Хранитель

На краю мира, там, где великий свет сливается с великой тьмой, стоит Хранитель. Непостижимо велик он, и могуч, и неутомим в своем вечном подвиге: отвращать созданий мрака он нашего светлого мира, – и пламенем осиян его облик. Но и его силы не бесконечны, и порой прорываются Черные в прореху между светом и тьмой. Витязи мира нашего сменяют друг друга, уничтожая прорвавшихся своими малыми силами, но лишь тому, чей разум истинно светел, душа пламенна и доблестно сердце, дано дойти к ногам Хранителя и принести ему наши ничтожные дары и великую благодарность, дабы укрепить его силы, чтобы не угас свет наших малых жизней…

Он шел не первый год, но слова Мудрого звучали в его ушах все так же ясно. Смолкни его голос, и угасли бы последние силы. Странник остановился бы, повернул назад. Или, скорее, умер бы на том самом месте, куда сумел дойти. Но пока они звучали – он шел.

Он редко вспоминал о сражениях с малыми демонами ночи – слишком много было их в его жизни. Юным оруженосцем он оттачивал воинское искусство на крылатых кровопийцах, и хорошо запомнил шуршание кожистых крыл, когда первая убитая им тварь рухнула на землю. Позже были другие, и самыми страшными представлялись ему те, кто скрывался в душах людей, омрачая их мысли и дела. Умевшие затаиться под пеленой света людской души, хитрые и коварные. И тяжело давалось ему воспоминания о первом Черном в душе, потому что пронзивший его меч прошел прежде через живое, теплое тело.

Позже он научился давить в себе ужас перед убийством себе подобных, научился и другому, важнейшему искусству: не допускать в душу тьму, в которую пробирались грозившие свету чудовища. Слава его разнеслась по всему свету, и не нашлось бы такого, кто мог упрекнуть его в недостойном деянии. И его, а не другого из соратников и соперников, призвал в свою обитель Мудрый.

Он шел. Позади остались земли света, где лишь изредка возникли черные пятна, достойные его меча, да вились кое-где темные рои мошкары, обреченной на скорую гибель, если не найдется неосторожного, впустившего бы мелкую тварь в свое сердце, где и малое пятнышко разрастается непомерно. Давно он шел через край сумрака, где свет и тьма были перемешаны неразличимо. Он вспоминал…

…Ущелье, где в узкой полосе света над мрачными скалами кружили темные птицы, и крылья их порой вспыхивали черным блеском в лучах невидимого из глубины солнца. И ручей, текущий по дну и отражающий синеву далекого неба в узоре широко расправленных птичьих крыльев. Он не тронул найденного на скале гнезда, где лежали яйца, совершеннее и прекраснее черного жемчуга. Он оправдывал себя тем, что далеко отсюда до всякого человеческого селения, и ему одному угрожают черные крылья, опасаться же за себя недостойно витязя. И все же тень сомнения металась в душе, когда он вспоминал…

…Пещеру, в которой единственным лучом света был его чадящий факел. И высвеченные его красным огоньком ледяные цветы: небывалая красота, недоступная ни руке человека, ни кисти живой природы тонкость, навеки скрытая от мира света. И как потекли, увяли эти цветы в жаре его факела, как почернели от копоти, как оплыли от теплого дыхания, и тогда он, мельком приметив выход, погасил факел и торопливо, наугад, выбирался из пещерного зала, пока не ощутил под рукой голый сухой камень. И вздохнул с облегчением: потому ли, что избавился от соблазна, или потому, что поддался искушению сберечь красоту – бесполезную, существующую для себя одной, возможную только во мраке? Да, сомнения жили в нем, и все же он шел.

Сбитые ноги, лохмотья одежды, не прикрывающие обтянутых кожей ребер, отросшие патлы волос – он знал, что страшен видом, но томило его иное. Сохранил ли он в себе чистый пламень, чтобы принести как дар к ногам хранителя, влить малую толику своих сил в его, великие, но не бесконечные? И все же он шел. И настал миг, когда путь его завершился.

На краю мира, там, где великая ночь сливается с горнилом огня, стоит Хранитель. Непостижимо громаден и могуч он, и неутомим в своем вечном подвиге: отвращать губительное пламя от нашего мира. Но и его силы не бесконечны, и порой прорываются палящие искры в прореху между тьмой и пламенем. Витязи мира нашего сменяют друг друга, уничтожая прорвавшихся своими малыми силами, но лишь тому, чей дух истинно тверд, разум исполнен ледяного спокойствия и доблестно сердце, дано дойти к ногам хранителя, принести ему наши малые дары и великую благодарность, дабы укрепить его силы, чтобы палящий пламень не пожрал наших ничтожных жизней…

Голос Мудрой звучал в ее ушах ледяным звоном. Он укреплял и поддерживал, он придавал силы даже на краю гибели. Она шла.

Далеко позади остались края покоя, где лишь редкие искры грозили нарушить мир живущих, где хватало холодных, умеющих в зародыше подавить растущее пламя безмятежностью своего духа. И редко, редко находились неосторожные, впустившие искру в сердце, давшие ей приют внутри себя и позволившие грозному огню превратить себя в возмутителей спокойствия. Таких она презирала, зная за собой истинную невозмутимость, чувствуя в своем сердце неколебимый лед. И другие признавали ее превосходство, и ее, а не иного, призвала к себе Мудрая, чтобы послать на великий подвиг.

Она шла, потому что надежные, жестко шелестящие крылья сгорели в пламени первого вулкана, полыхавшего на краю сумрака. Боль ожога она сумела заглушить ледяной волей, ненависть к жару, изуродовавшему ее навсегда, утонула в безмятежности духа, но огонек сомнения остался в ее душе. Она вспоминала…

Вот она, прижавшись к надежной земле, видит пылающий столб огня, взметнувшийся к небу. Черные тучи, пронзаемые слепящими зигзагами молний, и жаркое свечение огненных змей, ползущих к ней от вершины. Она отвернулась тогда, и продолжила путь, обходя великого огненного зверя, но не тогда ли подтаял лед в ее сердце? Что заставило ее, наткнувшись на гнездо сверкающих драконов в пышущем жаром ущелье, где черное небо виделось лишь в неизмеримо далекой щели наверху, застыть, любуясь их переливами, взмахами молодых, играющих зыбкими огоньками крылышек, неуловимо быстрым, как бег вырвавшегося из-подо льда ручья, скольжением маленьких юных тел? Что удержало ее руку, готовую сбросить угловатую глыбу, нависшую над гнездом тварей? Отчего дрогнул ее не знавший трепета дух? И достойна ли она теперь стать опорой под ногами великого Хранителя? Она окружила огонек сомнений стенами льда и продолжала путь. И настал миг, когда она достигла цели.

Хранитель очень устал. В своей заботе о сердце мира он не знал покоя. Аорту забивали ледяные тромбы, ледяная корка грозила сомкнуться, перекрыв путь потоку света. Жилы, по которым текла тьма, оплавлялись в раскаленном сиянии, и снова и снова приходилось остужать их, расправлять спадающиеся сосуды, чтобы не прерывалось истечение мрака. Ледяной шип, протянувшийся от стены аорты, вонзился в тело, и он обломил его обожженными, незаживающими руками, отбросил вместе с куском собственной плоти, вмерзшей в лед. И на миг позволил себе опустить взгляд.

Двое живых встретились у сердца мира. Живые, мерцающие: огонь и мрак сменяют друг друга. Жертвенность и гордыня, самолюбие и смирение, жажда любви, одиночество, ужас и отвага, ненависть и жалость… Мерцание жизни. Много-много раз на его долгой памяти случались здесь подобные встречи. Хранитель знал, что иной раз встречи эти порождают подобных ему, и может быть, кто-то из родившихся окажется мудрее, создавая свой мир. Может быть, в его новом мире свет и мрак перемешаются в едином котле, и создателю не придется превращаться в хранителя, чтобы вечно удерживать открытым путь: от света к тьме, и от тьмы к свету. Тогда мудрый создатель, закончив творение, сможет отдохнуть, созерцая со стороны и не вмешиваясь в жизнь нового мира.

Он не был столь мудр, и труд его будет продолжаться столько, сколько существует мир. Потому что если он устанет, сердце мира замрет непроницаемой преградой, и в свете и во тьме воцарится покой. Вечный покой. Покой смерти.

А пока…. он уже забыл о слабом двойном мерцании, очищая оплавленный новым сполохом света сосуд.

Заветный город

Почтенный ксенолог, авторитет, мастадонт науки, ворчал как зауряднейший сварливый дед.

– Ну, удостоили наконец! Смилостивились, допустили! Запросы десятками, на эту безумную планету рвется все научное сообщество, а они помурыжат резюме день-другой и возвращают с извинениями. Не интересны им ксенологи, видите ли! Художники – добро пожаловать, ходите, малюйте: виды, жанровые сценки, хоть батальные полотна, если сыщете баталию. Архитекторы – милости просим – только этот народ быстро понял, что нет здесь никакой архитектуры. Единственный город, судя по космическим съемкам, достойный этого названия, закрыт для всех, словно и нет его. Даже названия не узнать – не разговаривают они на эту тему! Артисты – с распростертыми объятиями. Сюда, верно, все земные бездарности собрались в поисках благодарной аудитории, а нас…

Вик решился вставить словечко.

– Но ведь вы, Леон, работаете здесь с Большого Контакта. Третий год…

Лучше бы он молчал. Только подлил масла в огонь.

– Да-да, Большой Контакт! С большой буквы, заметьте, юноша! Тридцать два депутата с многомиллионной планеты! Мы отгрохали здание на десять тысяч, готовились срочно добавлять площади, потеснить своих сотрудников, а они… тридцать два человека, считая за человека и Сатану. Расселились по свободным коттеджикам на берегу. Видите ли: «Разве десять тысяч человек могут что-нибудь решить?». Эти решили – месяц переговоров, несколько сводных комиссий в составе не более восьми человек – и извольте, программа контакта составлена, условия выработаны. И по этим условиям, я, глава миссии, свободно перемещаюсь на любую факторию на любом из открытых континентов. И сижу там, старый дурак, сам не зная, чего жду. О, они заходят! Берут книги, поддерживают светскую беседу, благодарят и откланиваются. Нет, на вопросы всегда готовы ответить. Но где я им возьму правильные вопросы, если ничего не видел!

К врачам захаживают. Те воют от скуки: основное занятие – пластическая хирургия. Если, значит, рядом не случилось Врача, и лекарь сдуру оттяпал конечность… Занимаются вживлением биопротезов. На стоматологов еще большой спрос: Врачей такими мелочами беспокоить не принято, дернут зуб и делу конец, а теперь все население планеты жаждет красиво улыбаться!

Запросы, тоже... Попросили программу изучения уйгурского языка. Видите ли, им пришлась по вкусу некая старая девица, занимающаяся ретромелодикой уйгуров. Теперь вся планета, кроме основных земных языков, свободно болтает на древнеуйгурском. Учтите, юноша. А эта дуреха почти год прошлялась по планете, и воротилась ошалев от счастья. Я к ней с расспросами, а она восхищенно расписывает, как тепло ее принимали, как замечательно слушают, какими вариациями раскрашивают основные темы, подпевая концерту. Кроме восторженной аудитории она ничего не заметила. Идиотка, простите старого сквернослова. Имейте в виду, юноша, если и вы… Я, знаете ли, дошел тут. Если вы явитесь с пустыми руками!..

Не примите за обиду, юноша, но ваш опыт… Они словно нарочно дожидались молокососа, только из-под крылышка наставников. И ответ – в тот же час. Пожалуйте, «персона грата»! Ну, хватит, юноша, ступайте к ним. Вас встретят с распростертыми объятиями, не сомневайтесь. Вы, кстати, не поете? Может, играете на кабызе?

Ворчун раздраженно отвернулся. Вик выслушал страстную речь со смирением и на цыпочках вышел, раскланявшись в сердитую спину. Он понимал старика, и сам не знал, радоваться ли своей великой удаче. Ответственность непомерная. Ксенологи планеты ждут его отчетов, затаив дыхание. Если бы не личные причины, он бы, пожалуй, не рискнул.

Невероятный мир, где благополучно сосуществуют по меньшей мере семь разумных рас: не конфликтуют, не образуют сообщества, а знают друг о друге, признают равными и занимаются своими делами, контактируя на уровне случайных встреч. Планета, где по меньшей мере три высших расы размножаются путем «духовного совокупления»??? с четвертой – если Чаща не миф, если она действительно разумна. Впрочем, здешние мифы имеют особенность подтверждаться. Кажется, с чистой фантазией у этих ребят вообще плохо. Слушаешь, дивишься богатству воображения, а потом, глядь: нет тут никакого воображения, одна голая как колено правда.

Дежурный по миссии Айринец ждал под ближайшим деревом, в тенечке. Здоровенный круглолицый детина в шортах и светлой рубахе-распашонке. Если бы не значок контактера, свободно можно принять за земного егеря, стосковавшегося по доброй беседе. Улыбка до ушей:

– Привет! Ты – Вик Саврас-Линк?

Линк – имя учителя. Об этом он предупреждал: воспитатель здесь считается вторым отцом. А иногда и первым, если растил мальчишку с малолетства. Пожалуй, «Саврас» добавлено из уважения к земным обычаям. И, кстати, выученики одного учителя числятся братьями, даже если никогда не сталкивались друг с другом. А они с Гринькой до десяти лет…

Вик так и не решил для себя, как понимать ту давнюю выходку времен первой, неудачной попытки контакта. Предатель Гринька, или герой? Лучший друг, а сбежал один. Записка: «Не злись, Вик, не стал тебя будить, один или двоевсе равно, а ты постарайся объяснить Учителю и помоги ему». А задумывали-то вместе, и хорошо задумывали, Гриньку так и не отыскали. И рассчитали верно: Земля не забыла потерянного ребенка, двадцать лет спустя решились на новую попытку, и, похоже, удачную. Вот только ксенологов здесь почему-то не любят.

Хотя учитель – тоже ксенолог, а его пустили на планету, не дожидаясь окончательных решений. «Приняли как родного». Да, если он числится отцом Гриньки, а тот выжил и достиг высокого положения… Интересно, какое положение считать настолько высоким? Приемный наследный принц? Маловато будет. Учитель вернулся успокоенным, сказал, что Гринька жив, но подробно рассказывать отказался и научных статей не публиковал. Будто и не бывал на Айри. Ну, Учителя все поняли, а его, Вика, не поймут.

Все это пронеслось на заднем плане, пока Вик заученным жестом складывал руки крестом на груди и пристойно склонял голову перед старшим. Детина приветливо протянул ему обе руки – тоже перекрестно, чтобы правой пожимать правую, а левой – левую. Жест мира и приязни.

– Ну, что, малыш, получил наставления старца? Пошли, потолкуем по-простецки. Я, кстати, Никк, вудмен – почти тезки, запомнишь легко.

«Вудмен» – не имя, а перевод, ради краткости, на английский, «человека Чащи». Не только рожден Чащей, но и рос в ней, в племени лесовиков. Казалось бы, вот она, возможность с ходу получить ответы на интереснейшие вопросы, но Леон Сергеич, опытнейший ксенолог, почему-то не получил. Пожалуй, лучше не торопиться.

Они устроились на открытом крылечке маленького коттеджа, избранного для себя Никком, попивали свежий сок какого-то местного фрукта и беседовали… все больше о погоде и красивых видах. Вик успел рассказать, как они мальчишками нашли способ купаться в Водоворотной бухте: надо было знать, где нырнуть в течение, и тогда тебя, закрутив в глубине, пробкой выбрасывало прямо к мыску на дальней стороне. Ник обрадовано покивал, сказал, что непременно попробует. Так, не хватало еще стать причиной первого несчастного случая на базе миссии!

Виктор смущенно заерзал, и собеседник заметил, конечно, однако истолковал ошибочно.

– Тебе, малыш, наверно, не терпится в большой мир? С чего начнешь, решил уже, а?

Решил Вик давным-давно. Они с Гринькой тогда собирались затеряться на материке Прерий. Значит, с Прерий начнет и он.

– Видишь ли, Никк… – они как-то сразу перешли на ты, – у меня, кроме научного интереса, есть и личные причины…

– Ну, это ясно. Братишку повидать. Доброе дело. Увидитесь, не сомневайся. Ну что ж, Прерии – это хорошо. Захочешь с Чащей познакомится – найди вудмена, проводит. А тебе повезло, Вики. Тут в бухте как раз купец стоит. Любопытный – шел в Зеленую гавань, а не поленился крюка дать, на земную базу поглядеть. Он с вечерним отливом уходит. Хочешь – захватит. К тому же пустой идет, пиратов можно не опасаться. Хотя тебе-то пираты, поди, экзотика, а персону грата никто пальцем не тронет. Бери плащ и значок, и пошли, познакомлю.

– Понимаешь, Никк… – Вик очень старался не выглядеть героем. – Я не хочу статуса «персоны грата». Мне бы «на свой страх и риск».

Никк недовольно нахмурился, явно собираясь возразить, но тут же тряхнул головой и скривил физиономию в такой ухмылке, что левый глаз совсем утонул за круглой щекой.

– Яблочко от яблоньки, так у вас говорят? Ладно, малыш, как знаешь, в прериях можно и рискнуть. Только рацию на фактории возьми обязательно. И, погоди-ка… – он нырнул в дом и тут же вернулся. – Вот, у меня в кармане завалялась мелочишка. Держи, на первое обзаведение. Авось не пропадешь. Только вот если соберешься в Страну Городов – все же лучше плащик прихвати…

– Когда Чаща плодит детей, она плодит их хорошими. А кто плохо вырос – сам виноват. У Сатаны в Серой Гавани места хватит!

Звонкий мальчишеский смех ответил на поучительную мораль рассказчика. Хохотали детки прерий: двое фермерских мальчишек, пустившихся, пока зреет урожай, на поиски приключений, юный «индеец», собравшийся повидать мир, беглец из Страны Городов и сынишка местного охотника, наверно, впервые отправившийся странствовать без отца. У костра пятеро детей от семи до тринадцати и двое взрослых, считая его, Вика. Обычная пропорция. Детей здесь больше. Жизнь сурова, опасных случайностей хватает, и вырастают не все, зато всякий, кто обидит ребенка, откажет ему в помощи, пропитании или совете, сразу вычеркивает себя из мира людей. Самое место ему в Серой Гавани, под крылышком у Сатаны. Впрочем, Вик ни разу не слышал, чтобы такие нашлись. Вот, говорят, в беззаконной Стране Городов… Или на Южном материке… Но у них там, сам знаешь, парень…

Малышня, получив законную сказку на ночь, укладывалась спать. Постелили две попоны, и двумя накрылись, сбившись потеснее. Одну оставили обездоленному Вику – он, хоть и взрослый, но новичок, гость. Спорить гость уже не пытался, смирился со вздохом. Да уж, встретили как родного, и облапошили как родственника. Капитан-купец, доставив землянина в Зеленую гавань, не бросил на произвол судьбы, проводил в порт, помог закупить провиант, выбрать коня и оружие, сам торговался так усердно, что Вику сделалось неловко. И тот робко сказал, что сбрую мог бы купить сам. Купец не стал навязываться, и первый же его коллега вытянул у молокососа остатки денег. Правда, седло и сбрую, ничего не скажешь, подобрал что надо, но вот о попоне как-то не вспомнил, а Вик… Чечако – он и есть чечако. Он надеялся из щкуры первой же добычи соорудить себе одеяло, но пока на зверя рука не поднималась Отличное ружье оставалось без дело, и он кое-как обходился.

Воспользоваться оставленной попоной Вик не спешил. В котелке еще оставался чай, и он очень надеялся на взрослую беседу. Кажется, начинающий ксенолог повидал уже достаточно, чтобы появились первые вопросы. Вот, например, Серые Гавани. Сатана сомнений не вызывает, он не только существует, но даже участвовал в совете Большого Контакта. А вот его Гавани… Миф, аналог земного ада?

– Послушай, Жиль, кто такой Сатана?

– Ну, Вик-Котенок, и вопросики на ночь глядя! Тебе одной страшной сказки мало?

Кличка Котенок прилепилась к нему сразу и, похоже, навсегда. Впрочем, если в ней и крылась насмешка, то необидная. Здешние толстолапые котята снискали всеобщую симпатию беззаветной доверчивостью и удивительной способностью нанизывать массу приключений на свои короткие хвосты.

– Мне, Жиль, сказок по уши и выше. Пойми, я же ученый. Мне не сказки нужны, я обязан рассказать землянам, как вы живете. Мне правда нужна, а я смотрю, слушаю, и ничего не понимаю. Да и вижу не все. Вот, скажем, мы из космоса видим город на берегу. Прекрасный город между горами и Дебрями. Из космоса видим, а своими глазами… Будто и нет его.

От разговоров о Городе ловко уклонялись все собеседники. В словах Вика скрывался тонкий расчет: не захочет охотник толковать о таинственном (может быть, священном?) городе, и свернет разговор на Сатану. Эта-то тема явно не запретная, если о нем детишкам у костра рассказывают. Вик не прогадал.

– Правду тебе! Думаешь, мы сами в своей жизни все понимаем? Сатана… ну, есть такой. Ты пойми, «Сатана» – это ведь мы для землян так перевели. Звучит похоже, да и в ином… сходство есть. Но ты же язык прерий знаешь. Вот скажи: как ты его имя понимаешь?

Вик задумался. Проблемы перевода – серьезные проблемы, и гипнопедия (без которой, кстати, запросто обходятся местные, толкуя свободно на всех языках своей и чужой планеты) – помогает мало. Действительно, два слога имени звучат понятно: как собаке, которая все понимает, да сказать не может. Последний Судья? Нет здесь института судей – каждый своим умом обходится. Беспощадный Палач? И палачей не водится. Опять же, если считаешь необходимым кого-то убить – справляйся своими силами. И все же есть в значении слова что-то от судьи и палача.

Охотник глянул на посмурневшего от умственных усилий Вика и сжалился.

– Ладно, попробую объяснить. Видишь, Котенок, мы ведь про вашу историю почитали, и кое-что поняли. Вас внешнее сходство морочит: вроде, ваш девятнадцатый век, ружья там, винтовки, индейцы, охотники Соколиный Глаз, феодальные города за морем. Поселки наши – я такие в вестернах ваших старинных видел. Вы и думаете, в глубине души, что мы точная копия ваших далеких предков. А разница-то есть. Вот у вас в то время войны шли – почти непрерывно. А мы, да, бывает, постреливаем друг в друга, только у нас человека убить – знак бо-ольшого уважения. Значит, не сумел ты его ни убедить в своей правоте, ни подкупить, ни запугать. А чтобы сразу две армии по чужому слову этакое уважение оказали… не бывать такому. Ну, в Стране Городов бывает что-то вроде, и наши разбойники, пираты тоже. Только это вроде звериных стай: за земли воюют, за добычу. А стае ведь не убить противников надо, а от добычи отогнать, с участка оттеснить. Вот и получается, что и войны у нас не больно-то кровопролитные. Ты вот, я же чувствую, задумался, не Судья ли наш Сатана. А нет у нас судов – у каждого внутри свой закон, и если твой закон с моим не сходится, так мы это один на один решим, без судей.

Но случаются иногда… как тебе сказать – выродки, что ли. Что уж там у них внутри, никто не знает, только они убивают, людей и зверей мучают не по нужде, а вроде как ради власти, чтоб силу свою почувствовать, себя показать. Ну вот, таких Сатана приманивает. Рано или поздно, оказываются они в Серых Гаванях у него. На побережьи это, и корабли туда подходят, грузы привозят, а только команде на берег лучше не сходить. Разве что вот как ты: на свой страх и риск. А вот эти… выродки… иных он силой забирает, но чаще сами приходят. Вроде по делу заглянули, а и остались навсегда. Хотя, говорят, если выродок в Серых Гаванях человеком стал, то и вернуться может. Говорят…

Вот тебе и весь Сатана. А в обычные дела он не вмешивается, и людям от него вреда нет. Даже и поможет иногда, случается, хотя всякий скажет – лучше бы не случалось. Сведет вас судьба – сам поймешь, почему, а я объяснить не сумею. Пажей вот себе подбирает: самых злополучных мальцов, считай, покойников с того света вытягивает. Вырастит, выучит, и до свидания, паж. Нового возьмет. И мальцам этим с ним, вроде, хорошо. Да и братишка твой у него как бы в друзьях. Вот ты бы с ним об этом потолковал.

Вик уныло покивал. Тема была больная. Поиски Гриньки, которые он вел как бы невзначай, «в свободное от работы время», шли как-то странно. Каждый встречный знал про его братишку, передавал привет учителю, сулил скорую встречу, но ни один не желал этой встрече поспособствовать. Казалось, люди были уверены, что все произойдет само собой, что Вик уже знает, что надо сделать, чтобы встретить блудного брата, и непременно встретит, когда время придет. Задавать вопросы было так же трудно, как спрашивать, как называется цвет травы. Не зеленый ли, случайно? Посмотрят как на идиота. Может, и ответят, а скорее, примут за дурацкую шутку. До прямых вопросов Вик еще не дозрел.

Так что он предпочел свернуть разговор, поблагодарил за рассказ и закутался в попону с головой. Ночами было свежо.

Заспался он крепко, и проснулся в одиночестве. Народ прерий встает до рассвета, а солнце поднялось уже высоконько. Впрочем, в походный маленький котелок Вика кто-то заботливо налил порцию еще теплой похлебки, и рядом лежал солидный кус лепешки. Ох, ты, и попону не забрали. Обормоты, щедрые души, одарили, значит! Так что теперь он при полном снаряжении.

Настроение было – лучше не бывает. Вчерашний разговор оказался не пустым. Забрезжил намек на понимание. И не в Сатане с его «тихой гаванью» для мерзавцев дело. Главное в другом: похожи, а на самом деле не такие. Надо отвлечься от обманчивого сходства, и тогда, может быть, он сумеет понять, как живет этот мир.

Вик наскоро позавтракал, прикрыл срезанным дерном кострище и, гордясь собой, ловко заседлал коня. Ехал куда глаза глядят, невольно заворачивая понемногу так, чтобы солнце светило прямо в лоб. Поначалу, разминая после ночи, пустил коня шагом, легкой рысцой, но утро было таким ясным и легким, что он понемногу стал погонять, чувствуя себя прирожденным наездником и бывалым охотником. Понятливый коняжка пошел легким ровным галопом, потом разогрелся, припустил карьером, и Вик направил его в седловину между двумя невысокими каменистыми взгорками, за которыми маячила светлая даль…

Очнулся он от острой боли в ноге и боку. Последние мгновенья и само падение ускользнули из памяти, но восстановить их было нетрудно. Конь – не дурак, встал перед обрывом, а вот наездник оказался не таким искусным и бывалым, каким себя воображал, и птичкой выпорхнул из седла. Ну да, прямо в овражек. И не слишком глубокий даже, проточенный небольшим ручьем, но стенки отвесные, и камни на дне на редкость острые. Да, перелом, не иначе. Пользуясь одиночеством, Вик вволю повыл сквозь зубы. Кретин, воображала паршивый! Не взял рацию. На свой страх и риск, своим стать хотел, внушал самому себе, что никого не боится. Да и некого тебе бояться, кроме собственной дури, никто тебе угрожать и не думал, котенок ты бесхвостый. Черт, самому не выбраться. Хватятся – найдут, следопыты тут умелые. Только когда хватятся? Прерии велики, каждый едет, куда хочет, и каждую ночь проводит у нового костра, в новой компании. Если только конь без всадника встревожит кого. Но кони здесь приучены далеко от хозяина не отходить: будет умница-коняжка мирно пастись на краю оврага, напрасно дожидаясь дурака-хозяина. Бр-р. Вик снова тихонько подвыл, не столько от боли, сколько от сознания собственной дури. И случайно здесь никто не наткнется. В русле дров нет. Добрый народ? У них копыта, им здесь делать нечего. Гордый народ? Говорят, эти орелики иногда вытаскивают придурков, полезших в горы с единственной целью сорваться и вывихнуть ногу. Но орлы парят высоко, а здесь равнина. О морских народах и думать нечего, а вот Вольный... Если занесет сюда какую-нибудь дичину, способную соблазнить разумное подобие земных гепардов, стае такой овраг – не препятствие. Только вот станут ли вольные охотники отвлекаться от своих дел ради чужака? Да и занесет ли их сюда – бабушка надвое сказала. Надо выбираться самому. От жажды он не умрет, ручеек в двух шагах, журчит этак мирно по камушкам. Тут Вик наконец додумался: опираясь на здоровую руку подтащился к воде, повалился разбитым боком в благодатный холод и с наслаждением потерял сознание.

Очнулся он в тени обрыва. Нога и плечо ныли еле слышно, но их напрочь заглушало иное чувство: беспричинной, запредельной жути. Чтобы открыть глаза, пришлось совершить героическое усилие: так и хотелось плотнее зажмуриться, словно малышу, которому померещился людоед в темной спальне. Чувствуя себя настоящим героем, Вик разлепил веки и поднял взгляд.

Над ним стоял высокий худощавый человек в простой серой одежке. Самый обыкновенный человек, и конечно, именно он, никто другой, позаботился о раненом землянине. Врач, судя по тому, как быстро ушла боль. Нога, похоже, в лубке, локоть плотно притянут к боку. А ведь и часа не прошло, одежда не успела высохнуть. Если это врач, то и кости за неделю зарастут. Любой из земных медиков дал бы переломать себе все руки-ноги, чтобы оказаться сейчас на месте Вика, понаблюдать за приемами местных искусников. Да, надо бы поблагодарить, но слова благодарности не шли на язык. Под взглядом этого, такого неприметного человека, Вик впервые в жизни почувствовал себя самой мелкой из мелких букашек. И только одно разубеждало его в мысли, что он вдруг в одночасье превратился в мокрицу: чтобы рассмотреть столь мелкую тварюшку, человек, конечно, присел бы на корточки, а этот стоял во весь рост, и явно видел Вика не только во всех подробностях, но и насквозь. Надо все же поблагодарить…

Человек отвел взгляд, и мерзкое чувство ослабело, но не исчезло, сторожило рядом. Спаситель не стал дожидаться благодарности.

– Терпи, сам виноват. Я – Сатана, рядом со мной уютно не бывает. – Сатана… Вик мгновенно понял, что имел в виду и не сумел вчера описать Жиль. – Ничего, дней пять переживешь, пока кости подживут, а потом убирайся к братцу в родственные объятия. Ну, поехали.

Так, о Гриньке опять – как будто они вчера расстались. Надо, наконец, решиться и спросить напрямик. Именно у этого: глупее и ничтожнее, чем сейчас, он себя не почувствует, что бы ему ни ответили. Но это потом. А пока…

– У меня конь наверху остался.

Сатана отодвинулся, и за его спиной у ручья обнаружились два коня, виков рыжик и незнакомый серый красавец, бок о бок щипавшие травку. Как видно, конь у Сатаны без странностей, с ним рядом вполне уютно.

Спаситель тихонько присвистнул, подозвав коней. Легко вскинул Вика в седло, не дав ступить на ногу, но поводьев не отдал, прикрепил к луке.

– Одной рукой править не сумеешь. Не бойся, не потеряешься, тут недалеко.

– А куда мы?.. – Вик понемногу стал понемногу привыкать к исходившим от Сатаны эманациям, как привыкают к боли, и осмелел.

– Ко мне. Вверх по ручью и через дебри. Сушей здесь полдня пути, к вечеру будем.

Вик представил себе карту. Через Дебри… никто не ходит через Дебри, но ведь это Сатана… и полдня верхом… Там, если верить съемке, заветный город!

Сатане, конечно, пристало читать мысли. Он кивнул, усмехнулся – ничего дурного не было в его усмешке, но у Вика почему-то стало пусто в животе.

– Ты ведь хотел посмотреть город на берегу? «Единственный, достойный этого названия»? И Серыми Гаванями интересовался. Два желания сразу исполнятся – недурно за пару синяков.

Вик молчал. Он уже понял: заветный, прекрасный как мечта город, виденный на снимках, и Серые Гавани из страшной сказки – одно и то же. Непостижимо. Ну что ж, полдня пути – и он увидит сам. И постарается понять.

Час пути, два часа. Они уже выехали из оврага, мельчавшего к истоку, и впереди замаячила неровная полоса Дебрей. Боль в присутствии Сатаны боялась поднимать голову, робко напоминала о себе, только когда рыжий конек сбивался с шага. Зато молчание становилось совсем уж не выносимым. Вот Вик и не вынес.

– Сатана, – обратился он к спине впереди. Плечо под серым плащом шевельнулось: слушаю. – В земных сказках желания всегда исполняются по три. Исполните еще одно для ровного счета, а?

Серый пошел медленнее, и колени всадников оказались рядом. Сатана не поворачивал головы, не косился, но жуткое ощущение букашки в кулаке великана как будто чуть отступило, и язык у Вика развязался, хотя слова с него слетали все же неловкие, ребяческие какие-то

– Понимаете, я здесь ищу друга. Гриньку. Можно сказать, брата. Мы вместе учились. Мне говорили, вы его знаете.

– Знаю. – И снова молчание.

– Его, по-моему, все прерии знают, а мне никто не говорит. Он что – правителем каким-то стал, героем, или… – фантазия у Вика иссякла и он запнулся, но все же договорил: – Кем бы он ни стал, я хочу с ним увидеться.

Сатана устало вздохнул.

– Знают, и не только прерии. Правителем не стал.

– А кем? – не вытерпел Вик.

– Да никем, собственно. Такой же котенок, как ты.

– А за что его любят?

– А за что любят котят?

– За то, что они добрые и доверчивые?

– И это тоже. А еще за то, что их вечно приходится спасать.

Так. Вот вам и ответ. Со мной ведь здесь тоже все нянчатся. Я думал из-за Гриньки, а на самом деле, просто все Прерии уже знают, что заблудился здесь какой-то котенок, выглядит взрослым, а сам – беспомощнее младенца. Так вот, не проходите мимо. И не проходят. Сам Сатана, и тот не прошел. – Вик сердито встряхнулся. – Ну и ладно, пусть я сопляк-несмышленыш, главное, результат! Желает помочь – пусть исполняет желание.

– А как мне его найти?

Сатана опять усмехнулся.

– Ты, Виктор Саврас, сказки хорошо читал? Черта с бабой-ягой не перепутал?

– Разве что с серым волком. – Вик совсем осмелел. Он по-прежнему чувствовал себя крохой, малым малышом, но сейчас ребенку в нем вдруг почудилось, будто рядом сильный и умный взрослый, который только притворяется строгим. Ну, подзатыльник даст, шлепнет. Чего тут бояться?

Сатана не замедлил одернуть обнаглевшего спутника.

– А ты бы не путал, ксенолог. Хватит с тебя и двух желаний. Третье сам как-нибудь исполнишь. А пока хватит болтать. – Стена Дебрей за время разговора придвинулась совсем близко. Уже виднелись отдельные деревья и до странного темные тени под ними. – Дебри тебе лучше во сне проехать. Наяву как бы кошмары не привиделись. Спать.

Кошмары ему не привиделись, и вообще, помнится, ничего не снилось, но проснулся Вик уже в городе. И только выучка ксенолога помешала ему немедленно захлопать глазами, и заодно разинуть рот.

Он успел повидать селения прерий, да и снимков больших «городов» просмотрел немало. Строили здесь… аскетически. Нет, хорошо строили: теплые нужники, водопровод, простенькая система канализации – но никаких изысков. Все строго функционально. Без украшений не оставались ни городские, ни сельские дома: там резные рамы, здесь затейливый флюгер, расписанный красками фасад. Но всё – в меру сил и талантов хозяина. Кто как сумеет. А здесь он наконец увидел архитектуру в подлинном смысле этого слова. Башни и башенки, колоннады, портики, фризы, фонтаны – все великолепие искусства каменной музыки. Вот небольшой, но безмерно богатый храм, с позолотой, с вознесшимся к небу шпилем. Он знал, что на Айри бытуют какие-то религиозные культы, но они держались так скромно, не выпячивая себя, что никто, кроме самих верующих, кажется, точно и не знал: кому те поклоняются. А здесь – порыв возвышенной веры, перелившийся в шедевр искусства. И это – Серые Гавани? Ад, сборище мерзавцев, переставших быть людьми?

Презрительный взгляд Сатаны словно одернул его, удержав от вопроса и заставив пристальней всмотреться в безлюдную улицу. Да, кружево чугунных решеток. Но что такое решетка? В сущности, забор. А заборы на Айри были не обычнее судей и палачей. С воришками разбирались попросту: догнать, отобрать и надавать тумаков. Если сам не справляешься, к друзьям обратись. А лень тебе бегать и драться – значит, потеря для тебя не велика, поделись с ближним и не скули.

И в глубине, за богатыми фасадами и скверами – халупы. Распознающая программа назвала их «служебными помещениями», но если вдуматься… кто-то ведь строил эту красоту. И не говорите, что кто строил, тот в ней и живет. Извините, на всех строителей места не хватит. Значит, кто-то из строителей живет не здесь. А где? А там, где им место. Вон, барак, без окон, зато с замками на крепких дверях. До Вика медленно начинало доходить, и его щеки залились горячей краской.

«Единственный город, достойный этого названия». По земным меркам. И одни в нем строят дворцы, а другие во дворцах живут. Даже среди отпетых подлецов и садистов кто-то окажется сильнее, а кто-то слабее, и будет вынужден подчиняться, тесать камень и выкладывать стены. «Они убивают, людей и зверей мучают не по нужде, а вроде как ради власти, чтоб силу свою почувствовать, себя показать». Вот и показывают. Дворцы, выпячивающие власть и могущество хозяев. Храмы, возведенные фанатиками, готовыми отправить на костер любого инаковерующего. А что красиво, так ведь и на Земле среди художников не раз попадались мерзавцы. Гений и злодейство, знаете ли. Только вот гениям злодейство чаще прощали. На Земле. Сколько таких городов выстроено за историю Земли, и по сей день ими любуются, бережно сохраняют. Ими гордятся!

Вик уткнулся взглядом в шею коня, и поднял голову только когда кони встали перед простым серым домом в четыре окна.

– Приехали, – сказал Сатана и добавил с беспощадной жалостью. – Не бойся, землянин. Пять дней, чтобы залечить кости – и ты уедешь. Таким, как ты, здесь не место.

Вик вздохнул, не зная сам, что в его вздохе: облегчение или стыд.

Два дня посыльный добирался до города, час на то, чтобы передать больных ученикам. Выехали к ночи и во второй половине дня добрались до места – врачу свежего коня дают безотказно. Если успели – повезло. Проклятый граф. Нет на него угомона. Проклятый, любимый, спаситель, старший брат, учитель. Гринго, упавший со звезды, легенда, герой всех мальчишек Эри. Сумасшедший упрямец. Упрямее самого Сатаны. Надо успокоиться. В таком бешенстве непозволительно даже приближаться к больному.

Они шли теперь старым лесом. Серые корявые стволы стояли редко, свет, просочившийся между узких листьев играл на палой листве, высвечивал нежную зелень лиан. Лико выбросил из головы все лишнее, позволил взгляду перебегать по земле и стволам вслед за солнечными зайчиками. Ноги сами ступали след в след за провожатым. Впереди тихо зажурчал ручей, бегущий по песчаному дну в неглубокой лощине. Молодой разбойник обернулся:

– Подходим, уж недолго осталось. Вы устали, мэтр?

– Отдохнул, – буркнул Лико. Он уже видел впереди крытые перистыми листьями шалаши, отверстия пещеры в крутом береговом откосе. – Где он?

– Вы бы поели сперва, с дороги-то... – Под яростным взглядом врача парень осекся. – Да я же веду, мэтр.

Часового Лико, занятый своими мыслями, проглядел. Впрочем, он и не присматривался. Но как видно, дозорный успел предупредить своих. Парни толпились у костра, еле видного в солнечных бликах, притворялись, что занимаются своими делами, но разговор у них не вязался. Лико кожей чувствовал на себе уважительные взгляды, в которых пряталось удивление. «Это врач? Совсем мальчишка!». Он не стал тратить времени на приветствия. Проводник остановился у одного из крайних шалашей. Лико пригнулся, отбросил дерюжную занавесь и вошел.

Ставшее привычным зрелище причинило привычную тупую боль. Мертвенная бледность кожи, искусанные в кровь губы, слипшиеся, спутанные седые волосы, синеватый шрам на щеке. Он лежал на частой веревочной сетке, натянутой на грубую раму, часто мотал головой, запрокинутой на свернутый в подушку плащ. Лико с благодарностью подумал, что больному, пожалуй, отвели лучшее место во всем лагере. Мальчонка, должно быть – общий любимец. Не зря гоняли посыльного за два дня дороги. Ладно, это не сейчас. Лико бросил через плечо:

– Не мешать. И приготовьте мне горячего – потом поем.

Он уже не замечал ничего вокруг себя: одна рука на лоб, другой сжать ледяную ладонь. Самое трудное – войти. Ему, лучшему врачу Эри, приходилось с боем, с надрывом проламывать преграды, нагромождения вины и стыда, бессилия и горячечной страсти к самоуничтожению, между которыми металась нестерпимая, убивающая боль. Как он продержался три дня? Не сейчас.

Он поднял из глубин души спокойствие и уверенность. Он прав, он делает то, что нужно. Он необходим миру. Он сильный и добрый. Он – един с человеком, мечущимся на веревочной сетке. Он уже в нем.

Барьеры истончались, боль тонкой струйкой просачивалась наружу. Лико открыл в себе пустоту, всасывающую, жадную полость. Боль хлынула в нее потоком.

Теперь главное – то, чего не может упрямый граф, и что лучше всех на свете умеет он, врач Лико. Не медлить, не задерживать в себе боль. Он превратился в фонтан, всасывающий страдание из больного тела и выбрасывающий его в бесконечную пустоту неба. Боль дробилась, улетала вверх, питая огненные недра звезд, сгорала в них без следа. Теперь тишина, покой. Небеса снова полны синевой, серые стволы надежно подпирают кроны, солнце играет солнечными зайчиками в листве. Сон.

Лико открыл глаза, поднялся на подгибающихся ногах, позволил себе взглянуть. Граф обмяк, истощенное тело утонуло в постели из старых плащей. Первый сон после тяжелого приступа больше похож на обморок, но это пройдет. Теперь им обоим нужен только отдых

Лико вышел из шалаша, никого не замечая, подошел к костру. Кто-то сейчас же сунул в руки миску с горячей густой похлебкой, деревянную ложку. От усталости он не чувствовал вкуса, но ел старательно и размеренно, зная, что сил ушло много и пища необходима. Миска опустела. Теперь нужно заснуть, но прежде…

– Где там ваш летун?

Обветренные, темнолицые разбйнички в живописных лохмотьях – таких любят изображать городские живописцы – расступились. Мальчик лет восьми лежал на мягкой груде листьев под деревом. Руки и плечи в лубках, ноги бессильно раскинуты, но во взгляде живое любопытство.

– Вот, – смущенно пробормотал старший, – гнездо фрикса ему понадобилось…

Да, смелый паренек. И ловкий. Фриксы строят гнезда на вершинах старых деревьев с прямыми, толстыми стволами, без нижних ветвей. Лико подошел к мальчишке, присел рядом, взял за руки.

– Как же ты забрался-то, храбрец?

Рассказ юного птицелова он слушал вполуха, сосредоточенно проверяя. Да, кости переломаны знатно, но заживление уже началось. Кровоизлияния в легких – почти рассосались. Четвертый день, и сил граф не пожалел: не только взял на себя боль и шок, но и отдал много – больше, чем имел. Еще одна спасенная жизнь на его счету – с такими увечьями ребенок не дождался бы городского врача. А сейчас Лико здесь уже нечего делать – через пару недель удалец встанет на ноги и пустится на поиски новых приключений.

– Все хорошо, – кивнул он встревожено наблюдавшим за осмотром парням. – Проследите только, чтобы не начал скакать, пока кости не срастутся. Неделю пусть полежит, а там понемногу, потихоньку.

Атаман кивнул.

– Проследим. Ведь думали – не жилец уже. – И строго глянул на мальчишку. – Ты, Тар, слушай, что тебе говорят. Зря, что ли, старичок этот с тобой возился?

Старичок… Лико стиснул зубы, процедил:

– Он на семь лет старше меня. Мне двадцать, считайте сами.

– Так ведь… постойте, мэтр, так это что? Граф Ланский? – вскрикнул кто-то самый догадливый.

Лико коротко кивнул.

– Граф Ланский, Григорий Сальди, Гринго, Маленький Орел для индейцев, Северянин на Южном материке… Знатная добыча вам попалась. Только корысти с нее немного: у него всех богатств – одно громкое имя. Ладно. Пойду посплю.

В спину еще неслось испуганное бормотание: «Да ведь мы… какая корысть с графа без свиты… из деревни прибежали, граф, говорят… ребята засиделись, пошутить решили… а ведь оказалось-то — к счастью!.. ».

Все это было ему неинтересно. Он вышел на край лагеря, выбрал место между корнями толстого дерева, лег на сухую листву, раскинул руки, прижался к земле, сливаясь с ней, становясь единым целым со всем миром. Он – Сельва, окутавшая ветвями и отростками, корнями и корешками весь мир, лелеющая в недоступных глубинах новые ростки всего живого. Он – вольная стая, скользящая в дебрях. Он – теплое дыхание скакунов прерий, так похожих на обычных коней. Он – гордый полет крылатого народа и скольжение в синей, пронизанной солнцем воде дельфинов – суровых возвышенных философов, и едкий юмор народа глубин, и рыбы, и птицы, и звери, деревья и травы. Он растворялся в мире и впитывал его силу, его жизнь…

Он проснулся в темноте. Огонь костра загораживали темные спины, но отблеск лежал на земле и на стволах. Люди переговаривались полушепотом, кто-то тихо напевал. Лико спустился по течению ручья, облегчился, чуть выше умылся и, освеженный, вернулся к людям.

Верно, пока он восстанавливал силы, здесь успели вспомнить все байки, и теперь вопросы, которыми его забросали, начинались одинаково: «А правда…».

А правда, что он вас, мэтр, спас от Черного Кота, превращавшего детей в зверенышей, растившего маленьких убийц?

А правда, что он спас молодого графа Ланского от жестоких пиратов, а тот потом завещал ему имя и титул?

А правда, что когда его пытали?..

А правда, что когда большой компьютер землян велел им уходить с Эри, он сбежал, разыграл гибель и стал нашим? С десяти лет! Чуть старше нашего Тара…

Тепло укутанный Тар, пристроившийся между взрослыми, восторженно блестел глазами.

…И еще помог. И еще спас. А правда?..

Они перебивали, дополняли друг друга, вспоминали все новые подробности. Лико только устало кивал. Правда. Все правда. Шрамы. Боль старых ран. Вина за измену вскормившей его планете. Вина перед всеми, кого не сумел спасти. Старик в двадцать семь лет. Пора уже подумать о покое. Почему он не хочет спокойной, мирной жизни? Нет, надо поговорить. Надо.

Лико резко встал.

– Меня ждут больные. Он проснется завтра к вечеру. Накормите его, дайте отдохнуть, и скажите, что я надеюсь увидеть его в Роме.

Уходя за проводником по темном лесу, и потом, в седле неспешно рысившей по темной дороге лошадки, он все прокручивал в голове несостоявшийся, необходимый, невозможный разговор. Возражал самому себе за графа и отвечал.

– Ты бредишь, Лико! Первая экспедиция уже застала на Эри развитую цивилизацию гуманоидов.

– Разве первая? Вспомни…

– Да, отчет древних разведчиков. Они побывали здесь за триста лет до первой экспедиции и нашли планету земного типа без признаков цивилизации. Не заметили? Они высаживались всего один раз. На несколько дней. Ведь они не заметили и Сельвы. И народов прерий, тем более морских народов!

– Зато Сельва их заметила. Может быть, они показались ей интересными, захотелось таких же. Недавно я прочел в каком-то старинном земном рассказе: «Замечательное существо. Когда я снова буду делать маленьких, надо будет сделать несколько таких как он. Как он обрадуется, когда я принесу их к его порогу». Быть может, так рассуждала и Сельва. Или поняла, что они вернутся, и создавала людей, как язык общения. Какая разница? Ваш компьютер что-то угадал. Он не зря дал рекомендацию покинуть планету, не объясняя причин. Понимание стало бы болезненным ударом для обоих народов. Но ты не послушался компьютера. Ты не виноват. Дети лазают на деревья, с которых опасно падать. Дети не слушаются разумных советов. Смешно их винить. И Эри принял тебя. А ты хотел спасать, помогать, защищать. Но, чтобы спасать, нужны беды. Чтобы защищать слабых, нужны злодеи, которые их обижают И вот…

– Я?! Из-за меня? И Сельва пошла на такое ради чужого мальчишки? Она не могла!

– Нам никогда не понять до конца Сельву. Разве часть может понять целое? Может быть, она догадывалась, что земляне вернутся еще раз и пыталась понять их до конца. Или создавала понятный им язык. Или просто нянчила чужого ребенка, стараясь дать ему все, в чем он нуждался. Как знать, если ты по-настоящему, всей душой захочешь покоя и мира…

Здесь он обязательно перебьет:

– Но ты! И Сатана! Вы спасали меня, в который раз ты не дал мне умереть! Зачем? Как ты мог?

Тогда ответить:

– Мы не можем иначе. Мы не можем не любить тебя. Не можем не спасать. Такими ты нас придумал.

И увидеть полные безнадежного ужаса глаза.

Нет, Лико никогда не начнет этого разговора. Пусть скажет Сатена. Если сумеет.

Впрочем, торопился он зря. Впереди уже шелестела темная листва прибрежного ольшаника. Под толстыми шершавыми стволами трава не росла. Ноги вязли в сырой мягкой земле, оставляя глубокие следы, которые тут же наливались водой. Ребята ловко прыгали с корня на корень, Серега же предпочитал вязнуть в болотине – помнил, как по по неопытности влип в розетку здешней росянки, примостившейся в трещине грубой коры, и как долго потом не заживала, зудела и мокла ссадина на подошве. Поэтому до воды он добрался последним. Ленька с Павлухой успели зажечь факелы, и темная гладь речушки осветилась красноватым заревом.

Тенётку с подтухшей лягвой Сашок забросил еще с вечера, и теперь в мелкой воде у берега кишмя кишели темные пятна. Мальчишки дружно ухватились за веревку, уперлись ногами в коряжину у самого берега.

Однорукий Алеша в кутерьму не лез – стоял в стороне, держа наготове большую корзину. Ленка уже сняла с нее крышку, и замерла рядом, выставив ее перед собой словно щит. Только лохматая головенка торчала над верхним краем.

Серега подоспел вовремя – вместе с Сашком ухватился за веревку у самой воды. От мальцов, оставшихся сзади, толку мало: тащить тенетку, облепленную раками – работа не для слабосильных. Сашок подал команду: «Раз-два, ухнем!», и вместе с Серегой всей тяжестью откинулся назад. Веревка подавалась туго, еле двигалась, потом вдруг пошла, и мальчишки сзади только успевали выбирать слабину. Вот над водой уже вспучилось огромное, шевелящееся чудище. Блестели в тусклом свете воткнутых в землю факелов черные спины, били суставчатые хвосты, шевелились бесчисленные лапы. Вода, чмокнув, выпустила добычу, и тенетка взлетела вверх. Сашок умелым движением подался в сторону, перебрасывая добычу за плечо, и бесформенная масса, рассыпая больших и маленьких раков, шлепнулась на берег. Теперь только поспешай, всем хватит дела! Мальчишки стайкой кинулись к тенетке, ловко хватали раков за спинки у самой головы, выдергивали из месива и тут же, с натугой подняв, сбрасывали в подставленную Алешей корзину. Ленка, подбирала с берега отвалившуюся мелочь и, повизгивая, мячиком отскакивала от клешней крупных, сберегая босые лапки.

Серега мялся поодаль, не знал, как подступиться. Опять он разыгрывает бездельника, опять все обходятся без него, даже эти мальки! Он уныло уставился в воду. И увидел: в тени коряги, куда не доставал свет факелов, что-то шевельнулось.

Небо понемногу светлело, и вода из черной, непроглядной, становилась матовой. Сергей склонился ниже. Встал коленями на корягу. Рак – но какой! В прошлой жизни Серега не хаживал по ресторанам, но омаров на картинках видел. Так вот, с этим речным рачком омары не шли ни в какое сравнение! Понятно, это добыча не для ребятишек. Пожалуй, и взрослому мужику справиться будет нелегко, зато если вытащить! Впервые Сереге выдался случай показать себя. Хотя бы перед ребятишками. Она присмотрелся: за какое место хватать. Знакомиться с клешнями не было ни малейшего желания. У берега совсем мелко, спина чуть не торчит над водой. Так, если обхватить ладонями за бока… Примерившись еще разок, Серега резко погрузил руки в тепловатую утреннюю воду и стиснул ладонями жесткий панцирь. Воу! Не просто жесткий, а шершавый и колючий, словно крупный наждак! Плевать, зато не соскользнет. Рак почуял неладное. Зашевелился. Суставчатые ноги задевали локти. Синяки останутся, но это ничего. Главное, не дать ему развернуться. Такие клешни, пожалуй, отхватят не только руку, но и голову. Серега тянул, надсаживая живот. Чудовище было едва ли не с него ростом, одно утешение, сопротивлялось довольно вяло. Ничего-ничего, вспомним «качалку», тянем-потянем… Ах, как не хватает дедки, бабки и внучки! Или хотя бы собаки Жучки. Не-етушки, не уйдешь, щас мы тебя… додумать Серега не успел. Рывок опрокинул его на спину, но ладоней он так и не разжал и теперь валялся в вязкой грязи, прижатый сверху толстой твердой тушей. А, черт! Я медведя поймал… и что с ним дальше делать? Хвост колотил его по ногам, а где-то за головой шевелились огромные клешни. Станешь из-под него выбираться, как раз попадешь под эти ножницы. Нет, ничего не поделаешь, к черту самолюбие. Надо звать на помощь. Он уже открыл рот и попытался набрать в сдавленную грудь воздуха, когда над головой раздался звонкий хохот. Скосив глаза, Серега увидел частокол грязных и тощих босых ног. Пацаны обступили борцов и веселились от всей души. Так, и Ленка тут. Это ее мохнатые лапки.

– Что ржете? – со злостью прохрипел Сергей. И тут же услышал деловитый голос Сашка.

– Хватит веселиться, суслики. Ленка, дай-ка мне тот дрын!

Мохнатые лапки переступили и скрылись из вида. Ребята больше не хохотали, только изредка кто-то тихонько хмыкал, сдерживая смешок.

Полминуты показались Сереге вечностью. Он лежал, боясь шевельнуться и не зная, чего ждать. Только бы эти мелкие дурачки не сунулись под клешни!

Зашлепали босые ножки, и Сашок строго проговорил:

– Серега, как я скажу, ты его пускай, а вы, мелочь, тогда его отваливайте, да дружнее. Раз-два… – Клешни над головой глухо щелкнули. – Давай!

Сергей разжал руки и почувствовал, как тяжелая жесткая колода откатывается в сторону. Следом на него рухнул кто-то из ребят, но тотчас ловко вскочил. Тулово рака придавило, вмяло в грязь локоть, но та же грязь и выручила – выдернуть руку удалось без большого труда. Серега, тяжело отдуваясь, заворочался, кое-как поднялся на ноги. Гигантский рак валялся на спине, перебирая ногами, сжимая в клешнях толстую палку. Сашок оттащил Сергея подальше.

– Ничего, перевернется и сам в воду уйдет. Или что, не выпускать? Зачем он тебе занадобился?

Помятый, с ног до головы вымазанный в грязи Сергей смущенно выдавил:

– Варить.

Ответом ему бы неудержимый, оглушительный хохот. Смеялся даже серьезный Алеша, стоявший над плотно закрытой большой корзиной.

Ленка держалась за живот.

– Варить! Ой, не могу! Да где ж на него горшок-то взять! Это у вас там такие горшки водятся, да? И печки с трубой до неба? О-ой!

Отвечать было нечего. И правда, во всем поселке не нашлось бы котла даже на пару клешней. Горшки здесь лепили из глины и гигантоманией не страдали.

– Ладно, – подытожил Сашок, – значит, пусть уходит. – И, не удержавшись, ухмыльнулся: – А здорово ты с ним боролся. Жаль только, сам на лопатках оказался.

Серега выдавил в ответ натужную улыбку и сделал безнадежную попытку соскрести с себя толстый слой грязи.

– Это так не отчистишь, – подал голос Алеша. – Вы бы искупались, дядя Сергей.

Тот невольно оглянулся на ворочавшееся у воды чудище.

– Здесь купаться?

– Ну, а что? Эти-то на живых не позарятся. Им тухлятинку подавай. Вот если утопленник, это да, до костей обчистят.

Купался Сергей прямо в одежде. От него долго расходилось чернильное облако, и он сам себе напоминал каракатицу. Когда вода наконец расчистилась и он вылез на берег, солнце уже взошло и осветило верхушки ольшаника на том берегу. Обсыхать он решил на ходу. Они с Сашком вдвоем подняли тяжелую корзину, в которой шебуршили раки, протащили через ольшаник и выбрались на твердую межу. Сосняк вдоль поля осветился, горел рыжими стволами, так и манил изумрудным мхом. Заглядевшись, Серега не услышал знакомого рокота. Сигнал подал Ленька:

– Вертушка!

Корзину приткнули между стеблей ржи и бросились в лес, под прикрытие сосен. Вертолет прошел необычно низко, над самыми вершинами. Ребята следили за ним в напряженном молчании – шум двигателей все равно заглушил бы голоса. Сергей досадливо поморщился: в уренней тишине механический грохот казался неуместным, словно порождение иного, уже начавшего забываться мира. Когда стих удалявшийся стрекот, в кустах рядом что-то тяжело зашевелилось.

Сергей вскинулся, невольно шагнул загородить собой ребятишек. И тут Ленка заканючила:

– Алеша, я молочка хочу…

Однорукий молча кивнул и решительно направился к кустам. Сашок удержал дернувшегося за ним Серегу.

– Не пугай, она молодая еще.

Сашок встал у края зарослей. Склонил голову набок и замер на минуту. Треск стал приближаться, и очень скоро из кустов показалась тяжелая голова лосихи. Сашок попятился, и лосиха, проломив сплетение веток, вышла на открытое место.

– Давай, – мотнул головой Алеша, и Ленка, ловко поднырнув под брюхо, припала ртом к набухшему соску. Лосиха стояла смирно, временами громко вздыхала. Когда Ленка, утирая губы, полезла обратно, толстые губы ткнулись ей в плечо, подтолкнули к боку. Алеша невесело покачал головой.

– Еще кто хочет?

Желающие нашлись. Пока мальчишки сосали, Алеша хмуро пояснил Сергею:

– У нее лосенок мертвый родился. А молоко осталось. Бывает.

Он отозвал ребят, похлопал лосиху по лохматому боку, и та, еще раз вздохнув напоследок, ушла в заросли.

Подкрепившись, выбрались на межу и зашагали веселей. Мелкие наперебой обсуждали, с чем мамы будут варить раков, хвастались, кто сколько съест а Серега угрюмо шагал позади, терзаясь чувством собственной неполноценности. С того дня, когда невероятно крупная первая земляника заманила его в нетронутый лес, все дальше от трассы, кончался второй месяц. Тогда, увидев небольшой поселок с поросшими травой и молодыми деревцами крышами, он огорчился, решив, что вышел в мертвую деревню. А так хотелось попросить кусок хлеба, молочка, переночевать на сеновале. Да и дорогу спросить.

Заслышав детские голоса, стук топора, он чуть не бегом бросился вперед. И тогда впервые услышал из окна нарядного домика под зеленой крышей:

– Мама, смотри, пришлый!

Его накормили, устроили переночевать, ни о чем не спрашивали, и Серега как-то незаметно для себя задержался на день, на другой, на неделю.

Постепенно он начал понимать. Радиационное пятно. Зона. Уходить не захотели. Зелень на крышах – чтобы не привлекать внимания вертолетчиков и прочих летунов. Поначалу их теребили, уговаривали. Приходили в костюмах высокой защиты, в масках. Сколько бы взрослые ни уверяли, что под масками – обычные люди, дети пугались. Запоминали: приходят страшные, спорят с отцами, с матерями, кричат. Потом их оставили в покое, быть может, забыли. Рождались новые дети: порой мертвые, чаще «нормальные», иногда – такие, как однорукий с рождения Алеша, говоривший с любым лесным зверем на его языке. Нынешнее, третье, а то и четвертое поколение выросло на страшных рассказах взрослых и редких «пришлых». Заносило сюда людей извне разными путями, и у каждого была своя причина остаться. Но, понятно, оставшиеся, подкупленные здешним патриархальным укладом, мало хорошего рассказывали о внешнем мире. Мало хорошего мог рассказать и Сергей. Невеселое детство, неприкаянность в большом, шумном, грязном городе среди враждебных лиц. Бродяжничество… возвращаться ему было некуда, и он остался. Смущало одно: он чувствовал себя нахлебником. Ни одно из здешних ремесел ему не давалось. Хотел пойти в подручные к кузнецу, но могучая молодая кузнечиха Иванна велела ему сперва подкормиться, набраться сил. А в остальном… вот как сегодня. Серега тяжело вздохнул. Сашок вдруг поставил корзину на землю. Обернулся к нему.

– Сергей, ты не обижайся, что мы смеялись.

– Что ты, Сашок, я совсем не о том. А смеялись… конечно, вид у меня был тот еще. Я бы сам хохотал.

– Так ты не сердишься?

– Да нет же, Сашок.

– А можно тебя попросить?

– Конечно! – Серега встрепенулся. Хоть кому-то он нужен!

– Тетка Иванна говорит, железо у нее кончается. Не сегодня завтра к тебе придут. Ты меня с собой возьмешь?

– Куда, Сашок?

– Ну, туда. Откуда вы приходите. К тебе придут, попросят выйти за «периметр». Там у них всякое можно найти. Не только железо, всякое: бутылки, зажигалки, да мало ли что. Прямо на земле валяется. Я знаю, там опасно. Многие не возвращаются. Но я уже большой, я справлюсь. И ты ведь прожил там как-то столько лет? А вдвоем мы больше принесем. Ну, возьмешь меня? Пожалуйста!