В далекие советские времена это было первое, о чем мы мечтали. И добились. И получили в полной мере.

Теперь стало понятно: чтобы заглушить Слово -- совсем не обязательно затыкать рот говорящему. Слово можно просто утопить в море, в океане мертвых слов. Этот способ тоньше и действенней. Слово запретное — передается из уст в уста и звучит особенно громко. Слово, забитое сорняками — умирает неуслышанным.

Когда-то , чтобы опубликовать это стихотворение, Лившицу пришлось приписать его несуществующему "иностранному поэту", выдать за перевод. Мы знали его наизусть, пели жестким речитативом под бой гитары.

Сейчас — можно публиковать, публикуется, но кому это нужно? А мне все чаще вновь кажется до боли актуальным:

И все же порядок вещей нелеп.

Люди, плавящие металл,

Ткущие ткани, пекущие хлеб,

Кто-то бессовестно вас обокрал.

Не только ваш труд, любовь, досуг —

Украли пытливость открытых глаз;

Набором истин кормя из рук,

Уменье мыслить украли у вас.

На каждый вопрос вручили ответ.

Все видя, не видите вы ни зги.

Стали матрицами газет

Ваши безропотные мозги.

Вот вы идете густой икрой,

Все, как один, на один покрой,

Люди, умеющие обувать,

Люди, умеющие добывать.

А вот идут за рядом ряд —

Ать —

ать —

ать —

ать, —

Пока еще только на парад,

Люди, умеющие убивать...

Но вот однажды, средь мелких дел,

Тебе дающих подножный корм,

Решил ты вырваться за предел

Осточертевших квадратных форм.

Ты взбунтовался. Кричишь: — Крадут!..-

Ты не желаешь себя отдать.

И тут сначала к тебе придут.

Люди, умеющие убеждать.

Будут значительны их слова,

Будут возвышенны и добры.

Они докажут, как дважды два,

Что нельзя выходить из этой игры.

И ты раскаешься, бедный брат.

3аблудший брат, ты будешь прощен.

Под песнопения в свой квадрат

Ты будешь бережно возвращен.

А если упорствовать станешь ты:

Не дамся!.. Прежнему не бывать!..

Неслышно явятся из темноты

Люди, умеющие убивать.

Ты будешь, как хину, глотать тоску,

И на квадраты, словно во сне,

Будет расчерчен синий лоскут

Черной решеткой в твоем окне.

Признаться, я устала встречать в литературе героев, которые мне категорически не нравятся. По чести сказать, в литературе я встречаю мерзавцев, махровых эгоистов, предателей,трусов... куда чаще, чем в жизни. И невольно задумываюсь, откуда такая святая вера,что реалистичный портрет обязательно с бородавками и двойным подбородком? А людей с чистой кожей и стройных в природе не встречается?

Почему-то мне кажется, что это завязано на общее мироощущение современного человека. Когда в теме "благотворительность" нам подробно объясняют, что пытающийся помочь незнакомым людям -- непременно либо дурак, либо мошенник. Когда музыканта или телеведущего, вздумавшего высказаться от души, немедленно обвиняют в самопиаре. Когда защитников леска или парка обязательно подозревают в шкурном интересе и дружно гадают, кто им платит.

И, естественно, автора, вздумавшего изобразить героя, который искренне желает людям добра, тут же обвиняют в "розовых соплях". И многие авторы, опасаясь такого ярлыка, старательно показывают, что героем движут в первую очередь"личные интересы". Как пишет Бушков, "мне такой человек сразу становится понятнее и ближе".

А мне нет. Потому что все зло, с которым я сталкиваюсь в жизни,проистекает из честных ошибок или слабости человека, из неумелой и мучительной попытки выбрать из двух зол меньшее или "сделать добро из зла,потому что больше его не из чего делать". Черт возьми, ведь каждый про себя знает, что он желает добра,откуда же такая святая вера, что остальным на все наплевать, лишь бы шкура была цела и теплое место не потерять? Люди, разве вы сами не испытываете боли, когда рядом кому-то плохо, и радости — когда людям вокруг хорошо?

Нет уж, я хочу, чтобы книга показала нам, почему из нашего желания добра так часто возникает зло. И столкновение между двумя людьми, искренне желающими добра, но не сходящихся в понимании, что такое добро, или в средствах, но прекрасно понимающих, что противник, пусть и не прав, порядочный, хороший человек, кажется мне острым и жизненным.

Прочитала еще одну книгу любимой Хаецкой, и поняла, что впечатления не умещаются в формат отзыва.

Да, отличная, ненавязчивая стилизация под "шансон де гест", изящно выписанные характеры... вот тут и заковыка. Действительно, читая рыцарские романы, легко увидеть таких инфантильных, детски простодушных героев, убивающих и предающих потому, что иначе не достать конфетку, и в тоже время непрерывно воспевающих честь и верность. Хаецкая, более искусным пером, с применением усовершенствованных литературных приемов, именно такого героя и нарисовала. Да, этот рыцарь обаятелен, привлекает абсолютной импульсивностью как в добре, так и во зле, незамутненным жизнелюбием. Но я обнаружила. что не могу в него поверить. Может быть, потому, что все дети, каких я знаю, обладают более сложным внутренним миром, чем описанный Хаецкой Бертран. Он настолько прост, что вложенное в уста строго дядьки, почти фрейдистское объяснение его ненависти к брату режет глаз.

Мне кажется, простота героев рыцарских романов — это свойство техники, как отсутствие перспективы на картинах старых художников. Мир в их времена был таким же, восприятие — иным. Подозреваю, что и люди того "бесперспективного" времени не слишком отличались от современных. И, современный художник, чтобы рисовать их в старинной манере, должен иметь веские основания. Здесь же мне почудилась уверенность автора, что человек двенадцатого века — действительно " большой ребенок. А по мне, рефлексирующие герои "Хелота из Лангедока" правдоподобнее.

Любопытно было бы попробовать описать в манере "шансон де гест" жизнь любого, сколь угодно сложного современного человека. По-моему, вполне уложится в те же рамки? И с тем же результатом.

Дают тебе книгу. Прочитаешь и думаешь: ну зачем это переводить, нешто своих графоманов мало?

Но работа есть работа, на третьеразрядного переводчика шедевры дождем не сыплются.

И вот начинаешь мучиться и мучить книгу. День, другой, неделю... и вдруг перелом. За пустым сюжетом, за неуклюжей фразой проступает автор, человек. И он тебе симпатичен.

С этого начинается. Сборник кулинарных рецептов, разбавленных "жизненными наблюдениями" становится фоном, а на этом фоне видна простодушная добрая тетка, непосредственная до нелепости, любопытная и открытая, а в то же время застенчивая, неловкая, не очень-то счастливая. Набравшаяся храбрости писать, в конце концов. И она тебе нравится. Да, писать не умеет, но мало ли кто не умеет. Я вот тоже...

И что тут будешь делать? Можно, конечно, заменить неловкий английский оборот на гладкий, невыразительный русский, но тогда замалюешь эту самую авторшу.Она-то хотела подушевнее, ей-то хотелось покрасивее! И это в сущности трогательно. А с другой стороны, сохрани эту неловкость, и все равно редактор, который книги не читал (и правильно делал) будет править и материться. И читатель, скорее всего, не станет нянчиться с текстом — плюнет и бросит. Жалко.

Вообще, слабые книги начинаешь любить, как больного ребенка или "трудного" ученика. Не потому, что жаль убогого, а потому что, тратя время и силы, успеваешь всмотреться. Ну и, конечно, солидный кусок своей души вкладываешь.

Может, все книги стоит читать, как будто переводишь их с чужого языка? И с людьми тоже?