цитата

-Боги любят шутить, — повторил Овельтар себе под нос. – Но только другие боги могут оценить эти шутки по достоинству.

Бояндин К. «Безвозмездный дар».

Современный литературный процесс в России удивительно похож на ночное небо: одни звезды гаснут, другие – зажигаются, третьи – будут светить даже в первых лучах солнца, разгоняющих мрак и возвращающих читателя обратно, в реальный мир. А луна, это великое светило, на которое одни ровняются; другие – проклинают, но признают его влияние – это зарубежная, переводная литература. И так же, как жена Кесаря – вне подозрений, так и книги, идущие к нам с Запада – оцениваются совершено по иной шкале ценностей: снисходительнее и спокойнее.

И, хотя авторы, входящие в золотой фонд всемирной литературы, образовывают созвездия Большой и Малой Медведицы: взрослой прозы и детской сказки; произведений реалистических и фантастических, критики, поглядывая в небосклон писателей, любят ехидствовать и над белыми карликами, и над сверхзвездами. Но не сильно, а так, чтобы не задавались сильно, чтобы и дальше светили с высоты, но не с высока.

Когда же вспыхивают новые, неведомые звезды, читатели благоговейно затихают и ждут: какой приговор вынесут мудрые астрологи писательских судеб, заметят ли новые светила, выдвинут ли в номинанты, или сделают вид, что ничего не произошло? А, может быть, все в голос объявят, что и не звезда это, а комета пролетела, хвостиком махнула.

Звезда Константина Юрьевича Бояндина вспыхнула ярко: её заметили. Писателя дружески похлопали по плечу, но вот оценили ли? Впрочем, всем давно известно, что литературные премии, так же, как лотерея или государственные экзамены – не всегда определяют наличие или отсутствие таланта.

Рассказы из цикла «Истории Ралиона», созданные молодым, но, безусловно, одаренным автором, своим букетом напоминают старые, выстоявшиеся вина. В них есть все: динамика, магия языка, неожиданные сюжетные ходы и даже видимая простота, за которой скрывается долгая и кропотливая работа. И в каждом рассказе есть свой, пусть маленький, но реальный, осязаемый и такой узнаваемый мир.

К. Бояндин вплетает в канву своих произведений ассоциативные ряды, восходящие к творчеству таких признанных мэтров, как Фриц Лейбер, Роберт Асприн, Анджей Сапковский. Но, заметьте, — не заимствует темы или героев, а сохраняет дух правдоподобности в волшебной, вымышленной стране на самом высоком уровне. Тонкие, едва уловимые нити аналогий, которые рождают сами тексты, — это и есть то самое классическое вино, от которого так часто пьянеют серьезные, думающие читатели.

Эпичность, тяготение к развернутому действию, ироничная усмешка над современными реалиями и штампованными клише фэнтези, мистики и хоррора, — выдают творца, способного взлететь еще выше к солнцу.

Константин обладает «Привилегией хозяина» впустить или выставить зло из собственной души и из вымышленного мира. А это – уже дерзость. Ведь от Леонида Андреева повелось в русской литературе жалеть и оправдывать Иуду Искариота и самого Дьявола. А Бояндин взял, да и выставил Деструктора вон!

Да что автор? Сами персонажи, герои рассказов, будь то чистильщики оккультного мусора, кузнецы, рукокрылые машины, студенты или князья, все они не только самобытны, но и живы. В каждом из этих героев есть нечто такое, что мысли невольно возвращаются к этим образам.

Автор сумел задеть за живое, подцепить. Есть в Бояндине и философская глубина, и национальное чувство трагедии, и мудрость. И в каждом рассказе немилосердные боги любят жестоко шутить.

Впрочем, усмешки богов иногда скрывают невидимые миру слезы. И только вдумчивый читатель может оценить этот мрачный юмор по достоинству.

Екатеринбург, март 2000г

Говорят, что универсальных, вечных писателей не бывает. А вот кот Бегемот утверждал, что Достоевский – бессмертен. Интересно, что бы он сказал про Лукиных? Думается, гадость, типа: и будут читать тебя потомки в школе, и матюкаться на переменах, мол, развелось этих классиков! Живые же критики, наши современники, все твердят, точно попугаи: на бессмертие Любовь и Евгений уже обречены. А оно – бессмертие – штука тяжелая. Вот Гоголь в гробу вертелся, – он знает!

И ведь вызывали же главу волгоградского дуэта (то бишь Женю) в КГБ, пугали этим самым бессмертием. Доверительные беседы о собачье — кошачьих типажах в советской литературе проводили, – не помогло. Не успел Евгений из цепких лап майора вырваться, как тут же, вместе с женой за новую вещь взялся. Правда, не преминули собаку в действие ввести. И что же? Теперь-то мы точно знаем, «Когда ангелы отступают». Трудные они, писатели.

Впрочем, звезда Любви и Евгения Лукиных взошла на небосклоне российской фантастики намного раньше – в 1981 году. Тогда в газете «Вечерний Волгоград» увидела свет их повесть «Каникулы и фотограф». Это было как раз то время, когда гордились любой публикацией – пусть даже районного уровня. А Лукиных, надо сказать, заметили, стали привечать не только в газетах, но и в журналах. Творческий дуэт приобрел широкую популярность. А потом – начались гонения, со стороны советской власти, ставшие притчей во языцех. Нормальная, в чем-то даже героическая судьба.

О чем же писали Лукины? Как ни странно – о нас с вами. Мир Лукиных – это не космолеты, бороздящие вселенную, не бластеры, не голливудские ужастики, крапленые кровью. Нет, это, собственно говоря, наш мир, но с элементами обыкновенного чуда. Какой же из Мосина герой? Его голова забита одним: как бы подхалтурить и выплатить долги. Обнаружив за дырой в заборе новый, неведомый мир, любознательный фотограф, быстро смекнув, что к чему, тут же начинает с детьми будущего торгово-рыночные отношения. Нет, не может наш человек устоять перед таким искушением, не кинется он налаживать культурный контакт с инопланетянами. Увы. Мы, как туземцы, впервые увидевшие каравеллу с колонизаторами: либо кидаемся что-нибудь выменивать на приглянувшиеся бусы; либо, как в совершенно потрясающем рассказе — страшилке «Отдай мою посадочную ногу!» – попросту тащим у зазевавшихся хозяев приглянувшуюся вещь. Грустно, но факт. С братьями по разуму у нас разговор короткий: «По чем вобла сегодня, но большая?»… Вот такая она – будничная повседневность чуда.

Может ли гениальный художник изменить мир? Что бы случилось, если вдруг картины Босха, Бориса Валеджио, или, не дай бог, Федора Сидорова ожили? А Лукины знают точно: поэт Николай Перстков сильно бы огорчился и вместе с товарищем отправился бы бить морду эдакому новатору, дабы все непременно вернулось на круги своя.

Выросшие на городском фольклоре, волгоградцы сказали новое слово и в русской демонологии. В семействе мелких, порой дружелюбных демонических сил, как-то: лешие, водяные, огуменники, баенники, появился их коренной родственник – Строительный – дух замороженных на десятилетия новостроек.

Впоследствии, спустя годы, Е. Лукин вновь вернулся к городскому русскому постсоветскому бесоведению и даже создал пособие для люмпенов-экзорцистов: «Алую ауру протопарторга». На страницах этой невероятно смешной и в то же время немного грустной книги православные коммунисты (комсобогомольцы, партоиереи и иже с ними) противостоят демократам-колдунам. Казалось бы, нет более заклятых врагов, чем чудотворец Африкан и президент Баклушино Глеб Портнягин, однако, как выясняется, один без другого просто не может жить.

В общем, разработав ряд социальных тем и архетипов, Лукины вышли к читателю с небольшими, но очень изящными повестями. И награды посыпались на них точно из рога изобилия. Заслуженно, надо сказать.

Впрочем, если уж речь зашла о наградах, то волгоградцам грех жаловаться. Как заявили сами авторы в эксклюзивном интервью Сергею Смоленскому («ВДВ – Волжский», 2 ноября 1995 года), их – призов этих – "сплошной иконостас… Орденские планки в семь накатов". О некоторых из них просто трудно умолчать.

За повесть «Там за Ахероном» Евгений Лукин был награжден малым «Золотым Остапом», тем самым, которым до него выделили Виктора Пелевина и Михаила Успенского. Собственно говоря, эта повесть – ироничный боевичок, опирающийся на классику. Тут вам и «Божественная комедия» и «Повесть о Фроле Скобееве», и «Каменный гость». В ткань повествования включены мотивы творчества поэтов: от Бодлера до Цветаевой. А за основу была взята любимая идея Солженицына: «Лагерь – это ад», и – перевернута наоборот. То бишь, у нас в аду как? То дров не завезли, то котлы прохудились, то черти пьяные. Так что побег в реальную жизнь вполне возможен. Вот один из каторжников и решается. Был он не Иудой каким-нибудь, или Брутом – тех стерегут крепче, а оказался всего лишь сластолюбцем Дон Жуаном. И, опять же, оказия вышла: в впопыхах душа в вахтерке в женское тело влезла. Да к тому же в России очутилась… Мы не знаем как у них там, на Западе, а у нас – апостол Петр – друг человека и генсека родимой партии. В общем, как говаривал небезызвестный Гермес Трисмегист: «Что на земле – то и на небе».

Прошу прощения у ортодоксальных православных и католиков, но в мире Е. Лукина апостолы не с демонами бьются, а интриги плетут друг против же друга. Петр и в жизни-то был хитрющим малым: то отречется, то кается. А Павел быстренько возглавил другой мафиозный клан. Странно еще, что Андрея Первозванного не видать, не слыхать.

Конечно, не всех такая трактовка жития христианских святых привела в восторг, и, как отметил Сергей Доронин («Вечерний Волгоград», 10 октября 1996) «один не самый молодой волгоградский поэт в кулуарах Союза Писателей даже сказал Евгению Лукину, что Господь Бог сломал ему ногу за чудовищно нелояльную по отношению к Нему книгу». Впрочем, насколько помнится, Владыка Мира нахалам все больше бедра ломал и, опять же, восставшего на Себя осыпал потом милостями. У Лукина был сломан голеностоп, но на конгресс фантастов России он, пусть и на костылях, но допрыгал. И награда нашла героя.

Стоит, пожалуй, вспомнить еще одну регалию Лукиных. На международном «Волгаконе-91» авторы получили премию, присужденную Европейской конвенцией фантастов за повесть «Миссионеры». Суть повести сводится к тому, что некие энтузиасты, желая спасти туземцев от колонизации сородичами-европейцами, отправились в прошлое, обучили полинезийцев высоким технологиям, разделили их на Утренних и Вечерних, поддерживая в состоянии постоянного тлеющего вооруженного конфликта. Когда же каравеллы с миссионерами все же прибыли, аборигены не просто отразили их натиск, но, отследив обратный путь захватчиков, обрушились военной мощью самолетов и эсминцев на средневековую Европу.

Интересно, что почти десять лет спустя, Евгений вновь вернулся к своей любимой полинезийской теме. Фантастическая повесть «Слепые поводыри» – это попытка изменить ракурс зрения и понять, что же с нами случилось. Желание спасти туземцев от колониального ига европейцев на деле обернулось дорогой во власть. И вдруг стало ясно, что никому эти аборигены не нужны, что все, точно «Бесы» Достоевского, повязаны ритуальными человеческими жертвоприношениями и каждый «не тварь дрожащая, но право имеет». Правда, уже ни кому не мерещатся «мальчики кровавые», и только тот, кто успел – тот и съел.

Полинезийская мечта всплывает и в «Тупапау или сказке о злой жене». Видимо, для Лукиных – Полинезия, что Рио-де-Жанейро для Бендера: мечта поэта!

Однако, на перекрестии параллельных исторических и временных путей у Лукиных всё не так просто. Роман «Разбойничья злая луна» поднимает всё тот же вопрос о вторжении высокоразвитых технологий в жизнь полудиких племён. Но вновь меняется точка зрения на проблему. В этот раз Евгений глядит на мир глазами Ар-Шарлаха – пьяницы и пацифиста, ученого и разбойника поневоле… Где-то в степях потомки великих погонщиков основали собственные удельные ханства и плетут друг против друга интриги, а тем временем прямо у них под носом пришельцы разворачивают танковые дивизии, и наносят ракетно-бомбовые удары по секретной нефтяной компании.

Да, военная тематика разработана Лукиными основательно. Кроме «Миссионеров», были еще и «Пятеро в лодке, не считая Седьмых». Но более кровожадными оказались повести «Сталь разящая» и «Вторжение». В первой из них аборигенку загадочных земель проклинает Мать и изгоняет в степь, в которой владычествует вышедшая из-под контроля сталь. Она, то бишь эта самая сталь, ищет металлическую стружку, железные предметы и, притягивая их к себе, – убивает все живое. И лишь женщины-водительницы племен чувствуют появление разящей стали… ну да не будем уточнять, каким местом. Но мир меняется. С неба падают железные птицы, а племя Чаги гибнет. Вот тут-то и появляется на чужой планете сбитый, но живой летчик-истребитель Влад. Но судьба безжалостна к Чаге и Влада находят земляне, увозя его с собой в мир славы. Обычная история.

«Вторжение» – это не просто боевик, а философская притча; наиболее реальная, прогнозируемая встреча инопланетного и нашего разума. Никто ведь не исключает возможности, что космолеты пришельцев могут пересечь государственную границу. Для них ведь, для пришельцев, чтобы с воздуха было видно, специально китайскую стену не строили. Нет ничего удивительного в том, под огнем спецназовцев от кораблей и инопланетиан остается лишь пятно выжженной земли. Да, у нас всегда так: сначала метко стреляют, а потом разбираются – в кого…

Затронув военную тему, кондовость армейских законов, просто нельзя обойти вниманием и солдатскую сказку «Разрешите доложить». Ляпнул Пиньков колдуну из другого мира, что Бога-то и нет, так не прошло и полгода, как наступил в «земле обетованной» полный развал. Ну, прямо как в бывшем Советском Союзе. Журналисты, стало быть, глаза нам открыли и мы увидели: генсеки – не как боги, а как люди.

А когда Пиньков по нужде вернулся: автомат он казенный забыл, ох, как не понравились ему новые порядки! И в результате эксплуататоры пупырчатые и бедные гномики в голос возопили: «Нет бога, кроме бога, а рядовой Пиньков – проверяющий его!».

Опять же волгоградцы угадали: вечно наш народ ждет «проверяющего», и готов кого угодно за него принять и повиноваться, лишь бы жизнь кто-нибудь наладил. Ну, не Лукины, а прямо – пророки в своем отечестве. Впрочем, бог с ними, с пророчествами. Пусть ими Мишель Нострадамус балуется. А у Лукиных все взято из жизни – вот и получается полусумасшедший, невероятный, но жизнеспособный, правдивый мир. Вселенная Евгения и Любви, так же, как и реальная, полна черных дыр, необъяснимых явлений, колдунов, полтергейстов и демагогов.

Вот, к примеру, может ли Христос бродить среди нас и проиграть спор популярному проповеднику, основавшему Астроцерковь, при помощи которой так хорошо выгребать деньги из толстых кошельков? Почему бы и нет? А вдруг наш мир давно превратился в один из кругов ада и когда Сын Человеческий приходит, стучит в наши сердца, – мы противопоставляем ему пьяное сознание Коли Цоколева, который меняет историю России исключительно «приняв на грудь»? М-да. И религия у Лукиных какая-то наша, русская, с ехидством да юмором…

Вглядываясь в ипостаси, по сути, единой вселенной Лукиных, вдруг видишь смех и слезы О. Генри и уже не важно: где правда, а где вымысел.

Возьмем один из самых известных романов Евгения «Гений кувалды или Раздолбаи космоса», в подзаголовке которого значится: работа по специальности. И что же в нем фантастичного? Да у нас полстраны за трудодни спины гнуло. В романе же горбатятся за капсулы с едой. Хрен, как говорится, редьки не слаще. А то, что у нас в крови бурлит революционный гимн: «мы старый мир разрушим до основанья…» – так это не только особенности воспитания, это менталитет у нас такой. Да и то сказать: ломать – не строить! Эту-то специальность у нас еще в яслях осваивают. Самое поразительное, я бы даже сказал – фантастическое – во всем романе: это ж до чего бедного Рому довели – ломать ему стало не в кайф, вредителем заделался, принялся строить! Большую такую фигу. Чтобы, значит, инопланетяне хорошенько ее разглядеть смогли.

Интересно так же, что весь этот раздолбайский мир, в котором уживаются и люди, и вороватые шустрые аборигены, и даже нарисованная кукла Маша – все это шито белыми нитками цитат высокой российской словесности от Гавриилы Державина до Велимира Хлебникова. Тут вам вся антология золотого и серебряного века представлена. Вот такие мы на самом деле прямые потомки былой российской славы: бьем себя в грудь, знаем все социальные модели общества, да с легкой руки Рылеева не читаем поэзию, но вот свой гражданский долг (это, значит, выяснить, кто получает больше, и придумать, как бы этот выскочка поделился) – исполняем безукоризненно.

Конечно, мир Лукина насквозь пропитан аллегориями и тройными рядами ассоциаций, но в этом-то и прелесть. Где он нынче, маленький человек, воспетый Гоголем и Достоевским? Думаете, до сих пор пуговицы в департаменте теряет и пишет жалостливые письма? Увольте-с! Его теперь зовут Вавочка, и род занятий он сменил. Теперь несчастный чиновник неустанно доказывает себе и миру, что из него «нельзя лепить». Да, повесть «Амёба» по необычности и оригинальности вполне может засунуть какой-то там «Бобок» за пояс. И, хотя Федор Михайлович, как известно, детально разрабатывал идею двойника в своих произведениях, только они не появлялись на свет в результате почкования, и не собирались идти друг на друга войной.

Выпуклая реалистичность, узнаваемость и уже не столько ведущая своими корнями в филологию, сколько в безумие жизни, в некоторых произведениях Е. Лукина поражают даже самого изысканного читателя. По духу правдивости, возможности и вероятности роман «Зона справедливости» – входит в золотой фонд отечественной фантастики. По детальному психологически верному подходу к возможным вариациям отклика человека на необычное: от скепсиса до веры, Лукин оставляет американского короля ужасов Стивена Кинга далеко за спиной. Ведь ставить вопрос ребром, со вселенским размахом, принимая решения чуть ли не за Бога, способны лишь мы, да еще, пожалуй, военные круги Пентагона. Только у них там, на Западе: то бомбами пошвыряют из прекрасного далека, то ядерной кнопкой мир стращают. А мы – люди с широкой душой, уж если справедливость, то одна на всех, пусть однобокая, но честная. И уж ежели карающий меч Господень опустился на город, – ни один святой его уже не спасет. Более того, – самый безгрешный Алексей Колодников – бежит прочь! Это американцы бы заварили все подворотни в городе или накрыли бы его цементным колпаком, как ядерный реактор. Мы себе этого позволить не можем. Хотя бы потому, что даже на апокалипсисе нужно делать деньги, а еще оттого, что не можем признать над собою чьей-то высшей власти. Уж больно бунтарский у нас дух. Не можем мы без трудностей. Такая вот она, Русская Правда…

Говорить о творчестве Л. и Е. Лукиных можно долго, но мы и так уже злоупотребляем читательским терпением выше всяких норм. Попробуем присоединиться к сестре таланта.

Увы, надо признать, что, сколько ни вглядывайся в грани хрустального кристалла, а ничего там не увидишь, кроме своего искаженного отражения. Потому как Пушкин был один, а все прочие, заикнувшиеся о столь порочных магических наклонностях, объявлены мистиками и «выброшены за борт современности». Но не видеть вещей очевидных – «тут надобно терпенье»! Е. Лукин сумел собрать чуть ли не все мыслимые награды едва ли не во всех номинациях. И так он наловчился писать, и эдак. И романы-то он сочиняет, и рассказами баловался, и эссе увлекался, и декрет лингвистов состряпать может. В общем, свой парень. Такому палец в рот не клади – откусит. И, хотя московский критик Евгений Харитонов условно делил творчество Лукиных на три периода, все же окончательную точку в классификации и характеристике ушедших и будущих творческих лет поставит если не история, то сам писатель. Лукин слишком мобилен и общителен, чтобы оставлять в своей биографии белые пятна.

Да, пройдя путь от публикаций в «Вечернем Волгограде» до «иконостаса в семь рядов», набивая в этой дороге синяки и получая заслуженные награды, Евгений остается феноменом в мистико-фантастической литературе. Неоспоримым остается тот факт, что, следуя лучшим традициям российской словесности, Лукин с каждым годом медленно, но упорно совершенствует свой талант. Глубокий интеллект, глобальные философские задачи и ироническая усмешка над вековыми и неискоренимыми нашими бедами – это портрет любого Писателя, если набрасывать его на холст широкими мазками. А если детализировать, вглядываться в морщинки, то, даже не зная основ физиогномики, можно утверждать: из-под пера (или, если хотите, винчестера) этого человека выйдет еще не одна замечательная книга. Удивительно и то, что всеобщее внимание не испортило Евгения, не заставило его гнать тексты на поток. Он остается верен себе.

Чета волгоградских авторов медленно, пядь за пядью детально изучала мир, рассматривала его в микроскопе своих рассказов и повестей. А сейчас, достигнув в своих исследованиях предельной ясности, Евгений занялся моделированием собственной галактики. Его все более влекут социальные модели устройства общества, утопии. Книги его стали приобретать пухлость, но не водянистость. Лукин входит в зенит расцвета и заслуженной славы.

И еще. Перечитав Лукина, доставая его книги у друзей и знакомых, и поняв, что все остальное еще не написано, вдруг взгрустнулось. И тогда стало предельно ясно, что хорошая литература не приедается. В ней сокрыто некое тайное, магическое притяжение и единожды заразившись ею, вырваться уже не возможно. Да и нужно ли?

Впервые увидев Марину в Екатеринбурге на "Аэлите-2000", я был покорён. Женственная, обаятельная, умная, с летящими на ветру длинными черными волосами, Марина оказалась подстать своим героиням. И невольно подумалось, что Дяченко отражаются в своих произведениях как в зеркале и, не смотря на то, что авторы и их книги чаще всего живут самостоятельной жизнью, в этом, конкретном случае, они: книги и их писатели, – оказались продолжением друг друга.

Столкнувшись с книгами Марины и Сергея Дяченко, как, наверное, многие из вас я был попросту околдован их внутренней гармонией, красотой и возвышенно-романтическим духом. И, хотя, с одной стороны, — эти произведения имеют традиционно сказочную, а порой и счастливую концовку; знакомые, распространенные, предугадываемые сюжеты; но с другой – эти книги буквально насыщены жизненным драматизмом, идущим и от ума, и от сердца. А умение держать читателя в напряжении, когда заранее виден финал – это, как ни крути, — и есть высший пилотаж.

Романтизм и глубокое знание психологических мотивов и поступков создают удивительный узор, – точно мороз рисует на стекле. А там, на улице вымышленного мира, выглянуло солнце, и замершее окно искрится волшебными лучами. Женский и мужской – два видения мира – восторженный и скептический, феерично-праздничный и умудренный, спокойный – они сливаются в каждой книге. Так рождается очередной мир: гармоничный и суровый… Мир для двоих. Вселенная чудовища мужчины, девы чистой и аленького цветочка любви между ними. Да, взаимоотношения страдающего мужского самосознания и Женщины-спасительницы являются центральной фабулой всех романов.

А еще – любой рассказ, каждая повесть или роман супругов Дяченко несут в себе диагноз человеческим переживаниям, отражения социальных моделей миров, но книги не дают рецептов. Самое удивительное в том, что киевские чародеи выступают в роли хирургов. Они препарируют наше сознание в процессе чтения. Но, в отличие от героини романа «Магам можно все», Дяченко не пластают наши души, прорубая в них окна и двери к свету. Нет. Писатели пошли другим путем. Они подносят к каждому из нас зеркало. У кого хватает смелости признаться: «Так это ж про меня!», – те начинают меняться сами. Кто врет себе даже в душе, – просто задумывается. А кто-то видит в зеркале книг Дяченко зеркала, отражающие литературный процесс или социальные изменения в стране. Каждый видит что-то свое, порой то, о чем сами писатели даже и не думали. Но вода и камни точит, и банки, в которых растут деньги. Мы все, приобщившиеся к книгам Дяченко, меняемся. Киевские фантасты стали хирургами без ножа, терапевтами без микстур и таблеток, психиатрами без тестов…

Марина и Сергей заявили о себе в российской фантастике нашумевшей трилогией: “Привратник”, “Шрам”, “Приемник”. И вот что удивительно: каждый роман этого цикла самодостаточен, но именно все вместе, дополняя друг друга, эти произведения создают мозаику волшебного переплетения миров и судеб.

Начиная с “Привратника” Марина и Сергей тщательно прописывают внутреннюю даже не борьбу, а полномасштабную войну с применением всех видов психического оружия, войну в душе главных героев. И главным во всех книгах Дяченко был и остается вопрос деревенского знахаря-шамана и могущественного, но совестливого мага, мечтающего осчастливить мир: “Впустить к себе в душу нечто неизвестное, или защититься волшебным кругом?”. Имеет ли право Третья ли сила, Хозяин ли Колодцев, писатель ли Влад войти в жизнь других: воцариться, поставить красные флажки (ведь волки всосали: нельзя за флажки!) или просто сковать близких невидимыми узами, цепями рабства? Впустить что-либо в себя, измениться и получить любимую, власть, богатство или отвергнуть и умереть свободным? Вот в чем вопрос…

Но, если “Привратник” – это философская притча с единственно возможной логической концовкой, то “Шрам” – это уже даже не “Гуардская баллада”, где несчастный Соль оказывается в липких объятиях страха, благодаря проклятию, а именно “О бедном гуарде замолвленное слово”. Дяченко в конце романа начинают даже противопоставлять Солю мир трусливых от природы. А метаморфоза превращения ненависти в любовь – это-то, как раз и не новость. Так уж со времен Тристана и Изольды повелось. Иначе, пожалуй, и быть не может. И, все же, не смотря на то, что Соль – убийца и предатель, и трус – он, все-таки, герой. Он и должен-то всего лишь пять раз сказать: “Да”. Но в этом заключен подвиг. Что же происходит с сознанием читателя? Отчего мы симпатизируем Солю? И почему мысли о книге не оставляют долгое время? М-Реализм? Магический реализм… Возможно.

Приемник” в этой цепочке выглядит самой добротной фэнтези, самой близкой к стандартному определению жанра. Впрочем, у Дяченко ничего не бывает стандартным. Предсказуемые сюжеты? Да. Но с каким умением, с какой детальной прорисовкой мелких деталей! Так, наверное, мастера собирают дорогостоящие часы: каждый винтик слова – на место. Часы – это же не Купринский Молох – не завод, пожирающий рабочих, – это символ Безграничной власти времени. Над миром, над литературой. И время для вселенной ничего не значит. Как, впрочем, и для истинных писателей. Марина и Сергей глядят на мир глазами Сфинкса: из мгновения, и из всегда. Волшебники. Истинные маги литературы.

Сейчас Марина и Сергей говорят о трилогии, как о своеобразном юношеском периоде своего творчества (в смысле мироощущения). Более того, писатели, спустя годы, вернулись в мир благородных рыцарей и магов и написали четвертый роман « Авантюрист».

Создается впечатление, что тема волшебной страны с её сквозными героями и сюжетными линиями не дает покоя и писателям, и читателям. Вроде бы: добро торжествует, ан нет! Как заявил Скиталец: «Все мы время от времени во что-то вляпывались». Вот именно: герои Дяченко – всегда вляпываются в систему, в противостояние понятий добра и зла. Что подло, что честно, что благородно, а что низко? Каждый герой нового произведения ставит пред собою эти вопросы и решает по-своему.

Видимо, начало более позднего периода творчества Дяченко попадает на 1996 – 1997 годы – время повсеместного признания, наград, время выхода таких романов, как “Скрут”, “Пещера”, “Ведьмин век”... Сами Дяченко пока никак не обозначили эту веху. Ничего. Придет время, и появится новая классификация, более четкая. Просто отметим, что в творчестве Марины и Сергея произошли заметные изменения: сказки в жанре фэнтези уступили место повестям и романам, в которых современная реальность стала переплетаться с вымыслом. Уже не фэнтези, еще не фантастика, но и не мистика, просто, – добротная литература.

Некоторые критики довольно потирали руки: фэнтези – лишь средство подняться наверх! А вот и нет! Дяченко просто живут, движутся вперед, потому что им становятся “слишком малы тертые джинсы”, но это не означает, что прошлого не было, что ранние книги – пора на свалку истории. Нет. Феномен супругов-писателей заключается в том, что практически любое их произведение неизменно вызывает волну интереса.

А может, все дело в харизме, в личном обаянии? Почему-то именно Марине и Сергею прощаешь любые погрешности, каковые, в принципе, если задаться целью, можно найти у любого автора? И даже более того, – когда читаешь книгу впервые, кажется: этого не было, но здорово, что это придумали... Или, все же, что-то было, нечто натолкнувшее именно на эту фабулу, на этих героев?… И мысль начинает жить сама по себе, рождая чувство сопричастности к вымышленному миру.

Дело в том, что образная система каждой новой книги супругов Дяченко втягивает в свой микрокосмос незаметно, но навсегда, ибо Марина и Сергей пишут о том, что любят, что понимают. Какая разница есть ли в мире сааги, сарны и схрули? Вера Марине и Сергею возникает не потому, что достаточно придумать своего личного хоббита – и фантастический мир оживет. Нет, нужно еще, чтобы каждый вымышленный термин или титул уже одним своим звучанием и написанием вызывали бы какие-то определенные эмоции, а это уже не просто “Опыт соединения слов”, это – моделирование новой формы бытия. И если становится: то грустно, то смешно, – значит перед нами настоящие писатели.

Гениальность Сергея и Марины заключается в том, что они умеют оригинально передать заурядную ревность, нежелание принять перемены, принципиальность, граничащую с тупой упёртостью, но через восприятие выдающейся личности. Заинтриговав тяжёлыми нравственными муками героя, будь то Скрут или Сфинкс, Соль или Аня из “Демографии”, авторы с удивительной точностью умеют передать психологию большинства.

А ведь, в самом деле: основная масса величайших открытий и завоеваний показывает, что на безумные действия людей толкает именно отпечаток ущербности или неполноценности. Историю Земли, действительно, вершат те, у кого наблюдаются какие-либо отклонения от нормы.

Марина и Сергей никому ничего не доказывают. Они живут, как дышат; и пишут, как живут. Нет ничего удивительного в том, что от “мягкой фэнтези” писатели перешли к так называемой социальной фантастике. “Ордынец” – трогательная история школьной любви Юльки Фетисовой и пришельца, погибшего, спасая город от наводнения; “Оскол” – рассказ о невидимых узах, которыми князь привязывал к себе жителей крепости, – трансформировались в роман “Долина Совести” – и это здорово! Круг идей расширился, война Добра и Зла в душе человека обернулась целою жизнью. Годы мук отданы за три дня счастья. Это ведь уже не абстрактная философия, а конкретная боль, выбор реального человека...

Еще одним ярчайшим примером социальной фантастики стал «Армагед-дом». Какое психологически выверенное моделирование ситуаций, какое точное отражение нашего мира, аж мороз по коже продирает! Какая там, к черту, фантастика! Мы давно живем в самой фантастической стране! Апокалипсис творится давно не в наших душах, а вокруг: именно с нами, именно сейчас. Многие переросли страх перед ядерной войной. А перед новым экономическим кризисом? А если завтра доллар взлетит или упадет, а если на нас рухнет комета, а если наступит Конец Света, что мы сделаем? Принесем себя в жертву, как герой «Волчьей сыти», чтобы спасти цивилизацию, или продадим душу и честь, как Лидия, спасающая сына? Не спешите с ответом. В разное время он может оказаться взаимоисключающим. Это грустно, но реально. М-Реализм. Метариализм? Реализм доброй волшебницы и молчаливого мага? Возможно.

Конечно, Дяченко часто выступают в роли прилежных учеников Достоевского. Однако, литературные корни творчества киевского тандема уходят в классику много глубже. К примеру, в более “юношеской” “Вирлене” легко прочитываются прямые аналогии со “Старухой Изергиль” и “Вием”. Марина и Сергей тяготеют именно к ранним периодам творчества Горького и Гоголя. Использование украинского, мадьярского, германского фольклоров даёт авторам расширить рамки своих миров. Впрочем, начиная с нашумевшего в своё время “Привратника”, писатели, соблюдая галантную изящность высокого штиля истинного романтизма, упорно “гнут свою линию”. И каждый их новый роман – вещь штучная, уникальная. Если, в “Скруте” показано как страдания изменяют душу, причём далеко не в лучшую сторону, то в “Долине Совести” чудовище Влад остается собой, перешагивая через запреты лишь тогда, когда не может более причинить вреда любимой. “Смертью смерть поправ”…

Да, Дяченко хороши тем, что берут тему и психологически верно прописывают возможные вариации событий; в этом киевские волшебники похожи на зеркало, отражающее другие зеркала.

И даже сами имена писателей как-то незаметно превратились в символ хорошей, качественной литературы. Дяченко – это всегда стильно. Это не просто противостояние “Кону” – живому театру, это – победа над непризнанием, это – умение достучаться в продрогшие усталые души соотечественников. Это – М-Реализм. Магический метариализм. Это реализм четырех авторов: Марины, Сергея, их дочери Стаски, кота Дюшеса. А проще: Маринин реализм. Реализм любви.

Дракону, как известно, в фэнтези отводится центральное место. Нет дракона, мага и воина – нет фэнтези! Без всяких разных гоблинов и схрулей – еще: куда ни шло. Можно обойтись без воров и кендеров, без мурлодроллей и хоббитов, но нельзя, слышите, ни в коем случае нельзя писать фэнтези и не обмолвиться о драконе! Удачи у романа не будет. Автору простят не знание боевой тактики конной кавалерии, неумение героев пользоваться баллистой или катапультой, забудется путаница с навигацией и представление о крепостях как о неких эфемерных воздушных замках. Но, увы, отсутствие дракона – это две трети провала.

Впрочем, тут постарался Толкин. Профессор развлекался, издевался, изгалялся, а в результате – культ. В «Хоббите» – эльфы еще были: то ли бабочками, то ли дрянью какой-то крылатой, но уже во «Властелине Колец» – обернулись мудрым народом (без крыльев уже, что характерно!).

Вот и, паразиты, драконы эти, оттуда же выползли: прямо из пещеры Одинокой горы. И, что примечательно, одним из родоначальников крылатых мудрецов был Смог. Заметьте: не НЕСМОГ или НЕЗАХОТЕЛ. Забавно, не правда ли?

Оно, конечно, драконы были в нашей культуре всегда: и китайские воздушные, и русские – похмельные и трехглавые, и европейские геральдические. А всяких там линдвормов мочил (правда, не в сортире, а так, по-свойски, – мечом и копьем) еще Александр Македонский, опять же, если историки не врут. Они те еще, эти господа сочинители!

Эх, сказочники… Пропагандировали бы всяких там мудрых грифонов, сфинксов, единорогов, так нет же! Единороги де – символ прощания с девственностью и нечего его выставлять. Ах, бедный Фрейд, чего-то он там в своей «Каббале» до конца не уяснил. А дракон у нас, значит, в сексуальной шкале не числится, он де – мудрый. Ну, это опять же, как повернуть.

Дракона в фэнтези уже рассмотрели со всех сторон: и анатомия его известна, и виды, и психология. Ну, нравится читателям крылатое чудовище без сердца, но зато с мозгами! И чего только драконам не приписывали: и звездный взгляд, и божественную мудрость, и вечность! Токмо, извиняюсь, по нужде драконы все же ходят, принцесс зачем-то периодически воруют, а главное – пасхальных барашков жрут, зар-разы!

Но особенно всех занимает вопрос: как же появляются драконы: из яйца или из света звезд? Ну да, микробы и всякие холерные палочки – от нечистот, а драконы, стало быть из света. Мудро. А то маги могли бы, просто, взорвать инкубатор с драконьими яйцами – на том бы фэнтези и кончилось. Но как скучно стало бы сразу без такого-то архетипа в литературе! Тут уж и артефакты не спасли бы. Подумаешь: говорящий меч, кушающий души или колечко, живущее три эпохи, или ворованный молот Тора… Ежели не с кем сражаться, то и кольца с мечами уже не нужны.

Но вот тут-то и возникло страшное подозрение: а что будет, ежели драконы кончатся? Просто возьмут и вымрут или мигрируют на Альфа Центавру? Это же тогда целый жанр скопытится! Киноиндустрия потеряет львиную часть доходов, писателям придется сочинять фельетоны. Тоска! Вот откуда началось триумфальное наступление драконолюбов. Из вот этих самых меркантильных соображений.

Писатели стали кровожадными в меру: чудищ сотнями больше не заваливают. Но хоть одного дракона, а убить нужно! Как же без этого? Иначе – нет чувства победы… Но просто отсечь спящему башку – вроде и неудобно. Где героизм, мужество, смекалка? Как героя должна встретить тоскующая любовница или жена, если он придет не в крови и в кишках?! Не порядочек! Романтизму маловато.

А приверженцы альтернативной военной службы (ну, гуманисты там всякие, идейные «несопротивленцы») быстро нашли выход: дракон – это до того мудрое и свободное существо, что любая кухарка сделает из него собаку Павлова и мальчика на побегушках. Особенно эдаким лояльным подходом к драконам страдают женщины.

Если пристальнее вглядеться в полотна таких законодателей моды, как Boris Valledio, Luis Royo, то сразу станет ясно, что к чему. Дракон, как ни крути, в отличие от единорога, в сексуальном сознании масс является символом мужского достоинства и всякого разного совращения в духе бессмертного Казановы. Однако все в голос твердят, что драконам неведомы человеческие чувства и любовь. Вот и пойми их, этих писательниц!

Впрочем, разные авторы мстят драконам обычно чисто по-женски. Дж. К. Роулинг, к примеру, ворота к этому самому дракону сделала прямо в туалете для девочек. Это, чтобы он, великий мудрец, поглядывал бы за школьницами что ли? Или из одной лишь вредности? Вот, мол, вам, бессмертные гады!

Энн Маккефри полностью подчинила бедных драконов воле наездников. Ящеры выступают в роли тяговой силы. Даже как-то грустно становится. Что это вам, мулы что ли? Откуда у драконов психология рабства? Не вяжется мудрость и такое положение вещей. Глупо как-то.

А вот Барбара Хэмбли пошла ещё дальше. Подумаешь – чувства дракона! Плевать на ящеров! В центре мироздания стоит жена. И точка. Именно она решает: кого и как будет любить муж, дракон Моркелеб и всякие там демоны.

В общем, похоже на то, что фантазии стало маловато. Ну, не понимаем мы, нормальные люди, холодного практицизма бессмертных! Или, может быть, мы все обманываем друг друга, а в каждом, на самом-то деле, спит безжалостный и равнодушный дракон, и любви именно мы не знаем сами? Где правда? Поди-ка разберись…

Люди и драконы становятся все ближе друг к другу. Стираются, так сказать, расовые различия. Рептилии оказались в положении негров в Соединенных Штатах до и после гражданской войны. Сначала писатели использовали драконов как дешевую и надежную рабочую силу. Но с каждым годом образы этих рептилий с психологической точки зрения стали развиваться все сильнее. К примеру, ящер Арм-Анн из «Ритуала» М. и С. Дяченко, познав истину, уходит из рая, чтобы спасти принцессу. Благородно, но не по драконьи. Получается что? Вот именно: борьба с социальной дискриминацией.

Вон Шумилов быстренько показал граду и миру, что такое виртуальный дракон. То есть: приплыли. Скоро на рыцарей будут подавать в суд за ущемление гражданских прав всяких ящеров. Сначала мы драконов оправдаем, а потом – дружною толпою, то бишь, стадом – попремся в загон. Правильно, а драконам тоже кушать надо. Не написана такая книга? Ну отчего же. Вот «Посмотри в глаза чудовищ» и ужаснись. Вот и достойный финал: да на кой нам жизнь в человеческой шкуре, ежели круче (то бишь моднее и выгоднее) – быть драконом. Хотя бы как Влад Цепеш. Вот она, жалость, к чему приводит.

Все, дракон побежден, очередная книга закрыта.

Что значит «Драконья погибель»? Если вдуматься, а?

Да то и значит: а бессмертные-то хитрые, притворяются. Умерли, да подглядывают! Нехорошо, не красиво. И выходит, что Ницше был прав. Не зря он с ума сошел. Видимо, было с чего сходить-то. Грустно. Победивший дракона сам становится…

Банально? Увы. Жизнь подтверждает.

А это значит: на подходе уже книги и сериалы о благородных и злых ящерах: «Просто Дракон», «Побег из драконария», «Месть дракона», «Бешеный дракон», «Дракон в законе»…

Смеетесь?

А зря.

Как ни верти, а русская фантастика – явление уникальное и многомерное. Ну, никак всех под одну гребенку забрать не получается. Русский артефакт, на котором незыблемо стоит наша жизнь и философские размышления о литературе – живая и мертвая вода в одной бутылке – водка – она едина во всех ипостасях. Тут все ясно. Сначала напиваешься до мертвецкого состояния, потом опохмеляешься и – будто заново родился. Чудо! Но кроме артефактов, в литературе, оказывается, появились и разные течения. И фантастика –это не один гольный штамп: пришел супергерой – и всех победил. Русская фантастика – многолика.

Итак…

Русский софизм,

или Пять признаков того, что вы читаете Святослава Логинова:

1. Если вам постоянно встречаются малопонятные слова из чукотских, монгольских, польских, английских и прочих малоизвестных языков;

2. Если вы вздрагиваете от частотного употребления букв «Ы» и «Ё», с трудом выговаривая мудрые, не всегда понятные слова и термины и путаетесь в лингвистических «наворотах», но продираетесь сквозь них с остервенением покорителя гор, зная, что ваш труд будет вознагражден по достоинству;

3. Если в тексте вы практически не можете отыскать тавтологических оборотов, вводных слов, модного сленга «новых русских»;

4. Если путь к конечной цели книги и дорога героя «по жизни» отражает блуждания самой души в собственных же дебрях; если, сплетаясь, проникая друг в друга, эти основные ипостаси героя вдруг прорисовывают математически точное, психологически выверенное измерение изменения психики и логики поступков;

5. Если после прочтения вам становится до безобразия грустно, и вы не видите выхода из сетей этого мрачного мира и его ужасного быта.

Русский романтизм,

или Пять признаков того, что вы читаете Марину и Сергея Дяченко:

1. Если в самом начале произведения встречаются два героя, а в конце – оказывается, что именно друг друга они и искали все это время;

2. Если можно предсказать большинство сюжетных коллизий, но отчего-то невозможно оторваться от страниц книги;

3. Если вам встречается детальное описание развития душевной болезни, развернутое так умно и красиво, что кажется: это – просто такие яркие переживания неординарной личности;

4. Если вас не оставляет чувство, что читая социальную фантастику, утопию, фэнтези, сказку, легенду – вы всегда находите в ней поэму о взаимоотношениях зрелого мужчины и молоденькой девушки, симфонию всепобеждающей любви;

5. Если вы уже отложили книгу, но вас не оставляет светлое ощущение, что в мире все не так уж и плохо, если биться со злом в полную силу, прилагая для достижения цели максимум усилий.

Русский юмор,

или Пять признаков того, что вы читаете Михаила Успенского:

1. Если главные, да и прочие герои периодически поправляют свое богатырское здоровье употреблением зелена вина и прочих горячительных напитков;

2. Если при слове Жихарь вам вспоминаются не русские народные сказки, собранные каким-нибудь Афанасьевым, а плечистый мужик с золотыми кудрями и сизым носом;

3. Если по прочтении каждых двух-трех страниц ваши губы непроизвольно раздвигаются в оскале чеширского кота, а ваши соседи вздрагивают от вашего гомерического хохота;

4. Если при слове «мент» вы не хватаетесь за валидол, а таинственно и многозначительно улыбаетесь;

5. Если, прочитав один раз, вы не можете пройти мимо томика, чтобы лишний раз не сунуть в него свой нос и не похихикать, пока никто из домашних вас не видит.

Русская правда,

или Пять признаков того, что вы читаете Евгения Лукина:

1. Если, читая фантастическое произведение, вам иногда начинает казаться, что все это вовсе не выдумано, а списано с натуры. Ну, если не с ваших соседей, то с коллег по работе или с заседаний Нижней Палаты Думы;

2. Если воины галактических баталий, туземцы, обычные москвичи, протопарторги, домовые и строительные почему-то вызывают в острое желание взять их за грудки и спросить: «Ты меня уважаешь?»;

3. Если военные разборки между суверенными ли государствами, иными мирами, между «паханами», или между галактиками очень похожи на русскую национальную забаву: сначала метко бить в глаз, а потом уже разбираться, в чей именно;

4. Если вы встречаете упоминания о туземцах (об аборигенах Полинезии), что наводит вас на грустные размышления о судьбах собственной родины;

5. Если, отрываясь от страниц, вы вздрагиваете от стука у соседей, ожидая инопланетных гостей, а по вечерам ворчите, что в темных подъездах так не хватает Коли Цокалева с его незамысловатым волшебством.

Русская вера,

Или пять признаков того, что вы читаете Генри Лайона Олди:

1. Если во время чтения книги у нас наблюдается некое раздвоение личности и внутренний голос настойчиво твердит: два автора писало! Но на обложке выведено одно имя;

2. Если в книге детально проработано некое вероисповедание независимо от того, к какой бы конфессии оно не принадлежало, а также встречаются описания европейского или восточного быта, – смотря, чья вера лежит в основе конкретного романа;

3. Если язык повествования настолько лаконичен, что им впору писать поэмы, а не романы;

4. Если, продираясь сквозь символику образов и понятий, через лингвистические наслоения и изыски, вам кое-что приходится принимать на веру, ибо лезть за словарем Ожегова через каждые пять минут – дело утомительное;

5. Если в голову лезут всякие нехорошие мысли, что священники никогда не говорят нам всей правды, а Бог – сидит за компьютером, и время от времени посылает Мессию очищать или дефрагментировать диск, будто сам кнопочку нажать не может.

Русская фантастика,

или Пять признаков того, что вы читаете Сергея Лукьяненко:

1. Если в тексте романа судьба безжалостно подводит господина Семецкого к верной гибели;

2. Если вы кусаете локти оттого, что, отыскав в книге откровенный «ляп», вы тут же натыкаетесь в интернете на смех автора над самим же собою;

3. Если в роман с завидным постоянством вкрадываются юношеские мечты о социальной справедливости, изначальная вера в доброту окружающих;

4. Если вы встречаете империи и галактики, битвы и хитросплетения политических интриг, на фоне которых жизнь человека не кажется винтиком в механизме. Если у вас возникает ощущение, что и один в поле воин, было бы за что воевать;

5. Если компьютерные реалии: от чипов, вживленных в человека, до целых мировых сетей не столько являются атрибутикой, сколько моделью сознания и жизни.

Русская мистика,

или Пять признаков того, что вы читаете Андрея Плеханова:

1. Если в книге ни разу не были упомянуты гиперпространство, межзвездный космолет, но зато легко обнаружить магическое словосочетание «Дима Коробов»;

2. Если в романе непременно появляются русский, испанец, китаец; если они начинают соображать на троих. А также, если вы найдете пространные размышления о слиянии русской и испанской культур, о восточных единоборствах;

3. Если в книге часто употребляются слова «амиго», «мачо» и прочие нецензурные выражения на чистейшем испанском языке или на разновидностях его диалектов;

4. Если вы хотя бы раз наткнетесь на прямое авторское обращение к читателю с традиционной моралью;

5. Если вам периодически встречаются сексуальные фантазии мужчины типа того: как жить с двумя женщинами, но чтобы они не ревновали друг к другу, или о том, можно ли спасти вселенную, лишив девственности кого-нибудь прямо на глазах у толпы, или возможно ли быть магнитом для всех крайне озабоченных дам, не прилагая при этом никаких усилий.

Русская книга,

Или пять признаков того, что вы, вообще, читаете:

1. Если вам завтра на работу, но вы упрямо портите зрение, уткнувшись носом в страницы, и не желаете слушать доводов жены.

2. Если вы то смеетесь, то материтесь, то швыряете все на пол и кричите, что «подобной лажи вы, вообще никогда не видели», но через время остываете, возвращаетесь к чтению и засыпаете как младенец;

3. Если вам периодически снятся звездные войны, оборотни, чудовища Далайна и демоны из тонких миров, а также домовые, которые утром оборачиваются кошками, тапочками, дочками и даже кактусами;

4. Если вы точно знаете, как нам обустроить Россию – Сверхдержаву будущего, и вы даже составили конспект письма на www.rusf.ru, только у вас все не доходят руки заняться этим более основательно;

5. Если, проходя мимо книжных лотков, вы задерживаетесь, и застреваете, перебирая корешки, покачивая головою и, в конце концов, раскошеливаетесь.