Средний уровень невысок. Спасает сборник по-настоящему классный «Дом». В неплохо сделанной «Отцовой заботе» многовато претензии, на самом деле все там весьма шаблонно. Можно еще отметить искренний и милый «Весенний трамвай». Да и всё, пожалуй.

(В качестве коммента решился запостить свое эссе, опубликованное в ЖЖ в 2006 г. Приношу извинения за объем. Если редакция сайта сочтет сие перегибом — пускай удалит коммент.)

«…И парфюмеризация всей страны»

или Мнение читателя, обделенного обонянием

( Никакие имена не изменены.

Никакие кошмары не снятся.)

«Роман об ученике известного парфюмера Бальдини, который убивает красивых девственниц, чтобы создать идеальный аромат», — шедевр сей подсмотрен на одном книготорговом сайте, да пребудет с ним коммерческий успех.

«…соединил в себе феноменальный замысел, детективное развитие сюжета и тонкое романтическое начало!» — а это из Учительской газеты. (http://www.ug.ru/archive/10106) Так лучше? Ну да, особенно насчет начала, которое, видать, настолько тонкое, что и не заметить сослепу.

Но если отбросить экзальтированные восторги, о чем роман-то? О том, что гений и злодейство совместимы? Когда подобную пургу гонят в блогах – это весело. Когда сие со слезами умиления на глазах пишет переводчик в послесловии к изданию «Азбуки» — удивляет. Но когда Учительская газета на полном серьезе предлагает подобным образом подавать роман Зюскинда в школе, в параллели с «Моцартом и Сальери», причем огрубив эту дутую реминисценцию до крайности... ну, знаете! Хоть детей-то не надо дебилами делать!

Дамы и господа, может, пора перечитать Пушкина? Зачем же лишать свои извилины прав на шевеление? «Гений», «злодейство» — слова красивые, в одном пять букв, в другом – целых десять. Но хотя бы иногда их стоит наполнять смыслом. Несовместны, дамы и господа, лишь внутренние состояния творца: нельзя одновременно творить «разумное, доброе, вечное» и замышлять злодейство… наверное (не знаю, не пробовал). А Зюскинд причем? В первых же строках романа звучат имена «гениальных чудовищ»: Бонапарт, Сен-Жюст. Неужели для вас когда-либо было секретом, что действия гения могут обернуться злодеяниями для окружающих? (Брошу вдовесок, на секунду выглянув из-за укрытия: «Ленин тоже был гением!»)

А то давайте еще Достоевского приплетем! А что? Гренуй, как и Раскольников, шел на преступление не ради наживы, а по идейным соображениям. А потом в великой идее своей разочаровался и типа сам себя наказал. Да и я вот поначалу счел «Парфюмера» бредом и всё маялся идеей поехать в «Азбуку» и набить там всем морды (удержала только женская фамилия переводчика), но потом как-то раскаялся и себе в наказание сел писать другой бред — тот, что вы сейчас читаете. Говорите, сущее наказание читать? А я-то как намаялся с «Парфюмером»!

Скучный же роман, тягомотина! Тридцать глав из пятидесяти автор занят лишь тем, что медленно, монотонно и настойчиво вдавливает меня в удушающе примитивный внутренний мир своего героя. Красочное и тщательное описание «царства запахов», конечно, делает ему честь, но не пособие же по парфюмерии перед нами, а якобы художественное произведение! Миллион ли запахов, миллиард ли, сколько их ни складывай и ни вычитай – всё равно выйдет нечто ограниченное; тупая арифметика по сравнению с высшей математикой бесконечного разнообразия человеческих чувств.

«Парфюмер» психологичен? Да бросьте вы! Персонажи романа плоские, как компакт-диски, они нарочно скроены по одному и тому же лекалу: по idée fixe на каждое действующее лицо, отданная этой идее без остатка бессмысленная жизнь, увенчанная бессмысленной смертью. Таков и сам Гренуй, только всё в нем доведено до абсурда, до абсолюта, до… идеала! И остальные персонажи поэтому кажутся пародиями, тенями, призраками главного и единственного героя романа. Вот и весь психологизм. Автор так и замышлял, думаю. Ах, запахи? Действительно, запахи… их человек чует на животном, подсознательном уровне, и рассказ о них, конечно же, являет невиданную глубину… а ритмичный набор звуков низкой частоты, заставляющий нервно дрыгаться конечности, несомненно, является музыкой.

Может, «Парфюмер» глубокомыслен? Увы, он лишь отдает глубокомыслием, — вот так примерно, как сентенция: «У воробья две ноги, особенно левая». Но с воробьем хотя бы весело, и нога его, кстати, явно реминисцирует дзенский коан насчет ладони.

Что еще сказать о «Парфюмере»? Сюжет слабый, интрига хилая. Детектив?! Не смешите меня! Почитайте Маклина! Юмор, кстати, тоже напрочь отсутствует, разве что легкая ухмылка по поводу учения маркиза де Тайада. Короче, самое сильное место в книге — аннотация «Азбуки». Собственно, она и возбуждала агрессивные позывы в отношении этого издательства.

«…Признан самым знаменитым романом, написанным на немецком языке со времен Ремарка…» Это ж надо брякнуть такое! И кем, интересно, «признан» затмивший Ремарка Зюскинд, великий и ужасный? Сонмищем немецких бюргеров, хлебом давно обожравшихся, и потому требующих уже исключительно зрелищ, пива и чтива?

Ответ: «…издан общим тиражом более 15 миллионов экземпляров, переведен на 45 языков…»

…То есть, фыркать я могу сколько угодно, могу даже на все доступные средства выкупить часть тиража «Парфюмера» и торжественно сжечь на Красной площади (что только прибавит роману популярности… ну, и мне тоже, пожалуй), но факт, как веслом по морде: народу нравится!

А если пятнадцать оскорбленных в лучших чувствах миллионов возьмут да хором фыркнут в ответ? Ох, не надо, не надо задавать глупые вопросы о том, плох ли роман, хорош ли. Не стоит подвергать себя подобному риску. Вообще не таким путем надо идти! Почему «Парфюмер» настолько популярен – вот правильный вопрос! По нынешним временам с качеством текста он связан весьма и весьма опосредованно. Это Ремарк, бедняга, мучился, с кровью выхаркивал из себя откровения, страдал, небось, от обиды на неблагодарных читателей. А нынче для всенародного признания и коммерческого успеха нужны всего две вещи: грамотный пиар и… нечто еще.

«Нечто еще» всё же пока нужно. Какое досадное недоразумение! Причем ни один автор бестселлеров не может связно объяснить, как ему удается завести толпу. Или не хочет? «Кураж», «нерв», «энергетика», «озарение» — не объяснения.

Но вот Зюскинд – он бы смог объяснить, если бы это не мешало его планам. Уж больно расчетливым выглядит то, как он потоптался по массовым мозгам. Почему, интересно, он за двадцать лет не удосужился больше ничего крупного написать, а? Почему он разыгрывал затворника, не давал интервью, почему до последнего времени не позволял никому экранизировать свой «шедевр»? Или вы верите в эти сказки-отмазки типа «только лучшему другу — а он не захотел»?

Мне кажется, всё просто. Сам по себе текст «Парфюмера» — лишь малая часть проекта, затеянного Зюскиндом, проекта, в чем-то похожего… нет, даже хуже — во-многом аналогичного тому, что затеял герой его романа. Один искал и нашел формулу идеального аромата, другой – идеального бестселлера.

Давайте – чисто гипотетически – воспроизведем логику Зюскинда. Зададимся вопросом: что нормальному человеку, не избалованному всякими стилистическими и прочими заморочками, нравится в книге? Банально: ему нравится, когда он узнает в ком-то из персонажей себя, или вообще, в принципе — узнает. На «эффекте узнавания», в частности, зиждется юмор. Чуждый юмор не смешон потому, что не порождает нужных ассоциаций… И, кстати, ассоциации эти не всегда выявляются на рассудочном уровне, часто оставаясь «за кадром». То есть, «узнавание» не обязано быть осознанным. Наоборот, бессознательное «узнавание» действует сильнее.

Другими словами, узнать себя может как бы не сам человек, а некий его комплекс, некая важная догадка о себе, тщательно им от себя скрываемая. И воздействие в таком случае будет куда более мощным. Кто тащится с туповатых книг и фильмов про супер-мупер-менов? Прежде всего «счастливые» обладатели «комплекса слабости». Не только и не столько те, кому супер-муперами стать по жизни не светит, а те именно, кто постоянно себе и окружающим доказывают, какие они в натуре сильные и крутые. А фильмы ужасов? Они цепляют в первую очередь того, кто по жизни старается уверить себя, что храбрый донельзя. Ну, может, не совсем так, но за что-то они такое цепляют сокрытое, вытесненное в самый дальний угол тщедушной натуры. Извращенный кайф душевного мазохизма.

Сделаем теперь следующий шаг: вспомним, что человек – животное стадное. А что есть такое потребитель массовой культуры? Это — Толпа. В узком смысле слово «толпа» предполагает физический контакт людей. Но еще Г.Лебон, один из основоположников социальной психологии, вкладывал в это слово более широкий смысл, говоря о «коллективном духе», заставляющем людей чувствовать, думать и действовать иначе, чем чувствовал, думал и действовал бы каждый в отдельности. Психологи полагают, что толпу можно изучать как некое единое существо, имеющее свою собственную жизненную логику, отличную от логики тех, кто его оживляет собой. Собственное «я» человека поглощается абстрактным «мы» Толпы…

На форуме какого-нибудь фан-клуба вам могут встретиться нормальные умные и веселые люди… покуда вы беседуете с ними на отвлеченные темы. Но не дай бог затронуть больную струнку! Раз! — и человека как подменили: перед вами брызжет слюной грубое тупое животное, бессмысленно агрессивное, не умеющее слышать чужих аргументов. Это и вправду уже не он, ваш бывший собеседник, это Толпа, выглянув из-за его плеча, застила ему глаза и заставляет вылуплять клавиатурой идеологические клоны вместо мыслей. Заметим, что подобная неадекватная реакция наблюдается и тогда еще, когда задеваешь человека за его персональный «любимый» комплекс неполноценности.

Скажем больше: не только врожденный стадный инстинкт сбивает людей в толпу. Энергией подобного единения часто служит некий общий для них для всех комплекс, дающий ощущение якобы духовной близости, или дарящий им чувство ложной дружбы, и таким образом становящийся комплексом уже не индивидуального, а коллективного сознания. Всё: нет людей, есть «гороховые зерна». «Я беру чью-то руку, а чувствую локоть»…

«Так почему бы не расшевелить своим романом именно коллективный комплекс?» — думаю я за Зюскинда, — «Почему бы не заставить узнать себя не отдельного читателя, но – оптом всю толпу таковых? Хорошая идея! Но какой именно у читательской толпы общий комплекс?»

А ведь он есть! Уж не знаю, в каких терминах думал Зюскинд, а я здесь назову его «комплексом бескультурья». Закладывается он, видимо, на школьных уроках литературы, когда детям, не набравшим еще толком никакого жизненного опыта, и в принципе не способным адекватно воспринять серьезную книгу, вдалбливают Достоевского, Лермонтова, Гете, повторяя через слово: «великий», «великий», «великий». Читать всю эту муть тоскливо, скучно, муторно, вот Гарри Поттер — другое дело! Но школа твердит: «Твоя Роулинг – просто дешевка, а это — всеми признанные великие писатели, они обязаны тебе нравиться, а раз нет, значит, ты со своим Поттером – бескультурный тупица!»

Я не понимаю, какие цели преследует подобный подход, способный отбить у ребенка всякую охоту браться за серьезную книгу. Ты вначале привей человеку любовь к чтению, разбереди в нем интерес к литературе, покажи, что читать – это не тяжкий труд, отвлекающий от других важных дел, а удовольствие, и к тому же самый безопасный способ познания жизни — а уж потом, поумнев, заматерев и поднабравшись опыта, он всё, что ему пристало, прочтет сам! Неужели нельзя в школе того же Гарри Поттера разобрать с литературоведческих позиций? Катаев, Беляев, Крапивин, Успенский — который не Михаил, а Эдуард — да мало ли классных писателей, интересных и понятных подросткам? Но нет, видимо, школьные программы составляют люди, беспросветно пораженные тем самым комплексом бескультурья, причем в самой что ни на есть гиперкомпенсированной форме.

Впрочем, это тема отдельного разговора.

Вернемся к «Парфюмеру». Я заявлял, что там одно-единственное главное действующее лицо? Нет, это не так. Посмотрим внимательнее: на самом деле — два! Одно из них – тот гениальный псих, говорить о котором в обычных терминах: «несчастный», «циничный», «преступный» — неуместно. Но есть и второй главный герой – Толпа, аморфная серая многоголовая гидра! Мадам Гайар, известный парфюмер Бальдини, маркиз де Тайад – суть выхваченные из Толпы отдельные ее личины, но не лица.

Как и положено, два главных героя противопоставлены друг другу – чтобы видно было, насколько они меж собою схожи. Наимерзейшее «гениальное чудовище» — и Толпа, не менее мерзкая и чудовищная, при том далеко не гениальная. Читал отклики, мол, иногда тянет даже пожалеть Гренуя. Да, есть такое желание, но порождено оно в первую очередь его отношением к Толпе. Заметьте: никого из тех, через кого Гренуй переступил, маниакально двигаясь к своей цели, не жалко ни на грош. Греную они вовсе безразличны, а у читателя вызывают омерзение большее даже, чем он сам. Именно и только на фоне Толпы Гренуй может выжать из читателя жалость.

Как и положено, апогея сюжет «Парфюмера» достигает, когда два его главных действующих лица сталкиваются, извините за тавтологию, лицом к лицу. Это одна из немногих по-настоящему ярких сцен в романе: беснующаяся Толпа, одурманенная запахом идеального аромата, страстно извивается у ног Гренуя. Не правда ли, автор ясно дает понять, кто из них менее достоин уважения? Жаждет ли он сам стать жертвой столь же слепого поклонения?

Ведь всё, что теперь остается для создания «идеального бестселлера» — придать тексту иллюзию глубины, позволяя Толпе бессознательно обмануться ею. (Вы сначала нырять научитесь, а потом вам сделают глубоко!) Подходящая «глобальная метафора» была Зюскиндом изобретена гениально! Обоняние – самое непознанное из человеческих чувств. Для обозначения запахов даже слов не выдумано: говоря о них, мы либо называем предмет, пахнущий схоже, либо апеллируем к вкусовым ощущениям.

Подменить музыку прозы животным ритмом, заставив нервно дрыгаться в такт ему конечности коллективного духа! Блеск! Браво! Сварганенное таким образом блюдо останется лишь грамотно подать, благо технологии пиара разработаны в совершенстве, причем нужно будет только чуть подтолкнуть ажиотаж, придать ему легкий начальный импульс, раскатить, как раскатывают боб на старте санно-бобслейной трассы, и дальше он сам бодро покатится, набирая скорость, успевай только вписываться в повороты. Сильно крутить рулем, рискуя вылететь с трассы (например, давать интервью) – конечно же, ни в коем случае нельзя. И писать больше ничего серьезного не стоит, ибо это породит совершенно лишние аналогии и сравнения. Ну и таинственности придать заодно – тоже грамотный ход. Ах, да, нужно еще аккуратно и нежно разбросать по тексту одинокие воробьиные ноги, дабы рафинированная критика могла радостно смаковать всяческие реминисценции, намеки и метафоры, отыскивая их, где можно и где нельзя.

И вот, не понимая толком, чем же так зацепила его книга «об ученике парфюмера, убивающем девственниц», всеми однако причисленная к классике, и почему-то ощущая себя по уши обгаженным, но не будучи способным в этом себе признаться, Массовый Читатель пускается во все тяжкие в бессознательном стремлении отмыться, легко обнаруживая у Зюскинда и «феноменальный замысел», и «детективное развитие сюжета», и даже «тонкое романтическое начало». Знаете, что мне всё это напоминает? Дюжину лет назад случилась в нашей стране весьма и весьма схожая по масштабам и духу профанация. А как звучал самый сильнодействующий ролик МММ? «Я не халявщик, я партнер!» — вещал разудалый герой, и алчущие халявы граждане, подталкиваемые тщательно сокрытой в тайниках души завистью к разъезжающим на иномарках «партнерам», бросились раскупать филькины акции. И ведь многие, в общем-то, понимали, что — «филькины», но… «Все побежали — и я побежал, все покупают — и я купил, все читают — и я прочту, все хвалят — и мне нужно хвалить, ибо я ж не бескультурный тупица какой-нибудь!»

…

Извините, Патрик, я Вас недооценил поначалу, принял за писателя. Конечно же, произведением искусства является не сам ваш роман, а миф о нем. И лишь недавно, дав разрешение на экранизацию, Вы тем самым, видимо, сочли свое произведение законченным. (Фильм-то отличается от романа как миф от реальности.)

Пятнадцать миллионов лохов – это круто, герр Зюскинд! Гренуй отдыхает! Браво! Снимаю перед вами шляпу. Но сжигать вашу книгу на Красной площади все-таки не буду…

В заключении предлагаю издателям свой вариант аннотации к роману «Парфюмер».

Не слишком глубоко уважаемые читатели! Вашему вниманию предлагается роман гениального профанатора современной литературы Патрика Зюскинда, который продемонстрирует вам ваше истинное лицо и место — так же, как это сделал герой его романа, разве что чуть другими средствами. Автор мотивированно и неопровержимо докажет, что искусно надушенный кусок дерьма, если его грамотно обернуть и умело подать к столу, вызывает у толпы активное слюноотделение, и будет ею жадно сожран, а затем породит стойкую, пылкую и нежную любовь.

Зюскинд поставил своим восторженным почитателям даже не диагноз, а — клеймо.

ЗЫ:

«В большинстве случаев люди, даже злодеи, гораздо наивнее и простодушнее, чем мы вообще о них заключаем. Да и мы сами тоже». Ф.М. Достоевский

То есть, всё вышеизложенное, по сути, также является профанацией.

Сикараськи умиляют! И как таковые, и само слово.

Вся книга — галимый стеб и фантастически наглый филологический нигилизм. Привыкшие к кондовому стилю стрелялок через него, конечно, не прорвутся. И эстеты вряд ли снизойдут к нему с горних тропов. А лично мне в кайф!

И, главное, бытие, блин! Бытие! С ним-то как быть?

«Что есть жизнь? Что есть мир?... Сколько нужно выкурить травы и съесть грибов, чтобы понять — что есть истина?» Это цитата. Вполне безобидная, в прочем тексте бреда поболе будет. Истину там постигают, попутно поедая друг друга и себя, буквально все. Истина, как обычно, выходит банальной и не слишком-то истинной. Но сколько же нужно выкурить травы (и откуда, кстати, она у автора такого качества) чтобы написать такую прелестную галиматью?

Аннотация создает совершенно неверное представление о книге. «Затоплены кровью», «ужасная правда», «кровожадный убийца»... На самом деле хоррора в повести практически нет. Автор вовсе не собирался пугать нас, читателей, даже в мыслях у него не было. Спокойный, выдержанный, лаконичный стиль Эдуарда Веркина этого в полной мере и не позволил бы, наверное. Слишком уж умная и глубокая перед нами вещь для простой страшилки. Ну да, некая потусторонняя тварь в сюжете присутствует. Даже убивает кого-то. А потом ее убивает Бакс — главный герой, пес с человеческим мышлением и почти человеческими — только чище и искреннее — чувствами. Но книга не об убийствах и не о тварях. Она о людях. О верности и предательстве, о разуме и страхе. И о внутреннем долге, который превыше страха и разума — тем более того разума, что характерен для возомнивших себя сапиенсами homo.

Взятый Веркиным неожиданный и великолепно выполненный «собачий ракурс» чем-то роднит «Час охоты» с дивовской «К-10». Будь моя воля — объединил бы эти две повести под одной обложкой.

За последние несколько лет Эдуард Веркин превратился из «молодого да раннего Крапивина», воспринимавшегося как неплохой подростковый автор, в одного из лучших современных русских писателей. «Друг-апрель», «Облачный полк», «Час охоты» — разные по замыслу, тематике, жанру. Но их объединяет авторское умение создать глубину и объем текста буквально несколькими штрихами, ненавязчивая человечность и точность характеров и все лучше узнаваемая слегка отстраненная грустинка во взгляде на мир. Настоящий, очевидный талант. Странно и обидно, что Веркина практически не замечает ни фэндом, ни боллитра.

Вообще-то я не собирался писать отзыв. Повесть цельная, жанровая, и в этих рамках — великолепна. Оценка моя совершенно осознанная, выверенная, вычищенная от эмоций, которых после заглатывания повести было, признаюсь, достаточно. Разных. Но, имхо, именно так следует оценивать высококачественно, и настоящим профессионализмом сделанный продукт. Даже если он не совсем твой. Ведь если так цепляет, что даже не сразу понимаешь насчет «не совсем твой» — это признак качества, без сомнений.

Но прочел предыдущие отзывы и решил немного подискутировать.

Удивили претензии к языку. Язык идеален для данного жанра. Простой, ясный, без глупых излишеств, позволяющий полностью «нырнуть в текст». Грамотный, зрелый стиль. У меня — никаких претензий.

Я не большой спец по боевикам, вообще не критик, но на мой потребительский вкус и с этим все ОК: динамика в норме, провисаний нет, все необходимые ингредиенты присутствуют, причем качественные и в нужных дозах. Ничего лишнего. Само по себе наличие шаблонных приемов не мешает восприятию, наоборот, помогает, если они создают оптимальную форму, не подменяя содержание. Герои шаблонны, но не картонны — и это здесь скорее плюс, чем минус. Не хватало еще достоевщину разводить в боевике.

Две сюжетные линии — что само по себе показатель — оказываются связаны... не скажу как, поскольку сам догадался не сразу, но очень грамотно связаны — это жирный плюс. А вот философии не заметил. Она была бы тут явно лишней. Ее и нет.

Фантастическое допущение об использовании рептилий в качестве блюстителей закона — красиво. (Рептилия — это ж наш архетипический враг, тот же дракон, только маленький.) Но если бы оно составляло содержание повести, пару баллов пришлось бы скинуть, невзирая на красоту. Драконья бездушность формальной законности — лишь деталь, причем деталь точная и адекватная основному конфликту. Даже ключевая. Но не сам конфликт.

Конфликт же — да, социальный. (Причем умело отраженный в личном.) И будь он так примитивен: «зло и ложь, могущественные и неодолимые», и насквозь пропитанный добром и правдой герой в мужественной борьбе с ними — фиг бы я отличил этот текст от обычных боевичков. Но разве главная героиня лжет? Разве она, вполне себе положительный персонаж, всего лишь наивно заблуждается, прозревая к финалу? Финал вроде подталкивает к такому выводу, но я бы не спешил его делать. Повесть, на мой взгляд, не опускается на бинарный боевичковый уровень мышления. Во всяком случае, мне хотелось бы так думать. Жаль, если на самом деле я лишь домыслил за автора то, что у него вышло случайно и является не замыслом, а недоработкой. (Мне не хватает контекста, чтобы судит об этом: я почти ничего больше не читал у Точинова.)

А думается мне вот как. Обзывая Егора «анчоусом», Юля просто заигралась в себя-журналистку, зачем-то продолжая глупый спор, в чем сама тут же и раскаялась. Егор вовсе не анчоус, по натуре своей он вполне «полноценный» гражданин — не олигофрен, не дебил, а если и уголовник, не платящий налоги — то вынужденно. Он ведь стал таковым не из идейных соображений, а просто в порядке самозащиты. Идеологию в оправдание себе он подогнал уже позже, разобравшись в том, с какого перепугу ему пришлось превратиться в террориста. Сцена в «банке» тому подтверждение. Вот его персональный когнитивный диссонанс, характерный, впрочем, для идейных террористов: от «анчоусов», за права которых он вроде бы борется, его, оказывается, физически тошнит! Он явно чужой среди них. Зато сами они вроде как вполне довольны своей жизнью (пусть этот аспект и не раскрыт в повести). И посмотрите, на кого направлена террористическая деятельность «идейного борца с системой». На деталь! На безмозглых рептилий! Это подход к работе вовсе не народовольцев, отстреливающих верхушку системы, а луддитов, портящих оборудование. Обреченный подход, однако. Но может, в нем есть своя сермяжность?

Видимо, не все так просто. Нет очевидного добра и зла, есть проблема — сложнейшая, неразрешимая ни в рамках одной маленькой повести, ни вообще: а вправду ли все люди равны?

Ведь ничего нового в избирательном цензе нет. Он в истории не исключение, а правило. Это только в последнее столетие мир свалился во всеобщее избирательное право, а до этого типичными были самые разные цензы: сословный, имущественный, образовательный, и др. И неспроста. С точки зрения стабильности социума в цензе есть своя логика и свой резон. Да и всеобщность права — только видимость, буффонада. Ее давно нивелировали, всеобщность эту, различными методами: в одних странах низвели до декоративно-прикладного искусства при реальной неподконтрольности «избранной» власти, в других завуалировали с помощью замысловатой системы сдержек и противовесов институтов гражданского общества. Но нигде кухарки государствами не управляют! Демократия — миф, лозунг, идейный принцип, социальный компенсатор — называйте как хотите, но всяко не конкретный механизм формирования власти.

Так, может, дьявол именно в деталях? Может, проблема не в самой структуре социума, фиксирующей неравенство, а в том, какими методами она создана и поддерживается, какие детали использованы в механизме поддержки? Может, потому и агрессию свою Крестоносец направил на самую уродливую из этих деталей? Рептилии как образ бесчеловечности — не только закона, но и всей системы отношений в том обществе, что нарисовано автором — вот где дьявол! Ввести ценз, лишить возможности управлять страной тех, кто не готов к этому — это одно. Это даже в каком-то смысле честнее, чем разыгрывать спектакли на выборах. (В конце концов, мы же с вами не против, чтобы водительские права давали только тем, кто умеет водить, и чтобы лишали тех, кто не способен не садиться за руль пьяным? Или давайте введем всеобщее водительское право?) Но совсем другое — когда вместе с избирательным испаряется куда-то другое, фундаментальное — право на уважение, право называться и быть человеком. Страшно не то, что одни голосуют, а другие нет (что одни могут купить себе домишко на Ривьере, а другие нет, что одни могут пилить трубу, а другие нет, и т.д.). Страшно, когда первые возомнили себя ариями, не просто обзывая, но и считая (искренне!) вторых «анчоусами», а вторые вдруг оказались в гетто, из которого выбраться все тяжелее, да и неохота, ибо его привычная обыденность милее каких-то там прав.

Вот тут и проявляется символизм георгиевского креста! Нет, не с цензом борется Крестоносец. И не с рептилиями. А с вечным шварцевским Драконом, с неодолимым фашизмом, происходящим из наших же благих намерений, наших комплексов и нашей гордыни.

UPD 31.03 Перечитал свой отзыв через день после написания. Пожалуй, все же я что-то домыслил, спроецировав месседж повести на себя и тем преломив действительное в кривоватом зеркале желаемого. Наверное, авторские акценты расставлены чуть иначе. Но, имхо, возможность широкой трактовки лишь подтверждает высокую оценку.

»... у него в кармане Сартр, у сограждан — в лучшем случае пятак» (БГ)

.

Боже, какой роман!! Какой потрясающий роман! Такие книги не то что издавать — писать нельзя! Они же повышают уровень суицида в стране! Если ваш покорный слуга, живший в общаге лет двадцать назад, сутки приходил в себя, после того как всю ночь, не отрываясь, читал Иванова, что же на его месте должен чувствовать тот, кто доныне обречен на счастье в ней жить? Г-н Иванов о бедных иногородних студентах подумал?

Такое ощущение, что книга написана на едином нерве, на одном дыхании, экспромтом, сходу, в порыве вдохновения без перерывов на еду и сон. И читается так же. Для меня загадка, как подобные вещи, например, подвергать авторской правке? Какой же нужен цинизм вселенский, чтобы эдак спокойно и рассудительно работать над текстом, задумчиво покусывая колпачок шариковой ручки: «Ага, тут слабовато, зачеркнем… пожалуй, лучше так. А тут поищем синоним, где там у нас словарик?» Под таким накалом страстей автор должен скончаться, не приходя в сознание, в крайнем случае свихнуться. Странно, что он до сих пор жив, в здравом уме и даже продолжает что-то писать. При этом за весь роман лишь пара стилистических кочек, о которые споткнулся глаз…

Вот такие мысли лезут в голову на первые сутки после бессонной ночи с «Общагой».

На вторые сутки начинаешь думать сам.

Во-первых. Прочитанный после «Географа», «Сердца Пармы» и «Золота бунта», роман выглядит несколько аляповато, чуть вычурно, немного по-менторски. Ничего удивительного — ранняя вещь, автору было 23 года, написано, видимо, «по свежим следам». Между прочим, «Общага» 14 лет пролежала «в столе». Издатели в сговоре с автором берегли народ от стресса.

Во-вторых. Характеры главных героев. Что-то в них не так, какая-то легкая неестественность, картинность в поведении, нарочитость, происходящая, думаю, из-за того, что автор слишком глубоко в них копается, и одновременно стремится создать из них характерные типажи. Мне это кажется несовместимым: чем лучше человека знаешь по жизни (или по книге), тем менее он типичен. Или-или.

В наименьшей степени вызывает недоверие Серафима, именно потому, что это очевидно идеальный персонаж, «ангел во плоти». А самым большим диссонансом прозвучал для меня образ Ваньки. Поначалу он был каким-то нечетким, ускользающим от понимания — вплоть до «Времени колокольчиков». И тут я увидел в Ваньке Башлачева — как себе его представлял. Но я-то сужу по стихам, а Иванов – по мифам реальной общаги. И, видимо, есть разница. Так или иначе, последний разговор Ваньки с Отличником мне откровенно резанул ухо.

В-третьих. По мере рассудочного анализа начинает вызревать несогласие с авторской позицией. С ней вообще путаница какая-то. С одной стороны, «резать вены – еще не способ…», с другой – вроде бы как раз наоборот, только правоту доказываешь не окружающим, а себе самому. Развязка — вообще плевок в рожу ортодоксальному христианству, и тут я в кои-то веки встану на его сторону…

В четвертых…

В пятых…

На третьи сутки начинаешь рыть критику…

И действительно, какого хрена я тут распинаюсь? Читайте статьи на сайте arkada-ivanov.ru! Умные дяденьки и тетеньки разложили все по полочкам. Одни приложили автора к крестику и аккуратно постукивают молоточками, вбивая гвоздики ему в ладошки, зато другие уже прозрели (к чему «Аркада» и подталкивает аккуратненько своей подборкой) и истово молятся. Сюсюкают, обливаются слезами умиления, обзывают «модным», завидуют, подозревают в сексуальной озабоченности...

Рытье в критике – занятие весьма познавательное и веселое. Так и чудится то рафинированный хмырь, всю жизнь презрительно державшийся на расстоянии выстрела от любых общаг, то старая мымра с воспалением желчных желез, осложненным клиническим недое..ом…

Фигня всё это, ребята, честное слово, полная фигня!

Есть лишь два действительно важных момента.

Первое. Да, Алексей Иванов стал «модным». Но он и вправду талантлив! Я абсолютно равнодушен к моде, клянусь. И будь «Общага» выпущена тиражом двести экземпляров в подпольной типографии Усть-Урюпинска – думал и говорил бы то же самое. Но как же здорово, что мода и талант все-таки могут жить вместе! Это значит, что у тонущих в мутном потоке попсы есть надежда спастись. И очень хочется надеяться, что медные трубы не заглушат талант Иванова фальшивыми визгами.

Второе и главное. Да, «Общага» — не БСЭ и не Лао Цзы, я не узнал ничего нового и вряд ли стал мудрее. Ну и что? Зато я словил ИСТИННЫЙ кайф! Не тот животный кайф, которому потакают все популярные шоу. А другой, когда хоть ненадолго ощущаешь себя способным насмешливо харкнуть в морду неумолимому memento.

.

(с) 2006 г. (Опубликовано в ЖЖ)

.

UPD С момента написания данного текста прошло 8 лет. И увы, видимо, всё же заглушили...

«Вы зачем обидели нашего представителя?» О.Бендер

.

Вы зачем обидели своего читателя, Олег? Как это «не обижали»? Он пришел обиженный! Ибо обида, как известно, суть неоправданное ожидание. Он-то ждал крутого космического детектива, со стрельбой и интригой, с разгадкой в самом конце. А что получил? То ли любовный роман, то ли светскую хронику, то ли космологические изыскания...

Придется мне выступить адвокатом.

Имхо, перед нами эксперимент. Точнее, сразу два. Один скорее удачный, другой скорее нет. Но сама постановка очень любопытна. Понимаю, что в этой моей гипотезе много произвола, и автор, может, даже ни о чем таком не подозревал, а писал именно космооперу... но вряд ли.

Один эксперимент заключается в не слишком удачной попытке описать женскую психику мужской рукой. Получилась в итоге некая пародия. Беда ведь в том, что женщинам не свойственна рефлексия в вербальной форме, которой Делла занята половину книги. Женщина «думает» о себе чувственно, эмоционально, но не в словах. Даже женщина с блестящим математическим образованием, способная логически мыслить куда лучше подавляющего большинства мужчин, в споре с мужем легко и искренне рождает великолепную фразу: «Ты прав, но я с тобой не согласна!» То есть, ум и логика вроде за, но нутро против, и ничего с ним не поделать. Эти «противоречия» мужчинам порой кажутся забавными — и это хочешь не хочешь проскальзывает в авторских описаниях размышлений героини. Увы, женщины в таких случаях, кажется, к самоиронии не склонны совершенно. Ибо никаких противоречий нет. Ум лжет — это им очевидно. И они переживают то, о чем мы с вами лишь думаем и/или пишем. Какая уж тут ирония?

В итоге в романе получился какой-то «гендерный диссонанс»: женщина, глядящая на саму себя как бы глазами мужчины. Женскую часть аудитории подобные эксперименты вполне могут раздражать.

Второй же эксперимент состоит в... сепарации любви в ее мужском исполнении. Взять да распилить чувства, обычно испытываемые мужчинами как бы слитно (но, наверно, разными мужчинами в разных пропорциях), на две рафинированные половинки и вложить их в двух разных персонажей. Грубо — на эрос и сторге (точных терминов не подобрать, конечно).

Нет в романе треугольника на самом деле! Только его видимость. Две его вершины разведены как бы нарочно, они не конкурируют, а скорее дополняют друг друга. Макс и Август искусственно утрированы в своих чувствах к Делле, но в остальном характеры дорисованы весьма достоверно, герои ожили под рукой автора благодаря тонкой, почти незаметной иронии. Точнее, самоиронии. Автор ведь, имхо, эту сепарацию, как всякий честный экспериментатор, на себе испробовал...

И лично мне этот эксперимент очень понравился! Хотя, возможно, сие говорит лишь о том, что мы с автором чем-то похожи. Ну, гендерной принадлежностью, например.

Да, мы начали забывать. Война представляется уже как нечто патриотично-пафосное, непрерывно героическое и чуть ли не развлекательное, вроде комьютерной стрелялки.

А она другая. Она пустая и страшная, тягучая и грязная. Голод, холод, зверская, отупляющая усталость, болезненная беспризорность мира. И — ненависть. Не благородная и тем более не святая. Но настоящая, искренняя, истовая. Которая уже не слепит, а, наоборот, делает ум ясным, а руки твердыми. «Убей немца!» «Убей!!» В этом и только в этом смысл жизни. И смысл смерти тоже в этом. И нет никакого геройства — в том приукрашенном, напыщенном прикиде, что подавали нам в школе на уроках патриотического воспитания. Есть лишь ненависть, сухая и твердая, простая и ясная, которая сильнее голода и холода, сильнее страха, сильнее любых инстинктов... Веркин и не оправдывает ее, и не славит. Он просто показывает, что она была естественна, как воздух. И именно в этом — ужас войны. В том, что те несколько слов Эренбурга, может, послужили Победе больше, чем все постановления партии и правительства вместе взятые. Даже, наверно, ему самому через десятилетия, а уж тем более нам, таким разумным, самоуверенным и толерантным, трудно представить, насколько они были искренними, те страшные слова.

Такие книги надо включать в школьную программу. Чтобы воспитывать ненависть. Не к врагу. К войне. Патриотическое воспитание приложится. Человеческое — важнее.

»- Помнишь кофейню в Сохо?

- Конечно, помню!..» (МЩ, «Рыба»)

Обычно, если я пишу отзывы — то максимум через день-два после того, как закрыл книгу. А тут — вроде и хотелось написать, но что-то мешало, как-то не укладывалось. Неделю ждал, пока уляжется.

Потому что кроме вкуса, вполне обычного «максфраевского» вкуса, о котором тут уже много и верно написано, ощутил вдруг то ли привкус, то ли некое послевкусие, совсем иное, но не то чтобы из другой оперы, а из какого-то другого сна, из другого мифа. Или... из реальности.

О нем и попробую написать. Получится, наверное, бред. Зато искренний.

Попытки поймать это чудное ощущение «на извилину» завершились еще более чудно: откуда-то всплыла вдруг странная парочка: слово «прощание» — и мелодия, которая звучала, звучала где-то в закоулках подсознания, а когда, наконец, проявилась, оказалась почему-то «Шарманщиком» Щербакова — одним из безусловных его шедевров, но абсолютно ведь далеким по настроению от «Хроник Ехо».

Может быть, дело в том, что я воспринял книгу целиком, вместе с курсивом, которого в этот раз очень, очень много. Сам-то рассказ о путешествии в Страну Сновидцев — вполне фраевский, хотя слегка вторичен и воспринимается как милое старое доброе развлечение — а чего еще надо? Но курсив... курсив — он создает некий трудноуловимый диссонанс, он обрамляет остальной (якобы основной) текст, как... ну вот как будто черная рамка вокруг смеющейся фотографии, и пусть фаны сколько угодно крутят пальцами ног у висков за такое сравнение.

Понимаете, они все, все герои — ровно такие, какие должны быть, исходя из всех предыдущих хроник и лабиринтов. Они только делают вид, что сообщают другу другу нечто новое и важное, на самом деле они все всё давно знают, кто что кому скажет, как отреагирует, в каком месте улыбнется, где сделает паузу. Они становятся похожи... на кукол, что ли? Очень милых, очень добрых, но...запрограммированных быть милыми и добрыми. Они уговаривают сами себя, что вроде бы незавершенные, что им что-то еще непонятно, что-то для них еще неожиданно, они говорят по этому поводу разные мудрые банальности, но... Самый живой и самый любимый автором персонаж — это Триша, теперь-то, при таком количестве курсива, сие стало окончательно ясно. Дай автору волю — он бы вообще один курсив оставил. Сэр Макс — такой, каким он был в лабиринтах — закончился, понимаете? Всё, мир возник и зажил сам по себе. Автор ему больше не нужен. Заявление о том, что это последняя хроника — не придурь и не лень автора, а, возможно, его ощущение цельности созданного. Памятник закончен, пора убирать леса. Может быть, сэр Макс еще и вернется в Ехо в каких-то новых текстах (чего так ждут и жаждут поклонники), но... лучше бы не возвращался.

Ведь есть уже «Большая телега» — великолепная сюита в прозе, имхо — программное произведение Фрая. Есть улицы Вильнюса, среди которых, например, «Сто рыб»- маленький рассказик, который, на мой вкус, сильнее всех хроник...

А прощание... прощание не с Максом Фраем, нет. Вряд ли Светлана Мартынчик возьмет себе новый псевдоним. (Хотя чем мир не шутит?) Зачем? Какая разница? Псевдоним... Ним псевдо...

Прощание — с бессмертием. Это ведь так здорово: на год, на день, на вечность, ну хотя бы на сотню страниц даже не просто почувствовать себя, а стать, в самом деле стать бессмертным. Это не вера, не уверенность, это даже не факт, это больше чем факт — это мироощущение. Светлана, приобретя откуда-то естественное для счастливого человека свойство не ведать смерти, умудрялась чудесным образом транслировать его через свои тексты. Но затем что-то надломилось: «Конечно, помню! А толку что?» Видно, та самая рыба всплыла из глубин, заглянула в глаза...

На самом деле, ничего страшного. Талант в камре не растворим. Был веселый, немножко мудрый, немножко хитрый балаган. А будет Балаган-2, ничуть не хуже. Только теперь — с рыбами. И со спокойным и тоже, в общем-то, веселым пониманием: «А после — смерть, и это жаль».

На мой вкус — самая слабая книга автора...

Нет, не так. Не слабая. Написана хорошо, связно, свежо, динамично. Просто совершенно не моя. Целевая аудитория другая. Так бывает. Скажем, «наша раша» местами весьма мила, не могу не признать, но в целом меня от нее тошнит.

Прежде всего, в романе раздражает постоянно сочащаяся политизированность. А я, уж извините, не читаю газет. Ни перед обедом, ни перед ужином. Никаких. (Ну, разве что «Спорт-экспресс» иногда, уж больно хорошо пишут некоторые его журналисты.)

Главное же — когнитивный диссонанс, вызываемый обоими ГГ.

Тот, что мужского полу — не просто самовлюблен, что нормально для писателя. Он еще и самоуверен. Искренне. И самодостаточен. Вполне. Но, извините, такой человек не может написать ничего талантливого, не говоря уж о том, что по настоящему талантливые вещи в наше время не принесут столь широкой популярности.

Быков? Да вы что?! То актерство, тот кич, которые Быков являет публике, вы принимаете за его реальное нутро? Но это же просто самозащита и способ заработка! А человек — он виден из текстов, причем даже не из романов, а из рассказов и стихов. Ничуть не похож! Ни капли!

Талант предполагает тончайшую кожу. Иначе ведь не уловить колебания ткани мироздания. А жить среди людей почти без кожи — тяжко. Поэтому одни — как Быков — наращивают цисту, другие — как Щербаков — просто не живут. А ГГ — живет, да еще и искренне тащится с такой жизни.

Не верю.

Что касается героини, то тут беда в другом. Возможно, автор рисовала ее с себя. Но не с себя реальной, а с себя мечтаемой. Отсюда и диссонанс. Персонаж никак не фокусируется, постоянно какие-то несоответствия, нелепости, неувязки. Помните сцену, когда Ггерой сотоварищи прибывает на остров, где Ггероиня вынужденно провела несколько не самых веселых часов? Деловая, решительная, ответственная вроде бы девица (ведь две семьи тянет!), доведенная до ярости откровенной подставой, вдруг ведет себя как пошлая домохозяйка. Боже, да не будет нормальная гордая женщина слушать объяснений! Она просто не услышит ничего, покуда как минимум пощечину не влепит! А эта... курица, да и только.

Не верю!

В общем, получился текст для лиц женского пола украинской национальности, никак не желающих признать, что они уже не совсем молоды и на некрасовский образец по жизни явно не тянут. То есть, целевая аудитория мыльных опер и дамских романов. Я к ней не причастен ни по одному параметру.

А я начинал не с «Кошек». Поэтому, хотя и не спорю с тем, что перед нами новый замечательный писатель, оценю книгу чуть иначе.

На фэнтэзийном поле, в выдуманной реальности, где известные условности характеров оправданны, Веркин чувствует себя прекрасно: динамика, фантазия, юмор — всё у него на должном, прямо скажем, на мастерском уровне. Но в реальности реальной (кхм...), почти не искаженной фантастическими элементами — то есть, на поле Крапивина — он очевидно проигрывает последнему, как и Булычеву, не говоря уж о Ковале. Хотя многим другим, конечно, даст сто очков вперед.

«Крапивинскую» меру условности Веркин как раз чувствует прекрасно, и утрированные персонажи, эдакие воплощения типовых черт (например, Зучиха) у него выходят не менее стильно. А вот с рефлексией главного героя, пожалуй, перегнул. Его самокопания ломают темп повествования, затягивают развитие сюжета. Но главное не в этом. Главное, чего не хватает автору для того, чтобы и в этом мире оправдать необходимые условности — это интонация доброго сказочника.

Блеск!

Лучший роман Карины и один из лучших в Этногенезе.

Любопытно, что он вновь сделан на слабой аллюзии. В «Бимини» это был Грин (по духу), теперь — Агата Кристи (по фабуле). Однако, язык не поворачивается назвать «Западню» детективом. Даже психологическим. Или тем более мистическим. То есть, конечно, это детектив. Но все-таки не совсем, не в этом суть.

И психологии в романе хоть отбавляй, просто тонны. Но если счесть ее главным контентом — получится весьма однобоко. Выражена она, пожалуй, точно и, может быть, даже чересчур глубоко, что многих читателей оттолкнет. Но при этом... как-то не вполне тонко, как-то не по-женски, слишком «от ума», слегка нарочито, что было бы естественно для психиатра С.Дяченко, но тут... Да нет, конечно, ситуация описана краевая: всё жутко обострено, все неврозы прут наружу, скелеты выпадают из шкафов, тараканы из голов прут толпами... и все же роман не об особенностях детской психики в состоянии стресса, нет.

А мистика в романе — она ведь скорее для шарма. Хотя вроде бы является важным сюжетообразующим элементом. Не правда ли, врезки курсивом можно было бы сократить впятеро без ущерба для сюжета? Ага. И тем прибить нечто более важное...

Тьфу ты! Не получается высказаться связно, доказуемо и логично. Ощущение от романа противоречит словам, рождаемым умом. Ум пытается зацепиться за что-то отдельное, ну, там, анализ-синтез и всё такое, дурная манера литкритиков.

А ощущение... оно тоже ведь понятно. Ощущение цельности и красоты.

...И сколько не пытался я расшифровать эти два слова, сформулировать, почему цельность и откуда красота — не выходит. Может, это как раз и есть признак таланта?

Ничего не понимаю!

У фэндома совсем, что ли, вкус отбило? Каким образом книги Эдуарда Веркина до сих пор не выиграли ни одного Роскона?

Может, читатели обманулись ярлыком «для детей и юношества»? Ну так это весьма условный ярлык! Из серии «для детей — это как для взрослых, только лучше».

Вот перед нам квест, классический вроде бы квест. Но как сделано! Спокойный, ровный темп, выверенная динамика, неожиданная развязка. Корифеям серии «Сталкер» еще учиться и учиться.

Мир полностью оригинален. Разве что у Слаповского была пара романов про Бермудию — что-то отдаленно схожее, но на порядок слабее (потому, думаю, что это просто чуждая Слаповскому тема). Скорее, «Повелитель мух» Голдинга почему-то вспоминается, хотя ни по настроению, ни по сюжету ничего общего.

И — стиль. Ясный, простой, невычурный, точный русский язык. Непрерывная умная ирония, масса аллюзий. Красиво!

И — ракурс. Совершенно свой, оригинальный, неожиданный. Фантазия/поэтика почти на уровне Данихнова или Марии Галиной.

Хорошая, талантливая, настоящая литература. Развлекательная — да. Без претензий на философскую глубину, но далеко не глупая и психологически достаточно точная, более чем достаточно для жанра. Не всем же сердца жечь глаголами и души утруждать круглосуточно. Кому-то нужно просто радовать, бередить вкус, услаждать эстетику. Имхо, радовать — даже более важная функция литературы, нежели жечь и утруждать.

Не понимаю! Что ж вам еще-то нужно?

«Я тут не просто режу — я потрошу!» (М. Щербаков, «Аллегро»)

Прочел предыдущий отзыв и согласился: вправду, нечто общее с «Домом, в котором...» есть. Неуловимая такая связь, эфирная. И с «Райской машиной» Успенского тоже есть. Причем понятие «минетжер», там лишь намеченное, теперь, превратившись в «пиндоса», раскрыто полностью. И еще, пожалуй, с романами Славниковой. Только у Дивова безысходность глубже запрятана. Не банальная бытовая безысходность, и даже не безысходность всяких там национальных имперских амбиций или загнивающе-капиталистического способа производства, а безысходность бытия как такового. Прямо трагический оптимизм Камю. (Кстати, аллюзия: «Миф о Сизифе», ага. Во какой я начитанный!) А что поделать, если любой организованный труд — сизифов? Если мир наш пронизан мифами настолько, что тот, кто не в тренде, сильно рискует оказаться в нем на обочине. Даже не рискует, а окажется неминуемо.

Хотя Олег, конечно, выход видит: плюнуть на все тренды, ни в коем случае не голосовать пролетающим мимо колесам, бамперам и зеркалам, а просто сойти с обочины, сесть на берегу реки и ждать, спокойно делая то, к чему лежит душа. Понятно, что ничего по реке не проплывет, кроме банального мусора: ни трупов, ни тем более врагов. Ну и не надо!

Но выход этот — для немногих. Основную же массу «райская машина» капитализма, консьюмеризма и прочих нынешних -измов перемалывает на раз. И они веселой толпой тупо катят на бесконечную гору свой бессмысленный камень.

Но это лишь один ракурс, наиболее близкий лично мне. Роман на самом деле удивительно многомерен. Олегу удалось впихнуть в небольшой текст месседж сумасшедшего объема. Потому и аллюзий столько. Причем у каждого, небось, свои. И это здорово!

Отмечу только еще один план. Роман — реально производственный! И не надо нам тут противопоставлять, мол, он «о людях». Одно другому не мешает. Более того, «не о людях» — это и не роман был бы вообще, а газетный репортаж какой-нибудь. Хорошая книга — она всегда о людях. И о жизни. И о мире, в котором та длится. Однако, нужен антураж — не всегда, но обычно. И антураж нужен достоверный. Лучше всего даже, чтобы он делал сюжет, как то ружье.

Так вот. Процесс регуляризации («опиндосивания») менеджмента любого крупного предприятия (как, видимо, и вообще любой крупной социальной системы), перешедшего из стадии стартапа (революции) в стадию стабильного эволюционного развития — то есть, превращения вменяемого управления в регулярный минетжмент, — описан совершенно точно, в деталях. Это я вам говорю как человек, лет двадцать так или иначе связанный с производством (и даже ненароком подиректорствовавший на крупном заводике), и сытый гребаными проблемами с эффективностью по самые помидоры. Дивов, насколько я знаю, подобным по жизни не страдал. Но зато он великолепно чует это вездесущее, мерзкое, неразрешимое противоречие между системой и личностью. А дорисовать детали в приложении к выбранному антуражу таланта ему хватает.

Ниже — небольшой комментарий в трех частях.

1.

«Виртуозный кульбит под куполом литературы!» Какой кретин придумал эту гениальную фразу?

Вдохновение, экспрессия, прыжок, полет! Аплодисменты! Громче!!

Циркачество, манерность, кич…

Нет, не так.

Хлопать совсем не хочется. Хочется незаметно заплакать...

Ты сидишь на краю опустевшей арены и чертишь палочкой непонятные знаки на отсыревшем от пота песке, а неслышный оркестр играет что-то ужасно знакомое, немного грустно, и чудятся в пустом зале лица, лица, и ты сам – там, в тени, на предпоследнем ряду, видишь? Завтра этот зал заполнят другие зрители, и другой оркестр заиграет другую, веселую музыку, и под этим куполом храбрые акробаты будут виртуозно крутить свои кульбиты, — ты ведь тоже когда-то был акробатом, помнишь? А может, и не был вовсе, это не так важно, и знаки на песке почему-то тоже не важны, важен только сам потихоньку подсыхающий песок, и то вряд ли...

Зачем кому-то что-то доказывать? Ты просто идешь по солнечной стороне улицы, прищурившись, улыбаешься чердачным окнам на пологих скатах крыш; а твоя тень смешно кривляется, задевая о выступы стен, но тебе самому давно уже не перед кем и незачем кривляться…

Ты понимаешь: перед тобой не просто роман. Это живописное полотно, картина, нарисованная на холсте бытия легкими мазками акварельных слов.

На заднем плане – город. Вряд ли он существует в действительности, ведь это город из твоих последних снов, залитый выкатившимся в зенит южным солнцем. Тени съежились, и даже мелкие детали, выхваченные внимательным взглядом, прорисованы отчетливо, порою слишком, впрочем, иногда, наоборот, нарочно чуть смазаны, будто подзабыты.

А на переднем плане, чуть ближе к краю – женщина. Отвернувшись от тебя, она смотрит на город, задумчиво, весело, восторженно — не разберешь, ведь ты лишь с трудом угадываешь ее профиль по горбинке носа, по морщинкам у глаз неизвестного разреза… И еще художник изящно, почти незаметно исказил реальность: солнце, вертикально висящее над городом, — на самом деле как бы вне пространства картины, и для женщины оно выглядит по-вечернему склоненным к горизонту, может быть, это сам город освещает её отраженным светом, создавая тень, аккуратно отброшенную в угол полотна, и ты видишь, что это тень девочки...

Наверное, это и есть счастье, маленькое отдельно взятое счастье: прогуляться по солнечной стороне улицы. Но, знаешь, есть в романе что-то, спрятанное даже не между строк, а между межстрочных интервалов, нечто почти неуловимое, каплей дегтя испортившее впечатление. К восхитительно светлому чувству нагло примешалась толика глухой злобы. Может быть, это зависть, обычная грязная черная зависть?

Ведь на ту, солнечную, сторону улицы надо еще перебраться. А это непросто, ох как непросто! Особенно нам, избалованным всенародной линейностью Лукьяненко или оголтелым интеллектом Пелевина. Глубоким арыком встает на нашем пути не столько объяснимый дефицит драйва, сколько ощутимый избыток слога.

О, язык романа прекрасен! Даже не верится, что это тот самый русский язык, которым ругаются меж собой блоггеры. Ах, как он пластичен, как фонетически выверен, как изощренны и тонки метафоры! Читать такой текст – исключительное наслаждение! Будто ценная картина прикрыта тонкой прозрачной пленкой, защищающей первозданную яркость ее красок от нечаянных прикосновений немытых рук... Поэтому, увы, в текст не получается «нырнуть», чтобы «с головой» погрузиться в содержание романа. Разбегаешься, складываешь руки лодочкой, прыжок... и вязнешь в языке.

Вот, к примеру, ребенок, сосущий материнскую грудь – казалось бы, что тут еще можно придумать? Но автор даже для этого совершенного, хотя и обыденного процесса нашел потрясающую метафору: «поршневые движения круглых щек». Перед глазами почему-то сразу возникает двухцилиндровый двигатель внутреннего сгорания в разрезе. Некоторое время ты тупо на него пялишься, затем пытаешься сопоставить понятия «поршень» и «мембрана», ведь на мембрану же щека похожа, не на поршень, при чем здесь поршень? И когда отсечные мембранные клапаны готовы уже, в свою очередь, захватить твое сознание (как, вы незнакомы с трубопроводной арматурой? – ну, извините), на помощь приходит велосипедный насос. Вот же, вот она, верная логика: сосать – насос – поршень! Что ж, ладно, пусть будут поршневые движения, но почему тогда «круглых», а не «пухлых» щек — у младенцев же пухлые щечки, правда? Нет, вы только вслушайтесь, как звучит: «Пухлых щек поршневые движенья»… Впрочем, да, «пухлые» — чересчур заезженно, можно, наверное, и «круглые». «Круглые» даже, пожалуй, лучше… Стоп! О чем это мы? (И тут ловишь себя на том, что перевернул страницу, содержания которой абсолютно не уловил.) Ах, да! Вернемся, начнем заново. Итак, «поршневые движения»...

Я читаю Дину Рубину — и вижу ее прелестную тонкую иронию. Вижу и ценю, как великолепно она владеет словом, как умело выбирает образы и сравнения, как блестяще строит композицию. О, я вижу и понимаю, какой прекрасный писатель Дина Рубина! Зато когда я читаю, например, Андрея Геласимова, или Марию Галину – я ничего этого не вижу и не понимаю. Грущу, смеюсь, злюсь, мучаюсь, но русского языка не замечаю совершенно: ни оборотов, ни сравнений, ни композиции, ни-че-го. Странно, да?

Сколько в романе главных героев? Два? А почему всё время кажется, что их трое? Да потому, что автобиографические мазки исполнены куда достовернее остальных! И потому еще, что книга Рубиной... нет, не вычурная, но как-то так нарочито стильная. Такое ощущение, что автор, подглядывая в нее из-за твоего плеча, постоянно слегка любуется тем, как замечательно и тонко он изложил свои мысли, какие яркие образы придумал, как точно передал свои чувства. Звучит парадоксально и даже, может быть, бессмысленно, но «На солнечной стороне улицы» — нарочито классная литература. Ну да, в романе два главных героя... и один самый главный.

Но... разве это не изысканный вариант кривлянья? Са-амолюбо-ова-а-а-аанье, чреватое обыкновенным снобизмом. Элитарный, талантливый, гениальный — но кульбит!

Отнюдь не обвиняю автора в том, что он напрямую демонстрирует презрение к недостойным его пера читателям, — тем самым, которые избалованы «всенародной линейностью» (а я вот тоже люблю кривляться!). В мыслях у автора такого не было! Но с другой стороны, ну кто мы такие? В Ташкенте не жили, в Израиль да в Америку не ездили, талантом — и тем обделены. Очевидно, что, поглядев со своих высот на нас, убогих, не способных ни гениальную картину нарисовать, ни великолепную книгу написать, автор неминуемо испытает этакую мимолетную вежливую брезгливость зрячего к случайному попутчику-слепцу. Пусть вопреки авторскому желанию, но это утонченное высокомерие тенью скользит за кулисами романа, и отстраненная жалость подмешана в грунт холста, на котором нарисовано сиятельное полотно «Солнечной стороны».

Боже, как унизительно!

Как же далека Дина Рубина от народа! Возьмем, например, четверостишье про памятник Гагарину в Ташкенте: «Тебе, Ташкент, Москвой подарен огромный хрен, на нем Гагарин». Точнее, «при нём». Ведь это именно в Москве бедного Гагарина взгромоздили на верхушку стеллы, а в Ташкенте как раз всё сделали пристойно: стелла торчит сама по себе, а Гагарин стоит себе рядышком, к ней спиной. Никакой особой символики не наблюдается, Фрейд спит спокойно. Неужели автор искренне полагает, что народ мог придумать подобные строки? Увы, это слишком тонко для народа! Да и рифма для него кривовата: «Ташкент — хрен», — фу! Не-ет, перед нами типовой продукт творчества т.н. «прослойки», причем продукт вторичный. Народ выразился куда веселее: «Москва, ликуй! Тебе подарен...» и далее почти по тексту.

Стоп! Но для кого написана книга? То есть, выходит, всяко не для нас, презренных, всё одно не способных понять ее глубину? Нам, быдлу, пристало лишь возиться в своем гетто, и, заваленным по самое горло словесной шелухой, вытягивать шею, чтобы изредка глотнуть чистого воздуха высокой литературы! Ну, это я так, утрировал...

И всё же «виртуозный кульбит» — гениальная фраза! И роман гениальный, да! Кульбит, однако, перекручен, а роман — гениален демонстративно. Вот!

2.

Данный текст написан после того, как мы с женой обсудили книгу Рубиной. Спор был жарок. Дело в том, что она читает раза в три быстрее меня, и на язык (как форму) особого внимания не обращает, зато гораздо тоньше, как мне кажется, чувствует содержание.

По ряду моментов мы не сошлись. Полагаю полезным для полноты картины привести ее мнение в части, отличной от моего.

«Не детектив, не приключения, роман вообще лишен иной интриги, кроме душевной, психологической, человеческой. Да, это — признак Настоящей литературы, но это и требования соответствующие налагает. И вроде неплохо сделано, но всё же, увы, претензия на жизненную достоверность превосходит способности автора.

Не особенно реальным, например, выглядит образ Катерины. Почему к Вере не липло зло? «Я же художница!» — отвечает автор её устами. А что, разве талант актрисы чем-то хуже таланта художницы? Почему же сломалась талантливая — автор постоянно это подчеркивает — Катя? Воля у нее железная, характер не слабее, чем у Веры, а у Веры ведь ранее детство было куда более страшным, у нее вообще вокруг не было ни капли тепла. То есть, видишь, в глубине — внутреннее противоречие.

И вообще, это всё красиво и слезно, но не слишком жизненно. Возможно, автор использовал какие-то реальные истории, но утрировал и подправил их без должного основания. То есть, попросту – «не верю»! Рубина придумала великолепный, почти гениальный сюжет, но ей элементарно не хватило душевной, человеческой тонкости, чтобы точно реализовать свою задумку. Может, сама она просто никогда не попадала в те условия, в которые ставит своих героев?

Эх, вот если бы этот сюжет взяла Анна Гавальда – какой потрясающий вышел бы роман!..»

3

«Графиня, Вас никогда не били мокрым веслом по морде? Нет?..

Да так, к слову пришлось…»

(с) 2006 г.

Книга настолько же сильна идейно, насколько слаба литературно.

Роман в письмах — это ж широченные возможности жанра! Эпистолярной стилистикой можно характеры рисовать! Но нет, такое чувство, что письма десятков разных героев романа написаны одной рукой. Ну, то есть, так оно и есть, конечно, рука одна, авторская, но... жаль. Людей в романе в итоге почти не получилось, одни идеи.

И темпоритм явно не выдержан. Казалось бы, лоскутное одеяло — неужели так сложно его ровно сшить, ритмику выдержать? Но нет. Начало живенькое, середина проваливается, эдакими вспышками, а конец скомканный какой-то... жаль. Не будь вопросы, заданные Улицкой (как и значительная доля ответов) мне близки — читать было бы скучно. Или глубина мысли автоматически подразумевает занудство текста? ...Интересный, кстати, вопрос. Отчасти, думаю — да. Но гениям как-то удавалось совместить. Увы, здесь другой случай.

Это как рыба, вроде и вкусная, но жутко костлявая. И заглотнул бы большими кусками, да от костей потом отплевываться. А в ощущениях тех, кто вкуса не признает или не чувствует — остаются одни кости. Жаль.

Жаль, что как раз те самые не озабоченные вселенскими проблемами простые люди, которым подарил свою жизнь Даниэль Штайн, переводчик, книгу Улицкой не дочитают и до середины.

Ибо сделано на самом деле — халтурно! Автор явно думала не о литературе, а о том, чтобы свои любимые (и не то чтобы актуальные, но модные среди т.н. «интеллигенции») мысли высказать прямо и в лоб. Особенно в это плане меня лично покоробили самолюбовательные вставки о том, как бедный автор героически трудился над романом, страшно мучился и блевал историей.

Впрочем, есть, конечно, и те, кому кости пофигу. Как выразилась одна моя старая знакомая, живущая в Израиле, «целевой аудиторией книги являются пожилые российские евреи, озабоченные проблемами веры». Стоит ли удивляться, что столь слабая книга был столь высоко оценена в «боллитровских» кругах?

И все же — спасибо автору! Теперь те банальности, которые я в свое время сдуру пытался высказать в жутких идиотских «религиозных» ЖЖ-дискуссиях, систематизированы, снабжены наглядными примерами и изданы немалым тиражом.

На самом деле, это, конечно, не отзыв. Это небольшая эссешка, написанная мной 6 лет назад под впечатлением от дивовской «Тани». Тогда я так и не решился ее опубликовать. (Олег ведь тоже, помнится, не сразу выбросил «Таню» на публичную паперть.)

Но, читая здесь и на других форумах отзывы на лучшую, на мой вкус, вещь Дивова, я вижу, что большинство попросту не понимает этого текста, ассоциируя его с чем угодно, только не с Оруэллом и не «Уходящими из Омеласа» Ле Гуин. Да и «Слабое звено» — более щадящая реализация той же темы — особого восторга у критиков не вызывает.

Это потому, видимо, что у многих людей, к их счастью, нет адекватного опыта. Наверно, нам с Олегом Дивовым следует им позавидовать...

...

[b]Хороший человек — не профессия![/b]

[i]«Ты во мне, и я тебя пытаю, Господи: ужель нельзя иначе? Милосердья слепота святая рикошетом убивает зрячих»,[/i] — догадался 20-летний мальчик. За двадцать лет ответ так и не был им найден. Признаться себе: «Да, видимо, иначе нельзя» — не хватает духу. Зато вопрос оброс вариантами. Может ли генерал жалеть своих солдат? Вправе ли менеджер видеть в подчиненных людей?

Профессионализм – это не набор знаний и умений. Это такое специальное отношение к своему Делу, когда цель начинает оправдывать почти все средства. И это вот ханжеское «почти» измеряется кровью.

Вы знаете, что такое кризис-менеджмент? Нет, не знаете! Потому что это надо испытать на собственном горбу. Когда времени на принятие решений нет в принципе, когда из десяти неотложных дел сил хватает максимум на одно, и ясно, что чем-то придется жертвовать, но не знаешь, чем, всё кажется важным, а выбирать надо, иначе будет еще хуже, и все делается на чистой интуиции, и никому ничего не объяснишь. При этом малейший сбой в управлении чреват серьезными убытками, а то и вовсе гробит проект. Бумаги – некогда! Приказ — немедленно. Не понял – уволен.

Управленческая команда должна быть сверхпрофессиональной! Она должна работать как швейцарские часы, лучше — как единый организм. Полное взаимопонимание, железное доверие. Никакие рекрутинговые фирмы подобрать команду не смогут. Никакие резюме, никакие тесты – всё это ни о чем. Только практика.

Обычно я сразу говорю новичкам: «Ребята, поймите, бизнес — штука циничная. Забудьте понятия «дружба», «любовь», «порядочность», нет тут таких понятий. И не обманывайте себя: руководитель — не человек, вам только так кажется. На самом деле он – лишь функциональная единица, и вы тоже в его глазах лишь функциональные единицы, винтики в механизме, клетки в организме». Поначалу не верят: «Почему ж тогда со мной так носятся, заботятся, терпеливо учат, ухаживают, возятся, как с дитем малым, в ущерб, бывает, собственным детям?»

Прозрение наступает обычно через год-полтора, причем обрушивается сразу, когда количество слабых догадок и намеков вдруг одним махом переходит в качество, и по живому режет понимание: «Боже, да мной же просто манипулируют! Меня тут вообще за человека не считают!» Начинается ломка. В этот период ради «чистоты эксперимента» нельзя помогать, поддерживать, переубеждать. Человек должен всё решить для себя сам…

Половина уходит. Я долго учился не отводить глаз от тех взглядов, которыми они награждают меня на прощанье. Зато тем, кто остался, я могу доверить любой вопрос и после этого спокойно спать ночью. Я в них уверен, а они — странно — уверены во мне. Мы даже общаемся после того, как наши пути в бизнесе расходятся. Мне с ними легко. Но мне мучительно тяжело вспоминать ушедших — от меня, не из Омеласа! – со следами моих подошв на спине. Мне всё время кажется, что я отнял у них нечто очень важное, подорвал их веру в лучшее, в человека, в себя...

А что делать? Нет, вы мне объясните, что делать-то?

Девочку Таню жаль, но главный герой – не она, а совсем другая женщина, которой прыжок на счет «три» не грозит. Мортальные обертона – фон, окантовка, декор. Аранжировка, без которой главная тема не пропадет, но станет банальнее, как если бы спеть мелодию Стинга без аккомпанемента.

И, конечно же, это не рассказ, а эссе. Про себя… и про меня заодно. Потому что давно уже меня мучит этот гадкий вопрос, и я не знаю ответа. Мне порою кажется, что он риторический, вопрос этот скотский, да только жизнь непрерывно тычет в него мордой, какая уж тут риторика. Автор «Тани» тоже не знает ответа. Уверяю вас — не знает! И даже не делает вид, что знает. «Можно собирать вещи и уходить» — это не резюме, не решение, а лишь брошенная в раздражении фраза, может быть, некий рабочий вариант, но никак не выход. Кстати, этой фразы на самом деле и вовсе нет, это наш с вами коллективный бред. Гляньте, в самом начале русским по белому: «заключительная фраза не написана».

Впрочем, уйти можно и без вещей. В перманентный пьяный бред, в наркоту, в монастырь. Да, наверное, это выход: уход от ответа.

Есть и ответ, очевидный, окончательный и несомненный, как цианистый калий. Вот он, лишь руку протяни: «Да, видимо, иначе нельзя».

Но признать его равносильно поражению. Тогда придется уходить совсем.

(с) Декабрь 2006 г.

«Храбр»? Попса!» — отхлебнув пива, возмущенно заявит иной старый верный поклонник творчества Олега Дивова. И даже будет прав, но лишь отчасти – и в том, что сказал, и в том, что хлебнул. Ибо хорошо известно, что не в пиве veritas, не в пиве. И поэтому я, подняв над головой граненый стакан чилийского красненького, истинно глаголю вам: нет причин для возмущения! Не так страшен «Храбр», как его малюют на стенах московского метро!

Что верно, то верно: новый роман Дивова на первый взгляд не слишком похож на предыдущие книги автора. Притупилась агрессивная остросюжетность, ослабел веселый эпатаж. И, главное, поутихла та слегка нервическая рефлексирующая нотка, которая, дурманя, привлекала одних читателей, но мешала другим. На пьяную голову «Храбр» воспринимается плохо, с похмелья не идет вообще, зато в уютном семейном кругу под зеленый чай с жасмином – хоть вслух читай!

Тут необходимо отметить, что, несмотря на активный национальный самопоклеп, среди лиц, способных разбирать кириллицу, доля любителей зеленого чая неуклонно растет. А творчество великого еврокитайского гуманиста заставляет полагать, что и в нем, в чае, есть доля истины. Не так ли, драгоценные преждерожденные единочаятели?

Отсюда вывод: даже если не переводить «Храбра» на китайский, его аудитория будет шире типичной дивовской торсиды. В этом смысле — да, «попса». Может, повышение градуса популярности в авторский замысел и не входило, но издателем наверняка было коварно замыслено заранее. О, неспроста решил издатель ударить рекламой по метрополитену и разгильдяйству! Надеется, видимо, мощными тиражами загнать недоуменно озирающихся разгильдяев в мягкие кресла с приглушенным светом, тем лишив государство части акцизных сборов — за счет чего, собственно, рекламная акция и должна окупиться.

…Эх, торсида, торс да либидо! Знали бы вы, посленасрожденные, какая гнусная это штука – возраст. А ведь еще великий Кин Фуй в своей книге «Майджунь»* писал: «Есть время размахивать хреновиной, а есть время собирать обломки». Оно и верно, помахал — будя! Всех кого нужно забраковал, всё что можно истолковал, себя отрефлексировал до омерзения, и хочется уже заняться чем-нибудь душеспасительным… например, в порядке прикола копнуть историю.

..

Я не могу объяснить, в чем состоит уникальный дивовский шарм, без которого его книги потеряли бы минимум половину своего обаяния. Чуть ехидная манера держаться, характерный хитроватый с грустинкой прищур… какой-то неуловимый наклон кисти, скрытый оттенок палитры, особый ракурс желания жить. Этого не различить, не выделить, не экстрагировать в явном виде. Шарм действует подспудно, влезает в подсознание как грамотный макияж, как легкий запах дорогих духов…

Мне кажется, этого шарма почти еще не было в «Мастере собак», но далее он нарастал от книги к книге, сделав Дивова узнаваемым. Убери обложку «Храбра» – все равно, дочитав, скажу: «Это был он!» Только более спокойный, более рассудительный, более... трезвый, что ли? И не надо путать популярность с популизмом! Популизм – это нарочно и нарочито, а популярность получается сама собой, когда, перестав делать вид перед некоторыми, становишься понятнее всем.

«Храбр» — попса. Наверное. Но знаете, драг ечи, получилось далеко не так плохо, как можно было ожидать после пары кружек. И вот еще что скажу. Обложка не врет: Олег Дивов храбр! Ибо, видать, есть и у него свой князь, и лишь ему он служит, а что там насвистывают осоловелые от пива разбойники – на то есть бревно рекламы и борода авторитета. Ну а коли с князем что случится… тогда не знаю. Знаю лишь, что до одной простой вещи великий Кин Фуй так и не допёр: есть время собирать обломки, а есть время собираться самому — и уходить. В Иерусалим.

*

(с) ноябрь 2006 г.

(Впервые опубликовано в ЖЖ)

Это не совсем повесть, скорее, большой рассказ. Я прочел его меньше чем за час. И потом еще час приходил в себя, вспоминая, где я, что я, кто я и зачем я тут.

Это не фантастика, конечно, по жанру. Но по исполнению — просто фантастика, однозначно! Я не понимаю, как это сделано! В упор! Как можно так вот, одними словами, простыми наборами букв — бац! — и башкой об стену?

Ну, обсценная лексика, да. Меня она не коробит — помнится, после двух лет СА я в основном на ней и изъяснялся. (Ничего, потом отвык.) Но не знаю, как ее воспримут пуритане...

До сих пор я только в одном рассказе Каганова встречал мат не как попсовую авторскую распальцовку, а как полностью оправданный элемент текста, без которого он, текст, поблекнет напрочь. Ну и у Иванова еще отчасти...

Нет, ну кто учил Некрасову фене, а? Кто? Это был гениальный учитель! Ну как, скажите, как можно так великолепно владеть чужим вроде бы блатным языком...

В «Вове Четверодневном» мат является важнейшим художественным средством. И уже одно это... Впрочем. нет, это не так важно, не в этом дело. Что-то другое важно: нечто, что мне сказали, передали, донесли, и я даже вроде как понял, почувствовал, вник... а выразить не могу, блин.

Я не знаю, что написать, честно. Хотя вроде бы отзываюсь, пишу вот отзыв как бы. Очень охота что-то такое сказать, как-то объяснить, почему этот небольшой текстик — на порядок сильнее толстенных эпопей... хотя, согласен, сравнивать некорректно... Но почему всё же?

Видимо, потому что это женская проза — в лучшем, высшем смысле слова! Мужской логике не поддается. Поддается только восхищению!

Сумасшедшая книга! Во всех смыслах.

...На некоем форуме некий читатель попенял Данихнову на правах старого знакомого, мол, что ж это он не проработал как следует мир-то свой, нарисованный в «Братьях наших меньших». Ведь при проблемах с животноводством обязан возникнуть не только мясной кризис, но и кожевенный, и шерстяной, и, небось, с дюжину других — однако, автор об этом ни слова...

Хочется задать оному читателю встречный вопрос: ну и что?

С мерками твердой НФ к романам Данихнова подходить нельзя. Как, впрочем, и ко всем другим произведениям, выпадающим из упомянутого жанра. Ведь сколько гипофизов не пересаживай... да вообще никакой хирургией, даже современной, не говоря уж о начале прошлого века, превратить собаку в человека невозможно. Наука подтвердит!

Ну и что?

Художественная ценность книг и вообще мало связана с научной достоверностью фантастических допущений, а у Данихнова — не связана никак. Поскольку реальность, которую он рисует, не подчиняется логике: ни формальной, ни логике языка. Это — реальность сна, или даже скорее бреда, причем с элементами кошмара. Но, будучи нелогичным, сон, тем не менее, по-своему гармоничен, он определенным образом выстроен, увязан, интуитивно накрепко сшит. Нет логики, но есть внутренняя закономерность потока образов, есть некая единая струна, на которую они нанизаны, есть явственное настроение, или даже, скорее, мироощущение.

Заставить читателя «нырнуть» в чужой бред куда сложнее, чем в динамичную сюжетную драму. Данихнову это удается с блеском! Благодаря прекрасному языку, изустная стилистика которого полностью оправдана повествованием от первого лица, благодаря бьющей через край сумасшедшей (вот именно) фантазии. Наконец, благодаря тому самому пронизывающему текст мироощущению, которое автор старается донести, выразить, выплеснуть.

Четко сформулировать, в чем оно состоит, я не сумею. Но мне кажется, что родственниками романов Данихнова являются «Тошнота» Сартра, «Чума» и «Посторонний» Камю, а также вещи Виана, Кортасара, Воннегута. То есть, т.н. «экзистенциальная проза». У Данихнова проступают и знаменитое сартровское «Ад — это другие», и абсурдность сизифова бытия. Вот только героики в этом Абсурде у него — ни капли. И выхода из Ада в любви к ближнему он не находит... Вообще не находит выхода. Разве что смерть? Но это же банально...

«Рано или поздно – и скорее раньше, чем позже — пишущий обнаруживает, что его перо достигает гораздо больших результатов, нежели душа», — писал Иосиф Бродский.

С тех пор минуло четверть века, и, знаете ли, сомнения одолевают, обнаруживает ли вообще.

Пером Веллер и прочие спасители России научились владеть здорово! Но душа-то у них хоть каких-нибудь результатов достигает?

«Как нам обустроить Россию» — рассуждают все кому не лень. И каждый – знаток вопроса. Власть громогласно судят те, кто ее никогда в руках не держал, ну или подержал когда-то, да и уронил — тяжелая! О социальной несправедливости, конечно же, яростней всех пекутся личности, с голодом знакомые лишь понаслышке. И вот это страшное стремление по каждому пункту найти виновных, исходящее от тех именно, кто за собою вины не почует никогда и никакой, даже за первородный грех…

Жан-Поль Сартр считал, что человека от животного отличает способность испытывать два чувства, животным неведомые: стыд и гордость. Причем если оба они — за другого, а не за себя, то это и есть любовь. Ведь если я кого-то люблю — значит, я способен стыдится за него и гордиться им, причем одновременно, и никакого парадокса тут нет.

Господину Веллеру — не больно. Не стыдно ему за страну, о шансах которой он так красиво рассуждает. И гордиться ей он не умеет.

То есть, он её просто-напросто не любит! Что ж, это бывает, сердцу не прикажешь.

Но какое в таком случае он имеет право вякать?

(с) декабрь 2006 г.

В одном из своих интервью Пелевин заявлял, мол, литература настолько полна традициями, что куда ни плюнь — в какую-нибудь да попадешь. Увы, я не особо начитан, поэтому не всегда понимаю, кто куда плюнул и в кого при этом попал. Но что автор плевать хотел на всех — это мне стало ясно задолго до середины романа.

«Empire V», по мнению большинства рецензентов, глубоко философична, причем (если суммировать мнения) написана в лучших как негативистских, так и, одновременно, позитивистских традициях. Хотя мне лично кажется, что подобное переосмысление традиционных представлений о сути бытия, масонства и вампиризма указывает лишь на трепетное до дрожи отношение автора к красной жидкости. К своей собственной…

О да, пожалуй, источников у романа много (впрочем, автор может с не меньшим основанием утверждать, что ни одного), зато составные части явно две, пусть граница меж ними условна. Первую часть следует, пожалуй, назвать «Ампир В», и посвящена она, по сути, стройному и последовательному изложению теории Всеобщего Гламура и Дискурса. Вторая часть – «Пятая империя», представляет собой куда менее стройную подставу данной теории под сомнение.

Первая часть – чертовски (или вампирски?) красивая безделушка. Прелесть просто! Игра слов – блеск! И образы, образы! Ах, земляные самолеты – чудесно, чудесно! Но позвольте, где ж вы нашли глубокую философию? Сплошной форс!

Вторая же часть не вызывает ничего, кроме чувства легкой брезгливости. Вплоть до ощущения, что автору роман просто надоел, — но издатель требует, сроки поджимают, и надо как-то все-таки эту дрянь дописать.

В целом же впечатление таково: сосуд дизайном вычурен, но пуст. Полюбоваться можно под настроение. Утолить жажду — нельзя. Ну и потом, наш мир, конечно – говно, спору нет, но коли уж об этом писать… в общем, четырнадцатый том сочинений Боконона (см. Курт Воннегут, «Колыбель для кошки») гораздо лаконичнее.

Скажем, с достоверностью персонажей у Пелевина беда полнейшая. Ни с того ни с чего IQ главного героя прыгает пунктов на 50 туда-сюда… Видимо, автор полагает, что если ему настоятельно требуется в нужном месте уместно изложить очередную важную мысль – героем можно и пожертвовать, даже главным. И пусть он выглядит плоским, главное идею донести. И потом, кто знает — может, у героя стресс такой перманентный, или его внутренняя организация, сокрытая от глаз читателя, столь сложна, что он порой как бы резко глупеет, зато потом может выдать на-гора сентенцию на уровне Гете. Герой ведь...

Ладно.

Но «хозяева жизни» – почему они-то все такие тупые и несуразные? Ой, только вот не надо! Это вовсе не глубокомысленный высокомерный цинизм, это больше похоже на изощренную компенсацию комплекса посредственности. «Вшивый аристократизм», куриная слепота ума. Ни хрена ж себе вершители судеб человечества! С точки зрения нормального сверхчеловека — просто дебилы какие-то, блин, убогие!

Говорите, это типа замысел такой авторский? Сарказм, мол, в сторону власть предержащих, коим объемность мышления только помехой?

Ох, не знаю, не знаю. Мне лично всегда казалось, что, впитав до конца хотя бы одного Другого, взаправду заглянув в него, проникнув в его сердце не через посредство слов и изображений, а прямо через кровь, я немедленно пойму что-то такое страшное и прекрасное, ускользающее в обыденности, — вот прям гребануть мудрости лопатой и немедля лопнуть от обжорства (пока окружающие не лопнули от зависти).

Гротеск, ехидство, сатира? Верно. И у Воннегута схожая манера, у него тоже звучат издевательские нотки, на них порой всё и строится, но получается почему-то гротескная притча, в то время как у Пелевина — кукольный спектакль.

Почему? Сложный вопрос. Может, дело в хитром приеме, который использует Воннегут. В «Колыбели» Боконон посмеивается над миром, автор, в свою очередь, посмеивается над Бокононом, читатель посмеивается над всеми сразу, и в итоге всем весело до самых последних страниц. Но в коде романа вполне ожиданно, по всем канонам диалектики, минус на минус дает плюс, и гротескный пафос оборачивается чудовищной искренней горечью. И оказывается вдруг, что автор, сидевший весь сюжет где-то за кадром, делал это намеренно, ибо тем самым умудрился не замарать себя снобизмом и высокомерием. И я ему — верю.

А Пелевин хихикает надо всеми и вся напрямую, без ансамбля, сам,... Поэтому и попытки противопоставить что-либо теории ГиДа, изложенной вроде бы устами «подсадных уток» (персонажей), обречены. Персонажи-то – оплощены ради связного изложения идей и мыслей автора, уши которого посему торчат на каждой странице. Читателю совершенно ясно: это она и есть, авторская позиция. Есть констатация фактов и некий стёб по оному поводу, впрочем, весьма умный и остроумный, спорить глупо. Но отстранения, отчуждения, отторжения — ни грамма, неоткуда им взяться. Какая там горечь?! Наоборот, самолюбование авторское выпирает из всех щелей. Так ведет себя умелый, сытый, всем довольный рассказчик анекдотов: ах, ах, как тяжко жить… ха-ха!

И выходит, кстати, что, грязновато и во многом справедливо обложив по ходу пьесы блогосферу, автор пользуется теми же приемчиками, что и модные блоггеры…

Нуивот.

Знать – не значит понимать, понимать — не значит сочувствовать. Говорю прямо: автор откровенно пожалел для меня своей красной жидкости. Ему не больно, он просто стебается.

Собственно, и всё. Не верю.

(с) 2007 г.

«Шлем ужаса» мне в некоей инет-дискуссии об «Ампире» советовали как последнюю Его сильную книгу, после которой Он типа стал повторяться…

Хорошо, что коротенькая повесть: заставил себя дочитать. И теперь, наконец, с легким сердцем вычеркиваю Пелевина из списка «своих» авторов.

Ну что? Та же бессодержательная форма, тот же эрзац глубины мысли. Таким высокоинтеллектуальным поносом многие страдают лет в 20-25, но с годами у большинства он как-то сам собой проходит...

(С другой стороны, чем отличается ЖЖ, Твиттер или форум Фантлаба? Ничем. Тот же понос, только массовый. А чушь, которую я сейчас пишу? Да тоже ничем, в общем-то…)

Единственный плюс в сравнении с «Ампиром»: в «Шлеме» нет этой смешной и убогой претензии на реальность персонажей. Просто чистый и пустой дискурс. Даже не противно совсем.

Никак.

Беда в том лишь, что я по привычке стараюсь рассмотреть за дискурсом личность автора. Натуру его человечью почуять, мир, в котором он живет, подглядеть. И вижу за «Шлемом» лишь белые стены и жуткое одиночество. Глухой, слепой, пустой мир, в котором нет ни одного человека, а есть одни только абстрактные идеи, — вначале в виде диких рун на голых стенах; но потом они выпирают из камня, полнятся плотью, роятся мухами, извиваются змеями, цепляясь и путаясь, толкают друг друга, стыдливо и безмолвно вопя.

И неспособность, неумение, бесталанность выразить это одиночество. А отсюда, видно, мучительное выплескивание на бумагу не самой пустоты, но ее обманного рваного дискурса.

И — жалость появилась. Так странно! После Ампира – злился, а теперь вот жалею автора почему-то. Ну или не жалею, а как-то так, слов не подберу. Давно у меня никто таких чувств не вызывал...

Впрочем, что ж тут непонятного. Всё понятно же. Вправду жалко человека. Он, видать, никогда не любил. Никого и ничего. Кроме себя, конечно. Бедняга…

Книга превзошла ожидания. Конечно, миниатюры Шаинян шикарны, но одно дело текст на страничку, другое – роман. Поэтому были опасения. К счастью, зряшные.

Наверно, это не шедевр, и придирчивый критик найдет недоделки. Но главное – в «Бимини» есть чудо! То, присущее настоящей литературе, которое делает книгу чем-то большим, нежели просто набор слов. Настоящее чудо.

У романа Карины Шаинян свой мир, немного странный, слегка напоминающий гриновский Зурбаган. Чудный мир. И автор, и ее герои – живут, мыслят и чувствуют именно в нем, и автору хватает таланта, чтобы погрузить в него еще и читателя. За счет неуловимых особенностей стиля, за счет незаметных искажений привычной логики. Благодаря плотным, живым персонажам, но каким-то «не от мира сего», потому что они вот именно от того мира. И чтобы их понять – нужно нырнуть, погрузиться в тот мир, пропитаться его чудом, воспринять как нечто естественное…

Не умею хвалить. Получается слишком много глупых букв.

Но хочу попробовать ответить (себе?) на наивный вопрос: «О чем эта книга?» Не в смысле сюжета, а как отзвук на прикосновение к чудесному.

Она – о прошедшей молодости и о потерянном бессмертии. Ведь молодые бессмертны, ибо такими себя ощущают — помните? А потом это радужное ощущение куда-то уходит, растворяется в неумолимом времени, и возникает сухое старческое понимание неизбежной конечности черно-белого бытия, и вылезает из каких-то неведомых щелей пошлый тухлый страх, от которого приходится убегать, убегать, убегать… или честно осознать его – и принять, и жить с ним.

Ах, как жаль, что молодость прошла и никогда не вернется! Никогда… Ужасное слово!

Нет, это не плач, не нытье, не трагедия. Это такая легкая светлая грусть. И, кстати, страх этот – он совсем не страшный на самом деле. Есть от него надежная защита, доступная каждому, причем даром: нужно очень любить жизнь. Или просто – любить.

Вот об этом и книга.

Безусловно, тяжелая, сложная книга. Множество аллюзий. Мне элементарно не хватает эрудиции, чтобы всех их отследить.

Но, уверяю вас, это не помеха. Читается на одном дыхании.

Мощная, классная, честная книга!

А ведь у автора попадаются такие классные стихи! Увы, роман — несколько иная форма, она немного длиннее...

Лет 20 назад, наверно, я бы отнесся к «Саду» лучше... А может, и нет. Играя в те годы в бисер с Гессе и в классики с Кортасаром, всё же вряд ли я дочитал бы «Сад Босха» до конца. Зато нынешнее молодое поколение — вполне возможно, воспримет его на ура, ага.

Что сказать? Книга абсолютно не моя. Заметно сильнейшее влияние голливудской жвачки. И на стиль текста, и на характеры (хотя какие на фиг характеры?), и на контент, когда банальности подаются с таким апломбом, будто это откровения.

Нарочитая рок-манерность стилистики на 20 странице лично меня утомила — так же, как утомляет через 15 минут «хэви метал» даже в самом лучшем исполнении.

А о том, что весь мир — сплошное циничное мерзкое г...но (вот новость-то!), есть книги и получше. Так что где-то с середины уже просто листал в поисках хоть какого-нибудь развития данной гениальной мысли. Не нашел.

Эх, сократить бы «Сад» раз в десять! А лучше в двадцать...

(Сам Босх, кстати, куда выразительнее, сложнее и разнообразнее. Тим Скоренко вдохновился, видимо, лишь правой створкой его известного триптиха «Сад наслаждений», по сути, вырвав частность из контекста. Ибо мучившая художника идея первородного греха, выраженная в триптихе, автору книги явно чужда.)

«Суринам» купил почти случайно. Вдруг наткнулся. Фамилия автора с окончанием -ий (-ая), конечно, еще не гарантия качества прозы, но как-то подозрительно кучно ложатся попадания!

Вот и данный роман ожидания превзошел. Хотя бы потому, что ничего особенного я от него не ждал. Крупные менеджеры обычно писать не умеют. Но тут...

Может, не надо было Радзинскому Рамблером управлять? А надо было произведения свои дарить миру! Гайана, Венесуэла, Боливия, Гвиана — вон сколько красивых названий не задействовано! Глядишь, и литература бы обогатилась, и Яндекс с Гуглом не так безраздельно... впрочем, это куда-то в сторону...

О тексте. Русский язык кажется примитивным. Поначалу. Из-за коротких предложений, характерных для жителей США, когда-то считавших его родным и еще не до конца забывших. Но автор и не делает из языка культа, для него он лишь инструмент. Причем выясняется вскоре, что инструмент сей неплохо заточен. И пользуется им автор весьма умело. Не забыл, выходит!

Привыкнув к точкам вместо запятых, перестаешь замечать форму. «Ныряешь» — и погружаешься в содержание. Для меня это — первый показатель качества текста!

А вынырнуть не так просто. Затягивает. У Радзинского великолепное (видимо, врожденное) чувство темпоритма! Постепенно разогнавшись, сюжет ни разу не провисает. Но и не скачет, как резаный. Ни одной затяжечки, ни одной «прокрутки» — на мой слух. Наверно, у нас с Радзинским схожая скорость мышления. Именно про такие тексты говорят: «читается на одном дыхании». На одном — факт!

Что касается содержания. Не согласен, что автор какую-то там жизненную философию в книге «двигает». Нет в ней назидания. Ни капли. Ничему автор нас не учит, ничего не навязывает. Своей философией не терзает читателя, ничуть. Зато он столкнул две чужие. Так мне показалось. А сам стоит рядышком, наблюдает. И мне предложил понаблюдать. Ну, я согласился. Не пожалел.

Та «цивилизованная» система ценностей, которую исповедует главный герой (да и мы с вами, что уж скрывать), не ставится автором под сомнение. Она им ставится рядом с другой системой. Дикой, нецивилизованной. Но красивой. С точки зрения которой наша выглядит, очевидно, иначе, чем смотрится изнутри себя. Вот и весь прием. Но каков эффект!

Тот выбор, перед которым оказывается главный герой в коде сюжета, не несет ведь в себе особой интриги-то. Очевидно же, что Илья выбрать должен. То же, что и каждый из нас: жизнь. Жизнь! Типа высшая ценность! Будь выбор иным — достоверность романа рухнула бы напрочь. Значит, молодец Илья, «всё правильно сделал«! И Олег тоже — всё правильно написал. Оба молодцы!

Но откуда ж тогда эта неуютная тоскливая нотка в душе? Неужто, читатель, ты и вправду завидуешь тем идиотам, которые готовы легко и весело отдать свою жизнь — даже не за любимого человека, нет — за голую красивую идею? И эта их радостно укороченная жизнь уже не кажется тебе пустой и бессмысленной суетой и томлением духа, зато твоя, полная пошлыми заботами о насущном хлебе, о карьере-манере и прочих мелочах — как раз такой именно и кажется...

Впрочем, мало ли что покажется под воздействием хорошей трав... в смысле, книги.

В общем, спасибо, Олег! Пиши исчо!

Роман так себе. На совершенно другом уровне, нежели прежние книжки Ллео Каганова. Ниже уровнем, в смысле. Даже вместе с Ларисой не тянет. Типа пародия на детскую космооперу.

Стиль, конечно, легкий. Что у автора есть — того не пропьешь.

Но скучно.

...В сетевых игрушках есть такой термин «фармить», от английского farm. Означает получение в ходе геймплэя существенного дохода в игровой валюте или добыча иных ключевых ресурсов. Ресурсы эти и деньги необходимы для развития персонажа. В связи с чем бывает игра ради фана, а бывает — ради фарма...

Так что «не стреляйте в пианиста«! Ибо что наша жизнь? Тоже сетевая игра, в принципе. И в ней тоже иногда бывает нужно немного пофармить. Чем ЛЛео и занимается, клепая такие ларисы.

Конечно, не нетленка. Никто и не претендует.

...Когда нетленный О.Бендер в целях манипуляции лохами гнал конкретную пургу, он прекрасно понимал, что и зачем делает. Т.Сквоттер гонит пургу пожиже, но примерно затем же, полагая при этом, однако, что вещает сермяжные истины. Странице на двадцатой это начинает утомлять. ЛЛео будто взял да скомпилировал посты из своего блога, нанизал их на линейный сюжет, некую интригу закрутил…

Но пост-то в блоге тем и хорош, что короток!

И ведь автор не дает поначалу не малейшего повода усомниться в том, что в этом стебе — весь цимес книги! Стеб-то классный, кто б спорил. Червь сомнения точит потому только, что была же «Коммутация», и рассказы были – мощные, мудрые, всерьез. Неужто Ллео и вправду полагает, что знание числа «пи» до двадцатого знака и понимание физики – явления одного порядка? Не верю.

Читал я, читал, заскучал, чуть ли не пролистывать уже начал, всё ждал… И намек был: образ мужика, превращающего воду в пиво. Вроде бы «пародийно-библейский», но какой-то подозрительно не слишком смешной. Или это я додумываю?

Неважно. Дождался. У романа две развязки. Одна — проливающая истинный свет на манипулятивные сверхспособности героини, и другая… в которую кто-то, небось, и не въедет, она ж весь цимес обесценивает, делая тем самым дурака из самодовольного фэна, радостно смакующего дешевый стеб. Ибо в ее свете сквоттеровщина – это вот именно пурга, до первого Настоящего. Настоящего Горя или Настоящего Чувства.

В общем, Леонид Каганов сделал по-своему красивый финт. Написал махровую попсу, за которую, однако, и приличному автору не стыдно.

Хороший, добротный роман! Добрый, оптимистичный даже, и еще весьма точный в технических деталях .

Нет, правда. Очень хороший роман.

Всего лишь…

Может, это дурная привычка – ждать от Дивова исключительно чего-то выдающегося до дрожи в затылке?

Книга Юрия Коваля – про лодку, про самую легкую лодку в мире. Она, впрочем, именно так и называется.

И еще эта книга — про людей, которые плывут в лодке, и про людей, которые в нее, к сожалению, не поместились. И про мир, который вокруг этих людей.

Про лодку есть еще Джером К.Джером. Они чем-то схожи, две этих книжки. Книги-улыбки. Только у Джерома улыбка открытая и добродушная, ироничная и даже ерническая. А у Коваля улыбка вышла как бы немного стеснительная и чуточку грустная. Но очень светлая. Ни капли кича, ни толики фальши.

Книга написана языком доброго сказочника. Язык у Коваля просто потрясающий!! Простой и в то же время удивительно гармоничный. Живой. Лучшего я не встречал.

Да, это самая легкая книга в мире. И если когда-нибудь вам будет очень тяжело – всякое ведь бывает, правда? – так тяжело, что острое желание жить затупится, вера в добро пошатнется, и одолеет глупый душевный мрак, возьмите с полки книгу про лодку, про самую легкую лодку в мире. Даже не надо перечитывать, просто подержите в руках. И, может быть, станет чуть легче.

Потому что это Настоящая книга. Очень-очень светлая. Прочтите ее обязательно!

Вот это — настоящий исторический роман!

Не только потому, что точно переданы реалии того времени, но и потому, главное, что воссоздана его атмосфера, в которую автор умело погружает читателя. Причем сделано это с помощью языка. Ах, какой язык в книге, какой язык! Живой, ощутимый буквально на ощупь, мощный, плотный; историчный, но в то же время совершенно понятный современному читателю. Мастерски сделано!

Лучшая вещь Иванова!

Абсолютно цельная, без единой нотки фальши. В том и состоит талант, чтобы совершенно простым, невычурным языком удивительно точно нарисовать людей и отношения между ними.

Впрочем, на претензии тех, для кого главный вопрос о книге — «Про что она?», ответить особо нечего. Ну, читайте серию «Сталкер» — там почти всегда несложно сказать «про что»...

Красивая оргинальная идея. Бодрый сюжет. Несколько удачных ходов...

Но сначала о минусах.

Прежде всего — стиль. Вычурный, страдающий явными излишествами. Такое чувство, что автор установил для себе некую норму: минимальное количество тропов на тысячу знаков.

Метафоры, конечно, украшают текст. Но прежде всего они помогают точнее выразить чувства, мысли, отношения. Искусственные же, высосанные из пальца или выгрызенные с кончика пера, ничего не выражающие, они не помогают, а, наоборот, мешают полноценному восприятию текста, как комки в каше, и раздражают, как сбои в прямой трансляции.

Избыточностью стиля страдают многие наши классики_при_жизни. Но если, скажем, у Крусанова порой такой пассаж встретишь, что и вправду откладываешь сюжет, чтобы посмаковать, то у Славниковой в «Легкой голове» я лично не припомню ничего, что захотелось бы покатать на языке.

Если вы нашьете себе на костюм множество красивых рюшечек-бирюлечек — разве он станет от этого лучше? Так почему же то, что в одежде является безвкусицей, в литературе принято считать высоким стилем?

Второе — психологическая достоверность. Некоторые персонажи второго плана, да, получились сочными. Например, дед Валера. Но сочность хороша для рассказа. А тут роман, главный герой которого так и остался картонным, бутафорским. Сложилось впечатление, что о жизни того круга, к которому принадлежит Максим, автор составил представление по телесериалам. Отсюда и буффонада, сквозящая из производственных сцен. Впрочем, возможно, Славникова рисует их так нарочно, дабы вызвать у читателя чувство неприятия к офисному планктону. Увы, не получилось. «Не то чтобы совсем не попал, только...» Чувство неприятия вместо этого возникает к самому тексту.

Максим получился выморочный насквозь. Начиная с примитивных противоречий. Разве может успешный опытный менеджер столь легко повестись на обещание миллионов? Его что, ни разу не кидали? Тем более обещает-то кто? Чиновник. А Максим ведет себя так, будто сразу же свято ему поверил. По наследству он, кстати, что намеревался передавать? Устные гарантии?

Быть может, автор пытался таким образом проиллюстрировать одиозную сентенцию «им, кроме денег, ничего не надо»? Но это же мантра неудачников! В реальности болезненной страстью к деньгам страдают как раз те, у кого их нет. У кого есть — обычно относятся к ним гораздо спокойнее. «У кого чего болит...» Короче, достоверности характеру героя последовательное внедрение в него данной мантры не добавляет.

А отношения с хозяйкой квартиры? Ну не может быть таким чмо человек, зарабатывающий тысячи долларов в месяц! (Или ворующий — тем более). И хозяева такие в Москве с ее плотным рынком аренды жилья давно повывелись.

Так и всё в целом — не чувствую, не понимаю я мотивов героя. Не сопереживаю ему совершенно, не вижу в нем живой личности. И странности устройства его головы тому не оправдание. Будто не сам он решает, что и как делать, а автор за него. И та самая проблематика свободы выбора, о которой пишут рецензенты, теряется, расплывается. Ибо какая свобода у куклы? О чем вы? В чем проблема вообще?

Что в итоге остается? Остается, как говорится, «критика существующего строя». Само по себе это давно неинтересно. Пусть даже на достаточно глубоком уровне.

Но что традиционно удалось Славниковой — так это передать ощущение полной безысходности. Куда ни кинь — всюду гнилые клинья, абсурд и маразм. Это даже не Экклезиаст, это хуже. Один выход для нас для всех — немедленно застрелиться вслед за главным героем. Где бы только достать пистолет?

Любопытно, что в «2017»-м, проникнутым вроде бы той же безысходностью, выход на самом деле был, и герой им в конце концов воспользовался. Уйти в Рифей! «На вокзале их никто не провожал», — последняя фраза, помните?

И подумалось вот что. Славникова любит Урал. По-настоящему! А Москву — не любит, что не удивительно. В том-то и дело! Любовью сделать роман живым можно. А нелюбовью — нельзя.

Поэтому так и получилось: «2017» — почти шедевр, «Легкая голова» — картонная каша с комками.

Книга неплохая. С точки зрения целевой аудитории проекта — как раз то, что надо. «Автор идеи» наверняка доволен работой.

А вот я — не очень доволен. После «Баклавского» ждал гораздо большего. Но получил взамен простенький экшн с живеньким сюжетцем, но, увы, почти без атмосферы и с весьма картонными персонажами. ГГ — какой-то инфантильный вьюнош с примитивными реакциями, отягощенными нечаянным владением Предметом. За сим куском металла почти все остальные действующие лица почти всю книгу активно охотятся — и только этим и выделяются из обыденного германского пейзажа, выписанного тоже не слишком умело, будто автор в Германии сам-то и не был. В общем, не действующие лица, а «действующие тени лиц».

Некоторый объем обнаружился лишь в германских друзьях ГГ да еще, под конец, в неудавшемся художнике, ставшем вдруг ходячим трупом. Собственно, «что будет дальше» интересует меня только в отношении оного трупа. А что будет дальше с ГГ — как-то не очень интересует. Ясно же, что ничего не будет. Как был инфантильным вьюношей — так и останется.

Вторая часть получилась немного натужнее первой. Но, видимо, сработал профессионализм: давать качественный текст даже тогда, когда он не идет сам. Поэтому оценка та же.

Лариса писала «Охотников» не на заказ «автора идеи». Она писала то, что и как ей хотелось написать. И пусть вышла вовсе не нетленка, зато автору было «в кайф» — это чувствуется. И еще видна искренняя любовь Бортниковой к Турции и искренний интерес к тому, что происходило в России в конце десятых годов прошлого века. В этом плане, имхо, присутствует легкое влияние «Орфографии» Быкова.

Самое главное: в отличие от иных этногенетических экзерсисов, звериные фигурки в этой книге не заслонили людей, оставшись всего лишь элементом антуража, пусть и сюжетообразующим.

Для первого опыта большой формы получилось просто потрясающе!

Очень сильная, лиричная, тонкая вещь.

К фантастике, конечно, отношения имеет мало. Зато имеет много отношения к литературе.

Тема лишь на первый (или неумелый) взгляд «социальная», но на самом деле рассказ — о людях, о мечте, о жизни.

Мне кажется, есть тут четкая аллюзия на «Крым-2» Щербакова. Причем по части не столько воздушного шара, сколько настроения. И то, что у двух очень разных людей одна и та же метафора «светлого эскапизма» — вовсе не кажется удивительным.

Великолепный рассказ! Поэтичная, добрая и немного грустная, удивительно светлая рождественская сказка.

Именно эта работа Ларисы окончательно убедила меня в ее безусловном таланте. И ни одна из последующих — не переубедила. ИМХО, Лариса Бортникова — один из самых талантливых авторов не только в фантастике, но и в современной русской литературе в целом. К сожалению (или к счастью?), она поздновато решилась предъявить себя публике.

Самая слабая книга Иванова! Куда слабее «Псоглавцев». С «Золотом бунта» и «Географом» вообще не сравнить.

Собственно, выше (точнее, ниже) всё уже сказано. Но добавлю-таки свои субъективные пять копеек.

Лично у меня по мере чтения упорно нарастало раздражение, из-за которого не то что «запоем» читать не получалось, а вообще приходилось продираться сквозь текст. Нет, вовсе не потому, что увидел в персонажах себя. Наоборот! Среди моих знакомых москвичей — от менеджеров средней руки до крупных бизнесменов, от 20 до 60 лет — нет никого, кто всерьез относился бы к той системе ценностей, которая базируется на упорно муссируемом Ивановым тезисе «человек — это его айфон». Персонажи «Комьюнити», на мой взгляд, слеплены не столько из реальных черт реальных людей, сколько из мифов о «зажравшейся» Москве, бытующих в «бедной несчастной провинции». Тут Иванова настигла та же беда, что и Славникову в «Легкой голове». Какой-то «комплекс провинциала», что ли?

Да, конечно, писатель вправе утрировать. И выбирать персонажей, подходящих для раскрытия своего замысла. Да, наверно, вправду есть такая болезнь — «гаджетомания» с осложнением, например, в форме «синдрома хомячка». Но, имхо, напасть сия сколь-нибудь всерьез поражает лишь недоразвитые личности. Каковые (составляя, впрочем, устойчивое большинство социума) во все времена были подвержены самым разным и самым нелепым напастям. Ну и что? При чем тут чума? Тот факт, что мир катится куда-то не туда, подметили, небось, еще древние шумеры. И колесо в первое время после его изобретения ведущие мыслители шумерского народа наверняка полагали вреднейшим гаджетом, разлагающим привычный жизненный уклад социума — а, следовательно, аморальным, гнусным, бессмысленным и безбожным.

То есть, я принципиально не разделяю авторскую позицию, ага. На мой взгляд, если уж использовать метафору чумы, то для такого понятия как консъюмеризм, которым человечество заразилось задолго до Веб2.0. Сеть лишь выявила новые его формы.

Но раздражает не это. Раздражают менторские нотки, которые вкупе с каким-то совершенно избыточным цитированием сетевых ресурсов убивают в тексте Иванова художественную литературу, превращая его почти в публицистику. Нечто подобное случилось с Рыбаковым: сначала злободневные интервью вместо рассказов, а потом вот такая вот мутотень вместо романа. Что это? Старость? Или глухота из-за медных труб?

Когда писатель в России старается стать «больше чем писателем» — как писатель он, видимо, заканчивается. Разумного у него становится — полным-полно, прям как в энциклопедии. Но доброе и вечное-то где? Подумать вроде есть над чем (если не лень), а сочувствовать — нечему. Ну и на хрена мне такая литература?

У нас в стране, знаете ли, каждый по совместительству — мудрый эскулап, гораздый ставить диагнозы как России, так и человечеству в целом. А то и всему мирозданию. Но литература, имхо — это не средство диагностики, это скорее лекарство, ну или по крайней мере — обезболивающее, пусть даже с наркотическим эффектом.

И вот, скажем, «Географ» — он ведь лечит, именно что путем пробуждения чувств, добрых и вечных, тот самый недуг, о котором всего лишь рассказывает, нудно и самоуверенно, «Комьюнити». Как говорится, «почувствуйте разницу».

ЗЫ. Кстати, «Коммутация» Каганова — примерно о том же, даже названием схожа, но на порядок сильнее и точнее. Да и «Лена Сквоттер» при всей своей стебности политературнее будет.

Сильно! Прочел запоем!

Причем непонятно было поначалу, почему так подействовало, откуда такое впечатление. Ведь вроде бы довольно банально всё: и сюжет, и язык. Антураж — оригинальный, да, но он же не авторский, а «наведенный» Греем Ф. Грином, придумавшим Кетополис.

Дело, наверное, вот в чем: вся повесть пронизана единым настроением, без сбоев и фальши, что всегда приближает прозу к поэзии. А поэзия — это все же высшая грань словесности.

Видимо, автор и писал запоем, «на нерве», вырывая из себя, из нутра, самовыражаясь в некоем депрессивном порыве — вот именно так, как стихи пишут...

И очень точное название! «Прощание...» — безупречный маркер того настроения, которым пронизан текст.

Ну ничего себе!

...«Полдень» я листаю в поисках новых авторов. Нахожу, если честно, нечасто. Обычно качественные вещи подписаны давно известными именами. И тут...

Я не любитель мистики и хоррора. Ну вот совсем не любитель! Но когда перед тобой реально сильная литература, жанр не важен.

Есть ощущение, что Олег Кожин по-настоящему талантлив. Емкость текста сумасшедшая! Способность донести точный образ буквально несколькими фразами — это по нынешним стреляльно-картонным временам большая редкость.

И язык — «правильный»: вот ровно такой, чтобы на второй странице «нырнуть» в текст и забыть о форме во славу содержания.

А ведь, судя по отзывам Муравьеда, это еще далеко не лучший рассказ автора...

Это, конечно, Крапивин, это он, один из любимейших моих авторов.

Но... какой-то это уже совсем старый Крапивин. Которому остался всего один шаг до прямых нравоучений в стиле «Се, творю» еще одного моего некогда любимейшего автора.

Увы, все они, старея, закономерно сваливаются в одно и то же, в одно и тоже. Теряют способность находить неисчерпаемую тему в любви и смерти, вспоминают про систему, на которую раньше искренне клали, заводят врагов семейства хомячковых, начинают с ними бороться...

Господи, неужто и я, почуяв виском подлое дыханье вечности, свалюсь в такое вот брюзжание?

И не сваливаюсь ли уже?

Блин, уж лучше вовремя «пойти к дну»...

Блистательный рассказ!

Жаль только, читатели, которым еще нет сорока, его вряд ли поймут, как не понимают они своего счастья — того, что им нет еще сорока...

По-настоящему хороший роман!

Вот только с «творением» Рыбакова ставить его рядом не стоит. Тезис «об игольном ушке» действительно побуждает сравнить два текста. Разница очевидна. Банальная публицистика в стиле газеты «Завтра» — и настоящая художественная проза. Идея вроде та же, но насколько ж по-разному она подана! У Рыбакова это кичливая истина в последней инстанции, и вещает он ее таким напыщенным тоном, что хочется посоветовать автору для начала слезть с табуретки.

У Дубинянской — совсем иначе. Психологическая достоверность на порядок выше. И новый мир у Дубинянской — далеко не тот рай, каким его полагают «нечистые помыслами». И героиня — далеко не ангел. И из нашего мира в тот, другой она не с гордо поднятной головой удаляется, переполненная чувством собственной правоты, а попросту сбегает. Вовсе не намереваясь, в отличие от героев Рыбакова, наш пошлый и алчный мир героически исправлять. Пусть себе живет, ага. У него своя правда, у нее — своя, другая, вот и всё.

Совсем грубо: Рыбаков попахивает Нагорной проповедью в вульгарном толковании, Дубинянская отсвечивает Экклезиастом.

И у Рыбакова роман вот именно о пресловутом «ушке», а у Дубинянской это лишь одна из граней. Если же попытаться одним словом обозначить, о чем «Письма полковнику» — то, пожалуй, о благородстве. В самых разных его проявлениях. Об аристократизме, если хотите. Не имеющем ничего общего с вшивой интеллигентностью.

Непонятно, что делает Сахновский на Фантлабе. Это же не фантастика, это Литература. В здешней шкале нет оценки для таких книг. Как можно сравнивать тексты Сахновского с текстами, скажем, Зорича или Олди? Как оценить «Заговор» в той же шкале, что и романы Головачева?

Это как пытаться увидеть красоту теории функций комплексного переменного с позиций школьной арифметики. Как рассуждать о послевкусии марочных вин, распивая дешевый портвейн.

Сахновский сплетает из обычных русcких слов удивительную, тончайшую эфирную смысловую бязь, он умудряется простым и ясным языком (не то что я) выразить какие-то неуловимые грани бытия, где светлая грусть смешивается с восторгом.

Но если вам важен исключительно сюжет и антураж — не надо читать «Заговор ангелов», вам будет скучно.