Сидит как-то Пол Андерсон и роман пишет. Хорошо сочиняется, машинка ровно стучит. Фразочки из-под клавиш так и выскакивают ровненькие, складненькие. Короче – сплошное удовольствие. И главное – не мешает никто.

Блаженствует писатель… И вдруг – на тебе: ни к селу ни к городу звонок в дверь. Андерсон хотел было не открывать, но так как был хорошо воспитан и отменно вежлив, только чертыхнулся про себя и пошёл в прихожую. Отпирает. И видит — стоит за дверью соседка. И не просто так стоит, а со своим малолетним сыном под мышкой.

При виде этого дуэта Андерсон весь содрогнулся внутренне. Знал он эту соседку, как женщину чрезвычайно взбалмошную. А ещё она была матерью-одиночкой в вечном, и пока, увы, бесполезном поиске спутника жизни. Пол мысленно простился с работой и приготовился к худшему.

Соседка с порога затараторила:

— Пол, только ты мне можешь помочь. Необходимо срочно отлучиться. Вопрос жизни и…

— Смерти? – сострил Андерсон.

— …одинокой жизни,- не отреагировала на шутку соседка, и продолжила монолог – Новый перспективный кандидат. Может быть последний шанс. Совершенно не против моего бэбика, но не идти же на первую свиданку с дитём?

— А я причём?

— Ну, как причём? Как причём? А с кем же маленького Пола оставить?

Вдобавок ко всему соседкин пацан ещё и тёзкой писателю оказался.

— Ну, а я что – один в доме? – продолжает сопротивляться Андерсон.

— А остальных и нету никого, уик-энд всё-таки. Или в отпусках. А ты всегда дома. Ну посиди пару-тройку часов.- и пацана Андерсону суёт, — Он тихий, спокойный, умный…

Андерсон от растерянности ребёнка принял на вытянутые руки, а соседка в коридор уже и пакет ставит.

— Здесь его молочко, погреешь, когда кушать попросит. Игрушки его любимые, памперсы. Ну всё-всё, я побежала… Ни пуха… Успехов… Целую…

И исчезла.

Но тут же возникла вновь и сунула Андерсону бумажку.

— Если какие-нибудь проблемы – я по этому телефону. Твой у меня есть…

И исчезла уже окончательно.

Обалдевший Андерсон репу поскрёб, на малого посмотрел. Тот спокойно сидел на ковре и глубокомысленно ковырялся в ворсе, пытаясь выдернуть клок шерсти.

«Ладно,- подумал писатель,- пока есть не просит, поработаю.» Накидал рядом с гостем его игрушек, и к столу.

Только пяток фраз отстучал – паренёк голос подал

— Покушать время пришло? – досадливо старший Пол спрашивает. Пацанчик закивал. И хозяин неохотно на кухню поплёлся, налил молока в ковшик, газ зажёг…

Тут вдруг ему в голову складная фраза пришла, и он сразу к столу кинулся – записать. За первой вторая, ну буквально гениальная, родилась; тоже записал, дальше – больше. Увлёкся. А в себя его привёл какой-то странный «аромат».

Пошёл Андерсон на запах – оказалось малышово молоко убежало, пригорело и огонь залило. Порылся Пол в соседкином пакете – ничего больше съедобного не нашёл для ребёнка.

Тут телефон зазвонил. Это мамочка оказалась.

— Ну, как вы там, мальчики, покушали?

— Ага, — говорит Андерсон и грустно на плиту посматривает, — с большим аппетитом. И ещё хотим. Чего ему ещё-то дать?

— А свари простых макарончиков. Он их любит – наверное, генетически. Папа-то итальянец был. Ну, всё-всё. До связи. – И трубку бросила.

Андерсон, человек ответственный, снова к плите.

В дежурную кастрюльку – водичку, сольки.… Сразу же рожки засыпал…

Ждать результата решил на кухне, не отвлекаясь – чтоб не повторилась молочная трагедия.

Ну и стоит, помешивает наш кулинар эти макаронные изделия, чтобы ко дну не прилипли – читал где-то Андерсон, что нельзя допускать прилипания.

Смотрит — макароны его как-то странно варятся и даже не варятся, а растворяются, превращаясь в некую сероватую кашицу неаппетитного вида. Глядя на эту аморфную массу, решил старший Пол, что негоже ребёнка этим месивом кормить. И во избежание детских желудочно-кишечных эксцессов вылил получившееся непотребство в отхожее место.

А младший Пол уже вовсю недовольство выражает. Кряхтит громко, игрушки нервно по сторонам расшвыривает.

Расстроенный Андерсон холодильник открыл в поисках, чем бы голодному тёзке рот заткнуть. На глаза попалась заветная банка баклажанной икры. Её писателю дипломат знакомый передал от советских фанатов-диссидентов, читавших Пола в подлиннике и знавших, что писатель сильно охоч до овощных консервов. Берёг эту банку писатель, как память до подходящего момента – ну там гостей знатных угостить. Но, так уж вышло – пришлось банку раскупорить на потребу юному соседу.

После первой же ложки ребёнок икру эту сильно залюбил и Андерсон всю банку ему и скормил. А самому даже и попробовать не осталось. Спустя годы, только довелось писателю диковинного кушанья отведать – когда холодная война кончилась.

А малыш, насытившись, повеселел. Загукал довольно, заулыбался.… Заползал с удвоенной скоростью по комнате. А потом как-то сразу затих, и похныкивать начал. Писатель тоже забеспокоился – не траванул ли чем ребёнка? И тут же телефон ожил – мамочка, как телепатически чувствовала, что-то не так идёт.

— Пол, время памперс менять. Наверное, маленький уже беспокоится. Ну, целую, милые мои!..

Потрогал невольный бэбиситтер штанишки пацанёнку – и правда, влажненькой прокладочка оказалась. Сменил памперс – и к пареньку снова жизнерадостность вернулась.

И снова – давай на четвереньках круги по ковру нарезать. У хозяина аж голова закружилась, глядючи на такое коловращение, в сон потянуло – так и задремал, крепко задремал

И такого-то ему понаснилось… Впечатления от непривычных кухонных и родительских упражнений создали такой безумный коктейль, что только Дику под стать придумать с многодневного похмелья. Разбудил Андерсона звонок в дверь – мамочка Пола-младшего явилась, за сокровищем своим. Да не одна – сзади какой-то симпатичный высокий бородач маячил, видимо тот самый последний шанс.

— Забирайте, — с облегчением сказал писатель, — вон ваш… наигрался.

И показал на уснувшего на ковре, наползавшегося вдоволь малыша. Последний шанс шагнул в комнату, осторожно поднял Пола-маленького и направился к двери.

— Спасибо, спасибо, Пол! В неоплатном долгу… Премного обязана…, — тихо, чтобы не разбудить сынишку бормотала соседка, а сама глазами спрашивала: «Ну, как мой выбор?» Андерсен совершенно искренне показал большой палец.

Ну а потом у соседки всё хорошо сложилось. Расписались они с бородатым верзилой (Андерсон на свадьбе шафером был) и уехали куда-то, на Запад, кажется.

Андерсон же после этого приключения долго детей сторонился. Даже в «Царице ветров и тьмы» и в «Операции «Хаос»» он описывал, как детей похищают – видимо, свои тайные желания так выражал. И сны мальчуганом «накрученные» Полу в творчестве помогли. Много сюжетов из тех снов выросли.

И вот однажды, на какой-то фантастической тусовке познакомили Фила с Фрицем Лейбером. Ну, казалось бы — что такого? Просто представили друг другу коллег-фантастов. Ан нет — зациклился Дик на имени нового знакомца. И так-то к немцам большой любви не испытывал, а тут на тебе — настоящий живой Фриц. Ну и начал Дик Лейбера доставать. И "Шпрехен зи дойч?", и "Гутен таг!". И допытывался на чьей стороне во Вторую мировую воевал, и о родственниках в Германии справлялся.

А уж после того, как Фил подкараулил Лейбера при выходе из туалета и "Хенде хох!" ему в ухо проорал, хозяева тихо и вежливо попросили Дика покинуть мероприятие. Ну, Фил, естественно, ни в какую. Но фантасты ведь ребята крепкие, скрутили собрата по перу и на лужайку перед домиком переместили. Дик только и успел крикнуть на прощание Лейберу "Гитлер капут!"

Лейбер уже немолод был, расстроился. Хозяева вечеринки его еле-еле валерианкой отпоили.

Ну а обиженный антифашист Филип Дик отправился по знакомым жаловаться на несправедливость и насилие. Он по пьянке любил друзей навестить даже и без повода, а тут-то как раз повод немаловажный нарисовался. А стемнело уже, люди добрые спать готовятся.

Ну Дику-то всё равно который час на дворе. Стучится к Азимову. Ну а тот, увидев поддатого Фила на крыльце, даже и разговаривать долго не стал, знал уже чем всё обернуться может, -

— Всё нормально, — говорит, — баиньки, баиньки пора, коллега.

И дверь запер.

Дик к Желязны ринулся. А тот, помня про вдохновение и вовсе прикинулся, что его дома нет.

И такая же неудача постигла Дика и у Кларка, и у Хэтберта, и у Саймака (этот после рыбалки вообще от Фила, как от огня шарахался). Короче везде, куда бы Дик ни ткнулся в тот вечер получал он от ворот поворот. Знали, знали коллеги Дика нетрезвого, и никто с ним не хотел связываться, когда он в таком состоянии.

Да. Ну в конце концов антифашист Дик понял, что пожаловаться сегодня никому не удастся. Решил добавить, пошёл в бар, взял полпинты виски. И за стаканчиком, путём несложных умозаключений пришёл к выводу, что все-все его знакомые на стороне этого Фрица и немцев, сочувствуют поверженной Германии и вообще — тайные нацисты. А посмотрев посторонам, догадался, что у всех посетителей пивнушки, с внутренней стороны воротника нацистские партийные значки пришпилены. И только бармен на демократа истинного похож.

Сам даже обалдел от такого открытия. Перепугался, и по-быстрому виски допив удалился из гитлеровского гнезда.

По улице идёт и всех встречных предупреждает, -

— Нацисты в городе! Фашизм голову поднимает! Мы все под колпаком у Мюллера!

Народ от него, конечно, шарахается. А один особо нервный товарищ в полицию местную позвонил — общественный порядок, мол, вопиющим образом нарушается. Примите, мол, меры, а то честным трудящимся по улице спокойно не пройти.

Копы быстренько среагировали. Патрульная машинка примчалась почти сразу. Двое к Дику подходят, —

— Пройдёмте, мистер...

А у Дика-то одни немцы в голове, да ещё и темно на улице. А мужики в чёрном, ну не иначе — ГЕСТАПО. И тут-то до конца уверился Филип, что Америку Германия оккупировала.

Заорал что-то про права человека, про стопроцентного американца... А копы в Штатах люди простые, книжек не читают, писателей в лицо не знают — ну и успокоили демократа нетрезвого дубинкой. И в участок отвезли. Там Дик в обезьяннике до утра проспался. Очухался, отрывочно вспомнил как накануне чудил. Башка трещит — и от выпитого, и от полицейского "успокоителя".

Ну, протокол, конечно, составили. Дик штраф уплатил немалый. Домой пошёл.

Друзей, знакомых (кого вспомнил) обзвонил — повинился в дурном поведении. А те уж привыкли к такому Дику — простили, конечно. Узнал телефон Лейбера. Хоть и стыдно было, а пришлось объясняться и снова прощения просить. Фриц отходчив был — обещал не сердиться. Но пожурил, конечно, Дика по-отечески.

А Филипа бред, про нацистов в Штатах, вдохновил. Ну и написал он по мотивам этой пьянки "Человек в высоком замке". И во время работы над книгой ни капли в рот не брал, только кофе и чай.

Роман большой успех имел. Да и по сей день люди читают...

Ну и вот, сидит дома, тоскует, вдохновения ждёт. Ну и дождался. Только не вдохновения, а Филипа Дика. Тот какую-то свою очередную премию обмывал, рядом случился и решил Роджера навестить. Радостью поделиться. Ну, разумеется, пузырёк прихватил. Желязны хозяином радушным был, да и не писалось как раз. Чего бы и не принять пару капель?

Сели чинно. Желязны холодильник растряс, закусочку нехитрую сообразил. Приняли по первой — за Диковскую премию. Хорошо пошла. Дик про церемонию рассказал. Вторую пили за Желязны. Тоже соколом пролетела. Третью — за дальнейшие творческие успехи обоих. И тут Роджер пригорюнился. Фил заметил, озаботился.

— Что не весел, брат-фантаст? Уж не завидуешь ли? Не грусти, как говориться, и на твоей улице КАМАЗ с анашой перевернётся. Будет тебе в своё время и "Хьюго", и "Небьюла". Работать только тебе надо поусерднее, а то сидишь тут со мной, виски жрёшь. А время-то не ждёт. Каждая выпитая стопка это ненаписанный рвссказ, бутылка — роман. Пиши, Роджер, пиши... — И понесло Дика — любил он подвыпивши, людей жизни поучить.

А Желязны растрогался, размяк и выложил, так вовремя появившемуся собеседнику, всё своё состояние души.

Проникся Фил состоянием Роджера. Себя вспомнил. Задумался, в бороде заскрёбся — что-то для себя решает.

Дёрнули ещё по одной. Дик рукой махнул — решился вроде, и говорит неторопливо так,

— Ну, есть один способ для вдохновения, только...

Желязны уж на всё готов был, только лишь писалось бы. Живо заинтересовался, на стуле заёрзал.

— Ну-ну, — говорит, — что за средство такое волшебное? — И ещё стопочки наполняет.

Снова осушили.

— Да можно сказать и волшебное, — Дик говорит, — только никому про него. Ты, Роджер, мужик хороший, простой, с тобой поделюсь. Только — т-с-сссс..., — и пальцем перед носом Желязны водит, — Я тебе ничего не говорил. Бери ещё литру — и за вдохновением.

Ну раз Дик говорит — значит знает что-к-чему.

Роджер быстренько собрался. Одну из последних сотенных взял и, через лавку, пошли они с Диком в непонятном направлении. Желязны, чтобы удачу не спугнуть, у Дика и не спрашивает даже — куда их черти несут. Идёт молча следом.

Пришли наконец. Какой-то район подозрительный, вроде бы эмигрантский и уж стопроцентно криминальный донельзя. Желязны тут никогда раньше не был, озирается с опаской, несмотря на хмель, но решимости не теряет. Вдохновение дороже.

Постучал Филип условным стуком в какую-то обшарпанную дверь. Через некоторое время открыли и провели фантастов в странную комнату. Все стены индейскими одеялами завешены. Бубны по углам. На журнальном столике лук со стрелами валяется. Под диваном томагавк со сломанной рукояткой. Ну, словно в вигваме наши писатели очутились. И всё вокруг какое-то потёртое, пыльное. Стульев нет — на шкуру сели, по-турецки. Ждут. Роджер у Дика собрался ситуацию прояснить, ткнул локтём. А Дик ему кулак показывает, увесистый такой кулак — молчи мол, сам всё увидишь.

Ну, долго ждать не пришлось. Одно из одеял отодвинулось и в захламлённую индейской дребеденью комнату вошёл чернявый невысокий человечек неопределённого возраста. С мрачным лицом кивнул Филу, на Желязны глянул и вопросительно на Дика воззрился. Филип высморкался (пахло в комнате мерзостно) и Роджера представил. Потом бутылочку заветную достал, лук и стрелы со столика на пол скинул (видимо не впервые тут был), поставил. Чернявый сразу оживился, руки потирать начал. Фил спрашивает, —

— Стакны где?

Тут и стаканы появились. Сразу же наполнились и сейчас же залпом выпились. Пойло не самое дорогое было — и пока Желязны дыхание переводил, Дик, более привычный к дешёвым сортам, хозяина назвал, -

— Вот, Родж, знакомься, это главный специалист по вдохновениям Карлос Кастанеда. — И снова за бутылку.

Хозяин сдержанно поклонился.

— Что привело Вас в обитель мудрости? — спрашивает.

— Понимаете, мистер Кастанеда, — начал запинаясь от смущения Желязны, но тут вмешался Дик и, наливая по второй, говорит:

— Вдохновение у человека кончилось. За вдохновением мы. — и при этом хитро усмехается.

— А-а-а, ну это как раз по адресу. Слушай брат, — вдохновенно заговорил Кастанеда, предварительно хлопнув очередную дозу напитка.

И завёл, прикрыв глаза про Путь Воина, про Силу, про Дона Хуана . Тонали-нагвали вспомнил. Про точку сборки не забыл.

Желязны даже заинтересовался, блокнотик достал, хотел было уж и конспектировать, но его Филип остановил. Плеснул ещё в стаканы и говорит.

— Это всё, Карлос, конечно, очень интересно, но мужику бы просто сознание расширить. Твоими веществами.

И в руку Кастанеды новую порцию спиртного суёт.

Карлос из транса вышел. Стакан — цап, вылакал с аппетитом и задумчиво говорит:

— Ну, раз так... Чего ж сразу не сказать. А то "вдохновение... вдохновение..." Чего и сколько?

Дик в ответ:

— Давай всего. Помаленьку только — парень по первому разу. И цену-то не особо загибай.

Желязны замялся — мол не при деньгах. Дик успокоил — заплачу. С премии-то можно друга угостить.

Ну сторговались. Кастанеда три свёрточка выложил.

— Один — пейотль, второй — грибки, третий — дурман, трава такая. Помощники мои незаменимые и верные. И тебе, добрый человек помогут. А как применять — тебе Фил объяснит. Он опытный.

Выпили за успех мероприятия. Потрепались ещё. Выпили за будущие "Хьюго" и "Небьюлу" Роджера. За каждую по отдельности. Потом стемнело, по домам уж пора. Приняли на посошок. И пошли.

Поймали такси и по домам разъехались.

Да. Выложил Желязны на стол свёрточки и думает, — "А дальше-то что?" Фил ему с этой пьянкой так и не рассказал — как вдохновением пользоваться.

А написать-то чего-нибудь охота. Ну Роджер и маханул первый свёрточек. Водой запил и сидит — вдохновения ждёт.

И минут через 15-20 началось... Какие-то вспышки перед глазами, собаки светящиеся побежали. Потом Кетсалькоатли замельтешили на фоне Чичен-Итцы. Заплескалось озеро Титикака. Где-то на краю сознания проскакали на конях Виннету со Зверобоем...

А ручки-то, ручки к карандашу так сами и потянулись. Записалось так, как никогда.

Приход вдохновения начался.

Строчил-строчил нетленку трое суток. Как действие помощников ослабевать начинало — новой порцайкой закидывался, и дальше творил.

Наконец создал шедевр. Перечитал — самому понравилось. Пока силы после грибков оставались, набело переписал, в папочку новенькую упаковал — и спать.

Сутки спал-отходил. И после виски и после вдохновительных снадобий.

Проснулся — ну вроде похмелья-то особого и нет. Только сушняк страшный. Литра три из-под крана выпил.

Смотрит — папочка толстенькая на столе.

— Ага, — говорит себе Желязны, — пора к редактору. Раз уж мне понравилось — то и ему понравится тоже.

Быстренько оделся, папку под мышку — и в издательство.

Явился туда довольный сделанным делом. Сияет, как новый пятак. Положил перед редактором рукопись.

— Ну-с, поглядим, молодой человек, что Вы на этот раз сочинили.

Открыл редактор папку. Перевернул одну страницу, другую. Из середины листок вытянул... Посмотрел недоумённо на бумаги, на Желязны. Спрашивает:

— Это Вы серьёзно?

— Безусловно, серьёзно!

— А как это, по-вашему, понимать изволите?

— Как достойное литературное произведение.

— Н-да? И кто же это читать по своей воле возьмётся?

Тут Желязны не выдержал. Психанул:

— Да что Вас не устраивает-то? Вполне приличная повесть из индейской мифологии... Вот читайте.

Схватил первый лист. Смотрит — глазам не верит. Вместо нормальных английских слов — какие-то непонятные слабознакомые иероглифы. И на других листах — то же самое. Ни слова на нормальном языке.

Опешил Роджер. Ну, действительно — такого никто не напечатает. Собрал всё в папку, извинился и домой к Дику — разбираться.

Фил встетил его радушно. В гостиную провёл.

— Ну, рассказывай, как успехи?

Желязны всё и выложил.

— А я разве тебе не говорил, что эти дела надо на трезвую голову пользовать? — строго Дик спрашивает.

— Да ничего ты мне не говорил — глаза-то так залил, что и языком шевелить не мог.

Пригляделись к письменам повнимательнее, -

— Ну, правильно, это ж ацтекские иероглифы, — узнал текст Дик. — Снадобья-то индейские — вот ты на их родном языке вдохновение-то и словил.

— И чего теперь делать?

— Переводить.

— Так язык-то этот мёртвый уже. Его никто и не помнит. Я и сам не пойму — из какого подсознания у меня это всё выползло.

— Ну так заново пиши — теперь на каком-нибудь живом языке.

Ну и пришлось Желязны снова повесть писать. На этот раз без "помощников". Благо вдохновение вернулось. Получилось неплохо.

И с тех пор Роджер никогда больше с веществами не экспериментировал.

И всегда новинками интересовался — какие лески, блёсна, крючки появляются, какие новые методы в моду входят.

И как-то раз встретился он на улице с Хайнлайном, а тот как раз из визита доброй воли в СССР вернулся. Разговорились. Ну, Саймак, конечно, и про свою любимую рыбалку спросить не забыл. Как мол там в загадочной России с этим делом обстоит? Хайнлайн, тоже рыбак со стажем, говорит:

— А вот слышал я, что там рыбу не ловят, а глушат.

— Как это? — удивился Саймак, — Она ж и без того глухая.

— Ну, не знаю, — говорит Хайнлайн, — хотел, чтобы тамошние мужики показали, да не успел — виза кончилась.

Так ничего Клиффорд у Роберта и не выяснил. Но загорелся узнать, как это — рыбу глушить. Все словари перерыл, энциклопедии — нет по этому поводу ничего.

Ну совсем мужик извёлся — аппетит, сон потерял. Работу забросил — ходит и у всех знакомых выспрашивает — «А как в России рыбу глушат?»

Потом уж сжалились над ним — подсказали (Желязны, кажется) письмо написать, у самих русских спросить.

Клиффорд даже по лбу себя треснул — как сам-то не догадался? Тут же настрочил аж три письма сразу — Ефремову, Стругацкому-старшему и Казанцеву с одним и тем же вопросом — «Как вы там у себя в России рыбу глушите?»

Отправил авиапочтой. Заказными. С уведомлением. И сел ответа ждать.

С нетерпением ждал. На работу так, для галочки ходил. Только чтобы прогулы не ставили.

Наконец пришли ответы. В один день. Конверты, правда помятые, какие-то. В пятнах, захватанные. Ну Саймаку не до этого было. Руки от нетерпения аж дрожали — так узнать про новое хотелось.

Прочитал. Все три. Ну в принципе технологию эту нашу нехитрую все трое корреспондентов одинаково изложили. Правда Стругацкий поинтеллигентней написал. А Казанцев с Ефремовым попроще. Но почему-то все трое этот метод не рыбалкой назвали, а браконьерством. Саймак на это особого внимания не обратил — ну, мало ли, что в России большевистская власть за браконьерство считает...

Да. Ну и завёлся наш рыбачок. Ну как же — проверить-испытать новый способ.

Ринулся по магазинам. Только вот загвоздка-то — нету в продаже ни динамита, ни другого чего взрывного. По знакомым поспрашивал. Никто помочь не смог.

Пригорюнился Клиффорд. И вдруг осенило его : Азимов-то химик ведь. Ну и что, что биохимик. Базовые знания химические всяко имеет. Звонит Айзеку:

— Айзек, встретиться бы надо. Разговор есть, с глазу на глаз.

А Азимов тогда занят сильно был. И отрываться от работы не хотелось.

— Говори, что надо-то?

— Нетелефонный разговор.

— Да ладно, что за секреты-то...

— Только с глазу на глаз, важно очень, и не для чужих ушей. Прослушки боюсь.

Саймак, как всякий фанатик, настырный был, уговорил. Не удалось Азимову от встречи отвертеться.

В баре свидание назначили. И за кружечкой "Миллера", Саймак о своей проблеме рассказал.

— Ну, а от меня-то что хочешь? — Азимов спрашивает.

— Ну, так сделай мне немножко динамиту..., или пироксилину... Чего там попроще-то. Попробовать хочу, страсть как. Никогда ещё по-русски рыбу не ловил.

— Да как же это? Я, конечно, химик, но ведь биохимик.

— Ой, да ладно, что в институте фейерверков, что ли не делал? Или дымовух каких? Всё вы химики можете. Ну неужели не подсобишь?

Опять уговорил, умел собеседника убеждать. Согласился Айзек. Только три дня попросил на подготовку.

Прошло три дня. Приносит Азимов Саймаку небольшой лёгкий свёрточек.

— А не маловато будет? — наш рыбачок спрашивает.

— Не, в самый раз. Жахнет — мама не горюй.... — химик отвечает.

От нетерпения Саймак и забыл про всё остальное. Охота — пуще неволи. Быстренько рюкзачок набил, сачок взял.

Азимов глядя на эту суету подумал, — "Ну видно, дело стоящее, если даже спокойный Саймак так возбудился..." И стал тоже на рыбалку проситься.

Клиффорду такое внимание коллеги-писателя польстило. Достал запасные бродни, ветровку старенькую Айзеку выделил...

Погрузились в старенький "Форд" Саймака и поехали на бережок одной глухой речки. У Клиффорда там место прикормленное было. И никто про него не знал.

Прибыли. Костёрчик разожгли — какая рыбалка без костра? По рюмочке приняли — чтоб ловилось лучше. Достали взрывчатку. Азимов хорошо постарался — две порции динамита приготовил, шашки в фольгу завернул, чтоб рук не попачкать, фитили водонепроницаемые приспособил, в общем не снасть рыболовная, а конфетка.

— Ну, давай пробовать, — Саймак от нетерпения аж трясётся.

Ага. Подожгли фитиль от костра и быстро-быстро подальше от берега в воду швырнули. Стоят, ждут...

Ничего... Птички только в кустах посвистывают, да рыбка мелкая плещется — комаров ловит.

— Ну, ты, химик фигов, — начал было недовольный Саймак Азимова корить.

И тут жахнуло. Хорошо так жахнуло, аж в ушах зазвенело пронзительно. А то, что взрыв запоздал — так это потому, что фитиль длинноват оказался — горел долго.

Потрясли рыбаки головами. Саймак сачок достал. И вдруг в кустах прибрежных что-то затрещало и выламывается к ним на бережок косматый, весь в бороде Филипп Дик. Он как раз в это время на природе вдохновения набирался. И вдруг — взрыв. Дик и так-то с головой не очень дружил, а тут такое. Чего уж ему там показалось — Третья Мировая началась или летающая тарелка приземлилась с Титана? Только испугался он страшно и разбираться на звук пошёл. И видит — стоят двое знакомых чудаков у костра и со взрывчаткой балуются. Обозлился, схватил сук обломанный и на Саймака с рёвом кинулся.

У рыбачков наших незадачливых — паника. Саймак в чащу ломанулся — Дик за ним. Азимов, правда, не растерялся. Филиппу ножку подставил, тот и грохнулся. Ну повязали Азимов с Саймаком коллегу. Виски налили для снятия стресса, сами, конечно, тоже приложились изрядно.

Ну а пока вся это суета творилась, рыбку-то всплывшую течением унесло.

Клиффорд уж хотел вторую шашку поджечь, но мужики его отговорили. Типа — а вдруг в следующий раз не Дик из кустов вылезет, а рыбинспектор.

— Попробовал, — говорит Азимов, — и хватит. Себе дороже получается.

Согласился Саймак; не сразу, конечно, но согласился. Сели в машину и — по домам.

Потом ещё несколько раз порывался автор "Города" рыбку по-русски половить, но как-то не складывалось. Так вторая шашка на память о русской рыбалке и осталась среди удочек да крючков валяться.

А вид разъярённого бородатого Дика на Саймака большое впечатление произвёл. Да вы ж помните — неандерталец Оп из "Заповедника гоблинов" с него списан.

У Хайнлайна совета спросил, у Азимова, у Кларка, У Желязны (хоть он и фэнтези пишет), ещё кой у кого осведомился.

И все ему разное говорили. И СССР предлагали, и Израиль, и Цейлон. Даже такую экзотику, как Гондурас и Берег Слоновой Кости. Но Херберту в память разговор с Бестером засел — про Египет. Уж так Альфред его расписывал — и колыбель цивилизаций, и Сахара, и Нил. Но сильней всего Фрэнк на пирамиды запал.

Короче, выбрал Херберт Египет.

Взял путёвочку горящую. Подешевле, да и ждать долго не надо. Покидал в чемоданчик самое необходимое — и в самолёт. Спокойно долетел, без неприятностей. Правда, над Канарами трясло. Но несильно.

Выходит в Каире. К нему сразу же гид-переводчик:

— Вы такой-то и такой-то?

— Я. — отвечает Херберт.

— Ну, пожалуйте в автобус. Там ваша группа американская собирается. И в отель вас всех доставят.

Сел Фрэнк в автобус. Огляделся — знакомых никого. Поболтать не с кем. Натянул панаму на нос и дремал до самого отеля.

А когда возле гостиницы вылез, тут-то его первый сюрприз и ждал. В путёвке-то пять звёзд было обозначено, а на вид — ну больше трёх никак не дашь, да и то с большой натяжкой. Ну делать нечего — в номер прошёл. А номер-то и на две звёздочки не тянет. Фрэнк был человек непритязательный и неконфликтный, но на заметочку эти факты взял. Чтобы турфирме иск предъявить.

Ну, прилёг с дороги. Акклиматизироваться там, к смене часовых поясов привыкнуть. А жарко — Египет всё-таки, юг, лето. Кондиционер включил. И что тут началось... Кондишн задымил, маслом жжёным зачадил. И вдобавок ко всему гремит гад, как ведро с болтами. Какой уж тут отдых. Так — покрутился в постели часик и с тяжёлой головой в душ попёрся. Смотрит — а в номере душа-то и нету.

Фрэнк к портье. Кое-как на пальцах вопрос задал (гид-переводчик куда-то запропал). Портье ему так же на пальцах показал — вон там, мол, душ, в конце коридора, общий. Фрэнк (опять же на пальцах) возмущаться начал. А портье ему на пальцах же — "Не дома. В Америке права качать будешь. А тут — жри, что дают."

Ну, не ходить же потным — пошел в общий. Напора нету, вода неприятно-тёплая. Противно, одним словом. Херберт всё больше закипает.

Решил развеяться. Думает: "Зрелище вечных пирамид смирит меня с несовершенством мира."

Вышел к пирамидам. А народу вокруг тьма. Не один Фрэнк современность историей заедает.

Глядит по сторонам, древностью вдохновляется. И вдруг замечает — шныряет в толпе маленький такой арабчонок с плутоватой рожей и предлагает что-то. Прислушиваться начал Херберт, но тут арабчонок сам к нему подскочил и на довольно сносном английском предлагает у пирамид сфотографироваться. Запечатлиться, так сказать, навечно на фоне вечного.

Ну, как не сфоткаться? Да и мужикам будет что показать. Повёл арабчонок Фрэнка к фотографу. Сделал тот несколько снимков. А потом и говорит:

— А не желает ли мистер на верблюде сняться?

Как не хотеть? Пожелал мистер оседлать корабля пустыни. Привели животное, поставили на коленки. Вскарабкался Херберт на самую верхотуру. Высоко. Интересно. Романтично. Представил себя Фрэнк этаким Лоуренсом Аравийским, английским легендарным шпионом. Плечи расправил, живот втянул, в грудь воздуху набрал. Да вдруг как чихнёт.

Чихал Херберт знатно. Свечи за три ярда гасил чихом. А верблюд взял да испугался. Подпрыгнул и понёсся, не разбирая дороги, прямо в сердце Сахары.

Верблюд животное сильное — удержать никому не удалось. Уздечка верёвочная, старая: не выдержала.

Долго нёс верблюд Фрэнка. Уж солнце стало садиться. Наконец остановился. Кое-как сполз писатель на ближайший бархан. Потряс головой, чтобы в чувства прийти. И тут опять от пыли, поднятой безумной скачкой как чихнёт.

Надо ли говорить, что испуганный зверь снова, но уже без Фрэнка, на полной скорости ринулся вглубь пустыни.

Херберт остался один, посреди Сахары, в незнакомой стране, без еды-питья. Хоть помирай.

Ну и пошёл по следам верблюда обратно к пирамидам, матеря вслух и Бестера, и Египет, и пирамиды, и всю пугливую верховую скотину на свете. Темно, страшно, мерещится всякое...

К счастью, гид-переводчик, не найдя на ужине Фрэнка, озаботился его судьбой и отправил по следам беглеца джип. Встретили писателя уже ночью. А верблюжий хозяин с кулаками — где мол, животное, деньги давай за пропажу.

Это уж последней каплей стало. Психанул Херберт. Плюнул на деньги за путёвку, на фотки плюнул, на пирамиды. Покидал вещички обратно в чемодан — и в аэропорт. На ближайший рейс билет взял и домой. Конец отпуска на лужайке за домом провёл. Загорел не хуже, чем в Египте. С турфирмой судиться не стал — неконфликтный был, да и поостыл на родине.

А после египетского вояжа "Дюна" родилась.