В сорок втором году прошлого века Айзек Азимов, двадцати двух лет от роду, находясь под сильным впечатлением от недавно прочитанной книги «История упадка и разрушения Римской империи» британского историка Эдварда Гиббона, решил написать цикл произведений, посвященных развитию цивилизации грядущего человечества. В представленном им будущем Азимов задумал по возможности сократить, а то и вовсе устранить факторы, способные привести к краху сообщества homo sapiens. Этому замыслу весьма способствовали внешние обстоятельства: шла вторая большая война, в которой люди самых разных национальностей, убеждений и верований остервенело уничтожали друг друга, и пока непонятно было, кто победит – то ли силы зла в облике Тысячелетнего рейха, то ли западная демократия. В результате победила третья сила – Советский Союз, представлявший собой в глазах абсолютно несведущего обывателя свободного мира некую диковинную империю непривычного образца, развивавшуюся по правилам, чуждым англо-саксонскому прагматичному уму.

Все входящие обстоятельства молодой блестящий ученый, разумеется, принял к сведению при разработке сюжетов произведений, вошедших в цикл «Foundation». Так в воображении Азимова возникла наука «психоистория» – раздел математики, рассматривающий реакции больших групп людей на долгодействующие социально-экономические стимулы. По сути, имелось в виду точное статистическое прогнозирование будущего, поэтому к своему детищу автор подошел с наивозможной строгостью. Для начала он поставил граничные условия. Как говорят математики, необходимые и достаточные:

Рассматриваемые группы людей должны быть убедительно велики, чтобы стать объектами точного статистического анализа.

У указанных групп должна отсутствовать информация о том, что они являются объектами психоисторического анализа, чтобы их реакции являлись действительно произвольными.

А затем определил признаки, свидетельствующие о наступлении коллапса разумного сообщества, к числу которых отнес:

— усиление бюрократии;

— резкое уменьшение проявлений инициативы;

— навязывание жесткой кастовости;

— подавление всякой любознательности;

— распад социальных структур.

И как следствие – утеря накопленных знаний и превращение ранее поддерживаемого порядка в хаос. А также наступление периода нескончаемых войн, упадок торговли, сокращение численности населения и утрата общественных связей.

На этом фундаменте и была воздвигнута знаменитая трилогия «Foundation» («Основание»), удостоенная в 1966 году титула «Лучшего цикла всех времен». Центральный персонаж романов – великий математик Гэри Селдон – крайне озабочен неумолимо надвигающимся крахом Транторианской империи, включающей в себя все галактические миры, заселенные человечеством. Задача Селдона – создать на основе теоретических построений прикладную науку «психоисторию» и с ее помощью постараться сократить последующий за распадом Империи период варварства и хаоса до одной тысячи лет вместо предсказанных тридцати. Поначалу титан мысли Селдон полагает разработку психоистории невозможной – слишком велик объем необходимой для прогнозов информации – но за 18 лет, потраченных на подготовку проекта, он находит способы преодоления трудностей, сводя получаемые данные к обоснованному минимуму.

Итогом трудов Селдона и группы ученых, входящих в проект, становится учреждение двух Академий: первой – призванной сохранять и преумножать накопленные человечеством знания на отдаленной планете Терминус, и второй – использующей для управления мирами, заселенными людьми, и контроля над ними саму психоисторию, а также безграничные ментальные способности своих избранных сотрудников. Разумеется, наиболее интересным в цикле является применение психоистории на практике и, конечно же, описание принципов и концепций, заложенных в ее базис. Вот и познакомимся с ними поближе.

В основной трилогии, рожденной гением Айзека Азимова в 1942-1948 годах, он почти не уделял внимания методологии создания новой науки, ограничиваясь короткими периодами, вроде:

«– Пока я жив, вы, молодой человек, должны будете научиться применять психоисторию к любым проблемам – это должно стать само собой разумеющимся. Смотрите… <…>

– Вот положение Империи на сегодняшний момент, – заявил Селдон и сделал паузу, ожидая, что скажет Гааль.

– Но это, наверное, не полная картина? – проговорил, наконец, молодой человек.

– Совершенно верно. Я рад, что вы не верите людям на слово. Но это приближение является доказательством теоремы. Надеюсь, с этим вы согласны?

– По результатам последней проверки производной функции, это так, – Дорник очень старался избежать возможной ловушки.

– Хорошо. Но добавим к этому вероятность убийства Императора, возможность восстания под предводительством вице-короля, периодические экономические кризисы, снижение активности по исследованию новых планет и кроме того…

Он все продолжал. Упоминая очередной фактор, он каждый раз касался панельки, и на табло появлялся новый символ, тут же включавшийся в основную функцию, в результате чего та постепенно расширялась и изменялась…»

Впрочем, из этого фрагмента уже можно сделать вывод о причинах, способных повлиять на конечный результат прогнозирования. И о ходе мысли автора. Но Азимова больше занимают условия развития кризиса и обстоятельства, влияющие на его характер. Он рассматривает Империю как гигантскую многоуровневую систему, и это логическое построение приводит его к заключению, что

— углубление специализации повышает уязвимость системы;

— понижение социальной ответственности неминуемо возникает при устранении некоего объекта, ранее долго противостоявшего системе и обладавшего не меньшей инерцией в историческом процессе;

— постепенные изменения условий существования предполагают либо вовлечение в них огромного количества людей, либо – если будет действовать небольшая страта – ощутимые перемены начнут проступать только через исполинский промежуток времени.

Происходящая при любом кризисе эррозия социальных отношений неизбежно приводит к метаморфозам сознания правящей верхушки. До наиболее изворотливых и беспринципных деятелей быстро доходит, что перевороты, мятежи и спад торговли в дальнейшем будут только усиливаться. Значит, возобладает новая логика поведения – скорее хватать то, что плохо лежит. Честолюбивые и неразборчивые в средствах члены социума тут же начнут активно действовать. И этими своими манипуляциями они лишь ускорят развал системы.

По мере вырождения структуры общественных связей решения, принимаемые центральным правительством, становятся все более неадекватными. Всего лишь пятьдесят лет спустя после основания Академий ситуация обостряется настолько, что глава Терминуса Сэлвор Хардин, один из тех, от кого зависит будущее человечества, выступая перед членами Совета, с горечью восклицает: «Мы катимся назад, теряем знания. Неужели вы не замечаете этого? На Периферии утрачена ядерная энергетика; на Гамме Андромеды из-за плохого ремонта взорвалась атомная электростанция, и канцлер Империи жалуется на нехватку специалистов в области ядерной физики. Каков же выход? Подготовить новых специалистов? Никогда! Вместо этого правительство решает ограничить использование ядерной энергии!

Неужели вы не понимаете, что происходит?! – в третий раз спросил Хардин. – Ведь дела обстоят точно так же по всей Галактике. Это упадок, застой, деградация!»

Тому же Сэлвору Хардину принадлежат неоспоримые изречения: «Для преуспевания недостаточно тщательного планирования – необходима импровизация» и «Насилие – крайнее средство некомпетентных людей».

Последние фразы дают ощутимое представление о происходящем в Галактике. Хаос нарастает, кризисы случаются все чаще. Поэтому план Гэри Селдона, основанный на прогнозах психоистории, и построен так, чтобы каждый раз, в момент серьезного обострения, у Академий, созданных им, не оставалось свободы выбора, а действовать приходилось бы единственным способом и в заранее определенном направлении. В этом и заключается одно из основных положений психоистории, сформулированных Айзеком Азимовым в более поздних романах «Прелюдия к Академии» (1988) и «Путь к Академии» (1993): «Минимализм – один из главнейших принципов прикладной психоистории. Изменения, влияющие на нежелательный ход событий и приводящие его к желаемому, должны быть самыми незаметными, самыми минимальными, какие только возможны… <…> … любое изменение дает мириады побочных явлений, а это не всегда позволительно. Если же изменение слишком велико, и побочных явлений, следовательно, огромное количество, становится очевидно, что итог будет слишком далек от того, что задумано, и более того – он станет совершенно непредсказуем… В этом суть хаотического эффекта».

По всей видимости, в сороковых годах Азимов еще полагал, что сказанного о психоистории вполне достаточно, и дальше уже должно включаться воображение читателей. Поэтому долгое время трилогия «Основание» оставалась в неприкосновенности. Однако сорок с лишним лет спустя, уступая настойчивым требованиям издателей и любителей фантастики, он продолжил цикл. Основным содержанием новых романов стало не столько описание приключений молодого Гэри Селдона и близких ему людей, сколько поиски методики создания и движущих механизмов практической психоистории. Скитания Селдона по столичной планете Империи Трантору помогли ему избавиться от неуверенности в осуществимости реальных способов статистического прогнозирования и понять на чем именно они должны базироваться. Восемьсот жилых секторов Трантора, каждый со своими традициями, культурой и легендами, навели математика на мысль о разработке упрощенной модели, которая может быть положена в основу его детища.

Вместо того, чтобы собирать, наращивать и изучать информацию о двадцати пяти миллионах населенных миров Галактики, на исследование которой не хватит жизни многих поколений, следует ограничиться историей одной планеты, представляющей все разнообразие цивилизаций. Вот как формулирует этот принцип сам Айзек Азимов: «Во множестве случаев полезно до предела упрощать задачу и брать для анализа только те свойства и качества предмета или явления, которые важны для понимания. Если вы, допустим, собрались узнать, как падает предмет, вам нет нужды выяснять, старый он или новый, красный или зеленый и как он пахнет. Такие характеристики вы попросту отбрасываете, чтобы не усложнять себе задачу. Подобное упрощение называется моделью, и можно пользоваться ею либо обычным путем, на экране компьютера, либо вывести в виде математической формулы. <…> Такие вот упрощенные модели порой помогают лучше уяснить суть явления, чем если бы мы принялись старательно изучать явление само по себе, в его истинном виде». Однако, как и в любом процессе, здесь тоже существуют ограничения: «Некоторые относительно простые вещи моделировать легко, но чем они сложнее, тем труднее их моделирование, а в конце концов – просто невозможно. <…> В общем, было доказано, что для того, чтобы смоделировать Вселенную во всей ее сложности, нужна модель, размеры которой будут не меньше самой Вселенной. <…>… наше Галактическое сообщество до этой отметки пока не добралось».

Для проверки верности и устойчивости этого утверждения нужно «применить законы психоистории к малочисленному сообществу прошлого и экстраполировать результаты исследования на тысячу лет вперед». Тогда можно четко определить, верно ли выбрана точка отсчета, ведь все события уже состоялись в далекой древности.

Обозначив исходную позицию, Азимов с помощью своего alter ego Селдона продолжает прорисовку прикладной психоистории. Теперь он уже обстоятельно излагает правила когда-то задуманной игры, воспроизводя Транторианскую империю в виде грандиозной коллективной структуры, подверженной, разумеется, всем потрясениям любого человеческого сообщества. Кризисы не возникают сами по себе, на пустом месте. Для их наступления необходимо серьезное влияние на мировой социум целой группы факторов, приводящих к ухудшению общей ситуации. Основными детерминантами Азимов всегда считал политику, религию, значение традиций, мифотворчество и эмоции. Насколько он был прав в своих воззрениях? Ведь с наступлением в 60-х годах прошлого века фазы НТР и в начале нового тысячелетия эпохи информационных технологий многое изменилось в жизни человечества. Попробуем разобраться. И начнем, как водится, с определений.

Политика. Еще Аристотель говорил, что политика – это искусство управлять государством, однако спустя два с лишним тысячелетия его подправил немецкий философ и социолог Макс Вебер, заявив, что политика – это всего лишь стремление к власти. Учтя и то, и другое мнения, современные политологи отлили в бронзе: политика – это деятельность, направленная на завоевание, удержание и использование государственной власти. Простенько и со вкусом. Азимов старался донести до читателя примерно то же самое, утверждая, что политики приходят к власти от имени народа, а затем обтяпывают собственные делишки.

Религия. Трактуется философскими словарями как мировоззрение, мироощущение и определяемое ими поведение людей на основе веры в существование сверхъестественной сферы. Удобная штука. Особенно, если учесть, что ранее любой монарх преподносился как помазанник божий, а ныне всякая власть тоже, разумеется, от Вседержителя. Ну, а сами церковные иерархи, натурально, посредники между Творцом и рабами его. И вправду, могучий фактор влияния. Множество пророчеств сбывалось только потому, что в них верили, ведь «обездоленные более религиозны, чем довольные жизнью». Вера – очень сильный стимул изменения реальности.

Традиции. Это множество представлений, обрядов, привычек и навыков практической и общественной деятельности, передаваемых из поколения в поколение и выступающих одним из регуляторов общественных отношений. Азимов полагал, что любой народ крепко держится за свои традиции. Во-первых, они, как правило, основаны на неких прецедентах, помогших избежать большой беды или приведших к счастливому финалу; а во-вторых, по мере возможности препятствуют внедрению в повседневность чего-либо чуждого и неприемлемого.

Мифотворчество. Так называется специфическая разновидность культурно-творческого процесса, в ходе которого формируются те или иные (мифологические) представления о действительности, оказывающие существенное влияние на эволюцию знания в духовной жизни общества. Порой легенды и мифы творятся на ровном месте затейниками, кормящимися от власти. Исключительно с целью придания мыслям масс определенного направления. Ничего личного.

Эмоции. Сегодняшняя передовая наука определяет их как психический процесс средней продолжительности, отражающий субъективное оценочное отношение к существующим или возможным ситуациям. То есть эмоции служат для оценки человеком окружающего его мира – людей, предметов, явлений и событий. Азимов был убежден, что эмоции – весьма неукротимый движитель человеческих поступков. Гораздо более мощный, чем думают о нем сами люди.

Ну, с определениями, вроде бы, разобрались. Они, самые что ни на есть свеженькие, лишь подтверждают правоту Айзека Азимова. За прошедшие годы сознание людей почти не претерпело изменений. А вот методы воздействия на психику, используемые масс-медиа с подачи властей, стали гораздо эффективнее. На основе самых новейших достижений информатики промывание мозгов длится двадцать четыре часа в сутки. Куда ни сунься – сплошные политологи и пропагандисты. У нас всегда все хорошо, у них – плохо. При этом подобное утверждение не зависит от страны пребывания, части света и уровня жизни. Вот для США главный враг – Россия, а для России – США. Очень удобно. Пугало поставлено на боевое дежурство, непорядок в стране списывается на внешнего врага. Всё по Джорджу Оруэллу.

Религия же всегда подливала масла в огонь. Вспомните крестовые походы, Реконкисту и священные войны в средневековой Европе, варфоломеевские ночи всех мастей, братьев-иезуитов и монахов, несущих свет истины в чужие земли, вооруженные джихады и индо-пакистанскую грызню, а также тысячелетнее противостояние католиков и православных. До сих пор копья ломают, кто самее.

Что же до тонкостей информационных технологий – они вовсю применяются при создании нужных властям легенд и мифов практически повседневно. И даже получили имя собственное Fake News, или по-русски – фальшивые новости, т. е. информационная мистификация или намеренная ложь в социальных медиа и традиционных СМИ с целью введения в заблуждение для того, чтобы извлечь финансовую или политическую выгоду. Практически неотличимые от реальных событий подделки, призванные воздействовать на разум, а в первую очередь на эмоции зрителя, слушателя и электората в общей массе. Про намеренную и целенаправленную фальсификацию истории можно даже не упоминать. И все эти ухищрения творятся сугубо ради формирования общественного мнения в свою пользу.

Пока спасают от сумасшествия только добрые старые традиции, но и за них взялись довольно серьезно. В последнее время их все чаще пытаются подогнать под нужды чьей-то сиюминутной политики. Так что появление новых направлений в информатике приводит пока лишь к углублению кризиса. За тридцать последних лет, начиная с момента демонтажа Советского Союза, львиная доля капиталов правящей верхушки расходуется на развитие качества информационных махинаций и средств их доставки в ущерб финансированию всей остальной части человеческой деятельности. Опять оказался прав Азимов. Причем абсолютно.

А ведь есть еще множество более мелких факторов, которые при умелом сложении дают достаточно мощный однонаправленный импульс. Айзек Азимов изначально относил к ним

— непредсказуемые случайности, которые можно возвести в ранг традиций, незыблемых и несокрушимых;

— уменьшение объема знаний во время кризиса, происходящее быстрее, чем тают размеры самого сообщества;

— беззастенчивое возвышение одной части общества за счет унижения другой, возбуждающее жуткую ненависть, не имеющую, казалось бы, никакого разумного объяснения;

— ностальгия по замечательному, прекрасному, нехитрому прошлому (большей частью уже мифологизированному), вполне естественная для людей, живущих в хитросплетениях жестокого мира;

— влияние отдельных мелких эпизодов, которые иногда случаются вопреки устремлениям всех заинтересованных участников;

— взаимная враждебность, так свойственная людям и искусно подогреваемая вождями. «Власть предержащие всегда виновны в том, что происходит вокруг них»;

— различие моральных норм у разных сообществ;

— возможность влияния на ход истории отдельной личности, если личность эта невероятна, непредсказуема и пассионарна;

— реакция на противопоставление, где главное – правильно выбрать нужную антитезу;

— пересечение интересов правящих элит…

И еще многое другое, перечисление чего только удлинит список, но не добавит к нему ничего принципиально нового.

К счастью, существуют огромные социальная и психологическая инерции масс, и они столь же реальны, как инерция физическая. Миллиарды людей так просто с места не сдвинешь, несмотря на регулярные старания. Поэтому Азимов и рассматривает грядущее человечество, как сложный многослойный конструкт. Чем сложнее этот объект, тем больше вероятность его хаотического развития. Следовательно, чтобы упорядочить поступательное движение такой штуковины вперед, к светлому и безоблачному будущему, необходимо подавить хаотичность поисков верного пути за счет определенных действий, то есть четко выстроить линию поведения масс, существенно ограничив свободу их выбора в неких ключевых точках (моментах). Автор вкладывает в уста одного из героев – разработчиков психоистории – довольно едкое выражение: «Выбрал прямую дорогу, так не гляди по сторонам».

По собственному признанию Айзека Азимова, создавая такой конструкт, он опирался на закономерности из мира физики. Вся квантовая механика, писал он, не способна предсказать поведение одного отдельного электрона. В ее силах лишь предугадать усредненный характер действий множества электронов, так называемого электронного облака.

Ну, и почему бы не попытаться приложить закономерности микромира к событиям, происходящим в мире обычных величин, где мы с вами рождаемся, живем и умираем? Тем более, что соответствия эти не единожды подтверждены практикой. Однако, как заведено от веку, пророка не слышат. Истины, изреченные им, начинают воспринимать лишь post factum. И совершенно зря. Ведь, кроме всего прочего, Азимов назвал еще и условия для распада общественных отношений во время кризиса:

— амбиции правителей второстепенных регионов, желающих объявить о своей значимости;

— стихийные бедствия, происходящие, как всегда, некстати;

— внезапные (для непосвященных) войны за передел сфер влияния;

— экономические и социальные сбои;

— заговоры в высших сферах власти;

— крушение мировой инфрастуктуры.

И как вишенка на торте – постоянно изменяемые правила игры, которые задает деятельное меньшинство, тянущее за собой безразличное большинство.

Не правда ли, очень знакомая картина. Достаточно оглянуться кругом. Сказанное Азимовым повторяется с завидным постоянством, и чем это обернется в будущем сегодня никому не известно. Психоистория пока не создана, а Гэри Селдон, вдохновенно исполненный Айзеком Азимовым, еще не родился. Некому произнести: «Мне нужно средство, которое помогло бы упростить подход к созданию психоистории, и мне все равно, что это будет за средство – математический ли фокус, исторический ли, или вообще что-то совершенно невообразимое». И чем глубже мы вязнем в неразрешимых проблемах, которые и решать-то никто не собирается, тем дальше мы оказываемся от нами же придуманного будущего, проваливаясь в безнадежное прошлое. Наверное, там нам и место, поскольку сами отказались от права на выбор.

Вот мы и подошли вплотную к еще двум значительным концепциям психоистории, которые, как полагал Айзек Азимов, должны идти отдельными строками и способны придать человеческой деятельности совершенно неожиданные направления.

Первая связана со скрытностью и запретностью, как факторами социальных отношений. Испокон веку считалось, что всё, находящееся под запретом, обладает привлекательностью. Даже народная мудрость, уходящая корнями в библейские тексты, гласит: «Запретный плод всегда сладок», а уж нечто, скрытое от глаз, привлекательно вдвойне. Недаром случай, связанный с сексуальными предрассудками, а потому названный «Рука на бедре», Азимов вывел отдельным эпиграфом, и позже, в книге «Путь к Академии», заметил: «В чем ценность психоистории? Грош бы ей была цена, если бы она показывала нам только то, что видно невооруженным глазом. Она должна показывать нам то, чего не видно. А не показывает она нам, во-первых, того, какой из двух вариантов предпочтительнее, а во-вторых, что нужно делать для того, чтобы случилось лучшее, а вероятность худшего значительно упала бы». То есть психоистория должна учитывать альтернативные варианты, до поры, до времени скрытые под спудом.

По той же причине тайные акции всевозможных спецслужб в уравнениях психоистории должны указываться отдельными значениями. Как-никак они трансформируют реальность вне зависимости от желаний правителей и масс, их действия вызывают жгучее любопытство большинства народа и служат эталоном привлекательности для наиболее романтичных и не отягощенных излишними принципами членов социума. Результаты любых деяний спецслужб просчитать невозможно, ибо замыслы их покрыты мраком.

Вторая концепция напрямую связана с управлением сознанием людей. Разумеется, Азимов не мог не знать о заинтересованности всех известных истории правителей способами удержания народных масс в нужных рамках. От бесхитростных лозунгов, вроде «Вся власть Советам!», до сложнейших нейролингвистических формул и информационных технологий, призванных кодовыми символами влиять на окончательные решения. Высшей ступенью такого подхода следует считать прямое воздействие на сознание человека. Уже в первой трилогии автор выводит людей-менталов, способных влиять на направление мыслей любого разумного существа. К ним относятся Ораторы Второй Академии и уникум-психократ Мул, в силу своих способностей едва не погубивший план Селдона.

В более поздних романах Айзек Азимов подробно описывает путь создателя психоистории от теоретических построений к ее практическому применению, состоявшемуся лишь после появления первого ментала Ванды – внучки главного героя. Именно это событие Селдон назвал революцией в психоистории. Тогда же и появились уравнения, учитывающие управление сознанием. А также полностью сложилась схема развития будущего человечества: «В одной из наших Академий будут трудиться в основном физики, задачей которых будет сохранение знаний, накопленных человечеством. Эта Академия станет прообразом, зародышем новой Империи. А во Второй Академии будут работать только психоисторики, те, которым будет под силу трудиться над психоисторией сообща, объединив свои сознания. Это будет намного быстрее, чем если бы каждый из них мыслил в одиночку. Во Второй Академии соберутся менталисты, телепаты – называй как хочешь. Они станут руководителями плана, теми, кто будет вносить в него необходимые изменения с течением времени – понимаешь? Они всегда будут оставаться в тени – невидимые наблюдатели, хранители Империи».

Они же будут фиксировать поворотные события, на которых зиждется история, выстраивая путь человечества так, чтобы он не привел в очередной тупик. Хотя тот, кто незримо опекает род homo sapiens, должен всегда иметь про запас еще один вариант: «Над ним я долго трудился в одном особом мире совершенно особым образом. План этот тоже нелегкий и кое в чем более радикальный, чем психоистория. Он тоже может провалиться, но когда перед тобой сразу две дороги, то гораздо больше надежды, что хотя бы на одной из них тебя ждет удача».

Последние романы Азимова написаны так, чтобы как можно более полно раскрыть суть движущих сил истории. Из них, собственно, и вытекает психоистория, которая может привести к восстановлению привычной Империи. А может подтолкнуть к абсолютно другому пути. Над этой дилеммой и размышляют герои продленной в будущее трилогии «Основание». Если есть желание – присоединяйтесь к ним…

Дорогие друзья и единомышленники!

Поздравляю всех вас с наступающим Новым годом! И пусть исполнятся все желания!

Счастья, здоровья и удачи!

Как-то раз Андрей Дмитриевич Балабуха, возглавлявший Малую Студию (молодых петербургских писателей), дал задание на досуге сочинить инородную сказку. Самую что ни на есть обычную сказку только со смыслами, вывернутыми наизнанку. Я тоже сподобился руку приложить. И вот что из этого вышло:

Инородная сказка

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. И было у него три сына. Старшие-то братья время зря не теряли – науки постигали и воинским искусствам обучались. А

младший, Иван-царевич, был не просто дурак, но еще и раздолбай редкостный, совсем невоспитанный. Только и делал, что баклуши бил да за дворовыми девками ухлестывал.

Позвал как-то царь сыновей и говорит им:

— Ну, вот что, дети мои милые! Вы теперь все на возрасте. Пора и о невестах подумать. Особенно тебе, — ткнул пальцем в Ваню, — оболтусу!

— За кого же нам, царь-батюшка, посвататься? – спрашивают старшие.

— А вы возьмите свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет, там и сватайтесь.

Вышли братья во чисто поле да и стрельнули. Стрела старшего брата упала на боярский двор, среднего – на купеческий. А младшенький кое-как наложил стрелу на тетиву и пульнул в белый свет, как в копеечку. Улетела стрела в сторону топкого болота. Хотел было Иван-царевич плюнуть на эту гнусную затею, да не посмел воли папеньки ослушаться. Хоть и дурак, а сообразил, что так можно и без надела остаться. Побрел через колючий кустарник и вышел к протухлой воде, меж кочек болотных чернеющей. Глянул исподлобья, а на берегу избушка на курьих ножках притулилась, вся перекособоченная и вконец обветшалая. А у крылечка, мхом поросшего, стоит рябая, кривая и чумазая девица в драном сарафане и в руках его стрелу держит.

— Здравствуй, — говорит, — Иван-царевич, видать, я – твоя судьба! – И ухмыляется редкозубым ртом, бородавкой на носу пошевеливает.

— Ты кто, чучело болотное?! – вскипел Ваня и тут же остатков самообладания лишился. – Совсем из ума выжило?

А та подбоченилась и отвечает:

— Дочка я бабы-Яги. И чем же я тебе, дураку, не приглянулась?

— Я – сын царский! – Иван совсем остервенился. – А ты – страшилище несусветное! Любая кикимора тебя краше! Куд-да ты со своим рылом?!

— Ну, ты и хам, Ванюша! – фыркнула девица. – Что ж, пусть будет по Сеньке шапка!

Прошептала она неразборчиво какую-то скороговорку и дунула в сторону царевича. Тут его и накрыло.

Оказался Иван на странной дороге. Не мощеная она была, но гладкая да ровная. Вдоль нее с одной стороны невиданные светильники на чудны́х столбах неземной свет испускали, а с другой высились терема сказочные, каменным забором огороженные. Не успел царевич глазом моргнуть, как из-за поворота дороги, в темный лес уходившей, с диким грохотом и ревом чудище жуткое вырвалось, огненными глазами сверкающее. Вихрем налетело, с ног сшибло, и поглотила дурака тьма кромешная…

Много ли времени прошло, мало ли, а очнулся Иван. Только глаза решил сразу не открывать, потому как бубнили где-то рядом два голоса. Один с хрипотцой, начальственный, а другой хоть и грубый, однако явно кого-то чином пониже. И изъяснялись они на порченном тарабарском языке, правда, некоторые слова Иван все же понимал.

— … на обочине валялся, — вещал грубый. – Соседи попались то ли сердобольные, то ли завистливые. Болтали много. Ну, я с них сразу показания и снял. Этого мелкий Коновалов своим «геликом» протаранил. Если не обдолбанный был, то точно обкуренный. А может, еще сверху вискарем полирнул. Он же отмороженный на всю голову. Как дозу примет – так сразу за руль и динамики на полную катушку.

— Эт’ точно. – Хриплый поперхал. – Не первый раз. Папашка только отмазывать успевает. Уже адвоката заслал с зеленью.

— Сколько? – поинтересовался грубый.

— Пятьдесят косарей.

— А не продешевил? Можно и больше потребовать. Пострадавший-то не терпила занюханный. Вона какой гладкий.

— Не зарывайся, — осадил его хриплый. И без перехода. — А что это на нем за прикид был? – В его голосе скользнуло недоумение.

— Есть одна версия. Тут недалеко съемочная группа работает. Может, от них. Решил лицедей прогуляться в перерыве. А его и… — грубый издал странный звук.

— Ну-ну. Папаша и здесь подсуетился. В отдельную палату определил. До решения вопроса. Что делать-то будем?

Иван не стерпел и приоткрыл один глаз.

— Очухался, — тут же среагировал грубый. Безбородое лицо его с хитрыми, прищуренными глазами оживилось. – Вот и ладненько. – Он пощелкал перед носом Ивана пальцами. – Слышишь меня?

Хотел Ваня гаркнуть как следует, но издал лишь сердитое шипение. Его подташнивало, и голова слегка кружилась.

— Видать, здорово его приложило, — изрек хриплый, внимательно разглядывая Ивана. На вид он оказался серьезным мужчиной. Даже где-то осанистым. Белесые волосы назад зачесаны. Но тоже безбородый.

У Вани наконец-то прорезался голос.

— Служивые, што ль? – спросил он примирительно.

— Они самые, — подтвердил грубый.

— Тогда отведите меня к батюшке, — потребовал Иван с надменностью в голосе.

— Попа хочешь? – Грубый удивился. – Не рановато ли?

— Какого попа! – осерчал Ваня. – К батюшке моему царю отведите! – Он спесиво оттопырил губу.

Осанистый поморгал ресницами, искоса зыркнул на товарища и хрипло осведомился:

— А сам-то ты кто будешь, мил человек?

— Неужто не знаете? – искренне изумился Ваня, а вслед за тем чванливо процедил. – Иван-царевич я!

Осанистый опять поморгал ресницами, затем лик его прояснился.

— Ну, вот и решение вопроса! – сказал он грубому. – В дурку его! Зови персонал.

Спустя время Ваню расспрашивал уже совсем другой человек. Невысокий, толстенький, со стекляшками на носу и весь в белом. Царевич все больше ярился, отвечал невпопад и требовал доставить его к батюшке в палаты.

Наконец белому надоела его блажь, и он кликнул дюжих молодцев.

— В седьмую его, — сказал им коротко. – К Илье Муромцу и Соловью-разбойнику.

С тех пор Ваня там и обитает. Илья Муромец и Соловей-разбойник регулярно выясняют между собой отношения. А закончив, вдвоем принимаются за Ваню. Стал он очень пугливый, совсем синий от побоев и нисколько не похож на царевича.

  К концу шестидесятых годов прошлого века уже вполне сформировались две школы фантастики – московская и ленинградская. Школа с берегов Невы отличалась от столичной склонностью к более философской направленности, психологическим прорисовкам, романтическим изыскам и, вероятно, глубинным поэтическим мотивам. Скорее всего, такие предпочтения у питерских литераторов складывались не один десяток лет под мощным влиянием предшественников, начиная с Пушкина, Гоголя, Достоевского и заканчивая Белым, Блоком, поэтами серебряного века и многими, многими другими.

  Фантастика же, как литература новых возможностей и горизонтов, стремительно впитала в себя лучшее из наследия. Достаточно вспомнить представителей старшего поколения – Илью Варшавского, Геннадия Гора, Вадима Шефнера. Кстати, именно Варшавский создал в 1969 году семинар молодых фантастов и во многом задал стратегическое направление развития ленинградской фантастики.

  Разумеется, в первопрестольной тоже встречались авторы подобного склада – Михаил Анчаров, Александр Мирер, Роман Подольный, но их были единицы. В Северной же Венеции образовалась именно школа с неким метафизическим уклоном. Это признавал даже Аркадий Стругацкий, ярчайший представитель московской ветви новой фантастики, когда писал в письме к брату: «У меня сильное подозрение, что ты прешься не по той дорожке – слишком тебя занимает психология. От одной психологии добра не жди». Правда, написано сие в марте 1959 года, но тенденции уже четко обозначены. Старший брат не ошибся. Впоследствии, в 1974 году, после ухода из жизни Ильи Иосифовича Варшавского, эстафету руководства семинаром молодых фантастов принял именно Борис Стругацкий, а сам семинар так и вошел в историю как «семинар Бориса Стругацкого», взрастивший многих известных авторов.  

  Формирование школ, как центров притяжения и активности, привело к оживлению издательской деятельности соответствующего направления и появлению книг молодых авторов. К счастью для читателей, распространение фантастики в нашей стране не ограничивалось авторскими сборниками. И хотя специализированных журналов в те времена не существовало, зато в 60-х стали издаваться сразу четыре периодических серии, имеющих непосредственное отношение к столь любимому мечтателями всех возрастов жанру. Это альманахи НФ (М.: Знание), ежегодники «Фантастика» (М.: Молодая гвардия), сборники «На суше и на море» (М.: Мысль, Географгиз), а также, начиная с 1967 года, небольшие книжечки в мягкой обложке с завлекательным логотипом «Библиотека советской фантастики». Если добавить к ним альманахи «Мир приключений» (М.: Детская литература), выходящие с 1955 года, тома в «золотой рамке» «Библиотеки приключений и научной фантастики», существующей с 1953-го, то получалось вполне себе недурно, особенно учитывая тиражи, которые не в пример нынешним исчислялись десятками, а то и сотнями тысяч.

  От чего зависит успех писателя? И, соответственно, тиражи?

  Во-первых, от предпочтений редакторов и издателей. Во-вторых, от мнения идеологов и законодателей литературных направлений. В-третьих, от читательских интересов и веяний времени, которые эти интересы формируют.

  Если серьезно задуматься над этими факторами, возникает масса вопросов. Скорее всего, для редакторов и издателей любой одаренный автор был ценным приобретением – неповторимые изломы сюжета, отменный язык – чего же боле! Однако, как правило, полное отсутствие в текстах нужных реперных точек – алых стягов, мудрых секретарей и вдумчиво выписанных заповедей строителя коммунизма – досадно смазывало все плюсы. Главлит, устанавливающий рамки дозволенного, не терпел отклонений. Так, защищая автора от во многом необоснованных, а зачастую просто высосанных из пальца обвинений цензоров, рецензентов и иже с ними, можно и самому без работы остаться… Редакторы и издатели проявляли разумную осторожность.

  Что же до большинства книголюбов – массовый читатель всегда предпочитал простые действия рассуждениям и философии, безрассудных героев умникам и рефлексирующим интеллигентам, черно-белых персонажей сложным многоплановым натурам, а лобовой удар хитрым обходным маневрам.

  Наверняка существовали и другие причины, развернувшие векторы судеб многих талантливых авторов, а то и вовсе их обнулившие. Есть основание полагать, что одной из таких являлась обычная человеческая зависть некоторых коллег по цеху, считавших себя несправедливо обойденными, а посему препятствовавших взлету товарищей в меру сил и возможностей. Увы, законы творческой среды ничем не отличаются от обычных, социальных. Как утверждается в «Дхаммападе»: «Слеп этот мир. Немногие в нем видят ясно».

  При желании можно вспомнить тех или иных фантастов, заслуживающих, на мой взгляд, более пристального внимания или хотя бы любопытства, поскольку их творчество начиналось как примечательный феномен, но по разным причинам не получило дальнейшего развития в советское время. Навскидку приведу имена пятерых:

— Александр Щербаков, чьи повести «Сдвиг» и «Змий» читателям наверняка   

запомнились. А кроме этого – лишь только повесть «Суд», пять рассказов в

70-х и еще четыре в 80-х.

— Виктор Невинский, известный романом «Под одним солнцем». Ну, еще он

совместно с Александром Шалимовым написал седьмую главу в буриме

«Летающие кочевники» да два рассказа, напечатанные в журналах.

— Вячеслав Морочко, отметившийся тремя чудными рассказами в сборниках

«Фантастика»: «Там, где вечно дремлет тайна», «Ёжик» и «Мое имя вам

известно». Правда, в 80-х был замечен на страницах рижских антологий

издательства «Лиесма».

— Семен Слепынин, уральский автор, создавший замечательный роман

«Звездные берега», а помимо него еще повести «Фарсаны» и «Мальчик из

саванны».

— Олесь Бердник, о котором читатели узнали лишь благодаря альманаху

«Мир приключений» № 7 за 1962 год, где была помещена его фантастическая феерия «Пути титанов», во многом наивная и спорная, но вызывающая искреннюю симпатию.

  Почему эти люди вдруг перестали писать при очевидных способностях к творчеству? А, может, они и продолжали, но их по невнятным мотивам отлучили от издательств? Не зная всех привходящих обстоятельств и скрытой мотивации поступков, трудно определить истинные причины. Остается только гадать и перебирать варианты – от комплексов, возникших из-за бесплодных попыток пробить стену отчуждения, до нежелания кому-либо что-либо доказывать. Вполне годятся также безыскусный дефицит времени и очень вовремя подвернувшееся другое занятие. Однако существует один маленький нюанс, начисто перечеркивающий лишние измышления.

   Почти все названные писатели эффективно реализовались в иные времена и в иных замыслах, не как тогда, на исходе оттепели… Вероятно, то, что беспокоило их душу – тема манипуляций властей народами, человеческим сознанием в частности, пришлось не по вкусу советским идеологам.

Как-то взгрустнулось. То ли погода подействовала, то ли тоска накатила после просмотра очередного "шедевра" нынешнего синематографа. А только вспомнились вдруг ощущения от настоящих творений искусства в области кинофантастики, вроде ленфильмовского "Человека-амфибии" или голливудского "Вспомнить всё" (разумеется, 1990 года, того, что снял Пол Верховен). А ведь я все это уже переживал двадцать лет назад, когда писал "Комментарии к комментариям, или кое-что о вертикальном прогрессе", позднее вошедшие в книгу "Стругацкие. Всплеск в тишине" (2015). Захотелось поделиться. Ну и вот:

Сценарий будущего фильма "Сталкер" создавался с невероятным трудом. Кинорежиссер волею божьей Андрей Тарковский, обладавший своим, абсолютно уникальным видением реальности и умевший создавать свои, не менее уникальные кинообразы, пытался объяснить писателям от Бога Аркадию и Борису Стругацким, ощущавшим мир во всех его неповторимых проявлениях и созидавшим единственные в своем роде литературные формы, каким же именно, по сути, он хотел бы видеть результат. Получалось как в сказке: пойди туда, не знаю, куда, принеси то, не знаю, что. Индивидуальные сознания партнеров по творчеству соприкасались где-то в высших уровнях бытия, но здесь, в земной действительности, никакого человеческого языка и никаких человеческих жестов не хватало для того, чтобы понять друг друга. Все это очень смахивало на мучения Иоанна Богослова в "Отягощенных злом", когда он старался выразить словами знания, дарованные ему свыше. Причем потуги обеих высоких взаимозаинтересованных сторон выглядели примерно одинаково.

В дневнике АБС осталась запись: "19.12.75 Тарковский. Человек = инстинкт + разум. Есть еще что-то: душа, дух (мораль, нравственность). Истинно великое м.б. бессмысленным и нелепым – Христос". Вот и попробуйте объять необъятное, исходя из перечисленных категорий.

В такой ситуации оставался только один выход – перебирание вариантов... И они начинают постепенно прорисовываться. Очень постепенно. АБС приступают к работе по схеме: текст – обсуждение текста – новый текст. И так шесть раз...Или восемь... или все-таки девять... Короче, до полного соответствия ощущениям режиссера.

Впрочем, несмотря на, казалось бы, непреодолимые лингвистические и сенсорные препятствия, Тарковский отснял первый вариант фильма по сценарию "Машина желаний". Сталкер в нем еще оставался крутым парнем, напоминавшим прежнего Рэдрика Шухарта. Но пленку необратимо загубили при проявке. Знак судьбы? Очень похоже... И тогда Тарковский объявил, что ему нужен другой Сталкер.

БН: "Это был час отчаяния. День отчаяния. Два дня отчаяния. На третий день мы придумали Сталкера-юродивого. Тарковский остался доволен, фильм был переснят".

В последнем сценарии АБС нащупали-таки ту суперпозицию, которая должна передавать авторское восприятие реальности. Получилась некая смесь ощущений, энергетических импульсов, если хотите, возникающих после знакомства с "Гадкими лебедями", "Улиткой на склоне" и "Пикником на обочине". Именно это, видимо, и требовалось Тарковскому. Именно это он и воплотил в экранных образах. С присущим ему блеском. Он, наконец-то, получил ту самую точку опоры, с помощью которой смог перевернуть мир – сотворить новое совершенное произведение киноискусства. Скорее всего, ощущения АБС середины семидесятых передаются несколькими словами Писателя: "Главного вы не понимаете. Это раньше будущее было только повторением настоящего. Великие перемены маячили где-то за далекими горизонтами. А теперь вашими трудами нет уже никакого будущего. Оно слилось с настоящим. Завтрашний день здесь, рядом, он держит нас за горло, а вы этого не понимаете..."

Зона превращается в единственное место, где могут исполняться самые сокровенные желания. Те, которые у истоков Души. Писатель идет туда для того, чтобы попытаться понять, в чем же заключается истинное предназначение человека. У Ученого весьма утилитарные цели. А Сталкер просто водит в Зону тех, кого он сам выбирает и считает хорошими людьми. Зона, впрочем, прекрасно определяет who is who.

В "Пикнике" Шухарт – человек, не желающий вписываться в рамки того социума, который его окружает, у Тарковского он – юродивый, человек с измененным сознанием, уже живущий вне опостылевшего мира. В Древней Руси таких называли "божьими людьми", то есть людьми, общающимися с Богом на своем языке, с нынешней точки зрения – людьми, открытыми для информации. Поэтому он и полагает себя призванным вести тех, кого он выбрал, в место, где каждый может напрямую обратиться к Богу. Такой Сталкер и требовался Тарковскому – человек, исковерканный жизнью, "убогий" (в первоначальном понятии – у бога, рядом с богом), прозревший, а потому ведущий к Истине. В Зону. Зона, в данном случае, у Стругацких и Тарковского – это ожидание чуда.

Вообще, представляет интерес сама история создания фильма. В ней четко прослеживаются два момента, приводящих к озарению (читай – открытию информационных каналов и сбросу полезной информации). Первое озарение – режиссерское: "С таким Сталкером я больше кино снимать не буду" (после работы над первым вариантом и загубливания пленки). Второе озарение – писательское: "Мы придумали Сталкера-юродивого". Происходит сложение эмоциональных векторов АБС и Тарковского. Суммарная энергетика создаваемого произведения удваивается. А может быть, и утраивается (по количеству участников). В результате получается единственное на сегодняшний день творение киноискусства, соизмеримое по воздействию с самой литературой АБС. А Тарковский – единственный режиссер, сумевший передать свое пронзительное восприятие творчества братьев Стругацких. То состояние, которое остается после прочтения их книг.

Безусловно, "Сталкер" – это гениальный фильм гениального режиссера, а никак не "Пикник на обочине". Это – не Стругацкие, но воплощение Стругацких. Это – удача в мире кино. Пока, к сожалению, очень одинокая.