю. Собственно, тут секрета и нет. Всякий разумный здоровый обыватель, опора стабильного социума, хочет чувствовать себя полноценным, значимым, белым-пушистым и облагороженным непререкаемой собственной правотой — и ищет тому подтверждения везде вокруг, в том числе в т.н. «искусстве». При этом обыватель искренне уверен, что уж он-то, даже прям вот умирая от голода (и/или холода), обязательно поделится с ближним своим последним куском хот-дога и сдобной булки с маслом. Ни малейших сомнений! Значит, лично он — хороший человек! А те, кого он полагает плохими — плохие. (И наверняка не поделятся.) Правда, обыватель не представляет себе, что такое настоящий голод, поскольку никогда его не испытывал, к тому же никогда не мерз до смерти. И, кстати, совершенно не намерен и впредь знакомиться с этими ощущениями... ну и незачем тыкать его в это носом. Антураж компьютерных стрелялок ему знаком — вот и хорошо. Ведь особой разницы между жизнью и игрой нет — об этом и Великие писали. Смерть — тот же геймовер. Что чувствует человек, реально стоящий на краю — неважно и неинтересно. Обыватель прав — вот что главное!

И ведь действительно прав. Всегда и во всем. Спорить глупо. И «бояться глупо»… А коли автор не сумел донести, кто из героев хороший, а кто плохой — значит, он сам плохой и неумелый автор, и его такая книга народу нафиг не нужна...

Ага. И дальше можно с удовольствием удариться в быковский снобизм, присвоив себе право судить о вкусах и не спорить о них потому лишь, что глупо же спорить с теми, у кого их нет. Но что, собственно, такое «вкус»? Всего лишь способность словить некий особый кайф от чтения некоей последовательности знаков. Сопровождаемая, заметим, неспособностью словить кайф попроще от некоей иной последовательности — например, этой вот «Дороги». А что литература должна чему-то там учить и наставлять — фигня. Литература ничего не должна. Никому. Мне в том числе. Никто не заставлял меня читать этот текст. Я сам этим занялся. Кайфа не словил. Ибо одно унылое занудство. Но это же мои проблемы...

Слушайте, а может быть, автор пытался тут эдак заочно подискутировать с цинизмом нуара? Хотел попробовать натянуть обыденную мораль на неординарные условия постапа? Можно, мол, и в таких условиях оставаться хорошим (sic!) человеком. Ну, если и пытался, то получилось у него плохо. Нежизненно получилось. До Веркина с его ИНФЕРНО — как до Пекина раком. А вот цинизм как раз — штука жизненная, увы. Пусть не такой выпяченный, как у Аберкромби. Но если вспомнить, например, Громова с «Вычислителем» и «Крыльями черпахи», или Дивова… ну ладно, русскоязычную прозу не будем трогать, у нас-то с вами в багаже и ЛНТ с ФМД, и Чехов с Булгаковым. Но и на английском есть Воннегут, есть Оруэлл, в конце концов. И как после этого воспринимать Маккарти?

Да так и воспринимать, очень просто. Вспомнив замечательный термин «целевая аудитория»...

Ну и всё, на этом оборву свою нудятину. Не претендуя на истину, а лишь надеясь, что хоть кому-то помог с вопросом «чтить или не чтить».

Вообще, удивительная, конечно, книга. «Неровная» — это слабо сказано! Не припомню другого произведения, по мере развертывания которого автор настолько деградировал бы. Начало сего эпического полотна многообещающее: нарисованы два очень интересных мира, причем нарисованы умело, хорошим языком; сюжетная линия Коршуна, излагаемая от первого лица, и вовсе отличается милейшей стилистической отделкой, пальчики оближешь. Сюжет обеих линий, может быть, не слишком притязательный, но вполне бодрый и грамотно выстроенный по фэнтезийным канонам: «держит», не отпускает, не дает заскучать, даже детективные какие-то нотки детектед. И герои вроде бы живые, и этические конфликты завязаны любопытные, особенно в линии Негоро. (Какая пошлая роль уготована в финале королеве-воительнице — на этом этапе развития сюжета не догадаться ну никак.)

Но затем в фентезийную вселенную грубо вторгается НФ. Причем с весьма и весьма условным «Н», наука там ни при чем от слова совсем. Роль этого сюжетного разворота, по аналогии с понятием «глобальная метафора», можно обозначить как «глобальный рояль»: ведь если некий естественный фэтезийный канон разрушен бластерами и посадочными модулями — то дальше можно уже любой инструмент присочинить, чтобы сюжет куда вздумалось двинуть. И повествование идет вразнос, набирает силу какая-то голимая голливудщина, герои оплощаются, их становится все больше, они становятся всё круче и благороднее (причем даже те, от кого поначалу этого было трудно ожидать), мотивы их обретают пафосно-глобальный характер, а во второй части в них начинает развиваться умильное уси-пуси, все поголовно приниматся друг друга любить до гроба и героически спасать, не щадя живота, — и текст постепенно обретает черты уже не голливудского боевика, а мексиканского сериала...

Последние страницы я, честно говоря, просто пролистывал. Было такое ощущение, что автор сам запутался в темпорально-сюжетных перипетиях, порожденных его буйной фантазией, и финальный рояль вселенского масштаба был уже настолько неминуем, что не вызвал ничего кроме гомерического хихиканья. Вспомнился поручик Ржевский: «Ха! А вот и нет, господа, выиграл снова я! У меня — Королевский п-ц!»

Ну что сказать? Годное дорожное чтиво! Всё как надо: примитивный «школьный» язык, шаблонные персонажи («как в комиксах» — действительно приходит на ум такое сравнение), глобальный сюжетный размах, миллиарды долларов на кону, высокая динамика, яркий антураж: море, солнце, Италия, тропики... А ворох лишних запятых — это фигня: такому тексту хороший корректор без надобности. Есть подозрение, кстати, что в тропических морях автор, скажем так, бывал — весьма со знанием дела у него выходит их описывать, хотя меня-то там как раз не было, судить не могу, но экспозиция романа в этом смысле получилась в моих глазах вполне захватывающая. А вот дальше...

Понимаете, если ехать до Иркутска поездом — эта книга может очень пригодиться. Но, увы, я путешествую не так часто и не так далеко. А дома на диване хочется чего-то менее картонного. «Анархо-либертарианские» идеи автора хороши для эссе (типа «Депортации»). Но пытаясь заложить такие весьма, увы, далекие от жизни концепции в крупную форму, рискуешь потерять связь с реальностью. Прущая вдруг немеряная крутизна свободно мыслящих «граждан мира» — это еще ладно, ОК, свобода мысли действительно раскрепощает, да и как иначе сюжет разогнать. Но поголовно тупые, нервные и безвольные миллиардеры... вообще-то миллиардного состояния без умения управлять людьми и без хорошего системного мышления не сколотить (и не сохранить, если в наследство досталось). И распальцовка характерна как раз для «шестерок» всяких «криминальных сообществ», но никак не для состоявшихся и состоятельных людей. Да, в целом, согласен: современный, особенно финансовый, капитал — суть раковая опухоль на теле цивилизации, но это же системный тезис, вовсе не означающий, что персональные носители оного капитала все как один гнилые тряпки. Это глубоко ложное суждение! И очень вредное — как всякая качественная недооценка противника. (В советской пропаганде немецкие генералы тоже порой выглядели неприкаянным придурками, ага.) С другой стороны, в подобных книгах следует писать не как есть, а как читателю хочется чтоб было. При этом понятно, что ни миллиардеры, ни даже миллионеры такие книги не читают — им некогда.

...В общем, осилил я примерно четверть. До поры спокойно перенося многочисленные накладки с логикой и здравым смыслом. Добил меня, пожалуй, сюжетный ход с «вражеской» службой безопасности. Надоела она автору, мешала развивать сюжет непринужденно и бездумно — он взял да убрал ее одним махом. Шлёп — и нету. Я поржал, конечно... но в итоге стало скучно. Дальше всё понятно: автор введет в повествование еще несколько таких же плоских персонажей (иначе провиснет), в нужные моменты будет вытащено требуемое количество роялей, и в итоге, несмотря на козни и происки коварных, но лубочных врагов, «наши» героически победят. Ни интересных новых мыслей, ни интересных образов и характеров встретить особой надежды нет. Времени жалко.

В качестве вывода скажу так: наличие оригинальных идей и литературные способности — это всё же очень разные вещи.

В соцреализме ТАК писать о войне было не принято. Без надрыва, без кровавых брызг, без яростных атак, без пафоса, да, вот именно, совершенно без того пафоса, который сегодня (см. дату отзыва) прет со всех сторон. Война была совсем не похожа на компьютерные игрушки, как, наверное, ощущает ее сейчас нацепившая георгиевские ленточки молодежь. Люди вовсе не геройствовали ежечасно, они просто жили, без какого-то особого драматизма, жили в это жуткое время — так примерно, как жил автор, чтобы через полвека, наконец, написать об этом — спокойно, выдержанно, без обвинений, без выводов и обобщений, но честно и искренне.

Наверное, самое близкое этому роману по духу произведение — «Сестра печали» Вадима Шефнера. Такое же искреннее, лиричное, беспафосное бытописание, в котором Война почему-то вдруг выглядит по-настоящему страшной — наверное, из-за невыносимой обыденности происходящего. Неудивительно. Авторов роднит то, что оба они прошли через квинтэссецию кошмара Войны — через Блокаду.

При этом книги Шефнера и Погодина очень разные по форме. «Я догоню вас на небесах» — отчасти эссе; несколько сюжетных линий в этом романе имеются, но набросаны они как бы пунктиром, россыпью эпизодов, и переплетаются не согласно строгой логике композиции, а по неким ассоциативным признакам. Эта книга — воспоминание, и написана она именно так, как работает наша память, выхватывающая из прошлого какие-то детали, вроде бы внешне незначительные, но почему-то очень важные для нас внутренне, а потом одна такая деталь цепляет другую, часто не связанную ни временем, ни причинной связью, но вот почему-то цепляет и вытаскивает на свет, а та — еще одну, и еще...

Радий Погодин — хороший советский детский писатель. (Слово «советский» здесь, увы, как знак качества, прежде всего по части русского языка — в такой высочайшей степени владеть им нынче почему-то не принято.) Он, наверное, чувствовал, что не впишется в новое время. И написал эту вот совсем не детскую книжку. Лучшую свою книжку! Это не крик души, нет. Это ее неспешный рассказ на прощание. И немножко исповедь. То, что нужно оставить после себя.

«Каждый пишет как он слышит... не пытаясь угодить», — это по нынешним временам роскошь почти непозволительная. Рынок, однако! Надо угождать, ничего не поделаешь, приходится, особенно если речь о модной сталкерской теме. И угождают каждый во что горазд, более или менее успешно. Набивают свои авторские листы, получают свои гонорары — и все довольны, и пишущие, и слышащие/читающие.

Беда Жарковского в том, что он угождать, видимо, не умеет. Он пишет вот именно как слышит. А слышит он, скажем так, весьма необычно. Слух у него не то чтобы совсем неизвестной природы, но сильно не той, что у читателей, привыкших, чтобы им угождали. «Потребитель всегда прав», однако. А тут такое...

У меня, увы, слух тоже не тот. Я бездарно здоров психически и морально. Нет, я слышу этот странный, выверенно корявый язык, он засасывает, погружает в себя и не отпускает, внося слабоумные искажения в восприятие бытия. Но полностью ухватить тот месседж, который автор старается донести до меня, не могу. То есть, умом понимаю, что оный месседж высказан самим названием, ибо что есть человек как не «тварь неизвестной природы»? И в отдельных зарисовках, из которых, по сути, и состоит роман, эта природа как бы выпирает и типа высвечивается, и читаются они взахлеб, на одном дыхании, и вроде как я ощущаю этот «сокуровский» закадровый звук («Дни затмения» четко вспоминаются, и вовсе не из-за фамилии «Стругацкие», а из-за схожего привкуса шизы), но цельного восприятия как-то почему-то не получается, хотя особой потребности в сюжете за собой давно не замечал. И вроде как я чую, что в этом лоскутном полотне скрыта некая своя странная и даже, может быть, больная логика, и легкий привкус арканарской резни в германовских ощущениях, и тот факт, что это вроде как не окончательное произведение, а то ли обрывки чего-то более объемного, то ли начало чего-то более крупного, — но все-таки что-то не то.

Может быть, виной тому моя неспособность полноценно временно свихнуться в нужную сторону? Но «Хобо» же снес мозг к чертям собачьим — и это было круто! А тут как-то даже и мысли не было десятку поставить. Не было чуда, не было «Ах!» А было вполне ровное чувство удовольствия, примерно как от раннего Дивова, но и всё. И знаете, мне показалось, что это потому, что автор все же попытался угодить. Где-то, в каких-то неуловимых для меня моментах схалтурил по отношению к своему слуху. Я не способен это обосновать, но вот такая мысль у меня возникла и нагло влезла в этот отзыв, что тут сделать. Какие-то приемы, методы, мотивы, конструкции из «Мужской работы», или, может, из Ляха (шикарно покрошившего не менее «Пикника» популярную «Дюну») — вроде бы правильные, логичные, разумные, продажные, но, увы, режущие авторский слух... Мне кажется, для Жарковского рынок — как пресловутый ощип для кура. А без перьев, сколько крыльями не маши, не взлетишь даже на забор. Жалко, конечно. Или никому не понятный шедевр, или добротное, интересное, внятное, всасывающее... непонятно что.

«Лишний раз над башней ближней помахав руками лишний час и лишний раз дотошно убедившись только в том, что твердь воистину тверда, ты опустишь руки, словно раб цепной, который бревна ворошит и камни движет — и отчаянье пронижет плоть и кровь твою тогда. И совсем уже бесстрастно, ни контраста, ни пространства не боясь, уже у края, прямо в публику ныряя, прямо в черные ряды...» — это МЩ (у которого, имхо, те же проблемы).

Но последние слова этой сильнейшей песни: «...помаши еще руками: может, всё-таки взлетишь?»

В романе три практически отдельных составляющих. Основная — историческое бытописание Германии времен Третьего рейха — и она великолепна! Вторая — римские зарисовки времен Суллы, и они тоже хороши. И третья — некая фантастическая надстройка, сделанная, видимо, в угоду издателю, сделанная старательно, но явно в отсутствии столь же глубокого знания предмета и, следовательно, без должной увлеченности. Совершенно, на мой взгляд, лишняя, притянутая за уши. Роман без нее, став историческим вместо фантастического, не только ничего не потерял бы, а лишь приобрел бы композиционную стройность, если еще и римские сны убрать, которые тут тоже не в кассу, лучше было бы из них какой-нибудь отдельный рассказ сделать. Возможно, пришлось бы пожертвовать одним из интересных действующих лиц — Эрихом Беловым, или во всяком случае вернуть персонаж в рамки реализма, ну да не так уж велика потеря. К сожалению, из-за искусственной подгонки под популярный жанр роман потерял цельность и, соответственно, балл-другой моей оценки. Легкие помехи вносит чересчур подробное описание памятных знаков — предмета хобби автора, но это уже совсем мелочь.

А ведь лежащая в основе книги трагическая история немецкой семьи сделана на уровне большой литературы, и если учесть, что перед нами «ранняя» книга автора — это просто здорово! Эта история любви и предательства прописана настолько аккуратно и тонко, что даже термины «любовь» и «предательство» звучат на ее фоне как-то пафосно — перед нами просто совершенно жизненные, обычные человеческие отношения. И, конечно, картины Великой Войны, нарисованные в непривычном нам ракурсе, с другой стороны фронта, получаются у автора просто блестяще! Самое сильное в этом романе — пожалуй, Берлин (и Германия в целом) весной 1945 года глазами немцев. Нечто подобное я раньше встречал лишь в сериале «Братья по оружию» от BBC. Автор старается оставаться объективным, в рамках исторической правды, никого (кроме верхушки Рейха) не обвиняя и не осуждая, и его человеческая позиция, которая, конечно же, проступает, оживляя книгу, мне очень близка. В каком-то смысле получился художественный анализ причин и механизмов той трагедии, которая произошла с немецким народом в 30-40гг. прошлого века — механизмов, которые, к сожалению, просматриваются, пусть и не столь явно, и в нашей современной истории...

Всё-таки «божественность» со всеми вытекающими сверхспособностями героев — это убийца добротного фэнтези, превращающий его в убогую голливудщину с супергеройскими человекопауками. Когда ГГ принимается голыми руками перехватывать удары остро отточенного меча, обретает немеряную боевую крутизну и сверхчувственность, замедляет время, успевая выиграть любой бой за один вздох — сопереживать ему по-человечески становится как-то трудновато. Конечно, если фэнтэзи не просто добротное, а по-настоящему сильное литературно (то есть, уже и не совсем фэнтези, а выходящий за рамки жанров текст) — никакие боги талантливому автору не помешают. Увы, здесь явно не тот случай. Типичная жанровая проза, которая как раз у Вегнера вполне может быть весьма добротной, что показали Север и Восток. Но и весь Запад в целом, и венчающая его повесть, к финалу которой к тому же искусственно притянуты сюжетные нити Юга, оказались серьезно изгажены вселенским размахом. Полный эпичного пафоса курсив затянут и зануден, разбавленная им основная городская сюжетная линия слеплена слабо: сама по себе банальна, а вся её движуха и непредсказуемость происходит из того самого божественного вмешательства. Даже второй главный герой оказался ему, мягко говоря, не чужд. К сожалению, автор поддался соблазну подменить живой человеческий мотив грохотом небесных литавр. Еще бы: вмешательство свыше позволяет разместить в кустах не только пару роялей, но и большой симфонический оркестр целиком — так чего ж напрягаться? Жаль. Неплохой ведь автор. Ни разу ни Сапковски, но вполне на уровне жанра. Писал бы то, к чему перо лежит: батальные новеллы — и вовсе мог бы у меня в избранные попасть...

После очень неплохого, а местами просто прекрасного Севера, эта повесть — как холодный душ. Вдруг повеяло плохим дамским романом. Да, затем окажется, что это не отдельная история, а лишь завязка, и ряд несуразностей, отмеченных предыдущим оратором, найдут свое объяснение. Но «мужики-то не знали». Нарочитость сюжета раздражает. Попытка через сладкоречие показать силу чувств проваливается — ну не верю, и всё тут. Говорят: «малая беда кричит, большая — молчит». Про любовь можно сказать то же. Когда две души сливаются в одно (вот блин, аж сам приболел пафосной пошлостью), слова не нужны. Да и путать сексуальную страсть с любовью как-то странно для не такого уж молодого автора. Если женщина просит семнадцать раз повторить ей, как я ее люблю — лично у меня возникнет сильное сомнение в том, что она сама испытывает ко мне хоть что-то. Я вообще не понимаю, как можно рассуждать о любви, не видя глаз партнера. Ты уж разберись, что ты любишь-то: человека или его член. Это разные чувства! И в итоге — совершеннейшая психологическая недостоверность. Когда героиня вдруг соглашается на жуткие жертвы «ради любви» — у меня возникает когнитивный диссонанс: очевидно наигранное поведение не бьется с такими заявами ну совсем. Девочка, конечно, молодая и глупая. Но что за неуважение к человеку, который сто раз тебе объяснял свои религиозные принципы, глубочайшие и серьезнейшие? Ну, то есть, шлёпнуть заигравшуюся шалаву — дело, конечно, правильное, ага. (Вот честное слово, почему-то не к месту вспомнилось: «Гоп-стоп. Семен, засунь ей под ребро!») Но автор-то имеет в виду, как я понимаю, не это. У него там всё типа героически трагично, прям как у Шекспира... Тьфу!

А касательно развязки... Что ж, милые дамы, имейте в виду: когда кто-то вам говорит, что любит вас больше жизни, обязательно следует уточнять, чьей именно. И как раз вот это — весьма жизненно!

Давно, а может быть и никогда ранее, не встречал я настолько великолепного батального полотна, написанного словами! Вложенный сюжет (рассказ одного из героев) является, по сути, основным, поскольку именно он несет главный месседж этой новеллы, отраженный в её названии. Базовый «шпионский» сюжет тоже, кстати, по-своему красив и тоже играет на месседж, но все же блекнет на фоне рассказа о битве. Я не знаток средневековой военной тактики (и в убое скота тоже не разбираюсь), и мне, в общем-то, не так важно, насколько грамотно всё написано с научно-исторической точки зрения. Я — верю, и мне этого достаточно. Мне важно, КАК написано, ибо передо мной литературное произведение, а не исторический труд. А написано — шикарно! Тут, конечно, велика еще и заслуга переводчика, сумевшего сохранить атмосферу. (Это ведь только кажется, что с польского переводить проще, чем с английского, на самом деле даже в чем-то сложнее: лексически языки бардзо подобны, но стилистически — совсем не бардзо.) Картина разворачивающихся событий буквально стоит перед глазами — будто фильм смотришь. И, знаете, этот фильм даже покруче «300 спартанцев» будет! (Имею в виду, конечно, классику, а не новодел.) В которых, кстати (как и в «Спартаке» Джованьоли) историческая точность — тоже не так уж существенна на фоне художественного уровня. Фильм вспомнился, это факт. Именно как художественный аналог. Хотя исторических аналогий, конечно, никаких быть не может, тут Роджер_Янг совершенно прав.

Я поставлю высший балл. Может быть, не за сам текст новеллы, а за собственный нарратив, поскольку мне почудился очень чувствительный для меня мотив — мотив профессионализма. Мне лично показалось, что 800 меекханцев стояли насмерть не только и не столько ради того, чтобы дать сбежать мирному населению. И даже не ради того, чтобы переломить ход войны. Я бы не поверил такому пафосному героизму, психологически недостоверному. Зато верю в обыденное стремление сделать свою работу как следует. Вот просто взять и выполнить свой долг. Даже ценой жизни, если иначе нельзя.

Первым делом рука потянулась поглядеть, сколько лет автору: меньше 20 или больше. (А еще узнать, не знаком ли ему ДЦП лично.) Потому что если меньше — то это очень круто... Но потом я подумал: а зачем, собственно? Я оцениваю текст как он есть, отдельно от личности автора. И даже не сам текст оцениваю, а нарратив — мое личное, субъективное восприятие.

Так вот. Написано крепко. Язык хороший, четкий... хотя и бедноват, то есть вот не метафоричен от слова совсем. Он скорее для НФ, чем для фэнтези, и уж тем более он не для такого философического размаха, требующего вообще-то куда большей тонкости и точности описания внутреннего мира. Может, в этом и проблема? Затронутая автором тема смысла жизни как-то так не укладывается в рациональные слова, во всяком случае, если тебе больше 20 лет. Единственную мощную метафору — глобальную, вынесенную в название — я попросту не понял. Причем попытка с ней разобраться была для меня одной из интриг повести. Увы, я так и не врубился, причем тут эбонит. Он же не излучает, никого не заряжает. Он сам заряжается, если его шерстью потереть. Ну да ладно. Дело не в этом.

Начало увлекло. Очень здорово автор создал эдакую полудетективную картинку. Я не склонен соглашаться с тем, что в метро прям все такие серые и «зомбированные». (Еще одна метафора, ага. Банальная.) Обычные там люди. Разные. Какая любовь? Зачем ненависть? Достаточно уважения. Но, может, восприятие мира человеком, страдающим ДЦП, именно таково? В принципе, да, наверно. Мой опыт попыток общения с инвалидами с детства показывает, что их мировосприятие очень сложное, все чужие люди видятся как потенциальные враги, будто из окопа — и мне, например, попросту не хватает чуткости преодолеть этот барьер.

Ладно, пусть так. Но финал разочаровал совершенно. Пубертатный до банальности. Попытки сформулировать смысл жизни характерны для лиц мужеского полу моложе 20. Иногда и женского, иногда чуть старше. Сформулировать-то можно, только эти красивые слова так и останутся пустым звуком. И в лучшем случае поверившего в них человека ждет разочарование. А в худшем — навязывание созданного пустопорожними формулировками миропонимания окружающим, порой насильно...

В некий момент — когда приходит четкое, глубинное осознание неотвратимости мементо и понимание, что с этим чувством внутри теперь придется жить (наверное, именно это именуется кризисом среднего возраста?), вопрос о смысле жизни напрочь теряет актуальность. Ну, есть он. Или, может, нет. Какая разница? Все равно финал один: «Во что ты душу не вложи... И тем, кто крест взвалил не плечи, и тем, кто жизнь прожил во лжи — срок всем назначат равный: вечность». Все рациональные жизненные цели — иллюзорны. Что, впрочем, не мешает стремиться их достичь, вот просто чтоб не скучно было. А на самом-то деле «мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть». Другое дело, что есть не смысл бытия, а, скажем так, осмысленность каждого отдельного шага и решения. Внутренняя осмысленность, связанная с соответствием направления движения по жизни с некой предназначенностью, с полным раскрытием того, что дано тебе Богом. Именно это, называемое эйчарами «самореализацией», приносит ощущение смысла (в слова не укладывающееся) и даже иногда счастья...

Впрочем, что-то я тут и сам расфилософствовался. Есть такой замечательный американский психолог Франкл. Прошедший многое в жизни, прежде чем стать психологом (так что ему можно верить). Он изучал причины суицида — происходящего из-за потери той самой осмысленности. Можно почитать...

Что же касается повести. Ну, если для подростковой аудитории — то она замечательная. Мое отношение — куда прохладнее. При этом все же следует учесть в оценке определенный уровень мастерства автора... В общем, поставил достаточно высокую.

К сожалению, чувствуется, что вторая книга написана уже отчасти на заказ, на публику, на волне успеха первой, написанной «для себя» — потому, что хотелось написать. Литературных достоинств автора это не умаляет, не некоторая натянутость местами ощущается. Однако, углубляться в критику не стану, поскольку книга всё равно откровенно хороша.

А я вот служил не год офицером, а два — рядовым, в железнодорожных войсках (читай — стройбат), в «черном» батальоне. Посему тот факт, что люди в нечеловеческих условиях легко теряют человеческий облик — для меня совершенно не новость. (И «1984» Оруэлла именно об этом, кстати — о том, что сломать можно каждого, и не так уж это сложно, и ни любовь, ни какие-то другие блаародные чувства не помогут — они осыпаются, как осиновые листья осенью, и остается голая, серая, злобная звериная натура.) И как раз то, что некоторые умудряются оставаться людьми даже в совершенно зверских условия, продолжая честно выполнять свою работу... это и есть героизм. Имхо, даже больший, нежели в состоянии амока бросаться на амбразуру, уж извините.

Астафьев писал о том, что пережил — это чувствуется — и нет никаких оснований ему не верить. Тем более разделение граждан на болтунов и пушечное мясо совершенно естественно для нашего государства, за 75 лет ничего в этом плане принципиально не изменилось, просто благ сейчас во много раз больше в расчете на душу населения, и неравномерность их распределения не так режет по живому. Ничего не умеющие (и напрочь трусливые, что выяснится при первых же выстрелах) трибунные болтуны нынче лишь раздражают, но не бесят, так как за их болтовню мы с вами расплачиваемся всего лишь деньгами, а не жизнями. Кроме того, следует понимать, что управление столь сложной системой, как воинская часть в боевых условиях — труднейшая задача, требующая знаний, опыта, согласованности на всех уровнях управления, если хотите, «командности» не в смысле командования, а в смысле командной работы. Болтунам ее не осилить. Красиво говорить то, то хотят услышать «сверху», и принимать трудные комплексные решения — вещи не просто разные, но взаимоисключающие. Понятно, что последствия сталинских чисток, почти лишивших советскую армию грамотных, самостоятельно мыслящих командиров, страна расхлебывала всю войну. Многомиллионными потерями первых лет страна обязана именно своему вождю, вынужден согласиться. И та картина солдатского быта, что нарисовал Астафьев, с точки зрения логики и здравого смысла кажется куда менее фантастической, чем нарисованная в большинстве подцензурных советских произведений о войне. Экстраполируя то, что пережил сам в рядах СА, на те жуткие условия, в которых оказался наш народ в 1942 г., когда экономика была уже разрушена, лендлиз только-только разворачивался, а адаптированный к военному времени режим работы народного хозяйства еще не сложился, я вижу примерно ту же картину, что нарисована Астафьевым. Тем более в современных книгах о войне («Облачный полк» Веркина, «Белый тигр» Бояшова) — видится она же, да и у честных талантливых советских авторов (Симонов, В.Быков, и др.) — она явственно проглядывает через неизбежный лак.

То есть, да, бытописанию — верю, причем великолепный русский язык Астафьева позволяет буквально окунуться в эту жуткую обстановку, к сожалению для самовлюбленных чистоплюев действительно насквозь пропитанную говном и грязью. Вставные новеллы о довоенной жизни героев местами просто великолепны! И если бы Астафьев сим и ограничился, сократив дилогию раза в два — цены бы его книге не было как почти документальному свидетельству о том, как на самом деле война выглядит изнутри. Но увы, автор подменил цель. И занялся пропагандой. Мне лично совершенно не важно, советская пропаганда или антисоветская — всё одно противно. Все эти навязчивые лирические отступления насчет тыловой мерзости, партии, правительства и прочего кровавого режима, всё это предвзятое утрирование и пацифистский пафос — то есть, авторский взгляд, совершенно четко заточенный под поиск виноватых наверху и под воспевание православной веры — лично меня очень раздражает. И, как бы ни старался автор быть честным и точным в бытовых деталях, своим дешевым философствованием он гробит весь эффект. В итоге книга существенно проигрывает всем упомянутым выше произведениям и авторам. Отвращение к войне как таковой (а не к партии и советскому строю) они вызывают даже большее, но при этом содержат и то разумное, доброе и вечное, что отличает литературу от пропаганды. Здесь же его явный дефицит.

Нет, для меня этот прекрасный роман — не о памяти и забвении. То есть, и о них тоже, но это не главное. Ощущение чуда, которое сопровождает всякую настоящую Литературу, появляется не из потрясающе красивой, но всё же простой и даже, наверное, банальной по жизненной своей глубине истории. Той истории, затеянной еще Мерлином, закономерный и неизбежный финал которой вершится в романе на наших глазах. Автор аккуратно, бережно приоткрывает ее страницы в точно продуманном порядке, создавая интригу, удерживающую внимание читателя в тексте, практически лишенном экшн, подводя сюжет к «ложной развязке», в которой по всем законам композиции сошлись все основные действующие лица. Но книга на этом не кончается, и последняя глава — не эпилог! Потому что всё это лишь внешний смысловой слой. На следующем слое, мне кажется — сквозящая через весь сюжет предопределенность, даже обреченность, основным носителем которой, пожалуй, является Гавейн. Но и сей японский фатализм, ставший лично для меня главным минусом предыдущего романа Исигуро, здесь тоже не «решает», хотя и крайне важен для понимания главного. А главное, «о чем книга», заключено в окольцевавшей ее метафоре. Которую герои вместе с читателями понимают поначалу неправильно. Но пройдя весь тот путь, которым им суждено было пройти в поисках забытого сына, в по-настоящему финальной сцене... «Каждый умирает в одиночку» — вот о чем написал Исигуро. И никакая любовь, даже самая глубокая, преодолевшая все преграды, от этого не спасёт. И вот вопрос (конечно же, оставшийся без ответа, ибо его не имеющий): есть ли вообще смысл о чем-то помнить, если река забвения всё равно всё смоет, когда интеллигентный лодочник вежливо подаст вам руку?

PS Низкий поклон переводчику!

К мнению Тиани, которое полностью разделяю, добавлю лишь один момент. Мне в этом рассказе хочется отметить еще и высочайшую «ёмкость слова», смысловую плотность текста. В нем нет ничего лишнего! А ведь мир, в котором происходит действие, очень необычен. Другой автор страниц пять рассказывал бы, что там да как устроено. Катерина же обходится введением особой лексики и несколькими точно разбросанными деталями. Привыкших к банальной фэнтези читателей это, наверное, раздражает (отсюда, видимо, неадекватно низкая средняя оценка), но меня — восхищает. Всё то, что требовалось понимать о мире Крозельчикюса в целях данного сюжета — я понимаю! А прочие детали не слишком важны. Суть-то — вот она, перед глазами (и в отзыве Тиани).

А как шикарно показана динамика внутреннего мира главного героя! Нет этих вот пространных толстовских рассуждений на тему «он подумал, что», «он почувствовал, как». Всё такое — по-минимуму, а в основном — поступки и слова. И именно через них передан процесс внутреннего развития персонажа, зарождение бунта в сердце обычного обывателя. Неважно, что этот бунт, скорее всего, бессмыслен: мир устроен прочно, не поменять. Рассказ не об этом.

И само имя, вы только вслушайтесь: Крозельчикюс...

К точному отзыву taipan я таки добавлю еще пару слов. Тем и прекрасен данный рассказ, что стилизация в нем — не самоцель. Она, как и подобает всякой форме — лишь художественное средство, помогающее донести содержание. А содержание, и не говорите мне про всякие паропанки, в которых я ничего не понимаю, содержание у этого рассказа на удивление тонкое и, не побоюсь этого слова, лиричное. Великолепная фантазия автора, собравшая из мелких деталей стойкий антураж, одесские аллюзии — всё это прекрасно, да, но всё это не главное, нет. Главное — что Катерина, молодая вроде бы еще женщина, сумела каким-то образом передать то, что чувствует человек, старые друзья которого вдруг начинают уходить один за другим, в том числе и те из них, что были чище и талантливее, но вот — видите, как оно складывается, эх... «Будущего нет» — вот ключевые слова в завязке рассказа, на которые многие, наверное, не обратят внимания, и тогда действительно текст рассыпется, потеряет связность, превратится в помесь паропанка с Бабелем — ведь тогда исчезнет, растворившись в пыльном небе, как нелепая ракета, мотивация Соломона. А как я скажу что-то за рассказ, не понимая героя?

Ну и еще один момент. Интересно взглянуть на «Качибейскую оперу» в обрамлении других рассказов сборника «Фарбрика». Присмотревшись, мы увидим некий общий для многих из них обертон «полуоткрытых» развязок. Трагически оптимистичный, слегка отдающий сизифовым абсурдом. Примерно так: пусть нет смысла что-то менять, потому что его в принципе нет в жизни, но есть внутри человека нечто простое, прочное, изначальное, императивное — и из этого может родиться поступок. Который вспышкой бенгальского огня как-то вдруг осмысливает и жизнь, и смерть...

С «Ритуалом» у данного текста мало общего. Лишь сюжетная канва «дракон, принцесса, сказка-ложь». Дяченки писали всерьез и вглубь, а это — милое такое баловство с брызгами. В общем-то, перед нами попросту развернутый в целую повесть известный шыдевр Сердючки: «он бы подошел, я бы отвернулась...» Ну разве что маленькую поправку придется внести в посыл: «Даже если вес у вас под сто тридцать, есть надежда...» Не мне судить, но подозреваю, что аудитория, состоящая из лирических героинь Сердючки, весьма благодарна, и автор этим активно пользуется (даже в «Случае из практики» сердючкины мотивы иногда проскальзывают). То есть, никакой глубины сюжета и образов тут нет и быть не может, жанр не тот. Всё понятно и почти предсказуемо. Не нетленка ни разу. И ладно, не очень-то и хотелось. Зато читается влёт! Надо ж иногда и отдыхать от нетленности. А чего у Киры Измайловой не отнять, так это таланта рассказчика. И еще того, что пользуется она им не чисто наживы ради, но радости творчества для.

Вот! И твердая семерка таким текстам от меня не заржавеет. Еще балл пришлось прибавить за финал. Уж очень красив и отчасти даже неожидан.

На мой вкус, идеальный рассказ. Ровно на одно дыхание, не больше и не меньше. Язык, темпоритм — всё выверено до предела... хотя никто, конечно, не выверял, само так поучилось. У Далина часто получается.

Но даже при таком «понимании идеальности» я далеко не всегда ставлю 10-ки. Этого мало! Нужно еще что-то такое, выходящее за рамки «понимания», нечто неуловимое, не выводимое напрямую из языка и темпоритма, и вообще из текста вроде как не вполне выводимое, а откуда-то свыше или сбоку... короче, нужна капелька чуда.

Может быть, я домысливаю, и автор вовсе не хотел ничего такого сказать. Или, точнее, может быть, хотел где-то в глубине души, но не ставил целью при работе над конкретным текстом. Само так получилось. Наверняка домысливаю. Всякая попытка словами притронутся к чудесному — всегда в той или иной степени домысел. Но мне кажется, что этот рассказ — о любви. О той именно, о которой говорил Иисус: божественной, рождающей жизнь, потому отраженной в каждом живом и, значит, человеческой. О том понятии, простом и глубоком, которое неминуемо ускользает при всякой попытке бесталанного описания и которое неминуемо извращается при всякой сакрализации, порождая имманентный диссонанс любой писаной религии типа «Люби Бога сильнее матери и детей!» Ну глупость же.

...Но это домыслы. О чем рассказ, можно сказать гораздо короче. (У Далина, кстати, многие короткие вещи — будто развернутые идиомы.) Этот рассказ о том, что такое «вдохнуть жизнь».

Уже не в первый раз мне попадается на глаза исторический по сути роман, замаскированный под модное попаданчество. Анатолий Дроздов, Олег Курылев, с некоторыми оговорками цикл «Залесский» Александра Золотько. В начале десятых, видимо, издатели всем малоизвестным авторам советовали писать с использованием данного сюжетного приема. А дальше, наверное, многое зависит от того, есть ли у автора иные цели, кроме срубания бабла.

Историзм напрямую связан с бытописанием, то есть, с достоверностью тех мелких деталей, из которых и состоит реальная жизнь. Безусловно, я как читатель не могу эту достоверность проверить: меня там не было. Но сам факт того, что автор не избегает описания деталей быта и техники, даже порой впихивает их в текст нарочито, вкупе со здравым смыслом заставляет меня более или менее автору верить.

В «Деляге» уровень историзма, видимо, не слишком высок: это не уровень профессионального историка, а уровень реконструктора. Тем не менее, именно удачно рассказанные детали — то, чем привлекателен роман. По большому счету, в нем ничего особенного нет: язык грамотный, но примитивный, герои достоверные, но... примитивные, всё как-то очень простенько, без изысков. А читается — взахлеб! Потому что у автора — талант рассказчика. Это, имхо, нечто иное, нежели талант писателя. «Писатель» — «инженер человеческих душ», конечно, не в смысле способности их конструировать, это не в его власти, но хотя бы в способности понимать их механику и как-то описывать их движения средствами языка. А рассказчик интуитивно умеет удерживать внимание слушателей: выдерживает правильный темпоритм без скороговорки и провисаний, еще какими-то такими методами пользуется. Конечно, два этих таланта совместимы. Но не обязательно совмещены. Писатель, лишенный способностей рассказчика, никогда не будет популярным, его смогут оценить лишь немногие. Рассказчик без «инженерного образования» популярным станет легко. Но сможет ли оставить след в истории...

Мне даже немного стыдно порой ставить роману, который я прочел влёт, оценку ниже, чем тому, который с трудом осилил. Но как-то вот так. Большое спасибо автору за доставленное удовольствие, но до Бориса Васильева и Василя Быкова, или же до Дмитрия Быкова и Эдуарда Веркина ему далеко. (Валентинов, Водолазкин, Булычев — профессиональные историки, о них и речи нет). У меня еще возникла четкая ассоциация с фильмом «Мы из будущего», хотя фильм, пожалуй, сильнее — может быть, благодаря средствам кинематографии.

А финал «Деляги» — он, может быть, логичный, пусть и отдает слегка дешевым пафосом, но он еще и «сказочный». Автор ведь «соскочил» на самом интересном месте, попросту обрубив жизненный сюжет в угоду книжному. Только в сказках всё рубится в стиле «...и жили они долго и счастливо», а тут наоборот. А ведь очень, очень интересно, как будет жить в нынешнем времени его вроде бы типичный отпрыск, каким-то чудом прошедший войну. Но это понять и описать гораздо, гораздо сложнее.

Фантастический финал пришит искусственно. Нарочито искусственно. Я даже не сразу понял, что этот кусочек относится к тому же произведению. На мой взгляд, он абсолютно лишний, только портит повесть, в которой имеется свой, родной и естественный, полуоткрытый финал. Возможно, этот кусочек дописан позже, чтобы по формальному критерию попасть в сборник ВВ? Подозреваю, что в сборнике 1997 его не было. И, наверное, читай я повесть именно тогда и именно в трех частях — оценка была бы еще выше. Потому что, в отличие от многих других произведений, вошедших в сборник-2010, это — литература в изначальном смысле, а не жанровая проза. Детективный сюжет не делает повесть детективной (в мыльном смысле), элементы абсурда не делают ее фантастичной. Наоборот, именно в таком виде повесть точнее и ёмче отражает реальность тех лет... а может быть, и не только тех. Многое ли изменилось за 20 лет? Изменилось ли хоть что-то? Вот в чем вопрос! И тот факт, что вопрос сей всплывает, независимо от ответа на него, вот просто сам вопрос, да, всплывает неминуемо после прочтения, не позволяя списать повесть в утиль, причислить к написанному на потребу, объявить сиюминутной попсой — сам этот факт означает, фактически, знак качества для литературного произведения: «проверку временем прошло!» И если бы не убогий, принижающий до уровня гетто новый финал...

Всё б ничего, когда бы не «Пролог», прочитанный всего неделей раньше: идея та же (да и не нова), но качество, конечно, несравнимо. Причем, имхо, ломают данный текст как раз его рифмованные строки. (Уж извините, но таким стишком серьезного врага не остановишь.) Подумалось, что кабы их убрать, рассказ при этом мог бы стать сильнее: я сам домыслю гениальность строф, прописанных намеком, а не явно. У Веркина, вон, рифм и ритмов нет, поэзии же на порядок больше! Поскольку есть талант посредством слов моей душой играть, а не словами...

И вообще, прожив полсотни лет и прочитав немало глупых виршей, спрошу: зачем записывать слова, что выкрикнул, хрипя, навстречу буре? — они ж не влезут в твердый переплет для чтения с бокалом у камина...

Вполне милый такой постмодернчик. А за прелестную попытку скрестить Пушкина с Хемингуэем — плюс балл как минимум. Аллюзия вроде бы напрашивается, ведь жил-был старик у самого синего моря. Но чтоб вот так вот внаглую...

Хотя понятно, что удовольствие от подобных игр получают далеко не все читатели — отсюда низкие оценки.

Вообще-то сравнивать «Ауте» с «Ярко-алым» можно, только понимая, что последнее написано зрелой женщиной и опытным писателем, а «Ауте» — по сути, проба пера двадцатилетней девушки. Во всяком случае, я взялся за книгу из любопытства, именно так ее и воспринимая. Интересно же проследить, как сформировался сильный автор. Выяснилось, что сильный автор сформировался в наглом стремлении решить принципиально неразрешимую задачу...

Нет, речь не о нелепых потугах впрячь в фэнтези элементы НФ. Ну да, выглядит странно, когда существу, способному менять свою структуру на атомарном (sic!) уровне, требуется именно органическая (?) пища. Но это легкая новичковая ошибка, обычные лишние детали. Гораздо страннее, что существо, вроде как способное и психику свою перестраивать, рефлексирует, как подросток, на чистом русском языке. Автор попытался изобразить расу, по сути, овладевшую третьей сигнальной системой, в терминах и понятиях, в логике и семантике сигнальной системы низшего уровня. Ну это вот как если бы кошка со своей усатой подругой доступными им путями общения делилась впечатлением от поэзии Пастернака или обсуждала суть теории относительности. Результат закономерен. Мне вроде бы рассказывают о существе крутизны немеряной, с совершенно иной (причем гибкой) моралью, с легкостью лишающем жизни окружающих, умеющем просто всё, до чего может дотянуться фантазия... а я вижу милую такую слегка закомплексованную девочку с гормональным штормом внутри, играющую в типичную для таких случае игру с самой собою и со своим (куда ж без него?) принцем на белом коне.

То есть, без всех этих наворотов с порталами-вероятностями вышел бы дамский (точнее, наверное, «девчачий») роман. Видимо, неплохой, хотя тут уж не мне судить, я в данном жанре ни в зуб ногой. Но, в то же время, сама по себе попытка наворотить порталов-вероятностей и описать неописуемое — несомненно, зачОт.

Не, ну чо, хороший роман, ага. Хотя, скорее, повесть. Хорошая повесть. Но нацбест-то за что?

Это отдельный разговор, но принципы выбора лауреатов данной премии остаются для меня загадкой. Может, конечно, дело во мне — видимо, не воспринимаю я чего-то такого великого/тонкого и вообще чужд изяществу искусств. Но факт остается фактом: разброс в моих личных ощущениях от лауреатов премии огромен. От великолепнейшего романа Геласимова и очень сильной вещи Бояшова, застававшей меня прочитать еще несколько работ этого автора, до дешевого кривлянья Фигля-Мигля и претенциозной распальцовки Шишкина. И у Быкова в лауреаты выбилось далеко не лучшее из его творчества. И, кстати, причем тут «бестселлер»? Жюри английского не знает? Либо переименовали бы уж, либо честно давали премию какой-нибудь Донцовой, или кто там у нас нынче лидер продаж.

«Фигурным скобкам» не то что бест, а вообще сколь-нибудь серьезный селл не светит. Вещь достаточно сложная для восприятия, требующая подготовки... Вообще-то, это вот «требует подготовки» для меня обычно звучит как отмазка. Написал нечто на очень узкую и специфичную целевую аудиторию, а прочим лохам эдак с легким презрением заявляешь: «Вам не понять!» Но разве сие достоинство книги? Давайте я напишу то, что вообще никто не поймет, и стану называть это шедевром, просто — вот беда! — чересчур трудным для восприятия... собственно, графоманы так и делают.

Ну да ладно. К Носову это не относится, конечно. Графоманом его не назовешь ну никак, талант очевиден. И подготовка, смею полагать, у меня есть: экзистенциализмом четверть века назад страдал всерьез и немало подобного перечитал. Так что «Скобки» воспринял. Не без удовольствия, надо признать. Но и без особого восторга, увы. Основной интригующий прием — когда происходящие события с равным правом можно интерпретировать и с рациональной, и с мистической точки зрения — далеко не нов и не оригинален. «Автохтоны» и особенно «Медведки» Марии Галиной, на мой вкус, не хуже «Фигурных скобок». Хотя иллюзия, что Носов «копнул глубже», возникнуть может. И, судя по всему, возникла как минимум у членов жюри нацбеста. Но для меня это всё же иллюзия.

Попробую пояснить. «Глубина», если вообще корректно такой критерий вводить для оценки книг — это, на мой взгляд, характеристика содержания, а не формы: точность характеров, прозрачность мотивов, яркость и типичность конфликтов. Именно этим книга трогает, задевает, будоражит, вызывает внутренний отклик. У «Фигурных скобок» содержание весьма блеклое. ГГ прорисован качественно, в прочих же персонажах присутствует какой-то буфф, некий кривоватый сюр, вполне оправданный экзистенциальным характером текста (автора как бы нет, мир воспринимается глазами ГГ без пояснений и скидок), но не придающий им объема, необходимого для возникновения «живого» конфликта. Внутренний же конфликт героя, вызванный вторжением иррационального... ну, не знаю, как-то не настолько уж он мне интересен, даже смешон немного.

Вот форма у повести — это да!! Мироощущение человека, не спавшего две ночи, передано шикарно. А вы попробуйте столько не поспать: логика и рациональность из окружающего мира начнут выветриваться сами собой, обострится мутная отстраненность восприятия: «Кто я? Где я? Зачем я?» Тикающие за кадром часы — сильный ход, спору нет! А как написана вставная новелла! Какая блистательная в ней шизофреническая логика! И эти вдруг срывающие в полубред мысли ГГ без запятых! Средствами языка автор попросту запихивает читателя (подготовленного, ага) в то состояние, когда явь уже непонятно явь или не явь, когда иррациональное вползает в сознание и не отторгается им с ужасом, а воспринимается как часть реальности. Здоровый выспавшийся человек при появлении живого зеленого чертика может и в обморок упасть, но после двух бессонных ночей лишь удивится: «Оба-на! Ты кто?»

Владения языком у автора не отнять, это да. И в «Фигурных скобках» он его в полной мере проявил: форма точно и целенаправленно работает на содержание. Так что я отчасти согласен с жюри нацбеста: красиво, черт возьми! Но понимаете, это как те елочные игрушки, которые блестят, но не радуют. В понятиях боллитры форма литературного произведения, мне кажется, приобрела некую самоценность — и именно тут мы с ней, пожалуй, расходимся во вкусах. Эстетическое удовольствие от «Фигурных скобок» я, безусловно, получил, даже вспомнил молодость в обнимку с Кортасаром и Сартром. Только этого мало. То есть, для нацбеста, может, и достаточно, но для десятки на фантлабе — мало.

Великолепный, четкий и емкий системный анализ основных понятий государственности начала 21 века! По сути, автор построил простую и ясную модель, очень хорошо объясняющую многие глобальные процессы 18-20 веков, да и в предыдущие исторические периоды, пусть с оговорками, но работающую. Понятно, что реальность бесконечно сложнее любой модели, но научное познание невозможно без моделирования, и вопрос адекватности выбранной модели, вопрос пределов тех условий, в которых она работает — ключевой для оценки модели и применимости результатов, которые рассчитываются на ее основе. Скажем, модель классической механики прекрасно работает в подавляющем большинстве практических задач, от строительства до транспорта и машиностроения. Однако, электронику с ней уже не вывести и не объяснить. Разработка квантовой механики не означает, что классическая вдруг стала неверна. В науке нет абсолютной истины, есть лишь гипотезы, достоверно подтвержденные экспериментом в определенных условиях с определенной точностью.

Так вот, главный вопрос: насколько выстроенная автором модель адекватна, насколько точными будут ее предсказания в тех или иных условиях? На материале прошлого века, как мы видим из эссе, всё действительно получается очень красиво. Более того, эссе позволило бы еще тогда, 15 лет назад, предсказать, ну или как минимум объяснить очень многие процессы, происходящие сегодня. И все же, я считаю, данная модель постепенно теряет адекватность, и в будущем будет работать всё хуже и хуже. Постараюсь объяснить это в терминах автора. В своих рассуждениях он опирается на понятие «цивилизации», восходящее к этногенезу Гумилева и достаточно четко определяемое через систему базовых ценностей (основанных, видимо на архетипах коллективного бессознательного данной цивилизации). Всё так, если не учитывать все ускоряющийся процесс глобализации, прежде всего культурной, связанный с резким сокращением издержек на перемещение по поверхности Земли как людей, так и информации. Европейская страна для обычного россиянина сейчас по доступности — как соседняя деревня 200 лет назад. А в информационном плане — еще доступнее благодаря интернету. В результате бывшие цивилизационные системы ценностей не то чтобы распадаются, просто уходят вглубь, на второй план, в то время как на первый план вылезают ценности, общие для всего мира, вовлеченного в единое информационное пространство — консьюмеристские. По сути, быстро формируется консьюмеристская суперцивилизация, противопоставляющая себя прочему «нецивилизованному» миру, который, конечно, еще остался в Африке и в Азии, но технологически и организационно катастрофически отстает. Татарин из Казани, несмотря на все свои религиозные и культурные отличия, очень мало отличается по своему социальному поведению от русского из Москвы или даргинца из Махачкалы. «Орбит без сахара» переведен на все языки.

И поэтому империя как инструмент согласования систем ценностей разных цивилизаций, сосуществующих внутри единых границ, теряет свое прикладное значение. И государство как инструмент насилия постепенно меняет не суть свою, оставаясь таковы инструментом, но форму насилия: с физического на психическое. Пропаганда, прокачка мозгов — это сегодня важнейший фактор стабильности государственного образования. И войны за ресурсы и за территории уступают место войнам информационным...

Я ни в коем случае не собираюсь здесь, в кратком отзыве, предлагать другую модель взамен авторской, как квантовую механик взамен классической. Я попробовал лишь пощупать пределы применимости. И сформулирую вывод так: модель, предложенная автором, прекрасно работает до тех пор, пока речь не идет о постиндустриальном обществе, где природа социума будет, видимо, совершенно другой, и роль и функции государств будут иными. Если государства вообще останутся как организационные сущности.

Добротнейшая жанровая проза! Некоторые ляпы, требующие специального опыта, простительны. (Например, любому предпринимателю очевидно, что ГГ — такой, каким он нарисован — сам в бизнесе ничего не добился бы, так что весь город должен был понимать в той или иной степени истинную причину успеха, тем более слухи-то о ведьмовстве были весьма активные. Да при столь явном отсутствии конспирации... ) Финал, однако, перечеркнул всё! У меня только одно на языке вертелось: «Ну и Стерва!» Вот именно так: с большой, с огромной буквы. Образцово-показательная! ЭТО она называет любовью? Целенаправленно женить на себе человека, чтобы 20 лет гадить ему жизнь, а в конце подвергнуть риску страшной смерти — это любовь? Беззастенчиво и втихую пользоваться страхом (им, именно им, а не верой) «любимого» человека ради собственного тщеславия? Ахринеть какая любовь! Это не мыльная опера, это какой-то пубертатный пафос. Как можно не понимать, что для мужчины ТАКИЕ сыновья — это кошмар? Что осознание того, что своим успехом ты на 100% обязан кому-то еще — это дикие комплексы и неврозы, это непрерывное ощущение несчастья? Герой-то как раз, наверное, вправду любил эту стерву — иначе как объяснить такое безволие...

А, впрочем, своя извращенная логика тут есть: если человек настолько жаждал власти, что до богов докричался — чего ж от него (от нее) ждать по части отношения к людям? Для нее и «любовь» — понятие потребительское. Вот ведь стерва похотливая!

Но самое удивительное, что автор, видимо, не осознает, что у него (у нее) в итоге получилось. И искренне считает финал счастливым, а повесть — доброй. Понятно, что со Шварцем сравнивать глупо («А что ты сделал из любви к девушке?» — «Я отказался от нее!») — божий дар с яичницей. Но хоть что-то в жизни к 30 годам женщина должна же понимать?

Этот роман — очевидно худшее произведение Остапенко. И именно поэтому, домучив его, я, наконец, понял, что же так мешало мне при чтении куда более сильных ее вещей, что свербило на краю сознания, не позволяло возникнуть чувству восторга, придушив его в зародыше. Ведь словом автор владеет мастерски! И композицию умеет строить, и темпоритм прекрасно чувствует, не давая сюжету провисать. А уж завязки какие у всех без исключения романов и повестей — не оторваться! Но по мере чтения нарастает какое-то неверие, отчуждение возникает, и в конце концов начинаешь воспринимать текст без какого-либо сопереживания. Как набор звуков, не как музыку.

Так вот, прочел я сей роман — и осознал, наконец, почему всё это! Всему виной — пресловутый «психологизм». Понятый, видать, чересчур буквально. Приглядитесь внимательно к персонажам Остапенко: и в этом романе, и в большинстве других. Они не картонные, нет, они полны переживаний, мучений, чувств. Но они и не живые. Это иллюстрации к учебнику по психологии. Кажется, будто автор с самого начала прописал против каждого набор свойств характера (а также неврозов, психозов и прочей клиники, я тут не дока) и их плановую динамику, и далее в любой сюжетной коллизии рисует поведение персонажа, исходя не из внутреннего ощущения, как живой человек себя должен вести в данной ситуации, а из психологически обоснованной модели, вытекающей из ранее прописанных посылов.

Но беда в том, что психология — не точная наука. Это всего лишь модель (точнее, целая куча моделей). Она неплохо работает в клинических случаях, когда та или иная патология выражена достаточно явно. Но в обыденной жизни барахлит напрочь. Ненависть, злобу описать еще может в прикладном смысле. Но такие понятия как любовь, нежность, сочувствие, восторг, ощущение чуда, чувство прекрасного — нет.

Конечно, теоретически просчитанное и хорошо продуманное поведение оказывается гораздо более сложным, чем у картонных фигурок у многих популярных авторов. Но все же это запрограммированное поведение механической куклы. Программа может быть очень хитрой и даже по-своему красивой. Но это все равно программа. Герои Остапенко — големы, роботы, экспонаты для демонстрации некоторых истин, которые автор решил донести до благодарных читателей в данном произведении. И вроде бы всё правильно они делают и говорят, всё точно думают и чувствуют, всё так и должно быть, если по уму, не придраться — а вот не верю, и всё тут! Ибо не абсурдно!

И пропадает главное — красота человеческих чувств. То есть, она есть, она старательно изображена.. только получается какая-то лубочная, ненастоящая какая-то. Нет в ней музыки.

И отсюда четкое ощущение, что проза Остапенко — не «женская». Ведь женщина познает мир не умом. Мудрость женская откуда-то еще приходит, из опыта, ну или свыше откуда-то, если хотите. Женщине ведь природой предназначено любить детей, а не учить уму-разуму. Вообще, в человеческих отношениях разум, психологические знания — это лишь костыль. Тем, кто по-человечески хром, он полезен. Но тому, кто умеет бегать сам — лишь помеха.

Да, в более поздних произведениях автор, поднабравшись житейской мудрости, порой позволяет персонажам «решать сердцем» — и они разу оживают. И книги получаются куда более сильными. Поэтому есть надежда, что в конце концов лет через несколько автор выбросит этот свой костыль «психологизма» на помойку — и начнет писать так, как может... если конечно, ей захочется и будет о чем писать.

Открыл страницу, чтобы поделиться ощущениями от романа, прочел отзыв vgi — точный, выдержанный, сухой... профессиональный отзыв! И чуть не устыдился своего щенячьего восторга. Потом подумал... и все же поставил 10. Потому что 7 — это как-то даже оскорбительно. Нужно компенсировать! Всё правильно vgi написал, всё верно. Вроде бы и добавить нечего. И все-так добавлю.

Мне кажется, не было у автора задачи (цели, желания) перешагнуть через штампы попаданчества. Он их преспокойно взял и использовал без зазрения совести. Да, слегка иронично посмеиваясь над ними и над собой, да, немного щеголяя своей способностью их перешагнуть. Но не за этим роман написан. Мне кажется, Макс Далин прекрасно понимает всё, что предъявил ему vgi. И легко согласится, что «так не бывает», что до Руматы Кириллу-Эральду далеко и что — да, он, коварный автор, «поманил и бросил»: поманил великолепно прописанными картинками восприятия Чужого мира — и бросил нас обратно в обычную фэнтэзийную условность. Ну и что?

Я рискну ответить вместо него, в какую игру он играет. Мне кажется, всё просто: это сказка. Причем написанная для себя, а не на публику, не ради продаж и успеха, а потому что нельзя же не писать, если есть что выплеснуть и если дано выразить это словами. (В этом, может быть, главный секрет Далина — тот самый, который никогда не позволит тому же Лукьяненко подняться до его уровня.) Посмотрите на название: «Моя...» Это не только от имени главного героя написано! Ну да, сказка: умная, добрая и даже, может быть, немножко вечная. Но вовсе не ложь (это тоже штамп)! «Мюнхгаузен знаменит не тем, что летал на Луну, а тем, что никогда не врёт». И Далин не врёт. Штампы, условности — фигня всё это. Автору хватает таланта, этого его совершенно прекрасного Чувства Языка, чтобы протащить сквозь них что-то главное. В этом тексте есть Чудо, есть внутренний свет, перед которым все условности бледнеют до неважности.

Не ставил автор никаких задач! Слово это какое-то деловое слишком. Он просто поделиться с нами хотел своей наивной и смешной мечтой о чем-то таком... скажем, о Святой Земле — только в куда более широком смысле. Да, наивная, да, смешная... но без нее, как без души, очень трудно было бы жить.

Это потрясающе, во что с помощью писательского таланта можно трансформировать банальную неприязнь к ф.э.н.т.е.з.и!

«Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане

И этим сознанием горд...»

БГ

Интеллектуал — это такой шибко начитанный бездельник, который свою начитанность почему-то полагает основанием для ЧСВ, вполне искренне ощущая ничем иным не обоснованное превосходство над прочими людьми, по тем или иным причинам менее начитанными (может, некогда им было читать, работать приходилось, выживать как-то, а?) Блин, ну если ты такой умный — так иди науку двигай, вместо того чтобы кофе с пивом распивать по барам с такими же бездельниками. Чем пальцы гнуть да трубки раскуривать, возьми да сделай хоть что-то конкретное, полезное для того самого человечества, о судьбах и пороках которого ты горазд столь пространно рассуждать... Впрочем, когда интеллигенты встают из-за захламленных пустословием столов и вправду принимаются свои идеалы пытаться воплощать — бывает еще хуже: революции всякие, кровь, смерть и глад...

О да, 30 лет назад я запоем прочел «Игру в классики». Но довольно быстро понял, что экзистенциализм есть философия бедных студентов, в лучшем случае «думающих, сделать бы жизнь с кого», а в худшем просто любящих побузить на пустом месте. Экзистенциализм же в зрелом возрасте — это чаще всего отражение жизненной несостоятельности и банального инфантилизма.

Кортасару, когда он писал эту нудятину, было уже 44 (sic!) года.

Единственный живой персонаж в романе — Пушок. Все остальные вызывают только какую-то слегка брезгливую жалость и отчетливо попахивают картоном. И фабула откровенно искусственна, и метафоры, включая глобальную кормы-несвободы, лишены той красоты, которая обязательна для хороших метафор. Ну как можно идейно опираться на Достоевского, не понимая самого главного в нем: «Красота спасет мир»? Красота, а не пустое умничанье, господа радетели за интеллект! В том числе и в первую очередь — красота человеческих чувств и поступков. В крайнем случае — красота слов.

Возможно, подкачал перевод. Наверное, если бы с помощью выверенной словесной вязи текст создавал соответствующую атмосферу — роман воспринимался бы по-другому. А постоянно спотыкаясь о кривоватости, нырнуть в него не получается, сюжет видится со стороны, и правильный нарратив не возникает, хоть убей. Остается ощущение дешевого кухонного трепа.

Вот недавно, развалясь в теплой ванне, я,

Почесав затылок, строй наших душ постиг,

Я подумал: как там существование?

Оказалось, что предшествует сущности!

А потом я осознал, пока уши мыл:

Мыслишь — значит существуешь (как следствие),

Кончил мыслить — значит, сущность обрушилась.

А святые те, чья тупость наследственна...

(1989)

Я еще тогда понял, в чем ваша беда, господа мыслители. В том, что вы очень серьезны! Не надо, не надо делать умные лица! Единственный из писателей, относимых к экзистенциализму, который и после 50-ти прожитых лет по-прежнему вызывает теплые чувства, местами переходящие в легкий восторг — это Воннегут. Ну и, пожалуй, Камю, чей литературный талант куда значимее философских убеждений.

Написано неплохо, но чтобы между строчками передать дух Петербурга, таланта автору не хватает. Сюжетные ходы выглядят несколько топорно. Восприятие многочисленных смертей — как в плохом детективе: ну, умер и умер, одной фигурой на доске меньше. Хотя некоторые из будущих трупов успели побродить по страницам повести и оставить о себе какое-никакое впечатление. Некоторые персонажи прописаны неплохо и выглядят весьма живыми, некартонными, но отношения между многими из них, кажется, скопированы со сценариев мыльных опер. И как-то всё в целом получается смазанно: вроде читается, вроде интересно, но цельного впечатления не оставляет. Вкус есть, послевкусия нет. А именно послевкусие, имхо — признак по-настоящему качественной литературы.

По времени повесть вышла между двумя романами М.Галиной, схожими с нею по обыгрываемой фабульной основе: мифические персонажи, неким образом проявляющиеся в обычном настоящем (особенно похожи Автохтоны). И уступает обоим значительно.

Прежде всего, это, конечно, не НФ, а фэнтези. О науке автор знает лишь понаслышке и не особо заморачивается хоть каким-то соответствием своих фантазий законам физики. Вот прослышала она про «газовый океан» на Юпитере, но не уловила метафоры — и на Венере появилось море, где вместо воды... особый такой «очень плотный» газ, по поверхности (?!) которого могут плавать корабли, зато в глубине можно дышать. Ну а что? Есть же сказки про Морского царя («Что воля, что неволя — всё равно...») — там тоже все кому не лень дышат под водой, причем на немалых глубинах. Сказка же! Так что «Венера» у Брэккет — это просто название фэнтезийного мира, а «наука» — синоним магии. Если к этому себя не приучить, чтение будет часто прерываться взрывами хохота над очередным перлом автора по поводу какого-нибудь «излучения».

Язык, конечно, хорош, спору нет, хотя тут велика заслуга переводчика. И мир нарисован словами так, будто смотришь на экран, а не в текст. Да вот только какой-то он слишком напыщенный, слишком жирный какой-то, до тошноты. Подобные картины — одними насыщенными красками, без оттенков — часто рисуют шизофреники. И персонажи такие же. В русских сказках они все же тоньше, мудрее, аккуратнее, а тут скорее голливудщиной попахивает. Мотивы героев либо непосредственные, как взмах дубиной, либо непостижимые для простых смертных. И все это на полном серьезе, с трагическим придыханием.

В общем, книга для домохозяек с 8-ю классами образования. Половину сборника прочел, дальше решил себя не мучить.

Лучший рассказ сборника 2006 года. Цельный, написанный на одном дыхании, как песня, из которой слова не выкинешь. Конечно, месседж в известном смысле чересчур прост, если не сказать примитивен. Не «Третья правда» Бородина ну совсем. Но я понимаю: автору хотелось высказаться — на нерве, на эмоции — и он высказался. Умело и точно. Немного странно и обидно вот что: рассказ получился мужским. Одной из двух правд автор явно отдает предпочтение. На мой вкус, их стоило бы уравновесить. А именно, корыстный мотив приписан героине зря. Человек не может за день поменять картину мира, сложившуюся за год. И женщина вовсе не обязана быть недостойной уважения тряпкой, чтобы вести себя так, как вела себя героиня. Причем иные мотивы ее поведения (вот просто человеческие) не изменили бы фабулы, поскольку герой эти мотивы все равно не различил бы. Они ему по фигу. У него своя правда, прямая, как ружейный ствол. Такие герои любое проявление человечности принимают за слабость. Они, конечно, герои, без кавычек и без иронии, но место их — на фронтире, а в реальную жизнь, в нашу обычную, обыденную жизнь такой типаж вписывается со скрипом, причем скрип этот может дорого обойтись окружающим людям. Подозреваю, автор в некий жизненный момент повел себя примерно как тот герой, и ему потребовалось самооправдаться. Отсюда искренность и цельность текста. И отсюда же — некоторая условность. Посыл рассказа вышел весьма абстрактным, несмотря на несомненную достоверность сюжета. Слишком искусственная ситуация. Написанный всего через год «Птицелов» получился куда глубже.

Но в данном случае я склонен оценивать не глубину содержания, а совершенство формы.

Не в первый раз, читая Остапенко, я подхватил когнитивный диссонанс. Причем в данном случае он посетил меня в тяжелой форме. Случилось это из-за предисловия в сборнике, согласно которому получается... что автор сам не понял собственный рассказ. Ну при чем здесь цинизм, а? Разве для кого-то новость, что сказка — ложь? Неужто старик, ее рассказывавший, чего-то еще не понимает в жизни? Да, я тоже давно владею тайным знанием, что почти у всех дедов Морозов бороды накладные, а у кого и настоящая — он всё равно не дед Мороз. Вот только я не вижу, чем тут гордиться. Что хорошего в этом знании, кому от него легче?

Сказка — ложь, но дело ж совсем не в намеке. Кто вбил вам в голову, что сказка должна на что-то намекать, что она обязана чему-то учить? Фигня! Сказка должна быть КРАСИВОЙ — такой, чтобы в нее хотелось верить! И тогда — глубоко по фигу, что там было «на самом деле». На хрена она нужна, такая правда жизни — грязная и тупая? Ее и так вокруг полно. Вы что, умирающей девочке будете правду рассказывать?

Да, у каждого в жизни был тяжелый момент осознания, что Деда Мороза «на самом деле» нет. Но далеко не каждый, увы, умеет хотя бы к концу жизни понять, что на самом деле Дед Мороз есть — до тех пор, пока в него верит хотя бы один ребенок.

И вот вроде бы сама по себе история банальна, если не сказать скучна. И постоянно высовывающийся из-под нее со своим стебом (впрочем, вполне стильным) автор в некий момент начинает даже уже раздражать. И оборви ты рассказ (на повесть, имхо, сие не тянет) на предпоследней странице, смени ему название — останется нечто не слишком внятное; весьма так себе, если честно, останется текстик, для дамского журнала или для жж-шечки какой-нибудь... вообще, блоггер из автора вышел бы классный, жаль, что он так рано родился.

Но в том-то и прелесть, в том и талант, что одной-единственной метафорой весь посыл рассказа выворачивается практически наизнанку. Ирония превращается в сарказм, причем по иному поводу и поданный так, что никакой алгеброй его не измерить и никаким рациональными цензурными доводами не доказать. И мы уже имеем перед собой не просто смешливое бытописание (которое, конечно, никуда не делось, но, сохраняя известную свою прелесть, подвинулось чуть в сторонку), а едва ли не критику существующего строя. Во всяком случае, острое ощущение бутафорской абсурдности советского бытия 1925 года явно было не чуждо автору, и он каким-то образом сумел его передать. Ибо ну какое на фиг может быть светлое будущее через триста лет, если соловей — и тот поет лишь потому, что хочет жрать?

Главная прелесть рассказа в том, что его можно и нужно воспринимать как глобальную метафору. Каннибализм тут, в общем-то, только для примера, как наиболее типичное сильное табу, характерное для всех нас. Но ведь подобных мифов пруд пруди. Те же самые ГМО...

И все же что-то у Ллео не получилось. Наверное, вот что. В композиции рассказа просматривается желание показать героев как самых обычных молодых ребят, в которых читатель поначалу вроде как должен узнать себя, дабы в финале испытать когнитивный диссонанс, и вот ничуть не тупых, вовсе нет, а именно что совершенно обычных, типичных молодых представителей касты потребителей, к которой относится сегодня как минимум 95% сытого населения «развитых» стран, а в недалеком будущем, видимо, будут относиться почти все. Однако, даже по отзывам видно, что читатель себя не узнал. А ведь любой — уверен: лю-бой! — человек, склонный меряться марками айфонов или авто, реагирующий на маркеры «не содежит ГМО» или «без холестирина», любящий напиться и вспоминать потом под хиханьки приятелей, как весело он бузил после этого, и.т.д. и т.п. — поведет себя в описываемой ситуации ровно так же, как повели себя герои рассказа. Вот ровно так же!

Беда в том, видимо, что Ллео совершает ту же самую ошибку атрибуции, что и его профессор. Может быть, в отличие от профессора, он знает, что ее совершает, но не совершать не умеет, просто не получается. Он не способен полностью, до мелочей, до глубины, прочувствовать и описать святую простоту пиксельного мышления Толпы Потребителей. Вроде бы умом всё понятно, но всё же не укладывается в голове, что любые рациональные доводы можно легко пропускать мимо ушей, если они не соответствуют принятому в ближнем кругу мнению, что никакой благодарности Толпа испытывать не способна, и всё, что делается отдельно взятыми шибко умными личностями для ее, Толпы, сытости и процветания, она воспринимает как должное, зато самих этих личностей — как чуждое, неестественное и опасное.

И с этим ничего нельзя поделать. Рассказ повествует об этом честно, прямо и жестко. Финал абсолютно закономерен. Профессор со всеми своими нобелевками, наивно полагая, что народу можно что-то объяснить, был слишком от него далек. И народ ему это объяснил быстро и просто. Автор рассказа, может, чуть ближе, но тоже далековато. От своей аудитории. И вышла некая двойственность. Для кого написано? С одной стороны — для себя: хотелось же высказать. Но с другой — для потребителя, ибо рассказ есть продукт, имя автора есть бренд, а у жанровой литературы, как и у мяса, есть рынок. И не стоит, ох, не стоит кормить читателей человечиной!

Я понимаю, что додумал. Что перед нами всего лишь незамысловатый ранний рассказик со вполне банальной моралью. Что чуждая классическому фэнтези стилистика вставлена просто для хохмы, а вовсе не с какой-то глубокой целью. (Особенно умилила нейронная бомба, вот именно так, без «т» — это ведь не опечатка, правда?) Но так получилось, что стилистическая игра подтолкнула мой нарратив в какие-то дикие этические дебри, которыми для большинства читателей тут и не пахнет. Заставив задуматься: а что вообще такое «совесть»? Ведь признайтесь: лишенный ее ГГ выглядит в рассказе куда притягательнее своего совестливого соперника. Да и по жизни в критических ситуация я буду опираться не на того, кто склонен совестить себя и окружающих, а скорее на того, кого следовало бы назвать бессовестным. От него почему-то естественнее ждать решительных действий вместо нытья.

Может быть, понятие «совесть» замылилось из-за слишком частого употребления? В мыльных жанрах ее путают со стыдом, или даже с чувством вины. Но мне-то что с того, что некто чувствует себя виноватым передо мной, ну или там еще за что-то? От этого никому не легче — ни ему, ни мне, никому. Наоборот, всем только хуже. Вина — вредное чувство! В жизни ценна способность ответить за ошибки — ответить действием, в не просто слезливым раскаянием — а не способность корить себя за них. А что уколы этой ложной совести не позволят повторить содеянное — враньё! Эти уколы обычно воспринимаются психикой как отпущение греха. И на практике вполне типично так: нагадил — раскаялся, снова нагадил, но ведь снова раскаюсь... Нет уж! Сделал гадость — ответь! Конкретно! Не можешь? Тогда иди на фиг и не грузи меня своей типа совестью-виной, разбирайся с ней сам.

Что касается стыда, то это чувство связано с нарушением моральных (то есть, социальных) норм. (Например, голым на улицу выйти, даже в самую жару — стыдно. Стыдно то, что будет осуждено социумом, если он узнает.) Но совесть — другое, она связана не с моралью, а с нравственностью, с тем самым кантовским императивом. То есть, совесть скорее сродни чести — это внутренняя неспособность переступить через какие-то вещи, критичные для самоуважения. Грубо говоря, неспособность переступить через себя. И в этом понимании у ГГ, вопреки фабуле, совесть как раз-таки в наличии. «Всему есть свой предел, парень» — вот именно!

Я понимаю, что всего это в рассказе нет, и моя оценка завышена. Но я ведь оцениваю не текст, а нарратив, то есть, не сам рассказ, а свое впечатление от него. Думаю, и автор за прошедшие с момента создания рассказа дюжину лет многое переосмыслила...

Принципиальный нейтралитет, кстати — это очень ценная штука! Всякий судья просто обязан придушить свои этические пристрастия. Фемида, подглядывающая из-под повязки, Фемида, заболевшая человечностью — уже не Фемида.

Курсе на четвертом, на волне увлечения психологией, записался я на некий полуподпольный (времена были советсткие) семинар по практической «лженауке», как бы сейчас сказали — «тренинг». Вела его девушка — аспирантка психфака. Я полагал себя достаточно подкованным, умел включать «стороннего наблюдателя»... но девушка обыгрывала меня без видимых усилий, непринужденно вертела моими чувствами как хотела, вгоняла в краску, в ярость — по собственному желанию — и я ничего, ну ничего не мог с этим (с собой) поделать. Это было жутко обидно... и полезно... наверное. И никак не получалось определиться со своим отношением — что передо мной: дикая мудрость или роскошный цинизм? Тогда я еще не понимал, что это, в общем-то, одно и то же...

И вот сижу я, дочитав «Жажду», весь из себя такой подкованный, мудрый и циничный, и понимаю, что меня вновь обыграли. Что это был не крик души, не музыка сфер, а обычный набор слов, строчки черных значков на белом фоне. Но я снова ничего не могу с собой поделать, хотя не испытываю ни стыда, ни ярости, а только глухую зеленую тоску — обратную сторону жажды. Жажды чуда, которого не дано наснить.

Рассказ написан в 25 лет. Не может человек в таком возрасте всё вот так понимать! Не может он собственную тоску так вот выплескивать! Нет, наверняка имела место спокойная, здраво-рассудочная работа над текстом. Работа профессионального психолога, «Вспомним Таню мертвой». И плюс талант писателя. Ч-черт!

Наверное, попадание отчасти случайно. Просто есть профессиональный опыт, который так или иначе отражается в написанном. Наверное, здесь лишь типовой сюжет «Гадкого Утенка», переложенный в фантастический антураж. Наверное, автор имел в виду финалом перечеркнуть предыдущий контент, ну типа человечность все равно побеждает, ага. Потому что в 25 лет вопрос из известного всей стране стихотворения А.Аронова «Иметь или не иметь» должен казаться ложной дихотомией: «Конечно же, иметь!» — а не проекцией другого вопроса, схожего по конструкции: «Быть или не быть?» А вот нифига! От муторного длящегося страха мудрый цинизм не-имения — это, может быть, единственное спасение. «Ужас дыбою рвет жилы и до рвоты виски вертит. Я живу не своей жизнью. И боюсь не своей смерти...»

Но как же хочется иметь! Увы, мы не верим в чудеса. Верили бы — легко бы могли, например, пройти сквозь стену. А что тут сложного, если стена нам только снится? Не обязательно даже снить, можно вершить в стиле сэра Макса...

Увы. Оркестр гремит басами, трубач выдувает медь. От страха перед часами избавится не суметь. Рыба в стеклянном шаре смущает.

На самом деле это не повесть. И вообще не беллетристика. Скорее, эссеистика. На тему литературы, типа «классика vs поп-культура». Слегка напоминает Пьецуха, но лишь слегка. Впрочем, ЗК-5 — всё же не совсем эссе. Там нет стройной логики рациональных суждений, нет строгих посылок и однозначных выводов. А есть стремление автора в гротескных образах персонажей, в мешанине каких-то отрывочных рассказов-сцен, в красивых метафорах и в путаном нагромождении высказываний и рассуждений ГГ донести свои смутные, не слишком сформированные сомнения касательно судеб русской классики в наш отравленный попсой век. Сквозная метафора классики как нефти, а постмодерна как гидроразрыва пласта показалась мне великолепной!

Что касается сюжета, почти отсутствующего... самое фантастическое в тексте — это финальный итог голосования, а вовсе не идея об организации Зон Культуры. Никакие зоны — ни культуры, ни бескультурья, ни довлатовская — не помогут: попса должна победить классику с разгромным счетом! И в этом нет ничего ни удивительного, ни страшного. То есть, я совершенно не разделяю опасений автора. Литература не подчиняется правилам демократического централизма. Русскую классику читали и будут читать. Немногие, но будут. Во всяком случае, покуда на карте мира есть Россия. Вот если бы еще в школах прекратить ее насильно вдалбливать, а проходить на уроках вместо Толстого, например, Роулинг! А почему бы, собственно, не разобрать Гарри Поттера с литературоведческих позиций? Какую-то часть школьников это могло бы заинтересовать. А там, глядишь, они и Толстого прочтут. Сами прочтут, не из-под палки, а для интереса или удовольствия.

Да-да, читают люди для удовольствия! И никакого греха в том нет. И именно это ощущение: «чтение — это удовольствие!» — следует прививать детям. А полагать, будто «единственно правильной» целью чтения является познание чего-то там, как нам вдалбливали в школе — уродливое и вредное ханжество. Художественная проза — не учебник алгебры! Однако, всегда есть люди, для которых, представьте себе, познание и означает удовольствие. В определенном возрасте от Достоевского можно словить полный кайф! А лет через несколько — от Чехова. От Тургенева с Толстым, часто поминаемых автором, наверное, тоже, хотя лично у меня не получилось. Наверное, не попал в подходящий возраст (читай — уровень личностного развития). Ну и ладно, пережил ведь как-то! Это же не тяжкая обязанность — читать.

Вспоминается прекрасный рассказ Гелприна «Свеча горела». Грустный, но светлый. И, как ни странно, оптимистичный. Ибо всегда найдутся люди, который увидят, почувствуют, поймут, как прекрасен Пастернак! И покуда жив русский язык, будет жить и его поэзия. А вот популярность виршей какого-нибудь Емелина, чьих поклонников в отдельно взятый момент времени может быть многократно больше, умрет вместе с ним. Потому что в них нет доброго и вечного. Социум меняется, меняются социальные отношения, злоба дня вчерашнего сегодня выглядит смешным фарсом, а завтра будет просто скучна. Но люди в глубине своей меняются мало. Вечные вопросы бытия остаются вечными. Доброта остается добротой. И даже красота остается красотой, сколько черных квадратов не рисуй...

Так, стоп! Я же тут отзыв пишу, а не эссе. Хотя то, что вместо отзыва о книге получается полемика с ее автором — на самом деле не случайно. Какая книга — такой и отзыв. Надеюсь, те, кто намерен прочитать ЗК-5, теперь чуть яснее представляют, что их ждет.

»...здесь практически не имеет смысла говорить о литературной составляющей, потому что или ее нет, или она наличествует в исчезающе малом количестве». Оба-на! Нунифигасе! А о чем же тогда говорить, извините? Тот факт, что антураж уже кем-то создан и выдан на готовенькое, лишь упрощает автору жизнь и уж точно ничуть не снимает с него ответственности за ясность слога, достоверность персонажей, логику сюжета и стройность композиции. Любой текст, предназначенный для широкой публики, тем более изданный на бумаге, обязан иметь литературную составляющую, иначе на кой хрен он, извините, упомянутой публике сдался? И никакие ссылки на любительство тут не канают. «Назвался груздем» — всё, считай, попал. Это во-первых. А во-вторых, литературная составляющая здесь — есть! Причем в объеме не меньшем, чем у большинства популярных авторов сточкера. Три имени из этого сборника, на мой взгляд, ничуть не испортили бы калашного ряда «профессионалов» российской фантастики.

И ладно бы. Ну, не сошлись во мнениях, бывает. Но ведь критическая статья — это тоже текст, предназначенный для широкой публики, со всеми вытекающими! Это тоже — литература, разве нет?

Я легко могу простить снобизм Дмитрию Быкову, потому что в его основании обычно лежит весьма глубокий литературный анализ обливаемого презрением объекта. А главное, потому что есть «ЖД», «Орфография», «Списанные» и куча прекрасных стихов. Я мог бы простить снобизм Марии Галиной, если бы он был ей хоть капельку свойствен, а ведь она не только один из лучших наших писателей-фантастов (второе слово даже, пожалуй, лишнее), но и прекрасный умный критик. Но тут?! Качеством русского языка данный опус уступает практически всем рассказам сборника. А логика, аналитика — они-то где, ау? Какие-то маловразумительные суждения о явлении фанфика, опровергаемые хотя бы примером Юдковски («Гарри Поттер и принципы рационального мышления» — это ведь фанфик? Или нет?), затем беспорядочный обзор содержания и в качестве коды — голимая распальцовка. А литературная составляющая если и наличествует, то в исчезающе малом количестве.

PS Уже выплеснув ощущения, взглянул на имя автора опуса. Хм... А ведь Мария Звездецкая пишет весьма внятную критику! Пусть и с типичной боллитровской «избыточностью стиля». Но, видимо, когда речь идет о каких-то убогих фанфиках, можно особо не напрягаться, или, по ее собственному выражению, не «орошать наморщенный лоб творческим потом».

Не верится, что этот текст вышел из-под пера никому не известного непрофессионала, случайно заглянувшего на конкурс рассказов про Тайный город. Может, «Алексей Ясенев» — чей-нибудь псевдоним?

Поясню. Тот, кто когда-нибудь что-нибудь писал всерьез, знает, как тяжело убирать из черновика лишнее — вроде бы выплеснутое на бумагу с душой, с кровью, родное до последней буковки, но — лишнее, черт возьми! Увы, только после того, как плоды жаркого душевного порыва будут процентов на двадцать обрезаны поутру циничным скальпелем холодного разума, возникает откуда-то цельность, четкость, гармония — те свойства, которые отличают профессиональный текст от новичкового опуса, и которые, пусть бессознательно, как раз и ощущаются читателем как «литературное качество». Но «резать по живому» нужно уметь. (И для начала нужно уметь себя заставить это сделать.) Умение сие приходит с опытом, нарабатывается с практикой... или, очень редко, дается автору откуда-то Свыше. Наверное, это и есть «талант»: способность сходу чувствовать гармонию в словесной вязи и поэтому почти не выплескивать на бумагу лишнего даже в черновике.

Так вот. «Меняла» сделан абсолютно профессионально! Потрясающе ёмкий и точный текст, ни одной лишней детали, всё на своем месте, каждая фраза, каждое слово, да и вся композиция рассказа (сложнейшая, на самом деле, переплетенная ретроспективами и вставными новеллами — и, кстати, разве заметна эта сложность?) — работают на тот месседж, который автор стремится донести. В месседже, пожалуй, избыток драматизма, но когда он ТАК подан — заглатываешь, не замечая, целиком, принимая и соглашаясь на весь срок, отведенный на чтение, плюс полчаса, необходимые, чтобы вынырнуть из нарратива в обыденность. На общем новичковом фоне сборника (исключая, конечно, повесть автора сеттинга, чей профессионализм сомнению не подлежит) рассказы Ясенева — все три, но особенно этот — смотрятся как музейные полотна на выставке детского рисунка.

Мог ли подобное сделать человек, почти не бравший до этого пера в руки? Может, и мог. Но только если очень-очень долго правил, вчувствовался, вдумывался, снова правил, черкал, резал... Или когда перед нами на самом деле талант. В последнем случае будет очень жалко, если раскрученный сеттинг возобладает над потребностью Высказаться.

Такое ощущение, что книга написана по мотивам проведенного автором тура по Провансу. Правда, роман — не путевые заметки в блоге, его писать долго, так что некоторые детали рассказов гидов уже подзабылись, и кельтов теперь вполне можно попутать с тевтонами (которые вообще-то были из германцев). Ведь вроде как именно тевтоны угрожали Риму и именно их вызванный из Африки Гай Марий разгромил у Секстиевых Акв. Или нет? Да хрен с ним, не будем занудами. Какая разница? Кельты так кельты. В конце концов, это вправду были их земли, а что там тевтоны периодически бродили, так они и по Руси бродили через тысячу с лишком лет. Правда, то уже были не те тевтоны, но какая нам, турыстам, разница, в самом деле? Главное, чтобы красиво и занимательно. (В будущем автор, дабы избежать претензий зануд от истории, учинял действие в параллельных мирах — и правильно!)

О да, путеводитель получился отменный! Чувства начитанного гайдами туриста, зачарованно глядящего на поле битвы тысячелетней давности под шум проносящихся мимо автомобилей, переданы замечательно! Реально захотелось поехать в Прованс вслед за Ёлкой. А вот с сюжетом беда. Тайна вечной любви куда лучше передана в гениальной песне Азнавура, а у Кея не любовь, а какая-то вечная озабоченность получилась, аж жалко ребят. Пубертатные проблемы мне как-то уже малоинтересны, хотя переданы вполне. Шуточки... ну, порой неплохие. Хотя в целом герои выглядят напыщенно-придурковатыми (в этом, возможно, вина перевода, на удивление слабого в сравнении с другими романами Кея, хотя переводчик вроде тот же). Семейная драма смотрится как-то убого и явно не бьется с декларируемым высочайшим интеллектом ее участников, кроме деклараций ни в чем не проявленном. Финал откровенно мыльный.

В общем, вывод такой. Антураж прорисован шикарно, но в остальном текст новичковый. Неудачный роман. С Поднебесной не сравнить.

После некоторых сомнений я все же решил поставить этому роману высший балл (возможно, отчасти в пику оценкам других читателей). Что, несомненно, требует объяснений, поскольку с литературной точки зрения это далеко не шедевр. Ну да, ясный и грамотный язык, плотный захватывающий сюжет... перед нами качественная, более чем добротная жанровая проза, грубо говоря — космоопера с соответствующей глубины героями и соответствующей высоты идеями. То есть, баллов 7-8. А какой-нибудь боллитровский критик с эстетским филологическим уклоном наверняка оценит еще ниже. Но есть в романе нечто, заставлявшее меня испытывать порой в процессе чтения прямо-таки восторг. Конечно, такое мое впечатление весьма субъективно и напрямую связано с полузабытым физическим образованием. Но осмелюсь утверждать, что «Роза и червь» и вполне объективно выделяется из типового ряда космоопер.

Дело в том, что данный роман — это не просто фантастика, это даже уже не НФ — это почти футурология, подробная проработка одного из вариантов вероятного будущего человеческой цивилизации. Главной особенностью книги, отличающей ее от всех, что я читал в последние годы, является фантастически тщательная проработка автором всех самых мелких деталей с научной, действительно научной точки зрения! Отлавливать по тексту эти детали — просто пиршество какое-то для истосковавшихся мозгов!

Вот маленький пример. Создать искусственное тяготение на звездолетах путем вращения вокруг оси — вполне обычный для научных фантастов прием, не правда ли? Но я как-то не припомню, чтобы хоть кто-то вспомнил про силу Кориолиса. Которая на медленно вращающемся астероиде почти не заметна, зато на быстро вращающемся корабле (при той же примерно величине силы центробежной) вызывает серьезные нарушения вестибулярного аппарата. Натыкаясь на очередную подобную милую детальку, хочешь порой схватить ручку с бумажкой, вспомнить формулы и посчитать, проконтролировать... Но вскоре понимаешь, что в этом нет смысла, потому что автору — можно верить. В черновиках романа наверняка найдутся пухлые тома всех необходимых расчетов и оценок. Это круто, ребята, это реально круто — верить автору не как состоявшийся читатель, а как несостоявшийся физик! Это совершенно новый и неожиданный аспект восприятия текста.

То есть, в романе почти нет фантастических допущений. Кроме разве что общего устройства космоса как «галанета». Все допущения — научные, ну или сюжетные. Конечно, нет никаких гарантий, что развитие человечества пойдет именно по такому пути из сотен возможных (и уж тем более невероятно, что именно в названном году Земля подвергнется контакту в форме нападения неких «аквилиан»). Но если пойдет — то, видимо, как-то так и будет выглядеть наше будущее. Во всяком случае, с нынешней нашей точки зрения. Со строго научной, еще раз подчеркну, точки.

А знаете, на чем основано это «чувство достоверности»? На одной очень простой вещи. Фантасты последних десятилетий, пишущие о достаточно отдаленном будущем (обязательная черта космооперы), старательно ищут и обязательно находят тот или иной способ перешагнуть через принцип относительности. Потому что мешает он им! Ну вправду, какое может быть с этим занудой Эйнштейном освоение галактики? Слишком всё далеко в космосе в масштабах человеческой жизни, даже до ближайшей звезды за разумное время не долететь. Приходится вводить всякие подпространства, надриманы и прочие параллельные миры. Но вслед за таким допущением — именно фантастическим, поскольку никаких научных оснований свергать принцип относительности нет! — из кустов неминуемо выкатывается толстый такой, как бегемот, рояль, который авторам приходится на всех сюжетных поворотах аккуратно объезжать. Ведь открытие способа превысить скорость света равносильно изобретению машины времени. Идет прахом принцип причинности, вообще-то основополагающий для современной науки, для самой ее конструкции. Авторы вынуждены либо обходить молчком все вытекающие вопросы, либо вводить некое «единое общегалактическое время», по сути своей глубоко ненаучное. А на фоне такого знатного рояля все прочее уже не столь существенно, фантдопов можно сколько угодно наплодить, так как «научной веры» (извините за сей странный оксюморон) нет и не будет, что, конечно, совершенно не отрицает возможность высокого литературного уровня, но всю «научно-фантастичность» превращает не более чем в антураж — такой же как, например, «историчность» в голливудских фильмах.

Зато наблюдать, как автор выстраивает картину космической войны в условиях незыблемости предела скорости — одно удовольствие! И ведь вправду всё совсем иначе придётся изобретать, если нет никакого «подпространства»...

И тут я, пожалуй, оборву свои дифирамбы. Вывод такой. Перед нами не то чтобы новое слово в современной фантастике. Скорее, хорошо забытое старое, но на новом научном, техническом и литературном уровне. Низкий поклон автору, доставившему мне этим массу удовольствия!

PS Я лично продолжения не жду. Мне кажется, перед нами вполне законченное произведение. Всё, что автор хотел сказать — он сказал. А вот новый его роман, желательно в том же «старом новом» жанре, очень хотелось бы почитать.

Идея великолепна! И фантдоп цинично-красив, и ракурс выбран интересный, с широчайшими возможностями. Но манера изложения... То ли это особенность японского мировосприятия, неудержимая его склонность к аниме, то ли таковы методы заманухи типичного западного читателя, но у меня сложилось устойчивое впечатление, что целевой аудиторией книги являются владелицы уютных бложиков, украшенных розовыми цветочками. Что как-то не очень бьется с мрачной серьезностью темы.

Да, лет до 13 девочки могут часами увлеченно обсуждать, кто кому что сказал и что при этом, небось, подумал, и вообще, кто как к кому и почему относится и т.д. и т.п. (Личного опыта нет, но жена рассказывала: ее это жутко раздражало даже в том возрасте.) Но книга-то сделана как воспоминание женщины лет уже, наверное, двадцати пяти, немало повидавшей и пережившей. Как она умудряется вспоминать в таких подробностях «про отношения»? Ладно, когда речь шла именно о том самом розовом возрасте. Но и у 18-летних героев по-прежнему сплошные «отношения». Чуть ли не полкниги — пережевывание мелких девчачьих переживаний!

...Хотя, может, так и задумано? Может, автор намекает, что сама методика воспитания клонов приводит к такому вот клиническому инфантилизму? Причем прививают его, видимо, целенаправленно. К моему разочарованию, проблематика книги вправду свелась к тому, грубо говоря, есть ли у клона душа и следует ли ее искать (развивать), коли перед нами всё равно «хирургическое сырьё». В таком ракурсе некоторая «недоочеловеченность» героев действительно становится сюжетно оправданной. Хорошо хоть вопрос о том, этично ли вообще разводить клонов, не выпячивается, оставаясь на заднем плане, где ему и место, его ведь не требуется поднимать нарочно, он возникает сам по себе, как фундаментальная характеристика того мира, который нарисован в романе: такой вот это мир, такой вот в нем ответ, и не будем больше о борьбе с фашизмом.

Но я-то ждал большего! Ведь напрашивалась более глубокая тема, достойно раскрыв которую, можно было вправду поставить «Не отпускай меня» в один ряд с «Жизнью взаймы» Ремарка или с «Посторонним» Камю. Ну, может, не поставить, но хотя бы попытаться. И она ведь намечена, тема эта, мелькала где-то на краю сюжета! Помните поведение Томми после получения извещения о четвертой выемке? И это оброненное им: «Была бы ты донором — поняла бы». Человеческая психика устроена природой мудро, и «к своей смерти в конце концов привыкаешь». Но если природа в очередной раз нагло обманута, если не отведено времени привыкнуть? Как тогда будет мыслить и чувствовать себя человек? И будет ли он человеком? Или инфантильность тоже суть метод эскапизма?

Между прочим, сам автор говорил о своем романе именно как о глобальной метафоре нашей жизни, наполненной подспудным, но все равно неизбывным чувством конечности бытия. По моим ощущениям, либо он при этом лукавил, на самом деле четко ориентируя текст на совершенно определенную целевую аудиторию и целенаправленно создавая вот именно популярный роман. Либо это нечто национальное (японскую культуру я знаю плохо, но некое смирение перед смертью как перед неизбежностью там, пожалуй, присутствует), либо... ну, не донор он просто — и потому чего-то не понял, написав книгу с точки зрения человека, которому даже первая выемка в обозримом будущем не грозит, и нет еще в душе того ощущения «а может, уже скоро», к которому приходится привыкать. И которое вообще-то подразумевает известную словесную «скупость» вместо многостраничной размазни и сюсюканья. Впрочем, такая точка зрения вполне соответствует запросам целевой аудитории.

Так или иначе, получилась не экзистенциальная проза, не социальная фантастика, а мыльная мелодрама. А уж называть ее «интеллектуальным бестселлером»? Хм... Наверное, продаваться книга может и вправду неплохо при грамотной раскрутке. Аудитория налицо. Вот только интеллекта тут еще поискать... ну, разве что в сравнении с типичным контентом уютных бложиков.

А если убрать из текста карты таро — что останется? Останется произвольный набор банальнейших рассказов в жанре героического фэнтези, написанных примитивным языком графомана, к тому же в вычурной манере со вселенским придыханием, характерным для носителей всяческих там тайных знаний. Добавление карт таро, особенно вкупе с жирным роялем внезапной всеобщей немоты, заставившей этих и так картонных героев оные карты использовать, литературы не добавляет. Добавляет понта, дешевой претензии, ложной значимости, но никак не художественного уровня, нет. Наоборот. Из-за нудного вмешательства описаний колоды таро первую часть данного опуса читать невозможно вообще, текст воспринимается как галиматья неграмотной гадалки. Во второй части появляется хотя бы какая-то связность, хоть какой-то намек на смысл, но, увы, сермяжный донельзя и крутой до коликов.

Вывод: тем, кого карты таро и прочие кофейные гущи по жизни не интересуют — крайне не рекомендуется!

PS Знаете, есть (во всяком случае, были в свое время) такие детские азбуки в картинках, где каждая буква — на отдельной карточке. Среди них попадались откровенно милые, сделанные с душой и талантом. Так вот, говорю вам по личному опыту: из этих карточек можно выкладывать на столе истории гораздо добрее, живее и интереснее.

История мальчика великолепна! История девочки тоже выглядит мило. Оправа показалась какой-то выморочной, но в целом вышла очень удачная микроповесть. А вот следующие за ней микрорассказы того же автора воспринимаются совершенно иначе. Что странно, видно ведь, что автор тот же. Но какие-то они все... содержательно-убогие.

На самом деле ничего удивительного. Автор, судя по прочитанному — «клинический филолог». (Имя не должно вводит в заблуждение, «Великий Моурави» принадлежит другому перу.) Главная проблема этой элитной разновидности русскоязычных графоманов (к которой принадлежит чуть не половина нынешней «боллитры») в том, что написать-то хочется и, главное, весьма и весьма умеется... но толком не о чем. Просто потому, что жизненный опыт, зажатый между книгой и роялем, слишком беден сколь-нибудь яркими деталями: ни голода, ни холода, ни войн, ни напастей. Вместо сермяжной цепочки «консерватория, суд, Сибирь» — банальная «консерватория, ОВИР, Америка». Как там у МЩ: «примеряя, как для бала, антураж какой попало... ты танцуешь, горд и страшен, меж бумажных крыш и башен пред бумажным божеством». Высосать контент из такого бытия настолько туго, что мелькающее в тексте слово «изнасилование» воспринимается по Фрейду, «оц-тоц первертоц».

«Две прелюдии» — счастливое исключение. По двум, думается, причинам. Во-первых, сюжет основан на реальных... пусть не событиях, но переживаниях, хотя и событиях, наверное, тоже. Чувства героев пропущены автором через себя — и потому отражены удивительно точно. Во-вторых, музыка. Это такой неосязаемый предмет, описание которого требует совершенного владения словом, что и позволяет автору это свое владение полноценно раскрыть, не впадая в «избыточность стиля». Стильность, которая в прочем бытописании самодовольно выпирает и смотрится как виньетки на кастрюле, здесь оказывается полностью оправданной и необходимой.

Восхитительная книга! На одном дыхании!.. А далее я буду не то чтобы оправдываться, но попробую объяснить, почему не стал таки ставить ей десятку (а «10» в шкале фантлаба вообще-то означает «шедевр», пусть даже иные оценивают так половину того чтива, которое потребляют).

Понимаете, у шедевра обязательно должно быть послевкусие. Ну или так: вот представьте, что разглядываете вы, поднеся поближе к глазам, какую-нибудь милую резную статуэтку, восхищаясь тонкой проработкой деталей, умиляясь точности линий, восторгаясь мастерством резчика. Но затем вы ставите ее на полку и отходите подальше — и воспринимаете уже целиком, как законченное произведение, забыв о деталях. Так и книга. Я ее читаю взахлеб и, смакуя детали, аплодирую автору, но после того как я перевернул последнюю страницу, должно остаться отдельное впечатление, не связанное напрямую с сюжетом и смыслом, но вытекающее скорее из настроенческого, эмоционального посыла, заложенного в текст. А для этого книга, как и статуэтка, должна обладать некоей цельностью, завершенностью, единством всех своих аспектов.

В ходе чтения «Птицелова» порой испытываешь чувство, близкое к восторгу: психопатология героев прописана нипадецки! Умело выбранный средневековый антураж с его «кровавой простотой нравов» великолепно подходит для таких исследований, и автор развернулась вовсю. Но когда закрываешь книгу, почему-то остается ощущение кривоватости. Что-то, видимо, не то в финале — какая-то фальшь, что ли?

«Все сложней, все изощренней игра, не игра уже почти — смертный бой. Всех в округе разгромил в пух и прах... оказалось, что играл сам с собой» — это понятно уже лет в 20. Да, конечно, любой манипулятор неминуемо «заигрывается», додумывая игру даже там, где все прозрачно и искренне. Из-за чего, конечно же, манипулятор всегда куда сильнее подвержен чужим манипуляциям. Почему же главный герой, как вдруг оказалось, этого не понимал? Ведь разумный вроде бы человек, взрослый...

Или даже не так. Наверное, понимал, точнее, ощущал бессознательно. Но при чем здесь чувство вины? Откуда такой надлом, породивший столь драматичный, до омерзения плоский, как в банальном героическом фэнтези, финал? Развитие сюжета именно в части внутренней динамики персонажей требовало чего-то другого, более сложного и глубокого, может быть, открытого или даже оборванного. А тут... Автор будто бы строил-строил ажурную сложную конструкцию, плёл-плёл силки из тончайшей паутины, а потом то ли время стало поджимать, то ли издатель, извечный враг чрезмерной глубины, напомнил о законах жанра, и автор очнулся, плюнул на всю эту заумную муть и на радость пубертатной публике взялся за простой и понятный винчестер.

В итоге не то чтобы «не верю», но... сформулирую так: чувствуется в романе некий налет теоретичности, отзвук учебников по психопатологии. Видать, не хватает автору собственного личного опыта. Ну не приходилось ей самой никого убивать, даже доводить до самоубийства манипуляциями не приходилось. Но не будем же мы ставить ей это в вину, правда? И слава Богу, что при написании романа ни один подопытный не пострадал!

Да нет же, на самом деле шикарный роман! Мастрид! Извини, автор. Балл с меня.

Единственный аспект, отличающий данный роман от серой массы погонного фэнтези — легкость слога. Этого у автора не отнять, да, тут он силен. Читается легко, базара нет. Но прочее... То, что супермупергерой не один, а целых пять — лично меня как-то не торкает. И ладно бы голое экшн. Но тут еще и мысли-рассуждения какие-то прут из персонажей — наверное, чтоб уж совсем никаких сомнений в их картонности не осталось. А нафига? По части успешного убиения окружающих все пятеро — шварцнеггеры независимо от гендерной принадлежности, вот и ладно, и мочите всех напропалую, весело и бодро, и нечего оправдываться, тем более мотивации выглядят как брякнутые наспех отмазки блондинки на вопрос: «Ох, зачем же ты, милая, это сделала?» И с понтом курсивчик, видимо, призванный еще страшней меня заинтриговать...

В общем, уже ближе к трети книги я начал пролистывать страницу за страницей, ибо скучно же, несмотря на слог и столь же легкие проблески иронии. Пока, наконец, очередной кусторояльный эпизод проявления немеряной крутизны кого-то из персонажей не заставил осознать, что — всё, больше не могу, обрыдло. Мне не настолько интересно, в чем там заключаются все эти страшные геройские тайны (а они на поверку наверняка окажутся жанровой банальностью), чтобы тратить на их раскапывание столько времени. Есть множество куда более интересных книг.

Всем хорош роман! И живые объемные герои, и ровный гладкий темп, и красивый слог (спасибо переводчику!), и не самый шаблонный сюжет (кульминационная сцена вообще шикарна!), и множество любовно выписанных деталей, отражающих оригинальную и умную фантазию автора. И конфликт романа — глубокий, потому что двухслойный. Внешне — банальная борьба за власть. А на изнанке — интереснейшая идея, противопоставляющая магию природную магии обычного человеческого слова. Даже странно, что раньше я в такой явной постановке этого вопроса не встречал: ведь то Слово, что было вначале — оно, небось, вправду может проявляться двояко: в мирах фэнтези — через заклинания, в мирах реальных — через талантливые тексты. Да, художественным словом можно творить чудеса ничуть не хуже тех, что связаны с заговорами и пентаграммами. Об этом и книга на втором своем смысловом слое.

Особой прелести роману добавляет не пародия, конечно, а некая постмодернистская переработка мотивов неоднократно уже помянутого тут Шекспира. Что совершенно уместно, ведь именно его вечные пьесы — наглядная иллюстрация второго, настоящего месседжа романа.

Единственное, что сильно мешает — непрерывно прущая петросяновщина. Ну да, я понимаю, широкий охват аудитории и всё такое. А ведь автор явно не лишен ни вкуса, ни самоиронии. В романе полно красивых, тонких и умных шуток. Но они порой просто тонут в грубоватом дешевом стебе, и как-то даже жалко становится: то ли себя, то ли автора.

Впрочем, главное, конечно — это ежик!

Начало было очень многообещающим. Подумалось даже: неужто и вправду «неформат», обещанный автором в предисловии? Мир Долгой Земли раскрывается в необычном и по-своему очень красивом ракурсе: через восприятие больного амнезией ГГ. И прочие персонажи с помощью такого приема вдруг обретают, так сказать, «обещания объема», неоднозначности — а, значит, жизненности. Автор вновь продемонстрировала, что способна создавать спокойные, красивые, мудрые тексты... во всяком случае, если в глаголах прошедшего времени видеть «а» на конце. Восхитительно точно показана склонность массового сознания к мифотворчеству ради получения «простых ответов на сложные вопросы». И мир Долгой Земли действительно прекрасен как фантазия!

Вторая часть (дневник) — фактически самостоятельная повесть, там буквально 10% дописать — и будет вполне цельное произведение. Весьма добротное фэнтези с некартонными героями, пусть и с достаточного шаблонными поворотами, с сюжетным приемом имени Крокодила Данди. Но неформатного в ней уже почти не осталось. Кроме того, возник, постепенно нарастая, странный диссонанс: Залман из первой части и Залман из второй как-то не слишком стыковались друг с другом. Амнезия амнезией, но характер-то должен соответствовать. Вот как у Сандры, например — самого, пожалуй, яркого и живого из героев романа. Причем Залман больной воспринимался как-то даже более настоящим, чем здоровый. Потому что менее натянутым на шаблон.

Ну а третья часть, на мой вкус, перечеркнула почти всё доброе и светлое, что было в начале. Цели действующих лиц, всплыв на поверхность фабулы, вдруг резко разделились на крайнеблагородные и низкоподлые. Возник типичный признак низкопробного боевика: благородная цель оправдывает всё, любые средства. В повествование ворвался рой маленьких таких рояльчиков, напомнивших образ влетающих в комнату умывальников Мойдодыра (удивительно созвучного, кстати, с Мордором), дабы быстро увязать все растрепавшиеся сюжетные концы и расставить всех и вся по предписанным форматом местам. И роман резко, на порядок измельчал. А ведь «тема люденов» раскрывалась в нашей фантастике уже неоднократно. Зачем автор так ее свел к какому-то пубертатному примитиву?

Единственное теплое человеческое чувство, которое осталось в итоге — это жалость к Залману из первой части. Но не к болезни его, нет. Он ведь был вполне счастлив, и пусть мир не спасал, как положено форматным героям, зато видел его как-то так... более правильно. А его, блин, типа вылечили. Кто ж так лечит?

В целом-то книга хорошая. Читается легко. Просто некоторые (видимо, зряшные и завышенные) ожидания, увы, обманывает.

Не люблю, когда мной пытаются манипулировать. И по части действий, и по части мыслей, стараясь аккуратно впихнуть в голову чуждое мне отношение к людям, к жизни, к Богу, к бытию. Автор — пытается, применяя для этого примерно тот же прием, что и Зюскинд в «Парфюмере». (Вторичность по отношению к которому чувствуется — и это тоже раздражает.) Вот только Зюскинд, вызывая чувство отвращения, цеплял читателя тем, что отвращение читатель бессознательно испытывал к себе самому. А здесь его легко отделить от себя, а кому трудно — тот и книжек не читает, ни таких, ни вообще. Прием не срабатывает.

И потом — одно дело средневековая Франция, другое — современная Россия, которую я видел и всё же немного знаю. Вызвать у меня негатив по отношению к ней весьма сложно, во всяком случае не такими мерзенькими методами. Лично у меня при описании российской глубинки омерзение вызывает не глубинка, а как раз описание. Не любить провинциальную Россию — греха нет, бывает. Но кажется, будто автор с этого тащится, будто бы упивается он своей нелюбовью. Да-да, такое претенциозное, полное снобизьма восприятие — авторское, ГГ подхватил его уже потом, заматерев в Москве.

Стиль хорош, хотя местами и избыточен, спору нет, язык романа успешно работает на требуемое общее впечатление. Но если впечатление не принялось — то и стиль начинает раздражать. Бессмысленные описания хирургических инструментов я (как, думаю, и любой нормальный человек) начал пролистывать почти с самого начала. К концу пролистывал уже и сам текст. Муторно и вторично.

Ну а последним словом романа автор поднял градус претенциозности на такую высоту, что Зюскинду и не снилось. Минимум балл с оценки можно снять за одно только это слово. Схожий финт у Радзинского в «Агафонкине» мне куда ближе и понятнее.

Ну что ж. Один хороший, пусть и не без заскоков, роман («Женщины Лазаря»), один — никакой, сплошной заскок. На этом знакомство с творчеством автора можно завершить. Видимо, навсегда.

Что это? Вторичность? Нет, просто повторение приема, раз за разом приносящего успех. Называется «гротеск»: подметить что-нибудь эдакое, выпятить на грань абсурда — и надсмеяться. Подобные приемы очень удобны и даже порой необходимы для привлечения внимания публики. Ведь публика нынче пошла искушенная, избалованная, занятая, шустрая. Сколько не обещай ей откровение в отдельно взятом тексте, отмахнется, отвлечется — и не догонишь. Но если красиво крутануть сальто и крикнуть «хоп!» — люди обратят внимание, заинтересуются, подойдут поближе... и вот тут уже можно сдернуть покрывало с шедевра, которым они теперь могут с чувством полюбоваться, а иначе ведь прошли бы на автомате мимо, не разглядев и даже не заметив.

Хороший прием, чего уж там. Требующий немалого мастерства. Плохо только, когда он обретает самодостаточность, становится «приемом ради приема». Сальто есть, «хоп» тоже есть, а чем любоваться — нет. В итоге вместо восхищенного «ах!» на язык просится ехидное «ха!»

И не то чтобы автору нечего было сказать. Жизнь подкидывает темы без устали, только успевай гиперболизировать. Тем более наша российская жизнь сама уже давно в жанре гротеска. Ну и на фига, спрашивается, всякие там психологии с философиями, переживания и мучения? Нравится это народу? Не-а. Народу нравится срач. Посему умелый сарказм не требует глубокого смысла, он заманит слушателей и сам по себе. Ну вот представьте холст, на котором изображен мужик с пенисом до ушей. Смешно, правда? Иные кайф словят. И уж никаких сомнений, что за подобную картинку, умело исполненную, заплатят куда охотнее, чем за какой-нибудь натюрморт. Перфоманс продается лучше искусства...

Ну что ж, если мэтру нынче важнее стала прибавка к пенсии — остается пожелать ему успехов и на этом поприще. Немного обидно, но ничего страшного. Есть и другие книги.

И ведь ниачом вроде книга-то. Ни сюжета, ни привета, ни интриги, ни конфликта. Почти бессвязный набор эпизодов чьей-то почти бессвязной жизни. Жил человек, жил и умер. То есть, не умер еще, конечно, но непременно когда-нибудь умрет, о чем и сам прекрасно осведомлен. Вот и весь контент, если вкратце. А читается, блин, взахлеб, с периодическим ощущением офигенного кайфа. Почему? Хрен его знает. Талант, наверное.

Это не роман, конечно. Это скорее неким образом выстроенная подборка полутора примерно сотен записей из блога. Сплетено в косичку несколько линий, одна из которых, деревенская — условный лытдыбр, а остальные — как бы воспоминания или просто заметки «за жизнь». «Сюжетными» линии назвать трудно, хотя имеются и переходящие персонажи (например, Степан), и даже какое-то развитие. Они, впрочем, и в типичном сетевом дневнике обычно имеются. Прелесть здесь происходит не от содержания, а от формы. Многие блоги вещают о том же, но читать их... тоска и мрак, тяжкий труд, непосильный никому, кроме их автора и самых психически устойчивых родных и близких. Но Дмитрий Горчев блистательно владеет русским языком и способностью подмечать бытие в банальном быте. И читать его блог — совсем другое дело! Я бы отметил еще один источник прелести: очень сбалансированное сочетание самовлюбленности и самоиронии.

Собственно, рассказывать об этой книге больше нечего и незачем. Нужно брать и читать. Пойдет — значит пойдет, скорее всего, на ура. Не пойдет — ну и хрен с ней, закрыл и забыл. Не рекомендуется привыкшим к сюжетной прозе — экшена лишена напрочь. И еще не рекомендуется тем, кто не переносит мата. Хотя на мой взгляд, эта книга как раз таки и является наглядным доказательством того, что, примененная умело и к месту, обсценная лексика не только не портит текст, но наоборот, наполняет его жизнью и красками.

Вообще, мат является проявлением бескультурья лишь если подменяет собой богатство русского языка, а не дополняет его. И эта дебильная думская борьба с матом имеет такое же отношение к борьбе с бескультурьем, как выдавливание прыщей к лечению аллергии. Более того, имхо, самые ярые борцы за культуру русской речи как раз и компенсируют этой своей яростью собственную культурную убогость. Ну что поделать? Горчев вполне обстоятельно показывает, что по нынешним временам культурному человеку, видимо, место в деревне, а уж в парламенте-то ему точно делать нечего.

Мне кажется, рассказ написан скорее сердцем, чем умом. Ну или спьяну: есть в нем какая-то пьяная искренность. Такое ощущение, что если принять на грудь грамм двести, он вообще пойдет на ура. Но даже безобразно трезвому, мне рассказ понравился. Он живой, в нем есть кому сопереживать. Правда, скорее автору, чем герою.

Чувства черной простынью. Смысл на слом. Бровью взломан лоб — мысли упорхнули.

Слизью сполз со стула, и пацталом ржу стальным половником по кастрюле.

Мне кажется, автору не хватило времени. Ну или ленив он шибко. Такое чувство, что лежали у него в столе три байки-заготовки, а когда объявили конкурс, сочинилась к ним еще и «рамочная» история с прямым выходом на требуемую тему. Пару часов работы — и для конкурса типа вполне сойдет. А жаль. Ведь что получилось? Все три байки по отдельности хороши, но скомпонованы несколько коряво. «Рамка» с ними диссонирует, нарочито как-то выглядит. Первые абзацы тянет куда-то внутрь текста засунуть, что ли? Режут слух. Это во-первых. А во-вторых, коли уж байки излагаются от первого лица, а рассказчики настолько разные (что подчеркнуто в «рамке»), то и стилистика изустная разной должна быть.

И кабы эти два момента поправить — а автор смог бы, писать-то он умеет, это видно — имхо, милейший бы рассказ вышел! А в таком виде... в финал он, наверное, пройдет, но выиграть конкурс явно не сможет.

Фабула есть, сюжета нет. Потому что нет живых персонажей, значит, нет воспринимаемого конфликта с завязкой, развитием, кодой и развязкой. Покуда автор не сказал почти прямым текстом, что перед нами больница для подростков, сцена воспринималась как тюремная камера для взрослых. И не то чтобы декораций не хватило, можно и без декораций, если умеючи. Не хватило сопереживания. Автору герои безразличны, потому и меня он сочувствовать им заставить не может... Ах, ну да, это ж подростки, невинные жертвы войны. Слезные железы — наизготовку! Увы, не верю. Вот съездил бы автор в детскую лечебницу победнее, или в детский дом, окунулся бы в тамошнюю атмосферу... может, тогда бы не было такого стойкого ощущения «высосанности из пальца».

ЗЫ «Наизготовку» писал и буду писать слитно, как того требует «чувство языка», а не догматика орфографии.

Рассказ скорее понравился, чем нет. Во всяком случае, читается он достаточно легко, несмотря на некоторую избыточность стиля в начале. Не удивлюсь, обнаружив его в финале. Но и не обнаружив, не сильно расстроюсь. Автор искренне пытался создать «настроенческий» текст, где поэтика играет не меньшую роль в восприятии, чем сюжет. Но, имхо, не хватило техники.

Какая-то странная псевдонаучность, маскирующая полнейшую банальность фабулы. Мало того что она читать мешает даже мне, закончившему физфак и давно умаявшемуся объяснять технарям, что такое турбулентность (они считают, что это «вихри», а терминов «ротор», который там ненулевой по всему объему, «фрактал» и т.п. не приемлют по религиозным, видимо, соображениям), так еще и вот именно «псевдо». Рассуждения насчет волнового пакета, рожденного кагбэ чьим-то телом, изрядно повеселили. В отличие от электромагнитных волн, у воды есть поверхностное натяжение вообще-то. А если вылить в открытую воду жидкий азот, тем более если разлить его под водой — случится взрыв без горения из-за т.н. «быстрого фазового перехода». Вместо того чтобы погасить волнение, мы в этом случае рискуем, наоборот, поиметь цунами, не говоря уж о том, что самого героя разнесет в клочья при открытии первого же дьюара.

Но, конечно, женщина мечты в голом виде может и не на такие безрассудства толкнуть...

Худший образчик избыточности стиля!

Есть такая байка про то, как Пикассо отбирал учеников. Он просил соискателей нарисовать лошадь. Да-да, лошадь. Стоящую, скачущую, хоть какую-нибудь. И они принимались выпендриваться каждый во что горазд: кто из квадратов нарисует, кто из треугольников, а кто и вовсе из этих... как его... из амперсандов. И Пикассо всех выгонял, приговаривая, мол, вы сначала научитесь рисовать лошадь как она есть, с гривой, хвостом и копытами, чтобы каждый ребенок посмотрел и сказал: «Ах, какая красивая лошадка!» А вот когда научитесь — тогда и выпендривайтесь сколько душе угодно.

Грубо говоря: «не умеешь — не берись». Сие вполне уместно и в отношении владения русским языком.

А коли нет формы — то не может быть и содержания. Мазня есть мазня, хоть ты лошадью ее назови, хоть пятном Роршаха.

Блеск!

Цельный, умный, сильный, красивый, даже в чем-то поэтичный текст. А как раскрыта тема! Тонко, жестоко и очень точно.

И многослойный. Кроме красивого трогательного сюжета есть и легкий налет постмодерна (даже сам выбор именно волка в качестве ГГ — ведь образ этого зверя оброс огромным шлейфом ассоциаций, и многие из них в рассказе целенаправленно использованы), и очень точный и мудрый второй план имени «мертвых знаний».

И профессиональный. Новичок так не напишет. (Придираться к коррекции — смешно. Всякий, кто писал что-то длиннее отзыва, подтвердит. В своих статьях я нередко нахожу пару ошибок даже при третьей вычитке.) На мой взгляд, все в рассказе сделано так, как нужно: язык (суховатый, с механическим привкусом), темп (медленный, чуть дерганый, с резким обрывом в финале), эмоциональный фон (скупой, с чуть раздражающей — намеренно, имхо! — рефлексией чувств).

Рассказ достоин не только финала, но и победы.

Рассказ не для всех. Я бы даже сказал — для немногих. Критерий четко прописан Бродским:

«Нет деленья на чуждых.

Есть граница стыда

В виде разницы в чувствах

При словце «никогда».

Не понимаете, о чем это он? Тогда рассказ вам читать не стоит. Не услышите. И обращение автора к вам будет вас только раздражать.

Кроме «Строф», своим настроением рассказ заставил вспомнить еще «Малую Глушу». Мне кажется, все три произведения рождены одном и тем же желанием: придушить этого гребаного ворона с его гребаным рефреном. Если у вас такого желания никогда не возникало... вам можно только позавидовать. Живите счастливо! И не надо читать всякую муть!

Автор, я промолчу в ответ на твои вопросы. Но я тебя услышал. Спасибо!

В отличие от советских газет, данный текст лучше всего читать как раз перед обедом. Во-первых, путь к сердцу ГГ проложен, естественно, через желудок, и хотя известно, что путь этот самый короткий, но уж больно мало времени было на него отведено, и поэтому тема еды вынужденно раскрыта автором так, что аппетит у читателя разыгрывается не на шутку. (Или это только мы с автором такие гурманы? В этом плане отзыв Gourmanda сильно удивил.) Во-вторых, хорошее настроение способствует пищеварению. А в рассказе куча прелестных веселых деталей, причем вполне уместных и даже нужных для сюжета. В эпизоде знакомства с поэзией серебряного века я и вовсе сполз под стол.

Показать развитие героя через язык его монологов получилось не слишком хорошо, до «Вовы Четверодневного» Елены Некрасовой далековато. Но сама попытка дорогого стоит!

Премилый рассказ! Просто вы, дамы и господа, слишком серьезны. А его лучше воспринимать как легкий стеб.

Нет времени писать пространные отзывы, дай бог хотя бы просто прочесть всю двадцатку успеть...

Но это — хороший рассказ! Не отличный, чтобы прям пальчики облизать, но вполне себе приятный. К счастью, предыдущие ораторы достаточно подробно расписали минусы. Повторяться не буду, тем более не хочется заострять на недостатках внимание. Потому что главное — т.н. «читабельность» — автору создать удалось. Да, задним числом, перебирая в уме сюжетные повороты, обнаруживаешь какие-то нестыковки и непонятки. Но в ходе чтения они не режут слух, не выбивают из резонанса с текстом.

Авто, пиши еще, и побольше. Но не торопись так. Подыщи редактора, заимей доброжелательных критиков в ближнем кругу. Дай тексту «отлежаться», чтобы отыскать и поправить корявости. И тогда, с такой-то фантазией и стилем, отличные рассказы не заставят себя ждать.

Хорошее вино предпочтительнее наливать в бокал, нежели в грязный граненый стакан. Но кислятину, наверное, можно потреблять и так. Всё равно удовольствия никакого.

Идея привести Хайяма в Азамут хороша: что может быть плодотворнее для литературы, чем столкнуть две несовместимые правды? И еще хорош ослик. Остальное — беда. И сказать-то нечего. Особенно после наречия «на встречу», написанного именно так.

Язык, конечно, замечательный. Богатый, но не избыточный. Метафоры там, где нужно и в том объеме, в котором нужно, чтобы помогать воспринимать текст, а не мешать, как это часто бывает в работах клинических филологов.

А дальше я буду ругаться. Несмотря на свою высокую оценку этой вправду хорошей книги. Потому что потенциал у автора огромен. Но в длинной форме полноценно раскрыть его не получается. Хочется понять, почему. Общий ответ напрашивается сразу: повесть можно написать на одном дыхании, сыграть на одной струне, выплеснуть одним потоком настроения. Роман — вряд ли. Его приходится продумывать, конструировать, балансировать разные темы-мелодии, чтобы полифония не превратилась в какофонию. И вот этого «строительного» опыта, мне кажется, автору пока и не хватает.

Это понятно, а что конкретно?

1. От читателя, особенно в начале книги, требуется некоторый, пусть минимальный, уровень понимания, что такое семантический анализ, и хотя бы общее знакомство с некоторыми разделами психологии (когнитивная, психолингвистика, «квантовая» Роберта Уилсона). Просто для того, чтобы новые термины и понятия не заставляли отрываться от чтения с целью залезть в словарь. Грубо говоря, если читатель никогда не задумывался, как работают интернет-поисковики (а большинству это и не нужно, и не интересно), у него возникнут некоторые проблемы с восприятием текста. А жаль! Потому что как раз на первую половину, ну или может, треть романа автору хватило одного дыхания, и она читается «запоем». Самое обидное, что вся эта кагбэ научная глубина почти и не нужна для сюжета. Что мы, параллельных миров с попаданцами никогда не видели?

2. Сюжет. Поначалу плотный, он затем как будто разрыхляется. Так кажется потому, что темп повествования выдержан ровный вдоль всего текста. А это неправильно, его нужно ускорять! Вначале, когда читатель знакомится с персонажами и миром, в котором они живут, сей когнитивный акт сам по себе удерживает его внимание, но когда знакомство завершилось, требуется уже что-то другое — а именно, действие, развитие, движуха. Кроме того, окидывая взглядом уже прочитанную книгу, понимаешь, что сюжету не хватает цельности. Не хватает серьезного, глубокого главного конфликта, на который, как на нитку, нанизывались бы бусинки сюжетных поворотов. Частных вопросов задано немало (Летен vs Ясень; Алей vs Предел Летена; Инька vs страх, мамина любовь vs слабость, и т.д. и т.п.), прямо таки на эпос тянет, но все они как бы по-отдельности, не выстроены, не ранжированы, не сплетены в одну конструкцию. В итоге многие эпизоды (да и герои) выглядят как бы необязательными, притянутыми за уши, и вместо стройного здания, где каждый кирпичик на своем месте, получается эдакая насыпная куча, которая, конечно, тоже растет ввысь, но при этом лишена необходимой стройности. Именно из-за этого, имхо, чтобы куча не рассыпалась, автору периодически приходится вытаскивать рояли из кустов, крупнейший из которых — нежданно открывшиеся способности Иньки. Спрашивается, зачем тогда Ясень затеял всю это сверхсложную игру — между прочим, сюжетообразующую?

3. Персонажи. Экспозиция их многообещающа. Они прорисованы красиво, сочно, точными линиями. Но дальше, когда мы с ними со всеми познакомились — они же вроде как должны начать жить? Но не начинают. А начинают лишь двигать сюжет. Развитие романного бытия происходит лишь сначала в познании мироустройства (что в связи с п.1 многим не очень понятно и не так уж интересно), а затем — в способностях героев по передемиургиванию оного мироустройства, открывающихся опережающими темпами. То есть, развиваются способности ГГ, но не он сам. Хуже того, с мужской точки зрения Алей деградирует. Вначале выглядит вроде как сложившейся самостоятельной и достаточно сильной личностью, пусть и с чрезмерной рефлексией, наверное, оправданной редкими способностями. Но затем вдруг начинает отчего-то проявлять черты кисейной барышни, склонной в тяжелой ситуации заламывать руки и срываться в истерику, вместо того чтобы сжимать зубы — вот хотя бы как собственный младший брат, вызывающий куда больше уважения. Образ Летена, представленный красиво и достоверно, затем, вместо того чтобы обретать глубину, начинает расплываться, размазываться, превращаться в какого-то глобального доброго дядюшку. При этом Ясень, в отличие от оппонента, человеком «с длинной волей» не выглядит совершенно. А заигравшийся вшивый интеллигент во главе степного войска — это смешно. Так и представляешь себя суровых монгольских воинов, кружком сидящих у костра и зачарованно слушающих «Милая моя, солнышко лесное». Неудивительно, что наиболее достоверно выглядят второстепенные персонажи: Поляна, Ленька — от них не требуется развития.

4. Имена. Они красивы, спору нет. Но, оказывается, автор сам не понимает те дисциплины, которыми вроде как оперирует (см. п.1)! И это для меня лично стало, увы, главным «когнитивным диссонансом» романа. Просто катастрофическим! Да, туннель реальности второго уровня, общий для нации, связан с языком, он практически им и является («как говоришь — там и думаешь»). Но язык — неотъемлемая часть культуры, а имена — неотъемлемая часть языка! Они не с кондачка взялись! То, как мы называем своих детей, тоже является отражением того, как мы мыслим и как живем. И наш «этнический» туннель теснейшим образом связан с туннелем еще более высокого уровня — с парадигмой развития цивилизации в целом. Русские имена в большинстве своем имеют греческое, римское и христианское происхождение. И по отчеству (а не по матери) мы тоже старших зовем не по случайной прихоти. Что, в мире Алея не было Древней Греции и Древнего Рима? Или, может, рядом с ними существовала не менее мощная Гиперборея? Но ведь это совсем другой ход истории! Мир, в котором сложилась такая система имен, как в романе, должен быть совершенно, принципиально иным, нежели наш (и, кстати, нарисовать его было бы жутко интересно)! Допустим, совершенно иным должно быть влияние христианства, если оно вообще там имеется в роли мировой религии. Однако, мир романа почти ничем не отличается от нашего: и история та же самая почти, мировая война всего на месяц сдвинута, и афганская война была, и города те же, пусть и под другими названиями, и — что самое главное — люди совершенно такие же, как мы. Всё это кажется мелочью, но лично для меня — грубейшая оплошность. Потому что семантика — не мелкая деталь антуража, а сущностный элемент данной книги, практически главный ее герой.

Вывод: книга красивая, но сырая. И с непонятной ЦА. Мущщин и прочих мачо она будет возмущать «розовыми цветочками». Любители киберпанка будут морщиться от фэнтези, любители фэнтези — от айтишных заморочек. Ценители хорошей женской прозы (М.Галина, Е.Катишонок, М.Петросян, Е.Некрасова, М.(+С.) Дяченко) посетуют на чрезмерную попсовую картонность.

Но до собственного Предела автору еще очень далеко, и это вселяет надежду.

Интересно, долго ли еще за одним из лучших современных писателей Эдуардом Веркиным будет волочиться ярлык «для подростков»? Неужто, если крови в тексте изливается меньше литра на а/л, а секса и похоти (о ужас!) нет вообще, зато разумное, доброе и вечное выступает в незамутненном виде — то это как бы «для подростков»? А для взрослых — это когда оравы брутальных дебилов и моря жеманной кисельности?

Хм... Можно я тогда не буду взрослеть? Потому что «Маленький принц» — это ведь «для подростков», не правда ли?

Да, многие романы Веркина устроены подобно детским пилюлям. Ведь суть — она всегда немного горчит, как слезы, и для вящего потребления ее можно, например, поместить в оболочку веселого стёба. Впрочем, аналогия ложная. Добрая ироничная улыбка и сама по себе имеет терапевтический эффект. Может быть, даже более важный и мощный.

О чем же книга? Считать «Через сто лет» пародией на «Сумерки» и прочую вампирскую чушь — это как полагать «Дон Кихота» пародией на популярные рыцарские романы. Можно, конечно, при желании. Если прокатиться по поверхности текста, как на скоростном скутере, не пытаясь заглянуть вглубь. Но если туда все-таки зачем-то заглянуть, то сразу видно, что никакая это не пародия на готику или гламур. Вампиры (вупы) здесь — вообще как бы условность. Приписываемые им сформированной в популярной литературе традицией внешние качества утрированы именно с целью легкого стеба. Просто некая другая раса, почему-то возникшая на Земле взамен почти исчезнувших людей (по большому счету неважно, почему — конкретный характер произошедшей катастрофы в романе толком не раскрыт) и считающая себя обделенной «душой» в банальном атеистическом смысле. Мне кажется, автор с этим смешным определением (см. первый отзыв) вовсе и не спорит. Зачем? То, что у вупов другой метаболизм, и они поэтому не испытывают тех самых «психофизических реакций на раздражители окружающей социальной среды» — это, на мой взгляд, не самое главное. Да, вупы завидуют людям (точнее, к.б.завидуют) и наивно стремятся ими заново стать. Причем идеал «человека» у них гротескный, почерпнутый как раз из попсового чтива... и тут, да, обнаруживается еще один смысловой слой романа: пародия (порой переходящая в сарказм, причем довольно едкий, но не злой, а скорее грустный) не на само чтиво, конечно, а на всю нашу нынешнюю жизнь, в которой подобное чтиво издается многотысячными тиражами («целую березовую рощу извели»).

Но автора интересует все же не это, и роман — не «критика существующего строя» нашей цивилизации. Главный вопрос книги: что же делает человека (или вупа) человеком? Что такое «человечность», в чем она, если не в реагирующей на раздражители «душе»?

Автор дает свой четкий и ясный ответ, но сформулировать его одним словом не получится. Даже если это слово «любовь» во всех оттенках его смысла от «любоффи» гламурных романов до романтической любви великих поэм и христианской любви. Или слово «верность». Или способность жертвовать и прощать. Да и зачем формулировать? Что за дурная манера — пытаться всему дать определение? «Странный народ эти взрослые!» Просто вчитайтесь и задумайтесь над маленьким парадоксом. Ведь главный герой с самых первых страниц выглядит человечно! И не надо, не надо спрашивать, что это значит. Человечность — гармония, неподвластная алгебре. Я ее просто чувствую, и мне незачем давать ей определение. А чувствую я ее потому, что сочувствую герою. С самых первых страниц. И без всяких «как бы». Разве были какие-то сомнения, что он прыгнет в бассейн со страшными дельфинами? Пусть и без психофизических реакций, но — прыгнет. Более того, и главной героине я сочувствую, иначе финальные сцены вызывали бы у меня недоумение, а вызывают — слезы. Хотя вроде бы ее попытки стать человеком закончились фактической неудачей. То есть, человеком с к.б. душой она стать не сумела, да. Но просто человеком... она же им была с самого начала, разве нет? Потому что у нее была мечта. И воля, чтобы добиваться ее осуществления. И фантазия изобретать все новые способы этого, не падая духом, когда очередной вариант не принес успеха. Разве этого мало? (А может быть, тут важен к.б. дух, а не к.б. душа?)

Журналист в эпилоге задал главному герою два вопроса. Ответ на один из них («Вы первый стали человеком — это бесспорно. А гены — это лишь физика! Скажите мне — как?!») — это и есть роман Эдуарда Веркина. А на второй — почему герой затем предпочел снова стать вупом — я, пожалуй, отвечу здесь. Наверное, отчасти для того, чтобы пожить подольше и — дождаться. (Хотя люди, небось, тоже куда больше ста лет живут в этом светлом будущем.) Но главное — потому, что он понял: разницы никакой. Метаболизм вупа быть человеком совершенно не мешает.

И если «Через сто лет» с чем-то и сравнивать, то не с сумерками какими-нибудь в оттенках серого. Мне вот четко пришла на ум «Тошнота» Сартра. С ней, как мне кажется, автор действительно ведет незримый диспут, и несколько намеков на это как бы разбросаны по тексту. Ведь миры, в которых живут главные герои двух этих гениальных романов, очень схожи, до тошноты. Но подросток Поленов видит выход, простой и ясный, как солнце на небе, который взрослый Рокантен не разглядел, потому что, глупыш, всё пытался найти и сформулировать истину. И стать человеком ему оказалось не под силу.

А чо, хороший способ заставить десятки человек прочесть свою графоманию.

Да ладно придираться-то. Вполне качественно сделанный рассказ. Читабельный, с хорошим языком. Ну, не получилось пошутить, каким-то сырым сюром несет от сапога в диване. Ничего, бывает, не каждый же раз нетленку ваять, в следующий раз получится. Вот хотя бы изменить ракурс чуть в сторону Лема: «Узнав, к какому пункту тела землян привязан идеал, все содрогнулись. Космос целый, рыдая, щупальца ломал»...

Не слушай детских придирок, автор. Прекрасный рассказ! А вот название лучше поменяй. Не та метафора. Слишком толстая. Сам рассказ красивее и тоньше.

По-настоящему крепкий текст. Продуманный, выверенный, вылизанный до блеска. Профессионально, мастерски сделанный. Расчетливо ориентированный на совершенно определенную ЦА, хоть сейчас в популярный сборник. Я даже услышал музыку: три аккорда без капли фальши, четкий ритм... и вспомнился вдруг «Бард» Марии Галиной. И стало понятно, чего не хватает рассказу... как бы это сказать? Искренности ему не хватает, жизненной боли. «Трагедия — это две несовместимые правды» — не помню, кто сказал, но очень точно. Здесь две правды есть, и читателям, для которых даже две — слишком много, сей факт покажется неизмеримой глубиной. Но трагедии — нет, ну не слышу я, что автор ее чувствует.

Извини, автор. Вижу и ценю мастерство, вынужден отразить это в оценке, считаю рассказ достойным финала. Но это не моя музыка.

Если убрать последние пять абзацев — будет просто блеск! Но даже с ними... Класс виден!

Любопытно, что трактовок смысла рассказа может быть много, уже как минимум три вижу, но совершенно не понять, какая верна — таков побочный эффект неудачной сюжетной конструкции. Я, например, понял так, что в основе авторской задумки лежит крамольная идея, будто люди создают себе богов не столько из страха смерти, сколько из желания оправдать собственную мерзость. Неважно, что я не согласен с этим. Важно, что задумка сильная. И атмосфера ведь в рассказе соответствующая, и язык неплох. Но сюжет... если полагать его линейным, то появляются серьезные нестыковки. Если нет... то всё равно не хватает логических связок, более явных указаний на реминисценции. Или есть, скажем, гипотеза, что Вадим_с_утюгом возник не просто так, что неожиданный поворот судеб героев как-то связан с этим эпизодом, иначе он выбивается, слишком притянутым получается, даже вовсе ненужным. Может, Вадим типа стукнул? Но что нового могла узнать инквизиция? Почему вдруг монастырь вместо телохранителя? Или служба внутренней безопасности инквизиции столь нетороплива? В общем, сплошные загадки. А жаль!

Автор, плиз, перекрои сюжет, хороший ведь рассказ может выйти!

А я вот оценил. Может быть, злую шутку со мной сыграло имя главного героя. Да, куча ошибок, мешающих читать. Да, включение логики приводит к каким-то бредовым выводам (Гурман прав насчет безумия). Но в рассказе есть настроение — корявое, тяжкое, мутное, как оквидок. Есть какая-то странная авторская искренность. И даже логика есть, иная — «женская», или даже хуже — но есть. И есть попытка загнать планку смысла в дикую высь «Уходящих из Омеласа» Ле Гуин в смеси с «Обыкновенным чудом»: «А что ты сделал ради своей любви? — Я отказался от нее!»

Да, планку автор сбил. Но саму попытку я лично засчитал.

Слегка улыбнуло.

Слишком новичковый рассказ. Явная вторичность фантдопа не так уж и напрягает. Видна попытка зацепить вечную тему целей и средств. Могло бы быть интересно, но уж очень исполнение подкачало.

Задумка хороша. Но исполнение... увы.

Мне слабо нажраться так, чтобы это осилить.

Наличие поэтики не извиняет отсутствия смысла.

Сказка ложь, да в ней намёк... Намёк понял, пошел вешаться.

Мой сын делит стихи на «сделанные» и «рожденные», лишь последние, если они удались, считая поэзией. Потому что там есть музыка. Ведь музыку нельзя сделать «от ума». Проза — та «сделанная» почти вся, но и критерии к ней другие. Но — лишь почти. Как раз недавно прочел гениальный «Блюз бродячего пса» Олега Стукалова... (Кстати, странно, что на фантлабе нет этой книги. Там явные фантастические элементы.) И этот рассказ — тоже блюз. Я его слышу, а вы как хотите.

Понятно, что артхауз. Чтобы не понять умом, а именно почувствовать, услышать текст, нужно изначально отказаться от попыток измерять гармонию алгеброй. Сюжет, количество ангелов на игле — это вторично, служебно. Вам что, вправду важно, в какой именно тональности написана музыка?

Автор, наверное, тот же, что и у 27. Лень видна, да. Но для таланта, имхо, она простительна.

Вряд ли ты выиграешь конкурс, автор. Но, пожалуйста, пиши и дальше так: рождая текст, а не делая его, ага? Ну вот для меня хотя бы, а? И пусть глухие разводят алгебру, прости их. Помнишь, как у Полозковой: «И я уже в общем знаю, чего я стою, Плевать, что никто не даст мне такой цены».

А я финал понял. Или это мне только так кажется?

Но все равно прелестный рассказ! Пару мест чуть доработать, дабы выдержать ровный уровень ироничности — и можно смело на бумагу.

Стилистика старательная. Попытка прорисовать в коротком рассказе необычный мир привела к избыточности деталей и имен. Касательно идеи/интриги и сюжета всплывает лишь сакраментальное: «Ну и?»

Минус один: бедноватый язык, слишком сухой, не хватает деталей. Идея и сюжет — хороши, легкая вторичность (напр., 1984) не вредит. Хотя подмеченный Гурманом эффект Бога Из Машины, в роли которого выступает подпольная сеть, действительно заметен. Но без него было бы крайне тяжело вырулить на хэппи энд. Который не вполне естествен для описанного зарегулированного мира, но которого автор очень-очень хотел.

Случилось так, что небезызвестного «Гладиатора» я посмотрел почти сразу после прочтения «Спартака» Андрея Валентинова. И этим напрочь испортил себе впечатление от фильма. Потому что вместо сопереживания пафосным страданиям героев все время хихикал, видя перед собой ряженых. На экране — абсолютно современные (западнического толка) этические проблемы глубоко современных людей, зачем-то выступающих в историческом реквизите и посему выглядящих скоморохами. Древние римляне мыслили и чувствовали совсем иначе! Но понятно, что если попробовать снять «честный» фильм о тех временах — его ждет провал. Зритель попросту не поймет мотивов героев и не сможет им сопереживать.

Историческая проза — штука хитрая. Даже если это криптоистория или фантазия в историческом антураже. Ее автор всегда стоит перед выбором между правдивостью и понятностью, и чем дальше по времени и в пространстве отстоит от нас эпоха — тем тяжелее найти компромисс между этими противоречивыми качествами. Скажем, полностью погружающее в дух эпохи «Золото бунта» Иванова или частично (как и было задумано, имхо) «Лавр» Водолазкина — это все же наше, российское прошлое. «Поднебесная» Кея, или «Шайтан-звезда» Трускиновской, или криптоистория древнего мира в исполнении того же Валентинова или Олди — базируются больше на современных мифах о тех эпохах, а «дух времени» появляется на страницах лишь благодаря писательскому мастерству и исторической компетентности авторов.

«Ястреб халифа» — не исторический роман, и даже не криптисторический, однако он посвящен вполне определенной эпохе вполне определенного этноса. И при ее описании Ксения Медведевич явно предпочла правдивость. И это, как было уже сказано предыдущими рецензентами, одновременно и достоинство, и недостаток. Да, наверное, именно так люди и жили тогда, «в любви и смерти находя неисчерпаемую тему» в куда более прямом смысле, чем мы сейчас. И автору удается привить читателю некую заторможенность в восприятии, некий цинизм, без которого трудно было бы спокойно принимать очередную гору трупов. Но в итоге, увы, в романе оказывается совершенно некому сопереживать. Главный герой — вообще не человек, и — надо отдать должное автору — его «не_человечность» (именно не-, а не бес-) прорисована прекрасно, и даже порой кажется, что его понимаешь, но вот сочувствия — нет, неоткуда ему взяться. Смотришь эдак со стороны на мучающееся какими-то своими мучениями чудовище, ну, может, чуть жалеешь даже, но как-то абстрактно, издалека. Единственный герой, вызвавший хоть какое-то сопереживание (халиф) логично дожил лишь до середины текста. Героиня, вроде бы поначалу породившая живой отзвук, к концу вызывает только раздражение. А почти все вторичные персонажи путаются напрочь, хоть записывай специально все эти «А-ибн-Б». Да к тому же затянутость и избыточно цветистая пышность описаний, пусть и оправданная выбранным ракурсом (будучи, наверное, необходимым для передачи «духа эпохи» элементом), поначалу воспринимается на ура, но вскоре начинает утомлять, так что появляется желание перелистывать страницы.

И как-то даже трудно оценить роман. С одной стороны понимаешь, что это некое явление в фэнтези, и перед автором следовало бы уважительно снять шляпу, но с другой — ну скучно же, не вызвал роман такого же интереса и не принес такого удовольствия, как, например, «Тебе держать ответ», с которым сравнивал «Ястреба» предыдущий оратор... Я бы все же рекомендовал «Ястреба» читателям, но с оговоркой, типичной для сильнодействующих лекарств: «При отсутствии противопоказаний к компонентам препарата».

Главный, безусловный, отмечаемый всеми плюс — великолепно проработанный сюжет: и в части фабулы как таковой (рассказанная история красива и нескучна), и в части композиции: конструкция двух как бы параллельных линий просто прекрасна. Проработанность касается и персонажей. В них не путаешься, как это бывает иной раз в эпосах — а по объему текста и размаху описываемых событий данный роман вполне можно отнести к эпическому жанру. Каждый герой проработан в нужной мере, дабы выделяться среди прочих, запоминаться, отрабатывать свою сюжетную роль, и пусть никакой особой психологической глубины нет, ну так жанр этого и не требует. ГГ и несколько ближайших персонажей прописаны достаточно точно, чтобы их мотивы не вызывали недоумения. Разве что Адриан поначалу раздражает, но потом как-то рывком умнеет — и всё встает на свои места.

Второй несомненный плюс, подмечаемый уже не всеми, но для меня очень важный — качественный язык. Без избыточности, но плотный, выдержанный, как хорошее вино. В текст можно «нырнуть», забыв обо всем, и не спотыкаться о кривые тропы или корявую школьную стилистику, заставляющую «всплывать» при чтении большинства переводных и многих русскоязычных книг.

К минусам я бы отнес некоторую избыточность деталей в первых частях книги. Детали, конечно, важны, в них порой и кроется литература, но это если оные детали «говорящие» или, даже лучше, «намекающие». А здесь — как бы детали ради деталей. Вот, к примеру, дождливая погода. Следует длинное отвлеченное рассуждение о климате данных мест, потом мысли ГГ, сетующего на грязь и сырость... и всё, дальше сей факт не играет вообще никакой роли в развитии сюжета. И зачем нужна была эта длиннота? Роман и так не слишком короткий. Возможно, автор таким образом пыталась настроить ритмику текста, чтобы темп повествования нарастал от старта к финалу. И, в принципе, да, нарастает, и это правильно. Но не думаю, что, вычеркнув лишние детали, автор многое потеряла бы.

И еще один момент, имхо, очень важный (во всяком случае, именно о него я спотыкался при чтении), но к минусам его, наверное, отнести нельзя. Речь о формулировке основного сюжетообразующего допущения, давшего и название книге. Дело в том, что юридически оно неграмотно. Причинительная ответственность (когда обвиняемый невольно причинил своими действиями некий ущерб) возникает не так часто. Обычно для определения меры ответственности важны умысел и осознание последствий. Если же рассматривать формулировку в философски-бытовом смысле, то, извините, каждый человек в какой-то мере «в ответе за всё», мир вправду весь взаимосвязан, и эффект бабочки никто не отменял. Посему избранность отдельных героев выглядит как-то непонятно. Отличие скорее количественное, чем качественное: последствия деяний Адриана более явные, мощные и наступают быстрее, чем у «обычных» людей. Но это же отчасти и потому, что Адриан, так сказать, откровенно пассионарен: он проникся высокой целью и идет к ее достижению, не считаясь с последствиями. И вот здесь оказывается, что на самом деле всё это «держание ответа» — больше для красного словца. А речь как раз о чувстве вины, которое с наличием конкретной ответственности напрямую не связано. Герой не «в ответе за всё», а «чувствует вину за всё», причем остро. И вот это вправду глубоко и интересно! Потому что жить с таким мощным чувством вины — очень тяжело. И получается, кстати, совсем другой, новый ракурс извечной диалектики цели и средств. И книга, имхо, именно об этом: «Дано ль заранее постичь, что, сколько сам себе не лги, но самого себя простить куда труднее, чем других? Страшней безверия пьянит перебродившая вина, ведь самого себя казнить намного проще, чем признать». И хотя финал, на мой вкус, чрезмерно благостный (хотя и вполне логичный сюжетно, и даже необходимый жанрово), сама постановка вопроса весьма глубока, и это здорово!

Вывод: роман ничем не уступает большинству ставших в последнее время популярными переводных эпосов. А во многом, особенно с учетом достаточно низкого качества переводов — превосходит их. Это, конечно, не нетленка, и даже не боллитра в лучшем смысле этого слова. Но — маст рид однозначно!

На самом деле это не совсем роман. Это попытка поэмы. Но не слишком удачная. Судя по качеству стихов, я упорно думал, что это перевод. И уже закрыв книгу и даже написав отзыв, выяснил: оказывается, автор писал на русском. Хм... Для поэмы некоторая напыщенность, выспренность сюжета нормальна и даже необходима. Но если сдернуть флер явно неудачной поэтики, то что останется?

Останется красивый, спору нет, сюжет. Который, вообще говоря, позволял создать очень глубокие персонажи, прежде всего женские. Но этого как раз не получилось. Персонажи, одномерные по фабуле, а также второго плана — вышли неплохо. Но в главных, от Папы до Магистра, проступает какой-то лубок, уплощенность, глубокому произведению несвойственная. И вместо утонченной поэзии получается откровенно популярная проза. Характер песка пустыни прописан на том же уровне, что и характер основных героев. Увы.

Ну и с историчностью как-то что-то не то. Дело не в искажении фактов, жанр криптоистории это позволяет. Дело в «духе времени», который хочется почувствовать, когда берешься за подобную книжку. Но в данном романе не хватает говорящих, ярких деталей, в создании которых как раз и проявляется талант писателя. Позиция автора понятна лишь с его собственных слов. Да, согласен, это было странное время, когда грязные, вонючие, необразованные, тупые крестоносцы «несли свет» в просвещенный в то время арабский мир. Да, католическая церковь проявила себя во всей своей неприглядности. Но мы же не на диспуте на исторические темы! Это же художественное произведение! Увы, я не почувствовал Времени. Не увидел мир времен крестовых походов, как, например, увидел Китай в «Поднебесной» Г.Г.Кея или Европу у Валентинова (времен инквизиции в «Небесах» или времен наполеоновских войн в «Дезертире»), или революционную Россию в «Орфографии» Быкова, или Германию начала 20 века у Курылева...

Вывод: не жалею, что прочел. А если это дебют, то автор и вовсе молодец. Но полноценно вытянуть замысел не получилось. На нетленку не тянет ну никак. Развлекательная литература, вполне приемлемая, чтобы, к примеру, скоротать дорогу.

Когда поэт в России решает, что он уже больше, чем поэт — как поэт он, считай, закончился. Это сказано про Быкова, но легко обобщается на прозу. Ну беда же просто, сколько замечательных писателей возомнили себя больше, чем писателями: Вячеслав Рыбаков, Алексей Иванов, Андрей Столяров — и это не считая тех, кто изначально себя мнил «больше», веллеров с пелевиными. Возомнили, и — всё, ку-ку, финиш: мастерство-то вроде остается, но что-то главное, искра какая-то — затухает, дохнет под гнетом страшной ответственности за судьбы страны и всего мира, взваленной на себя новоявленным пророком. Причем раздражает-то не само желание высказаться по поводу актуальных общественных проблем (во блин брякнул!), но претензия на истину, менторские нотки раздражают на фоне дефицита самоиронии. Можно ведь без этого обходиться, если себя не мнить, многие же обходятся: Дивов, Успенский — легко, Крусанов бродит по грани, но пока вроде удерживается, да и сами больше_чем_писатели раньше как-то обходились. Старость накрыла, что ли?

Издатели, конечно, главные враги высокой культуры, это безусловно, но в данном случае (см. отзыв Lartisа) я их понимаю. Плохой же роман-то, вправду скучный и занудный! И дело не в мудреных словосочетаниях, это как раз вполне приемлемый стиль, хотя, наверное, издатели учли и то, что массовый любитель героического фэнтези будет спотыкаться на каждой авторской трансцендентности. Для подготовленной аудитории ничего страшного в этих терминах нет, «Феноменология духа» или «Бытие и ничто» гораздо хуже. Но роман-то именно с литературной точки зрения слабый, не чета Бонапарту или Осенним богам. Был неплохой одноименный рассказик, цельный по сюжету, внятный по месседжу. К нему совершенно искусственно прикручены история девочки в тундре, по-своему красивая, да какие-то бессвязные апокалиптические обрывки, даже порядок их выстроен с непонятной претензией. Зачем сажать в конец сюжета начало фабулы? Вот не въехал, уж извините. То есть, я, что ли, должен был так проникнуться, прям до корней души, мудростью Китежа, что счастливую жизнь ГГ до Великих Событий увидеть уже как-то иначе, другими глазами? Щас!

Нечем проникаться, увы. Все это уже стопицот раз сказано, обжевано и измусолено. Дурной мечте русской интеллигенции про отделение агнцев от козлищ уже не одна сотня лет исполнилась. Про историю как роман и прочие тайны русского духа — лучше Пьецуха почитать. А любовь к России — это Коваль, например. Потому что не говорить про нее надо, а просто чувствовать, да и всё, и хватит. Ах, ну да, конечно, истина же, нужно ее еще раз повторить, и еще раз, еще много-много раз, а то не дай бог не все поймут. Ну, поняли. И что? А то, что за ней слышится только старческое брюзжание какое-то, уж извините...

Я злой какой-то. Это отчасти от обиды. А отчасти от страха, что сам превращусь вскоре во что-то подобное. Ведь и вправду начинаешь ловить себя на стремлении влезть на табуретку перед молодой аудиторией — и навязчиво вещать о том, как следует жить. Аудитория, пожимая плечами, потихоньку расходится. А ты думаешь: «Имбецилы они все нынче, что ли, малограмотные?»

Главное, что хочется выразить касательно данной книги — это стойкое ощущение, что она написана свободным человеком. Свободным от штампов, от необходимости подстраиваться под вкусы масс, от какбычегоневышлизма нашего всеобщего, то есть, в принципе свободным. И это здорово! Конечно, любой творец свободен в той мере, в которой он творец, и никакой Сурков-Путин ему не указ. Но многие ли могут себе позволить творить что вздумается, без оглядки на законы продажи рукописей? Автор — может. И даже слегка, пожалуй, этим бравирует.

А книга вышла сложная, многоплановая, с хаотическим сюжетом. Да и смысл несколько хаотический. Даже толком не скажешь по-простому, о чём. О жизни и смерти, о времени и о судьбе, в общем, о людях — все как обычно в хорошей книге, ага. Есть явная перекличка с Булгаковым. Но при этом всё как-то так слегка передернуто, будто искажено в кривоватом зеркале, с легкой отстраненной издёвочкой. И если у Булгакова за сарказмом прячется мрачноватая фундаментальность истины, то здесь автор совершенно всерьез воспринимать истину не желает. Потому что весь мир, конечно, театр. Но только постановка в нем такая, что очень хочется воскликнуть «не верю!», после чего немедленно забыться и заснуть...

Не каждый нынче пишет, как он слышит, увы. Автору с этим свезло. Вот так Олег Радзинский слышит мир — и делайте, что хотите. Да, я вот слышу его чуть иначе, и далеко не всё в этом тексте вызвало во мне резонанс; имхо, на шедевр не тянет, и «Суринам» на мой вкус все же сильнее. Но как же приятно чувствовать, что есть еще в мире незамутненная экзистенциальная свобода, что можно, можно преодолеть кабалу больших денег и писать (а по сути, жить) в удовольствие. Редкий случай, когда я искренне завидую миллионеру.

Дамы и господа, вам мешает любовь к Сапковскому! Она заставляет воспринимать данную повесть как приквел к Ведьмаку, а это не так. То есть, формально может и так, но по сути перед нами совершенно самостоятельное произведение: цельное, законченное, искреннее. Понимаете, Мария Галина — поэт. Настоящий, а не стихоплет какой-нибудь, которых нынче развелось как грязи. Это значит, она не только рифмовать умеет, и даже не просто русским языком владеет, что само собой. Поэзия — не жанр, не стиль, не форма, это мировосприятие: обостренное, искаженное, нервное и трепетное, это умение чувствовать мир чуть иначе, чуть глубже, чуть болезненнее, и болезненность эта — плата за способность видеть красоту (или уродство, под настроение) даже в обыденных мелочах. И чудесное, немного потустороннее и в то же время отчетливо циничное умение выразить это словами. А рифма и размер — вторичны.

Сапковскому поэтика, конечно, тоже не чужда, и именно она столь явно выделяет «Ведьмака» среди прочих расплодившихся в последнее время эпопей — да уж, жанр сей стал нынче столь популярным, что потихоньку превратился в опупею...

Так вот. Мир повести — это мир Ведьмака, да, конечно. Даже настроение похоже вроде бы. Но правильнее искать аллюзии в другой плоскости. Перекличку с Пушкиным не заметит разве только окончательно опупевший. Но дальше, на следующем слое, мне кажется — Бродский. Намек-то прямой: «парус... с ветром борется у мыса». Фатализм, пронизывающий текст — он, имхо, оттуда. «Даже в этом не бывает, Постум, правил» — слышится явно. В то же время, перекличка с Пушкиным и Бродским (да и, наверное, с любым почти Поэтом) не означает вторичности в пошлом смысле этого слова (с определенной-то точки зрения всё давно вторично). Любовь и смерть — две темы как вечные, так и неисчерпаемые. Но есть еще одна тема,«тема творчества» (хотя она, наверное, сводится к вечным через отзвук «мглы над именем моим»). И в этой повести, имхо, именно она — главная. Если уж Пушкина вспоминать, то не «Пир по время чумы», а скорее «Моцарт и Сальери». Во всяком случае, меня резанула до безумия, до крови именно она. Марии Галиной удалось как-то фантастически точно озвучить имманентный цинизм всякого творчества, выразить то подозрение о его изначальной вторичности по отношению к бытию, которое выматывает изнутри всякого, осмелившегося претендовать на роль творца...

Мне, признаюсь, не хватает слов. Ну, то есть, таланта не хватает, наверное. Пытаюсь выразить вот это ощущение чуда — но увы. Свеча горела, горела, а на прощанье — ни звука...

Сборник вполне мог бы выйти в серии «Время учеников». В широком, конечно, смысле: не в плане сиквелов-приквелов, а по духу. Автор явно видит в АБС своих учителей, чего, впрочем, и не скрывает.

Но вот в чем дело. Мне кажется, что понятным преклонением перед учителями автор создал себе некий идеал, который ему мешает: задает планку, которую автор, вообще говоря, мог бы и превзойти — таланта-то очевидно хватает, — но сам в это, видать, как-то не верит и потому превзойти не умеет. Точнее, не «превзойти», слово неправильное («превзойти учителя» — это откуда-то с востока, ложная аллюзия). АБС незачем «превосходить». АБС — опора, фундамент в социальной НФ — да, но не идеал, не цель. Они творили дискурс, наполненный идеями, витавшим в воздухе того времени и той среды, в которых они жили. Но времена меняются, идеи ныне витают иные, культурный багаж человечества потяжелел (в том числе благодаря АБС), Храм вырос на пару этажей... И как-то, блин, иначе всё теперь видится с новой его высоты, разве нет? Уж и само направление строительства сомнительно — вверх ли растем-то? То есть, легкая ностальгия по старой-доброй советской фантастике — это хорошо, но на мой вкус не хватает... актуальности, что ли. Не в лоб, не в вульгарном смысле актуальности, не политики какой-нибудь кромешной-крымнашной, а вот именно в смысле идейном...

Это я пытаюсь выразить некое общее впечатление от сборника, воспринимаемого мной как срез творчества автора. Фактически, стараюсь объяснить (самому себе прежде всего), почему мне больше других понравились рассказы как раз-таки скорее иного толка, «дивовского» что ли, нежели ученического — первый и третий.

А в целом — вывод понятен. Автор очевидно талантливый и умелый. Но не совсем «мой», поскольку, имхо, больше все же умелый, чем таланливый. Предпочитающий «делать» свои вещи, то есть, в первую очередь производить потребительскую продукцию, а уж затем — творить. Эх, наплевать бы ему на правильные шаблоны, на читательские вкусы, и даже на всех учителей вместе взятых...

Самое интересное, что слово «анархия», кажется, не прозвучало в тексте ни разу. Хотя в красивой античной форме диалогов изложена вот именно идея анархического устройства социума. Уж не знаю, то ли автор вправду не в курсе своих «источников и составных частей», то ли Кропоткина с Ротбардом таки читал, но учел странно извращенный смысл, по понятным причинам навязанный в СССР слову «анархия», ставшему синонимом «бардака», «беспредела» и т.п. А ведь если изложить идею подробно, в деталях, то никаким бардаком и не пахнет... Герои эссе (а это не роман вовсе, вообще не беллетристика, а слегка припудренная ею публицистика) в разговорах друг с другом как раз и растолковывают читателю тот самый порядок, матерью которого анархия якобы является. Сия фраза стала популярна, видимо, в роли оксюморона, а правильная цитата Прудона звучит чуть иначе: «Свобода — мать порядка», — и именно в такой формулировке отражается глубинная суть Анархической Идеи: порядок привносится в социум не извне, не от лица отчужденной от конкретных людей с конкретными интересами и мотивами абстрактной структуры — государственного кракена, а изнутри, из самых обычных мотивов людей, исповедующих личную свободу и разумно избегающих бардака. И в этом же, если приглядеться, суть Великой Хартии Меганезии.

Понятно, что перед нами утопия — не как жанр, а как изложение идеи, которая пусть и не реализуема на практике, но именно как идея обладает самостоятельной ценностью и внутренней красотой. В Меганезию хочется немедленно уехать, не правда ли? Так же как, например, хочется родиться и жить в мире Полудня: коммунистическая идея тоже фантастически красива! К сожалению, попытка практического воплощения что одной, что другой чревата примерно одним и тем же. На бумаге всё выглядит почти безупречно, но дьявол всегда в деталях, из-за которых стройная конструкция начинает осыпаться как крепость из песка. При художественном изложении эти мелочи, конечно, опускаются ради красоты слога и увлекающей силы идеи. Но если начать копать, задаваясь, например, вопросами: а кто назначает главнокомандующего и начальника полиции? И где гарантия, что они не скурвятся, ведь «власть развращает»? А аппарат правительства откуда берется, его тоже на 3 года целиком выбирают? Это ведь сотни и тысячи чиновников, и без них никак. А механизмы и процедуры контроля решений выбранных министров/судей какие, и какова их ответственность?..

Попытки отвечать на такие вопросы приводят к ветвлению Идеи: появляются всяческие анархо-...измы. Но это не спасает. Потому что, как мне кажется, все эти частности проистекают из одного фундаментального противоречия. Его еще Кант пытался разрешить, понимая как противоречие права и справедливости, свободы и принуждения... ну, не буду вдаваться (выскажу лишь свое мнение, что западные демократии «присвоили» учение Канта по форме, но выплеснули его дух, вернуть который как раз и старается автор), противоречие же попробую сформулировать более тупо и... поэтично, что ли: противоречат друг другу красота Идеи и уродство Натуры. Увы, Великие Утопические Идеи не учитывают главного: звериной сущности человека в толпе себе подобных. Они игнорируют скучные, беспросветные, но честные выводы социальной психологии. О том, что социум, по сути — стадо. О том, что большинству людей свобода на фиг не сдалась, потому что на самом деле это тяжелый груз. Теоретики Идей понимали, что им нужен другой Человек. Надеялись, что поможет всеобщее образование. Оказалось, не помогает, поскольку образование нельзя дать, его можно лишь получить по своей воле и желанию. Пытались как-то с воспитанием придумать. Не-а, слишком тонкая материя.

В итоге в художественных анархо-утопиях приходится подразумевать как бы искусственно собранный «с миру по личности» социум, иначе не срастается. Урсула Ле Гуин анархистам целую луну выделила, оставив Толпу (с необходимыми ей, чтобы не порвать себя в клочья, государствами) на основной планете, Розов их в Тихий океан забросил. И всё равно анархию в отдельно взятой стране представить сложно. К сожалению.

Тем не менее, такие книги нужны и полезны! Прежде всего, ценна самая мысль о том, что государство вовсе не так уж необходимо нормальным людям, как оно пытается это им представить. (А уж смешивать страну и государство — это как смешивать раздольное, чистое русское поле и пьяного председателя колхоза, на балансе которого оно находится.) А еще полезность в том, что появились ведь сообщества, в которых происходит самоорганизация по принципам, весьма напоминающим анархические. Одно такое сообщество известно нам всем и именно из-за своей анархической природы вызывает все нарастающее недоверие, переходящее в ненависть, со стороны всевозможных государств. Вам оно прекрасно известно, более того, мы с вами в нем сейчас находимся. Это интернет. Попомните мои слова — нам еще предстоит защищать эту прекрасную анархию от ее естественных врагов. Читайте хорошие книги и будьте готовы бороться за свободу... хотя бы в этом.

Во всех общагах пьют. Пьют много, массово, самозабвенно. Мне тоже не удалось сего избежать, хотя в таких запоях, как Главгерой, участвовать, признаюсь, не приходилось. Теперь, по прошествии десятилетий, непонятно даже, что за кайф мы умудрялись во всём этом пьянстве ловить. Эйфорию первой стадии опьянения куда надежнее и приятнее обрести в горах: поднимаешься на 3 тысячи и — полной чашей, без мерзких похмельных последствий. А тот мрачный экзистенциальный трип, что свойствен стадии второй, лучше не обретать вовсе. Я и так знаю, что умру, но это знание хотел бы держать за порогом привычного бытия, в крайнем случае на пороге — поверхностного осознания уже достаточно и для кантовского императива, и для того фона, абсолютно черного, как дыра в космосе, на котором даже маленькие жизненные радости вспыхивают ярче звезд, отгоняя своим светом неминуемую без них депрессию. Считается, что ради Творчества следует нырнуть глубже, впустить le Néant в l'Être, но... цена-то известна (die young) — а ты уверен, что заплачена она будет не за пшик? Тогда ладно, пей (колись, нюхай, глотай колеса). Но такой талант и призвание чувствуют в себе единицы, а пьют — тысячи. Зачем?

Что меня еще удивляло и настораживало (и мешало проявлять активность в общажном пьянстве), так это бурный фонтан воспоминаний, которыми студенты-собутыльники без устали делились, протрезвев. Такое было ощущение, что ради этого они и пьют — чтобы была тема для увлеченного общения. День-другой пьянки — и потом на неделю веселых разговоров о том, кто что вытворял в невменяемом состоянии. Вы как хотите, мне странно. Других тем, что ли, нет? И что за удовольствие вспоминать себя в роли свиньи? Но большинство почему-то такого моего отношения не разделяет. Гордость собственной мерзостью — это вообще довольно частое явление, хотя здесь, конечно, неуместно в сие вдаваться.

К чему я? Да к тому, что если такой вот захлебывающийся рассказ о недавней пьянке с примесью memento mori представить в высокохудожественной (без тени иронии) форме, снабдив его необходимыми отступлениями и экскурсами, раскрывающими предысторию и характеры всех участников действа — то примерно данный роман и получится. Есть в нем некая завязка (лучшая часть книги, примерно на четверть ее объема), есть как бы развязка, краткая и почти бессвязная, как похмелье, а остальное — вот именно он, увлеченный рассказ о запое.

В общем-то, я уже практически полностью раскрыл сюжет. Нагло при этом проигнорировав спойлер, потому что разрушить интригу не рискую по причине ее отсутствия. Перед нами махровая, беспросветная боллитра. В которой сюжет, динамика — не главное. Точнее, сюжет в ней не цель, как в развлекательной беллетристике, а средство. Средство донесения до читателя... чего-нибудь. Собственно, ничего не имею против боллитры. Но при условии, что это самое «что-нибудь» меня задевает. И оцениваю ее ровно настолько, насколько задевает. И не обязан разбираться, почему не задевает — автор ли тихо или неумело поет, я ли глуховат. Молчу про нравоучения толстовского толка, они-то давно не задевают вообще. А задевает, радует, если обобщить в одном слове — красота. Красота характеров, красота описанных жизненных ситуаций, ну и отчасти красота слога.

Да, слог красив, причем без дурных бирюлек, свойственных клиническим филологам. Есть красивые характеры — например, отец главного героя. Но в целом — скучно. Будь это не роман, а повесть в 2-3 раза короче — моя оценка была бы, наверное, гораздо выше.

Поначалу показалось, что передо мной эдакая смесь «Понедельника» АБС и «Лабиринтов» Фрая. Потом почему-то принялось нанизывать на себя смыслы и намеки слово «город»: всплыли «Город «Зеро», «Град обреченный», местами Саймак и даже отчасти программа «Городок» Олейникова и Стоянова. Затем вдруг прошумели отголоски «Малой Глуши» Маши Галиной. А после классной сентенции «когда все ходят в одежде наизнанку, тот, кто будет одет правильно, не только чувствует себя идиотом, он им и становится» вспомнился по понятной ассоциации не кто иной как Федор наш Михайлович, и это был уже явный перебор. Мне просто нутром хотелось похвалить книгу. А поскольку внятно объяснить, в чем кайф, не получается, хватаешься за сравнения: «Ну классно! Прямо как у...»

Но обратите внимание: я не одинок. Многим комментаторам приходили в голову всякие параллели, вспоминалось что-то ранее ими читанное. На самом деле, конечно, все эти аллюзии отчасти на букву «и». Ну, начитанный автор, да, этого не отнять. И комментаторы тоже, наверное, начитанные. Причем если возраст за 40, то начитанные примерно одним и тем же. Потому и нарратив похож. Ведь любой текст отчасти гипер-. Нет, данный роман никак не отнести к постмодерну, и эклектикой он отнюдь не является. Вполне самостоятельное творение. Просто это хороший, откровенно хороший, качественный текст. И даже более. Некоторые сцены просто прекрасны! И, знаете, по ходу чтения я как-то четко осознал, что Литература — она в деталях (и этим родственна дьяволу, причем родство не случайно, ведь именно детали есть инструмент искушения в обоих случаях). Убери из хорошей книжки детали, вроде бы не слишком важные для сюжета, и даже крайне вредные для его динамики — и она превратится в типовое УГ типа «прибежал, подглядел, победил». (С другой стороны, убери ненужные детали из УГ — вообще ничего не останется.)

Неторопливое, плавное повествование, прекрасный, без глупых изысков и ненужных излишеств, но плотный, емкий язык, и неминуемое погружение читателя в мир героя, в его ощущения и мотивы. Не так часто встретишь (даже и не припомню сходу) столь точное, глубокое описание встречи обычного «бытового» сознания с иррациональной, искаженной, полусказочной действительностью. Я будто бы сам оказался на улицах Кузьминска, гуляя по ним меж странных зданий и статуй, встречаясь со странными людьми и постепенно наполняясь этим вот чувством неведомого, бредового, тщетно силясь осознать что-то обычным мужским рациональным путем. Но понимание не есть обязательно осознание. Иногда нужно просто принять — и поймешь...

Увы, книга не об этом. Автор вообще-то писал фантастический боевик. Но, видать, увлекся. И принялся рассказывать то, что ему хочется, так, как ему хочется, стремясь выразить нечто накопившееся «про жизнь» — оказывается, есть что высказать, ага! — и получал удовольствие от процесса, это ведь всегда чувствуется, когда написано с удовольствием. И так — три четверти книги! Но уже в третьей четверти стало закрадываться подозрение, что автор забрался не туда, что милое, странное, живое размашистое полотно, им созданное, ну никак не втиснуть в жанровые рамки. Издатель ведь объяснял ему неоднократно, что вот не надо, не надо всех этих премудростей и недосказанностей, народ любит определенность: добрые эльфы, злые орки, и вечный бой, но чтобы добро в конце героически побеждало. Так бывает, когда докладчик на какой-нибудь конференции, зная вроде регламент, увлекается темой (ведь родная, выстраданная тема-то) и принимается говорить не по бумажке, а горячо, от души, аж заслушаешься, но тут председательствующий звенит в колокольчик, мол, две минуты у вас осталось, любезный, и пора бы уже начинать закругляться...

И в четвертой четверти автор спохватился. Быстренько поделил героев на агнцев и козлищ (в смысле, эльфов и орков), развел их, тут же столкнул в последнем бою, трудном самом; главный герой из обычного, живого парня превратился в махрового супермена, злодеев разбил, всех прочих спас, включая, несомненно, весь мир целиком, которому злодеи, конечно же, угрожали тоже. Сюжет оказался жутко детективным с глубоко запрятанной интригой... И, спрашивается, нафига козе баян?

Да нет, на самом деле выкрутился докладчик вполне достойно. Ну, осталось много неясностей — да и хрен с ним. Общее светлое, красивое ощущение от книги финал испортить не сумел.

А главное, народ доволен: хоббиты спаслись!

Помянутая в аннотации «ржавая узкоколейщина» — это не стилистическая случайность, не исключение. Подобное по всему тексту: «наиглившаяся хвоя», «вщуриваясь», «раскал трубы», «из-под каменной навеси». Весь рассказ написан новоязом . Двадцатые годы, модно было. Тем более исполнялось-то вслух. А текст, конечно, Звучит: «Под колесами, раздельно стуча стыками, прогудела пустота мостового пролета». Но такой звук уместен в площадной поэзии, а прозу, читаемую «про себя» и для себя, эти нарочитые аллитерации воспринимать мешают. Во всяком случае, лично я о них постоянно спотыкался. «В дальней прорези туннеля яснеющая проступь» — ну что за выпендреж, а? «Вместо щелистых жабр жалюзей — глухой затиск ставень» — зачем эта вычурность?

Жаль! Ведь в остальном-то рассказ замечательный! Умный, красивый, образный. Если бы не колбасило меня стилем, я бы, может, смог почувствовать его ритмику, его настроение, ухватил бы его дискурс как некую цельность — и оценил гораздо выше. Сам тот факт, что я слегка заразился стилем, свидетельствует в пользу.

Но я, увы, оцениваю не дискурс, а нарратив, эгоистично алкая в книгах кайфа. И выпить «Боковую ветку» залпом не сумел: разломы стиля застревали костьми...

PS Читаю восторженные отзывы Андрея Солдатова на другие рассказы автора — и понимаю, что автор сей, видимо, вправду не мой. Баллада Глазкова, приведенная упомянутым критиком в отзыве к рассказу «Квадратурин», в моих глазах выглядит не то что не шедевром, а лишь дешевым подражанием Маяковскому, уж точно не идущим ни в какое сравнение, например, с «... это синий, негустой иней над моей плитой, это сизый зимний дым мглы над именем моим».

Я равнодушен к хазиновщине — популярной политологии, эксплуатирующей идею мирового правительства и прочие мифы, столь милые сердцам несостоявшихся в плане личности граждан любой страны. И давно в курсе, что Пелевин — автор умный, ушлый и унылый, совершенно не намеренный вкладывать душу в то, что пишет. Не решусь утверждать, что вкладывать ему нечего, хотя и такое может быть — и тогда он как бы являет собой иллюстрацию к собственным мыслям из первой, откровенно занудной повести данного сборника, изысканно сплетая слова в красивый дискурс с критикой того самого фундаментального начала, что формирует его самого, того самого, из которого исходят его мотивы: обычной алчности, любви к чистогану. И в этом даже есть некий изыск, некая поза, почти позиция: чтобы пипл радостно хавал нарратив про то, как плохо любить деньги, а затем тут же бежал их увлеченно пилить где-нибудь на форексе, ведь среди трейдеров Пелевин весьма популярен, что неудивительно и даже совершенно закономерно, они чувствуют родную природу. Ибо как там у Сартра-то? «Человек есть то, что он не есть и не есть то, что он есть!» Бред, но звучит круто.

Но вполне возможно и то, что душа таки есть, но вкладывать ее в публичный текст автор не считает нужным — достаточно того, что он туда ум вкладывает. Ну правильно — оного вложения вполне хватает для тиражей, для популярности и наживы. Это раньше люди верили только жертвам, а сейчас — чему попало, так что можно, не жертвуя реально ничем, легко смущать умы простым бла-бла. И тогда понятна степень презрения к своему читателю автора, вошедшего в роль разбрасывателя купюр с балкона над толпой.

Проблема в том, что с годами ум утрачивает свежесть. Переполненный смыслами, по двадцать раз уже передернутыми, связанными и развязанными, переосмысленными а рассмысленными, он не то чтобы становится тупее, но ему все труднее наполнять словесную форму энергией, тем метафорическим глаголом, который жжет сердца, ибо обычные глаголы на такое не способны — вон даже в этом тексте их уже с десяток проскользнуло — и ничего не сгорело, ни один лист бумаги не пострадал, разве что пара сигарет.

Так вот.

Эту потухшую повесть спасли в моих глазах две вещи, в которых таки были замечены отблески пламени того Слова, что было вначале. Во-первых, очень красивый пассаж об искусственном интеллекте как причине гибели беспилотников. Он зачем-то далее разбавлен длинным нудным курсивом от имени некоего священника, размазывающего кашу по тарелке как та лиса перед аистом, но сам по себе от этого красоты не потерял. И во-вторых — это финальная часть, написанная от первого лица. Совершенно замечательно написанная! В ней вдруг неожиданно сквозь трещины в уме пробилось нечто человеческое. Хоть немного согреться.

Ты примирения искал за сколом слов на склоне скал

С тем миром, где сосет тоска и боги в отпусках,

Но слышишь только бла-бла-бла: «у брата болт, у бляди блат» —

Увы, Пелевин что Пилат, пускай и не со зла.

Плевать! Ведь главное — гламур! Пред строем дыр, пред стадом дур

Ты, как маркиз де Помпадур, постмодернистски хмур,

И пусть привидится во сне тебе Тибет (а мне — минет),

А что таланта нет как нет — на то есть интернет.

(Дело не в том, что это не элегия. Дело в том, что это не поэзия. Как можно вообще сравнивать это с Бродским??)

Шедевр претенциозности! Даже Пелевин может нервно перекурить в сторонке.

Претензия сквозит во всем, начиная от названия рассказа и заканчивая названиями зверей: автор ну просто любуется собой в каждой детали выдуманного им постапокалиптического мира. Про героев я уж умолчу, а то сочтут раскрытием сюжета. (И герои, и сюжет несут на себе ту же печать претенциозности.) Если автор в такой манере пишет и романы — я плохо понимаю, как люди их умудряются дочитывать до конца. Стошнит же на сотой странице. Как от какого-нибудь заказного бложика.

Удивительно: как можно так вот походя пройтись по полудюжине религий, за каждой из которых миллионы разных людей разных эпох и стран с их мудростью, с их жизнями, порой целиком возложенными на алтари верований — ну как можно пройтись по ним эдак кратенько и местами скабрезно, при этом явно ничего не смысля ни в одной, вообще не вникая, что такое религия и зачем она нужна социуму? Впрочем, претенциозность как раз этому и служит. В инете критиковать то, в чем ни в зуб ногой, нынче не просто не стыдно — это принято и даже модно. Понятие «уважение» превращается в анахронизм. Хотя инет тут, пожалуй, ни при чем, это лишь множительный инструмент для «синдрома Моськи». Вспомним классику: «Черчилль [Иисус, Будда, Магомет] — это голова! Я б ему палец в рот не положил!»

Так вот, свой палец автор, очевидно, уважает и ценит гораздо выше, чем мнения сотен миллионов верующих.

Хотя написано-то, бесспорно, вполне пристойно. Читабельно, писать умеет, фантазия есть. Да только послевкусие... не то чтобы совершенно никакое, нет. Оно попросту противное, мерзенькое такое послевкусьице-то.

PS Так и слышу отклики на вышеизложенное фанатов автора, как пить дать сводящиеся к классическому: «Вы чо тут, самые умные выискались? Нам тут такие умные не нужны!»

Н-да... Есть термин «говнофантастика». Я бы добавил еще один, не такой грубый, но более точный: «быдлофантастика».

Шикарно! Лучшая вещь одноименного сборника! Но совершенно не удивлюсь, если большинство читателей с такой оценкой не согласится. Потому что вещь достаточно сложная для восприятия. Необычная, непривычная для тех, кто погряз в шаблонах.

Я не умею назвать этот художественный прием. Это не вполне сюрреализм (тем более и не реализм вовсе), который суть сплав сна и яви, красивый прорыв бессознательного, где «сюр» означает «сверх». Нет, это не он, хотя, пожалуй, нечто общее есть. Только тут не «сверх-», а скорее «недо-» — так сказать, «гипореализм», где вместо сна легкий бред, дрема разума, эдакое наивно-олигофреническое искажение восприятия. Что-то подобное есть у Данелия в Кин-Дза-Дза, а совершенно четко данный прием работает у Данихнова — у него он «фирменный», если не сказать мировоззренческий. И — вот еще здесь, в этом рассказе.

Заметьте, повествование идет от третьего лица, но автор как бы заимствует мировосприятие у главного героя: ничего не объясняет, даже не пытается помочь читателю вникнуть, просто окунает в этот вот полубредовый мир со странной логикой, но в то же время мир живой, осязаемый, болезненно настоящий. Вызревает понимание, что это не бред, нет. И медленно, но неотвратимо сквозь вполне мирный и даже иронично-добродушный сюжетец надвигается на читателя чувство тоскливой беспросветности бытия... Но это ведь всё равно люди, правда? Со своими эмоциями, желаниями, со своей мудростью и моралью, по-своему человечные. Язык не повернется их осуждать за что-то. Остается лишь, подобно одному персонажу третьего плана, стоять и молча смотреть. Долго-долго. С грустью.

Хм. Придется ответить за ошибку, стоившую аж двух минусов:) Мне-то не жалко, но, видать, общество требует содержания. Ладно, попробую оценить сборник в целом.

На мой взгляд, самое точное определение: неровный. Есть откровенно графоманские рассказы, которые на Фантлабораторной работе и в финал не попали бы, и есть как минимум один почти шедевр, на мой вкус — собственно, одноименный сборнику рассказ. Обогативший ненароком мой лексикон неологизмом «гипореализм».

Литературу я неожиданно обнаружил также в следующих текстах:

«Трусармия» — замечательно исполненный подвыверт. Начало просто умилило. Но затем автору не хватило интенциональности... э-э-э... ну, скажем так, «встроенной глубины понимания субъективизма». То есть, он взял да съехал в угоду недогадливому читателю с того милого «гипореалистичного» ракурса, в котором начинал, в более банальный.

«Мутанты» — см. отзыв.

«Дар свалкера». Признак качества: с виду легкая вещица, но есть куда копнуть, послевкусие на тему «не суди» очень мощное.

«Настоящик» читал раньше — типичное бачилово в лучшем смысле этого слова.

Большего ждал от Зонис. Повесть неплохая, но на удивление недоработанная для столь маститого в постмодерне автора. Возможно, сказалось вредное влияние редактора. Наверное, не все аллюзии я понял. Но цельности-то нет, ритмики, волны.

В принципе, сборник свою задачу выполнил. Я такие сборники рассказов читаю для выявления новых для себя имен. Что ж, парочка имен выявилась!

Ой, какая прелесть!

Профессионально цельный, с классическим (в лучшем смысле) сюжетным вывертом в финале, с прекрасным языком и неожиданно уместными абсурдистского толка деталями, рассказ читается залпом и оставляет после себя совершенно милейшее, добродушное с грустинкой послевкусие.

Вдруг вспомнился альбом «Треугольник» вперемешку с «Детьми декабря»... Хм... Странно, я раньше вроде как и не читал ничего у автора данного рассказа! А зря! Хороший автор, не бесталанный, как многие другие в этом сборнике. Надо запомнить! Тем более выучить остается только имя.

Тема не раскрыта. Ее никто и не пытался раскрыть. Вообще непонятно, причем она тут. Если, конечно, не полагать, что это исключительно из любви к ближнему невинные детишки уничтожают биосферу целой планеты. Н-да. От таких доказательств способности любить «мне становится страшно за рассудок и нрав». Так что аннотацию автору стоило бы сменить. Да и название тоже.

С темой вообще тяжело. Мне ведь в отзыве что прежде всего нужно сказать, чтобы не заставлять всех дочитывать свои антимонии до конца? Какого рода книга, о чем она. Вот, тужусь сформулировать. Скажу так: перед нами подростково-производственный роман о романтике дальнего космоса. Сделанный классно, но... В романтике ему далеко до уровня Крапивина и Булычева. В научно-технической мотивации молодежи он уступает Горькавому, хитро воспользовавшемуся наработками Роулинг (которая при этом в понимании психологии подростков даст сто очков вперед Шумилу и Горькавому вместе взятым). В производственной же тематике после «Хобо» Жарковского мне как-то даже трудно сообразить, что «Должны любить» был написан на два года раньше. Может, 10 лет назад он не выглядел бы вторичным. Увы, прочел я его только сейчас.

Своя аудитория у книги, наверное, есть. Например, юные любители Kerbal Space Program. Но большинство типичных современных читателей, закрыв книгу (а дочитать себя до конца она многих заставит: написана мастерски, затягивает) испытают, скорее всего, легкое недоумение в стиле сакраментального «Ну, и?» Ибо вся фабула укладывается, по сути, в бессмертные слова Чебурашки: «Мы строили, строили — и, наконец, построили! Ура!» Сюжет богаче, да, автор не забывает его вовремя поворачивать, но вся беда в остром дефиците значимых конфликтов и интриг. На одном только мучительном сомнении «построят или не построят» внимание удержать трудно. А самый интересный и, наверное, самый глубокий вопрос — о мотивах Макса — так и остался без ответа; такое чувство, что автор про него просто забыл к финалу. Нет, ну вот на хрена Макс все это учинил? Прозвучавшее в книге объяснение «Пацан сказал — пацан сделал!» как-то не катит для чувака, не обделенного интеллектом. Вообще, если ум и манипуляторские способности этого ключевого для книги персонажа понятны, то человеческая натура его как-то ускользает, сколько не вглядывайся. То ли пришелец какой-то засланный, то ли столь гениален, что простым смертным не понять, то ли у автора в шаблон не вписался...

Зато весьма объемным лично для меня оказался образ Эльвиры. (Стихи ее, кстати, не шедевр, но это хотя бы вправду поэзия, а не рифмованные розовые сопли, обычные и для инета в целом, и для здешнего форума в частности.) Дело, увы, в том, что данный типаж возвышенной творческой пубертатной женской личности хорошо мне знаком по жизни. С такими девочками огромное удовольствие разговаривать о поэзии при Луне на набережной, но крайне не рекомендуется вместе спать и вместе работать — огребешь проблем по полной программе под рефрен «ах, извини». И в этом плане весьма сомнителен психологический аспект книги. Четыре человека за четыре года... ну да, типа «должны любить» каждый каждого до умопомрачения. Хотя куда вероятнее, что выбранные более или менее случайно, они за такой срок свихнутся и поубивают друг друга. Но это, конечно, будет другая книга.

В этой же, резюмируя, у автора получилось нечто весьма качественно сработанное, но «непонятное смыслом своим».

Это ученический текст. Не в том смысле что наивный и неумелый, а в смысле «Времени учеников». Аллюзии на Стругацких очевидны. Автор и не скрывает, что в жанре НФ пишет под известным влиянием мэтров. Значит, и оценивать текст надо «на фоне».

Данный мини-роман сравнить следует, имхо, не с прогрессорским циклом, а с «Улиткой» — одной из самых «вечных», вневременных вещей АБС (наряду с «Градом» и «Миллиардом лет»). Но в таких вещах важен настрой, тональность, закадровый сокуровский «звон в ушах». Важно не только что сказано, а еще и как сказано...

Текст у Шумила емкий и умный, этого не отнять. Стиль, динамика — всё как надо, всё сделано профессионально. Написано столь крепко, что трудно оторваться! Но «Улитке» он явно, очевидно проигрывает. И ладно был бы несравним. Но чуется же стремление автора (возможно, неявное) продолжить, переосмыслить, развить... Увы, тональность не ловится. Диссонанс получается между песней, призванной послужить вроде бы настроенческим фоном сюжета (гениальной песней! имхо, прежде всего благодаря музыке Никитина), и самим сюжетом. Тот самый конфликт, фундаментальный для поздних АБС, пронизывающий и «Улитку» — между великими (и якобы истинными) идеями и простыми человеческими чувствами — он у Шумила вроде бы тоже возник... но в итоге так и остался нераскрытым, и даже как будто автором непонятым. Ну смотрите: ГГ обзывает генетическую возню мунтов «детским садом», противопоставляя ей обычную нравственность. А сам к чему в итоге сваливается? Да к тому же и сваливается: по головам, по головам — и в младшую группу, спасать человечество...

Бли-и-ин! Ну не люблю я спасателей человечества. Сторонюсь, не доверяю им почему-то. А главное — вот же образ Кандида перед глазами. Не тянет Игнат на него никак! Детский сад, несовместимый со стихами Коротича как в оригинале, так и в переложении Мориц.

Резюмировать можно так. Текст вкусный! Глотается за один присест. Но послевкусие остается какое-то кисловатое. Не шедевр.

Трудно отрицать писательское мастерство автора, не убитое даже переводом. И настолько живых, психологически точных персонажей еще где поискать, и такой прямоты и честности в описании человеческих отношений, и такого выверенного, ни на йоту не скомканного, закономерного и логичного финала.

Но понимаете, нигилизм не может быть полностью искренним. В заявлении «весь мир — дерьмо!» обязательно присутствует кич. В заламывании рук «ах, как страшно жить!» — всегда имеется рисовка. Ибо человеческая психика не приспособлена к жизни в дерьме. Можно сколько угодно обзывать разумное, доброе и вечное самообманом, но оно необходимо человеку. Вот просто для счастья необходимо. Как лекарство от всепоглощающей дерьмовости мира.

Это ведь несложно во всем видеть грязь. Почитайте форумные срачи — убедитесь. Правда, целью разбрызгивания грязи обычно является самоутверждение. На фоне дерьмового мира разбрызгивающий выглядит пророком в белоснежном костюме, гордым собой. Хотя в обыденности он, небось, никчемность.

Да, средневековый мир, наверное, вправду был именно таким — зверски жестоким. Но перед нами же фэнтези, а не исторический роман! Средневековье — лишь антураж, а претензия типа на актуальность. Что мир такой вот как был, так и есть. Но позвольте, мир весьма изменился с тех средневековых пор! Нынче люди куда добрее и разумнее, даже во власти. Впрочем, понимаю, автор грамотно сыграл на низменных социальных инстинктах аудитории — на тех самых, из которых растут теории заговора. С точки зрения «пипл схавает» это беспроигрышно. Но лично мне не по душе и не по уму. Мне кажется, что не превратиться в быдло, сохранить хоть какое-то достоинство посреди дерьма человеку помогают именно доброта и разум. В книгах на 10 баллов понимание несовершенства бытия тоже присутствует. Но вызывает сей факт не омерзение, а скорее грусть. И свет какой-то в них всегда есть внутренний...

Короче, я признаю высочайшее мастерство автора, но не могу признать написанное им полноценной литературой — именно потому, что мы с ним расходимся в вопросе о ее назначении. На мой взгляд, перед нами изысканная, качественная попса. В то время как литература, по-моему, должна радовать и возвышать.

А для порубания правды-матки про дерьмо есть куча злобных программ на ТВ.

Книга совершенно не моя, но сделана очень хорошо! Мне было скучновато, поскольку медведи чужды, охота — это просто мерзость, а первую любовь я испытал в столь незапамятные времена, что уж и забыл. Любовная линия здесь прописана очень мило, живо и искренне. Чуть не вспомнил заново. Хотя до Веркина («Друг-апрель», например), конечно, далеко. Вторичные персонажи шаблонные, что совершенно нормально и правильно для подростковой книжки, но далеко не картонные, прописаны тщательно и точно. Ровный, хороший темп, выразительный и внятный стиль. Для первой книги — очень неплохо! (Правда, в библиографии автора аж семь романов датированы тем же годом.)

Обычно книгам, которые я пролистывал, торопясь побыстрее добраться по сюжету до финала, больше 6 баллов не ставлю. Но для «Берендея», думаю, требуется исключение. Своей целевой аудитории — подросткам, причем скорее женского пола, как мне кажется — книга должна очень нравиться!

Глубокое естественнонаучное образование накладывает свой неумолимый отпечаток на всё, чем бы человек в дальнейшем не занимался. Это как след сапожной подошвы на спине (для физиков поясняю — ударение на второй слог). «Главное в жизни — вовремя продифференцировать» — так нам искренне казалось в младости. Но годы идут. И понимаешь помаленьку, что всё относительно, что есть время брать дифференциал, и есть время интегрировать по объему. Это я к тому, что применение методов математической статистики порой помогает в жизни вообще и в выборе литературы для чтения в частности.

В отношении русскоязычной прозы ярко выраженная отрицательная корреляция между размахом популярности автора и своей способностью прочесть до конца его шедевр была мною выявлена давно. Скажем, при поглощении романов Донцовой рвотные позывы начинаются уже где-то на десятой странице, а страниц через пятьдесят сблевать прочитанное тянет настолько неудержимо, что далее вкушать чтиво сие невозможно даже под обильную запивку.

Но закралось в душу хитрое подозрение: а вдруг зря я так — всех одним мерилом; вдруг мировую «классику» иначе следует оценивать? А то все, понимаешь ли, всё читали, а я – нет! Закомплексовал как бы слегка недостатком собственной эрудиции. Дай, думаю, прочту что-нибудь этакое, над чем все ахают да охают, неспроста ж небось. Взял да купил две книжки: Зюскинда и Вербера.

На «Парфюмера» меня хватило (см. отзыв тут https://fantlab.ru/work58620) А вот на «Муравьев» — уже нет. Лишь через месяц, продышавшись, я домучил наконец-то со скрипом и этот «шедевр мировой литературы».

Бррр! Теперь меня не то чтобы терзает, но слегка интригует один вопрос: заслуживает ли книга Вербера переиздания в серии «Жизнь животных» рядом с Бремом и Фабром? Уж больно фамилии созвучны! Издателям стоило бы об этом подумать. Ибо с точки зрения биологии роман весьма познавателен — во всяком случае, одна из его линий, типа фантастическая, посвященная жизни муравьев. (Я, правда, отнюдь не уверен, что в ней всё научно, ну да по нынешним временам кого это волнует?) Но позвольте, я ведь не научпоп по биологии покупал, я все же художественную литературу читать намеревался. А вот ее-то, литературы, в «Муравьях», как оказалось, нет ни на грош, не то что на полторы сотни потраченных рублей. Ни сюжета, ни стиля… да вообще ничего там нет, кроме нескольких сотен тысяч буковок, подозрительно похожих на неких насекомых. Кислятина и пустышка! Вот только не надо мне втирать про всякие там метафоры с аллегориями! Бред, знаете ли, порой выглядит аллегорично, да, но от этого не перестает быть бредом.

И если «муравьиная» линия романа хотя бы вправду любопытна, то от «человеческой» меня просто коробит. Это ж кошмар какой-то! Сначала нормальные вроде бы люди по одиночке и группами лезут сдуру в некий подвал, где, конечно же, счастливо пропадают. (Это типа детектив. Кагбэ негритята.) Потом (конечно же) оказывается, что они вовсе и не совсем пропали, а лишь частично, ибо в процессе преодоления подземных препятствий, включая решение крутейших философско-математических головоломок, почему-то вдруг принципиально и полностью переменили свои взгляды на жизнь с человечьих на муравьиные, резко и, видимо, необратимо одебилившись. Вы только представьте: люди, на поверхности вроде бы признаков помутнения разума и прогрессирующего безволия не проявлявшие, оказавшись в подземной ловушке, даже не пытаются(!) найти выход наверх. Вместо этого они искренне и единодушно предпочитают всё бросить и положить свою жизнь на алтарь общения с муравьями. Тут, на мой взгляд, скрыто куда более фантастичное допущение, нежели разумность муравьиного сообщества.

У автора очень туго с жизненной психологией. Может, он всю жизнь просидел в подвале, живых людей не встречая? А ведь, между прочим, замкнутый узкий круг особей человечьего рода – интереснейшая модель, там такие шутки бессознательное начинает выкидывать! Да и с математикой у автора тоже весьма туго. Иначе б не стал он делать культа из элементарной задачки на уровне олимпиад для 8 класса школы, превратив ее в какую-то мистическую супер-головоломку. (Четыре правильных треугольника шестью спичками — ах, держите меня, какой парадокс! Дайте два! В смысле, две. Две минуты максимум на решение любому, знакомому со стереометрией.)

Насчет Зюскинда у меня родилась-таки некая гипотеза о том, почему сей «гениальный» текст приобрел вдруг такую дикую популярность. Изучать с таких же позиций Вербера, откровенно говоря, лень. Кроме эпатирующей темы, я не нашел там ничего такого, что объясняло бы перевод на тридцать языков и продажу миллионов экземпляров. И решил считать данный факт очередной необъяснимой гримасой современного мира искусства. (Видимо, экранизация гримасы неизбежна.)

А все-таки, пожалуй, время и деньги потрачены не зря! Теперь ясно, что мое «правило отрицательной корреляции» для иностранной литературы работает столь же неукоснительно, как и для отечественной. Отныне, если роман переведен более чем на двадцать языков и выпущен общим тиражом более миллиона экземпляров — тратить на него время не буду. Читайте всю эту дрянь сами, дорогие адепты массовой моды! А я останусь неэрудированным болваном, зато буду ловить от каждой прочитанной книжки кайф!

(с) 2007 г.

Этот роман — явление в русской литературе! Да, явление, ни много ни мало! Я раньше такого не читал никогда. В фантастике, во всяком случае, на подобные эксперименты никто вроде бы до Жарковского не решался. Это ж насколько надо быть самоуверенным в плане стилистики, чтобы эдакое задумать и создать?!

А суть эксперимента проста. Вместо того чтобы описывать мир далекого будущего: мир космачей, детей колбы, мир далекой, полумифической поначалу Земли, тот мир, в котором автор разворачивает действие своего романа, — он, автор, просто взял да и написал весь роман на языке этого самого мира. Да, конечно, в любом сколь-нибудь профессиональном литературном произведении, тем более написанном как бы от первого лица, присутствует стилизация речи. Но, как правило, цель ее — показать принадлежность героя к какой-то социально-культурной группе, придать его характеру шарм. Чистая техника. А у Жарковского стилистика имеет фундаментальное значение! Его герой и талантами-то не обладает (якобы) литературными, но он пишет как дышит, как чувствует и как думает, он рассказывает о событиях со своей точки зрения, в собственных терминах и понятиях.

И вот этим наглым приемом автор насильно и грубо просто-таки заталкивает читателя в мир своего романа, резко и неумолимо делая сей мир контрастным, реальным, как бы не давая и повода усомниться, что всё так и было (будет?), не оставляя несчастному читателю места для мысли, что это всего лишь фантазия. Герой-рассказчик живет всем этим, и либо ты живешь вместе с ним, либо закрываешь книгу и продолжаешь проживать в своем, понятном и близком тебе, мире.

Читать «Времена смерти» можно ТОЛЬКО полностью «нырнув» в текст. А в электричке, поминутно отвлекаясь на разговор с соседом — не выйдет.

Роман сделан как набор файлов-записей, адресованных главным героем самому себе. Себе — другому, забывшему себя, но не потомкам и тем более не предкам. И поначалу читатель, живущий (якобы) в 21 веке, чувствует себя в тексте романа как чужак в чужой стране. Все вокруг дико и непривычно. Продираешься сквозь незнакомые смыслы, как сквозь джунгли. Даже некоторая нарочитость, мне кажется, имеется в первых главах, чтобы уж совсем как обухом по голове, чтобы все те, кто морально не готовы к такому варианту подачи материала, закрыли книгу и... естественным образом отсеялись из числа ее читателей. Эдакое презреньице демонстрирует Сергей Жарковский к недостаточно подготовленной аудитории: «Эксперимент это, знаете ли! Так что фиг вам! Не понимаете, не хотите — и не надо!» Заслуживающий внимания критики, роман «Времена смерти» точно так же обречен на невнимание и непонимание широкого читателя. И критика ведь может тоже не принять, отражая настрой масс.

Вот я и говорю — самоуверенность-то какая!

Однако, к середине романа и читатель пообвыкается, и сюжет раскручивается, простой, незамысловатый, производственный такой, но плотный, интригующий, с яркими характерами, куваевский — необычная стилистика глаз режет все меньше.

Кое-что из стилистических приемчиков начинаешь улавливать явно. К примеру, пропущенные местоимения, приводящие к обрезу предложений на предлоге. Еще кое-что. Но и сама конструкция фраз, видимо, чуть иная. Длина, фонетика. Кажется, берется «нормальный» текст, и в нем режется все лишнее, лишь бы смысл сохранить. Ну, или не так, не знаю. Факт: какие-то иные, незаметные без отстраненного анализа, аспектики стиля оставляют меня, читателя, в мире романа, не дают вынырнуть. А ряд «стебных» словечек-заморочек, как мне показалось, указывает на скрытую самоиронию автора по поводу своего стилистического эксперимента. Попервоначалу «реябт» я воспринял так: «А-а-а, волгоградское издательство не смогло привлечь хорошего корректора...»

И кабы роман весь был таким, какова его первая половина, меня бы, пожалуй, подобная игра... ну, то есть, игра — она ведь игра и есть. Мило, любопытно. Да.

Но со второй половины роман начинает просто-таки на глазах меняться. Будто камера, сфокусированная поначалу на ближний план, вдруг быстро отъезжает, и пространство романа растет как на дрожжах — ты вдруг охватываешь взглядом уже всё мироздание целиком, современное главному герою, но охватываешь-то, черт возьми, подготовленным уже взглядом, со сложившейся «локальной» этикой, даже со стереотипами некоторыми в этом самом взгляде, которые, только-только сформированные, теперь приходится ломать об колено и заново перестраивать систему оценок происходящего действа...

И вот тут-то... — о-о-о!

Ну, во-первых, во всей красе раскрывается «обычно-литературный» талант автора. Блистательно-лаконичные жизнеописания членов ханы (это типа такая банда хобо, а хобо — это которые к SOC-переменным... э-э-э... в общем, читайте лучше сами), совершенно роскошное поведение «бога» Яниса Порохова, сумасшедше достоверное психологически; да просто откуда не возьмись дикий, завораживающий темп развертки сюжета, точные, жесткие и плотные образы героев — всё, всё, что нужно для классной, на самом деле классной книги. Мрачноватое литературное изящество высшего сорта пронизывает вторую половину романа. Да нет, весь роман. Просто понятно это становится только в конце.

А во-вторых, оказывается, «Времена смерти» — это всего лишь завязка истории, всего лишь завязка, — во блин! — но еще не сама история...

И вот что, реябта, я хотел бы спросить в финале: «Автор! Где вторая часть?!»

(с) 2007 г.

UPD Прошло 8 лет. И хочется, но как-то уже тише и с сомнением, повторить вопрос: «Ну автор, ну ёмаё... где же вторая часть-то?»

AS UPD2015 Это вообще-то не рецензия. Это рассуждения «за жизнь», возникшие в слабой связи с прочтением сборника рассказов Леонида Каганова «Дай бог каждому». Тем, кому дальнейший текст кажется слишком длинным, скажу свое впечатление от сборника одной фразой. Большинство рассказов сборника «сделанные», пусть хорошо, но именно сделанные — на потребу. Это не вина ЛЛео, а беда времен и нравов.

«Где же та молодая волна, что сметет нас с лица земли? Ее нет, нет, не-е-ет» — подвывая, воспевал себя лет двадцать назад Б.Гребенщиков. (В авторском варианте чуть не так, одно неблагозвучное словцо подверглось адекватной замене.)

«Где же те молодые талантливые авторы, что сметут нас с пьедестала?» — вопрошают мэтры российской фантастики со скорбно-презрительной миной на суровых лицах. И отвечают сами себе: «Нету!»

Но на самом деле «новая волна» есть, просто не слишком активно себя кажет. Потому что занята: зарабатывает деньги. Это волна умных, конкретных и не чуждых здоровому цинизму молодых менеджеров. Они сегодня повсюду. Разве что книжный рынок пока имеет слишком малую емкость, чтобы их массово заинтересовать. Но время идет, и все меняется. Успех Кости Рыкова вскоре заставит их призадуматься...

Ах, да. Вы ведь, наверное, думаете, что эффективный менеджмент – это исключительно для продюсеров, а святое таинство творческого порыва ему не подвластно? Хе! Вы глубоко заблуждаетесь! Создание книги – по большому счету такой же технологический процесс, как производство пряников, кнутов и свечей. Как любой вообще ПРОЕКТ. Проектный подход, увы, универсален.

Вот поглядите, что делает Леонид Каганов, которого как-то кто-то назвал «харизматическим лидером» этой самой (или какой-то другой?) новой волны. Обнаружив, что народу стал известен вовсе не пропитанными, как мне лично почудилось, кровью «Коммутацией» и «Моей космонавтикой», а хорошо прожаренным и легко перевариваемым под приправу своей последней фразы «Днем сурка», он пошевелил своим немалым умом, конкретно изучил, что именно склонен с радостью хавать пи… э-э-э... потреблять потребитель, — и на основе результатов оного маркетингового исследования цинично разработал и освоил технологию штамповки, которая, как известно любому вменяемому технологу, в случае массового производства несложных заготовок наиболее эффективна, поскольку дает объем и стабильное качество с наименьшими затратами материальных и прочих ресурсов.

…

Почему поэт в России больше, чем он сам?

Потому что у нас есть прослойка. Ее историческая функция – искренне страдать за народ. Причем страдать утонченно, духовно, покуда тот, на подобную изысканность не способный, страдает попросту, физически.

Принципиально интеллигенция наша какой была, такой и осталась. От сыто рыгающего после плотного обеда в приятельском особняке заговорщика 20-х годов 19 века до засевшего на десятиметровой (и не обязательно коммунальной) кухне диссидента 80-х годов 20-го, стены одной из четырех комнат квартиры которого – не стены, а «стенки» с книгами.

И чем сильнее народ прогибается — тем сильнее рефлексирует интеллигенция, задаваясь глубокомысленными вопросами типа «кто виноват» и даже порою «что делать». )Правда, когда лучшие представители прослойки, переступив через созерцательную по сути природу своего бытия, вправду начинают что-то делать – заканчивается это обычно либо пшиком, либо морем крови.)

А теперь представьте себе: духовная мощь бессребренного страдания-за-другого вдруг сливается в едином порыве с экономической мощью эффективного менеджмента…

Вот она, молодая волна, что сметет нас с лица Земли!

Они уже здесь, воспитанные, умные и безупречно профессиональные эффективные менеджеры нового поколения. Они лишены наших дурацких сомнений и комплексов, им чужда неконструктивная рефлексия. Они знают, что делать – и делают! Лишь дайте срок — они рассчитают и грамотно сконструируют все необходимые штампы и, слегка поднатужив в меру накачанные мускулы, умело и аккуратно приберут эту страну к рукам. И взвоет перед российским экономическим чудом заткнутая за кушак Америка и грубо отодвинутый обратно на свое место Китай. И стряхнет путы процессуальной воспитанности нудная полусонная Европа, до глубины своей одряхлевшей души потрясенная Платиновым веком русской литературы.

И мир станет другим.

И жалеть об этом будет уже некому.

(с) 2008 г.

Очень жаль, очень! Вот представьте себе: пьете вы хорошее вино, смакуете, радуетесь жизни, в предвкушении последнего глотка заглядываете в бокал... и вдруг обнаруживаете там на дне таракана, причем живого... Бр-р-р-р!

Да, в хроникальном сюжете всегда сложно создать достойный финал, если жизнь героя не кончается. А умирать господину военлету рано и по возрасту, и по сюжету. Убить его, живущего под «проклятием бессмертия», автор никак не мог, а взять да оборвать фабулу в режиме сказки (типа «жили долго и счастливо и умерли в один день») почему-то не решился. Хотя, имхо, лучше бы оборвал, чем привинчивать столь искусственный эпичный финал.

А ведь 90% текста — просто прелесть! Читал и не мог нарадоваться: ну наконец-то, наконец всем станет ясно, что попаданчество может быть лишь милым сюжетным ходом, почти не влияющим на суть и содержание. Что вот же он, герой, который не меняет историю, даже не пыжится ее менять, попутно вытаскивая тоннами рояли изо всех окрестных кустов, а просто живет в ней, как нормальный человек, а не какой-то убогий попаданец. Вон и Залесский у Золотько — все же фантастика, где «попадание» сюжетообразующе, а тут — ни дать ни взять прекрасная историческая проза, лишь замаскированная по совету издателя под фантастику.

Прием из милого сериала «Квантовый скачок» тем более уместен, что сериала не порождает. Зато объясняет чрезмерную мудрость 25-летнего главного героя (которого автор, кстати, вдвое старше) и, в общем-то, оправдывает некоторую чрезмерность его карьерного и личностного роста (дефицит страха смерти — хорошее подспорье на войне), а заодно позволяет автору вкратце высказаться по поводу отдельных эпизодов мировой истории типа восстания Спартака (в котором герою также довелось поучаствовать незадолго до событий у Осовца в 1915 г.).

И когда после всего этого добираешься до эпилога — обрушивается недоумение и даже обида: как же так? Какой петух автора клюнул? Какая моча ударила ему в голову? Ну зачем, скажите мне, с какой целью, на кой черт понадобилось этим бездарным тупо-попаданческим финалом опошлять совершенно замечательный исторический роман?!

Это, кстати, не просто эмоция (хотя и она тоже), а весьма резонный вопрос. Издатель заторопил? Вряд ли. Скорее, это сам автор так решил, он ведь, как и все живые люди — личность сложная и многогранная.

Многогранность эта проявилась на самом деле раньше эпизода с «пассажиром», после которого вкус как бы изменил автору, и повествование сорвалось в галоп со скалы. Задним числом я понимаю, что еще сотней страниц ранее личность должны были выдать стихи. Авторская склонность к дешевому пафосу проявилась в ходе красивой литературной игры, когда герой исполнял однополчанам современные песни, переделывая их на тогдашний лад. Меня слегка покоробило, что блистательная поэзия Заболоцкого поставлена автором в один ряд с газмановщиной, и даже не просто в один ряд: именно «Офицеры» стали вдруг эдаким сквозным «гимном» повествования. Это был первый звоночек, который я пропустил, потому что автора тоже передернуло от уродливого «воссияет», а авторские правки, адаптирующие текст Газманова ко времени действия романа, существенно повысили качество поэзии. Странное ощущение, возникшее еще через несколько страниц, что русское офицерство скопом лишилось вкуса, проскочило почти незамеченным благодаря тому, что параллельно разворачивалась прекрасно слепленная любовная линия — эта тема вообще дается автору на пять с плюсом, здесь он как раз умудряется избегать пошлости, умело балансируя на тейтовской грани легких недосказанностей.

Сейчас, анализируя весь дискурс целиком, я уже не склонен удивляться, что автор в конце концов не удержался и все же бросил героя спасать Россию и весь мир. Пожалуй, для него и вправду было бы неестественным полностью развернуть сюжет в ту строну, которая вроде бы напрашивалась из первой половины книги, но так и не реализовалась, в сторону еще одного стихотворения, до появления которого оставалось всего несколько лет:

Но никто не додумался просто стать на колени

И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране

Даже светлые подвиги — это только ступени

В бесконечные пропасти к недоступной весне!

Ну разве нельзя было как-то так развязать, а? Но нет, автору, видимо, очень хотелось не только эрудицию свою показать, но и отчизноспасительными мыслями поделиться, а как же, народ без них просто чахнет ведь, ага. Интернета для этого, конечно, мало, нужно было и в роман поверх классной прозы слить отходы душевной перестальтики — авось мухи слетятся, рейтинг нажужжат...

А запоминается-то последнее.

Имхо, этим романом автор взял в своем творчестве еще одну вершину на пути к идеальному, как тот зюскиндовский аромат, фантастическому боевику. Безупречны в идеале должны быть и исполнение, и контент. С исполнением у автора давно всё в полном порядке. Образцовый для жанра лаконичный стиль, великолепное чувство темпоритма — техника профессионала. Но как преодолеть сюжетную пережеванность? Герой-то вынужден действовать в рамках жанрового шаблона (князь Мышкин не канает совершенно!), иначе читатель не поймет и не оценит. Героические деяния, в общем-то, везде и всюду одни и те же, и не так важно, юзается ли в них лук, пистолет или бластер. Новизна и свежесть нужна в чем-то другом. Просто новый антураж не прокатит, для профессионального текста он вторичен, к тому же все самые красивые антуражи давно захватаны грязными руками дешевой попсы. И как быть? Новые поводы для героизма, новые мотивы, новые индикаторы «свой-чужой» — вот что нужно! Автор смело пошел этим путем, путем мировых мэтров, на который решится не каждый: создал новую картину мира, где не только декорации оригинальны, но и думают герои необычно. Для чего разработал шикарную модель мироздания на основе совершенно наглядного доказательства истинности бытия Божьего. Доказательство-то выглядит скорее богохульским, чем богословским, но кому это важно?

Думаете, кому-то важно? И для отзыва важно? Ладно, попробую пояснить. Есть такой типичный гносеологический ляп: смешивать два несовместимых пути познания: научный и мистический. Подобную ошибку совершают, например, те, кто утверждает, будто Бога на небесах нет потому, что космонавты там летали и никого не видели. Автор про ляп знает, прямо формулируя устами кого-то из героев, мол, над верой логика не властна. И созданная им «теология» к религии в сегодняшнем смысле этого слова особого отношения не имеет. Ведь всякая религия зиждется на вере, а сущность веры в том именно, что она слепа с точки зрения логики: «верую, ибо абсурдно». Если подменить веру в Бога знанием о нем, то это будет уже не Бог, а природное явление, и это будет уже не вера, а... и тут мы уж точно рискуем свалится в голимую схоластику, которая в данном отзыве совершенно неуместна.

Причем я вполне допускаю, что с вышесказанным не согласятся не только сам автор и другие атеистически мыслящие люди, но и большинство неофитов — те из них, кто, объявив себя верующими, получили право глядеть на безбожников свысока, да и вообще любые приверженцы апологетики как основы богословия. Но и это неважно.

Важно, что сам посыл фантдопа: «А что будет, если заменить веру в Бога на знание о нем» — великолепен! И это не повод превращать классный боевик в занудное эссе на тему «Проблематика современной теологии для боксеров». В развлекательной беллетристике вышеупомянутый ляп столь типичен, что уже и не ляп вовсе, а художественный прием или сюжетный ход. Который совершенно не требует научной достоверности.

Вот возьмем другой схожий сюжетный ход — бессмертие. Бессмертные в той или иной мере персонажи лазают по страницам фантастических произведений во множестве. Самым близким к реальности (если так можно выразиться) мне представляется вариант Борхеса. Но согласитесь, копошащиеся в грязи существа, явно потерявшие человеческий облик и не вызывающие ни малейшего уважения с нашей наивной смертной точки зрения, совершенно не годятся в качестве героев боевика. Зато Дункан МакЛауд из целого клана таких же деби... в смысле, смелых и мужественных парней — для боевика самое то! И фигня, что он окажется научно и психологически недостоверен, если копнуть поглубже! А кто вас просит копать?

Собственно, что я хочу сказать-то (а вместо этого зачем-то разлился мыслею по сайту). После прочтения данного романа вряд ли вас ждут бессонные ночи, проведенные при свечах в раздумьях о смысле бытия, вряд ли также возникнет желание лезть на какой-нибудь высокохудожественный веб-форум, где с пеной у рта всем доказывать, что именно ваше понимание смысла произведения истинно, а все прочие 285 высказанных ранее точек зрения — полная чушь. Ну и хорошо, и пусть Толстой с Достоевским спят спокойно, нечего травить стариков никотином. Спокойного сна!

Впрочем, у вас-то как раз недосып вполне вероятен. Вы просто не сможете оторваться, пока не дочитаете.

Как обидно! Какой был автор! Один из моих любимейших! Увы, чересчур увлекся организацией отпора клеветникам Ордуси — и переступил некую грань. «Се, творю» — это уже не литература, а публицистика, это даже вообще непонятно что. Внутренние монологи героев напоминают редакционные статьи газеты «Завтра», а вместо живых характеров — жизненные (а то и просто политические) позиции. Остатки классной литературы в романе есть – например, при описании отношений двух молодых ребят. Но в целом – беда!

Идея красивая? Да бросьте вы! Давно знакомая пошлая мечта вшивой интеллигенции, что вот придет добрый дяденька (Господь Бог, теория струн, и т.п.) и отделит агнцев от козлищ, причем ее, интеллигенцию, безусловно, отнесет к первым. Тьфу!

Касаемо острого авторского неприятия «мира шоу и чистогана»… понимаете ли, я почти одновременно «Мертвый язык» Крусанова читал. Даже сравнивать глупо. Божий дар с яичницей.

Неужто автор всерьез полагает, что так вот, захлебываясь желчью, можно научить кого-то чему-то «разумному, доброму, вечному»? Фигушки! Таким образом только рознь можно разжечь всякую-разную! Разумное и доброе в массы — это Крапивин, но никак не ордусевший в борьбе Рыбаков. Даже «Симбионты» куда добрее и назидательнее, хотя Дивов, думается мне, на просветительские порывы вовсе не претендовал.

Самое смешное (или, скорее, грустное), что позиция, с таким апломбом выставляемая Рыбаковым, не то что не нова, а ужо обрыдла. Тысячу раз слышал все эти рассуждения. И давно понял, что отвечать на наезды типа «Да вы только о деньгах и думаете! Вам ничего, кроме них, не надо!» — не след. Лучше пожалеть наезжающего. Ибо как раз наезжающий о деньгах и думает всё время. Бедняга.

(с) 2010 г.

Думаю вчинить иск Дмитрию Володихину за нанесенный моему бюджету ущерб на сумму стоимости книги (158 руб.) плюс, пожалуй, пару тысяч за ущерб моральный. Да, считаю, что счет следует выставлять именно ему, а не гг. Глуховцеву и Самойлову, ибо что с них взять, «каждый пишет, как он слышит». Может, сама по себе книжка и не так плоха, какой показалась из-за завышенных на порядок ожиданий. После классной прозы первой книги цикла, принадлежащей перу ответчика (в соавторстве с Кириллом Кленом, но перо таки чувствуется володихинское), читать текст под глубокомысленным названием «Смерти нет» невыносимо до смерти. Кроме названия, ничего глубокомысленного, одна претензия. Хотя бы переименовали, что ли: «Умирания не бывает», или, к примеру, «Крантов не откинуть», или даже «Пи..ец не подкрадется незаметно»… Было бы честнее. Впрочем, последние два варианта чересчур звучные и, пожалуй, ввели бы читателя в заблуждение уже не насчет содержания, но относительно формы, которой там тоже нет.

Некоторые неплохо сделанные сцены не спасают ситуации. Честно старался «отработать» затраченные деньги, но дочитать до конца так и не смог. Ничего общего с «Командой бесстрашных бойцов», кроме антуража.

(с) 2006 г.

По глубине погружения в жизнь екатерининской Москвы третий роман серии превзошел для меня два предыдущих, хотя, возможно, тут сказался накопительный эффект. По динамике, сюжетности, цельности он все же уступает первому, хотя, опять же, здесь наверняка сработал «эпопейный синдром». С точки же зрения тонкой психологии эта часть, наверное, самая красивая. Если линия Вареньки довольно банальна и слегка попахивает пафосом, то линия Дуньки просто великолепна! И совершенно шикарный объем приобрел Карл Иванович Шварц. И еще метания Устина. Да плюс Сумароков. Блеск просто! Жаль только, что автор посчитала все же более важным в своем романе то, что я счел просто фоном, историческим антуражем для человеческих историй: пугачевщину и реакцию на нее русского общества. И финал, развязку сделала именно об этом. В то время как главная для меня линия Дуньки оказалась просто грубо оборвана, очень мудрая и глубокая линия Устина хоть и развязана, но скомкана. Хотя вот с Сумароковым красиво автор обошлась, иронично и остро, прелесть!

Да, наверное, некоторые линии будут продолжены в четвертой книге серии, а в финале третьей автор, видимо, решила прежде всего попрощаться с антуражем, с которым читатель больше не встретится, и который, конечно, безумно интересен и сам по себе. Но то, что прозвучало в итоге как вывод, касательно социопсихологических истоков пугачевщины, не вполне соответствует контенту, который в этом толстом и многоплановом тексте гораздо шире. Имхо, роман, даже входящий в цикл — это не маленькая главка. Ему и как таковому требуется завершенность, цельность, которой здесь не оказалось. За легкое чувство разочарования «поманил и бросил» полбалла придется скинуть.

Но вообще я отзыв сей пишу не ради того чтобы роман разбирать. Это такой у меня манифест подметный, чтобы честно предупредить автора: когда я в конце концов, преодолев вселенскую лень, страсть к критиканству и прижимистость работодателей, всё же возьмусь за собственную нетленку, одним из главных отрицательных персонажей там будет княжна Трускиновская!

Ихмо, лучшая вещь Слаповского! Хотя, наверное, самая тяжелая для восприятия, даже выпадающая слегка из его творчества. И не для всех. И должна попасть под настроение.

Я вот читал в поезде «Саратов-Москва». Попала.

А жене я «Пересуд» не рекомендовал. Она в таких случаях говорит: «Мне и в жизни всего этого дерьма хватает, так еще и читать о нем?!» И по-своему права. Восторженным любителям светлых эльфов эту книгу лучше в руки не брать. И этот отзыв тоже.

Так вот.

http://www.ruthenia.ru/nemzer/slap-peresud.html — Немзер здесь вроде всё верно написал, но — не то. Ну не приходилось ему в захваченных автобусах ездить. Повезло. И на зоне он никогда не был, и даже в СА, небось, не служил. Потому и понял Слаповского правильно, но по-своему.

И вы не были? Ну и хорошо! Зачем вам? Зачем война, зачем зона, зачем армия? Живите счастливо! Читайте Немзера! И, главное, никогда, никогда не ездите в междугородных автобусах красного цвета!

Нас с автором это, увы, уже не спасет...

Я бы выстроил такой ряд:

Дж.Оруэлл «1984» (Для любого — любого!! — человека можно создать ситуацию, когда он человеком быть перестает, и превращается в мерзкое быдло.)

С.Довлатов «Зона» (Зона не за колючей проволокой, зона в людях, в нас — во всех! — что бы мы о себе не мнили.)

А.Слаповский «Пересуд».

Слаповский не навязывает миропонимания. Авторской позиции как бы и нет, просто изложение событий, талантливый рассказ. Каждый найдет в нем что-то своё, и в то же время есть что-то общее...

Я нашел вот что. В основе всех десяти заповедей лежит одна-единственная: «Не суди». Но не умеем мы не судить, не дано это людям. А, значит, будут они... не «они», мы — мы будем убивать и грабить друг друга. Ибо если можно судить, подменяя собою Бога — то можно и остальное, значит, всё дозволено. И Немзер тогда ничуть и ничем не лучше Чикатилло. И я бы еще посмотрел на него в этом автобусе. Или на зоне...

Впрочем, нет, не стал бы смотреть. И на себя смотреть не хочу. Страшно.

...Пожалуй, людей можно поделить (хоть и нельзя их делить — это тот же суд) так:

- те, кто знают, печенью чуют ту грань, которую им переступать нельзя, чтобы оставаться собой, любимым;

- те, кто ее не знают и наивно полагают, что всегда сумеют остаться людьми (и порой счастливо проживая в этой наивности всю жизнь);

- те, кто ее не хотят знать.

Вторые третьих искренне называют «ублюдками», «преступниками», «нелюдями». Судят их, короче. Осуждают в душе своей.

Хотя разницы, в общем-то, никакой...

Откуда берутся первые? Тюрьма. Зона. Армия в большинстве случаев... (Да и третьи оттуда же.)

Вы не задавались вопросом, почему дембеля часто так странно, неестественно себя ведут? Альбомы какие-то, перья веером. А это они вытесняют память об унижениях и страхе, о безысходности, о собственной быдловости! Я уверен, что почти никто в ходе службы в СА не избежал превращения в скота. Там иначе просто не выжить. Выбор прост: либо смерть или полностью испорченное здоровье, либо ты в большинстве эпизодов бытия — зверь, а не человек. Но почти никто этого не хочет помнить и не помнит.

Я, кстати, тоже много могу рассказать про армию. То, что не забыл. Получится весело, почти как у Дивова в «Оружии»...

Человеческая психика хорошо, грамотно устроена. Вытесняет, всё вытесняет, умница. Вывалившись из ветхой скорлупы культурности, вывалявшись в своем дерьме, человек потом встает, отряхивается — и честно забывает, какой он скот. Ведь если не сумеет забыть — не сможет жить. А жить хочется. Почти всем почти всегда. Инстинктивно.

Нет объективных градаций! Есть только субъективные. Значит, не нам судить. Но именно идиотская идея о некоей абсолютной правде, понимание которой якобы доступно отдельному человеку, лежит в основе всего того, что я, лично я воспринимаю как зло — мое зло, личное, персональное, мешающее мне жить. Ибо как только ты полагаешь, будто знаешь, где добро, а где зло для всех, абсолютное — ты начинаешь Судить, нарушая Главную Заповедь. И тем самым полностью приравниваешь себя к подсудимым.

О том и книга.

Даже у Быкова в «Списанных» есть какая-то надежда, хоть лучик.

Но три выстроенные мною в ряд книги слишком честны, чтобы ее оставлять. Они не диагноз нам ставят, а выносят приговор.

Встали! Выслушали.

Живем дальше.

(с) 2009 г.

UPD Очень рад, что библиография замечательного саратовского писателя-фантаста (а не просто тусовщика, пишущего фантастические тексты) появилась на сайте!

Ну вы что, ребят? Это ж не фэнтези, не надо так вот с тамошними-то мерками сюда переть. Тут другая техника проведения испытаний: поверните линейку на 90 градусов и в дальнейшем не путайте ширину с толщиной, а светло-синее с голубым. Перед вами голимый постмодерн! «Этот шмель не летит, он исполняет полет шмеля!» Дурная манера, привитая в школе, всюду искать глубокий смысл, мораль и нравственность, и мучительно формулировать наизусть, что такое хорошо, а что, блин, наоборот, плохо, чтоб его побрал шестикрылый серафим, должна быть в данном приложении с негодованием отвергнута. Это всё — декорации, всё неправда. Это танец «меж бумажных крыш и башен пред бумажным божеством».

Уместно лишь то, что красиво, а не то, что хорошо.

Если кто-то верит, что способен изобразить (в танце, в музыке, в словах, где угодно) что-то новое, что еще никто и никогда до него не чувствовал и не изображал — флаг ему в руки. А коли вдруг разуверится и поймет, что куда ни плюнь в искусстве — в чью-нибудь вотчину да попадешь? А то и не в вотчину, а в лысину? Тогда — вот вам напускная мудрость в декорациях дурной реальности.

«ХЗ» — это ХЗ что на самом деле, это всего лишь «болтовня запястий». Вот примерно как этот отзыв, только длиннее. Если ваш вкус истерзан логикой, если вы не умеете испытывать дурацкий кайф от нежданно словленных реминисценций — ну и нефига вам делать на этих страницах. Идите погуляйте, почитайте Добролюбова.

А я скажу так. Главное условие хорошего ПМ — красивый язык — в романе налицо. Неминуемое побочное действие избранного авторами художественного подхода: ощущение, что все поголовно герои, включая авторов, страдают шизофренией или иными психическими расстройствами разной степени тяжести — тоже имеется. Так что все ОК. А вы не страдаете? Вы совершенно здоровы? И даже нормальны? Вы в этом уверены? Ну-ну...

Фантлаб настойчиво рекомендовал. Я прочел — и не в обиде. Рекомендация закономерна. Тем, кто поступил на физфак в одной стране, а закончил его в другой, которой в те лихие времена было совсем не до науки, книга обязана была понравиться хотя бы из ностальгических соображений. Ведь перед нами самая научная из всей научной фантастики последних лет по стилю и глубине авторского мышления, не то что какой-нибудь «Анафем»! Да-да, воистину научно здесь именно мышление, а не сюжет или антураж, с которыми как раз-таки далеко не все ладно. Сразу видно: автор — настоящий физик, а не какой-нибудь недоучка, и пусть даже эксы разницы не разглядят, зато я лично уже через несколько десятков страниц почувствовал «родную душу», для которой процесс познания милей его итогов, сомнение — здоровое состояние ума, а святая уверенность в своей правоте не так уж и нужна для счастья.

Но есть два «но».

Первое — целевая аудитория. Автор вроде как писал ориентированный на подростков беллетризованный научпоп, а не фантастический вариант ностальгического «Всё поправимо». Нас, рожденных и выросших в СССР, подростками назвать сложно, даже очень польстив. Посему постоянно проскальзывающие нравоучительные нотки слегка раздражают и местами смешат. Не уверен, что у подрастающего поколения реакция на них будет более благосклонной. Скорее, наоборот. Научить чему-то, поучая, невозможно.

А второе и главное в том, что за минувшие четверть века я, так уж вышло, шагнул из физики в лирику дальше автора. И даже качественный научпоп, которого вправду немало аккуратно вплетено в текст, не может заменить мне качественной беллетристики.

И ведь автор умеет писать на очень хорошем русском языке! Но почему-то вспоминает об этом нечасто. Местами встречается совершенно шикарный кусок, просто пальчики оближешь, но вдруг будто что-то щелкает в голове — и вновь идет строгий, логичный, правильный, грамотный, но какой-то серый поток слов. Меня не оставляло ощущение «сделанности» книги. Будто автор поставил перед собой задачу, сел перед компом и принялся ее методично решать в понятном и привычном ему стиле — в том же, в котором он пишет статьи, готовит лекции для студентов и презентации к научным конференциям. Получилось написать от души или достать откуда-то из загашников красивый эпизод? Прекрасно! Не получилось — и ладно, нет лишнего времени, для решения задачи отведены строго определенные ресурсы, неэффективные решения нам не нужны. Кто бы спорил, работать автор умеет, это видно. Но иногда этого мало.

В итоге именно в части беллетристики получилось нечто невнятное. Ради благородной цели возрождения художественной пропаганды науки автор сознательно пошел на вторичность антуражных и сюжетных ходов. (Это именно вторичность, а не постмодернистская игра в реминисценции, порой красивая сама по себе.) Но до той же Роулинг ему, увы, далеко. Он физик, а не писатель. Иные его рояли шиты слишком уж белыми нитками. Меня, например, шокировала полная деградация мировой системы образования.

В принципе, плотника можно научить шить штаны. И у кухарки может открыться управленческий талант. В рамках фантастической фабулы она даже, глядишь, главой какого-нибудь государства заделается и непременно преуспеет на этом посту. (А уж героиня данного романа — и со всей вселенной легко управится!)

И все же разделение труда люди изобрели не зря.

Резюме. В чувстве ностальгии есть свой кайф. Вовсе не жалею, что прочел. Но продолжение скачивать не буду.

Мне оценить роман очень непросто. Еще когда читал его (а было это лет семь назад), чуял, что книга замечательная, но — не моя. И сейчас, сколько времени уже прошло (ах да, семь лет), а я ведь прекрасно помню, о чем роман. (Так бывает далеко не с каждой прочитанной мною книгой, большинство забывается почти сразу.) Он о молодости шестидесятников — того поколения, к которому принадлежит автор, и которое нам и тем более нашим детям понять трудно, но полезно, потому что этому поколению принадлежат также Высоцкий и Визбор, Крапивин и Стругацкие. И еще он — о прекрасной и страшной стране, где прошла эта их молодость. И о странной гибели этой страны, и об окончании молодости. И о том, что «бояться глупо»...

Я трепетного восторга от чтения не испытал, каюсь, даже удовольствия особого не получил. Честно прочел, а потом как-то по наитию взял да отвез маме, которая на семь лет старше автора. Она уже совсем мало читала в то время. Но за книгу, которую привез я, конечно, взялась. Помню, звонила мне потом, благодарила, рассказывала, что всю ночь не спала из-за нее. Читала, плакала...

ЗЫ. Роман, кстати, вполне можно назвать фантастическим, во всяком случае, такой элемент там есть. В книгах Кабакова и вообще много фант.элементов. Странно, что библиография этого весьма видного автора пока не появилась на сайте.

«Отблески Этерны» начинают напоминать байку О’Генри про чернила – как их разбавляли, разбавляли, а они вроде бы оставались чернилами, оставались… Сначала Этерна делилась просто на отдельные книги. Потом книги поделили на тома, потом тома — на части… Объем второй части второго тома последней книги примерно тот же, что у первой книги целиком.

При этом характеры персонажей, кажется, зафиксированы раз и навсегда – будто есть у автора где-то шпаргалочка, где записано: такой-то — гордый, глупый, и т.п., такой-то – вот с такими-то чертами, и так про каждого. И она шпарит прям по этой шпаргалке. А персонажей в этой книге становится столько, что даже сюжет уже почти не двигается, не успевает просто: только тронулся — бац, а книга уже кончилась.

И все же это красиво, да, как-то по-южному КРАСИВО, с пышностью и оборками. Красив стиль, красивы герои, красивы изгибы сюжета. Причем каким-то удивительным образом Камша избегает в этой красоте кичливости…

В общем, для отдыха — вполне можно читать. Особенно первые книги. Но чем дальше по эпопее, тем чернила всё разбавленнее, чтиво всё безвкуснее. Падение уровня — беда многих эпических циклов, но Этерна в этом плане — просто образчик.

(с) 2007 г.

UPD-2015 На Зимнем Изломе я остановился, дальше так и не стал читать, скучно стало, а есть много других книг. И вообще как-то сломался по отношению к данному автору. Не припомню за последние лет пять, чтобы что-то читал из Камши. Может, и зря, но всё в мире прочесть времени всяко не хватит. Вот такой вышел эффект: из-за «Излома» автор потерял читателя.

«Эвакуатора» я читал после ЖД, что неправильно. После ЖД вообще не стоит что-то читать, особенно сразу. Тем более того же автора...

Пишет Быков, конечно, великолепно. Но я вдруг поймал себя на желании эвакуироваться из его творчества подальше. Почему? Дмитрий Колодан где-то в блогах так охарактеризовал свой первый роман: «Не шедевр, конечно, по получился светлым, а это сейчас редкость». Вот именно! А у Быкова такая беспросветность, что загоняет в депрессию. Да, понимаю, правда жизни и всё такоё, ага. Ну и пошла бы она тогда на хрен, такая «правда»! Ее и вокруг хватает, еще и в книгах… Сказок хочу! Добрых! Мудрых! Обнадеживающих!

Что вы говорите? Да, эскапизм. Да, пошлость… А не пошли бы и вы?

(с) 2007 г.

UPD 2015 С тех пор прочел немало данного автора: от великолепной Орфографии (запоем) до половины Квартала (ниасилил). Про популярные стишки молчу. Эвакуатор, имхо — не самая обязательная строчка в его библиографии.

Я искал в этой книге литературу примерно сто страниц. Честно, искал. Даже в «Жестокой голактике» она иногда прет. Здесь же на ста страницах — ни проблеска, ни запашка, ни намека. А больше ста я не осилил.

Стиль школьных сочинений «Как я провел лето», тягучий тупой линейный сюжет, абсолютно картонные персонажи, которые беседуют меж собой так, будто читают друг другу лекции о международном положении — реакция нормального человека на подобное: «Слышь, с табуретки-то слезь, ага?» И штампы, штампы, штампы.

И даже антураж дырявый: проработать, продумать его как следует автору, конечно же, было недосуг.

Больше о сей книге сказать нечего. Тратить свое время на унылое чтиво я не стал. Литературно сильных авторов, слава богу, сейчас полно. Но ужаснула средняя оценка читателей. Меру подобия с любителями подобного фуфла надо снижать!

«Они внутри, видимо, все это производят и, видимо, там же все это и потребляют, благодаря руководство за заботу и ассортимент.

У них объем продукции возрастает, значит, и возрастает потребление — ими же.

И нам всем, стоящим тут же за забором, остается поздравить их...»

«Венерин волос» я так и не смог заставить себя домучить. Несмотря на роскошный язык. Потому что, видимо, стою за забором той мясо-молочной промышленности, что ныне именуется «большой литературой». И мне остается поздравить автора с творческой удачей и многочисленными премиями...

И ведь халтурой книгу не назовешь, огромная работа видна, ага. И дефицит фабулы — это наверняка не со зла к нам, подзаборным, а вполне преднамеренно, с претензией на оригинальность...

Но какое всё это имеет отношение к жизни, которую литература вроде бы должна неким образом отражать, как бы преломляя и высвечивая, а также иногда подчеркивая и даже порой выделяя главное? Во всяком случае, к той жизни, которой мы тут, в России, страдаем сдуру, не понимая, наверно, чего-то в отсутствии многократных шенгенских виз...

А может, наоборот, в Швейцарии что-нибудь подправить?

И почему наш благонравный литературный бомонд премии раздает именно этому набору слов, сплетенных, безусловно, умело, да вот только пригодных к потреблению примерно как кружева на ватнике? Ведь есть же в стране десятки куда более внятных авторов, пишущих не хуже, но с уважением к тем, кто за забором — к нам, к «непрофессиональным» читателям.

Они что, думают, будто нетленка — это именно то, что потребляют исключительно они? Ну-ну...

Объяснить сие, увы, можно только по Жванецкому. Ну или так: «Как узок их круг! Как далеки они от народа!»

Вы для кого пишете-то, ребята? И почему у вас такие умные лица? Не надо, не надо их такими делать! «Улыбайтесь чаще!»

(2011 г.)

Дикари племени Мумба-Юмба не воспримут Моцарта. Перед ними бесполезно пиликать на скрипке. (Могут и съесть в ответ, вместо со скрипкой.) Им ближе гул тамтамов. Чем примитивнее племя — тем примитивнее понятное ему искусство. Всё правильно, без обид. Искусство должно радовать, а не только просвещать. Радости же у каждого свои.

Не секрет, что читатели серии «Сталкер с точками», в которой вышел этот роман — одно из самых примитивных племен литературного пространства. Пиф-паф, уси-пуси, трах-тарарах, ровный ритм ударника, погромче и никаких синкоп! Неважно, что у кого-то уши закладывает — им в радость. Их много, и они за такой тупой бум-бум хорошо платят. Значит, правы. (Миллионы мух не могут ошибаться!)

А за скрипку в наше время платят не так хорошо, уж больно замысловато скрипит.

Так вправе ли мы винить скрипача, если он уселся за драмз? Ну, подхалтурить решил немного. Что плохого? Одна беда: не исполнить на ударнике ни «Полет шмеля», ни «Шторм» Вивальди, ни хотя бы Чардаш. Даже на перкуссии сие весьма затруднительно. А равномерно стучать погромче — тут иная манера требуется, иной вкус, иное психическое устройство. У Михаила Успенского тупой бой не получился бы ну никак. Можно заткнуть уши, но нельзя перебить слух.

Да, наверное, роман «Остальное — судьба» сделан халтурно: продуман наспех, написан влет, даже стилистически не вычитан. Мэтр не счел необходимым перенапрягаться в данном случае. Но мастерство-то не пропьешь, всё равно читается легко и приятно.

Я критику гнать не буду.

И мэтры порой портачат,

Не каждый же божий день им

В словах распинать себя.

Хорошая книга — чудо,

Издать без купюр — удача,

При жизни успех — везенье.

А остальное — судьба.

(2012 г.)

«Не мычи, пассажир, так ласково. Стоит повесть твоя пятак».

М.Щербаков, «Красные Ворота»

Это-то как раз понятно: всякий, став заметной фигурой, испытает дефицит случайных попутчиков, которым можно поплакаться в жилетку. Или не испытает, поскольку, думается, большинству модных кумиров попутчики на фиг не нужны, а случайные даже опасны. Но для кого-то их отсутствие может стать проблемой, да, наверное. Особенно если речь не об обычном писателе или там поэте каком-нибудь, а о Больше Чем Поэте в России.

Но я-то не виноват! Ни в том, что Больше, ни в том, что в России. У меня даже жилетки нету, ага. И вы таки поймите меня правильно, я ни разу не Станиславский, но когда человек с таким самодовольным видом вещает, как ему тяжко жить... заставить себя дослушать это радостное нытье я вряд ли сумею.

Подброшу продюсерам бесплатную идею: сделать аудиоверсию данного шедевра в исполнении Ренаты Литвиновой. И чтобы тихонько так, рефреном на заднем плане звучало классическое: «Как страшно жить! Ах!» Сокрушительный успех гарантирую. «Так что крепче держись за поручень. А когда побредёшь пешком, лучше там припадай к забору, чем упадай в лопухи мешком».

Хотя, может, это просто не мой роман. Наверное, он написан для тех именно, кому вправду интересен приз, обещанный по итогам. Деньги, свобода, просветление... даже если без пафоса — это всё, знаете ли, такие ценности... как семейные трусы в космосе. Когда их нет — вроде бы нужны, а когда есть — мешают, и непонятно уже кажется, зачем нужны и куда засунуть. Ну и ладно. «Я в торжественном их приветствии не нуждаюсь, но не горжусь: ничего, как-нибудь впоследствии я им тоже не пригожусь».

О! Какой профессиональный текст! «Подоконник в пыльном чулане» — уже круто! А теперь еще представим на подоконнике «согретую солнцем банку варенья», причем не любого, а конкретно абрикосового! Такая вся в пыли, видимо, банка, но согретая солнцем, ага. Представили? Надо же, какая у вас фантазия! И как вы думаете, зачем все эти цветастые детали? Сюрприз! Они выписаны ради единственного штриха к портрету главной героини. Которая, оказывается, «чудесна, как» эта банка! Никакого дальнейшего участия в рассказе ни варенье (абрикосовое, заметим!), ни чулан (пыльный, однако!) не принимают. Просто абзац!

Да неважно, блин, бывают ли чуланы с окнами! Неважно даже, что сравнение должно идти с типичным признаком, иначе не сработает. («Глаза зеленые, как небо» — плохо! И не надо мне тут впаривать, что в каких-то условиях небо таки может выглядеть зеленым.) Важно, что чулан тут в принципе лишний: глухой, многооконный, сиреневый в крапинку — любой. Это избыточность слога! И такое уродство, увы, размазано по всему тексту. Наличие немалого числа дурных примеров, особенно в боллитре — не оправдание. Антураж — да, явно фраевский: перекресток миров и все прочее. Но если бы Светлану Мартынчик угораздило в каком-нибудь пьяном угаре написать такое, она бы, перечитав, повесилась от стыда, не приходя в сознание.

Боже, ну откуда это? Кому пришло в голову, что в таком вот распущенном пустословии — стиль? Кто сказал, что подобное кривлянье и есть хороший русский язык? Да нет же! Настоящий язык прост и прозрачен — как у Юрия Коваля, например. И образность нужна не сама по себе, не ради красивых бирюлек, а чтобы картинку в голове читателя создать, донести до него авторское видение минимумом слов.

Самое смешное, что портрет главной героини так и не сложился. Прочие штрихи к нему столь же вычурны, однако в конце концов за ними все же угадывается нечто эдакое якобы умудренное жизнью, а по сути картинно-салонное. Но затем на сцену выходит сама героиня... и становится не смешно, а противно. Неужто мужские ноги в грязных сапогах, хамски возложенные на стол, вкупе с презрительно-наглым тоном столь привлекательны для женщин, что у них сразу же сыреет в паху? (Причем, видать, у обеих героинь сразу.) Мотивация в рассказе — полный бред какой-то, ярко-красный пятьдесят четвертый оттенок серого. Характеры не просто недостоверны (и у дам, и у Волка — у всех), они вывернуты куда-то за пределы человеческого естества.

Ну откуда, откуда это? Кто сказал, что в литературе должны быть прописаны умные мысли, будто в учебнике этики? Да плевать мне, какие мировые начала воплощают в себе герои и насколько гениальные идеи они собой, видите ли, выражают! Если в них не хватает узнаваемого, человеческого — им невозможно сочувствовать. А если герой хотя бы на несколько минут погружения в текст не стал для меня как_будто_близким_человеком — все его откровения, уж извините, мне глубоко по херу, и вся его мудрость выглядит дешевой распальцовкой...

А ведь он весь такой, рассказ этот — с претензией. Каждая вторая фраза — зеркало, где автор любуется собой. Каждая первая метафора — демонстрация профессионализма во владении языком. Демонстрация, ага. В тексте, собственно, больше ничего и нет. И выглядит всё это как профессиональный макияж на пятикласснице.

Сюжет, характеры — всё есть, всё продумано. И стиль есть у автора, в принципе, ага. Но остается какое-то ощущение корявости. Будто удачная задумка выполнена то ли неумело, то ли халтурно. Я всё понимаю, я тоже ленив. Но неужто трудно было еще немного поработать над текстом? Не роман ведь. Впрочем, да, рассказ выглядит эпизодом из романа, немного подогнанным под короткую форму. Может, в этом дело?

И еще неожиданный поворот. Старая «фотография», которая вроде бы всунута в финал для подгонки под тему конкурса, вдруг придает месседжу дополнительное измерение. Любопытно, так и было задумано, или случайно получилось?

Автор — не Шьямалан, нет. А герой явно не Брюс Уиллис. У меня не возникло не только шестого чувства, но даже первого. Прием сильный, пусть и не новый. Но он ведь не отменяет необходимости как следует сделать рассказ. Сцены затянуты, монтаж небрежный, характеры как из дрянных сериалов...

Ложная многозначительность раздражает. Даже писать о рассказе не хочется.

Тема, которой изначально присуща тяжелая и страшная глубина, оплощена донельзя. Ремарка бы автору почитать, что ли.

Или хотя бы вот, простенькая песенка: http://www.youtube.com/watch?v=BMfMm702o3I

Война другая, тема та же. И одна строчка Сухарева — «с бритыми навечно головами» — сильнее всего этого напыщенного текста.

После Роланда писать отзывы — дело неблагодарное. Взглянул я на свои наброски, сделанные по ходу чтения данного рассказа... почесал репу... эх, ведь нет уже резона их подробнее расписывать. Разве что пара новых аллюзий.

Посему — ПКМ, «копировать», ПКМ, «вставить» — и адью.

Пахнет Биглем. И написать текст с «внутренним светом» автору отчасти удалось. Светлый получился, красивый... но тогда финал не в кассу совершенно.

Мешали детали, которым зачем-то уделено больше внимания, чем они заслуживают в короткой форме. Ты вбиваешь в памяти гвоздик, вешаешь детальку на стенку... а она так и не стреляет.

А сама идея... Мне вдруг вспомнился «Летчик и девушка» Ольги Онойко. Идея чем-то похожа, правда? Но воплощение просто рядом не стояло.

Странные ощущения от рассказа. Вкус был хорош, не буду лукавить, но вот послевкусие... с трупным каким-то запашком.

Написано-то умело! Грамотно подтянуты и обыграны сразу несколько известных штампов. (В чем лично я не вижу ничего зазорного. Если штампы работают — зачем их избегать? Гроссмейстеры тоже разыгрывают школьные дебюты, не каждый же ход изобретать заново.) Выстроена композиция, выдержан ритм. По форме — сильная и цельная вещь, этого не отнять. Я бы желал ей выхода в финал... но не победы. Потому что если подобный рассказ окажется лучшим — это будет приговор аудитории и судьям.

Дело не в том, что я не согласен с автором. А в том, что за выводом, к которому он меня подталкивает, таится какая-то пустота, надуманность какая-то. Есть рассудочность, а прочувствованности не хватает. Согласиться еще можно, но поверить не получится. Может, это домыслы, но мне представляется, что текст сделан, а не рожден, он от ума, а не от души. И потому не вызывает отзвука. Казуистика, однако!

Рассказ цепляет. Думаю, потому, что апеллирует (весьма целенаправленно и даже грубо) к самым сермяжным человеческим помыслам, к той вере, что заложена в фундамент всех религий и культов — вере в окончательную справедливость, в то, что «есть и Божий суд». И хотя в этом видится попытка манипуляции, сделано-то неплохо. А по большому счету вся сильная литература есть манипуляция моими чувствами.

Но, аффтар, перепиши финал, пожалуйста! Ну нельзя обрывать хороший рассказ на пьяном порыве ГГ! Завел героя в задницу — так выведи его хоть куда-нибудь. «И вот он в заднице... но ему всё пофиг», — это не развязка!

Поворот темы с последней запиской («Не те, кого мы любим, а те, кто нас...») резко повысил метафизическую мощность текста... и тут, видать, вольфрам в светильнике его молодого авторского таланта не выдержал и сгорел. А жаль. Ведь рассказ мог стать если не лучшим, то одним из таковых в моем личном топе.

Уже во втором абзаце наткнулся на замечательное «предал себе скорбный вид». Ну, думаю, если и дальше такое предательство из школьных сочинений попрет...

Но нет, то был случайный ляп корректора. С формой в рассказе все ОК. А вот содержание оказалось как раз примерно таким, из сочинений. Я готов оценить баллом-другим фантазию и прочие потуги автора, но беда в том, что у своей жизни смысл я в последний раз нашел (и вскоре, как обычно, потерял) в те годы, когда автор к своей, судя по всему, еще и не приступал. А конкурс ведь не среди школьников, шкала для всех едина. И хотя мне немного стыдно, я всё-таки предамся скорбному виду...

Автора, случаем, не Александр Лобанов звать? Вот ведь, а! Годы идут, мем обрастает мхом, но голактика порой всё так же жестока. Странно только, что кензы есть, граты есть, даже келацо какой-то имеется, видать, из бывших эцилопов. А махпелы — нет. Хреново! Без махпелы рассказ, увы, не катит совершенно!

Совершенно зрелый, цельный, мощный, красивый рассказ! Ни капли не фантастический. Полноценная боллитра! Причем — страшную вещь скажу! — немало обласканных славой и премиями боллитровских авторов, на мой вкус, пишут хуже.

Газбигать гассказ не хочу. Хочу лишь искгенне поблагодагить автога за доставленное удовольствие!

Как ни странно, понравилось, несмотря на явную сыроватость стиля и примитивность смысловой нагрузки. Корявенько, непритязательно, но мило. Наверное, эта вот непритязательность и сыграла в плюс.

Как-то еще хочется похвалить... Ведь не так просто уложить чью-то жизнь в рассказ почти целиком, правда? Автор постарался — почти получилось. Вполне такая живая Лиса, да и спутник ее напомнил почему-то одного из героев «Блондинки за углом», который все делал молча. Недаром, кстати, вспомнился этот старый-старый фильм. Чем-то они похожи с данным рассказом. Милые, хоть и непритязательные. Разница только в одном. Фильм профессионален, а в рассказе все же чувствуется кустарность. Хотя здесь, пожалуй, тот случай, когда МТА хочется не гнобить, а поддержать.

Написано гладко. Даже, можно сказать, хорошо написано. Читалось легко. Но я так и не понял, о чем. О любви? О темпоральных парадоксах? О Петербурге? То есть вкус легкий, приятный, а вот послевкусие — невнятное.

Мне, москвичу, сказать о рассказе в итоге толком нечего, ну вот не задел он меня. То есть, я неплохо провел десять минут за чтением — и забыл.

Допускаю, что при наличии соответствующего субкультурного бэкграунда, которому, видимо, рассказ обязан своим диковатым мирозданием, в его тексте может и найтись что-то сермяжное. Но лично я Цоем особо не фанател (хотя уважал, конечно), Арию не воспринимал вообще, стиль «вамп» не понимаю в упор, что там еще намешано — не вижу. Рассказ не мой. Для меня он — пустой набор непонятных символов и корявых слов.

Говорят, когда Пикассо набирал учеников, он просил их нарисовать лошадь. Просто лошадь, в самой банальной реалистичной манере. И если лошадь получалась похожей на железнодорожную цистерну с ножками вместо колес, то отговорки, мол, это такой авторский стиль и авторское видение — не принимались. Ты сначала лошадь научись рисовать как она есть, а уж потом выделывайся, как Пикассо.

Я к тому, что автор вроде бы и пытался сделать нечто такое атмосферное, сюрное, переплетенное с переливами... но то ли техники не хватило, то ли таланта — и получилась мазня.

В целом неплохо.

Фантастическое допущение — любопытная такая эсхатология, даже почти красивая, ага. Качественно прописаны герои — точными и тоже почти красивыми мазками; эпизоды сделаны тщательно и местами сильно.

Но ощущение цельности, увы, так и не возникло. По ряду признаков кажется, что задумывалась минимум повесть, но затем ее будто бы скомкали, порезали до нужного объема... и что-то важное пропало. Обещание глубины есть — а глубины нет, как в том бассейне, в который воду забыли налить.

Я не фанат рок-культуры, хоть и не чужд ей, конечно. Про клуб 27 знаю, но их портреты на стенах моих комнат никогда не висели, даже в общаге. И когда читал рассказ — каюсь, не сразу понял, что за цифры в названии...

А и неважно! Задел рассказ нипадецки! Созвучен оказался чему-то внутри — глубокому, застарелому, болезненному. Потому что live fast die young – это ведь не только секс, наркотики, рок-н-ролл. Это и «лучших Бог забирает первыми». Закономерно: выплескивая себя и свой талант в мир — выгораешь быстрее. Наркотики же — лишь форсаж, не причина. А 27 — это, видимо, просто критический возраст такой, если постоянно на форсаже. Есть и другие цифры. Талант ведь и сам по себе, без форсажа — фактор риска: с ним «режут в кровь свои босые души». 26, 37... 41 ничуть не лучше. И 40 Леннона. И 45 Меркьюри.

Не в цифрах суть.

...У нас с вами кризис ценностей! Неужто не видите? Построение коммунизма, освоение космоса, и вообще всё то над_индивидуальное, что способно было осмыслить жизнь и, уж извините за пафос, осмыслить смерть — вышло из моды. А сытостью и мерседесом смерти не осмыслишь, ха-ха.

Последняя попытка противопоставить всепоглощающему консьюмеризму иной, экзистенциальный строй бытия случилась именно в 60-х. И потерпела крах. «Там, где встретились Труба и Сайгон, никого больше нет». Мучительный и блистательный слоган live fast увял в толпе обывателей, трясущихся за жизнь и здоровье. Он не только непонятен и чужд им, он враждебен их новому фетишу. Даже коммунизм, пусть в вульгарной материальной интерпретации, задавал человеку вопрос: «Что ты оставишь после себя?» А культ ЗОЖ подобных вопросов не приемлет в принципе. Он напрочь эгоцентричен, а потому бесцелен и бессмыслен. Каждый из «клуба 27» оставил после себя больше, чем вся эта сытая здоровая толпа. В ее пошлом обреченном граде некому строить Храм.

Ох, ну не в том же вопрос, черт возьми, во сколько лет умирать! Речь о ценностях, поймите! Да, рок-культура — консервация детства, подмечено почти гениально. Можно это назвать инфантилизмом? Можно. Но только с одной стороны, рассудительной и скучной. С другой же детство — это еще и чистота восприятия мира, это способность увидеть слона в удаве, которую почему-то теряешь, повзрослев... Или не теряешь? Или находишь что-то взамен? А если замена есть, то равноценна ли? Вот в чем вопрос!

Нет, эпизод рассказа в Неверлэнде далеко не однозначен. Не вижу я там ни капли осуждения, лишь сожаление и страх. Все было бы слишком просто и сусально, если бы так: выложился, сгорел, отдал всего себя (кому, кстати? разве людям?) — и вот тебе в награду рай за второй звездой направо. Но нет ведь! Труп не бывает красивым надолго. Он имеет дурную манеру гнить...

Быть или не быть — разве это личный выбор? А может, «так было всегда, что судьбою больше любим, кто живет по законам другим и кому умирать молодым»? А если взял да пережил Христа? Значит, что — нелюбим, всё? И осталось лишь тоскливо-недоуменное: «Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет»?

Вечная, мучительная тема! Вот сбежал ты из Неверленда. Испугался, взял себя в руки, завязал. И что? Гореть-то уже не сможешь так, как тогда. Останешься на побирушках у себя бывшего. «Словно пальцы по грифу, пробегают года. Оголенные рифмы завели в никуда». Много ли славы снискал бы со своими «хитами» 80-х Маккартни, не маячь у него за спиной старое фото с Ленноном? Ох, есть в этом какая-то убогость, унылость, унизительность какая-то фундаментальная: подбирать палые листья, распустившиеся в пору «бесконечной весны по дороге в Непал». Старость вообще унизительна. Так стоит ли ее длить?

...Н-да, как-то я совсем в сторону. Но, увы, ничего не могу с собой поделать. «От измены таланта незаметная грусть. Наигралось — и ладно, написалось — и пусть...» Вот и пишу то, что пишется. А текст рассказа разбирать, препарировать, раскладывать по полочкам — совершенно неуместным кажется... и это тоже показатель!

И знаете, умничать не хочется больше, хватит уже, надоело. Хочется сунуть лекарство за щеку и медленно убрести в Чертаново.

Тут у нас кагбэ сборник рассказов. От разных авторов, но типа объединенных темой. На деле уровень сеттинга сборника округляется до нуля без малейших последствий. 24 совершенно самостоятельных произведения общим объемом с хороший роман. Хотя роман прочесть и оценить было бы проще...

Роман — как обед из многих блюд, потратив на который несколько часов упоенного труда, можно затем долго и вдохновенно рассуждать, хорош ли был суп, свежо ли мясо, уместны ли гарниры, изысканны ли соусы и верен ли выбор напитков. Ну, то есть, в романе имеются сюжет, стиль, характеры героев, развитие конфликта и вообще композиция, а еще «темпоритм», объяснить про который трудно, но чувствовать который надо, и много всяких других поводов для словоблудия.

В рассказе тоже всё это вроде имеется. Но по-отдельности как-то так не существенно. Рассказ — он как бокал вина. Есть вкус, есть послевкусие. И почти нет слов, чтобы описать эти ощущения. Каждый знает, понравилось ему вино или нет. Но как объяснить, чем не понравилось? «Слишком сладкое, но при этом горчит, и кислинка какая-то не та...» Ладно, согласен, чтобы обругать, слова кое-как подобрать можно. Но почему понравилось — поди объясни. Порой и ошибки в логике видны, и тема банальна, и детали неуместные россыпью, а вот нравится — и всё тут!

Можно, конечно, выделить в вине пятьдесят оттенков красного и нарисовать спектр пропускания. Можно еще химсостав измерить. И слова в рассказе посчитать, ага. Но «препарация бабочки — не лучший способ понять ее красоту». Главное в короткой форме — цельность! Не берусь дать точное определение. Примерно так: единство замысла и исполнения, мысли и чувства, стиля и настроения; единство вкуса и послевкусия, яда и противоядия, бытия и сознания...

Это первое. Второе же — контент, месседж. Нет, не «мораль». А то, что останется после слов. Ибо книга, имхо, должна не учить, а радовать. Да и чему могут научить несколько тысяч знаков? Жизненный опыт не бывает теоретическим. Менторский тон, претенциозность — лишь раздражают. Не учите меня жить, авторы! А дайте хоть что-нибудь ощутить. Пробудите чувства какие-нибудь, пусть даже не добрые, злые хотя бы. А мыслей у меня и своих девать некуда, блин.

Вообще, с годами сочувствие становится нужнее единомыслия. (с)

Это я к тому, что рассказы прочел и как-то оценил. В соответствии со своим внутренним откликом. Пытаюсь писать к ним рецензии, но получаются сплошные отмазки, не выдерживающие контркритики. К тому же лень. Могу не успеть всё по-отдельности как следует откомментировать. Посему решил для начала скопом.

Соответствию теме, да простят меня организаторы, внимания уделять не получалось: видать, не понимаю я этого критерия. «Раскрыта, не раскрыта...» — не мой стиль отмазок. «Умом себя мне не понять».

Так что не обессудьте.

Если вы скажете, что это УГ, не буду спорить. Замечу только, что роман и не претендует на нетленку. А претендует на то лишь, что это УГ не настолько уныло, как иные ему подобные — и не без оснований, давайте признаем. Язык, к примеру, весьма живой, хотя и без изысков. (Примочки-хохмочки — это не изыски, а потуги. Иметь изысканную форму пальцев и уметь сложить из них смешную козу — разные вещи.) Хотя автор-то искренне считает, что ваяет не только не унылое, но и вовсе не Г. На что не устает намекать с самого начала первого романа. И аккуратно впаривает (причем небезуспешно, судя по отзывам) читателям мысль, что его текст — не какое-нибудь там дешевое попаданство, ведь ГГ здесь — самый обычный парень, а вовсе не крутой на всю округу, и вообще автор штампов не приемлет и всё такое.

Мотив-то понятен. Популярность попаданческого УГ связана именно с узнаванием в крутом герое унылого, но любимого себя. Автор об этом пишет хоть и вычурно, но в лоб, понимая, что мгновенное превращение из задохлика в принца по кайфу лишь тем, у кого мозги вынесены напрочь. Для аудитории же, пока еще обладающей их остатками, лучше подойдет соцреалистичный образ простого рабочего парня, в нужный момент способного на трудовой и боевой подвиг.

Беда в том только, что если полностью вернуть логику и здравый смысл, то начисто лишенный сверхъестественного ГГ не проживет в совершенно чужом мире со средневековыми нравами и десяти страниц. Значит, если отказаться от чудес внутри ГГ, но при этом не отказываться от длинной формы в угоду рассказу с трагическим финалом, то чудеса обязаны обнаружиться снаружи! В виде, например, целенаправленных нарушений теории вероятности, которые не так сложно вплести в сюжет. Измысленный автором, зато читателю изначально незнакомый, фэнтезийный мир весьма удобен для того, чтобы в требуемый момент выкатывать из кустов очередной рояль. И даже если автор, отдадим ему должное, делает это точно в срок, к тому же старается в деталях проработать каждый выкат, суть не меняется. Мне вот лично не так важно, выкачен ли рояль марки Steinway из кустов Berberis vulgaris, или просто рояль из кустов.

Причем по мере того как мир становится читателю знакомым, погоня за деталями начинает мешать, поскольку снижается темп, важнейшая составляющая такого чтива — имхо, автор этого как-то не уловил. В итоге по насыщенности вторая книга ощутимо уступает первой. Пустопорожние размышления ГГ, как и неуместно многословные рассуждения его спутника, раздражают все сильнее.

Но здесь автора следует понять и простить. Платят ведь за объем УГ, а не за сортность. Просто надо уметь читать. Если чувствуем, что пошла нудятина — смело пропускаем пару абзацев, а еще несколько пробегаем по диагонали. Шансов упустить что-то сермяжное нет, зуб даю. Таких шансов нет, даже если книгу вообще не читать. А сюжетный ход пропустить не страшно, когда понятен общий шаблон. В итоге время чтения сокращается вдвое-втрое — и получается динамичная, веселая и местами неглупая повесть. Дорожное такое чтиво, вполне себе развлекательное. А большего от него и не требуется.

Конечно, это не о музыке. Попахивает вовсе не тем Щедриным, который композитор, а тем, который Салтыков. Но это и не совсем сатира, не гротеск, не буфф — мягче, тоньше. И, пожалуй, добрее. Какая-то странная ироничная помесь самых разных аллюзий. От «двоих из ларца» до Воннегута. На мой вкус, помесь получилась весьма красивой. Узнаваемый (не всегда и не всеми удобоваримый, в котором, по выражению известного критика, баги стали фичами) стиль автора тут годится как родной.

Не могу объяснить, в чем прелесть. Но могу попробовать сказать, в чем проблема, почему оценки читателей закономерно невысоки. Имхо, автор слишком мудр, чтобы заложить в текст то, что типичный читатель привык называть «смыслом» — навроде «что такое хорошо, а что такое плохо». Для него тот факт, что благими намерениями вымощена дорога известно куда — не откровение, а банальность, давно пройденная и не стоящая акцента. Глобальная метафора, созданная рассказом, вроде бы ощутима, но как-то не укладывается в простые слова. Наверное, хор в голове мешает.

Конь и трепетная лань в одной упряжке? Легко! Главное — запрягать умело и талантливо.

Во всяком случае, Далии Трускиновкой это однозначно удалось! И горячий конь крутого триллера, и трепетная лань тонкой ироничной восточной сказки тянут повествование, ею созданное, в одном и том же очень правильном направлении.

О чем этак книга? Трудно сказать. Возможно, о том, что религия – любая! — это лишь красивый, как сладкий сон, кувшин, о дети греха. И бывает так порою, что пуст кувшин сей и лишь безмолвно взирает из почетного угла на своего обладателя, украшая собой жилище его. Конечно, случается и иначе, что полон кувшин, и плещется в нем родниковая вода искренней веры. Но воистину терпка та вода, о други мои, а порой и горечью отдает вкус ее. Эх, слаб человек, падок он на сладкое и красивое, и хочется ему любоваться изысканностью кувшина, но совсем не хочется пить из него всякую горечь.

И прокисает вода родниковая…

И, клянусь отродьем ленивой кобылы, лучше уж честно вылить в таком случае воду из кувшина, и поставить его на полку в красном углу, и любоваться…

Но, трезво поразмыслив, вижу я, что не авторская это мысль, а моя собственная: бьется она в воспаленном мозгу, выплескивается, ищет себе опору в чужих речах и находит, конечно – там, где речи эти полны мудрости и добра, каковая полнота возникает неминуемо в соитии опыта лет, прожитых не зря, и таланта рассказчика.

И слова, сколь угодно клятвенные, и договоры, наивернейшими печатями скрепленные, и даже — о ужас! – самые что ни есть священные из священных писаний – всё это, о друзья мои, ничто перед обычным благородством самых простых человеческих чувств.

Язык в книге совершенно замечательный!

Но почему «кретины», а не «дебилы»? Бессмысленная радость на слюнявом лице — это скорее второе. Да и по медицинским показателям итоги массового опрощения больше напоминают дебильность, чем кретинизм, к тому же карлики-то все повывелись (чем эти бедняги автору не угодили, я так и не понял — видать, мудрая реминисценция). А если следовать литературной традиции, то лучше бы «идиоты»...

С другой стороны, «кретин» происходит от «христианин», на радость утонченным критикам.

Вообще-то «тихие» в нашей литературе бытуют давно, в большом количестве и даже в некотором разнообразии, от Сонечки посреди Петербурга у Достоевского до Катеньки посреди мертвецов у Данихнова. Все они дико одинокие, конкретно страдающие и никем не понятые, кроме автора и отдельных сильно позитивных героев. Но чтобы они мир захватили вот так внаглую, учинив ненароком рай на Земле — такого не припомню. Это явно новое в русской прозе! Автору пришлось даже походу диалектику теологическую создать: богов типа на самом деле двое, как следователей: первый всех из рая выгнал, а второй кагбэ взял да загнал обратно, вот только всех загнать не вышло отчего-то, уж больно, видать, расплодились да размножились — отсюда, собственно, и счастливо обретенная романом остросюжетность. Вообще, странный он какой-то, этот секонд-год. Шутник, наверное. Или мыльных опер насмотрелся, изучая методические принципы деления на агнцев и козлищ. Хотя язык прекрасный, это да.

И начало обещало многое. Яркие, с фантазией выделанные детали, странноватый, но красивый мир тульского кофе и подмосковных персиков, шикарные ретроспективы Переворота, стартовавшего, конечно, в рассаднике мирового зла Орехово-Зуеве, но быстро охватившего всю грешную Землю. Немного напрягало, правда, что экспозиция вроде только кончилась, завязка только потихоньку началась (а куда денешься — героев-то много), а уже четверть объема позади.

Но это был не первый вопрос. Первый был с названием. Очевидно же, что описано ближайшее будущее, есть несколько конкретных привязок в тексте. Причем тут 2066?

...Как причем? Вы плохо читали! Это, ребята, пример фрагментации сознания! 50 лет туда, 50 сюда — какие проблемы? А может, это не год, откуда вы знаете, может, это 2 б0га и недописанное 666 тайно зашифрованы? Ну и совсем уж случайно вспомним, что Метро-2033 недавно подверглось ярой раскрутке и, будь там хоть на йоту литературы, хоть капля того стиля (ну шикарного же!), что есть здесь — стало бы культовым. Но и без того неплохо разошлось. Отчего б не примаза... эээ... то есть, извините, не прореминисцировать аккуратненько, ну, чтобы тоже разошлось неплохо. Это ж не грешно — хотеть, чтобы разошлось. Издатель же не кретин, в конце концов!

Вот только засвербил у меня от этого названия диссонансик — легонький такой, когнитивненький. Что издатель дерганый на полную катушку — ну, судьба у него такая издательская, и винтовки у него нет с оптическим прицелом, небось. Но автора-то разве не спросили? Хотя, в принципе, правильно: чем большим тиражом благая весть разнесется, тем чище станет мир... разве не так?

Тогда вопрос с благостью, то есть, с агнцами. Что они собой представляют, в романе не показано вовсе. Поначалу, при описании (классном, надо признать!) массового загона в рай (он же Переворот) пропущенные туда вправду проявляют некоторые признаки слабоумия. Что вроде делает понятным раздражение Вики, женщины духом сильной, деятельной, способной на Поступок, которой тяжко было бы жить меж них. Однако, среди сколь-нибудь подробно прописанных героев нет ни одного типичного «тихого». Только двое необычных детей, которые на олигофренов не тянут ну никак, наоборот, сообразительны не по годам, и вообще по трубе с четвертого этажа в шесть лет — это круто! А Вика, увы, оказывается в итоге персонажем совершенно гротескным, хотя именно из нее можно было бы сделать самого сложного, ключевого. Вот совершенно не совмещаются у меня в голове две Вики: до загона и после! И это уже не диссонансик, а вполне себе диссонанс.

Хуже того, вместо рая я вижу лубок, наивную такую иллюзию, абстрактно-правильную мечту, банальную сказку об опрощении в стиле «сытый барин в крестьянском рубище», которая рассыпется при малейшей попытке ее конкретизировать. Еще бы! Ведь в раю есть как минимум электроэнергетика, включая атомную, сельское хозяйство, а также легкая и пищевая промышленность (джинсовую ткань вручную не выделать). И еще развитое коммунальное хозяйство — люди-то живут в многоэтажных домах с водопроводом и канализацией. При этом транспорт в основном гужевой, связь голосовая... Ау, экономисты!? Впрочем, если Бог обеспечил пять урожаев персиков в год, почему бы ему не проводить самостоятельно и техобслуживание котлотурбинных агрегатов ТЭЦ, а также ППР арматуры первого контура АЭС? Чего не сделаешь для любимых агнцев!

Зато при описании резервации козлищ автор оторвался по полной! На Луркморе хотя бы предупреждение про ненависть ставят вверху страницы. А тут — без объявления войны, но с проявлением изощренной фантазии и едчайшего сарказма. Таким количеством желчи на единицу площади, как напалмом, можно грешников поджаривать или пороки выжигать. Чем автор, в общем-то, и занимался (в числе главных пороков — конечно, web2.0). Это даже не гротеск. Буффонада какая-то, вызывающая лишь недоумение. Вершиной маразма стала история Кати, дочери Адамова (попутно порция грязи почему-то досталась Алле Пугачевой). Фигура Адамова, напротив — единственное светлое пятно в романе. Шаблонный вроде бы персонаж, спецназ и всё такое, вышел в итоге самым живым.

Что ж, если автор хотел показать, что слабоумными являются на самом деле не «тихие», а как раз «дерганые» — ему это с блеском удалось! Гаджето- и сетезависимость, наверное, в каких-то случаях может и вправду стать реальной наркоманией, с неминуемой ломкой и такой вот деградацией личности при лишении «иглы». И, наверное, если этих несчастных собрать в один сектор — получится нечто подобное. Но понимаете, у нормального человека, не тихого даже, а просто нормального, каких большинство в нашем мире, при взгляде на таких психически изломанных людей возникнет вовсе не ненависть или омерзение, а удивление, жалость и — о ужас! — сочувствие. И тут, если присмотреться, скрыт даже не диссонанс — диссонансище!

Хотя всему виной, конечно, издатель. Он вообще сильно напортачил в книге. У него, видимо, в голове не укладывается, как можно какой-то мелкий романчик ваять аж три месяца. И сам он дерганый, и автора задергал так, что... Сюжет должен к финалу закручиваться, верно. Но не такой же ценой! Когда завязка, не приходя в сознание, переходит в развязку, написанную в ночь перед экзаменом, из-за чего туннели, пистолеты и прочие фортепьяно лезут из кустов как черти из Кремля после экзорцизма...

Что ж, имеем в итоге вполне приличный фантбоевичок, кто бы спорил, да только сдобренный изрядной претензией на скрижальность, с раздражающей приторной моралью. Ну не верю я в откровение авторское, не верю ни на грош! Ибо и сам он не верит в то, что пишет. Или просто — не верит.

Но язык восхитительный, этого не отнять. Читалось влёт. За это я бы и выше оценку поставил, кабы автору было лет 20. Авансом можно было бы, на вырост — мол, дозреет, поднаберется опыта, прочтет про Великого Инквизитора, проглотит Леонида Андреева и Платонова, осилит Соловьева... Сколько, говорите, от роду? Нет, уже, наверное, не осилит...

Будь я психоаналитиком, предположил бы, что когда-то давно автора жутко обидели какие-то пубертатные сволочи из города Орехово-Зуево, ну там, может, любимую книжку с картинками отобрали и порвали в хлам; и он эту детскую обиду пронес через всю свою сознательную жизнь и вот, наконец, выплеснул на страницы своего романа.

А если бы я был «тихим», то сказал бы, что эту книгу, наверное, не надо читать, злая она какая-то, дерганая. Лучше почитать Коваля или Сент-Экзюпери. Там куда больше тишины.

«У черных есть чувство ритма, у белых есть чувство вины…» — пел БГ…

…Ах, какой роман мог бы получиться, какой роман! Но, увы, автор явно бел кожею, и чувство вины его генетически перевесило чувство ритма.

Не сочтите за антирекламу. «Блюз черной собаки» — очень сильная книга, явно выделяющаяся на фоне штампованной фантастики выпуска 2006 года. Но надо было бы автору почернеть — хотя бы временно, на период написания романа. Тогда был бы шедевр.

Я литературных институтов не кончал, но вот музыкальное образование кое-какое имею. И в таких терминах мне даже проще. Музыкально-литературные параллели не всегда адекватны, но в данном случае применить их спровоцировало само название романа.

Понимаете, Дмитрий… В блюзе не так уж и важны тональности, они там весьма просты, тоника-доминанта-субдоминанта, ну иногда еще парочка. Вполне возможно, если посчитать аккорды с учетом характерных диссонансов – получится девять, как уверяют ваши герои. Возможно. Не считал.

Это не так важно.

Куда важнее в блюзе ритм. Гораздо важнее! Именно он, думаю, делает блюз — блюзом. И тот самый Звук, что вправду роднит музыку с мистикой, — Звук этот, если его цинично измерить и взвесить, будет состоять не столько из диссонансов, сколько из крошечных, почти незаметных даже опытному уху «подъездов», «смазов», неточностей, и – внимание! – не то чтобы явного синкопирования, но легкой сбивки ритма. Для блюза, музыки изначально гитарной, характерно запаздывание, как будто ритм держит левая рука, зажимающая струны, а не правая, трогающая их мгновением позже.

Я не профи, могу быть где-то неточен. Но таково мое восприятие, а раз книга называется «Блюз» — я ее и слушал как блюз. И вдруг услышал совершенно неуместные взвизги публицистического гобоя. И еще органное краеведение – да, это прекрасно, возвышенно, важно и ценно, но не везде и не всегда. Понимаю: тут имеет место попытка реверанса в сторону складывающейся традиции «рифейской прозы». Но ведь не только фактами строится она, но и образами, стилем…

Упаси боже, никаких особых претензий к стилю исполнения нет. Хороший стиль. Но чтобы писать об Урале, нужно, наверное, нечто больше. Почему-то у меня не появлялось «картинок», как при чтении Иванова и Славниковой.

И главное – ритм! Ритм — его нельзя терять…

Да и вообще, совместим ли Рифей и блюз? Рифей – это, мне кажется, что-то фундаментально-классическое с нотками модерна: Григ, Шостакович – вот что-то такое...

А еще, на мой слух, выпала из ритма занудная барабанная дробь мистических фактов из жизни блюзменов. Да, наверное, для узкого круга ценителей такой соляк – чистый кайф. Но мне было скучно. А я, увы, не привык пролистывать страницы.

Мне кажется, «Блюз» можно было бы сделать повестью, ну или «малым романом», наподобие ареневского «Магуса». Оставить гобойный пафос для статей в региональной прессе, сократить партию ударника, отвязать действие от Рифея, пусть даже оставив его на Урале. И сконцентрироваться на основной теме.

Попытка создать в романе несколько пластов делает автору честь. Но, мне кажется, связать их в единое целое удалось не слишком.

Хотя, возможно, я не прав. И подошел не с той меркой. Возможно, Дмитрий Скирюк вовсе и не замахивался на «рифейскую прозу», даже и не предполагал ставить свой роман на одну полку с книгами Иванова и Славниковой (фэндому, кстати, известными не особо). И лишь моими нынешними спекуляциями попал в компанию, ему на самом деле чужую…

Но что я могу с собой поделать?

Имя Дмитрия Скирюка запало в память после прочтения «Парка пермского периода» — сборника блистательных юморесок. Какой там Белянин? Рядом не стоял!

Потом появился «Лис» – «как бы средневековое фэнтези», живое, увлекательное, сильно написанное, с кучей красивых аллюзий. В узких кругах Скирюка стали называть «нашим Сапковским», и не без оснований. Ну и я тогда, конечно, мерил по жанровым меркам, и пришел к выводу, что «сие хорошо, даже очень». Особенно первая часть «Лиса».

Однако же, «Блюз» — по манере описания природы, по некоему духу своему внутреннему из фантастического жанра — в нынешнем, «тусовочном» смысле этого слова — откровенно выпал! Читаешь, и чувствуешь: ну вот же, вот она, ивановская Парма, а совсем неподалеку, чуть к северо-востоку – славниковский Рифей…

Ох, не знаю…

Попытка поднять планку в подобные небеса сделала бы автору честь. И прыгнул-то он очень высоко на самом деле! По меркам фантастики «Блюз черной собаки» великолепен!

Но всё же, думается, поднебесную планку «Блюз» задел бы и сбил…

И по совершенно непознаваемой ассоциации вспомнилось вдруг, как в незапамятные времена дописал я две строчки к гребенщиковским:

У черных есть чувство ритма,

У белых есть чувство вины.

Но есть и то, что роднит нас:

Перед Богом мы все равны.

(c) 2007

Ольга Онойко, в общем-то, могла бы больше ничего не писать. Потому что в этой маленькой повести ей удалось то, что многим из тех, кто считает себя писателями, не удается за всю их долгую творческую жизнь. Ольге удалось сотворить Чудо! Как всякое чудо, оно необъяснимо. Недлинный текст. Вот одна часть, вот вторая. Они и по-отдельности хороши. Обычными простыми словами изложен простенький сюжет. Но откуда же взялось это чувство прикосновения чистого, доброго, светлого, настоящего? Только напрочь наивный критик может искренне полагать, будто этот вполне обыкновенный текст можно разложить по полочкам, вычленить составляющие, измерить алгеброй — и объяснить, как это вдруг получилось. Я даже пытаться не буду. Только скромно отмечу, что у меня всплыли в памяти еще две чудесные книги, которые чем-то неуловимо похожи на эту: «Маленький принц» Сент-Эксзюпери и «Корабли и галактика» Иванова. Нет, не антуражем и не какими-то сюжетными сродствами. В них тоже есть чудо.

Сюжет действительно очень прост, даже примитивен. Обычный квест. Но дело в том, что сюжет тут почти не важен! Это же не боевичок какой-нибудь. И герои не слишком глубоко прописаны, да. Но и это не очень-то нужно. Перед нами ведь не тонкая психологическая драма, изощренных мотиваций у героев нет, они все как на ладони. И это правильно, в горах так и бывает.

Наши равнинные сложности — они на самом деле на 90% придуманные, это «игры, в которые играют люди», пусть местами интересные и даже по-своему красивые иногда, но всего лишь пляски «меж бумажных крыш и башен пред бумажным божеством». Это шелуха по большому счету! На высоте более 3000 вся эта шелуха слетает. Ибо там начинаются НАСТОЯЩИЕ горы, способность организма к кратковременной высотной адаптации теряется, и требуется уже полноценная акклиматизация с неминуемой «горняшкой», после которой происходит удивительное изменение мировосприятия, в том числе странное «замедление субъективного времени»: вам кажется, что вы вроде двигаетесь как обычно, а на самом деле — очень неторопливо, причем не только ходите, но и руками двигаете, и головой вертите в замедленном темпе. Только дышите быстро. А резкие движения как бы не получаются, при попытке дернуться сразу накатывает дискомфорт. И с мозгами (или с душой?) примерно то же происходит: дергаться по мелочам они перестают.

Поэтому маленькая претензия к поведению героев все же есть. Райн ведет себя совершенно обычно для такой высоты: несуетно, красиво. А вот его спутники — как-то не так. Да, наверное, это нужно для развития сюжета, и, возможно, оправдывается фантастическим допущением насчет мира, большинство жителей которого признают себя бездушными. Но все же странно. Понимаете, люди с такими комплексами в горы обычно не лезут, а если сдуру и лезут, то быстро возвращаются, презрительно кривясь. Есть куда более дешевые и удобные способы компенсации: в соцсетях поругаться, на митингах поорать, ну или там карьеру блестящую сделать. Ведь в изматывающем самопреодолении нет особого удовольствия. Чтобы решиться на такой мазохизм, должна быть цель, которая его оправдает, цель гораздо большая, чем обычное самоутверждение: понять и ощутить то, что внизу не выйдет, «как ни тянись, за всю свою красивую жизнь».

Горный пейзаж — это музыка! Город — он как неприятный шум, ну или как хриплый тупой «металл», сельская равнина — это одинокая мелодия, иногда очень красивая, но простенькая. А горы — симфония, божественная, ошеломляющая, вечная! Но... многие ее почему-то не слышат. Что ли, нет у них нужного «слуха», и им предпочтительнее какой-нибудь шумный турецкий берег, посыпанный песочком и застроенный отелями-барами? А может, этот самый «слух» — синоним «души» в авторских понятиях? Или ее проявление?

Потому что, кроме фантастической красоты, есть еще парадоксальное ощущение: с одной стороны, убийственной мелочности твоего личного бытия на фоне наглядного проявления божественного промысла, с другой — всепоглощающей свободы. В горах не страшно помнить о смерти! Да, «иногда они умирают», но это не просто «лучше, чем от водки и от простуд», это вообще совсем другое...

Авторы были ТАМ! (Трек к базовому лагерю Эвереста узнаваем полностью, честно списан с реальности.) И — УСЛЫШАЛИ музыку гор. И постарались ее записать — в той форме, которая им привычнее, в форме фантастического романа. И у них это, черт возьми, получилось! Пусть книга — именно как фантастический роман — не шедевр, но музыка-то в ней — звучит! Желание вернуться, всю жизнь, как наваждение, как демон, преследующее тех, кто ТАМ побывал, вспыхивает при чтении с жуткой силой, до дрожи в коленях, хочется все бросить, наплевать на раздолбанные мениски, позвоночную грыжу и шалящее сердце — и лететь туда, туда...

Все остальное в романе — вторично. Точнее, служебно. Душа — метафора, как и в реальности, а не феномен, как, скажем, в «Душнице». Просто реальность утрирована: вместе непрерывного «распределения одушевленности» — дискретное. Мистика — тоже всего лишь гиперболизация того понимания, которое всегда появляется в горах: рацио, из которого на равнине сделали культ — это пошлая смешная пурга. И если камень нужно обходить по часовой стрелке — то именно так его и нужно обходить, неважно, почему, просто нет такого слова «почему». (Вместо него есть слово «зачем». Зачем по часовой? Ради гармонии. А иначе — фальшь зазвучит, что тут непонятного?)

И только теперь, выразив восхищение, выражу и некоторое несогласие. Точнее, диссонанс, который, видимо, был неизбежен как отражение разницы парадигм христианства и буддизма. Понимаете, «слух», конечно, связан со способностью к творчеству — через чувство прекрасного. И через неминуемое одиночество каждого, в ком есть душа. Но даже разными проявлениями «души» их можно считать с большой натяжкой. Источник творческого вдохновения находится все же не только в горах. Многие из тех, кто способен творить, гор и не видели в жизни. С другой стороны, живущие в горах (и горами) — вовсе не поголовно поэты, писатели, художники, ученые и т.п. Даже наоборот, горы самое творчество отчасти отторгают, лишают смысла — оно ведь тоже суетно, в нем тоже есть отчетливая примесь шелухи. Та душа, частичка которой оставлена в гениальных творениях их творцами, мало связана с готовностью броситься на помощь другу... хотя со способностью любить, наверное, связана. В горах же — источник немного другой души, также бессмертной, но иначе. Горы учат созерцанию, а не творчеству. Учат полноте бытия и гармонии восприятия, а не самовыражения. Ведь творчество есть тщетная попытка сравниться с Богом. В горах ее тщетность становится совершенно очевидна. И одиночество обладателей «двух видов душ» совсем разное. В одном случае — мучительное и требовательное, в другом — естественное и гармоничное.

Боже, как же хочется в горы!

«Нужно просто тянуть лямку, защищать Родину, извините за выражение, и надеяться, что Родина позволит тебе это сделать, а не раздавит своей материнской рукой о шершавую поверхность эпохи». Цитата, в которой отражен как месседж романа, так и его стиль. Я не историк, и не уверен, что эпоха показана точно во всех мелочах. Но «шершавость» ее (классная метафора! и она не единственная такая в тексте) автору удалось передать замечательно! Ощущение достоверности возникает именно из-за того, что автор не делает глубоких выводов на пустом месте, не стремится что-то приукрасить или заклеймить, не хочет кому-то что-то доказать. Он просто рисует эпоху так, чтобы по-человечески понятными были мотивы и действия людей, которые ведь никогда не укладываются в примитивную бинарную схему «хорошо-плохо».

«Слушать рассказы о кровавой гэбне и подлых политруках так же противно, как о едином порыве и мудром вожде» — и главному герою противно, и автору. И мне. Поэтому я с огромным уважением отношусь к тому, что автор осмелился «подставиться»: ведь противно слушать подобное, увы, далеко не всем нашим согражданам. Многих, наоборот, греет «святая» правота одиозно-пафосных оценок. Таких читателей роман будет раздражать. Но вдруг он кого-то из них все же заставит заняться непривычным делом: задуматься? За одно это — мой низкий поклон автору!

Криптоистория? Имхо, не совсем. Сравнивать почему-то хочется не с романами Валентинова, а с «Облачным полком» Веркина (лучшей, на мой взгляд, книгой о Войне от поколения, Войну уже не помнящего). Потому что и Веркин, и Золотько смотрят на историю не совсем как историки, а скорее в ракурсе пьецуховского «Роммата» — как на процесс, сложнейшим образом складывающийся из мириадов мелких поступков, мнений и решений тех людей, которым выпало жить в данную историческую эпоху; и хотя в этом процессе, несомненно, имеются закономерности, достойные изучения, интереснее все же понять вот эти вот поступки и решения самых обычных людей, их мысли и мотивы — может быть, мелкие в масштабах всего процесса, но для самих-то людей — составляющие основу их жизни... или причину смерти.

Ответ на вопрос, что же толкало в то страшное время людей на действия, выглядящие в наших глазах геройскими, на противоречащие инстинктам поступки, которые мы теперь называем подвигами, у двух авторов схож. Это вовсе не священный патриотизм и уж точно не подлые загранотряды. А безумный в почти прямом смысле этого слова стыд или слепящая, отупляющая ненависть, переплавленные непрерывным ужасом происходящего в звериный амок. Конечно, у Веркина всё это нарисовано гораздо тоньше, глубже, мудрее и, так сказать, лиричнее. Здесь того чувства отвращения к войне как к явлению, что «зашито» в текст «Облачного полка», не возникнет, потому что не видит Золотько в том самом амоке потерю человеческого облика, след которой потом человеку придется нести в себе, если даже повезет выжить. Но не будем забывать, что перед нами, между прочим, фантастический боевик. Причем отточенный, мастерски сделанный по всем законам жанра — так, чтобы читатель оторваться не мог! А жанр не предназначен для того, чтобы цеплять душу. Не тот инструмент — колуном винтик не закрутишь. Но многие-то полагают, что и ум сей жанр не предназначен цеплять, главное, типа, чтоб герой покруче да пальбы побольше. Александр Золотько доказал обратное.

Замечательно получилось добиться цельности, законченности романа, сохранив, однако, незаконченность цикла. Она, на мой взгляд, в том, что мотивы одного из ключевых персонажей — Орлова — так и остались неясными. Средства, которыми он пользуется, должны иметь в своем оправдании какую-то ну очень грандиозную цель. Или огромный страх. Или сумасшествие. Или что-то еще. Что? Я не читал пока третьей книги и не уверен, что эта загадка будет разгадана. Очень трудно себе представить, чтобы обычному человеку вдруг стало НАСТОЛЬКО всего-то лишь НЕ наплевать на историю. Не представляю себе, как можно достоверно разрешить это противоречие. Если автору это удастся — буду искренне восхищен. Если нет — увы, данный момент станет важной чревоточинкой. Но в любом случае имя Александра Золотько теперь окончательно внесено в мой список авторов, новые книги которых я с нетерпением жду.

Милая книжка!

И это не эмоциональное высказывание, а строгая научная характеристика. Я не умиляюсь, я сухо констатирую факт: данный роман является милым, и именно в этом состоит его основное, характерное отличие от многих других. В нем милый сюжет, милый мир, милый стиль, наконец, поголовно милые герои, среди которых совсем уж отрицательных, как в конце концов оказывается, попросту нет. Причем вряд ли перед нами какой-то специальный тщательно продуманный прием, нет, «милость» сия не наиграна — она, судя по всему, является основой авторского взгляда на мир. И не только на созданный ее воображением, но и на реальный. Живет она так, Ирина Сыромятникова. Аж завидно!

Впрочем, и эмоционально я сам с собой вполне согласен. Ну прелесть же! Перед нами не тот случай, когда в процессе чтения периодически сползаешь под стол от смеха. А тот, когда изредка отрываться от книги приходится для того, чтобы дать отдохнуть мышцам щек: они устают из-за непрерывно висящей на лице улыбки. Не накачаны у нас эти мышцы, увы. Не ту страну назвали Арконатом.

Заметим, что в книге нет ни капли претензии. Меня не учат жить, не стараются взорвать мозг неподъемной мудростью, меня лишь честно развлекают. И получается весьма умело... и мило. Смею предположить, что автор и сама искренне развлекалась, сочиняя перипетии приключений героев, конструируя их характеры, попутно переворачивая представления о мире с ног на голову (как, например, случилось с демонами, которые при ближайшем знакомстве оказались вовсе не такими уж злобными тупыми тварями, а тоже вполне себе милыми, что, впрочем, в данном тексте было практически неминуемо). Но при этом временами, как-то так ненароком, формулируются вдруг очень красивые, умные и глубокие идеи! Вот, скажем, блистательная теологическая концепция, особой сюжетной роли не играющая, высказанная как-то мимоходом, насчет того, что Бог — он ведь людям мудрый родитель, а мудрый родитель всегда поощряет деятельную активность детишек, а не заставляет их сидеть на одном месте по стойке смирно. Детишки, конечно, наделают глупостей, как без этого, и правильно: следует дать ребенку наиграться, набить шишек, затем осознать свои ошибки... но потом нужно обязательно аккуратно (и желательно незаметно) за ним все исправить и прибрать. Такая вот оптимистичная теология.

А еще очень мило наблюдать, как автор выкручивается из сюжетных передряг, в которые неуемный главный герой ее загоняет. Ведь полного, дотошно проработанного замысла у автора изначально наверняка не было. Начиная писать роман, она и сама еще точно не знала, чем всё кончится. Скажем, главного «отрицательного» персонажа, испытывающего упорное желание (хотя порой за кадром) шлепнуть ГГ, буквально жизнь на это положившего, автор явно назначила по ходу дела. А мотив ему придумала, небось, и вовсе в самом конце. Затруднения разрешаются, конечно же, с помощью «вновь открывшихся обстоятельств» того мира, в котором происходит действие, но назвать эти обстоятельства роялями_из_кустов язык не поворачивается, так они удачно и, главное, мило вписаны в созданную реальность. Шероховатости есть, да, если приглядеться, швы не очень ровные, но нитки-то не торчат, надо отдать автору должное. Это признак высокого мастерства на самом деле! Именно такое сочетание: высокое мастерство рассказчика и милый взгляд на мир — и создает ту неповторимую атмосферу, которой нам порой так не хватает в реале. Поэтому, воспринимая чтение как разновидность эскапизма, я одну за другой с огромным удовольствием читаю книжки Ирины Сыромятниковой. И не остановлюсь, пока не прочту все! Ибо без вечного, в общем-то, прожить можно. Но без разумного и особенно доброго — никак.

Языком Елена Некрасова, конечно, владеет мастерски. Форма великолепна!

А вот с содержанием сложнее. О чем роман, я так толком и не понял. О жизни русской глубинки? На эту тему есть книги куда лучше. (Из недавнего, например — «Друг апрель» Эдуарда Веркина.) А может, о цивилизации атов (то есть, типа, атлантов, только маленьких), тайно соседствующей на Земле с человечеством? Сама идея тайного соседства, мягко говоря, не нова. Я бы даже сказал, банальна. Слегка ироничное описание возможностей и взаимоотношений атов, безусловно, придает тексту прелести, но на содержание не тянет. Так о чем книга-то?

Есть одно подозрение. Что перед нами некий новый ракурс «синдрома Сикорски» и «фобии Камеррера». Книга, возможно, о том, что чужие — всегда чужие. Даже на фоне утрированно неприглядного быта и гнилого бытия забытой богом русской деревни. Мне лично этих маленьких, поначалу таких милых, культурных и правильных, к концу книги хотелось просто придушить. Всех скопом. (Что увы, сделать не так-то просто при их возможностях.) И главную героиню стало очень, очень жалко. Люди — пусть злобные, тупые, уродливые — все равно люди. А эти... у них же Высшие Цели, блин! Поэтому, нагадив людям, отвечать перед ними они не намерены, причем совершенно искренне, и не из-за злобы, тупости и уродства, а просто в голову не приходит, как нам не приходит в голову отвечать перед муравьями, чей уклад мы случайно порушили, наступив на муравьиную тропу.

Но, возможно, это лишь мои домыслы, а у автора задумки были совсем иные. Например, что, мол, и атам все человеческое может вдруг стать не чуждо, «если это любовь». Или еще что-нибудь. Увы, если и был какой-то месседж, донести его связно и цельно не удалось.

И, по большому счету, получилась шикарно написанная книга ниачом.

«Сделать хотел утюг...»

Прочел с удовольствием, но желание аплодировать стоя не возникло. Почему? Странно же. Сильная ведь книга! Но что-то не так, где-то автор слегка лажанулся. Хочется понять — где?

Разобравшись в ощущениях, скажу так: автор явился в монастырь НФ со своим уставом, умным и милым, но не настолько крутым, чтобы его безоговорочно принять. Так в шумном пестром шоу шикарный строгий сюртук с бабочкой выглядел бы нелепо и неуместно. Жанровые стандарты взялись не с кондачка. Они помогают цельному восприятию произведения. Чтобы их ломать — нужны веские основания, нужна высшая цель. И отточенное мастерство. И огромный талант.

Цель-то, мне кажется, была, и была она весьма высока, да исполнение, увы, несколько подкачало.

Вот сюжет. В нем куча ретроспективных отступлений. Именно в них нарисован мир победивших биотехнологий (совершенно классный!), в то время как основное действие разворачивается в другом мире (тоже классном!) Причем многие отступления являют собой милейшие микроновеллы — боллитра оценила бы! Но жанр-то требует наращивания динамики, а они ее тормозят. Поначалу, покуда они играют роль отложенной экспозиции — еще ладно. Но во второй половине книги я несколько раз я ловил себя на том, что пробегаю страницы по диагонали, торопясь перелистнуть. А тут еще неизлечимая авторская многословность. Язык великолепен, спору нет, но этого-то как раз жанр не требует. Динамики он требует, динамики, ага. Ну вот зачем нужны пять однородных определений, когда можно обойтись одним? Но нет, дайте пять — так красивее! Какая уж тут динамика... Филолога, блин, могила исправит.

Или вот народ тут жалуется насчет финала: смазан, мол. Неудивительно. Развязки-то толком нет. Точнее, развязано что-то не то и как-то не так. Вообще-то жанру показан концентрический сюжет: один жирный конфликт, экспозиция, завязка, кульминация, ну и развязка, как положено. Автор это понимает, старается, но нутром его явно тянет к хронике, да и объем фабулы таковой требует. В итоге получилось ни то, ни сё. Главный конфликт вроде бы есть, но постоянно размывается «хроническим» характером повествования. Вместо того чтобы нарастать к коде — то вспыхивает, то гаснет...

Ах да, конфликт. Он в чем, собственно? Это явно не «прогрессорский» конфликт двух цивилизаций, двух этических систем. (Поэтому сравнивать «Боги богов» с ТББ не вполне корректно, несмотря на аллюзию названий.) И не внутренний конфликт ГГ. Марат вроде и меняется, но... Но книга явно не об этом. На самом деле перед нами конфликт двух главных героев, точнее, двух мировоззрений, в этих героях воплощенных. Марата десять лет учили любви (без которой невозможно управлять кораблями-биомами). А Жильца жизнь научила ровно обратному... И вот перед нами две концепции: жизнь по любви — и жизнь по понятиям в самом мерзком смысле этого слова. Их носители, в жесткой связке друг с другом, оказываются в палеолите, и...

Мне кажется, задумка была именно такова. Но при ее воплощении законы жанра вступили в непреодолимое противоречие с авторским личным опытом и нежеланием врать себе и читателю. Поэтому книга и не получилась цельной.

...«1984» я прочел в конце 80-х, почти сразу после армии. И, вернувшись из стройбата живым и почти здоровым, понял Оруэлла совсем не так, как модно было в те годы. Не как «критику существующего строя» или тоталитаризма в целом, а как приговор Миру Полудня. Человек, каким бы белым и пушистым он себе не казался, внутри остается скотом. Не так уж сложно поставить его в такие условия, чтобы всё человеческое: мораль, нравственность, совесть, честь — слетело с него, как скорлупа, обнажая его истинную звериную натуру. Для каждого человека — каждого! — есть грань, за которой он человеком быть перестает. Вот о чем написал Оруэлл! Да, многие проживают жизнь, так себе в этом и не признавшись. Но после тюрьмы сохранить подобную наивность сложно...

Так вот. Я бы сравнил Рубанова именно с Оруэллом, а не со Стругацкими, а если и со Стругацкими, то в интерпретации Германа. И сравнение Рубанов проиграет прежде всего потому, что пытался сложнейшую тему всунуть в жанровые рамки, для этого не предназначенные. Жанр — мотивами и интересами наивного большинства своих читателей — требует, чтобы воплощение человечности и любви было всё из себя белопушистое, искреннечестное, но при этом волевое и сильное, а воплощение зверства поначалу тоже может быть сильным и волевым, но... Короче, любовь должна победить! Но, увы, не может, не способна. Потому что для Андрея Рубанова это было бы враньем.

Скорлупа человечности у Марата трещит и лопается почти сразу, с первым же убийством. Автор упорно стремится его как-то оправдать, да и сам Марат всячески старается удержать осколки этой скорлупы, прикрыться ими от своей совести, как фиговым листом: страдает всякими там добрыми делами и всё такое. Но выглядит это убого («убогий бог» — хм...) и попросту чмошно. У Жильца же этической скорлупы не было вовсе, изначально. И он всю книгу остается таким, какой есть — цельным, целеустремленным, последовательным зверем. Потому и Марата зачмырил по полной. Парадокс, но герой, который должен быть резко отрицательным, да и является таковым, до омерзения, до блевоты, вызывает тем не менее куда больше уважения, чем герой якобы положительный. Впрочем, максимального уважения заслуживают, имхо, вторичные персонажи: прежде всего Мууру, еще Ахо; а во внешнем мире — наверное, Юла...

Тут я должен прервать рассуждения, иначе начну раскрывать сюжет. Но из изложенного уже понятно, почему в романе толком не случилось ни кульминации (эпизод последней встречи двух главных героев на нее явно не тянет), ни, следовательно, развязки того конфликта, который таки был основным. Присудить человечности победу автор никак не мог, а присудить поражение — очень не хотел. И потому ничтоже сумняшеся взял да выбросил судейский свисток. Последние слова Марата, насчет «есть только миг — за него и держись», выглядят странно для Финальной Фразы Героя, не правда ли? И вроде бы не вытекают из сюжета. Но мне кажется, что Марат как раз-таки и выразил ими то, к чему по ходу книги пришел он, но к чему автору, увы, не удалось привести читателя: даже зная, что ты внутри скот, можно и нужно жить дальше. Просто жить, здесь и сейчас, лелея скорлупу и стараясь не переступать ту самую грань.

Резюмируем. Задумка была шикарна! Однако, для ее реализации требовалось существенно выйти за рамки жанра. Увы, нарушить жанровые законы, не потеряв по пути читателя — неимоверно сложно! Автор честно попытался пройти по грани, но... не смог заставить себя сфальшивить. И слава богу! Быть которым гораздо труднее, чем кажется по наивности.

Вообще-то к эпопеям я отношусь недоверчиво еще со школьной скамьи. (Удивляет упорство, с которым детей отвращают от литературы, в особенности классической, с помощью Зеркала русской революции.) Настойчивые персональные рекомендации Фантлаба заставили меня взять эту книгу в руки, но многого я от нее не ждал и был вполне готов к тому, что брошу читать в самом начале (ну, где-нибудь странице на трехсотой).

Однако, дочитал до конца. И даже удивился, как легко и быстро это сделал. И от удивления оценил весьма высоко. Осталось понять, за что именно. Может, просто превышение ожиданий сработало? Нет, по ощущениям, оценка адекватна общему впечатлению от книги. Хотя оправдать ее умом удается не сразу. Потому что и перевод халтурный (не то что эстетического удовольствия от процесса чтения не получаешь, наоборот, постоянно спотыкаешься о корявости стиля), и все изъяны жанра в романе налицо.

Впрочем, изъяны по мере сил сглажены. Да, эпос предполагает некую пафосность, картинность действа. Но автор попытался и отдельные мелкие детали проработать, хотя бы некоторые, и частные мотивы героям изобрести хоть какие-то, наряду с желанием спасти мир, страну или по крайней мере род. Он даже местами старался разбавить выспренность юмором (который, правда, при переводе почти потерялся).

Да, причастность к судьбам мира требует известной картонности характеров, тонкости душевной организации тут совершенно излишни, и терзания героев романа, конечно, вполне шаблонны (Быть или не быть? Тварь я дрожащая или право имею?), но до мыльного уровня автор не опустился, а в отношении Каладина даже копнул достаточно глубоко, благодаря чему тот, вопреки издевательству переводчика (Галадином, например, нельзя было назвать?), вышел вполне живым, хотя и невероятно занудным в самокопании (что, впрочем — как самокопание, так и занудство в нем — свойственно всем основным героям, легкость бытия не про них). Конечно, такого, чтобы герой вдруг ожил под пером автора и потребовал у него самостоятельности в поступках, в этом шаблоне быть не могло. Но все же жанровый стандарт «развития» личности: «не знал, не понимал, мучился-мучился, а потом вдруг нечто постиг, всё понял, просветлел и героически сделал как надо» — пожалуй, преодолен. Герои поняли не всё. Однозначного ответа на вопрос «стоит ли спасение одних смерти других», слава богу, так и не прозвучало. А некоторые вторичные персонажи весьма милы и нестандартны — например, шут.

Но главное — это проработанность, которую можно расценить как проявление уважения к читателю. Проработанность в двух аспектах: во-первых, сюжетной конструкции, композиции книги, во-вторых, ее мира, совершенно оригинального и потрясающе красивого.

Сюжетные линии сплетены умело и очень продуманно! Да, отдельные эпизоды затянуты, в том числе в связи с вышеупомянутым занудством. Но автор четко вымерил объем, выделенный под каждую линию, вычислил правильное их чередование со своевременным вкраплением ретроспективных вставок. В кои-то веки я не запутался в персонажах эпопеи! И динамика сделана грамотно. Иные творцы, кажется, ко второй половине книги не знают уже, что делать с героями, и мучительно измысливают, в какую бы еще переделку их запустить. Здесь же такого нет вовсе, наоборот, к финалу действие грамотно и логично закручивается, ускоряется и держит в напряжении до самого конца.

А как хитро разбросаны по тексту тайны и загадки! Часть из них разрешается к финалу, причем чаще всего весьма неожиданно, остальные грамотно оставлены на второй том. Причем загадки эти живут во многом благодаря удивительной детальности и богатству фантазии, с которой сконструирован мир книги. Автор открывает его по кусочкам, все время что-то оставляя в рукаве и вытаскивая в нужный момент, чтобы удержать внимание читателя...

В общем, я четко вижу, что мне искренне старались сделать интересно. И в это вложен огромный труд! Такой подход заслуживает уважения. И, имхо, более уважительного перевода.

UPD Кстати, о переводе: не «перед», а «прежде»: «путь прежде цели». Это достаточно типичная философская формулировка, ср. «экзистенция прежде эссенции» у Сартра. Указывает не столько на временные отношения, сколько на отношения первичности: «путь первичнее цели» — вполне себе эдакий даосизм. Переводя before как «перед», мы этот оттенок во многом теряем.

Кто-то из критиков уверенно заявлял, что может открыть любую книгу на произвольной странице, прочесть несколько абзацев — и ему всё станет ясно про автора. В общем-то, я ему верю. Но в данном случае, думаю, он бы обломался. Потому что каждый отдельный эпизод романа — прекрасен! А целиком книга нечитабельна.

У Татьяны Томах замечательные рассказы. Но у крупной формы другие законы. Хуже того, фабула «Имени твоего волка» по объему тянет на еще один хороший рассказ, от силы на небольшую повесть. Размазывать ее в роман было совершенно ни к чему.

Плести кружева — высокое искусство! Можно любоваться кружевным воротничком, разглядывая затейливо выделанные мастерицей узлы и узоры. Можно отделать кружевами платье — и оно будет выглядеть шикарно. Но сшить платье целиком из кружев... это уже извращение.

Татьяна Томах прекрасно умеет сплетать слова в поэтичные фразы. Владеет ритмическими приемами вроде рефрена, и в целом чувствует звучание письменной речи. Она умеет строить замысловатые сюжетные конструкции. Она — очень сильный, умный и умелый писатель! Но самая красивая мелодия, повторенная двести раз подряд — задолбает вусмерть. Самые правильные и мудрые слова, произнесенные десятикратно, будут выглядеть занудным чтением нотаций. Рефрены бьют по ушам, а мозаичный сюжет с прыжками по времени туда-сюда на каждой дюжине страниц при отсутствии понятной динамики хотя бы в одной его линии быстро утомляет. Изысканность становится вычурностью, умудренность превращается в напыщенность, искренность становится выспренней.

Неформатность сама по себе — это не достоинство. В соответствии формату фэнтези нет ничего страшного, Дяченки создавали шедевры, почти не отступая от него. А для боллитры (где формат куда свободнее) уровня Сахновского или Некрасовой Томах не хватает... как бы это сказать... тонкости месседжа. Слишком он тут кондовый, как в дамских романах. Слишком предсказуемы мотивы и чувства — видимо, рассчитаны на самую широкую аудиторию вот именно ходового фэнтези. С тем мастерством, которым владеет автор, для передачи такого простого контента не требуется такого большого объема.

Допускаю, что Татьяна Томах не умеет или не хочет писать иначе, придавая красоту тексту не непрерывными словесными кружевами, а точностью линий, выразительностью деталей. Но тогда ей не стоит писать романы. Либо нужно осваивать законы крупной формы. Ведь стройность платья проистекает вначале от выкройки, а уж потом от выделки.

«Все очень просто: сказки — обман!» (А.Макаревич)

Начинал я «Анафем» почти запоем, середину читал, скажем так, с вежливым интересом, а конец едва домучил. Не потому, что роман неровный. И не потому, что длинный, как «Капитал» Маркса. А потому, что король оказался голым.

Поначалу он поманил намеком на глубину. Картазианский канон, где буква «а» вместо «е» типа из гессевской Касталии. Платона в Протесе трудно не узнать: мысли из «Диалогов» разбросаны по тексту к месту и не к месту. Главное, была надежда, что точно подмеченный факт неодолимых различий научного и обывательского мышления будет развит сюжетно. Это ведь даже не классовые, это кастовые различия! В этом плане идея возврата науки в монастыри выглядит очень любопытно. Как это отразится на обществе? Как мир проживет без науки, хотя бы без фундаментальной? И как, кстати, оторвать последнюю от прикладной? Тема мощнейшая!

Увы, сколь-нибудь внятной социальной проблематики так и не всплыло. Декарт с Платоном могут спать спокойно. В сравнении с божественной «Игрой в бисер» «Анафем» выглядит откровенной яичницей.

О «новоязе». Прием известен. В философии он используется сплошь и рядом для введения понятий, особенных для некоей теории. И в беллетристике нередок. Авторы им создают антураж: исторический (в идеале язык является ключевым художественным средством — см., напр., «Золото бунта» Иванова), либо фантастический (примеров масса; весьма удачные, напр., у Мерси Шелли, у Линор Горалик в «Нет»). Новояз «Анафема» вправду весьма мил. (Хотя здесь, наверное, велика заслуга переводчика.) Скажем, «жужула» — словцо прелестное! Беда в том, что в данном случае у новояза есть еще одна функция: пускание пыли в глаза. Он создает видимость научности данной фантастики. Именно видимость!!

Дамы и господа! Перед нами книга про инаков, написанная эксом для эксов! То есть, еще одна иконография. О да, есть эксы (например, иные любители НФ), которые воспринимают научное мышление именно так — на них и расчет. На самом деле автор абсолютно не понимает, что такое научное мышление! Ибо сам к нему не склонен. Видимо, потому и не осилил физфак. Выгнали, небось. Причем задолго до того, как физике начали учить всерьез.

Вот приведен в книге рисунок геометрического доказательства теоремы Пифагора с корабля пришельцев. Мне понадобилось 5 минут, чтобы это доказательство увидеть. Любому выпускнику мехмата или физтеха понадобится максимум две минуты, а скорее всего они его просто знают. Ведь все такие доказательства ТП (а их немало) построены по одному принципу, и если его понимать, то всё очевидно. А ГГ, который якобы десять лет (!) только тем и занимался, что грыз гранит естественных наук... ниасилил!! Да хоть он тысячу раз устал — не верю!

Или Принцип Оккама. В романе одно из частных его проявлений герои называют некими «весами». И поминают всуе чуть ли не на каждой странице, будто только что с восторгом узнали. О боже! Дамы и господа! Принцип Оккама «зашит» в научное мышление! Ни один инак в разговоре с коллегой о нем и не вспомнит, поскольку он для него очевиден. У инака просто голова так работает, что ненужные сущности отсекаются сами еще до осознания. Это эксу, наплодившему химер, порой приходится объяснять, что делать этого не стоит (что, впрочем, обычно не помогает). Причем самого принципа-то автор толком не понимает. Ему катастрофически противоречат и сложный протесизм, и рассуждения Ороло о механизме мышления.

Или «иноматерия». Что атом из другой системы мировых констант может стабильно существовать в нашей — бред. Свои коэффициенты уравнения Шредингера он с собой к нам прихватил, что ли? Ну хорошо, это сложно объяснить, пусть так. Но хотя бы основы биохимии надо же понимать! Как может такое быть, что наши продукты иноматериальным организмом не перевариваются, а воздух — вполне? Милые мои, что дыхание, что пищеварение — там всюду банальные химические реакции. Один и тот же механизм! Либо он работает, либо нет. Каким бы хитрым не был гемоглобин.

Подобных ляпов тьма! И уже неудивительно, что фазовое пространство автор не отличает от конфигурационного. Физик, блин, ага.

Про «философскую глубину» я вообще молчу. Философия в романе настолько поверхностна, что даже дискутировать не о чем. У разных авторов надерганы выглядящие умно сентенции при становящемся все более явным с каждой страницей отсутствии понимания автором контекста, в котором оные сентенции звучали в оригинале. Впрочем, обыграно это умело. Герои с умудренным видом произносят банальности, по эпизоду разговор вроде бы развивается вглубь, вот только автор с него аккуратно соскакивает. Делая вид, что так и надо.

На Арбе население генетически, что ли, тупое? Или это отделение от суетного мира так печально сказалось на умственных способностях арбских мыслителей? Платон, конечно, в метафизике велик. Заложил, так сказать, основы на пару с Аристотелем. Примерно как Ньютон в физике. Но представьте себе картину: далекое будущее, и некий адепт научного знания рассказывает другому адепту второй закон Ньютона эдак с придыханием, будто это величайшее откровение. Вот примерно так выглядят диалоги в романе. На Земле метафизика ушла далеко вперед, у нас давно не два, а двести двадцать два варианта интерпретации Платона! А арбиане мусолят своего Протеса вдвое дольше, но так и остались на уровне ближайших учеников.

Была ли тройка миллиард лет назад простым числом? Вопрос — чистая схоластика! Веке в 17-18 он кого-то, может, занимал, но не сегодня. Ну, отвечу, например, «квантово-феноменологически». Нет, не была, так как не было познающего субъекта. Не было сознания, способного, во-первых, редуцировать, выделить абстрактное «три» как некую общность между, скажем, тремя деревьями и тремя камнями, во-вторых, увидеть ее свойства как ноэмы. Значит, говорить о том, «была ли тройка», так же бессмысленно, как рассуждать о жизненных силах кота Шредингера.

Особо раздражает приложение к роману! Наглая попытка примазаться к названным там людям. Ну какой Гуссерль, помилуйте! Он не занимался онтологией! Феноменологию автор, может, и пролистал, но не понял напрочь. Сути не понял. Понятие интенциональности не уловил. И продолжает смотреть на мир в естественной установке, даже не пытаясь хоть что-то хоть куда-то редуцировать...

А Гедель, который типа «решил уравнения Эйнштейна», чем «...доказал, что путешествия во времени возможны»? Блин, ну надо же так переврать! Ничего он не доказывал! Да, предложил решение, противоречащее принципу причинности. Не он один. Решений, допускающих «временные петли», известно несколько. Все они противоречат экспериментальным данным. То есть, не имеют физического смысла. С подобными решениями вы сталкивались еще в школе, когда в задачке получалось квадратное уравнение, один из корней которого меньше нуля. Уравнению корень удовлетворяет, но задачку не решает. Ибо смысла — не имеет! Вот такое же решение уравнения Эйнштейна нашел Гедель. Согласно опытным данным — «меньше нуля». Принцип причинности незыблем.

И ради чего всё это наворочено? Идею множественности миров эксплуатировали сотни фантастов, не утруждая себя ее физическим или метафизическим обоснованием. Жанр этого не требует! Да, с парадоксами квантов балуются теорфизики (настоящие, не чета автору). Они же ребята с приветом, не от мира сего (а от того самого ГТМ, ага). И привет этот свой нередко излагают и публикуют на потребу. Ибо в нашем мире они не в монастырях живут. Исследования денег требуют, да и на хлеб с красной икрой хорошо б хватило. Миру нужны красивые мифы? Мир готов их купить? Не вопрос! Есть тысячи гипотез, рожденных в блужданиях по ГТМ, попперовским критериям научности не удовлетворяющих, но в качестве мифов вполне годных. Так отчего б не срубить на них бабла? Пусть эксы возомнят себя приобщенными к высокому знанию! Главное, чтоб платили.

Хорошим (да и плохим) теоретическим физиком автору стать не довелось. Ниасилил. Рожать мифы для эксов куда проще. Надо лишь нахвататься приветов у тех, кто физиком таки стал. И изложить эту приветливую позицию в художественной форме, которая всё спишет. Беда в том только, что механизм сей в ходу у деятелей лженауки. И фантастика получилась — лженаучная! Хотя понятно, что другого пути срубить бабла у автора не было. Чисто литературно «Анафем» представляет собой набор тупых штампов. Фантазия налицо, работа проделана огромная, это да. Но из литературного института автора тоже выгнали бы.

Да нет, я не против, рубите, авторы, рубите, коли эксы хавают. Меня никто не заставляет такие опусы читать, есть много других, хороших книг. Не в первый раз я нарываюсь на пургу, которая комментария, да еще столь пространного, не заслуживала бы... если бы не лженаука с претензией на глубину, без которой «Анафем» никогда не приобрел бы такой популярности, а стал бы просто еще одним опусом в унылом ряду себе подобных. Но лженауку-то надо душить! На это и двух часов, потраченных на комментарий, не жалко!

Поклонники Дивова бывают разные.

...В двадцатых, когда начался процесс массового вступления в Партию из карьеристских соображений, появилось понятие «старый большевик» — тот, кто стал им еще до или во время Гражданской войны. «Старики» испытывали недовольство и недоумение тем, во что превращается организация, которая, находясь в их времена в категорическом меньшинстве по отношению к конкурентам, сумела захватить и удержать власть в огромной стране. Не понимая, что это вполне закономерно после того, как конкуренты сошли со сцены...

«Старые дивовцы» подметили молодого талантливого автора (который через десятилетие, заматерев, превратил это невинное словосочетание в ехидный термин) еще по «Мастеру собак». «Лучший экипаж», «Закон фронтира», «Выбраковка» и «Толкование» заслуженно вознесли его на Олимп, к подножью которого немедленно потянулись фаны и неизбежное фэньё. Дивов стал модным. Его читали и превозносили теперь в интересах «приобщения к классике жанра». Мода — это ведь снежный ком (не имея в в виду издательство). То есть, если грубо: «Я монумент себе воздвиг. Не заросла тропа. Ее засрала в тот же миг народная толпа».

Возникла неминуемая проблема: Олег-то уже стал Игоревичем (а в старые времена псевдоним (sic!) состоял лишь из двух слов, и неважно, что имя настоящее... возможно), годы с плеч не сбросить, и писать хочется уже не совсем о том, о чем хочется читать постоянно обновляющейся толпе у подножья, часть которой в «старые времена» и читать-то не умела еще, но недовольный шум отдаленно, но настойчиво доносится до вершины, и его нельзя не учитывать — толпа не должна разбежаться в раздражении, рынок ведь...

Я читал книги цикла попарно: два романа подряд — полугодовая пауза — еще два романа. И по прочтении второй пары могу сказать, что автор явно учел шум, поднятый первой. Для многих — к счастью. Для меня, скорее, к сожалению. Не согласен с george1109, что эксперимент продолжился. Автор купировал оба его направления, разработка которых тормозила темп повествования и обижала поклонников. Попытка изобразить женскую психику мужской рукой, породившая обвинения в «дамском романе», потеряла глубину и практически сведена к мужскому шаблону «женской логики»: «Сама не знает, чего хочет. Думает одно, говорит другое, делает третье». (А что чувствует — неважно.) Препарация мужской любви также, по сути, завершена. Ингредиенты разложены по полочкам, к полочкам прибиты бирки. Герои в честном соответствии с шаблоном четко поделились на а) хороших, б) плохих и в) в целом хороших, но со странностями. Страниц сто третьей книги автор потратил на то, чтобы развязать лишние узлы, развести старых и новых героев по стартовым позициям — и сюжет полетел вскачь! То, что доктор Ливси прописал! (И что поклонники почему-то называют «настоящий Дивов». Забывая, что настоящее имеет дурную манеру становится прошлым.)

Собственно, я не против. Я тоже не мог оторваться. Мастерство-то не пропьешь. Но каждый видит в тексте отчасти то, что хочет видеть, я не исключение. И вижу, во-первых, аккуратное заглубление под шаблоны, во-вторых, замаскированную издевку над ними, эдакую нарочитую самоиронию отошедшего в сторонку автора: «Хотели такого? Хе-хе! Ну нате, жрите!» Женская психика в отдельные моменты выдавала шедевральные кульбиты (подозреваю ехидные консультации жены)! Что касается любви... да, жалко, что Макс в итоге ожидаемо ожил и оказался, конечно же, злым и нехорошим. Однако, к шаблону «вот Настоящая любовь, вся из себя такая Святая, а вот ненастоящая, гнусная и противная, замешанная на эгоизме и собственничестве» автор коварно не скатился. Несчастные поклонницы, небось, несчетные поля ромашек ободрали, гадая: «Любит? Не любит? Так любит, в конце концов? Или все же не любит?» Автор-то понимает, что это всего лишь слово, причем заезженное похлеще «партии», и жертвовать этим пониманием не пожелал. Хотя, чтобы вписаться притом в шумные требования снизу, ему пришлось даже фобию Августу изобрести. Да и бог с ней, прошла ведь вроде бы. Зато герои в конце концов тоже повзрослели, выбросили нафиг ободранные ромашки — и принялись жить. Чего автор и вам желает. Но это уже другая история.

Первое, что бросилось в глаза — избыточность стиля. Автор будто силится выказать некую мысль, выразить образ, добавляет слова, добавляет, множит форму, множит... но увы, содержания не возникает. Не дано. Причем избыточность какая-то синтаксически извращенная. Даже редакторский рефлекс порой включался — настолько сложные встречаются конструкции предложений. Зачем? Разве качество текста определяется количеством запятых и скобок? Ну, я проверил. Все запятые на своих местах. Скобки тоже. И что?

Не устаю повторять, что если вместо одного кулона повесить на шею десять — это будет не стиль, а безвкусица. И если впихнуть в абзац десять метафор без особой на то нужды — получится она же. Талант предполагает краткость, ага. Но когда автор сам вдруг высказал устами одного из героев эту мысль... я понял, что иначе, по-простому, по-человечески писать он, видимо, не умеет. Ибо клинический филолог. Для которого создание текста есть способ любования собой.

И все встало на свои места. Квест я еще домучил, но бытописание общины коллег автора осилить уже не смог, сломался.

Если убрать все семантические бретельки, текст сократится вдвое без потери содержания. Впрочем, можно и весь текст убрать из-под обложки — содержание, в общем-то, не пострадает. Ибо его там нет. Оно подменено формой. Вот Питер после некоего катаклизма, поделенный на странные социальные образования с различным политическим устройством. (Проработан мир с ленцой, нитки торчат.) Вот идут куда-то какие-то герои, ни один из которых не вызывает ни капли сопереживания. (Какой там Гоголь? Какие типажи? Тут сами герои «мертвые«!) Что это, к чему, зачем? О чем это? Да ниачом! Разве что о том, какой автор крутой филолог.

Поймите: это графомания! Неважно, сколько авторов спародировано. Неважно, сколько изысканных формулировок найдено. Даже сверхначитанный, с блестящим филологическим образованием, графоман остается графоманом. Ибо ему НЕЧЕГО СКАЗАТЬ людям, нечем поделиться. Его тайная цель — не отдать, а получить. Ему требуются внимание и похвалы, но жертвовать душу ради этого — увольте. Ее он не оставит в тексте ни кусочка. Даже самоирония у него отчетливо отдает самолюбованием. Премии, выдаваемые жюри с тем же превалирующим типом клиники, не должны вводить в заблуждение. Им, может, просто понравилось читать о себе, любимых. Община на ВО — это ж тайная мечта богемного филолога: чтоб он изысканно думал и утонченно беседовал о возвышенном с себе подобными, а его бы при этом кто-нибудь кормил, поил и одевал. И хвалил, конечно. Это — главное!

PS В голове не укладывается, как можно сравнивать «Щастье» с «Домом, в котором...», прочитанным мной запоем. Причем тут атмосфера? Масштаб личности несопоставим! У Петросян нет манерности и рисовки. Потому что есть талант.

По форме.

Написано хорошо. Профессионально. Смачно. Слишком смачно. Журналистам сложно писать романы. Рисовка, какое-то фиглярство прет из каждой фразы. Для короткого репортажа смачность важна, но у длинного романа другие законы. Тут получился как бы набор репортажей. Цельности не хватает, темпоритм рваный, а раздражение авторской рисовкой мешает погрузиться в текст. Хотя, возможно, если бы содержание (см. ниже) было мне адекватнее, я бы сумел в него «нырнуть». Все же языком-то автор владеет, спору нет.

По содержанию.

Беда в том, что мы с автором почти ровесники и почти земляки (из разных подмосковных городов), закончившие один и тот же вуз и получившие одно и то же «распределение» (что неудивительно, учитывая обстоятельства времени). Я прекрасно помню, что являла собой общага МГУ в самом начале 90-х: огромное сборище кустарных предпринимателей. Можно было выйти покурить на лестничную клетку на 14-м этаже зоны «В» и между затяжками крикнуть в пролет, например: «Есть КАМАЗ 5320!» — и почти наверняка откуда-нибудь с пятого этажа послышалось бы «Почем?» Так что всю предысторию авторской отсидки помню не понаслышке. Из нашего выпуска физфака в российской науке остались единицы. Одна половина поехала двигать науку за рубеж (и кое-кто даже до сих пор ее там движет куда-то), другая же принялась увлеченно двигать новую российскую экономику. Последнему нас, конечно, никто не учил, так что двигали как умели. И, да, это факт: многие из нынешних частных банков возникли из обнальных контор 90-х. (Почти все прочие начались на рынке приватизационных чеков). Ибо обнал тогда был массовым и прибыльным явлением. Через него прошли почти все из нашей «другой половины». Некоторые увязли...

Так вот. Автор чуток исказил, слегка приукрасил, немного форсанул, и для художественной прозы это, наверное, оправданно, но лично мне подрезает слух. Прежде всего: деньги грели, да. Но главным мотивом они были для единиц (впрочем, именно из этих единиц вышли затем нынешние миллиардеры; скажем, тот же вуз в то же время окончил еще и некий юноша по фамилии Дерипаска). Это было интересно! Это было куда увлекательнее любой науки! Нули в записи сумм заработка рассматривались не как возможность купить что-то крутое, а примерно как экзаменационная оценка: два нуля — два балла, пять нулей (в день) — пятерка! И уход от налогов (повсеместный) был просто игрой, а вовсе не воровством бюджета, не обманом государства — о последнем никто и не вспоминал. Хорошо сыграешь — получишь пятерку! И все дела.

В романе, имхо, наше поколение предстало в каком-то не то чтобы неприглядном, но в несколько извращенном свете. Мне было неприятно.

Нет желания разбирать детали, в которых случилось искажение. В конце концов, факультеты у нас с автором разные, стиль мышления разный, и память, наверное, тоже обманывает нас по-разному. Упомяну лишь одно. Случай автора не единичен. В середине и конце 90-х сели многие. На год, на три, на пять. Сломались из них далеко не все. Найти работу «по новой специальности», выйдя на свободу, бывшему финансисту было при желании совсем не сложно. Потому что, во первых, опыт. Во-вторых, связи. Обнальная контора обязана была обрасти ими во множестве — это главный ресурс данного бизнеса. За несколько лет связи рвались далеко не все...

В общем, чмошно как-то выглядит лирический герой. И это тоже раздражает.

***

Прекрасно понимаю, что высказал свое субъективное мнение. Которое, наверное, совершенно не показательно. Но, увы, другого, чужого, и уж тем более «объективного» мнения — высказывать не умею. Претензии критика на объективность всегда смешны.

Я не склонен обожествлять АБС. Высочайшее их писательское мастерство отрицать глупо. Но все же, имхо, есть писатели (именно писатели!) и посильнее, в том числе среди т.н. учеников. Вот хотя бы Рыбаков ранний. А когда под одной обложкой вышли «Парень из преисподней» и «Змеиное молоко» М.Успенского — мне было совершенно очевидно, что из них литературно качественнее на непредвзятый взгляд.

Но Стругацкие ведь и не совсем писатели. Они «больше чем писатели»: они мыслители! Вон, Лев Толстой писал еще хуже по части языка, однако куда ж без него в истории русской словесности? При этом мастерство АБС — весьма отточенное, и его с лихвой хватает для тех целей... нет, не для целей, скорее, для предназначения, ибо чуется мне, что не они выбирали цель творчества своего, а их самих выбрало, «накрыло», наградило, заклеймило откуда-то свыше оным предназначением: стать выразителями идей и мечт целого поколения, замечательнейшего, на самом деле, поколения шестидесятников, а вслед за ним — и целой огромной страты, т.н. советской интеллигенции. Мир Полудня — это ее мир. Мир интеллигентской мечты, мир победившего Этичного Разума: утопичный, наивный, но удивительно привлекательный. Великолепная, глубокая, милая и мудрая Утопия! В этом мире интеллигентно все человечество скопом (и говорит оно, безусловно, в основном, по-русски) и каждый его представитель в отдельности. Конечно, в героях Полудня отражен не сам типичный советский интеллигент как он есть (точнее, был), а лишь его мечтаемый образ, его приукрашенное, облагороженное мнение о себе, которое так комфортно было пестовать на московских и ленинградских кухнях и в курилках столичных НИИ. Но это и правильно! Как в смысле популярности (читать всегда приятнее о том, каким хочется быть, а не о том, какой есть), так и потому, что утопия же! Утопия, основанная на тех же самых посылах, неоднократно опровергнутых историей, но упорно рождавших и рождающих почти все подобные ей красивые сказки: «человек по натуре добр, к тому же звучит гордо», «разум по сути своей этичен». Утопия, в которую хочется верить, ради воплощения которой хочется, черт возьми, жить и бороться! Не припомню, чтобы где-нибудь еще коммунистическая идея нашла столь зримое, объемное, вкусное изображение.

И в этом смысле наиболее цельная вещь цикла, как ни парадоксально — корневая, пусть по структуре она представляет собой сборник новелл. Цельная она — идейно. Искренняя, добрая, даже в каком-то смысле возвышенная. (И, возможно, вечная.) Да, остальные книги Полуденного цикла тоже хороши, каждая по-своему. Но в них Идея мельчает, распадается на какие-то фрагменты, они поднимают более частные вопросы, видимо, вызывавшие у авторов, как бы сейчас сказали, когнитивный диссонанс. И происходит некая деградация, замыливание Идеи. Что, впрочем, неудивительно. АБС столкнулись с глубинным и в каком-то смысле трагичным внутренним противоречием своей модели будущего. Ведь цельностью она обязана как раз таки художественности своего изложения. (Я лично считаю, что именно «Полдень» как таковой в литературном смысле — сильнейшая вещь цикла!) Будучи же критически оцененной тем самым разумом, гимн которому поют Стругацкие, Утопия обнаруживает в себе многочисленные прорехи, которые, увы, не заштопать и не закрыть заплатами. Ведь гимны предназначены для пения, а не для доклада на научных конференциях. «Многия знания — многия печали».

Но при всем этом, надо отдать им должное, АБС остаются искренними до конца. Перед собой и перед читателем, которого рискуют разочаровать. И в итоге цикл обретает еще одно измерение, обнаруживает дополнительную глубину. В нем оказывается отраженным процесс постепенного разочарования того самого Поколения в той самой Идее. В нем еще не высказано, но уже выстрадано мучительное, но честное признание в том, что человека не перевоспитать. Он в глубине своих неизбывных инстинктов зверь, он по социальной своей натуре эгоист, и это вполне нормально, ничего плохого в этом как бы и нет, да вот только разум дискомфортен большинству хомо, так как порождает самоиронию и мешает самовлюбленности. В стабильном социуме не бывает слишком много сапиенсов, к тому ж пассионарных, большинство в нем всегда составляют (и должны составлять) ленивые бюргеры... впрочем, социофилософская дискуссия здесь неуместна. АБС ведь и сами в конце концов поднялись над Полуденной Идеей (напр., «Град обреченный», «Миллиард лет до конца света») с помощью понимания экзистенциальности, а не объективности смысла бытия человеческого.

Но всё это не умаляет красоты и культурной ценности Великой Утопии. Мир Полудня, уверен, займет, если уже не занял достойное место в истории русской словесности.

Безусловно, лучший рассказ сборника! Цельный, гармоничный, умный, красивый.

Женский? Может быть. В лучшем смысле. В том, что женщины обычно чувствуют мир гораздо тоньше мужчин. Просто у них не всегда получается рассказать о нем понятным мужчинам языком. У Татьяны Томах получилось.

Даже если картон свернуть в трубочку — он не перестанет быть картоном; возникший объем — лишь видимость, воздух. Умело используя клей и лак, можно даже соорудить из папье-маше нечто почти изящное. Но строгую многогранность кристалла бумагой не подменить.

Олди, люди умные и обучаемые, за многолетнюю успешную практику стряпанья популярных фэнтези-текстов наработали прекрасную технику. Но таланта, слуха, врожденных тонкости и изящества чувств техникой не заменить. Если поэтики нет в душе, то и в тексте она ниоткуда не возьмется, даже самым изощренным умом ее не сымитировать. «От ума» — всё равно получится надуманно, напыщенно, надуто.

А ведь сама-то история придумана красивая, умная, стройная! Эх, изложить бы ее другим пером, более... одухотворенным, что ли... Ну вот зачем, скажите, зачем эти корявые изыски в начале каждой главы? Авторы что, норму ГТО по количеству сравнений и метафор выполняют? И пока не выполнят, нормальным языком писать — ни-ни? Говорите, они так атмосферу создают? Да бросьте! Какая на фиг атмосфера. Это всего лишь избыточность стиля, более характерная для боллитры, но там хоть стиль обычно тоже есть. Уместная метафора, дамы и господа, не производится путем досужих рассуждений: «Так, ну-ка давай придумаем, с чем бы нам в этот раз [...] сравнить?» Она рождается — именно рождается, сама! — из картинки, живущей в голове, когда вдохновение преломляет ее в то единственно верное слово, которое позволит эту картинку поместить в текст так, чтобы она возникла и заиграла вдруг всеми красками в голове у читателя. Сравнения же производства Олди только мешают восприятию текста, раздражая своей выспренностью и неестественностью, совершенно очевидной «сделанностью», «измысленностью». Это не стиль, а надругательство над языком!

И герои — они, конечно, не из картона, нет, уж больно умна сюжетная конструкция, картон не выдержит — но, увы, из папье-маше. О да, придать значительность рассказанному авторы умеют, этого не отнять. Иначе б не были столь популярны. Но вдохнуть жизнь в красивую куклу у них в очередной раз не получилось. Вряд ли не умеют — были же ранние книги, когда вдыхали. И не разучились наверняка. Просто ныне иной профит. Зачем рожать — с болью, с кровью, в муках, — если можно состряпать, сварганить, смонтировать? И — успешно продать.

...Слово «вдохнуть» навеяло другой образ; придется мне подменить материал, превратив папье-маше в резину. (Заметьте: безо всяких диадем и дырок во лбу!) Сколько резиновую куклу не надувай — не оживить ее без чуда, ну никак. Хотя надувать — тоже тяжкий труд: легкие гудят, голова кружится, аж пот выступает. И кукла все толще, всё круглее... но, блин, по-прежнему резиновая. Вдыхать воздух — это еще не значит вдыхать жизнь. Чудо требуется!

Так вот. Чтение романа как раз и напоминает секс с резиновой куклой. Который некое удовлетворение, может быть, и приносит... но все равно ж надувательство. Живая литература всяко приятнее.

Средний уровень невысок. Спасает сборник по-настоящему классный «Дом». В неплохо сделанной «Отцовой заботе» многовато претензии, на самом деле все там весьма шаблонно. Можно еще отметить искренний и милый «Весенний трамвай». Да и всё, пожалуй.

(В качестве коммента решился запостить свое эссе, опубликованное в ЖЖ в 2006 г. Приношу извинения за объем. Если редакция сайта сочтет сие перегибом — пускай удалит коммент.)

«…И парфюмеризация всей страны»

или Мнение читателя, обделенного обонянием

( Никакие имена не изменены.

Никакие кошмары не снятся.)

«Роман об ученике известного парфюмера Бальдини, который убивает красивых девственниц, чтобы создать идеальный аромат», — шедевр сей подсмотрен на одном книготорговом сайте, да пребудет с ним коммерческий успех.

«…соединил в себе феноменальный замысел, детективное развитие сюжета и тонкое романтическое начало!» — а это из Учительской газеты. (http://www.ug.ru/archive/10106) Так лучше? Ну да, особенно насчет начала, которое, видать, настолько тонкое, что и не заметить сослепу.

Но если отбросить экзальтированные восторги, о чем роман-то? О том, что гений и злодейство совместимы? Когда подобную пургу гонят в блогах – это весело. Когда сие со слезами умиления на глазах пишет переводчик в послесловии к изданию «Азбуки» — удивляет. Но когда Учительская газета на полном серьезе предлагает подобным образом подавать роман Зюскинда в школе, в параллели с «Моцартом и Сальери», причем огрубив эту дутую реминисценцию до крайности... ну, знаете! Хоть детей-то не надо дебилами делать!

Дамы и господа, может, пора перечитать Пушкина? Зачем же лишать свои извилины прав на шевеление? «Гений», «злодейство» — слова красивые, в одном пять букв, в другом – целых десять. Но хотя бы иногда их стоит наполнять смыслом. Несовместны, дамы и господа, лишь внутренние состояния творца: нельзя одновременно творить «разумное, доброе, вечное» и замышлять злодейство… наверное (не знаю, не пробовал). А Зюскинд причем? В первых же строках романа звучат имена «гениальных чудовищ»: Бонапарт, Сен-Жюст. Неужели для вас когда-либо было секретом, что действия гения могут обернуться злодеяниями для окружающих? (Брошу вдовесок, на секунду выглянув из-за укрытия: «Ленин тоже был гением!»)

А то давайте еще Достоевского приплетем! А что? Гренуй, как и Раскольников, шел на преступление не ради наживы, а по идейным соображениям. А потом в великой идее своей разочаровался и типа сам себя наказал. Да и я вот поначалу счел «Парфюмера» бредом и всё маялся идеей поехать в «Азбуку» и набить там всем морды (удержала только женская фамилия переводчика), но потом как-то раскаялся и себе в наказание сел писать другой бред — тот, что вы сейчас читаете. Говорите, сущее наказание читать? А я-то как намаялся с «Парфюмером»!

Скучный же роман, тягомотина! Тридцать глав из пятидесяти автор занят лишь тем, что медленно, монотонно и настойчиво вдавливает меня в удушающе примитивный внутренний мир своего героя. Красочное и тщательное описание «царства запахов», конечно, делает ему честь, но не пособие же по парфюмерии перед нами, а якобы художественное произведение! Миллион ли запахов, миллиард ли, сколько их ни складывай и ни вычитай – всё равно выйдет нечто ограниченное; тупая арифметика по сравнению с высшей математикой бесконечного разнообразия человеческих чувств.

«Парфюмер» психологичен? Да бросьте вы! Персонажи романа плоские, как компакт-диски, они нарочно скроены по одному и тому же лекалу: по idée fixe на каждое действующее лицо, отданная этой идее без остатка бессмысленная жизнь, увенчанная бессмысленной смертью. Таков и сам Гренуй, только всё в нем доведено до абсурда, до абсолюта, до… идеала! И остальные персонажи поэтому кажутся пародиями, тенями, призраками главного и единственного героя романа. Вот и весь психологизм. Автор так и замышлял, думаю. Ах, запахи? Действительно, запахи… их человек чует на животном, подсознательном уровне, и рассказ о них, конечно же, являет невиданную глубину… а ритмичный набор звуков низкой частоты, заставляющий нервно дрыгаться конечности, несомненно, является музыкой.

Может, «Парфюмер» глубокомыслен? Увы, он лишь отдает глубокомыслием, — вот так примерно, как сентенция: «У воробья две ноги, особенно левая». Но с воробьем хотя бы весело, и нога его, кстати, явно реминисцирует дзенский коан насчет ладони.

Что еще сказать о «Парфюмере»? Сюжет слабый, интрига хилая. Детектив?! Не смешите меня! Почитайте Маклина! Юмор, кстати, тоже напрочь отсутствует, разве что легкая ухмылка по поводу учения маркиза де Тайада. Короче, самое сильное место в книге — аннотация «Азбуки». Собственно, она и возбуждала агрессивные позывы в отношении этого издательства.

«…Признан самым знаменитым романом, написанным на немецком языке со времен Ремарка…» Это ж надо брякнуть такое! И кем, интересно, «признан» затмивший Ремарка Зюскинд, великий и ужасный? Сонмищем немецких бюргеров, хлебом давно обожравшихся, и потому требующих уже исключительно зрелищ, пива и чтива?

Ответ: «…издан общим тиражом более 15 миллионов экземпляров, переведен на 45 языков…»

…То есть, фыркать я могу сколько угодно, могу даже на все доступные средства выкупить часть тиража «Парфюмера» и торжественно сжечь на Красной площади (что только прибавит роману популярности… ну, и мне тоже, пожалуй), но факт, как веслом по морде: народу нравится!

А если пятнадцать оскорбленных в лучших чувствах миллионов возьмут да хором фыркнут в ответ? Ох, не надо, не надо задавать глупые вопросы о том, плох ли роман, хорош ли. Не стоит подвергать себя подобному риску. Вообще не таким путем надо идти! Почему «Парфюмер» настолько популярен – вот правильный вопрос! По нынешним временам с качеством текста он связан весьма и весьма опосредованно. Это Ремарк, бедняга, мучился, с кровью выхаркивал из себя откровения, страдал, небось, от обиды на неблагодарных читателей. А нынче для всенародного признания и коммерческого успеха нужны всего две вещи: грамотный пиар и… нечто еще.

«Нечто еще» всё же пока нужно. Какое досадное недоразумение! Причем ни один автор бестселлеров не может связно объяснить, как ему удается завести толпу. Или не хочет? «Кураж», «нерв», «энергетика», «озарение» — не объяснения.

Но вот Зюскинд – он бы смог объяснить, если бы это не мешало его планам. Уж больно расчетливым выглядит то, как он потоптался по массовым мозгам. Почему, интересно, он за двадцать лет не удосужился больше ничего крупного написать, а? Почему он разыгрывал затворника, не давал интервью, почему до последнего времени не позволял никому экранизировать свой «шедевр»? Или вы верите в эти сказки-отмазки типа «только лучшему другу — а он не захотел»?

Мне кажется, всё просто. Сам по себе текст «Парфюмера» — лишь малая часть проекта, затеянного Зюскиндом, проекта, в чем-то похожего… нет, даже хуже — во-многом аналогичного тому, что затеял герой его романа. Один искал и нашел формулу идеального аромата, другой – идеального бестселлера.

Давайте – чисто гипотетически – воспроизведем логику Зюскинда. Зададимся вопросом: что нормальному человеку, не избалованному всякими стилистическими и прочими заморочками, нравится в книге? Банально: ему нравится, когда он узнает в ком-то из персонажей себя, или вообще, в принципе — узнает. На «эффекте узнавания», в частности, зиждется юмор. Чуждый юмор не смешон потому, что не порождает нужных ассоциаций… И, кстати, ассоциации эти не всегда выявляются на рассудочном уровне, часто оставаясь «за кадром». То есть, «узнавание» не обязано быть осознанным. Наоборот, бессознательное «узнавание» действует сильнее.

Другими словами, узнать себя может как бы не сам человек, а некий его комплекс, некая важная догадка о себе, тщательно им от себя скрываемая. И воздействие в таком случае будет куда более мощным. Кто тащится с туповатых книг и фильмов про супер-мупер-менов? Прежде всего «счастливые» обладатели «комплекса слабости». Не только и не столько те, кому супер-муперами стать по жизни не светит, а те именно, кто постоянно себе и окружающим доказывают, какие они в натуре сильные и крутые. А фильмы ужасов? Они цепляют в первую очередь того, кто по жизни старается уверить себя, что храбрый донельзя. Ну, может, не совсем так, но за что-то они такое цепляют сокрытое, вытесненное в самый дальний угол тщедушной натуры. Извращенный кайф душевного мазохизма.

Сделаем теперь следующий шаг: вспомним, что человек – животное стадное. А что есть такое потребитель массовой культуры? Это — Толпа. В узком смысле слово «толпа» предполагает физический контакт людей. Но еще Г.Лебон, один из основоположников социальной психологии, вкладывал в это слово более широкий смысл, говоря о «коллективном духе», заставляющем людей чувствовать, думать и действовать иначе, чем чувствовал, думал и действовал бы каждый в отдельности. Психологи полагают, что толпу можно изучать как некое единое существо, имеющее свою собственную жизненную логику, отличную от логики тех, кто его оживляет собой. Собственное «я» человека поглощается абстрактным «мы» Толпы…

На форуме какого-нибудь фан-клуба вам могут встретиться нормальные умные и веселые люди… покуда вы беседуете с ними на отвлеченные темы. Но не дай бог затронуть больную струнку! Раз! — и человека как подменили: перед вами брызжет слюной грубое тупое животное, бессмысленно агрессивное, не умеющее слышать чужих аргументов. Это и вправду уже не он, ваш бывший собеседник, это Толпа, выглянув из-за его плеча, застила ему глаза и заставляет вылуплять клавиатурой идеологические клоны вместо мыслей. Заметим, что подобная неадекватная реакция наблюдается и тогда еще, когда задеваешь человека за его персональный «любимый» комплекс неполноценности.

Скажем больше: не только врожденный стадный инстинкт сбивает людей в толпу. Энергией подобного единения часто служит некий общий для них для всех комплекс, дающий ощущение якобы духовной близости, или дарящий им чувство ложной дружбы, и таким образом становящийся комплексом уже не индивидуального, а коллективного сознания. Всё: нет людей, есть «гороховые зерна». «Я беру чью-то руку, а чувствую локоть»…

«Так почему бы не расшевелить своим романом именно коллективный комплекс?» — думаю я за Зюскинда, — «Почему бы не заставить узнать себя не отдельного читателя, но – оптом всю толпу таковых? Хорошая идея! Но какой именно у читательской толпы общий комплекс?»

А ведь он есть! Уж не знаю, в каких терминах думал Зюскинд, а я здесь назову его «комплексом бескультурья». Закладывается он, видимо, на школьных уроках литературы, когда детям, не набравшим еще толком никакого жизненного опыта, и в принципе не способным адекватно воспринять серьезную книгу, вдалбливают Достоевского, Лермонтова, Гете, повторяя через слово: «великий», «великий», «великий». Читать всю эту муть тоскливо, скучно, муторно, вот Гарри Поттер — другое дело! Но школа твердит: «Твоя Роулинг – просто дешевка, а это — всеми признанные великие писатели, они обязаны тебе нравиться, а раз нет, значит, ты со своим Поттером – бескультурный тупица!»

Я не понимаю, какие цели преследует подобный подход, способный отбить у ребенка всякую охоту браться за серьезную книгу. Ты вначале привей человеку любовь к чтению, разбереди в нем интерес к литературе, покажи, что читать – это не тяжкий труд, отвлекающий от других важных дел, а удовольствие, и к тому же самый безопасный способ познания жизни — а уж потом, поумнев, заматерев и поднабравшись опыта, он всё, что ему пристало, прочтет сам! Неужели нельзя в школе того же Гарри Поттера разобрать с литературоведческих позиций? Катаев, Беляев, Крапивин, Успенский — который не Михаил, а Эдуард — да мало ли классных писателей, интересных и понятных подросткам? Но нет, видимо, школьные программы составляют люди, беспросветно пораженные тем самым комплексом бескультурья, причем в самой что ни на есть гиперкомпенсированной форме.

Впрочем, это тема отдельного разговора.

Вернемся к «Парфюмеру». Я заявлял, что там одно-единственное главное действующее лицо? Нет, это не так. Посмотрим внимательнее: на самом деле — два! Одно из них – тот гениальный псих, говорить о котором в обычных терминах: «несчастный», «циничный», «преступный» — неуместно. Но есть и второй главный герой – Толпа, аморфная серая многоголовая гидра! Мадам Гайар, известный парфюмер Бальдини, маркиз де Тайад – суть выхваченные из Толпы отдельные ее личины, но не лица.

Как и положено, два главных героя противопоставлены друг другу – чтобы видно было, насколько они меж собою схожи. Наимерзейшее «гениальное чудовище» — и Толпа, не менее мерзкая и чудовищная, при том далеко не гениальная. Читал отклики, мол, иногда тянет даже пожалеть Гренуя. Да, есть такое желание, но порождено оно в первую очередь его отношением к Толпе. Заметьте: никого из тех, через кого Гренуй переступил, маниакально двигаясь к своей цели, не жалко ни на грош. Греную они вовсе безразличны, а у читателя вызывают омерзение большее даже, чем он сам. Именно и только на фоне Толпы Гренуй может выжать из читателя жалость.

Как и положено, апогея сюжет «Парфюмера» достигает, когда два его главных действующих лица сталкиваются, извините за тавтологию, лицом к лицу. Это одна из немногих по-настоящему ярких сцен в романе: беснующаяся Толпа, одурманенная запахом идеального аромата, страстно извивается у ног Гренуя. Не правда ли, автор ясно дает понять, кто из них менее достоин уважения? Жаждет ли он сам стать жертвой столь же слепого поклонения?

Ведь всё, что теперь остается для создания «идеального бестселлера» — придать тексту иллюзию глубины, позволяя Толпе бессознательно обмануться ею. (Вы сначала нырять научитесь, а потом вам сделают глубоко!) Подходящая «глобальная метафора» была Зюскиндом изобретена гениально! Обоняние – самое непознанное из человеческих чувств. Для обозначения запахов даже слов не выдумано: говоря о них, мы либо называем предмет, пахнущий схоже, либо апеллируем к вкусовым ощущениям.

Подменить музыку прозы животным ритмом, заставив нервно дрыгаться в такт ему конечности коллективного духа! Блеск! Браво! Сварганенное таким образом блюдо останется лишь грамотно подать, благо технологии пиара разработаны в совершенстве, причем нужно будет только чуть подтолкнуть ажиотаж, придать ему легкий начальный импульс, раскатить, как раскатывают боб на старте санно-бобслейной трассы, и дальше он сам бодро покатится, набирая скорость, успевай только вписываться в повороты. Сильно крутить рулем, рискуя вылететь с трассы (например, давать интервью) – конечно же, ни в коем случае нельзя. И писать больше ничего серьезного не стоит, ибо это породит совершенно лишние аналогии и сравнения. Ну и таинственности придать заодно – тоже грамотный ход. Ах, да, нужно еще аккуратно и нежно разбросать по тексту одинокие воробьиные ноги, дабы рафинированная критика могла радостно смаковать всяческие реминисценции, намеки и метафоры, отыскивая их, где можно и где нельзя.

И вот, не понимая толком, чем же так зацепила его книга «об ученике парфюмера, убивающем девственниц», всеми однако причисленная к классике, и почему-то ощущая себя по уши обгаженным, но не будучи способным в этом себе признаться, Массовый Читатель пускается во все тяжкие в бессознательном стремлении отмыться, легко обнаруживая у Зюскинда и «феноменальный замысел», и «детективное развитие сюжета», и даже «тонкое романтическое начало». Знаете, что мне всё это напоминает? Дюжину лет назад случилась в нашей стране весьма и весьма схожая по масштабам и духу профанация. А как звучал самый сильнодействующий ролик МММ? «Я не халявщик, я партнер!» — вещал разудалый герой, и алчущие халявы граждане, подталкиваемые тщательно сокрытой в тайниках души завистью к разъезжающим на иномарках «партнерам», бросились раскупать филькины акции. И ведь многие, в общем-то, понимали, что — «филькины», но… «Все побежали — и я побежал, все покупают — и я купил, все читают — и я прочту, все хвалят — и мне нужно хвалить, ибо я ж не бескультурный тупица какой-нибудь!»

…

Извините, Патрик, я Вас недооценил поначалу, принял за писателя. Конечно же, произведением искусства является не сам ваш роман, а миф о нем. И лишь недавно, дав разрешение на экранизацию, Вы тем самым, видимо, сочли свое произведение законченным. (Фильм-то отличается от романа как миф от реальности.)

Пятнадцать миллионов лохов – это круто, герр Зюскинд! Гренуй отдыхает! Браво! Снимаю перед вами шляпу. Но сжигать вашу книгу на Красной площади все-таки не буду…

В заключении предлагаю издателям свой вариант аннотации к роману «Парфюмер».

Не слишком глубоко уважаемые читатели! Вашему вниманию предлагается роман гениального профанатора современной литературы Патрика Зюскинда, который продемонстрирует вам ваше истинное лицо и место — так же, как это сделал герой его романа, разве что чуть другими средствами. Автор мотивированно и неопровержимо докажет, что искусно надушенный кусок дерьма, если его грамотно обернуть и умело подать к столу, вызывает у толпы активное слюноотделение, и будет ею жадно сожран, а затем породит стойкую, пылкую и нежную любовь.

Зюскинд поставил своим восторженным почитателям даже не диагноз, а — клеймо.

ЗЫ:

«В большинстве случаев люди, даже злодеи, гораздо наивнее и простодушнее, чем мы вообще о них заключаем. Да и мы сами тоже». Ф.М. Достоевский

То есть, всё вышеизложенное, по сути, также является профанацией.

Сикараськи умиляют! И как таковые, и само слово.

Вся книга — галимый стеб и фантастически наглый филологический нигилизм. Привыкшие к кондовому стилю стрелялок через него, конечно, не прорвутся. И эстеты вряд ли снизойдут к нему с горних тропов. А лично мне в кайф!

И, главное, бытие, блин! Бытие! С ним-то как быть?

«Что есть жизнь? Что есть мир?... Сколько нужно выкурить травы и съесть грибов, чтобы понять — что есть истина?» Это цитата. Вполне безобидная, в прочем тексте бреда поболе будет. Истину там постигают, попутно поедая друг друга и себя, буквально все. Истина, как обычно, выходит банальной и не слишком-то истинной. Но сколько же нужно выкурить травы (и откуда, кстати, она у автора такого качества) чтобы написать такую прелестную галиматью?

Аннотация создает совершенно неверное представление о книге. «Затоплены кровью», «ужасная правда», «кровожадный убийца»... На самом деле хоррора в повести практически нет. Автор вовсе не собирался пугать нас, читателей, даже в мыслях у него не было. Спокойный, выдержанный, лаконичный стиль Эдуарда Веркина этого в полной мере и не позволил бы, наверное. Слишком уж умная и глубокая перед нами вещь для простой страшилки. Ну да, некая потусторонняя тварь в сюжете присутствует. Даже убивает кого-то. А потом ее убивает Бакс — главный герой, пес с человеческим мышлением и почти человеческими — только чище и искреннее — чувствами. Но книга не об убийствах и не о тварях. Она о людях. О верности и предательстве, о разуме и страхе. И о внутреннем долге, который превыше страха и разума — тем более того разума, что характерен для возомнивших себя сапиенсами homo.

Взятый Веркиным неожиданный и великолепно выполненный «собачий ракурс» чем-то роднит «Час охоты» с дивовской «К-10». Будь моя воля — объединил бы эти две повести под одной обложкой.

За последние несколько лет Эдуард Веркин превратился из «молодого да раннего Крапивина», воспринимавшегося как неплохой подростковый автор, в одного из лучших современных русских писателей. «Друг-апрель», «Облачный полк», «Час охоты» — разные по замыслу, тематике, жанру. Но их объединяет авторское умение создать глубину и объем текста буквально несколькими штрихами, ненавязчивая человечность и точность характеров и все лучше узнаваемая слегка отстраненная грустинка во взгляде на мир. Настоящий, очевидный талант. Странно и обидно, что Веркина практически не замечает ни фэндом, ни боллитра.

Вообще-то я не собирался писать отзыв. Повесть цельная, жанровая, и в этих рамках — великолепна. Оценка моя совершенно осознанная, выверенная, вычищенная от эмоций, которых после заглатывания повести было, признаюсь, достаточно. Разных. Но, имхо, именно так следует оценивать высококачественно, и настоящим профессионализмом сделанный продукт. Даже если он не совсем твой. Ведь если так цепляет, что даже не сразу понимаешь насчет «не совсем твой» — это признак качества, без сомнений.

Но прочел предыдущие отзывы и решил немного подискутировать.

Удивили претензии к языку. Язык идеален для данного жанра. Простой, ясный, без глупых излишеств, позволяющий полностью «нырнуть в текст». Грамотный, зрелый стиль. У меня — никаких претензий.

Я не большой спец по боевикам, вообще не критик, но на мой потребительский вкус и с этим все ОК: динамика в норме, провисаний нет, все необходимые ингредиенты присутствуют, причем качественные и в нужных дозах. Ничего лишнего. Само по себе наличие шаблонных приемов не мешает восприятию, наоборот, помогает, если они создают оптимальную форму, не подменяя содержание. Герои шаблонны, но не картонны — и это здесь скорее плюс, чем минус. Не хватало еще достоевщину разводить в боевике.

Две сюжетные линии — что само по себе показатель — оказываются связаны... не скажу как, поскольку сам догадался не сразу, но очень грамотно связаны — это жирный плюс. А вот философии не заметил. Она была бы тут явно лишней. Ее и нет.

Фантастическое допущение об использовании рептилий в качестве блюстителей закона — красиво. (Рептилия — это ж наш архетипический враг, тот же дракон, только маленький.) Но если бы оно составляло содержание повести, пару баллов пришлось бы скинуть, невзирая на красоту. Драконья бездушность формальной законности — лишь деталь, причем деталь точная и адекватная основному конфликту. Даже ключевая. Но не сам конфликт.

Конфликт же — да, социальный. (Причем умело отраженный в личном.) И будь он так примитивен: «зло и ложь, могущественные и неодолимые», и насквозь пропитанный добром и правдой герой в мужественной борьбе с ними — фиг бы я отличил этот текст от обычных боевичков. Но разве главная героиня лжет? Разве она, вполне себе положительный персонаж, всего лишь наивно заблуждается, прозревая к финалу? Финал вроде подталкивает к такому выводу, но я бы не спешил его делать. Повесть, на мой взгляд, не опускается на бинарный боевичковый уровень мышления. Во всяком случае, мне хотелось бы так думать. Жаль, если на самом деле я лишь домыслил за автора то, что у него вышло случайно и является не замыслом, а недоработкой. (Мне не хватает контекста, чтобы судит об этом: я почти ничего больше не читал у Точинова.)

А думается мне вот как. Обзывая Егора «анчоусом», Юля просто заигралась в себя-журналистку, зачем-то продолжая глупый спор, в чем сама тут же и раскаялась. Егор вовсе не анчоус, по натуре своей он вполне «полноценный» гражданин — не олигофрен, не дебил, а если и уголовник, не платящий налоги — то вынужденно. Он ведь стал таковым не из идейных соображений, а просто в порядке самозащиты. Идеологию в оправдание себе он подогнал уже позже, разобравшись в том, с какого перепугу ему пришлось превратиться в террориста. Сцена в «банке» тому подтверждение. Вот его персональный когнитивный диссонанс, характерный, впрочем, для идейных террористов: от «анчоусов», за права которых он вроде бы борется, его, оказывается, физически тошнит! Он явно чужой среди них. Зато сами они вроде как вполне довольны своей жизнью (пусть этот аспект и не раскрыт в повести). И посмотрите, на кого направлена террористическая деятельность «идейного борца с системой». На деталь! На безмозглых рептилий! Это подход к работе вовсе не народовольцев, отстреливающих верхушку системы, а луддитов, портящих оборудование. Обреченный подход, однако. Но может, в нем есть своя сермяжность?

Видимо, не все так просто. Нет очевидного добра и зла, есть проблема — сложнейшая, неразрешимая ни в рамках одной маленькой повести, ни вообще: а вправду ли все люди равны?

Ведь ничего нового в избирательном цензе нет. Он в истории не исключение, а правило. Это только в последнее столетие мир свалился во всеобщее избирательное право, а до этого типичными были самые разные цензы: сословный, имущественный, образовательный, и др. И неспроста. С точки зрения стабильности социума в цензе есть своя логика и свой резон. Да и всеобщность права — только видимость, буффонада. Ее давно нивелировали, всеобщность эту, различными методами: в одних странах низвели до декоративно-прикладного искусства при реальной неподконтрольности «избранной» власти, в других завуалировали с помощью замысловатой системы сдержек и противовесов институтов гражданского общества. Но нигде кухарки государствами не управляют! Демократия — миф, лозунг, идейный принцип, социальный компенсатор — называйте как хотите, но всяко не конкретный механизм формирования власти.

Так, может, дьявол именно в деталях? Может, проблема не в самой структуре социума, фиксирующей неравенство, а в том, какими методами она создана и поддерживается, какие детали использованы в механизме поддержки? Может, потому и агрессию свою Крестоносец направил на самую уродливую из этих деталей? Рептилии как образ бесчеловечности — не только закона, но и всей системы отношений в том обществе, что нарисовано автором — вот где дьявол! Ввести ценз, лишить возможности управлять страной тех, кто не готов к этому — это одно. Это даже в каком-то смысле честнее, чем разыгрывать спектакли на выборах. (В конце концов, мы же с вами не против, чтобы водительские права давали только тем, кто умеет водить, и чтобы лишали тех, кто не способен не садиться за руль пьяным? Или давайте введем всеобщее водительское право?) Но совсем другое — когда вместе с избирательным испаряется куда-то другое, фундаментальное — право на уважение, право называться и быть человеком. Страшно не то, что одни голосуют, а другие нет (что одни могут купить себе домишко на Ривьере, а другие нет, что одни могут пилить трубу, а другие нет, и т.д.). Страшно, когда первые возомнили себя ариями, не просто обзывая, но и считая (искренне!) вторых «анчоусами», а вторые вдруг оказались в гетто, из которого выбраться все тяжелее, да и неохота, ибо его привычная обыденность милее каких-то там прав.

Вот тут и проявляется символизм георгиевского креста! Нет, не с цензом борется Крестоносец. И не с рептилиями. А с вечным шварцевским Драконом, с неодолимым фашизмом, происходящим из наших же благих намерений, наших комплексов и нашей гордыни.

UPD 31.03 Перечитал свой отзыв через день после написания. Пожалуй, все же я что-то домыслил, спроецировав месседж повести на себя и тем преломив действительное в кривоватом зеркале желаемого. Наверное, авторские акценты расставлены чуть иначе. Но, имхо, возможность широкой трактовки лишь подтверждает высокую оценку.

»... у него в кармане Сартр, у сограждан — в лучшем случае пятак» (БГ)

.

Боже, какой роман!! Какой потрясающий роман! Такие книги не то что издавать — писать нельзя! Они же повышают уровень суицида в стране! Если ваш покорный слуга, живший в общаге лет двадцать назад, сутки приходил в себя, после того как всю ночь, не отрываясь, читал Иванова, что же на его месте должен чувствовать тот, кто доныне обречен на счастье в ней жить? Г-н Иванов о бедных иногородних студентах подумал?

Такое ощущение, что книга написана на едином нерве, на одном дыхании, экспромтом, сходу, в порыве вдохновения без перерывов на еду и сон. И читается так же. Для меня загадка, как подобные вещи, например, подвергать авторской правке? Какой же нужен цинизм вселенский, чтобы эдак спокойно и рассудительно работать над текстом, задумчиво покусывая колпачок шариковой ручки: «Ага, тут слабовато, зачеркнем… пожалуй, лучше так. А тут поищем синоним, где там у нас словарик?» Под таким накалом страстей автор должен скончаться, не приходя в сознание, в крайнем случае свихнуться. Странно, что он до сих пор жив, в здравом уме и даже продолжает что-то писать. При этом за весь роман лишь пара стилистических кочек, о которые споткнулся глаз…

Вот такие мысли лезут в голову на первые сутки после бессонной ночи с «Общагой».

На вторые сутки начинаешь думать сам.

Во-первых. Прочитанный после «Географа», «Сердца Пармы» и «Золота бунта», роман выглядит несколько аляповато, чуть вычурно, немного по-менторски. Ничего удивительного — ранняя вещь, автору было 23 года, написано, видимо, «по свежим следам». Между прочим, «Общага» 14 лет пролежала «в столе». Издатели в сговоре с автором берегли народ от стресса.

Во-вторых. Характеры главных героев. Что-то в них не так, какая-то легкая неестественность, картинность в поведении, нарочитость, происходящая, думаю, из-за того, что автор слишком глубоко в них копается, и одновременно стремится создать из них характерные типажи. Мне это кажется несовместимым: чем лучше человека знаешь по жизни (или по книге), тем менее он типичен. Или-или.

В наименьшей степени вызывает недоверие Серафима, именно потому, что это очевидно идеальный персонаж, «ангел во плоти». А самым большим диссонансом прозвучал для меня образ Ваньки. Поначалу он был каким-то нечетким, ускользающим от понимания — вплоть до «Времени колокольчиков». И тут я увидел в Ваньке Башлачева — как себе его представлял. Но я-то сужу по стихам, а Иванов – по мифам реальной общаги. И, видимо, есть разница. Так или иначе, последний разговор Ваньки с Отличником мне откровенно резанул ухо.

В-третьих. По мере рассудочного анализа начинает вызревать несогласие с авторской позицией. С ней вообще путаница какая-то. С одной стороны, «резать вены – еще не способ…», с другой – вроде бы как раз наоборот, только правоту доказываешь не окружающим, а себе самому. Развязка — вообще плевок в рожу ортодоксальному христианству, и тут я в кои-то веки встану на его сторону…

В четвертых…

В пятых…

На третьи сутки начинаешь рыть критику…

И действительно, какого хрена я тут распинаюсь? Читайте статьи на сайте arkada-ivanov.ru! Умные дяденьки и тетеньки разложили все по полочкам. Одни приложили автора к крестику и аккуратно постукивают молоточками, вбивая гвоздики ему в ладошки, зато другие уже прозрели (к чему «Аркада» и подталкивает аккуратненько своей подборкой) и истово молятся. Сюсюкают, обливаются слезами умиления, обзывают «модным», завидуют, подозревают в сексуальной озабоченности...

Рытье в критике – занятие весьма познавательное и веселое. Так и чудится то рафинированный хмырь, всю жизнь презрительно державшийся на расстоянии выстрела от любых общаг, то старая мымра с воспалением желчных желез, осложненным клиническим недое..ом…

Фигня всё это, ребята, честное слово, полная фигня!

Есть лишь два действительно важных момента.

Первое. Да, Алексей Иванов стал «модным». Но он и вправду талантлив! Я абсолютно равнодушен к моде, клянусь. И будь «Общага» выпущена тиражом двести экземпляров в подпольной типографии Усть-Урюпинска – думал и говорил бы то же самое. Но как же здорово, что мода и талант все-таки могут жить вместе! Это значит, что у тонущих в мутном потоке попсы есть надежда спастись. И очень хочется надеяться, что медные трубы не заглушат талант Иванова фальшивыми визгами.

Второе и главное. Да, «Общага» — не БСЭ и не Лао Цзы, я не узнал ничего нового и вряд ли стал мудрее. Ну и что? Зато я словил ИСТИННЫЙ кайф! Не тот животный кайф, которому потакают все популярные шоу. А другой, когда хоть ненадолго ощущаешь себя способным насмешливо харкнуть в морду неумолимому memento.

.

(с) 2006 г. (Опубликовано в ЖЖ)

.

UPD С момента написания данного текста прошло 8 лет. И увы, видимо, всё же заглушили...

«Вы зачем обидели нашего представителя?» О.Бендер

.

Вы зачем обидели своего читателя, Олег? Как это «не обижали»? Он пришел обиженный! Ибо обида, как известно, суть неоправданное ожидание. Он-то ждал крутого космического детектива, со стрельбой и интригой, с разгадкой в самом конце. А что получил? То ли любовный роман, то ли светскую хронику, то ли космологические изыскания...

Придется мне выступить адвокатом.

Имхо, перед нами эксперимент. Точнее, сразу два. Один скорее удачный, другой скорее нет. Но сама постановка очень любопытна. Понимаю, что в этой моей гипотезе много произвола, и автор, может, даже ни о чем таком не подозревал, а писал именно космооперу... но вряд ли.

Один эксперимент заключается в не слишком удачной попытке описать женскую психику мужской рукой. Получилась в итоге некая пародия. Беда ведь в том, что женщинам не свойственна рефлексия в вербальной форме, которой Делла занята половину книги. Женщина «думает» о себе чувственно, эмоционально, но не в словах. Даже женщина с блестящим математическим образованием, способная логически мыслить куда лучше подавляющего большинства мужчин, в споре с мужем легко и искренне рождает великолепную фразу: «Ты прав, но я с тобой не согласна!» То есть, ум и логика вроде за, но нутро против, и ничего с ним не поделать. Эти «противоречия» мужчинам порой кажутся забавными — и это хочешь не хочешь проскальзывает в авторских описаниях размышлений героини. Увы, женщины в таких случаях, кажется, к самоиронии не склонны совершенно. Ибо никаких противоречий нет. Ум лжет — это им очевидно. И они переживают то, о чем мы с вами лишь думаем и/или пишем. Какая уж тут ирония?

В итоге в романе получился какой-то «гендерный диссонанс»: женщина, глядящая на саму себя как бы глазами мужчины. Женскую часть аудитории подобные эксперименты вполне могут раздражать.

Второй же эксперимент состоит в... сепарации любви в ее мужском исполнении. Взять да распилить чувства, обычно испытываемые мужчинами как бы слитно (но, наверно, разными мужчинами в разных пропорциях), на две рафинированные половинки и вложить их в двух разных персонажей. Грубо — на эрос и сторге (точных терминов не подобрать, конечно).

Нет в романе треугольника на самом деле! Только его видимость. Две его вершины разведены как бы нарочно, они не конкурируют, а скорее дополняют друг друга. Макс и Август искусственно утрированы в своих чувствах к Делле, но в остальном характеры дорисованы весьма достоверно, герои ожили под рукой автора благодаря тонкой, почти незаметной иронии. Точнее, самоиронии. Автор ведь, имхо, эту сепарацию, как всякий честный экспериментатор, на себе испробовал...

И лично мне этот эксперимент очень понравился! Хотя, возможно, сие говорит лишь о том, что мы с автором чем-то похожи. Ну, гендерной принадлежностью, например.

Да, мы начали забывать. Война представляется уже как нечто патриотично-пафосное, непрерывно героическое и чуть ли не развлекательное, вроде комьютерной стрелялки.

А она другая. Она пустая и страшная, тягучая и грязная. Голод, холод, зверская, отупляющая усталость, болезненная беспризорность мира. И — ненависть. Не благородная и тем более не святая. Но настоящая, искренняя, истовая. Которая уже не слепит, а, наоборот, делает ум ясным, а руки твердыми. «Убей немца!» «Убей!!» В этом и только в этом смысл жизни. И смысл смерти тоже в этом. И нет никакого геройства — в том приукрашенном, напыщенном прикиде, что подавали нам в школе на уроках патриотического воспитания. Есть лишь ненависть, сухая и твердая, простая и ясная, которая сильнее голода и холода, сильнее страха, сильнее любых инстинктов... Веркин и не оправдывает ее, и не славит. Он просто показывает, что она была естественна, как воздух. И именно в этом — ужас войны. В том, что те несколько слов Эренбурга, может, послужили Победе больше, чем все постановления партии и правительства вместе взятые. Даже, наверно, ему самому через десятилетия, а уж тем более нам, таким разумным, самоуверенным и толерантным, трудно представить, насколько они были искренними, те страшные слова.

Такие книги надо включать в школьную программу. Чтобы воспитывать ненависть. Не к врагу. К войне. Патриотическое воспитание приложится. Человеческое — важнее.

»- Помнишь кофейню в Сохо?

- Конечно, помню!..» (МЩ, «Рыба»)

Обычно, если я пишу отзывы — то максимум через день-два после того, как закрыл книгу. А тут — вроде и хотелось написать, но что-то мешало, как-то не укладывалось. Неделю ждал, пока уляжется.

Потому что кроме вкуса, вполне обычного «максфраевского» вкуса, о котором тут уже много и верно написано, ощутил вдруг то ли привкус, то ли некое послевкусие, совсем иное, но не то чтобы из другой оперы, а из какого-то другого сна, из другого мифа. Или... из реальности.

О нем и попробую написать. Получится, наверное, бред. Зато искренний.

Попытки поймать это чудное ощущение «на извилину» завершились еще более чудно: откуда-то всплыла вдруг странная парочка: слово «прощание» — и мелодия, которая звучала, звучала где-то в закоулках подсознания, а когда, наконец, проявилась, оказалась почему-то «Шарманщиком» Щербакова — одним из безусловных его шедевров, но абсолютно ведь далеким по настроению от «Хроник Ехо».

Может быть, дело в том, что я воспринял книгу целиком, вместе с курсивом, которого в этот раз очень, очень много. Сам-то рассказ о путешествии в Страну Сновидцев — вполне фраевский, хотя слегка вторичен и воспринимается как милое старое доброе развлечение — а чего еще надо? Но курсив... курсив — он создает некий трудноуловимый диссонанс, он обрамляет остальной (якобы основной) текст, как... ну вот как будто черная рамка вокруг смеющейся фотографии, и пусть фаны сколько угодно крутят пальцами ног у висков за такое сравнение.

Понимаете, они все, все герои — ровно такие, какие должны быть, исходя из всех предыдущих хроник и лабиринтов. Они только делают вид, что сообщают другу другу нечто новое и важное, на самом деле они все всё давно знают, кто что кому скажет, как отреагирует, в каком месте улыбнется, где сделает паузу. Они становятся похожи... на кукол, что ли? Очень милых, очень добрых, но...запрограммированных быть милыми и добрыми. Они уговаривают сами себя, что вроде бы незавершенные, что им что-то еще непонятно, что-то для них еще неожиданно, они говорят по этому поводу разные мудрые банальности, но... Самый живой и самый любимый автором персонаж — это Триша, теперь-то, при таком количестве курсива, сие стало окончательно ясно. Дай автору волю — он бы вообще один курсив оставил. Сэр Макс — такой, каким он был в лабиринтах — закончился, понимаете? Всё, мир возник и зажил сам по себе. Автор ему больше не нужен. Заявление о том, что это последняя хроника — не придурь и не лень автора, а, возможно, его ощущение цельности созданного. Памятник закончен, пора убирать леса. Может быть, сэр Макс еще и вернется в Ехо в каких-то новых текстах (чего так ждут и жаждут поклонники), но... лучше бы не возвращался.

Ведь есть уже «Большая телега» — великолепная сюита в прозе, имхо — программное произведение Фрая. Есть улицы Вильнюса, среди которых, например, «Сто рыб»- маленький рассказик, который, на мой вкус, сильнее всех хроник...

А прощание... прощание не с Максом Фраем, нет. Вряд ли Светлана Мартынчик возьмет себе новый псевдоним. (Хотя чем мир не шутит?) Зачем? Какая разница? Псевдоним... Ним псевдо...

Прощание — с бессмертием. Это ведь так здорово: на год, на день, на вечность, ну хотя бы на сотню страниц даже не просто почувствовать себя, а стать, в самом деле стать бессмертным. Это не вера, не уверенность, это даже не факт, это больше чем факт — это мироощущение. Светлана, приобретя откуда-то естественное для счастливого человека свойство не ведать смерти, умудрялась чудесным образом транслировать его через свои тексты. Но затем что-то надломилось: «Конечно, помню! А толку что?» Видно, та самая рыба всплыла из глубин, заглянула в глаза...

На самом деле, ничего страшного. Талант в камре не растворим. Был веселый, немножко мудрый, немножко хитрый балаган. А будет Балаган-2, ничуть не хуже. Только теперь — с рыбами. И со спокойным и тоже, в общем-то, веселым пониманием: «А после — смерть, и это жаль».

На мой вкус — самая слабая книга автора...

Нет, не так. Не слабая. Написана хорошо, связно, свежо, динамично. Просто совершенно не моя. Целевая аудитория другая. Так бывает. Скажем, «наша раша» местами весьма мила, не могу не признать, но в целом меня от нее тошнит.

Прежде всего, в романе раздражает постоянно сочащаяся политизированность. А я, уж извините, не читаю газет. Ни перед обедом, ни перед ужином. Никаких. (Ну, разве что «Спорт-экспресс» иногда, уж больно хорошо пишут некоторые его журналисты.)

Главное же — когнитивный диссонанс, вызываемый обоими ГГ.

Тот, что мужского полу — не просто самовлюблен, что нормально для писателя. Он еще и самоуверен. Искренне. И самодостаточен. Вполне. Но, извините, такой человек не может написать ничего талантливого, не говоря уж о том, что по настоящему талантливые вещи в наше время не принесут столь широкой популярности.

Быков? Да вы что?! То актерство, тот кич, которые Быков являет публике, вы принимаете за его реальное нутро? Но это же просто самозащита и способ заработка! А человек — он виден из текстов, причем даже не из романов, а из рассказов и стихов. Ничуть не похож! Ни капли!

Талант предполагает тончайшую кожу. Иначе ведь не уловить колебания ткани мироздания. А жить среди людей почти без кожи — тяжко. Поэтому одни — как Быков — наращивают цисту, другие — как Щербаков — просто не живут. А ГГ — живет, да еще и искренне тащится с такой жизни.

Не верю.

Что касается героини, то тут беда в другом. Возможно, автор рисовала ее с себя. Но не с себя реальной, а с себя мечтаемой. Отсюда и диссонанс. Персонаж никак не фокусируется, постоянно какие-то несоответствия, нелепости, неувязки. Помните сцену, когда Ггерой сотоварищи прибывает на остров, где Ггероиня вынужденно провела несколько не самых веселых часов? Деловая, решительная, ответственная вроде бы девица (ведь две семьи тянет!), доведенная до ярости откровенной подставой, вдруг ведет себя как пошлая домохозяйка. Боже, да не будет нормальная гордая женщина слушать объяснений! Она просто не услышит ничего, покуда как минимум пощечину не влепит! А эта... курица, да и только.

Не верю!

В общем, получился текст для лиц женского пола украинской национальности, никак не желающих признать, что они уже не совсем молоды и на некрасовский образец по жизни явно не тянут. То есть, целевая аудитория мыльных опер и дамских романов. Я к ней не причастен ни по одному параметру.

А я начинал не с «Кошек». Поэтому, хотя и не спорю с тем, что перед нами новый замечательный писатель, оценю книгу чуть иначе.

На фэнтэзийном поле, в выдуманной реальности, где известные условности характеров оправданны, Веркин чувствует себя прекрасно: динамика, фантазия, юмор — всё у него на должном, прямо скажем, на мастерском уровне. Но в реальности реальной (кхм...), почти не искаженной фантастическими элементами — то есть, на поле Крапивина — он очевидно проигрывает последнему, как и Булычеву, не говоря уж о Ковале. Хотя многим другим, конечно, даст сто очков вперед.

«Крапивинскую» меру условности Веркин как раз чувствует прекрасно, и утрированные персонажи, эдакие воплощения типовых черт (например, Зучиха) у него выходят не менее стильно. А вот с рефлексией главного героя, пожалуй, перегнул. Его самокопания ломают темп повествования, затягивают развитие сюжета. Но главное не в этом. Главное, чего не хватает автору для того, чтобы и в этом мире оправдать необходимые условности — это интонация доброго сказочника.

Блеск!

Лучший роман Карины и один из лучших в Этногенезе.

Любопытно, что он вновь сделан на слабой аллюзии. В «Бимини» это был Грин (по духу), теперь — Агата Кристи (по фабуле). Однако, язык не поворачивается назвать «Западню» детективом. Даже психологическим. Или тем более мистическим. То есть, конечно, это детектив. Но все-таки не совсем, не в этом суть.

И психологии в романе хоть отбавляй, просто тонны. Но если счесть ее главным контентом — получится весьма однобоко. Выражена она, пожалуй, точно и, может быть, даже чересчур глубоко, что многих читателей оттолкнет. Но при этом... как-то не вполне тонко, как-то не по-женски, слишком «от ума», слегка нарочито, что было бы естественно для психиатра С.Дяченко, но тут... Да нет, конечно, ситуация описана краевая: всё жутко обострено, все неврозы прут наружу, скелеты выпадают из шкафов, тараканы из голов прут толпами... и все же роман не об особенностях детской психики в состоянии стресса, нет.

А мистика в романе — она ведь скорее для шарма. Хотя вроде бы является важным сюжетообразующим элементом. Не правда ли, врезки курсивом можно было бы сократить впятеро без ущерба для сюжета? Ага. И тем прибить нечто более важное...

Тьфу ты! Не получается высказаться связно, доказуемо и логично. Ощущение от романа противоречит словам, рождаемым умом. Ум пытается зацепиться за что-то отдельное, ну, там, анализ-синтез и всё такое, дурная манера литкритиков.

А ощущение... оно тоже ведь понятно. Ощущение цельности и красоты.

...И сколько не пытался я расшифровать эти два слова, сформулировать, почему цельность и откуда красота — не выходит. Может, это как раз и есть признак таланта?

Ничего не понимаю!

У фэндома совсем, что ли, вкус отбило? Каким образом книги Эдуарда Веркина до сих пор не выиграли ни одного Роскона?

Может, читатели обманулись ярлыком «для детей и юношества»? Ну так это весьма условный ярлык! Из серии «для детей — это как для взрослых, только лучше».

Вот перед нам квест, классический вроде бы квест. Но как сделано! Спокойный, ровный темп, выверенная динамика, неожиданная развязка. Корифеям серии «Сталкер» еще учиться и учиться.

Мир полностью оригинален. Разве что у Слаповского была пара романов про Бермудию — что-то отдаленно схожее, но на порядок слабее (потому, думаю, что это просто чуждая Слаповскому тема). Скорее, «Повелитель мух» Голдинга почему-то вспоминается, хотя ни по настроению, ни по сюжету ничего общего.

И — стиль. Ясный, простой, невычурный, точный русский язык. Непрерывная умная ирония, масса аллюзий. Красиво!

И — ракурс. Совершенно свой, оригинальный, неожиданный. Фантазия/поэтика почти на уровне Данихнова или Марии Галиной.

Хорошая, талантливая, настоящая литература. Развлекательная — да. Без претензий на философскую глубину, но далеко не глупая и психологически достаточно точная, более чем достаточно для жанра. Не всем же сердца жечь глаголами и души утруждать круглосуточно. Кому-то нужно просто радовать, бередить вкус, услаждать эстетику. Имхо, радовать — даже более важная функция литературы, нежели жечь и утруждать.

Не понимаю! Что ж вам еще-то нужно?

«Я тут не просто режу — я потрошу!» (М. Щербаков, «Аллегро»)

Прочел предыдущий отзыв и согласился: вправду, нечто общее с «Домом, в котором...» есть. Неуловимая такая связь, эфирная. И с «Райской машиной» Успенского тоже есть. Причем понятие «минетжер», там лишь намеченное, теперь, превратившись в «пиндоса», раскрыто полностью. И еще, пожалуй, с романами Славниковой. Только у Дивова безысходность глубже запрятана. Не банальная бытовая безысходность, и даже не безысходность всяких там национальных имперских амбиций или загнивающе-капиталистического способа производства, а безысходность бытия как такового. Прямо трагический оптимизм Камю. (Кстати, аллюзия: «Миф о Сизифе», ага. Во какой я начитанный!) А что поделать, если любой организованный труд — сизифов? Если мир наш пронизан мифами настолько, что тот, кто не в тренде, сильно рискует оказаться в нем на обочине. Даже не рискует, а окажется неминуемо.

Хотя Олег, конечно, выход видит: плюнуть на все тренды, ни в коем случае не голосовать пролетающим мимо колесам, бамперам и зеркалам, а просто сойти с обочины, сесть на берегу реки и ждать, спокойно делая то, к чему лежит душа. Понятно, что ничего по реке не проплывет, кроме банального мусора: ни трупов, ни тем более врагов. Ну и не надо!

Но выход этот — для немногих. Основную же массу «райская машина» капитализма, консьюмеризма и прочих нынешних -измов перемалывает на раз. И они веселой толпой тупо катят на бесконечную гору свой бессмысленный камень.

Но это лишь один ракурс, наиболее близкий лично мне. Роман на самом деле удивительно многомерен. Олегу удалось впихнуть в небольшой текст месседж сумасшедшего объема. Потому и аллюзий столько. Причем у каждого, небось, свои. И это здорово!

Отмечу только еще один план. Роман — реально производственный! И не надо нам тут противопоставлять, мол, он «о людях». Одно другому не мешает. Более того, «не о людях» — это и не роман был бы вообще, а газетный репортаж какой-нибудь. Хорошая книга — она всегда о людях. И о жизни. И о мире, в котором та длится. Однако, нужен антураж — не всегда, но обычно. И антураж нужен достоверный. Лучше всего даже, чтобы он делал сюжет, как то ружье.

Так вот. Процесс регуляризации («опиндосивания») менеджмента любого крупного предприятия (как, видимо, и вообще любой крупной социальной системы), перешедшего из стадии стартапа (революции) в стадию стабильного эволюционного развития — то есть, превращения вменяемого управления в регулярный минетжмент, — описан совершенно точно, в деталях. Это я вам говорю как человек, лет двадцать так или иначе связанный с производством (и даже ненароком подиректорствовавший на крупном заводике), и сытый гребаными проблемами с эффективностью по самые помидоры. Дивов, насколько я знаю, подобным по жизни не страдал. Но зато он великолепно чует это вездесущее, мерзкое, неразрешимое противоречие между системой и личностью. А дорисовать детали в приложении к выбранному антуражу таланта ему хватает.

Ниже — небольшой комментарий в трех частях.

1.

«Виртуозный кульбит под куполом литературы!» Какой кретин придумал эту гениальную фразу?

Вдохновение, экспрессия, прыжок, полет! Аплодисменты! Громче!!

Циркачество, манерность, кич…

Нет, не так.

Хлопать совсем не хочется. Хочется незаметно заплакать...

Ты сидишь на краю опустевшей арены и чертишь палочкой непонятные знаки на отсыревшем от пота песке, а неслышный оркестр играет что-то ужасно знакомое, немного грустно, и чудятся в пустом зале лица, лица, и ты сам – там, в тени, на предпоследнем ряду, видишь? Завтра этот зал заполнят другие зрители, и другой оркестр заиграет другую, веселую музыку, и под этим куполом храбрые акробаты будут виртуозно крутить свои кульбиты, — ты ведь тоже когда-то был акробатом, помнишь? А может, и не был вовсе, это не так важно, и знаки на песке почему-то тоже не важны, важен только сам потихоньку подсыхающий песок, и то вряд ли...

Зачем кому-то что-то доказывать? Ты просто идешь по солнечной стороне улицы, прищурившись, улыбаешься чердачным окнам на пологих скатах крыш; а твоя тень смешно кривляется, задевая о выступы стен, но тебе самому давно уже не перед кем и незачем кривляться…

Ты понимаешь: перед тобой не просто роман. Это живописное полотно, картина, нарисованная на холсте бытия легкими мазками акварельных слов.

На заднем плане – город. Вряд ли он существует в действительности, ведь это город из твоих последних снов, залитый выкатившимся в зенит южным солнцем. Тени съежились, и даже мелкие детали, выхваченные внимательным взглядом, прорисованы отчетливо, порою слишком, впрочем, иногда, наоборот, нарочно чуть смазаны, будто подзабыты.

А на переднем плане, чуть ближе к краю – женщина. Отвернувшись от тебя, она смотрит на город, задумчиво, весело, восторженно — не разберешь, ведь ты лишь с трудом угадываешь ее профиль по горбинке носа, по морщинкам у глаз неизвестного разреза… И еще художник изящно, почти незаметно исказил реальность: солнце, вертикально висящее над городом, — на самом деле как бы вне пространства картины, и для женщины оно выглядит по-вечернему склоненным к горизонту, может быть, это сам город освещает её отраженным светом, создавая тень, аккуратно отброшенную в угол полотна, и ты видишь, что это тень девочки...

Наверное, это и есть счастье, маленькое отдельно взятое счастье: прогуляться по солнечной стороне улицы. Но, знаешь, есть в романе что-то, спрятанное даже не между строк, а между межстрочных интервалов, нечто почти неуловимое, каплей дегтя испортившее впечатление. К восхитительно светлому чувству нагло примешалась толика глухой злобы. Может быть, это зависть, обычная грязная черная зависть?

Ведь на ту, солнечную, сторону улицы надо еще перебраться. А это непросто, ох как непросто! Особенно нам, избалованным всенародной линейностью Лукьяненко или оголтелым интеллектом Пелевина. Глубоким арыком встает на нашем пути не столько объяснимый дефицит драйва, сколько ощутимый избыток слога.

О, язык романа прекрасен! Даже не верится, что это тот самый русский язык, которым ругаются меж собой блоггеры. Ах, как он пластичен, как фонетически выверен, как изощренны и тонки метафоры! Читать такой текст – исключительное наслаждение! Будто ценная картина прикрыта тонкой прозрачной пленкой, защищающей первозданную яркость ее красок от нечаянных прикосновений немытых рук... Поэтому, увы, в текст не получается «нырнуть», чтобы «с головой» погрузиться в содержание романа. Разбегаешься, складываешь руки лодочкой, прыжок... и вязнешь в языке.

Вот, к примеру, ребенок, сосущий материнскую грудь – казалось бы, что тут еще можно придумать? Но автор даже для этого совершенного, хотя и обыденного процесса нашел потрясающую метафору: «поршневые движения круглых щек». Перед глазами почему-то сразу возникает двухцилиндровый двигатель внутреннего сгорания в разрезе. Некоторое время ты тупо на него пялишься, затем пытаешься сопоставить понятия «поршень» и «мембрана», ведь на мембрану же щека похожа, не на поршень, при чем здесь поршень? И когда отсечные мембранные клапаны готовы уже, в свою очередь, захватить твое сознание (как, вы незнакомы с трубопроводной арматурой? – ну, извините), на помощь приходит велосипедный насос. Вот же, вот она, верная логика: сосать – насос – поршень! Что ж, ладно, пусть будут поршневые движения, но почему тогда «круглых», а не «пухлых» щек — у младенцев же пухлые щечки, правда? Нет, вы только вслушайтесь, как звучит: «Пухлых щек поршневые движенья»… Впрочем, да, «пухлые» — чересчур заезженно, можно, наверное, и «круглые». «Круглые» даже, пожалуй, лучше… Стоп! О чем это мы? (И тут ловишь себя на том, что перевернул страницу, содержания которой абсолютно не уловил.) Ах, да! Вернемся, начнем заново. Итак, «поршневые движения»...

Я читаю Дину Рубину — и вижу ее прелестную тонкую иронию. Вижу и ценю, как великолепно она владеет словом, как умело выбирает образы и сравнения, как блестяще строит композицию. О, я вижу и понимаю, какой прекрасный писатель Дина Рубина! Зато когда я читаю, например, Андрея Геласимова, или Марию Галину – я ничего этого не вижу и не понимаю. Грущу, смеюсь, злюсь, мучаюсь, но русского языка не замечаю совершенно: ни оборотов, ни сравнений, ни композиции, ни-че-го. Странно, да?

Сколько в романе главных героев? Два? А почему всё время кажется, что их трое? Да потому, что автобиографические мазки исполнены куда достовернее остальных! И потому еще, что книга Рубиной... нет, не вычурная, но как-то так нарочито стильная. Такое ощущение, что автор, подглядывая в нее из-за твоего плеча, постоянно слегка любуется тем, как замечательно и тонко он изложил свои мысли, какие яркие образы придумал, как точно передал свои чувства. Звучит парадоксально и даже, может быть, бессмысленно, но «На солнечной стороне улицы» — нарочито классная литература. Ну да, в романе два главных героя... и один самый главный.

Но... разве это не изысканный вариант кривлянья? Са-амолюбо-ова-а-а-аанье, чреватое обыкновенным снобизмом. Элитарный, талантливый, гениальный — но кульбит!

Отнюдь не обвиняю автора в том, что он напрямую демонстрирует презрение к недостойным его пера читателям, — тем самым, которые избалованы «всенародной линейностью» (а я вот тоже люблю кривляться!). В мыслях у автора такого не было! Но с другой стороны, ну кто мы такие? В Ташкенте не жили, в Израиль да в Америку не ездили, талантом — и тем обделены. Очевидно, что, поглядев со своих высот на нас, убогих, не способных ни гениальную картину нарисовать, ни великолепную книгу написать, автор неминуемо испытает этакую мимолетную вежливую брезгливость зрячего к случайному попутчику-слепцу. Пусть вопреки авторскому желанию, но это утонченное высокомерие тенью скользит за кулисами романа, и отстраненная жалость подмешана в грунт холста, на котором нарисовано сиятельное полотно «Солнечной стороны».

Боже, как унизительно!

Как же далека Дина Рубина от народа! Возьмем, например, четверостишье про памятник Гагарину в Ташкенте: «Тебе, Ташкент, Москвой подарен огромный хрен, на нем Гагарин». Точнее, «при нём». Ведь это именно в Москве бедного Гагарина взгромоздили на верхушку стеллы, а в Ташкенте как раз всё сделали пристойно: стелла торчит сама по себе, а Гагарин стоит себе рядышком, к ней спиной. Никакой особой символики не наблюдается, Фрейд спит спокойно. Неужели автор искренне полагает, что народ мог придумать подобные строки? Увы, это слишком тонко для народа! Да и рифма для него кривовата: «Ташкент — хрен», — фу! Не-ет, перед нами типовой продукт творчества т.н. «прослойки», причем продукт вторичный. Народ выразился куда веселее: «Москва, ликуй! Тебе подарен...» и далее почти по тексту.

Стоп! Но для кого написана книга? То есть, выходит, всяко не для нас, презренных, всё одно не способных понять ее глубину? Нам, быдлу, пристало лишь возиться в своем гетто, и, заваленным по самое горло словесной шелухой, вытягивать шею, чтобы изредка глотнуть чистого воздуха высокой литературы! Ну, это я так, утрировал...

И всё же «виртуозный кульбит» — гениальная фраза! И роман гениальный, да! Кульбит, однако, перекручен, а роман — гениален демонстративно. Вот!

2.

Данный текст написан после того, как мы с женой обсудили книгу Рубиной. Спор был жарок. Дело в том, что она читает раза в три быстрее меня, и на язык (как форму) особого внимания не обращает, зато гораздо тоньше, как мне кажется, чувствует содержание.

По ряду моментов мы не сошлись. Полагаю полезным для полноты картины привести ее мнение в части, отличной от моего.

«Не детектив, не приключения, роман вообще лишен иной интриги, кроме душевной, психологической, человеческой. Да, это — признак Настоящей литературы, но это и требования соответствующие налагает. И вроде неплохо сделано, но всё же, увы, претензия на жизненную достоверность превосходит способности автора.

Не особенно реальным, например, выглядит образ Катерины. Почему к Вере не липло зло? «Я же художница!» — отвечает автор её устами. А что, разве талант актрисы чем-то хуже таланта художницы? Почему же сломалась талантливая — автор постоянно это подчеркивает — Катя? Воля у нее железная, характер не слабее, чем у Веры, а у Веры ведь ранее детство было куда более страшным, у нее вообще вокруг не было ни капли тепла. То есть, видишь, в глубине — внутреннее противоречие.

И вообще, это всё красиво и слезно, но не слишком жизненно. Возможно, автор использовал какие-то реальные истории, но утрировал и подправил их без должного основания. То есть, попросту – «не верю»! Рубина придумала великолепный, почти гениальный сюжет, но ей элементарно не хватило душевной, человеческой тонкости, чтобы точно реализовать свою задумку. Может, сама она просто никогда не попадала в те условия, в которые ставит своих героев?

Эх, вот если бы этот сюжет взяла Анна Гавальда – какой потрясающий вышел бы роман!..»

3

«Графиня, Вас никогда не били мокрым веслом по морде? Нет?..

Да так, к слову пришлось…»

(с) 2006 г.

Книга настолько же сильна идейно, насколько слаба литературно.

Роман в письмах — это ж широченные возможности жанра! Эпистолярной стилистикой можно характеры рисовать! Но нет, такое чувство, что письма десятков разных героев романа написаны одной рукой. Ну, то есть, так оно и есть, конечно, рука одна, авторская, но... жаль. Людей в романе в итоге почти не получилось, одни идеи.

И темпоритм явно не выдержан. Казалось бы, лоскутное одеяло — неужели так сложно его ровно сшить, ритмику выдержать? Но нет. Начало живенькое, середина проваливается, эдакими вспышками, а конец скомканный какой-то... жаль. Не будь вопросы, заданные Улицкой (как и значительная доля ответов) мне близки — читать было бы скучно. Или глубина мысли автоматически подразумевает занудство текста? ...Интересный, кстати, вопрос. Отчасти, думаю — да. Но гениям как-то удавалось совместить. Увы, здесь другой случай.

Это как рыба, вроде и вкусная, но жутко костлявая. И заглотнул бы большими кусками, да от костей потом отплевываться. А в ощущениях тех, кто вкуса не признает или не чувствует — остаются одни кости. Жаль.

Жаль, что как раз те самые не озабоченные вселенскими проблемами простые люди, которым подарил свою жизнь Даниэль Штайн, переводчик, книгу Улицкой не дочитают и до середины.

Ибо сделано на самом деле — халтурно! Автор явно думала не о литературе, а о том, чтобы свои любимые (и не то чтобы актуальные, но модные среди т.н. «интеллигенции») мысли высказать прямо и в лоб. Особенно в это плане меня лично покоробили самолюбовательные вставки о том, как бедный автор героически трудился над романом, страшно мучился и блевал историей.

Впрочем, есть, конечно, и те, кому кости пофигу. Как выразилась одна моя старая знакомая, живущая в Израиле, «целевой аудиторией книги являются пожилые российские евреи, озабоченные проблемами веры». Стоит ли удивляться, что столь слабая книга был столь высоко оценена в «боллитровских» кругах?

И все же — спасибо автору! Теперь те банальности, которые я в свое время сдуру пытался высказать в жутких идиотских «религиозных» ЖЖ-дискуссиях, систематизированы, снабжены наглядными примерами и изданы немалым тиражом.

На самом деле, это, конечно, не отзыв. Это небольшая эссешка, написанная мной 6 лет назад под впечатлением от дивовской «Тани». Тогда я так и не решился ее опубликовать. (Олег ведь тоже, помнится, не сразу выбросил «Таню» на публичную паперть.)

Но, читая здесь и на других форумах отзывы на лучшую, на мой вкус, вещь Дивова, я вижу, что большинство попросту не понимает этого текста, ассоциируя его с чем угодно, только не с Оруэллом и не «Уходящими из Омеласа» Ле Гуин. Да и «Слабое звено» — более щадящая реализация той же темы — особого восторга у критиков не вызывает.

Это потому, видимо, что у многих людей, к их счастью, нет адекватного опыта. Наверно, нам с Олегом Дивовым следует им позавидовать...

...

[b]Хороший человек — не профессия![/b]

[i]«Ты во мне, и я тебя пытаю, Господи: ужель нельзя иначе? Милосердья слепота святая рикошетом убивает зрячих»,[/i] — догадался 20-летний мальчик. За двадцать лет ответ так и не был им найден. Признаться себе: «Да, видимо, иначе нельзя» — не хватает духу. Зато вопрос оброс вариантами. Может ли генерал жалеть своих солдат? Вправе ли менеджер видеть в подчиненных людей?

Профессионализм – это не набор знаний и умений. Это такое специальное отношение к своему Делу, когда цель начинает оправдывать почти все средства. И это вот ханжеское «почти» измеряется кровью.

Вы знаете, что такое кризис-менеджмент? Нет, не знаете! Потому что это надо испытать на собственном горбу. Когда времени на принятие решений нет в принципе, когда из десяти неотложных дел сил хватает максимум на одно, и ясно, что чем-то придется жертвовать, но не знаешь, чем, всё кажется важным, а выбирать надо, иначе будет еще хуже, и все делается на чистой интуиции, и никому ничего не объяснишь. При этом малейший сбой в управлении чреват серьезными убытками, а то и вовсе гробит проект. Бумаги – некогда! Приказ — немедленно. Не понял – уволен.

Управленческая команда должна быть сверхпрофессиональной! Она должна работать как швейцарские часы, лучше — как единый организм. Полное взаимопонимание, железное доверие. Никакие рекрутинговые фирмы подобрать команду не смогут. Никакие резюме, никакие тесты – всё это ни о чем. Только практика.

Обычно я сразу говорю новичкам: «Ребята, поймите, бизнес — штука циничная. Забудьте понятия «дружба», «любовь», «порядочность», нет тут таких понятий. И не обманывайте себя: руководитель — не человек, вам только так кажется. На самом деле он – лишь функциональная единица, и вы тоже в его глазах лишь функциональные единицы, винтики в механизме, клетки в организме». Поначалу не верят: «Почему ж тогда со мной так носятся, заботятся, терпеливо учат, ухаживают, возятся, как с дитем малым, в ущерб, бывает, собственным детям?»

Прозрение наступает обычно через год-полтора, причем обрушивается сразу, когда количество слабых догадок и намеков вдруг одним махом переходит в качество, и по живому режет понимание: «Боже, да мной же просто манипулируют! Меня тут вообще за человека не считают!» Начинается ломка. В этот период ради «чистоты эксперимента» нельзя помогать, поддерживать, переубеждать. Человек должен всё решить для себя сам…

Половина уходит. Я долго учился не отводить глаз от тех взглядов, которыми они награждают меня на прощанье. Зато тем, кто остался, я могу доверить любой вопрос и после этого спокойно спать ночью. Я в них уверен, а они — странно — уверены во мне. Мы даже общаемся после того, как наши пути в бизнесе расходятся. Мне с ними легко. Но мне мучительно тяжело вспоминать ушедших — от меня, не из Омеласа! – со следами моих подошв на спине. Мне всё время кажется, что я отнял у них нечто очень важное, подорвал их веру в лучшее, в человека, в себя...

А что делать? Нет, вы мне объясните, что делать-то?

Девочку Таню жаль, но главный герой – не она, а совсем другая женщина, которой прыжок на счет «три» не грозит. Мортальные обертона – фон, окантовка, декор. Аранжировка, без которой главная тема не пропадет, но станет банальнее, как если бы спеть мелодию Стинга без аккомпанемента.

И, конечно же, это не рассказ, а эссе. Про себя… и про меня заодно. Потому что давно уже меня мучит этот гадкий вопрос, и я не знаю ответа. Мне порою кажется, что он риторический, вопрос этот скотский, да только жизнь непрерывно тычет в него мордой, какая уж тут риторика. Автор «Тани» тоже не знает ответа. Уверяю вас — не знает! И даже не делает вид, что знает. «Можно собирать вещи и уходить» — это не резюме, не решение, а лишь брошенная в раздражении фраза, может быть, некий рабочий вариант, но никак не выход. Кстати, этой фразы на самом деле и вовсе нет, это наш с вами коллективный бред. Гляньте, в самом начале русским по белому: «заключительная фраза не написана».

Впрочем, уйти можно и без вещей. В перманентный пьяный бред, в наркоту, в монастырь. Да, наверное, это выход: уход от ответа.

Есть и ответ, очевидный, окончательный и несомненный, как цианистый калий. Вот он, лишь руку протяни: «Да, видимо, иначе нельзя».

Но признать его равносильно поражению. Тогда придется уходить совсем.

(с) Декабрь 2006 г.

«Храбр»? Попса!» — отхлебнув пива, возмущенно заявит иной старый верный поклонник творчества Олега Дивова. И даже будет прав, но лишь отчасти – и в том, что сказал, и в том, что хлебнул. Ибо хорошо известно, что не в пиве veritas, не в пиве. И поэтому я, подняв над головой граненый стакан чилийского красненького, истинно глаголю вам: нет причин для возмущения! Не так страшен «Храбр», как его малюют на стенах московского метро!

Что верно, то верно: новый роман Дивова на первый взгляд не слишком похож на предыдущие книги автора. Притупилась агрессивная остросюжетность, ослабел веселый эпатаж. И, главное, поутихла та слегка нервическая рефлексирующая нотка, которая, дурманя, привлекала одних читателей, но мешала другим. На пьяную голову «Храбр» воспринимается плохо, с похмелья не идет вообще, зато в уютном семейном кругу под зеленый чай с жасмином – хоть вслух читай!

Тут необходимо отметить, что, несмотря на активный национальный самопоклеп, среди лиц, способных разбирать кириллицу, доля любителей зеленого чая неуклонно растет. А творчество великого еврокитайского гуманиста заставляет полагать, что и в нем, в чае, есть доля истины. Не так ли, драгоценные преждерожденные единочаятели?

Отсюда вывод: даже если не переводить «Храбра» на китайский, его аудитория будет шире типичной дивовской торсиды. В этом смысле — да, «попса». Может, повышение градуса популярности в авторский замысел и не входило, но издателем наверняка было коварно замыслено заранее. О, неспроста решил издатель ударить рекламой по метрополитену и разгильдяйству! Надеется, видимо, мощными тиражами загнать недоуменно озирающихся разгильдяев в мягкие кресла с приглушенным светом, тем лишив государство части акцизных сборов — за счет чего, собственно, рекламная акция и должна окупиться.

…Эх, торсида, торс да либидо! Знали бы вы, посленасрожденные, какая гнусная это штука – возраст. А ведь еще великий Кин Фуй в своей книге «Майджунь»* писал: «Есть время размахивать хреновиной, а есть время собирать обломки». Оно и верно, помахал — будя! Всех кого нужно забраковал, всё что можно истолковал, себя отрефлексировал до омерзения, и хочется уже заняться чем-нибудь душеспасительным… например, в порядке прикола копнуть историю.

..

Я не могу объяснить, в чем состоит уникальный дивовский шарм, без которого его книги потеряли бы минимум половину своего обаяния. Чуть ехидная манера держаться, характерный хитроватый с грустинкой прищур… какой-то неуловимый наклон кисти, скрытый оттенок палитры, особый ракурс желания жить. Этого не различить, не выделить, не экстрагировать в явном виде. Шарм действует подспудно, влезает в подсознание как грамотный макияж, как легкий запах дорогих духов…

Мне кажется, этого шарма почти еще не было в «Мастере собак», но далее он нарастал от книги к книге, сделав Дивова узнаваемым. Убери обложку «Храбра» – все равно, дочитав, скажу: «Это был он!» Только более спокойный, более рассудительный, более... трезвый, что ли? И не надо путать популярность с популизмом! Популизм – это нарочно и нарочито, а популярность получается сама собой, когда, перестав делать вид перед некоторыми, становишься понятнее всем.

«Храбр» — попса. Наверное. Но знаете, драг ечи, получилось далеко не так плохо, как можно было ожидать после пары кружек. И вот еще что скажу. Обложка не врет: Олег Дивов храбр! Ибо, видать, есть и у него свой князь, и лишь ему он служит, а что там насвистывают осоловелые от пива разбойники – на то есть бревно рекламы и борода авторитета. Ну а коли с князем что случится… тогда не знаю. Знаю лишь, что до одной простой вещи великий Кин Фуй так и не допёр: есть время собирать обломки, а есть время собираться самому — и уходить. В Иерусалим.

*

(с) ноябрь 2006 г.

(Впервые опубликовано в ЖЖ)

Это не совсем повесть, скорее, большой рассказ. Я прочел его меньше чем за час. И потом еще час приходил в себя, вспоминая, где я, что я, кто я и зачем я тут.

Это не фантастика, конечно, по жанру. Но по исполнению — просто фантастика, однозначно! Я не понимаю, как это сделано! В упор! Как можно так вот, одними словами, простыми наборами букв — бац! — и башкой об стену?

Ну, обсценная лексика, да. Меня она не коробит — помнится, после двух лет СА я в основном на ней и изъяснялся. (Ничего, потом отвык.) Но не знаю, как ее воспримут пуритане...

До сих пор я только в одном рассказе Каганова встречал мат не как попсовую авторскую распальцовку, а как полностью оправданный элемент текста, без которого он, текст, поблекнет напрочь. Ну и у Иванова еще отчасти...

Нет, ну кто учил Некрасову фене, а? Кто? Это был гениальный учитель! Ну как, скажите, как можно так великолепно владеть чужим вроде бы блатным языком...

В «Вове Четверодневном» мат является важнейшим художественным средством. И уже одно это... Впрочем. нет, это не так важно, не в этом дело. Что-то другое важно: нечто, что мне сказали, передали, донесли, и я даже вроде как понял, почувствовал, вник... а выразить не могу, блин.

Я не знаю, что написать, честно. Хотя вроде бы отзываюсь, пишу вот отзыв как бы. Очень охота что-то такое сказать, как-то объяснить, почему этот небольшой текстик — на порядок сильнее толстенных эпопей... хотя, согласен, сравнивать некорректно... Но почему всё же?

Видимо, потому что это женская проза — в лучшем, высшем смысле слова! Мужской логике не поддается. Поддается только восхищению!

Сумасшедшая книга! Во всех смыслах.

...На некоем форуме некий читатель попенял Данихнову на правах старого знакомого, мол, что ж это он не проработал как следует мир-то свой, нарисованный в «Братьях наших меньших». Ведь при проблемах с животноводством обязан возникнуть не только мясной кризис, но и кожевенный, и шерстяной, и, небось, с дюжину других — однако, автор об этом ни слова...

Хочется задать оному читателю встречный вопрос: ну и что?

С мерками твердой НФ к романам Данихнова подходить нельзя. Как, впрочем, и ко всем другим произведениям, выпадающим из упомянутого жанра. Ведь сколько гипофизов не пересаживай... да вообще никакой хирургией, даже современной, не говоря уж о начале прошлого века, превратить собаку в человека невозможно. Наука подтвердит!

Ну и что?

Художественная ценность книг и вообще мало связана с научной достоверностью фантастических допущений, а у Данихнова — не связана никак. Поскольку реальность, которую он рисует, не подчиняется логике: ни формальной, ни логике языка. Это — реальность сна, или даже скорее бреда, причем с элементами кошмара. Но, будучи нелогичным, сон, тем не менее, по-своему гармоничен, он определенным образом выстроен, увязан, интуитивно накрепко сшит. Нет логики, но есть внутренняя закономерность потока образов, есть некая единая струна, на которую они нанизаны, есть явственное настроение, или даже, скорее, мироощущение.

Заставить читателя «нырнуть» в чужой бред куда сложнее, чем в динамичную сюжетную драму. Данихнову это удается с блеском! Благодаря прекрасному языку, изустная стилистика которого полностью оправдана повествованием от первого лица, благодаря бьющей через край сумасшедшей (вот именно) фантазии. Наконец, благодаря тому самому пронизывающему текст мироощущению, которое автор старается донести, выразить, выплеснуть.

Четко сформулировать, в чем оно состоит, я не сумею. Но мне кажется, что родственниками романов Данихнова являются «Тошнота» Сартра, «Чума» и «Посторонний» Камю, а также вещи Виана, Кортасара, Воннегута. То есть, т.н. «экзистенциальная проза». У Данихнова проступают и знаменитое сартровское «Ад — это другие», и абсурдность сизифова бытия. Вот только героики в этом Абсурде у него — ни капли. И выхода из Ада в любви к ближнему он не находит... Вообще не находит выхода. Разве что смерть? Но это же банально...

«Рано или поздно – и скорее раньше, чем позже — пишущий обнаруживает, что его перо достигает гораздо больших результатов, нежели душа», — писал Иосиф Бродский.

С тех пор минуло четверть века, и, знаете ли, сомнения одолевают, обнаруживает ли вообще.

Пером Веллер и прочие спасители России научились владеть здорово! Но душа-то у них хоть каких-нибудь результатов достигает?

«Как нам обустроить Россию» — рассуждают все кому не лень. И каждый – знаток вопроса. Власть громогласно судят те, кто ее никогда в руках не держал, ну или подержал когда-то, да и уронил — тяжелая! О социальной несправедливости, конечно же, яростней всех пекутся личности, с голодом знакомые лишь понаслышке. И вот это страшное стремление по каждому пункту найти виновных, исходящее от тех именно, кто за собою вины не почует никогда и никакой, даже за первородный грех…

Жан-Поль Сартр считал, что человека от животного отличает способность испытывать два чувства, животным неведомые: стыд и гордость. Причем если оба они — за другого, а не за себя, то это и есть любовь. Ведь если я кого-то люблю — значит, я способен стыдится за него и гордиться им, причем одновременно, и никакого парадокса тут нет.

Господину Веллеру — не больно. Не стыдно ему за страну, о шансах которой он так красиво рассуждает. И гордиться ей он не умеет.

То есть, он её просто-напросто не любит! Что ж, это бывает, сердцу не прикажешь.

Но какое в таком случае он имеет право вякать?

(с) декабрь 2006 г.

В одном из своих интервью Пелевин заявлял, мол, литература настолько полна традициями, что куда ни плюнь — в какую-нибудь да попадешь. Увы, я не особо начитан, поэтому не всегда понимаю, кто куда плюнул и в кого при этом попал. Но что автор плевать хотел на всех — это мне стало ясно задолго до середины романа.

«Empire V», по мнению большинства рецензентов, глубоко философична, причем (если суммировать мнения) написана в лучших как негативистских, так и, одновременно, позитивистских традициях. Хотя мне лично кажется, что подобное переосмысление традиционных представлений о сути бытия, масонства и вампиризма указывает лишь на трепетное до дрожи отношение автора к красной жидкости. К своей собственной…

О да, пожалуй, источников у романа много (впрочем, автор может с не меньшим основанием утверждать, что ни одного), зато составные части явно две, пусть граница меж ними условна. Первую часть следует, пожалуй, назвать «Ампир В», и посвящена она, по сути, стройному и последовательному изложению теории Всеобщего Гламура и Дискурса. Вторая часть – «Пятая империя», представляет собой куда менее стройную подставу данной теории под сомнение.

Первая часть – чертовски (или вампирски?) красивая безделушка. Прелесть просто! Игра слов – блеск! И образы, образы! Ах, земляные самолеты – чудесно, чудесно! Но позвольте, где ж вы нашли глубокую философию? Сплошной форс!

Вторая же часть не вызывает ничего, кроме чувства легкой брезгливости. Вплоть до ощущения, что автору роман просто надоел, — но издатель требует, сроки поджимают, и надо как-то все-таки эту дрянь дописать.

В целом же впечатление таково: сосуд дизайном вычурен, но пуст. Полюбоваться можно под настроение. Утолить жажду — нельзя. Ну и потом, наш мир, конечно – говно, спору нет, но коли уж об этом писать… в общем, четырнадцатый том сочинений Боконона (см. Курт Воннегут, «Колыбель для кошки») гораздо лаконичнее.

Скажем, с достоверностью персонажей у Пелевина беда полнейшая. Ни с того ни с чего IQ главного героя прыгает пунктов на 50 туда-сюда… Видимо, автор полагает, что если ему настоятельно требуется в нужном месте уместно изложить очередную важную мысль – героем можно и пожертвовать, даже главным. И пусть он выглядит плоским, главное идею донести. И потом, кто знает — может, у героя стресс такой перманентный, или его внутренняя организация, сокрытая от глаз читателя, столь сложна, что он порой как бы резко глупеет, зато потом может выдать на-гора сентенцию на уровне Гете. Герой ведь...

Ладно.

Но «хозяева жизни» – почему они-то все такие тупые и несуразные? Ой, только вот не надо! Это вовсе не глубокомысленный высокомерный цинизм, это больше похоже на изощренную компенсацию комплекса посредственности. «Вшивый аристократизм», куриная слепота ума. Ни хрена ж себе вершители судеб человечества! С точки зрения нормального сверхчеловека — просто дебилы какие-то, блин, убогие!

Говорите, это типа замысел такой авторский? Сарказм, мол, в сторону власть предержащих, коим объемность мышления только помехой?

Ох, не знаю, не знаю. Мне лично всегда казалось, что, впитав до конца хотя бы одного Другого, взаправду заглянув в него, проникнув в его сердце не через посредство слов и изображений, а прямо через кровь, я немедленно пойму что-то такое страшное и прекрасное, ускользающее в обыденности, — вот прям гребануть мудрости лопатой и немедля лопнуть от обжорства (пока окружающие не лопнули от зависти).

Гротеск, ехидство, сатира? Верно. И у Воннегута схожая манера, у него тоже звучат издевательские нотки, на них порой всё и строится, но получается почему-то гротескная притча, в то время как у Пелевина — кукольный спектакль.

Почему? Сложный вопрос. Может, дело в хитром приеме, который использует Воннегут. В «Колыбели» Боконон посмеивается над миром, автор, в свою очередь, посмеивается над Бокононом, читатель посмеивается над всеми сразу, и в итоге всем весело до самых последних страниц. Но в коде романа вполне ожиданно, по всем канонам диалектики, минус на минус дает плюс, и гротескный пафос оборачивается чудовищной искренней горечью. И оказывается вдруг, что автор, сидевший весь сюжет где-то за кадром, делал это намеренно, ибо тем самым умудрился не замарать себя снобизмом и высокомерием. И я ему — верю.

А Пелевин хихикает надо всеми и вся напрямую, без ансамбля, сам,... Поэтому и попытки противопоставить что-либо теории ГиДа, изложенной вроде бы устами «подсадных уток» (персонажей), обречены. Персонажи-то – оплощены ради связного изложения идей и мыслей автора, уши которого посему торчат на каждой странице. Читателю совершенно ясно: это она и есть, авторская позиция. Есть констатация фактов и некий стёб по оному поводу, впрочем, весьма умный и остроумный, спорить глупо. Но отстранения, отчуждения, отторжения — ни грамма, неоткуда им взяться. Какая там горечь?! Наоборот, самолюбование авторское выпирает из всех щелей. Так ведет себя умелый, сытый, всем довольный рассказчик анекдотов: ах, ах, как тяжко жить… ха-ха!

И выходит, кстати, что, грязновато и во многом справедливо обложив по ходу пьесы блогосферу, автор пользуется теми же приемчиками, что и модные блоггеры…

Нуивот.

Знать – не значит понимать, понимать — не значит сочувствовать. Говорю прямо: автор откровенно пожалел для меня своей красной жидкости. Ему не больно, он просто стебается.

Собственно, и всё. Не верю.

(с) 2007 г.

«Шлем ужаса» мне в некоей инет-дискуссии об «Ампире» советовали как последнюю Его сильную книгу, после которой Он типа стал повторяться…

Хорошо, что коротенькая повесть: заставил себя дочитать. И теперь, наконец, с легким сердцем вычеркиваю Пелевина из списка «своих» авторов.

Ну что? Та же бессодержательная форма, тот же эрзац глубины мысли. Таким высокоинтеллектуальным поносом многие страдают лет в 20-25, но с годами у большинства он как-то сам собой проходит...

(С другой стороны, чем отличается ЖЖ, Твиттер или форум Фантлаба? Ничем. Тот же понос, только массовый. А чушь, которую я сейчас пишу? Да тоже ничем, в общем-то…)

Единственный плюс в сравнении с «Ампиром»: в «Шлеме» нет этой смешной и убогой претензии на реальность персонажей. Просто чистый и пустой дискурс. Даже не противно совсем.

Никак.

Беда в том лишь, что я по привычке стараюсь рассмотреть за дискурсом личность автора. Натуру его человечью почуять, мир, в котором он живет, подглядеть. И вижу за «Шлемом» лишь белые стены и жуткое одиночество. Глухой, слепой, пустой мир, в котором нет ни одного человека, а есть одни только абстрактные идеи, — вначале в виде диких рун на голых стенах; но потом они выпирают из камня, полнятся плотью, роятся мухами, извиваются змеями, цепляясь и путаясь, толкают друг друга, стыдливо и безмолвно вопя.

И неспособность, неумение, бесталанность выразить это одиночество. А отсюда, видно, мучительное выплескивание на бумагу не самой пустоты, но ее обманного рваного дискурса.

И — жалость появилась. Так странно! После Ампира – злился, а теперь вот жалею автора почему-то. Ну или не жалею, а как-то так, слов не подберу. Давно у меня никто таких чувств не вызывал...

Впрочем, что ж тут непонятного. Всё понятно же. Вправду жалко человека. Он, видать, никогда не любил. Никого и ничего. Кроме себя, конечно. Бедняга…

Книга превзошла ожидания. Конечно, миниатюры Шаинян шикарны, но одно дело текст на страничку, другое – роман. Поэтому были опасения. К счастью, зряшные.

Наверно, это не шедевр, и придирчивый критик найдет недоделки. Но главное – в «Бимини» есть чудо! То, присущее настоящей литературе, которое делает книгу чем-то большим, нежели просто набор слов. Настоящее чудо.

У романа Карины Шаинян свой мир, немного странный, слегка напоминающий гриновский Зурбаган. Чудный мир. И автор, и ее герои – живут, мыслят и чувствуют именно в нем, и автору хватает таланта, чтобы погрузить в него еще и читателя. За счет неуловимых особенностей стиля, за счет незаметных искажений привычной логики. Благодаря плотным, живым персонажам, но каким-то «не от мира сего», потому что они вот именно от того мира. И чтобы их понять – нужно нырнуть, погрузиться в тот мир, пропитаться его чудом, воспринять как нечто естественное…

Не умею хвалить. Получается слишком много глупых букв.

Но хочу попробовать ответить (себе?) на наивный вопрос: «О чем эта книга?» Не в смысле сюжета, а как отзвук на прикосновение к чудесному.

Она – о прошедшей молодости и о потерянном бессмертии. Ведь молодые бессмертны, ибо такими себя ощущают — помните? А потом это радужное ощущение куда-то уходит, растворяется в неумолимом времени, и возникает сухое старческое понимание неизбежной конечности черно-белого бытия, и вылезает из каких-то неведомых щелей пошлый тухлый страх, от которого приходится убегать, убегать, убегать… или честно осознать его – и принять, и жить с ним.

Ах, как жаль, что молодость прошла и никогда не вернется! Никогда… Ужасное слово!

Нет, это не плач, не нытье, не трагедия. Это такая легкая светлая грусть. И, кстати, страх этот – он совсем не страшный на самом деле. Есть от него надежная защита, доступная каждому, причем даром: нужно очень любить жизнь. Или просто – любить.

Вот об этом и книга.

Безусловно, тяжелая, сложная книга. Множество аллюзий. Мне элементарно не хватает эрудиции, чтобы всех их отследить.

Но, уверяю вас, это не помеха. Читается на одном дыхании.

Мощная, классная, честная книга!

А ведь у автора попадаются такие классные стихи! Увы, роман — несколько иная форма, она немного длиннее...

Лет 20 назад, наверно, я бы отнесся к «Саду» лучше... А может, и нет. Играя в те годы в бисер с Гессе и в классики с Кортасаром, всё же вряд ли я дочитал бы «Сад Босха» до конца. Зато нынешнее молодое поколение — вполне возможно, воспримет его на ура, ага.

Что сказать? Книга абсолютно не моя. Заметно сильнейшее влияние голливудской жвачки. И на стиль текста, и на характеры (хотя какие на фиг характеры?), и на контент, когда банальности подаются с таким апломбом, будто это откровения.

Нарочитая рок-манерность стилистики на 20 странице лично меня утомила — так же, как утомляет через 15 минут «хэви метал» даже в самом лучшем исполнении.

А о том, что весь мир — сплошное циничное мерзкое г...но (вот новость-то!), есть книги и получше. Так что где-то с середины уже просто листал в поисках хоть какого-нибудь развития данной гениальной мысли. Не нашел.

Эх, сократить бы «Сад» раз в десять! А лучше в двадцать...

(Сам Босх, кстати, куда выразительнее, сложнее и разнообразнее. Тим Скоренко вдохновился, видимо, лишь правой створкой его известного триптиха «Сад наслаждений», по сути, вырвав частность из контекста. Ибо мучившая художника идея первородного греха, выраженная в триптихе, автору книги явно чужда.)

«Суринам» купил почти случайно. Вдруг наткнулся. Фамилия автора с окончанием -ий (-ая), конечно, еще не гарантия качества прозы, но как-то подозрительно кучно ложатся попадания!

Вот и данный роман ожидания превзошел. Хотя бы потому, что ничего особенного я от него не ждал. Крупные менеджеры обычно писать не умеют. Но тут...

Может, не надо было Радзинскому Рамблером управлять? А надо было произведения свои дарить миру! Гайана, Венесуэла, Боливия, Гвиана — вон сколько красивых названий не задействовано! Глядишь, и литература бы обогатилась, и Яндекс с Гуглом не так безраздельно... впрочем, это куда-то в сторону...

О тексте. Русский язык кажется примитивным. Поначалу. Из-за коротких предложений, характерных для жителей США, когда-то считавших его родным и еще не до конца забывших. Но автор и не делает из языка культа, для него он лишь инструмент. Причем выясняется вскоре, что инструмент сей неплохо заточен. И пользуется им автор весьма умело. Не забыл, выходит!

Привыкнув к точкам вместо запятых, перестаешь замечать форму. «Ныряешь» — и погружаешься в содержание. Для меня это — первый показатель качества текста!

А вынырнуть не так просто. Затягивает. У Радзинского великолепное (видимо, врожденное) чувство темпоритма! Постепенно разогнавшись, сюжет ни разу не провисает. Но и не скачет, как резаный. Ни одной затяжечки, ни одной «прокрутки» — на мой слух. Наверно, у нас с Радзинским схожая скорость мышления. Именно про такие тексты говорят: «читается на одном дыхании». На одном — факт!

Что касается содержания. Не согласен, что автор какую-то там жизненную философию в книге «двигает». Нет в ней назидания. Ни капли. Ничему автор нас не учит, ничего не навязывает. Своей философией не терзает читателя, ничуть. Зато он столкнул две чужие. Так мне показалось. А сам стоит рядышком, наблюдает. И мне предложил понаблюдать. Ну, я согласился. Не пожалел.

Та «цивилизованная» система ценностей, которую исповедует главный герой (да и мы с вами, что уж скрывать), не ставится автором под сомнение. Она им ставится рядом с другой системой. Дикой, нецивилизованной. Но красивой. С точки зрения которой наша выглядит, очевидно, иначе, чем смотрится изнутри себя. Вот и весь прием. Но каков эффект!

Тот выбор, перед которым оказывается главный герой в коде сюжета, не несет ведь в себе особой интриги-то. Очевидно же, что Илья выбрать должен. То же, что и каждый из нас: жизнь. Жизнь! Типа высшая ценность! Будь выбор иным — достоверность романа рухнула бы напрочь. Значит, молодец Илья, «всё правильно сделал«! И Олег тоже — всё правильно написал. Оба молодцы!

Но откуда ж тогда эта неуютная тоскливая нотка в душе? Неужто, читатель, ты и вправду завидуешь тем идиотам, которые готовы легко и весело отдать свою жизнь — даже не за любимого человека, нет — за голую красивую идею? И эта их радостно укороченная жизнь уже не кажется тебе пустой и бессмысленной суетой и томлением духа, зато твоя, полная пошлыми заботами о насущном хлебе, о карьере-манере и прочих мелочах — как раз такой именно и кажется...

Впрочем, мало ли что покажется под воздействием хорошей трав... в смысле, книги.

В общем, спасибо, Олег! Пиши исчо!

Роман так себе. На совершенно другом уровне, нежели прежние книжки Ллео Каганова. Ниже уровнем, в смысле. Даже вместе с Ларисой не тянет. Типа пародия на детскую космооперу.

Стиль, конечно, легкий. Что у автора есть — того не пропьешь.

Но скучно.

...В сетевых игрушках есть такой термин «фармить», от английского farm. Означает получение в ходе геймплэя существенного дохода в игровой валюте или добыча иных ключевых ресурсов. Ресурсы эти и деньги необходимы для развития персонажа. В связи с чем бывает игра ради фана, а бывает — ради фарма...

Так что «не стреляйте в пианиста«! Ибо что наша жизнь? Тоже сетевая игра, в принципе. И в ней тоже иногда бывает нужно немного пофармить. Чем ЛЛео и занимается, клепая такие ларисы.

Конечно, не нетленка. Никто и не претендует.

...Когда нетленный О.Бендер в целях манипуляции лохами гнал конкретную пургу, он прекрасно понимал, что и зачем делает. Т.Сквоттер гонит пургу пожиже, но примерно затем же, полагая при этом, однако, что вещает сермяжные истины. Странице на двадцатой это начинает утомлять. ЛЛео будто взял да скомпилировал посты из своего блога, нанизал их на линейный сюжет, некую интригу закрутил…

Но пост-то в блоге тем и хорош, что короток!

И ведь автор не дает поначалу не малейшего повода усомниться в том, что в этом стебе — весь цимес книги! Стеб-то классный, кто б спорил. Червь сомнения точит потому только, что была же «Коммутация», и рассказы были – мощные, мудрые, всерьез. Неужто Ллео и вправду полагает, что знание числа «пи» до двадцатого знака и понимание физики – явления одного порядка? Не верю.

Читал я, читал, заскучал, чуть ли не пролистывать уже начал, всё ждал… И намек был: образ мужика, превращающего воду в пиво. Вроде бы «пародийно-библейский», но какой-то подозрительно не слишком смешной. Или это я додумываю?

Неважно. Дождался. У романа две развязки. Одна — проливающая истинный свет на манипулятивные сверхспособности героини, и другая… в которую кто-то, небось, и не въедет, она ж весь цимес обесценивает, делая тем самым дурака из самодовольного фэна, радостно смакующего дешевый стеб. Ибо в ее свете сквоттеровщина – это вот именно пурга, до первого Настоящего. Настоящего Горя или Настоящего Чувства.

В общем, Леонид Каганов сделал по-своему красивый финт. Написал махровую попсу, за которую, однако, и приличному автору не стыдно.

Хороший, добротный роман! Добрый, оптимистичный даже, и еще весьма точный в технических деталях .

Нет, правда. Очень хороший роман.

Всего лишь…

Может, это дурная привычка – ждать от Дивова исключительно чего-то выдающегося до дрожи в затылке?

Книга Юрия Коваля – про лодку, про самую легкую лодку в мире. Она, впрочем, именно так и называется.

И еще эта книга — про людей, которые плывут в лодке, и про людей, которые в нее, к сожалению, не поместились. И про мир, который вокруг этих людей.

Про лодку есть еще Джером К.Джером. Они чем-то схожи, две этих книжки. Книги-улыбки. Только у Джерома улыбка открытая и добродушная, ироничная и даже ерническая. А у Коваля улыбка вышла как бы немного стеснительная и чуточку грустная. Но очень светлая. Ни капли кича, ни толики фальши.

Книга написана языком доброго сказочника. Язык у Коваля просто потрясающий!! Простой и в то же время удивительно гармоничный. Живой. Лучшего я не встречал.

Да, это самая легкая книга в мире. И если когда-нибудь вам будет очень тяжело – всякое ведь бывает, правда? – так тяжело, что острое желание жить затупится, вера в добро пошатнется, и одолеет глупый душевный мрак, возьмите с полки книгу про лодку, про самую легкую лодку в мире. Даже не надо перечитывать, просто подержите в руках. И, может быть, станет чуть легче.

Потому что это Настоящая книга. Очень-очень светлая. Прочтите ее обязательно!

Вот это — настоящий исторический роман!

Не только потому, что точно переданы реалии того времени, но и потому, главное, что воссоздана его атмосфера, в которую автор умело погружает читателя. Причем сделано это с помощью языка. Ах, какой язык в книге, какой язык! Живой, ощутимый буквально на ощупь, мощный, плотный; историчный, но в то же время совершенно понятный современному читателю. Мастерски сделано!

Лучшая вещь Иванова!

Абсолютно цельная, без единой нотки фальши. В том и состоит талант, чтобы совершенно простым, невычурным языком удивительно точно нарисовать людей и отношения между ними.

Впрочем, на претензии тех, для кого главный вопрос о книге — «Про что она?», ответить особо нечего. Ну, читайте серию «Сталкер» — там почти всегда несложно сказать «про что»...

Красивая оргинальная идея. Бодрый сюжет. Несколько удачных ходов...

Но сначала о минусах.

Прежде всего — стиль. Вычурный, страдающий явными излишествами. Такое чувство, что автор установил для себе некую норму: минимальное количество тропов на тысячу знаков.

Метафоры, конечно, украшают текст. Но прежде всего они помогают точнее выразить чувства, мысли, отношения. Искусственные же, высосанные из пальца или выгрызенные с кончика пера, ничего не выражающие, они не помогают, а, наоборот, мешают полноценному восприятию текста, как комки в каше, и раздражают, как сбои в прямой трансляции.

Избыточностью стиля страдают многие наши классики_при_жизни. Но если, скажем, у Крусанова порой такой пассаж встретишь, что и вправду откладываешь сюжет, чтобы посмаковать, то у Славниковой в «Легкой голове» я лично не припомню ничего, что захотелось бы покатать на языке.

Если вы нашьете себе на костюм множество красивых рюшечек-бирюлечек — разве он станет от этого лучше? Так почему же то, что в одежде является безвкусицей, в литературе принято считать высоким стилем?

Второе — психологическая достоверность. Некоторые персонажи второго плана, да, получились сочными. Например, дед Валера. Но сочность хороша для рассказа. А тут роман, главный герой которого так и остался картонным, бутафорским. Сложилось впечатление, что о жизни того круга, к которому принадлежит Максим, автор составил представление по телесериалам. Отсюда и буффонада, сквозящая из производственных сцен. Впрочем, возможно, Славникова рисует их так нарочно, дабы вызвать у читателя чувство неприятия к офисному планктону. Увы, не получилось. «Не то чтобы совсем не попал, только...» Чувство неприятия вместо этого возникает к самому тексту.

Максим получился выморочный насквозь. Начиная с примитивных противоречий. Разве может успешный опытный менеджер столь легко повестись на обещание миллионов? Его что, ни разу не кидали? Тем более обещает-то кто? Чиновник. А Максим ведет себя так, будто сразу же свято ему поверил. По наследству он, кстати, что намеревался передавать? Устные гарантии?

Быть может, автор пытался таким образом проиллюстрировать одиозную сентенцию «им, кроме денег, ничего не надо»? Но это же мантра неудачников! В реальности болезненной страстью к деньгам страдают как раз те, у кого их нет. У кого есть — обычно относятся к ним гораздо спокойнее. «У кого чего болит...» Короче, достоверности характеру героя последовательное внедрение в него данной мантры не добавляет.

А отношения с хозяйкой квартиры? Ну не может быть таким чмо человек, зарабатывающий тысячи долларов в месяц! (Или ворующий — тем более). И хозяева такие в Москве с ее плотным рынком аренды жилья давно повывелись.

Так и всё в целом — не чувствую, не понимаю я мотивов героя. Не сопереживаю ему совершенно, не вижу в нем живой личности. И странности устройства его головы тому не оправдание. Будто не сам он решает, что и как делать, а автор за него. И та самая проблематика свободы выбора, о которой пишут рецензенты, теряется, расплывается. Ибо какая свобода у куклы? О чем вы? В чем проблема вообще?

Что в итоге остается? Остается, как говорится, «критика существующего строя». Само по себе это давно неинтересно. Пусть даже на достаточно глубоком уровне.

Но что традиционно удалось Славниковой — так это передать ощущение полной безысходности. Куда ни кинь — всюду гнилые клинья, абсурд и маразм. Это даже не Экклезиаст, это хуже. Один выход для нас для всех — немедленно застрелиться вслед за главным героем. Где бы только достать пистолет?

Любопытно, что в «2017»-м, проникнутым вроде бы той же безысходностью, выход на самом деле был, и герой им в конце концов воспользовался. Уйти в Рифей! «На вокзале их никто не провожал», — последняя фраза, помните?

И подумалось вот что. Славникова любит Урал. По-настоящему! А Москву — не любит, что не удивительно. В том-то и дело! Любовью сделать роман живым можно. А нелюбовью — нельзя.

Поэтому так и получилось: «2017» — почти шедевр, «Легкая голова» — картонная каша с комками.

Книга неплохая. С точки зрения целевой аудитории проекта — как раз то, что надо. «Автор идеи» наверняка доволен работой.

А вот я — не очень доволен. После «Баклавского» ждал гораздо большего. Но получил взамен простенький экшн с живеньким сюжетцем, но, увы, почти без атмосферы и с весьма картонными персонажами. ГГ — какой-то инфантильный вьюнош с примитивными реакциями, отягощенными нечаянным владением Предметом. За сим куском металла почти все остальные действующие лица почти всю книгу активно охотятся — и только этим и выделяются из обыденного германского пейзажа, выписанного тоже не слишком умело, будто автор в Германии сам-то и не был. В общем, не действующие лица, а «действующие тени лиц».

Некоторый объем обнаружился лишь в германских друзьях ГГ да еще, под конец, в неудавшемся художнике, ставшем вдруг ходячим трупом. Собственно, «что будет дальше» интересует меня только в отношении оного трупа. А что будет дальше с ГГ — как-то не очень интересует. Ясно же, что ничего не будет. Как был инфантильным вьюношей — так и останется.

Вторая часть получилась немного натужнее первой. Но, видимо, сработал профессионализм: давать качественный текст даже тогда, когда он не идет сам. Поэтому оценка та же.

Лариса писала «Охотников» не на заказ «автора идеи». Она писала то, что и как ей хотелось написать. И пусть вышла вовсе не нетленка, зато автору было «в кайф» — это чувствуется. И еще видна искренняя любовь Бортниковой к Турции и искренний интерес к тому, что происходило в России в конце десятых годов прошлого века. В этом плане, имхо, присутствует легкое влияние «Орфографии» Быкова.

Самое главное: в отличие от иных этногенетических экзерсисов, звериные фигурки в этой книге не заслонили людей, оставшись всего лишь элементом антуража, пусть и сюжетообразующим.

Для первого опыта большой формы получилось просто потрясающе!

Очень сильная, лиричная, тонкая вещь.

К фантастике, конечно, отношения имеет мало. Зато имеет много отношения к литературе.

Тема лишь на первый (или неумелый) взгляд «социальная», но на самом деле рассказ — о людях, о мечте, о жизни.

Мне кажется, есть тут четкая аллюзия на «Крым-2» Щербакова. Причем по части не столько воздушного шара, сколько настроения. И то, что у двух очень разных людей одна и та же метафора «светлого эскапизма» — вовсе не кажется удивительным.

Великолепный рассказ! Поэтичная, добрая и немного грустная, удивительно светлая рождественская сказка.

Именно эта работа Ларисы окончательно убедила меня в ее безусловном таланте. И ни одна из последующих — не переубедила. ИМХО, Лариса Бортникова — один из самых талантливых авторов не только в фантастике, но и в современной русской литературе в целом. К сожалению (или к счастью?), она поздновато решилась предъявить себя публике.

Самая слабая книга Иванова! Куда слабее «Псоглавцев». С «Золотом бунта» и «Географом» вообще не сравнить.

Собственно, выше (точнее, ниже) всё уже сказано. Но добавлю-таки свои субъективные пять копеек.

Лично у меня по мере чтения упорно нарастало раздражение, из-за которого не то что «запоем» читать не получалось, а вообще приходилось продираться сквозь текст. Нет, вовсе не потому, что увидел в персонажах себя. Наоборот! Среди моих знакомых москвичей — от менеджеров средней руки до крупных бизнесменов, от 20 до 60 лет — нет никого, кто всерьез относился бы к той системе ценностей, которая базируется на упорно муссируемом Ивановым тезисе «человек — это его айфон». Персонажи «Комьюнити», на мой взгляд, слеплены не столько из реальных черт реальных людей, сколько из мифов о «зажравшейся» Москве, бытующих в «бедной несчастной провинции». Тут Иванова настигла та же беда, что и Славникову в «Легкой голове». Какой-то «комплекс провинциала», что ли?

Да, конечно, писатель вправе утрировать. И выбирать персонажей, подходящих для раскрытия своего замысла. Да, наверно, вправду есть такая болезнь — «гаджетомания» с осложнением, например, в форме «синдрома хомячка». Но, имхо, напасть сия сколь-нибудь всерьез поражает лишь недоразвитые личности. Каковые (составляя, впрочем, устойчивое большинство социума) во все времена были подвержены самым разным и самым нелепым напастям. Ну и что? При чем тут чума? Тот факт, что мир катится куда-то не туда, подметили, небось, еще древние шумеры. И колесо в первое время после его изобретения ведущие мыслители шумерского народа наверняка полагали вреднейшим гаджетом, разлагающим привычный жизненный уклад социума — а, следовательно, аморальным, гнусным, бессмысленным и безбожным.

То есть, я принципиально не разделяю авторскую позицию, ага. На мой взгляд, если уж использовать метафору чумы, то для такого понятия как консъюмеризм, которым человечество заразилось задолго до Веб2.0. Сеть лишь выявила новые его формы.

Но раздражает не это. Раздражают менторские нотки, которые вкупе с каким-то совершенно избыточным цитированием сетевых ресурсов убивают в тексте Иванова художественную литературу, превращая его почти в публицистику. Нечто подобное случилось с Рыбаковым: сначала злободневные интервью вместо рассказов, а потом вот такая вот мутотень вместо романа. Что это? Старость? Или глухота из-за медных труб?

Когда писатель в России старается стать «больше чем писателем» — как писатель он, видимо, заканчивается. Разумного у него становится — полным-полно, прям как в энциклопедии. Но доброе и вечное-то где? Подумать вроде есть над чем (если не лень), а сочувствовать — нечему. Ну и на хрена мне такая литература?

У нас в стране, знаете ли, каждый по совместительству — мудрый эскулап, гораздый ставить диагнозы как России, так и человечеству в целом. А то и всему мирозданию. Но литература, имхо — это не средство диагностики, это скорее лекарство, ну или по крайней мере — обезболивающее, пусть даже с наркотическим эффектом.

И вот, скажем, «Географ» — он ведь лечит, именно что путем пробуждения чувств, добрых и вечных, тот самый недуг, о котором всего лишь рассказывает, нудно и самоуверенно, «Комьюнити». Как говорится, «почувствуйте разницу».

ЗЫ. Кстати, «Коммутация» Каганова — примерно о том же, даже названием схожа, но на порядок сильнее и точнее. Да и «Лена Сквоттер» при всей своей стебности политературнее будет.

Сильно! Прочел запоем!

Причем непонятно было поначалу, почему так подействовало, откуда такое впечатление. Ведь вроде бы довольно банально всё: и сюжет, и язык. Антураж — оригинальный, да, но он же не авторский, а «наведенный» Греем Ф. Грином, придумавшим Кетополис.

Дело, наверное, вот в чем: вся повесть пронизана единым настроением, без сбоев и фальши, что всегда приближает прозу к поэзии. А поэзия — это все же высшая грань словесности.

Видимо, автор и писал запоем, «на нерве», вырывая из себя, из нутра, самовыражаясь в некоем депрессивном порыве — вот именно так, как стихи пишут...

И очень точное название! «Прощание...» — безупречный маркер того настроения, которым пронизан текст.

Ну ничего себе!

...«Полдень» я листаю в поисках новых авторов. Нахожу, если честно, нечасто. Обычно качественные вещи подписаны давно известными именами. И тут...

Я не любитель мистики и хоррора. Ну вот совсем не любитель! Но когда перед тобой реально сильная литература, жанр не важен.

Есть ощущение, что Олег Кожин по-настоящему талантлив. Емкость текста сумасшедшая! Способность донести точный образ буквально несколькими фразами — это по нынешним стреляльно-картонным временам большая редкость.

И язык — «правильный»: вот ровно такой, чтобы на второй странице «нырнуть» в текст и забыть о форме во славу содержания.

А ведь, судя по отзывам Муравьеда, это еще далеко не лучший рассказ автора...

Это, конечно, Крапивин, это он, один из любимейших моих авторов.

Но... какой-то это уже совсем старый Крапивин. Которому остался всего один шаг до прямых нравоучений в стиле «Се, творю» еще одного моего некогда любимейшего автора.

Увы, все они, старея, закономерно сваливаются в одно и то же, в одно и тоже. Теряют способность находить неисчерпаемую тему в любви и смерти, вспоминают про систему, на которую раньше искренне клали, заводят врагов семейства хомячковых, начинают с ними бороться...

Господи, неужто и я, почуяв виском подлое дыханье вечности, свалюсь в такое вот брюзжание?

И не сваливаюсь ли уже?

Блин, уж лучше вовремя «пойти к дну»...

Блистательный рассказ!

Жаль только, читатели, которым еще нет сорока, его вряд ли поймут, как не понимают они своего счастья — того, что им нет еще сорока...

По-настоящему хороший роман!

Вот только с «творением» Рыбакова ставить его рядом не стоит. Тезис «об игольном ушке» действительно побуждает сравнить два текста. Разница очевидна. Банальная публицистика в стиле газеты «Завтра» — и настоящая художественная проза. Идея вроде та же, но насколько ж по-разному она подана! У Рыбакова это кичливая истина в последней инстанции, и вещает он ее таким напыщенным тоном, что хочется посоветовать автору для начала слезть с табуретки.

У Дубинянской — совсем иначе. Психологическая достоверность на порядок выше. И новый мир у Дубинянской — далеко не тот рай, каким его полагают «нечистые помыслами». И героиня — далеко не ангел. И из нашего мира в тот, другой она не с гордо поднятной головой удаляется, переполненная чувством собственной правоты, а попросту сбегает. Вовсе не намереваясь, в отличие от героев Рыбакова, наш пошлый и алчный мир героически исправлять. Пусть себе живет, ага. У него своя правда, у нее — своя, другая, вот и всё.

Совсем грубо: Рыбаков попахивает Нагорной проповедью в вульгарном толковании, Дубинянская отсвечивает Экклезиастом.

И у Рыбакова роман вот именно о пресловутом «ушке», а у Дубинянской это лишь одна из граней. Если же попытаться одним словом обозначить, о чем «Письма полковнику» — то, пожалуй, о благородстве. В самых разных его проявлениях. Об аристократизме, если хотите. Не имеющем ничего общего с вшивой интеллигентностью.

Непонятно, что делает Сахновский на Фантлабе. Это же не фантастика, это Литература. В здешней шкале нет оценки для таких книг. Как можно сравнивать тексты Сахновского с текстами, скажем, Зорича или Олди? Как оценить «Заговор» в той же шкале, что и романы Головачева?

Это как пытаться увидеть красоту теории функций комплексного переменного с позиций школьной арифметики. Как рассуждать о послевкусии марочных вин, распивая дешевый портвейн.

Сахновский сплетает из обычных русcких слов удивительную, тончайшую эфирную смысловую бязь, он умудряется простым и ясным языком (не то что я) выразить какие-то неуловимые грани бытия, где светлая грусть смешивается с восторгом.

Но если вам важен исключительно сюжет и антураж — не надо читать «Заговор ангелов», вам будет скучно.