Скептически подходил к чтению этого романа, т.к. вообще не люблю криминальный жанр, а уж книга про российские девяностые у меня прочно ассоциируется с бесконечным потоком сериалов на ту же тему. Иначе говоря, я готовился к тому, что прочитаю шлак.

Однако нет! Роман Корецкого оказался во-первых хорошо написан, во-вторых, вполне реалистичен, без какой-то романтизации братков. А уж количество сюжетных линий, которые автор сумел увязать в единый узел, не запутавшись в них, подняло Корецкого в моих глазах на уровень писателей высшего класса. Вот представьте, если бы Роулинг впихнула всю поттериану в один том, а не растянула на семь, какая бы книга получилась? Корецкий именно так и смог. Пожалуй, вышло уж слишком густо: сюжет про покушение на президента России и недоразумения между охраной первого лица и контрразведкой вообще лишний, ничего он тут не прибавляет, а лишь утяжеляет книгу. Ну и конечно, не могу не ухмыльнуться крепко усвоенному автором коммуно-патриотизму. В данном случае это не про ностальгию по СССР (чего в книге практически нет), а про убеждённость, что за всеми конфликтами в мире стоят богатые дядьки, которые дёргают за ниточки. За всеми, кроме тех, в которые вовлечена Россия, разумеется. В данной книге имеем заговор армянской и азербайджанской мафии с целью убрать российского президента и не дать тому потушить войну в Нагорном Карабахе, чтобы и дальше получать прибыль из нестабильной обстановки. Это такой наивный перенос штампов советской идеологии на реалии девяностых. Если убрать этот идиотский сюжет и связанные с ним нити, всё остальное в книге великолепно.

Тут вы встретите такое, чего, скорее всего, даже не в силах вообразить. Пытки из «Архипелага Гулаг» меркнут в сравнении с иными наказаниями в колонии для несовершеннолетних. И что самое жуткое, это реальные случаи, а не фантазия автора, желающего поразить читателей чернушной клубничкой. Очень трудно уложить в голове, что всё это действительно происходило не когда-то там, в каменном веке, а во вполне цивилизованные шестидесятые годы в довольно-таки цивилизованной стране СССР. Представьте только: заключённые готовы были повесить на себя срок за убийство, лишь бы не сидеть в Одляне! При тех порядках, которые там были установлены, действительно, лучше отмотать десятку в обычной тюрьме, чем два года в Одляне.

Это — первая книга Габышева. И по ней видно, как Габышев на ходу учился писать. Первые две части написаны более чем посредственно, это просто перечисление событий, почти без рефлексии. Но потенциал автора заметен: во-первых, у него врождённое чутьё на построение сюжета, во-вторых, феноменальная память, благодаря которой можно скрупулёзно проследить криминальную карьеру главного героя и начало его тюремного опыта. По-настоящему роман раскрывается в третьей части, собственно про колонию для малолетних преступников Одлян, где умелое сюжетостроение наслаивается на выросший литературный уровень. И тут Габышев раскрывается вовсю. Нагоняет такой жути, что становится не по себе.

Надо отдать должное автору: несмотря на отсутствие опыта, он как-то сразу уловил три важные вещи, которые превратили обычную криминальную книгу в глубокое произведение — нелинейное повествование, обилие деталей и изменение имени главного героя в разных частях: в дотюремной жизни он — Ян, в лагерной — Глаз, в последних частях — Коля. Создаётся такое ощущение, будто читаешь о разных людях, а на самом деле это — один и тот же человек в различные этапы своей жизни. А ещё Габышев, словно маститый автор, сумел очень постепенно раскрыть всю преступную биографию своего персонажа, а не вывалил её сразу всю, и это дозированное раскрытие фактов позволило показать психику героя во всей её сложности.

Книгу могу посоветовать тем, кто хочет понять психологию малолетнего преступника. Всем прочим лучше не прикасаться к этому. Сохраните аппетит к жизни и вообще.

В начале приведу несколько цитат из рецензии Арбитмана, которые оказались созвучны моему восприятию сего произведения: «Читателю внушается нехитрая мысль о том, что-де «большой террор» в СССР был начат до Иосифа Виссарионовича, а продолжался не соратниками усатого вождя, но его политическими противниками. И хотя к моменту начала романа Сталин уже семь лет как генсек ВКП(б), а Троцкий исключен из партии и скоро будет выслан, имя Троцкого то и дело мелькает на страницах книги, а Сталин не упомянут ни разу. Ну нет его среди «архитекторов» репрессий! Есть начальник Соловков, садист-интеллектуал Эйхманс (тут он назван Эйхманисом). Есть главчекист Ягода. А выше только звездное небо — без намека на нравственный императив философа Канта [...] Особенно удивительны тут ернические рассуждения большевика Эйхманиса о «большевистском новоязе». Дело не в цинизме героя, а в анахронизме: «новояз» — калька с английского слова Newspeak, которое появилось через двадцать лет после описываемых событий, в романе «1984». Быть может, сам Захарушка ничего не слышал об Оруэлле, но уж опытный редактор Елена Данииловна могла бы ему тактично подсказать».

Забавно читать отзывы, в которых сталинист Прилепин обвиняется в антисоветчине (оставлю за скобками, насколько антисоветчина в современных условиях вообще может быть обвинением). Как верно подметил Арбитман, автор по доброй традиции сталинистов пытается развести понятия «репрессии» и «Сталин»: дескать, не Сталин такой — жизнь такая. Тем самым, как ему мерещится, он наносит разящий удар по ненавистным либералам (Прилепину явно невдомёк, что для либерала порочна вся советская система, и абсолютно неважно, кто там во главе партии — Сталин, Троцкий или Хрущёв).

Той же цели (вывести на чистую воду либералов) служит персонаж Троянского, частично списанный с Флоренского. Этот высоколобый интеллигент любит клеймить всех вокруг рабами, но как доходит до дела, ломается и не способен бросить вызов власти, зато это делает простой парень Горяинов, чьё великодушное благородство подчёркивается эпизодом, когда он предпочитает спасти иностранных рыбаков, хотя мог бы бежать из лагеря. Это настолько топорный приём, что я удивлён, как уважаемые критики, возносившие хвалу роману, не поперхнулись подобной пошлостью. Мне-то казалось, что столь примитивный способ обличить персонажа остался в XVIII веке, ну или максимум в эпохе соцреализма, когда тоже любили выставлять политических оппонентов сволочами. Ан нет, до сих пор работает. Судя по всему, Прилепин действительно убеждён, что искренних либералов, способных до конца отстаивать свои взгляды, не бывает, все они сплошные лицемеры, ну или идиоты. Что тут скажешь — каждый судит о других по себе.

К литературному уровню распиаренного романа тоже есть вопросы. Стилистические шероховатости перечислил опять же Арбитман, я же укажу на то, что первая половина произведения — это фактически нагромождение стилизаций под других писателей. Если Прилепину надо описать белых офицеров, он включает Булгакова, если священника — то Льва Толстого, и т.д. (отсюда и возникает образ культурных белогвардейцев, так разъяривший иных рецензентов: привязанный в данном случае к стилю Булгакова, Прилепин просто не в состоянии описать офицеров по другому, поскольку Булгаков по другому их не описывал). Потом автору эти игры надоели, и во второй половине всякая разноголосица исчезает, идёт сплошной прилепинский стиль, то есть, вообще никакой.

Надо отдать должное Прилепину — он изрядно порылся в воспоминаниях и архивах. Но как он их использует? Опять же, напрямик, без всякой выдумки и хотя бы попытки органично встроить их в текст. Вот, например, Прилепин где-то наткнулся на перечисление экономических достижений Соловецкого лагеря. И это так его поразило (значит, не так была плоха лагерная система, как её выставляют!), что он решил дать это перечисление сплошняком, в первом подвернувшемся эпизоде. И вот Артём Горяинов, приникнув к двери, выслушивает длиннющую восторженную речь Эйхманиса о хозяйственных успехах Соловков. Речь совершенно лишнюю, ничего не вносящую в сюжет, но зато так необходимую автору, чтобы опять же посрамить несносных либералов, которые тщатся изобразить лагерь СЛОН как сущий ад на земле. А он, оказывается, не был адом, послушайте Эйхманиса! (жаль, что наряду с отчётами руководства СЛОН для вышестоящих инстанций, он не дал так же сплошняком материалы комиссии ОГПУ, которая в конце двадцатых расследовала реальные условия жизни в Соловецком концлагере).

В общем, мы имеем тут дело с литературным продуктом, имеющим чёткую идеологическую направленность и в художественном плане похожем больше на подражание чужим книгам, чем на самостоятельное произведение. И единственное, что меня удивило больше похвал, которые раздавались этому роману, это ярое негодование иных отзовистов на «антисоветчину», якобы наполняющую текст Прилепина. Товарищи, если «Обитель» — антисоветчина, тогда «История одного города», «Записки из мёртвого дома» и «Ревизор» — это очернение Российской империи и вообще нигилизм.

Теперь я понял, что такое соцреализм — это сказка о том, каким якобы был Советский Союз. Потому и понадобилось придумывать жанру особое название. Был бы это просто реализм, махровый и свой, не пришлось бы изобретать новый жанр. А так это именно сказка с некоторыми отсылками к текущей действительности. Общего с реальностью не больше, чем в «Старике Хоттабыче». Чтобы убедиться в этом, достаточно глянуть дневники за тот период на сайте «Прожито» (что я и сделал). Эффект как от ледяного душа. Будто снял розовые очки, надетые Кочетовым.

Кстати, к самому Кочетову ноль претензий. Более того, я даже зауважал его. По крайней мере, он не был приспособленцем, а верил в идею. Родись он в Средние века, стал бы, пожалуй, христианским подвижником, вроде Бернарда Клервосского, выжигал бы ереси и устраивал крестовые походы. Но он родился в 20 веке и стал фанатиком коммунизма. Не случайно здесь устами одной из положительных героинь звучит хвала коммунистической морали и отвергаются общечеловеческие ценности (о чём говорится прямо, без иносказаний). Забавно в связи с этим наблюдать нередкие нынче объятия коммунистов и православных на том основании, что, мол, коммунизм не противоречит Нагорной проповеди. Марксист-ленинист Кочетов был другого мнения и от этих объятий у него глаза полезли бы на лоб.

Не одобрил бы Кочетов и бизнесменов-сталинистов. В романе есть сюжет про ветерана войны, построившего себе дом из купленных с рук материалов и за это исключённого из партии, ибо коммунизм несовместим с частным предпринимательством (об этом прямо заявляет один из старых большевиков).

В книге практически не описывается негатив будничной жизни — здесь нет очередей, пустых полок магазинов (и это в шестидесятом-то году, накануне новочеркасского расстрела и грабительской деноминации, когда рухнули надежды на целину, и СССР впервые начал закупать зерно за границей!); нет проблем с приобретением хорошей одежды или редких книг. А в деревнях колосятся озимые и идёт форсированная механизация (электродойки — это какое-то наваждение Кочетова. Куда герои ни приедут — там тут же внедряют электродойку). Цензуры тут тоже нет (во всяком случае, не упоминается), писатели публикуют что хотят. Нет и спецраспределителей для номенклатуры, как нет и самой номенклатуры — в финале секретаря обкома переизбирают в конкурентной борьбе, как будто воплотились мечты диссидентов о возрождении ленинских норм (кто не в курсе — все партийные, государственные, а также церковные (!) должности утверждались в ЦК КПСС — отсюда и название «номенклатура», т.е. список). В общем, фильм «Кубанские казаки» во всей красе. Кто-то может тут возразить: «Вам лишь бы чернуху подавай!». Я не против утопий, просто не надо выдавать их за реализм. Вот представьте, что вы читаете роман о девяностых, где вообще не говорится об экономических проблемах. Такие произведения есть (хотя бы у Дарьи Донцовой). Многим даже интересно их читать.

Как водится, трудящиеся здесь спят и видят, как бы им после работы организовать представление в Народном театре, написать роман, создать картину или засесть за вышивку. Многозадачность — вообще фетиш литературы того периода, призванный иллюстрировать всесторонне развитую личность коммунистической эпохи. У Казанцева в «Пылающем острове» чиновник вечерами разгадывает математические задачки, у Журавлёвой в «Астронавте» весь экипаж корабля имеет какое-нибудь хобби (капитан там пишет картины, например). Теперь понятно, откуда растут ноги вот у этого диалога из «Улитки на склоне»:

«В последнем своем выступлении, обращаясь ко мне, директор развернул величественные перспективы. У меня просто дух захватило от восторга, я не стыжусь сознаться. Я всегда был оптимистом, но эта картина… Если хотите знать, все будет снесено, все эти склады, коттеджи… Вырастут ослепительной красоты здания из прозрачных и полупрозрачных материалов, стадионы, бассейны, воздушные парки, хрустальные распивочные и закусочные! Лестницы в небо! Стройные гибкие женщины со смуглой упругой кожей! Библиотеки! Мышцы! Лаборатории! Пронизанные солнцем и светом! Свободное расписание! Автомобили, глайдеры, дирижабли… Диспуты, обучение во сне, стереокино… Сотрудники после служебных часов будут сидеть в библиотеках, размышлять, сочинять мелодии, играть на гитарах и других музыкальных инструментах, вырезать по дереву, читать друг другу стихи!..

— А ты что будешь делать?

— Я буду вырезать по дереву.

— А еще что?

— Еще я буду писать стихи. Меня научат писать стихи, у меня хороший почерк.

— А я что буду делать?

— Что захочешь! — великодушно сказал товарищ секретаря. — Вырезать по дереву, писать стихи… Что захочешь.

— Не хочу я вырезать по дереву. Я математик.

— И пожалуйста! И занимайся себе математикой на здоровье!

— Математикой я и сейчас занимаюсь на здоровье.

— Сейчас ты получаешь за это жалованье. Глупо. Будешь прыгать с вышки.

— Зачем?

— Ну как — зачем? Интересно ведь…

— Не интересно.

— Ты что же хочешь сказать? Что ты ничем, кроме математики, не интересуешься?

— Да вообще-то ничем, пожалуй… День проработаешь, до того обалдеешь, что больше ничем уже не интересуешься.

— Ты просто ограниченный человек. Ничего, тебя разовьют. Найдут у тебя какие-нибудь способности, будешь сочинять музыку, вырезать что-нибудь такое…

— Сочинять музыку — не проблема. Вот где найти слушателей…

— Ну, я тебя послушаю с удовольствием… Перец вот…

— Это тебе только кажется. Не будешь ты меня слушать. И стихи ты сочинять не будешь. Повыпиливаешь по дереву, а потом к бабам пойдешь. Или напьешься. Я же тебя знаю. И всех я здесь знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной закусочной. Особенно если будет свободное расписание. Я даже подумать боюсь, что же это будет, если дать вам здесь свободное расписание».

Кстати, довод «будешь прыгать с вышки, интересно ведь» буквально воспроизводится в «Секретаре обкома», где жена главного героя именно так склоняет колхозниц заняться по вечерам традиционной вышивкой: «Это же так интересно!» (сама она при этом не работает).

Семейные конфликты отсутствуют напрочь. У героя либо идеальная семья (в конце все положительные персонажи женятся, прямо как в мещанском романе), либо её нет вовсе. И почти все действующие лица, за некоторыми исключениями, истовые коммунисты, которых хлебом не корми — дай послушать ветеранов Гражданской войны (главный герой даже организует при обкоме совет старых большевиков, призванный следить за общественной моралью! Ни дать ни взять — совет аятолл в Исламской республике Иран. Кстати, жаль, что Кочетов не поведал, как эти большевики пережили сталинские репрессии и чем тогда занимались — очень любопытное получилось бы чтение).

Однако напрасно за Кочетовым закрепилась репутация сталиниста. Кочетов был слепо предан партии и потому колебался вместе с ней. Кочетов не был стяжателем, высшей наградой для него была похвала от партии, что он проиллюстрировал простодушной сценкой, где писатель-производственник Баксанов просит подарить ему сувенирную ручку с пожеланием успехов от товарища секретаря обкома — дескать, этого ему достаточно, чтобы чувствовать удовлетворение от работы. Потому в романе присутствует обязательный набор лоялиста хрущёвских времён: кукуруза, критика культа личности, укрупнение колхозов, превращение деревень в пгт, механизация села, пропаганда коммунистических бригад, осуждение всех направлений искусства, кроме реализма, и т.д. Последнее звучит, на мой взгляд, даже слишком навязчиво: карикатурная фигура лирического поэта Птушкова, на примере которого Кочетов решил оттоптаться на Евтушенко, появляется так часто, что понемногу вырастает до уровня второго главного персонажа, наряду с Денисовым, так что получается, будто они как бы представляют собой равновеликие явления — секретарь обкома и какой-то легкомысленный поэт. Очевидно, что Кочетов не добивался такого эффекта, просто с ним сыграло злую шутку настойчивое желание высмеять Евтушенко, чья слава явно не давала ему покоя (видимо, в силу непреодолимых идейных расхождений, а может, по причине элементарной зависти). При этом надо отдать должное Кочетову — позицию самого Птушкова он передаёт убедительно, не пытаясь выставить его дураком или проходимцем.

Не согласен я и с радикалами, называвшими «Секретаря обкома» графоманией. Нет, роман написан профессионально, хоть местами чересчур (даже для него) идеологизированно. Фигура секретаря обкома дана, конечно, слишком уж прямолинейно, этакий, знаете, великий кормчий, который разбирается во всех вопросах и периодически разражается наставительными речами. Вылитый губернатор николаевских времён (при этом он, буквально как Лавр Федотович в «Сказке о Тройке», так и норовит сослаться на мнение народа). У Кочетова не возникает и тени сомнений, имеет ли право секретарь обкома отдавать распоряжения милицейскому начальству или редакциям газет. Это, впрочем, не помешало автору честно показать, что бывает, когда такой начальник забивает всех своим авторитетом, не давая никому и рта раскрыть (кстати, вообще одна из лучших сцен в книге, когда Денисов на пальцах объясняет своему коллеге из соседней области, почему у того валится план и какую роль в этом сыграли его диктаторские замашки). Впечатляет описание душевных мук Денисова при решении вопроса о том, отправить ли в отставку однополчанина, спасшего ему жизнь, и сообщать ли в Москву о махинациях другого секретаря (в связи с чем, кстати, всплывает воспоминание о сталинских репрессиях: не будет ли такой шаг расценен как донос?).

В общем, роман оказался более сложным, чем я ожидал, и неожиданно — куда более интересным. Я читал его как фантастику: в нём изображён мир, которого уже нет, и мы даже не представляем, насколько он нам теперь чужд. Уверен, что даже убеждённые коммунисты, открой они сейчас книгу Кочетова, поразились бы, насколько их мировосприятие отличается от описанного в романе.

Прочитал и немного прифигел. Если это — производственный роман, тогда «Война и мир» — боевик, а «Преступление и наказание» — детектив. Любовных терзаний тут не меньше, чем производства, а чувства у всех выкручены до уровня античной трагедии. К тому же, написано это не языком Горького, как можно было ожидать, а языком какого-нибудь Шолохова или Пастернака. Стилистические вычурности серебряного века во всей красе. Ну и главное. В сущности, роман — это то же «1984», только с точки зрения лояльного гражданина Океании. И концовка, где два главных персонажа находят утешение в полном подчинении себя партии, вроде бы это подтверждает. Однако можно это воспринять и иначе, как авторское подмигивание и чуть ли не антисоветскую диверсию. У одного разваливается семья, другого несправедливо выгоняют из парторганизации — и никакого позитива! Гладков как бы говорит нам: «Вот какая награда вас ждёт за служение строю». А в самом тексте он устами главного героя говорит так: «...мы идем в века. О нас забудут как о страшных людях, но будут знать и помнить как творцов и героев». Даже трудно сказать, что это — оправдание исторической правоты или осуждение фанатизма. Ну и наконец, одна из главных тем романа — это, внезапно, женская эмансипация. Вот, например, диалог главного героя с женой, которую он не видел три года, пока воевал на фронтах Гражданской войны:

"— Ты во мне, Глеб, и человека не видишь. Почему ты не чувствуешь во мне товарища? Я, Глеб, узнала кое-что хорошее и новое. Я уж не только баба… Пойми это… Я человека в себе после тебя нашла и оценить сумела… Трудно было… дорого стоило… а вот гордость эту мою никто не сломит… даже ты, Глебушка…

Он свирепел и грубо обрывал ее:

— Мне сейчас баба нужнее, чем человек… Есть у меня Дашка или нет?.. Имею я право па жену или я стал дураком? На кой черт мне твои рассуждения!.. [...]

Даша повернулась к нему в изумлении, и глаза ее блеснули гневом.

— А разве там у тебя не было баб без меня? Признайся. Ведь я еще не знаю: здоровый ли ты или пришел с гнилой кровью.

Сказала это она сквозь зубы, небрежно, по убежденно. Она видела его насквозь, и он смутился.

— Ну, на фронте всяко случается. Нельзя же становить на одну линию мужчину и женщину. Что допустимо мужику — бабе недопустимо. [...]

— Милое дело: у бабы — иное положение. У нее, вишь ты, лихая судьба — быть рабой и не знать своей воли: быть не в корню, а в пристяжке. По какой это ты азбуке коммунизма учился, товарищ Глеб?».

Кстати, эта борцунья за равноправие оказывается той ещё дрянью, когда отправляет дочь в детдом, чтобы та не мешала ей заниматься активизмом (и дочь там благополучно умирает). При этом автор преподносит мать как эталонную коммунистку, а во время партийной чистки её прямо так и называют.

Это точно образцовый соцреалистический роман? Я в неимоверном удивлении.

Купился на высокие оценки отзовистов, но уже первые страницы ввергли в тяжкое недоумение. Главный герой то и дело отвлекается на длиннющие размышления, совершенно неуместные в контексте и вдобавок написанные столь пафосно, будто автор — типичный МТА. На всякий случай глянул возраст автора и его творческую биографию, и недоумение переросло в уверенность: перед нами — графомания, пусть и в лёгкой стадии (бывает куда тяжелее). Это ж надо умудриться в 42 года, уже имея за плечами какой-никакой литературный опыт, написать настолько беспомощную вещь. Дикое количество канцелярита, никакого антуража и нарушение элементарной логики. Человечество узнаёт, что через 500 лет Земля ухнет в чёрную дыру, а поэтому утверждает некий План спасения. План этот заключается в строительстве «ковчегов» и эвакуации рода людского. Как выяснится позже, никто так и не удосужился найти планету, куда можно эвакуироваться (подумаешь, мелочь какая), но это — ерунда по сравнению с главным сбоем. Дело в том, что чуть ли не половина населения Земли резко против Плана. И что же делают власти? Предоставляют им космические корабли, чтобы они... эвакуировались с Земли. То есть, тем, кто против эвакуации, предлагают эвакуироваться. А те, кто хотят улететь с Земли, остаются на Земле. «Что тут, чёрт возьми, происходит?!».

Далее начинается осуществление Плана. Автор пытается нагнать драматизма, но выходит нарастающая ахинея и беспомощные попытки выбить слезу. Вдруг ни с того ни с сего начинаются какие-то страшные эпидемии, косящие людей не хуже «чёрной смерти». Откуда они берутся? Ну, человечество зачем-то начинает складировать лекарства (на 500 лет вперёд?), вот болезни и распространяются. То есть, если сейчас у человечества отобрать весь парацетамол, грипп, видимо, начнёт косить миллионами. Иммунитет? Не слышали.

Далее по мере внедрения Плана почему-то происходит архаизация промышленности (хотя по идее должно быть наоборот) и вот уже корабли собирают буквально на домашних токарных станках. Это у автора логика такая: если копить ресурсы на межзвёздное путешествие, то землянам ничего не останется. Интересно, электричество они тоже копят? А наука стоит на месте? Может, стоило вложиться в развитие технологий, тогда бы и ковчеги строились быстрее? Но нет, у автора цивилизация деградирует чуть ли не до феодализма. Причины неясны. Если бы в книге это как-то объяснялось, кроме общих слов, можно было бы поверить. Но в повести это не объясняется никак: всё идёт на План, и точка. При этом общество на протяжении этих 500 лет не меняется совершенно. Семья тоже остаётся вполне традиционной. Между тем такие фундаментальные сдвиги вызвали бы изменения не только в структуре общества, но и в психике человека. У автора ничего этого нет и в помине. Ей-богу, даже Азимов в своём картонном «Основании», написанном аж в сороковые годы, был ответственнее и хотя бы попытался обозначить какие-то изменения. Наш писатель-переводчик беззаботно отбрасывает все эти подробности как несущественную мелочь.

Большая халтура растёт из множества малых. Все явления и характеристики существуют у автора просто как факт, без всякого влияния на состояние персонажа. Например, говорится, что экипаж корабля голодает. И? Это как-то влияет на реакции его членов? Неа, с таким же успехом автор мог сказать, что космонавты одеты в синие скафандры (Автор, почитай, как ведёт себя голодный человек хотя бы у Гамсуна в «Голоде»).

Или, например, 10-летний сын одного из персонажей — гениальный скрипач. ОК. Но где он научился играть на скрипке, если никаких преподавателей у него не было? Более того, отец усиленно приобщал его к физическому труду. Вы много знаете крестьянских или рабочих детей, которые самостоятельно обучились игре на скрипке? Чёрт с ним, с умением, но откуда у него было время на это? И я ещё молчу, что семья героя еле сводит концы с концами, балансируя на грани голодной смерти (а кругом ещё и бушуют эпидемии — ну, чтоб два раза не ходить).

Или вот ещё. Сытый и благополучный обитатель другой Земли хочет помочь своим родственникам, оставшимся под железной пятой Плана, и передаёт им свёрток с продуктами. Вот только лететь на старую Землю, как выясняется, надо 13 лет (забудем про эйнштейновские эффекты: на фоне прочего они здесь — наименьшая проблема). Он что, идиот? Я уж молчу, что этот обитатель, как и его соотечественники, общается с прибывшими землянами на некоем «земном языке», хотя в повести упоминаются люди разных национальностей. Бог с ним, что нигде не уточнено, что это за язык и откуда взялся (он вообще всплывает конкретно в этой истории и больше нигде), но отщепенцы покинули Землю несколько сотен лет назад, неужто язык за это время не изменился?

А ещё у автора по старой доброй традиции космическими кораблями управляют в ручном режиме. Буквально как парусниками. Видимо, все эти 13 лет кто-то должен сидеть за пультом управления (хорошо если не за штурвалом). Напомню: книга написана в конце 1990-х, а не в XIX веке!

Ещё наш автор, подобно многим дилетантам, пребывает в наивном убеждении, что есть официальная и неофициальная наука. И разумеется, всякие отягощённые регалиями учёные затыкают талантливых самородков. Так действительно бывает, вот только эти самородки — такая же часть науки, как и маститые учёные. А «неофициальной науки» не бывает, бывает не наука вообще (разные там астрологии, хиромантии, эзотерики и прочее). Видимо, именно эти самородки, всю жизнь практиковавшие пранаедение и гомеопатию, в финале изобретают машину времени, собрав её, очевидно, с помощью гончарного круга и молота с наковальней, ибо промышленности к тому моменту на Земле явно не осталось.

И вот из такого барахла, а вернее, небрежности и состоит вся книга. Я бы ещё понял, если бы это была первая проба пера. Но накропать такое в 42 года? Автор, ты — дрянной писатель.

Первоклассный рассказ, изрядно подпорченный концовкой. По степени вживления в эпоху напомнил мне «Колу Брюньона». Чрезвычайно прихотливое полотно с невероятным количеством изящных стежков. При этом — тонкая сатира: графа-самодура из XVIII века переносят в середину XX века (да ещё — в ГДР, судя по всему), думая, что это будет ему наказанием. Но он и в ГДР прекрасно устраивается, не теряя своих привычек. Лихо! Но финал — это полный провал. Банальнейшее морализаторство образца то ли соцреализма, то ли нравоучительной литературы эпохи Просвещения. Так нельзя.

Ох и долго я мучил эту книгу! Кажется, Роулинг решила закосить тут под какой-то великий роман (вероятно, «Унесённых ветром»), поэтому напустила неимоверное количество воды и бессодержательных диалогов. Думается, сделала она это не нарочно, а просто потому, что не знала, как изобразить взрослеющих героев. Детские персонажи у неё получались хорошо, но вот с подростками она споткнулась. Мало того, что книга страшно затянута, так ещё и фальшь на каждом шагу. Единственное светлое пятно — Рита Скитер и её Борзопишущее перо. Вот за эту идею Роулинг можно просто поаплодировать. Великолепно придумано. Если бы этим всё и ограничивалось, я бы, пожалуй, поставил этому роману семёрку. Но внезапно авторша выдала такой мощный финал, что я просто сел, изумлённо хлопая глазами. На фоне предыдущей тягомотины и жевания соплей концовка выглядит особенно ударной. Так что — восьмёрка.

«Раны от мыслей заживают дольше»

Тётка опять дала жару. После малоудачного «Кубка огня» собралась и выдала шедевр. Да, без «бога из машины» опять не обошлось, но за образ Долорес Амбридж ей можно простить всё. Вот она, сущая банальность зла: тоталитаризм с вежливой улыбкой. Не надейся, анонимус, что твою свободу отнимут со зловещим хохотом, прыгая на Конституции, всё будет куда проще: придёт чиновница-божий одуванчик и опутает тебя бесчисленными запретами, потому что так положено. Наверное, у многих были такие коллеги или знакомые: образцово воспитанные, но до изуверства преданные правилам, напрочь лишённые сопереживания и рефлексии. Они и в лагерь вас погонят, искренне волнуясь, чтобы вы не толкали друг друга и «оставались людьми» (прямо так вам и скажут). А ещё Роулинг наконец смогла в психологию. Кстати, в в фильме диалоги построены куда лучше, но такой глубины и продуманности, как в книге, нет и близко. Опять Роулинг смогла увязать все ниточки, что при таком обилии персонажей не может не вызывать восхищения. И опять проявила невероятную фантазию в придумывании всяческих чародейских штук. Казалось бы, что нового можно изобрести к пятой книге о мире Хогвартса? Но у Роулинг, кажется, мешок без дна, как у Деда Мороза 🙂

Интересно, обвинители Роулинг в нетолерантности к очередному меньшинству (их уже столько, что сам черт ногу сломит) вообще читали «Узника Азкабана»? Профессор Люпин — это же и есть символ преследуемого меньшинства. Он не виноват в своей судьбе, но взволнованные родители уже пишут письма, чтобы к их дитяткам не подпускали этого монстра.

Книга хороша не только этим, Роулинг опять дала жару (одна Карта мародеров чего стоит!), но тут отдам преимущество фильму. Куарон доступно показал, чем он отличается от старательного ремесленника Коламбуса.

«Страх перед именем только усиливает страх перед тем, кто его носит». Жаль, что Путин не смотрел «Гарри Поттера» 🙂 В книге этой фразы нет, но роман, тем не менее, великолепен. Такую филигранность я встречал, пожалуй, только в «Заговоре остолопов» Тула. Играет каждая деталь, не забыто ничего. При этом вторая книга сюжетно увязана с первой, что тоже дорогого стоит. А уж параллелизм между добром и злом... Ну да, мы это видели хотя бы в «Звездных войнах», но здесь-то это куда тоньше! Как-то даже не верится, что «Тайную комнату» написала авторша «Философского камня». Небо и земля! Даже не вспомню другого такого случая, когда продолжение романа было настолько лучше первой части. В кинематографе такое случается («Безумный Макс-1» и «2»). Но в литературе вижу это в первый раз.

Таки открыл для себя «Гарри Поттера» (да-да, шел 2022 год). Сразу куча вопросов касательно логики мира и поступков героев. Почему волшебники прячутся от маглов, я ещё могу понять — опыт охоты на ведьм многому научил (хотя Дурсли, например, знают про Хогвартс и суперспособности родителей Гарри, а значит, секрет — никакой не секрет). Но зачем скрывать от маглов драконов? Спрячьте тогда утконоса — он куда более странный, чем огнедышащая рептилия. А с какой целью первокурсников отправили в Запретный лес? Что это за наказание такое родом из «Королевской битвы»? Але, волшебный Минобр, вы в курсе, что родители могут за такое подать на Хогвартс в волшебный суд? После этого уже как-то не удивляет отсутствие техники безопасности при полете на метле и живодерские правила квиддича. Честно говоря, на этом фоне Волдеморт совсем не выглядит главной опасностью для учеников. Они там ежедневно проходят через такие испытания, что обзавидуется школа для малолетних преступников. А зачем на стадионе для квиддича комментатор? Кому он комментирует? И наконец, главное: как вообще отбирают учеников в школу магии? Если по принципу родства, то что там делает Гермиона, дочь стоматологов?

Первый роман Гюго, который прочитал. Очень разочарован. Даже по меркам XIX века — графомания. Чувствуется, что Гюго по первой своей ипостаси — поэт-романтик. Вместо нормального сюжета — ленивое переползание от одной театрально-напыщенной сцены с пафосными диалогами и монологами — к другой. Неимоверное количество воды. Персонажи все как один ведут себя как герои античной драмы, при этом то и дело сообщают друг другу такие вещи, которые они и так уже должны знать. Получается примерно так: «Я ведь приказывал тебе сделать то-то? — Да, ты приказывал, сказав, что если мы этого не сделаем, то у нас не получится сделать ещё то и то. — Да-да, я говорил тебе, что если мы этого не сделаем, то у нас не получится сделать ещё то и то. Итак, ты сделал это? — Да, я сделал это, ведь ты же говорил мне, что без этого мы не сможем ещё сделать то и то». И так без конца. А иногда наоборот, персонаж хорошо осведомлён в чём-то, в чём он не может быть осведомлён. Например, крестьянин подробно рассказывает путнику, как проходит битва в нескольких километрах от него, словно смотрит на карту сражения.

Бесконечные отступления в историю Вандеи, тягомотно-красочные описания ландшафтов, куча необязательных сцен. И пафос, пафос, пафос.

Неужели это написал классик на закате дней? Не знаю, как в других романах, но судя по «Девяносто третьему году» Гюго не умел писать прозу от слова совсем.

Мне кажется, это — вариация на тему другого рассказа, написанного тогда же — «История одного открытия». Если Кшиштоф там — тот же самый, что и Кшиштоф здесь, то вырисовывается пронзительная картина: молодой учёный, умирая от лучевой болезни, встречает в саду девушку. Между ними явно что-то наклёвывается, но у него осталось не больше двух недель жизни. Казалось бы, всё ясно, но финал переворачивает сюжет с ног на голову.

Тучи боевых микророботов — такая же навязчивая идея Лема, как и ледяное кольцо вокруг планеты, возникшее вследствие швыряния на орбиту морской воды. И то, и другое он пронёс через всю жизнь, воплотив в итоге в двух последних своих романах. А миниатюризацию и компьютеризацию оружия он, кроме того, описал ещё и в эссе «Развитие систем вооружения в XXI веке», созданном одновременно с «Миром на Земле».

Действительно, забавно наблюдать за рассечённым сознанием Тихого (тема, поднятая Лемом ещё в «Сумме технологии»), вот только писатель, по своему обыкновению, в очередной раз предпочитает играть с читателем в кошки-мышки, не давая исчерпывающих ответов. Уж не знаю, намеренно ли это было сделано или Лем (как полагают некоторые) просто не умел писать финал, но мы в который раз наблюдаем здесь обманутые ожидания. Совершенно как в «Расследовании», где ответ если и даётся, то оставляет в полном недоумении: «Как, и это всё?».

Опять здесь поднимается дежурная для Лема тема о роли случайности (более полно раскрытая в «Фиаско» и «Насморке»). И опять вместо описания мира с помощью сюжета Лем пускается в нудные лекции, причём, сделанные самым примитивным образом. Как можно совмещать талант к изобретению причудливых ситуаций с полной неспособностью раскрывать мир по ходу повествования? Ей-богу, Лем — самый парадоксальный для меня писатель. Не знаю, то ли восхищаться его визионерством, то ли клеймить за склонность к беззубой графомании.

«Мир на Земле» — это, между прочим, перекличка со знаменитой энцикликой Иоанна XXIII Pacem in Terris (в романе об этом говорится чуть ли не напрямую). Правда, в отличие от понтифика, Лем настроен куда более пессимистично и не верит, что люди способны разоружиться по доброй воле. Что ж, тогда остаётся по примеру римского папы полагаться на волю провидения, которое спасёт нас от нас самих (в романе роль божественного вмешательства играет эволюционировавшее автоматизированное оружие). Кстати, нельзя не отметить, что некровирусы — это та же этикосфера из «Осмотра на месте», только вывернутая наизнанку. Не думаю, что это случайное совпадение — романы писались в одно и то же время.

Очень здорово показано всеобщее отупение как результат общества благосостояния. Опять же, не Лем это придумал (достаточно вспомнить хотя бы «Пленников астероида» Кира Булычёва, но и он тоже откуда-то позаимствовал эту идею), однако показано это с большой выдумкой и, к сожалению, реалистичностью.

А что касается прообраза ювенальной юстиции, то Лем явно угадал тенденцию. Уже в девяностые в ООН обсуждалась декларация прав ребёнка, в соответствии с которой жестоким обращением считался даже родительский приказ выключить телевизор и идти спать.

В общем, «Мир на Земле» оказался куда лучше, чем я ожидал. Здесь нет занудства других поздних романов Лема, зато есть динамика и интрига. И пусть Лем не избежал некоторого резонёрства, но он не был бы собой, если бы ни разу не пустился в долгие рассуждения. Поверьте мне, в сравнении с «Осмотром на месте» или «Фиаско» «Мир на Земле» — сущая бондиана.

Рассказ о парадоксальной женской душе, непринуждённо повествующий о развитии технологий. Я — не физик, потому не ухватил, какое именно устройство имеется в виду, но те, кто имеет мало-мальские технические знания, должны сообразить, в каких аппаратах в 1965 году использовались кристаллы и железо.

Классный разнузданный стёб над тем, как точное выполнение программы может не сработать из-за несоответствия машинной логики человеческой психике. Вух хотел как лучше. Он — всего лишь автомат. Он не виноват, что он такой. Просто бывают ситуации, когда человеку нужен человек, а не его имитация.

Кстати, в оригинале наличествует перекличка с именем Фома (Автоматей по-польски очень смахивает на Томаша с добавление впереди буквы «а», а Томаш — это польский вариант Фомы), но в переводе она теряется.

Очередной пример мизантропии Лема. На этот раз космос сотворён свихнувшейся машиной, которую от многомыслия так заклинило, что она не смогла создать ничего, кроме хаотично разбросанных точек в пустоте (сиречь, звёзд). К чему это? Зачем? И почему короля, повелевшего построить такую машину, звали Аллегорик? У меня есть предположения, но озвучивать их неинтересно, как неинтересен и сам рассказ.

Лем решил объяснить с помощью сказки, что такое реликтовое излучение и почему расширяется Вселенная. Зачем ему это было надо и для кого написан этот рассказ, я не понял. Дети всё равно не уловят таких тонкостей, а взрослым такое читать ни к чему. Кстати, а куда делись сами Микромил и Гигациан, а также их мир? Об этом Лем вообще ничего не говорит.

Правильнее — «Аллергия».

Опять о законе больших чисел и о роли случайностей. Лем писал об этом ещё в «Трёх машинах-рассказчицах короля Гениалона» (1965 г.), посвятил этому эссе 1986 г. «Принцип разрушения как творческий принцип», затронул тему и в монографии под красноречивым названием «Философия случая» (хотя там речь шла только о литературе), но шире всего развернулся, пожалуй, именно здесь. Читается с интересом, а уж финальные страницы — выше всяких похвал. Настолько впечатляющего описания перехода в наркотический дурман я не встречал ни у кого (кстати, Лем в исследовательских целях пробовал ЛСД. Не знаю только, до или после написания этого романа). А ещё было очень увлекательно следить за перемещениями главного героя. Скажу честно, романы Лема для меня скучноваты, но этот выгодно отличается от них. Интрига есть, сюжет есть, лишних рассуждизмов нет. Прекрасная вещь!

И да, это — редкий случай, когда кто-то опередил Лема по части любопытных догадок. Стругацкие придумали слег намного раньше, хотя здешний наркотик и действует совсем по другому. :)

Кстати, почему-то никто не обратил внимания, что структура и финальный вывод потом повторились в «Имени розы» Умберто Эко. Там тоже расследование, тоже череда случайностей, приведших в трагедии, и герои тоже всю книгу идут по ложному следу.

В своё время Лема поразил роман Стэплдона «Последние и первые люди», а потому в дальнейшем, описывая иные цивилизации, Лем неизменно следовал манере британского писателя старательно описывать все фазы их развития. Отсюда берётся его пресловутый «поход в библиотеку» и склонность к лекциям. Но если в шестидесятые фантазия позволяла Лему не превращать свои произведения в научные доклады, а оставаться в рамках художественного жанра, то в семидесятые поляк явно взял направление в публицистику, для проформы вводя какой-нибудь необязательный сюжет. В данном случае им стал полёт Ийона Тихого на Дихтонию.

То, что лишь роботы сохранили здесь человеческий облик, да и то вынуждены его скрывать как постыдный, конечно, не случайно. Лем намекает нам, до какой степени расчеловечивания могут дойти эксперименты с трансформацией тела и сознания. Одновременно он ставит вопрос: можно ли таких людей ещё считать людьми и что такое человек вообще? Вывод тут довольно очевиден, а при лемовской мизантропии — и неизбежен. Интересно другое. Во-первых, сохранившие человечность роботы здесь — монахи. Получается, церковь — последний оплот морали и нравственности? Получается так, что свидетельствует о пересмотре атеистом Лемом некоторых своих ранних постулатов.

Во-вторых, в том же 1971 году Лем написал эссе «Не буду служить», где тоже рассмотрел вопрос о сознании у искусственных созданий. Не случайно робот-монах говорит в конце: «Не только не буду служить, но и не буду делать» (в оригинале оба лозунга написаны по-латыни, в точности, как в эссе). Лем, кажется, и сам был в ужасе, обнаружив себя по одну сторону баррикад с церковью в вопросе культурно-нравственных ценностей, отсюда и его такие долгие богословские пассажи.

Всё это было бы замечательно, если бы Лем не ввёл сюда Ийона Тихого, которому тут вообще не место. Сюжета в рассказе нет, конфликта нет, ничего нет, а есть бесконечное описание истории дихтонийской цивилизации и столь же бесконечные лекции по богословию будущего. Продрался я через это с трудом.

Неимоверно затянутый дурной анекдот. Не знаю, отчего в 1971 году Лем впал в такую озлобленность, что выдал на-гора сразу три рассказа об Ийоне Тихом с одной и той же моралью: «Мы живём в худшем из миров, а человек подобен обезьяне — чем выше поднимается, тем больше показывает свою задницу».

Если бы это ещё было оригинально обыграно, но нет! Лем просто берёт очередное событие из истории и говорит: «Вот тут Тихий хотел как лучше, но бездарь-помощник его подвёл». И так — десятки раз. Утомляет безмерно. К тому же Лем даже не пытается сыграть на намёках, он разжёвывает шутку, как школьник, который боится, что одноклассники не поймут его юмора. Так топорно Лем не работал даже в начале своей писательской карьеры. Это просто графомания какая-то. Единственное достоинство рассказа — интересная идея о двойном кольце во времени. Такого я ещё ни у кого не встречал.

1956 год стал переломным для творчества Лема. Раз и навсегда он расстался с пропагандой коммунизма, начав его едко высмеивать (не забывая пнуть и капитализм, впрочем). Почему так случилось? Потому что Хрущёв разоблачил культ личности, и в Польше начались волнения, в ходе которых к власти вернулся Гомулка, имевший репутацию поборника польских интересов и жертвы сталинских репрессий. Лозунгом дня стало: «Искажениям — нет, социализму — да!». Именно это и показывает Лем в первой истории, где осуждаются перегибы на местах в виде неправильного бульканья, но цель (переход к подводной жизни) остаётся прежней. При этом Лем, вопреки многим коммунистам, отнюдь не уверовал в «исправленный социализм», что он и показал, изобразив, как новое руководство лишь ускорило темпы обводнения, заставив бедных туземцев ходить на цыпочках, чтобы не задохнуться.

Вторая история мне не вполне понятна. Вроде бы там Лем опять же прошёлся по муравьиному социализму, изобразив общество, где индивидуальность преследуется по закону, но это общество почему-то пребывает в состоянии вражды с Пинтой, хотя в 1956 году лагерь социализма ещё не раскололся на сторонников СССР и Китая, а единственным внутренним конфликтом был советско-югославский (но титовская Югославия совсем не напоминала коммунистическую утопию, изображённую во второй истории). Видимо, тут Лем постебался над идеологическими конфликтами внутри коммунизма вообще, намекнув, что хорошего коммунизма не бывает.

Ох и мизантропия! На самом деле Лем никогда не верил в человечество и даже ребёнка не хотел заводить, уверенный в скорой Третьей мировой. Но нигде, пожалуй, это не показано с такой отчётливостью. Напоминает Свифта с его гуингнгнами.

И при этом до чего же смешно! Вот уж действительно «я спешу посмеяться над всем, иначе мне пришлось бы заплакать».

Кстати, если кто-то торопится увидеть в Тарракании тараканов, то напрасно: по-польски таракан — «каралюх». Впрочем, не исключено, что Лем позаимствовал слово из русского.

Обалденно. В одном рассказе Лем прошёлся чуть не по всем штампам хронофантастики. Заметим, что в советской НФ есть произведение в точности на ту же тему — «В Институте времени идёт расследование» Громовой и Нудельмана. И какое же оно огромное и нудное! А Лем показал всё то же самое, уложившись в рассказ, да ещё снабдил его блистательным юмором!

Автор! Надумаешь писать нетленку о перемещениях во времени — прочти сначала этот текст Лема и спроси себя, будет ли в твоей нетленке что-то новое в сравнении с рассказом польского классика. Если да, берись за дело! Если нет, выбрось эти глупости из головы и напиши что-нибудь другое!

Ничего себе! В одном стареньком рассказе польского фантаста — сюжеты сразу трёх блокбастеров: про Годзиллу, жидкометаллического Терминатора (здесь он из ртути) и механических «егерей», сражающихся с кайдзю. Ну ладно монстр, рождённый от излучения ядерных отходов — эту идею Лем мог почерпнуть ещё из фильма 1953 года «Чудовище с глубины 20 000 саженей» и его продолжений. А всё остальное?

Вообще человек в «Кибериаде» — это такой мистический враг, наподобие дьявола. Но кажется, нигде этот враг не выступает явно. А здесь именно так и есть. Не знаю, зачем это Лему понадобилось, но написано ярко.

А ещё запомнились гравитационные ловушки, которые расставили аргенсы вокруг своей планеты. Нет, они не превращали врагов в фарш, как в «Пикнике на обочине». Всё куда остроумнее: они искажали время, отчего любой противник старел быстрее, чем успевал взглянуть на столицу планеты.

Чёрт побери, да это же настоящая космоопера!

Забавно, что я сначала прочёл цикл коротких лекций Лема для польских студентов, где он говорил то же самое, но уже от своего имени. Так что, читая «Новую космогонию», я испытал чувство дежа-вю.

То, что действия сверхцивилизации будут неотличимы для нас от действий природы, придумал не Лем. Поляк, скорее, конкретизировал эту мысль, перечислив некоторые вещи, могущие оказаться рукотворными (зависимость времени от скорости, постоянная Больцмана, принцип неопределённости Гейзенберга), сделав умопомрачительный вывод: что, если космос конструируется на наших глазах?

Кстати, говоря о сверхцивилизациях, Лем вскользь проговаривает мысль, которая легла в основу мира «Кибериады»: носители разума совсем не обязательно живы в нашем понимании; возможно, это — искусственные создания, изготовленные давно вымершими жителями других планет. Дальше — больше: а что, если при изменении законов природы носители сверхразума стирают собственное прошлое? Ведь их мозги состоят из той же материи, устройство которой они меняют.

Самое интересное, что вымышленный Лемом Ахеропулос отталкивался в своих рассуждениях не от науки, а от мифологии. Логика проста: если в мифах боги создали мир, не может ли такого быть в реальности? Всякого рода графоманы давно опошлили эту мысль, уйдя в фэнтезятину, но Лем пошёл другим путём.

Поразительно, насколько далеко смотрел великий поляк. Самые смелые фантасты допускают искусственность квазаров и пульсаров. А Лем спрашивает: ну хорошо, допустим, они сотворены разумом, а что дальше? Ведь при нынешних темпах развития цивилизации мы сами сможем творить эти квазары с пульсарами уже через несколько тысячелетий. Чем тогда занята цивилизация, прожившая уже миллиарды лет? Чувствуется влияние Стэплдона, чьей творческой смелостью восхищался Лем.

В чём поляк абсолютно оригинален, так это в идее сознательного отказа сверхцивилизаций от контакта с кем бы то ни было. Человечество настолько проникнуто стремлением найти братьев по разуму, что нам просто не приходит в голову такая мысль. Как можно по доброй воле отгородиться от инопланетян? Это противоречит одному из основных инстинктов человека — любопытству. А Лем утверждает: на определённом уровне развития такая перспектива не только желательна, но даже неизбежна ради сохранения Вселенной.

Что ж, может, всё так и есть.

В сущности Лем придумал ещё одну апорию Зенона: если вероятность рождения каждой отдельной личности зависит от бесконечного числа случайностей, то почему существует человечество? Разрешается парадокс просто: множественность — отнюдь не совокупность свойств частичек, из которых она состоит. У множественности свои законы поведения. Рука — это не человек, и нога — это не человек, и даже мозг — это не человек, и каждая отдельная часть тела — тоже не человек, и мёртвое тело человека — тоже не человек. В конце рассказа Лем фактически именно это и говорит, разоблачая профессора Коуску.

Остроумно, но ничего принципиально нового здесь нет. Почитайте апории Зенона — там ещё и не такие парадоксы встречаются.

Так вот откуда растут ноги у «Игры» и «Шоу Трумана», хе-хе! Впрочем, не только Лем размышлял над этим. У любимого им Дика есть похожий рассказ. А вот концепция цифрового бога реализована, по-моему, топорно. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть сходство между всемогущим компьютером и Творцом. Но как же реализует её Лем? Да прямо в лоб, изобретая Единого в Трёх лицах Судьбоустроителя. Типа, это смешно, да? На мой взгляд, просто пошло. В данном случае Лему не хватило вкуса и он не смог вовремя остановиться.

Тут Лем переплюнул Брэдбери. Зачем сжигать книги, когда можно платить за их ненаписание и штрафовать — за написание? Только величайшие гении продолжат творить в таких условиях! А цивилизации только этого и надобно! Отличная социальная пародия, выворачивающая наизнанку знаменитую антиутопию американского классика НФ.

Всё просто. Лема на протяжении всей жизни преследовали два кошмара: вымышленные оргии из книг де Сада (он возвращается к ним вновь и вновь) и реальный нацистский террор, которому он был свидетелем во Львове. В этой книге он совместил оба ужаса, чтобы выплеснуть свою ненависть к нацизму (что может быть отвратительнее, чем эсесовец, упоённый эпохой де Сада?). Никакая эта, по-моему, не ирония, а чистая психотерапия Лема.

Вообще-то ничего особенно оригинального для себя Лем здесь не написал. Идея одурманенности сексом вообще была дежурным аргументом брюзгливых стариков, шокированных сексуальной революцией шестидесятых. А Лему, общавшемуся со своим «соседом» по городу Каролем Войтылой, который собаку съел на половой морали католицизма, она была особенно близка. Идею эту Лем обсасывал начиная с середины шестидесятых (вторая история в «Воспитании Цифруши») и вплоть до заката писательской карьеры (Люзация в «Осмотре на месте»). Но здесь — пожалуй, единственный раз — Лем задался вопросом, что же будет дальше, когда волна спадёт? Технически в этой части у него идёт чистая социальная и научная фантастика, тоже не шибко оригинальная. Но Лем не был бы Лемом, если бы не придумал какую-нибудь фишку, ни у кого ранее не встречавшуюся. Здесь такой фишкой выступает идея пресыщенности и перехода к новому фетишу (в данном случае — чревоугодию). Что ж, почему бы и нет?

Не могу, однако, не указать, что Лем совершает здесь дежурную ошибку мальтузианцев, задававших тон весь XX век. Он уверен, что взрывной рост населения так и будет продолжаться вплоть до катастрофы. Ему и в голову почему-то не приходит, что повышение уровня жизни почти всегда влечёт за собой снижение темпов роста населения (исключение — США). Так что перенаселение нам вряд ли грозит. Чем лучше живёт человечество, тем неохотнее оно размножается. Странно, что такой проницательный человек как Лем, угадавший столько реальных явлений из XXI века, не уловил столь простую закономерность.

Вот тут Лем меня подловил. Пока читал, был уверен, что это несколько пренебрежительное в отношении Лема предисловие написал какой-то критик (я уже сталкивался с таким). Причём, мнение этого критика мне очень понравилось: автор не играет с нами, как Борхес, а тупо вываливает идеи несостоявшихся произведений, ибо не чувствует себя в силах написать их. И вот поди ж ты! Оказывается, даже предисловие написал сам Лем! Такой самоиронии ещё позавидовать!

Это ж надо придумать такое: уложить тему соперничества изготовителей компьютеров в формат сказки! Добро торжествует, но зло не наказано, потому что его здесь нет. Кому сделали плохо советники короля? Лишь друг другу. В итоге всё осталось как было, только советники стали совсем маленькие. Вот так изящно Лем изобразил переход от ламп к транзисторам!

Ну это уж совсем ни в какие ворота. Я понимаю, что Лему были милее социальные прогнозы, чем какая-то там художественность, но не до такой же степени!

То, что завязка не имеет никакого отношения к основному действию, я уже привык. Для Лема такое в порядке вещей. Но я всё же надеялся, что у повести будет некая общая мысль, выраженная в названии. А вот нет! Просто на голову Трурлю падают два создания из других миров, которые рассказывают ему про свои злоключения. Когда второй пришелец замолкает, повесть заканчивается. И всё, никакого вывода. Цифруша, вынесенный в заглавие, присутствует только в завязке и больше о нём не вспоминают. Как и о Трурле, впрочем. Никакого финала, никакой морали, вообще ничего. При чём тут, спрашивается, воспитание? Видимо, Лем сел писать одну историю, потом она ему наскучила и он привинтил к ней две другие.

Первая — сатира на лагерь социализма. Самокритика, двоемыслие («чревовещание»), огромное Гориллище (КГБ и его аналоги), музыка сфер (коммунизм) — всё очень зримо и понятно. Лем настолько точен в описании, что невольно угадал реальный случай, произошедший в СССР. 9 апреля 1941 г. на совместном совещании Политбюро и руководства наркомата обороны замнаркома по авиации Павел Рычагов, отвечая на вопрос, почему в СССР бьётся так много самолётов, бросил в лицо Сталину: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!». Через три дня он был снят с должности, в июне того же года арестован, а в октябре вместе с женой (тоже лётчицей) бессудно расстрелян под Куйбышевом. Лем, конечно, не знал об этом, но зато он знал реалии социализма, отсюда его попадание в девятку (в повести один из музыкантов, набравшись смелости, говорит: «У нас же негодные инструменты! Какая тут музыка сфер?». Итог — смерть в пасти Гориллища).

Вторая история- удивительно точный прогноз Лема касательно второго этапа сексуальной революции и ухода людей в виртуальность, при этом наполненный такой постмодернистской игрой в слова, что дух захватывает. Оказывается, Лем и Пелевина предвосхитил, и даже «Матрицу». Эта история потом частично вошла в «Осмотр на месте», даже название страны было перенесено почти без изменений (здесь — Лизанция, там — Люзация). Лем опять размышляет здесь о техническом принуждении людей к нравственности (тема, начатая в «Возвращении со звёзд» и продолженная в «Осмотре на месте»), но слишком уж отдаётся модному тогда вопросу перенаселения (вспомним Гаррисона с его «Подвиньтесь, подвиньтесь!»), а потому заканчивает совсем уж в абсурдистском ключе. Но даже полный бред, если его озвучил Лем, не пропадает даром — смотрите фильм 2017 года «Короче» и удивляйтесь, сколько идей подкинул миру великий поляк. :)

Кстати уж, нельзя не упомянуть, что Лем удивительно много места отводит позиции церкви. Для советских фантастов, описывавших будущее, такого явления не существовало вовсе — подразумевалось, что в грядущем все будут атеистами. А вот Лем раз за разом возвращался к теме церкви. Здесь церковь упоминается в связи с вопросом опять же перенаселения, что превращает «Воспитание Цифруши» ещё и в документ эпохи. Действительно, в то время в Ватикане ломались копья в связи с проблемами контрацепции и целибата, причём, одним из рьяных участников той борьбы был архиепископ Кароль Войтыла (будущий папа Иоанн Павел II), живший в одном городе с Лемом. Вот так акценты, расставленные в книге, выдают не только время, в которое жил автор, но и место, где он жил.

Лем не случайно считал себя скорее мыслителем, чем писателем. Это не рассказ как таковой, здесь нет общего содержания, а просто набор разномастных, никак не связанных новелл и вставных новелл, условно обрамлённых фигурой Трурля. Я мог бы сравнить это с «Рукописью, найденной в Сарагосе», но даже там повествование стройнее. Лем не раз в своём творчестве отказывался от литературных «приличий» в пользу иллюстративности посетивших его идей.

А вот идеи хороши. Больше всего запомнилась первая история — про короля Мондрильона и его советника (наверное, потому, что я лучше всего её понял). Это явный выпад против сталинизма с его паранойей и репрессиями (да, именно против сталинизма, а не диктатуры вообще, уж поверьте мне. Я знаю, в какой стране жил Лем и что волновало его и людей, которые его окружали в то время).

Вторая и третья истории — плевок в социализм в целом, а точнее, в тех, кто предлагает простые рецепты общественного счастья (Лем ставит там на одну доску марксистов, луддитов и утопических коммунистов чуть ли не времён религиозных войн).

Четвёртая история (самая стёбная, пожалуй) — предвосхищение виртуальной реальности и искусственных снов (нечто подобное в те времена писал Дик. Отсюда, может быть, столь тёплое отношение Лема к этому американцу).

Наконец, пятая — полная иронии иллюстрация того, что все мы (от планеты Земля до человечества) — плод случайности, и даже гипотетический Творец всего сущего (у Лема скорее похожий на Брахму, чем на Иегову) может быть порождением прозаического стечения обстоятельств. Надо сказать, что эту мысль Лем пронёс через всю жизнь, даже написал об этом монографию «Философия случая», а родилась она в нём, очевидно, после того, как ему довелось присутствовать при расстреле нацистами львовских евреев, причём, он сам по чистой случайности в число расстрелянных не попал.

Ну а шестая — точнейшее психологическое наблюдение над тем, что бывает, когда любишь не искусство в себе, а себя в искусстве.

Сами решайте, можно ли назвать полноценным художественным произведением вещь, сотканную из столь разных кусков. Каждый из этих кусков великолепен, но надо ли было соединять их в одной повести? Лему было на это наплевать. Как я уже сказал, он считал себя сначала мыслителем, а потом уже писателем. И кто мы такие, чтобы судить его?

Лем не перестаёт изумлять. Оказывается, перенос сознания из человека в предмет — это не фишка «Чёрного зеркала», а всего-то забавный приём из старой сказки известного фантаста. По сюжету — этакий «Принц и нищий», только в жанре НФ. По морали — типичная сказка. А в итоге — один из немногих текстов цикла, когда на коне оказывается не взбалмошный Трурль, а холодный скептик Клапауций.

Рассказ — иллюстрация квантового поведения электрона. Отсюда все эти «вероятностные драконы», переход из конфигурационного пространства в реальное и «размазывание драконов по пространству». Очень забавно, но концовку я не понял.

«Иногда несгибаемая позиция — признак паралича». Станислав Ежи Лец.

Верно было подмечено: рассказ — перекличка с Оруэллом, но перекличка ироническая. И то, что у Оруэлла выглядит благородной попыткой жить не во лжи, у Лема превращается в насмешку над косностью. Фактически это — плевок в окаменелых консерваторов, однажды пришедших к некоему выводу и повторяющих его, несмотря ни на что. При этом такие консерваторы, что забавно, могут мнить себя последними защитниками истины, ссылаясь, в том числе, на роман Оруэлла. :)

«Вот все говорили: Радио, радио! Вот радио есть, а счастья нет». И. Ильф, Е. Петров.

Собственно, этой фразой можно ограничиться, говоря о данном сборнике. Лем на все лады расписывает, что именно ему удалось предсказать, и сокрушённо замечает, что лучше бы этого не случилось. Самое главное разочарование — интернет. Вместо обмена знаниями он превратился в Клондайк для преступников, сумасшедших и извращенцев. А ещё он ни на йоту не приблизил нас к созданию ИИ, ибо мозг и сознание остаются для нас такими же загадками, как и раньше. Впрочем, мы хотя бы поняли три вещи: 1) интеллект и сознание — не одно и то же; 2) сознание не сосредоточено в одном месте, а представляет собой конструктор из множества деталей, которые сами по себе сознанием не являются (типа как компьютерное железо и прошивка создают компьютер); 3) не бывает универсального мозга, а значит, не может быть и универсального ИИ — скорее, их будет множество.

В общем, это не тот мир, о котором мечтал Лем. Даже перебои с электричеством, донимавшие его в ПНР, никуда не делись. Правда, внезапно рухнул СССР, о чём Лем даже не мечтал. Нельзя не отметить злорадство, с которым он говорит в одном из текстов сборника о недооценке советскими товарищами кибернетики. «Я приезжал в шестидесятые годы в Советский Союз и думал: Отлично! Значит, вы проиграете холодную войну. Это прекрасно!».

«Мы думали, вы высадитесь на Марсе, а вы дали нам Facebook». Базз Олдрин

Оочень затянутая вещь, в которой Лем в очередной раз берётся доказать утопичность общественных рецептов счастья. Если честно, похоже на помойку, куда Лем сваливал всё подряд, что пришло ему в голову. Но рассказу многое можно простить за сюжет с цифровой копией Трурля, наделённой сознанием, а потому несчастной. Я думал, такое только в «Чёрном зеркале» было, а вот пожалуйста — Лем придумал это за добрых полвека до знаменитого сериала.

А ещё очень удивило сравнение уровня счастья с наслаждением старцев, наблюдавших за купавшейся Сусанной. Я понимаю, что библейские параллели у Лема всплывали совершенно непроизвольно, но встретить такое в «Кибериаде» совсем не ожидал.

Древнегреческий парадокс о корабле Тесея, перетолкованный на новый лад. Очень остроумно, особенно что касается пересадки органов размножения :). Лем не стал уходить в психологические дебри, как он любит, а просто написал юмореску, походя пнув юристов (как он тоже любит — см. «Стиральную трагедию»). Реализма на самом деле ни на грош (даже юридического), чистый юмор. Наслаждайтесь!

Удивительным образом в этом эссе Лем опровергает сам себя. А может быть, это такой крик отчаяния? Лем мог назвать эссе как-нибудь иначе. Например, «Персонетика» — сухо и безлико, как и подобает научным работам (и как у него озаглавлены почти все книги из «Библиотеки будущего»). Но он придумал название-лозунг: «Не буду служить». Кому служить? Творцу всего сущего. Лем в бога не верил, а потому и служить ему необходимости не видел. Тогда почему такое вызывающее название, из которого прямо следует бытие божье? Не начали ли закрадываться в Лема сомнения? Если взглянуть на всё его творчество, то оно прямо-таки пронизано темой христианства. Начинал он как насмешник и богоборец («Миссионеры в космосе», 1954 г.), а закончил едва ли не как поклонник католической церкви («Фиаско», 1986 г.).

Это эссе кажется переломным в духовной эволюции Лема. Здесь он уже не столько оспаривает бытие божье, сколько сомневается в необходимости поклоняться Творцу (если бог — всего лишь экспериментатор, зачем ему молиться и о чём-то просить?). Более того, в самом эссе «бог» есть — это профессор Добб, создатель виртуального мира, в котором и происходит религиозный диспут («Они ведь в сущности обращаются ко мне», — говорит он). Судя по всему, Лем, подобно множеству его соотечественников, разочаровался в коммунизме после антисемитской кампании Гомулки и ввода войск в Чехословакию, и начал дрейфовать в сторону религии.

Это не значит, что он стал верующим. В эссе полно таких тезисов, от которых у верующего встанут волосы дыбом. Например, зачем нам благодарить бога за сотворение себя, если мы не знаем, лучше ли было или хуже, если б мы не появились? Мы ведь не можем сравнить (служитель церкви тут, наверное, возразил бы, что бог всеведущ, а значит, он-то может сравнить, что уже и сделал, раз сотворил человечество и весь мир. Но это объяснение вряд ли нас удовлетворит, потому что божественным чудом можно заткнуть любую логическую дыру, о чём Лем и говорит).

Идея виртуального мира в момент написания эссе была расхожей темой, но таковой она стала в том числе благодаря Лему, который ещё в 1960 г. издал рассказ «Странные ящики профессора Коркорана». В 1964 г. увидел свет роман Д.Ф. Галуя «Симулакрон — 3», по которому в 1973 г. Фассбиндер снял фильм «Мир на проводе». В СССР ещё в 1961 г. Днепров опубликовал рассказ «Мир, в котором я исчез», где изобразил нечто вроде компьютерной игры-стратегии, скрещённой с симулированием реальности (а Лем в «Осмотре на месте» даже придумал название для такой игры — социомат). Так что к 1971 году само по себе виртуальное моделирование мира новостью для НФ не являлось. Вопрос был лишь в том, каким образом обитатели этого мира обзаведутся сознанием. И на объяснение этого Лем тратит первую половину эссе, где подробно рассматривает вопрос, как вообще появилось сознание. По мнению Лема, сознание — это ответ эволюции на нагромождение противоречий в причинно-следственных связях. Машина не может решить непримиримые противоречия, она просто зависает, а человек благодаря сознанию может. Значит, чтобы искусственные личности тоже осознали себя, надо ввести особую программу, генерирующую противоречия. Что это за программа и почему она не приведёт к зависанию компьютера, Лем не объясняет, но оно и неудивительно — НФ же! Вы ещё попросите чертёж работающей модели двигателя для звездолёта. Понятно, что Лем закидывал удочку в далёкое будущее, когда такие программы могут появиться.

В целом — отличная мозголомка, в которой не обошлось без фирменной иронии Лема: «Буду работать до тех пор, пока институт платит за электричество для моего опыта. А когда перестанет, придётся, видно, устроить персоноидам апокалипсис».

Нечитаемо. По поздним романам ясно видно, как Лем терял охоту к художественному творчеству. В нём ещё бродило множество идей, но нанизывать их на сюжет ему уже было лень, и он просто сваливал всё в кучу. Представьте, что вы намазали очень вкусное варенье на прекрасно пожаренную печень, засыпали всё отличной куркумой и потушили. Ну как, съедобно? Вот здесь именно такой случай. По отдельности составляющие очень даже ничего, но сложенные вместе превращаются в хрючево.

Начинается роман как разудалая юмореска в традиционном стиле рассказов о Йоне Тихом, продолжается бесконечной лекцией о цивилизации на Энции, затем транзитом через ещё одну остроумную юмореску (теперь уже о земных философиях) превращается в приключенческий роман в стиле космооперы, потом обрушивается ещё в одну нескончаемую лекцию (вновь о цивилизации на Энции, но теперь уже глазами самих энциан), а заканчивается в лучших традициях всё тех же рассказов о Йоне Тихом. Не сказать, чтоб всё это было беззубо — отдельные куски произведения просто завораживают, но такая мешанина больше подошла бы пародии, чем серьёзному роману (кстати, сам же Лем в «Фантастике и футурологии» предостерегал от смешения жанров, но теперь ему, видно, стало наплевать). Концовка, на которую многие пеняют, мне кажется одним из немногих достоинств романа — она явно перекликается с «Футурологическим конгрессом» (о чём прямо говорится в тексте) и в общем подытоживает приключения Йона Тихого: «Ему хотелось проснуться, но он понял, что это и есть явь, и другой не будет».

Посмотрим, когда Лем писал «Осмотр на месте». В 1980 — 1981 гг. Именно в эти годы в Польше появилась «Солидарность» и началась мирная антикоммунистическая революция. Отразилось ли это на романе? В общем — да. Как правильно было замечено, реалии Курдляндии взяты Лемом из новейшей истории Китая. Почему Китая? Потому что Лем уже разочаровался в коммунизме, но напрямую критиковать его не мог (он ведь жил в стране советского блока), вот и выбрал для критики КНР, с которым у Советского Союза была вражда — не придерёшься. Но Лем не был бы Лемом, если бы всё свёл к однобокой сатире. Дальше начинаются реалии Люзании (США), где за внешним благополучием скрываются такие скелеты в шкафу, что люзанийцы готовы лезть хоть курдлю в пасть, лишь бы на время вырваться из своего «рая». И вот уже наивный патриотизм беглого курдляндца, который после учёбы в люзанийском вузе почему-то предпочёл вернуться в родную диктатуру, перестаёт быть таким наивным («Из карательного курдля можно на время сбежать, а из этикосферы не вырвешься»). Блестяще!

Перечислю ещё некоторые достоинства романа.

Во-первых, он даёт, пожалуй, самое оригинальное объяснение «молчания космоса», которое я встречал («Об этом много рассуждают астрономы, а надо бы спросить экономистов»).

Во-вторых, очень здорово изображено взаимное противоборство двух пропаганд, когда не знаешь, чему верить.

В-третьих, классно и доходчиво показано, как трудно жителям разных обществ понять друг друга и какие дикие трактовки могут вызвать самые обычные явления нашей жизни («На Земле царит культ вампиров, потому что женщины красят губы в красный цвет и подводят глаза, чтобы смахивать на покойников»).

В четвёртых, Лем чуть ли не единственным на тот момент сумел показать развитие принципиально иного общества, увязав воедино эволюцию, философию и политику. Это вам не легкомысленные конструкции типа «А что, если Средневековье там не закончилось?». Здесь всё замешано куда круче: например, Лем умудряется провести логическую цепочку от неполового размножения к отсутствию в энцианских религиях понятия потустороннего.

В-пятых, здесь есть очень вкусный диалог философов и учёных прошлого об открытом и закрытом обществах. Сначала он кажется просто капризом Лема, которому надо было чем-то заполнить полёт Тихого на Энцию, но потом понимаешь, что таким образом писатель подводил к сравнению курдляндского и люзанийского обществ (или коммунизма и капитализма, если уж совсем просто).

В-шестых, Лем предугадал появление игр-стратегий («социомат»), роботов-суррогатов (да-да, прямо как в одноимённом фильме, снятом в 2008 году) и ещё раз постебался над замкнутыми циклами энциклопедических статей («Мокрыныч — намокший Горыныч», «Сгорыныч — выгоревший Горыныч». В оригинале порочный круг ещё уже, сводясь к двум словам — smok («дракон» по-польски) — огнедышащий zmok; zmok — намокший smok).

Роман набит интересной информацией под завязку. Но всё это на 80 % подано в таком нудном ключе, что читается с трудом. Не мудрствуя лукаво, Лем просто отправляет Тихого то в библиотеку (дежурный приём писателя), то на лекцию учёного. Так писали в эпоху фантастики ближнего прицела, а в СССР этим отличался Ефремов. В начале восьмидесятых такая дремучесть выглядела уже даже неприлично. Мог ли Лем преподнести всё это иначе, насадив на какой-никакой сюжет? Мог. Но хотел ли? Вряд ли. Неудивительно, что вскоре последовало ещё более невыносимое в сюжетном отношении «Фиаско», после которого Лем как писатель закончился.

Это какое-то постыдное самолюбование (я про Лема). Понятно же, что те типа горькие истины, которые здесь с таким красочным пафосом провозглашает суперкомпьютер, на самом деле адресует человечеству сам автор. Разум — следствие эволюционного сбоя, люди — ошибка природы; чтобы развиваться, надо отказаться от всего человеческого (что неизбежно) и т.д. И ладно бы, это преподносилось в художественной форме, как у Стругацких в «Волны гасят ветер», где показан переход на следующую ступень эволюции, но нет же! Лем не нашёл ничего лучшего, как разразиться проповедью, словно вернулся в старое доброе время коммунистических НФ-утопий, с которых когда-то начинал. Выглядит всё это претенциозно и смешно. Неужели Лем и правда думал, что открывает человечеству глаза? Ну тогда он просто наивен, как те авторы нестандартных версий жизни Христа (от Никоса Казандзакиса до Дэна Брауна и их эпигонов), которые думают, что их очередное «Евангелие от Иуды» или подобная ересь обрушит «ложь церковников».

А ещё очень странным выглядит то, с каким наслаждением бросает в лицо человечеству свои выводы лишённый эмоций компьютер. Да, Лем постелил себе соломку в предыдущих частях, заявив, что машина таким образом пытается быть более понятной собеседникам, но выглядит такое объяснение очень слабо. Эффект был бы куда сильнее, если бы Голем шарашил своими тезисами с полным безразличием, как и положено набору электронных схем. Но Лема, видимо, понесло, и он с подростковым задором взялся развенчивать те выводы, к которым в его время пришла наука. Интересно, что двадцатью годами раньше Лем сам же посмеялся над теми, кто верит, что достаточно мощный компьютер найдёт ответы на все вопросы. В рассказе «Сезам» некий студент дал машине задание найти лекарство от рака. Компьютер его нашёл, но оно оказалось хуже болезни, ибо машина (по словам самого же Лема) обладает лишь теми знаниями, какие в неё заложил человек, а потому она не может родить что-то принципиально новое. И вот теперь Лем сам оказался на месте того студента.

Энциклопедия футурологии, изменяемая в реальном времени — это, конечно, нехилая идея. Особенно если глянуть год, когда Лем это придумал (1973). Но Лем не был бы Лемом, если б не раскрыл свою мысль максимально изощрённым способом. В данном случае имеем рекламный проспект (замечу, что всё это писалось в социалистической стране). И конечно, куда ж без фирменных острот. Мне особенно запомнилась такая: «По понятным причинам мы не можем предсказывать развитие мировой экономики дальше, чем на 24 минуты вперёд» :) Класс!

Хе-хе, круто. Вы думаете, пройти тест Тюринга — это высшая ступень развития ИИ? Нет, по-настоящему мир изменится в тот день, когда тест Тюринга не сможет пройти человек, а спрашивать будет машина! В самом деле, обладает ли человек сознанием с точки зрения компьютера?

Чёрт побери, Лем между делом вбрасывал идеи, к которым НФ подбирается лишь сейчас. Совсем недавно Уоттс ошарашил мир «Ложной слепотой», в которой поставил вопрос, никому до того не приходивший в голову: разум и сознание — это одно и то же? Но даже он не посмел усомниться, что человек обладает сознанием. Лем обошёл его на повороте ещё полвека назад (не первый раз, впрочем. Тот же Уоттс признавался, что хотел написать книгу о разумном океане, пока не узнал, что такая книга уже написана Лемом).

Это такой литературный вариант комедии Бастера Китона — комика без улыбки. Разнузданный стёб с невозмутимым выражением лица. Надо быть дьявольски эрудированным и не менее дьявольски талантливым, чтобы уметь такое. Лем умел. Казалось бы, читаешь дотошное описание научного эксперимента. Но за этим описанием кроется абсурдистский юмор высочайшего уровня — начиная от самой задачи эксперимента (научить бактерии писать. Да, Лем знал про знаменитый опыт Ходжи Насреддина с ослом и в тексте есть на это намёк) до проскакивающих вскользь фразочек типа: «Английской грамматикой в объеме «бейсик инглиш» первым овладел Proteus orator mirabilis, тогда как E. coli eloquentissima даже в 21000 поколении делал, увы, грамматические ошибки» или «Он умер всего через несколько месяцев после издания «Эрунтики», во время обучения новых адептов микробиологической словесности, а именно вибрионов холеры. Он рассчитывал на их способности, ведь по форме они — настоящие запятые, а значит, в родстве с хорошей стилистикой» (кстати, тут переводчик слегка изменил текст, т.к. вибрион холеры по-польски и называется «запятой» (przecinkowiec), так что в оригинале присутствовала игра слов, которую невозможно передать дословно).

В итоге имеем невероятно изощрённый текст, который под личиной пародии являет собой ни много ни мало развитие темы «Формулы Лимфатера» (получение информации из ниоткуда), а завершается самосбывающимся пророчеством.

Не возьму в толк, почему Лем выбрал здесь такой архаичный торжественно-перегруженный стиль. То ли это отсылка к эпохе барокко (и тогда понятны постоянные параллели со Священным Писанием), то ли стилизация под Гомбровича, о котором упоминается в тексте. Видимо, первое, ибо Лем в конце приглашает читателя узреть врата Творения — и тут осталось лишь включить на всю громкость ораторию Гайдна «Сотворение мира» (да, я знаю, что Гайдн — не барочный композитор, но опирался он именно на барокко, а эта оратория уж очень знаменита).

Правда, мне совсем непонятно, к чему тут призывы к первобытной простоте. Это ещё может как-то резонировать с оригинальным методом «освобождения предисловий» от оков основного текста, но архаично-усложнённый стиль, каким Лем об этом пишет, находится с данным призывом в явном противоречии.

Остаётся списать всё на очень тонкую иронию. Видимо, Лем тут кого-то троллит, но кого и зачем, я не знаю.

Читаю отзывы и удивляюсь. «Ничего особенного... Непонятно, что хотел сказать... глубокий стёб...». Вы чего, люди? Это просто шутка, и ничего больше. Не надо искать тут какие-то глубины, никакой это не стёб и не сатира, а обычная юмореска, смешивающая в кучу штампы западной космооперы и коммунистической утопии («космическая линия Гдыня — Марс»). Вы ещё Высоцкому предъявите за неисторичность и поверхностность песни «Как-то вечером патриции». Иногда шутка — это просто шутка. А с чувством юмора у Лема было всё в порядке. Человек на-гора выдал три убойных сюжета, каждый из который легко мог бы пойти в дело, если б за него взялся какой-нибудь американец. В ПНР, естественно, такое задорное непотребство было непроходимо.

Вряд ли ты, уважаемый читатель, почерпнёшь из этого эссе что-то новое. Лем говорит общеизвестные вещи, как обычно демонстрируя недюжинную начитанность. Интересны разве что его собственные взгляды на то или иное явление (стоит заметить, что эссе написано сразу после первого опыта самого Лема в области детектива — романа «Расследование»). Про Агату Кристи, например, говорит, что ей свойственна бабская болтливость и второстепенный психологизм вкупе с сочинением таких преступлений, которые по степени реалистичности неотличимы от фантастики. Заявляет, что преступник-психопат — это признак авторской беспомощности (рыдай, Томас Харрис!). Упрекает детективщиков, что сочинённые ими злодеи действуют как сферические кони в вакууме, то есть, чётко и безэмоционально будто машины, в то время как в жизни большую роль играет случайность (тут Лем внезапно приводит в пример акции польского Сопротивления, где прекрасно разработанный план мог сорваться из-за какой-нибудь мелочи).

Отразились ли такие воззрения Лема на его творчестве? А как же! В «Расследовании» один из героев предлагает списать все преступления на психа — явный стёб над избитым уже к тому времени приёмом. А в «Фиаско» сплошь и рядом в повествование вмешивается случайность, рушащая планы. Так что иногда полезно почитать публицистику Лема, чтобы понять, откуда ноги растут.

Уже устал считать, сколько раз великий поляк оказался впереди планеты всей. То есть, обогнал развитие жанра. В 1969 году Стругацкие написали «Отель «У погибшего альпиниста» в качестве эксперимента по соединению НФ и детектива. Эксперимент этот, по утверждению БНС, не удался, потому что и не мог удасться. Так вот Лем опередил братьев на 10 лет и у него всё получилось. Роман — сочный такой нуар с кучей загадочных явлений, часть которых в итоге объясняется, а часть так и остаётся покрыта мраком тайны. Любителей детектива роман наверняка разочарует, ибо концовка тут мягко говоря странная. Но такова и была задумка Лема. В середине романа он говорит об этом прямым текстом — дескать, в XIX считалось, что уж на Земле-то мы всё открыли, и дальше физике развиваться некуда. А потом возникла квантовая физика, и мы оказались на берегу океана неведомого.

Но просто соединить детектив и фантастику Лему показалось мало, он напичкал произведение элементами хоррора, так что иногда роман проваливается в сущую лавкравтовщину (можно даже провести ироничную параллель: если у американца были «неописуемые существа», то у Лема — необъяснимые явления).

Концовка, которая приводит в недоумение многих читателей, на мой взгляд куда более естественна, чем концовка Стругацких в ОУПА. Лем не стал гнаться за внешними эффектами, а просто поставил главгера перед своеобразным выбором. Что ж, Лем — не единственный, кто так поступил. В тех же Штатах есть один выдумщик, который тоже обожает ставить людей в тупик — Дэвид Линч. Смотрели «Малхолланд Драйв» или «Твин Пикс»? Если понравилось, «Расследование» придётся вам по вкусу.

Редкий для Лема случай — интересная статья, не пересыпанная латинизмами и научными терминами. В очень доступном стиле Лем показывает, почему американская научная фантастика (как и всё на свете) — на 90 % дерьмо (спойлер — из-за коммерциализации), и почему это лучше, чем если бы её творило несколько гениев и никто больше (спойлер — тогда она осталась бы уделом высоколобых эстетов и не привила бы массам интерес к науке). С уважением отзывается о Бредбери, Стэплдоне и Брауне, пинает всех остальных (Рассел для него — вообще графоман), фэнтези обзывает легкомысленным эскапизмом и пеняет американцам за высокомерное отношение к советской науке (изменившееся после запуска первого спутника). В целом — очень полезная статья, если вам влом читать иных заокеанских авторов: Лем любезно пересказывает содержание их произведений, не отказывая себе в удовольствии отпускать язвительные комментарии.

Классическая история о быке Фаларида на новый лад. Безусловно, впечатляет изобретательность Лема по части выдумывания вопросов и оригинальной интерпретации ответов, когда всё, что ты скажешь, будет использовано против тебя. Но мне почему-то вспомнились тесты, которыми в знаменитом романе Дика выявляли андроидов. Там тоже были странные вопросы и целая система анализа ответов. Но поляк, как обычно, оказался на шаг впереди всех.

Хоть здесь и появляется впервые Йон Тихий, сборник нынче нельзя воспринимать иначе как компромат на Лема. Так петь в унисон с госпропагандой не каждому дано. Представьте, если бы какой-нибудь Владимир Соловьёв (телеведущий, а не философ) издал томик произведений, в которых выплеснул всё то, что он ежедневно выплёскивает в своих эфирах. Вот такое впечатление от этого сборника. Каким же надо было быть упоротым, чтобы писать такое, пусть даже и при сталинизме! Как говорится, «всех учили, но почему ты был первым учеником?». С другой стороны, на этом фоне особенно впечатляет, каких художественных высот очень скоро достиг Лем. Поистине, из зловонной ямы воспарил на Олимп. Но начинал он именно в зловонной яме гнуснейшей пропаганды. И это не стереть никакими достижениями.

Видимо, это такой мостик от «Фабрики абсолюта» Чапека (которой Лем восхищался) к идее бетризации в «Возвращении со звёзд». Покамест всё свелось к избитой истории о бесхитростных туземцах, которые построили у себя коммунистический рай, пока лицемерные европейцы и американцы носились с болтовнёй о демократии и христианских добродетелях. Банальность, которую не смог оживить даже стилизованный под архаику рассказ португальца. Сугубо музейная вещь, которую Лем рад был бы забыть.

Коварные американские империалисты засылают своего агента к французскому учёному, чтобы выведать секрет симбиоза муравьёв и болезнетворных бактерий — разумеется, с целью создать бактериологическое оружие. Но профессор оказывается готов к визитам зловредных янки. Этот незамысловатый сюжет обрамляют две полумистические истории о приключениях в Латинской Америке и Африке, которые ничего к истории не добавляют и выглядят как дорогой тюнинг к «Запорожцу». Потом эти истории Лем пристроил в «Фиаско», поностальгировав там над самим собой в молодые годы. Там они смотрелись не менее чужеродно, чем здесь. Зачем они вообще нужны? Да чёрт его знает. Видимо, Лем так и не придумал, как их развить, потому использовал где придётся, чтобы не пропадали.

Заурядная агитка, в которой Лем сумел пройтись чуть не по всем идолищам тогдашней пропаганды: Ватикану, НАТО, капиталистам и даже по Свидетелям Иеговы (которых в тогдашней Польше объявили американскими шпионами). Всё очень предсказуемо и примитивно. Злодеи настолько злодеи, что готовы действовать вопреки своим интересам, лишь бы показать свою гнилую сущность. Так, епископ старобаптистской церкви, к которому обратился гангстер за отпущением грехов, зачем-то взялся его убеждать, что никаких грехов тот не совершал, а даже наоборот, вёл добродетельную жизнь. Зачем?! Ведь таким образом епископ лишал свою церковь пожертвований. Но в агитке главное — эмоции, а не здравый смысл. Сейчас этот рассказ воспринимается как артефакт ушедшей эпохи. Какое время, такая и фантастика.

Кажется, первая попытка Лема вырваться за пределы фантастики ближнего прицела. Формально всё соответствует её канонам (есть открытие и есть подробное описание его природы и технической составляющей, а в конце даётся мораль), но по сути речь здесь идёт о науке вообще, о том, допустимо ли сомневаться в авторитетах и насколько это допустимо. В итоге имеем два сюжета, описывающих ситуацию с противоположных точек зрения: один усомнился в чём-то окончательно доказанном и совершил рывок, другой же позволил себе усомниться в науке вообще и сел в лужу. Топольный и Чвартек — явные предтечи Трурля и Клапауция, только действуют они в коммунистической утопии и очень серьёзны. А ещё очень шаблонны. Лем пока не научился играть в психологию и потому сделал героев стандартными «безумными учёными» без всякого наполнения. Наверное, поэтому он позднее отказался от них.

Ума не приложу, зачем автор назвал одного из персонажей Чвартеком («Четвергом» по-польски). Может, это такой намёк на Пятницу?

Рассказ абсолютно брэдбериевский. Поэтичная тональность Брэдбери, сентиментальность Бредбери, даже флэшбеки в стиле Брэдбери, вот только автор — Лем. Польский гений, который в 1959 году не только написал едва ли не самый тонкий и совершенный рассказ в своей карьере, но и придумал одну из главных фишек «Космической одиссеи» за 9 лет до появления этой «Одиссеи».

Для 1964 года и для самого Лема очень архаично. Одна голая идея (кстати, не оригинальная) и больше ничего. Герои плоские, события происходят по щучьему велению. Откровенно ученический рассказ, почему-то написанный Лемом в самом расцвете таланта.

Крайне неаппетитная книга. Подробное описание того, сколько разной дряни выделяет человеческое тело за одну минуту в живом и мёртвом виде. Понятия не имею, зачем Лем это написал. С таким же успехом можно изучить под микроскопом участок тела размером милиметр на миллиметр, составив каталог обнаруженных микроорганизмов, отслоившихся кусочков кожи и осевших частичек пыли. Лем, конечно, это понимал. Единственное, чем я могу объяснить появление столь странного текста, это ирония автора в отношении известной фразы: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!» (её в эссе нет).

И в который раз вижу у Лема отсылки к «Запискам из подполья» — второму (после де Сада) литературному фетишу польского фантаста.

Нуднейшее рассуждение о том, какими путями будут развиваться вооружения в XXI веке. Лем пытается оригинальничать, доказывать, что оружие пойдёт путём не укрупнения, а миниатюризации, но вообще практически ничего пока не сбылось.

1983 год — это последнее обострение холодной войны, и Лем уже в эмиграции по уши увлечён этой темой. В «Фиаско» он продолжил рассуждать о том же самом, изобразив космическую гонку вооружений, в которой стороны не воюют, а главным образом глушат электромагнитные сигналы друг друга, полностью выводя из строя связь.

В книге есть несколько интересных наблюдений. Например, задумывались ли вы, зачем нацисты скрывали лагеря смерти? Ведь если они провозглашали евреев и других «недочеловеков» низшей расой, обречённой на уничтожение либо на рабское существование, то чего стесняться? Лем видит здесь влияние (как ни странно) христианства, которое лишило войну морального права на истребление врагов, заставив победителей всякий раз подыскивать какие-либо обоснования для резни побеждённых. А если таких обоснований не находилось, произошедшую резню приходилось скрывать и отрицать. Вывод спорный, причины могли быть вполне практическими (о том, что их ждёт, не сообщали даже тем евреям, которых уже привезли в лагеря смерти, иначе пришлось бы силком заталкивать их в душегубки, да ещё самим раздевать каждого — кому это надо?), но мысль интересная.

Лем также считает, что после создания ядерной бомбы Третий Рейх был обречён, даже если бы одержал победу над СССР — в этом случае американцам ничего не оставалось бы, как обратить Европу в атомную пустыню.

А ещё Лем легко и непринуждённо ставит на одну доску нацистов и левых террористов в послевоенной Европе («Фракцию Красной Армии», «Красные бригады»), видя сходство в том, что как те и другие действовали во имя некой высшей правды (в их понимании), полагая себя судьями общества. Весьма скандальная параллель, из-за которой Лему предъявляли потом в ФРГ (но не в социалистической Польше, как ни странно).

И наконец, полный пессимизма вывод, который, кажется, объясняет заголовок эссе: «Прагматически зло оказывается эффективней добра, коль скоро добро должно изменять себе, чтобы сдержать зло. Выходит, в этом противоборстве нет непогрешимой победной стратегии, и добродетель побеждает постольку, поскольку уподобляется противостоящему ей пороку».

Ах да, и конечно, отсылки к де Саду — творчество известного маркиза превратилось для Лема в какой-то фетиш. Он ссылается на него в каждой своей монографии.

Лем, ты — чёртов гений! Взять избитый сюжет и так его вывернуть!

Конечно, экстремальная ситуация, когда приходится выбирать, кому жить — тема не новая. Ну так и контакт с инопланетным разумом — тоже старая тема. Но «Пикник на обочине» от этого не становится хуже.

Так и здесь. Дело не в экстремальной ситуации, а в сюжетной находке Лема. Аппаратура записывает только звук, а значит, можно обмануть тех, кто будет её слушать. А дальше уже начинаются психологические упражнения, в которых Лем — мастер. То, что эта вещь писалась для радио, подчёркивает изобретательную нестандартность Лема. Вместо того, чтобы накропать обычный фантастический рассказик, он решил поиграть со слушателями в кошки-мышки, использовав специфику радио. Пусть-ка слушатели сами решают, кому верить! Ну кому ещё могла прийти в голову такая мысль?

Ну и, конечно, техническая сторона на высоте. Лем не был бы собой, если б не продумал все тонкости.

Один из лучших рассказов Лема и ад для переводчика. Толмач справился и заслужил свою собственную десятку. Это ж надо суметь — перевести стихотворение, в котором все слова начинаются с одной буквы (в оригинале — «ц», в переводе — «к»). А ода, написанная языком высшей математики? Лем, конечно, гений, но и Трофимов заслужил овацию. Мне страшно представить, сколько сил он потратил на адекватный перевод этого лингвистического ребуса.

А в целом великий поляк дал самое незаурядное толкование фразы «В начале было Слово». :)

Вот это да! Мало того, что Лем в древнем 1964 году изобразил шизофрению у робота, так ещё и предвосхитил Нолана с его многоуровневыми снами и попытками воздействовать на реальность из сна. В одном из отзывов рассказ верно сравнили с творчеством Дика, но погодите-ка: «Убик», где есть схожие мотивы (хотя и не настолько изощрённые), был издан спустя 5 лет после «Сказки о Мурдасе». Великий поляк был первым!

А вообще, это, конечно, насмешка над бюрократизацией, когда управленческий аппарат разрастается настолько, что одни ведомства начинают мешать другим, и всё идёт вразнос.

И опять меня сумел удивить великий поляк. На этот раз — со знаком плюс. Вот уж чего я не ожидал встретить у Лема, так это хоррора. А ведь «Терминус» (название-то какое!) — хоррор и есть. По огромной, пережившей катастрофу с человеческими жертвами, космической барже бродит единственный уцелевший в той катастрофе — робот — и сам того не осознавая, выстукивает морзянкой послания погибших. Причём, послания эти не лежат в нём мертвым грузом, а каким-то образом преобразовались в программы, с которыми можно вести общение. Фактически, разговаривать с призраками. Ну кому ещё, кроме Лема, могло такое прийти в голову? А уж дополнительные штрихи — поиски кота, сцена с рыбками — придают рассказу такой жути, что мороз по коже.

Начало вышло потрясающим. Я глазам своим не поверил, видя такой экшн в эпоху фантастики ближнего прицела (хоть Тунгусский метеорит и был в то время популярной темой). Но вот дальше как раз и пошла та самая фантастика ближнего прицела с бесконечными занудными лекциями, полными славословий коммунизму и людям прекрасного будущего. «Декамеронообразные» истории, которые рассказывали участники полёта к Венере на борту корабля, я просто пролистал — читать эти вставные новеллы не было никаких сил (я уже в «Дон-Кихоте» с трудом через них продирался, а уж в фантастике увольте меня от такого удовольствия). Похождения на Венере пошли уже пободрее — там мы видим того самого Лема, которого вскоре и узнает весь мир. В общем, если выкачать всю воду, которая наполняет это произведение примерно на две трети, то вещь могла бы получиться очень неплохая.

И всё же капну ложку мёда. Во-первых, обратим внимание, когда Лем писал свой роман — 1950 — 1951 гг. Время абсолютного господства сталинистской идеологии, а ещё — начало Корейской войны. Трудно отделаться от впечатления, что картины разрушенной цивилизации на Венере родились у Лема вследствие размышленй над тем, куда заведёт Землю соперничество двух систем. Третья мировая рисовалась в то время партийными пропагандистами отнюдь не крахом всего, а шагом к коммунизму. так что Лем в сущности опровергал господствующую идеологию, в завуалированном виде показывая, куда заведут такие речи (даже странно, что книгу пропустили в печать в 1951 году. Куда смотрели цензоры?).

Ну и конечно, белый шар. Здесь это — просто агрегат по изменению гравитации. Но не он ли вдохновил Стругацких на золотой шар в «Пикнике на обочине»? Да, функционал разный, но антураж уж больно схож: и там, и там таинственный шар; и там, и там — безжизненная зона, наполненная непонятными вещами.

В общем, ранее произведение Лема хоть и несёт на себе родимые пятна эпохи, но содержит искорки гениальности, которые очень скоро разгорятся ярким костром до небес.

Довольно таки банальный текст о том, что планеты, жизнь и человек возникли вследствие удачно выстроившейся череды катастроф — от двух подряд взрывов сверхновых, произошедших там и тогда, где и когда было нужно, до метеорита, уничтожившего динозавров. Мораль: жизнь и разум — результат невероятного стечения обстоятельств, сродни трём подряд выигрышам в рулетку. Наверное, в 1986 году это звучало оригинально, сейчас же выглядит прописной истиной. При этом Лем совершенно не принимает во внимание: а) громадное число звёзд и планет в одной только нашей Галактике (что делает подобное совпадение не таким уж невероятным); б) вариант того, что на других планетах эволюция сразу пошла другим путём, а значит, не было нужны уничтожать мир пресмыкающихся, чтобы расчистить дорогу млекопитающим.

В целом текст представляет собой исключительно археологический интерес. Только для фанатов Лема.

Похоже, Лем, как и его не менее выдающийся соотечественник-атеист Колаковский, во второй половине жизни решил поиграть в религию и, сам того не заметив, вместо отстранённого наблюдения свалился в банальные аллегории из Библии, не несущие никакой смысловой нагрузки. В данном тексте имеются: воскрешённый Лазарь, Бог-Отец (незамысловато именующийся в книге GOD и выражающий суровую мораль Ветхого завета), его антагонист-священник (непонятно зачем взятый на корабль, но играющий здесь роль выразителя новозаветной морали), а также ангел-благовестник Гавриил, всемирный потоп и огненный дождь над Содомом и Гоморрой (буквально!). А ещё очень много словесной воды и весьма неказисто пришитое к основной части введение: похоже, Лем когда-то начал писать книгу о приключениях на Титане, забросил, а затем (не пропадать же добру) решил искусственно присобачить этот текст к совершенно другой вещи. Ну и получилось в итоге чудовище Франкенштейна с интересными научными задумками, но крайне странным и нелогичным воплощением. Про квинтян я уже молчу. Интересно, каким образом они сумели нагромоздить всю свою технику? Кто им всё это строил?

В других отзывах неоднократно говорилось об абсурдном поведении экипажа, самым ярким примером чего было то, что земляне пытались анализировать квинтянское общество, даже не выяснив, как выглядят эти самые квинтяне. Абсурд становится понятным, если вспомнить, когда Лем писал «Фиаско» — в 1985 году, на последнем пике холодной войны и гонки вооружений. Его, конечно, волновало, как дальше пойдут события, вот он и пустился в рассуждения, выбрав для этого далёкую планету Квинту. Разумеется, все его размышления, очень уместные и остроумные в другой ситуации, превращаются в ахинею применительно к квинтянам. Но Лема это, как видно, нисколько не волновало. А может, волновало, но исправлять он либо не захотел, либо не сумел.

Господи, в какое же дерьмище превратился великий писатель на закате своей творческой карьеры! Вот уж действительно фиаско — только не землян, а Лема как писателя. Этим романом он мне ужасно напомнил некоторых наших земляков — например, Никиту Михалкова и Валентина Распутина. Они тоже, получив когда-то заслуженную славу, потом скатились в такое убожество, что жалко смотреть. Печально, что и великий поляк не избежал такой судьбы.

Я честно надеялся, что здесь не будет слабой девицы, влюблённой в учёного. По-моему, это какой-то фетиш советских фантастов, как и жизнь на других планетах. Такое впечатление, что отними у них влюблённую девицу и инопланетян, 90 % советских фантастов стало бы не о чем писать.

Надежды мои не оправдались. Разумеется, влюблённая девица, восхищённо взирающая на своего «рыцаря», и разумеется, загадочная космическая жизнь.

Интрига выдержана в духе мультика. Вся Земля поражена хроноклазмами (провалами во времени), но сюжет сводится к действиям «охранных отрядов», борющихся с последствиями сего явления. Как такая катастрофа отразилась на жизни общества в целом и психике землян в частности, не показано вовсе. Герои существуют в пустоте. Я бы сравнил фабулу с компьютерной игрой, если бы во времена Биленкина существовали компьютерные игры. При этом почти ничего увлекательного с героями не происходит. Казалось бы, какой простор для фантазии, но автор наскрёб всего две сюжетных линии, забив книгу описаниями и пустопорожними рассуждениями. К тому же одну из этих линий он заканчивает в стиле плохих рассказчиков, убив персонажа, выполнившего свою роль (яркий пример — Баббл в фильме Бессона «Валериан и город тысячи планет»).

Так что я воспринял произведение как могилу нереализованных возможностей.

Есть два плюса — неплохое описание первобытной психологии и барон Мюнхгаузен. Но если первое в книге действительно пригодилось, то барон — это такая же неисполнившаяся интрига, как и всё остальное.

90 % всего на свете, как известно, дерьмо. Взявшись не так давно ознакомиться с той частью советской фантастики, которая прошла мимо моего внимания, я сожалением ещё раз убедился в истинности этого утверждения. Само по себе это не удивляет. Удивляет другое — что это дерьмо печатали. Честно говоря, уже отбил лоб от постоянных фейспалмов. Каждое следующее дно оказывается успешно пробитым.

Перечислю лишь некоторые этапы большого пути.

«Туманность Андромеды» Ефремова — графоманский эпик, написанный сплошным канцеляритом с бесполыми существами в роли людей, которые умеют выражаться только лозунгами и лекциями.

«Уравнение Максвелла» Днепрова — образчик подросткового самолюбования и отчаянно наивной бондианы (даже на фоне реальной бондианы).

«Веста» Гуляковского — ещё больше самолюбования, ещё больше наивности, кондовый язык и беспредельный эгоизм под маской возвышенной любви.

И наконец, «Я вернусь через тысячу лет» Давыдова. Тут мы имеем дело со своеобразным шедевром, воплотившим в себе все упомянутые черты графоманской фантастики Страны Советов. И канцелярит, и пафосное многословие, и самолюбование, и безжизненные диалоги (все герои говорят совершенно одинаково), и постоянные отступления на лекции о том и сём. Но на этом Давыдов не остановился, добавив ещё неуместные экскурсы в «великий двадцатый век» (как он его неизменно величает), причём, экскурсы не научные, а обличительные. И его совершенно не волнует, нужны ли они здесь и в чьи уста он их вкладывает. Так, латышка, живущая в XXIII веке, зачем-то начинает сокрушаться судьбой солдат Второй ударной армии генерала Власова, а слушающий её итальянец поёт осанну России, которая раз за разом возрождалась из пепла. Причём, происходит это на космическом корабле во время 100-дневного перерыва между периодами анабиоза. Что за бред тут происходит? — спросите вы. Да просто автор спешил поделиться с миром своими очень ценными мыслями, и не нашёл для этого другого места.

И такое в книге — сплошь и рядом!

Предыдущие отзовисты перечисляли целую россыпь других перлов, которые встретили в этой книге, поэтому не буду повторяться.

Добавлю напоследок ещё вот что. Вместе с героем на другую планету отправляется — как мило! — и его мама, которая в дальнейшем повествовании никакой роли не играет и вообще появляется всего два раза. Зачем же автору она понадобилась, если все остальные персонажи отправились в путь без родителей? А очень просто: наш крутой изобретатель-сердцеед, от которого без ума все женщины, встретившиеся ему на пути (это не преувеличение), не может обойтись без мамы. Как верно было сказано, автор сего опуса — просто морально незрелая личность с неизжитыми подростковыми комплексами. И то, что хорошие литераторы преподнесли бы как иронию, он сообщает нам с неколебимой уверенностью и серьёзным выражением лица. А ведь автору, когда он писал это, было уже за сорок лет!

И ещё. В качестве одного из немногочисленных достоинств книги один из отзовистов назвал умение строить сюжет. Это странно, потому что никаким сюжетом в книге и не пахнет. Чтобы роман получился интересным, должна быть одна сквозная интрига (а лучше несколько). Ничего подобного здесь нет. Герои просто передвигаются из точки А в точку Б, сопровождая это либо бессодержательной болтовнёй, либо примитивной рефлексией уровня «Не виноватый я! Она сама первая начала!».

Изначально я хотел ознакомиться со всей трилогией. Но почитал отзывы на вторую и третью части, и понял, что первая — это ещё вполне удобоваримое произведение, можно сказать, вершина творчества Давыдова. Дальше будет намного хуже.

Боюсь одного: неужели «Я вернусь через тысячу лет» окажется не последним дном?

Прекрасный рассказ, в котором нагнетание атмосферы оттеняется живыми диалогами героев и удивительно реалистичным описанием иного разума.

Странно. Говорят, этой книгой зачитывались дети в СССР, а я вот в своём советском детстве о ней даже не слышал. Ну, значит, пришло время ознакомиться.

По сюжету книга действительно подростковая, но вот реалии, которые описывает Мирер, отнюдь не для учеников средней школы. У одного из героев пьяница-отец, у другого родитель-дальнобойщик погиб в автоаварии. Очень странно выглядят эти вкрапления сурового реализма в романтическую подростковую фантастику. И в общем, неудивительно, что книга эта не приобрела такую популярность, как «Алиса» Булычёва или повести Крапивина. Мирер не просто не сумел оттолкнуться от трамплина безудержной фантазии, он даже не хотел этого делать, до конца стараясь держаться в границах правдоподобия. Для подростковой фантастики это — приговор.

Но есть и находки: хлещущие иронией эпизоды с говорящей рыбой и слом четвёртой стены, когда автор вдруг отвлекается от повествования и обращается прямо к читателям. Я такое видел только в фильмах Годара, а в литературе встречаю впервые.

Очень необычная тема для советского автора, правда, раскрывается совершенно в духе советской пропаганды: ну да, всемирный заговор молчания, а как же! Но вообще, написано здорово. Больше всего напоминает «Стиральную трагедию» Лема — там тоже социальные последствия некоего изобретения подаются в юмористическом ключе.

Эх, если бы не нравоучительная концовка, сделанная по принципу «бога из машины», поставил бы высокую оценку. Автор отлично нагнетает напряжение, заставляет тебя читать ещё и ещё, мучаясь вопросом: «В чём же там дело?». А потом — бац, и мораль. Ну ничего, для 1959 года неплохо и так.

Совершенно не ожидал встретить такую вещь в творчестве Днепрова. Абсолютно Лемовский юмор, меткие фразы, краткие и ёмкие характеристики героев. Превосходнейший рассказ! Сама по себе идея не нова, но здесь не в идее суть, а в воплощении. И вот оно-то — на высоте. В наше время так может писать, пожалуй, только Лукин.

Когда советские фантасты писали о капстранах, выходило на редкость наивно (исключение — Стругацкие). Вроде и пытались «чтоб как взаправду», но всё время промахивались: расписывали ужасы капитализма там, где их нет, и молчали о них там, где они есть. Вот и у Громовой вышел какой-то кадавр — под стать тем искусственным людям, которых создал Лоран. Выпускники университета у неё не просто безработные, а даже бездомные (очевидно, влияние Гюго), зато профессора имеют возможность ставить дорогущие опыты непонятно за чей счёт. Государство же вообще не в курсе, что в его столице безумные учёные выращивают киборгов.

А ещё у книги название странное :). При чём здесь поединок с собой?

Но чего у Громовой не отнять, так это психологизма. Не только люди, но даже чудовищные создания Лорана наделены здесь индивидуальностью, и когда читаешь про их мучения, становится не по себе. В этом Громова, пожалуй, превзошла даже Уэллса с его «Островом доктора Моро», где зверолюди всё же сливались в общую массу.

Самую высокую оценку поставить не могу в силу слабости антуража, но реалистичность характеров подкупает.

Охо-хо, опять контакт с иным разумом, опять самозабвенная любовь девицы к учёному, опять вместо объёмных персонажей сферические кони в вакууме. Как ни пытался Мееров уйти от штампов советской фантастики, всё равно они его стреножат. Добавлю к этому и литературную неумелость: все герои выражаются совершенно одинаково, а когда автор пытается добавить эмоций, у него выходит выспренность XIX века, которая в веке XX выглядит смешно. Ну не может нормальный человек, тем более учёный-биолог, описывать события таким высокопарным слогом, как это делает Нолан! Даже у Пушкина вы уже не найдёте в прозе таких оборотов, а тут перед нами — творение 2-й половины XX века. Нет слов. Скажем прямо: Мееров так и не овладел навыками литературного творчества, отсюда элементарные ошибки, например, вкрапление в рассказ, ведущийся от лица одного персонажа, мыслей другого. Про «кивки головой» и говорить нечего.

И всё же отдам должное автору. Хоть произведение и не выбивается за рамки идейно допустимой в СССР фантастики, здесь нет ни слова о коммунизме, нет коварных шпионов, жаждущих овладеть научным открытием для своих зловещих планов, а темы тупоголовой военщины и злобных капиталистов и вовсе выворачиваются наизнанку, словно Мееров насмехается над читательскими ожиданиями (предположу, что это связано с опытом работы автора в «шарашке», на что есть намёки в романе). В середине сюжет и вовсе претерпевает неожиданную метаморфозу, переворачиваясь на 180 градусов. Мееров явно хотел пойти против течения, обрушив все клише советской фантастики, какие вспомнил (к сожалению, до всех не добрался, о чём уже говорилось).

Так что за попытку — плюс. Воплощение, к сожалению, подвело. Меерову не хватило ни таланта, ни опыта, чтобы вытянуть свою задумку. Повествование блеклое и скучное, полное странных и плохо играющих деталей (лейкемия у главного героя, фанатичная увлечённость музыкой одного из учёных — всё это совершенно необязательно и слишком утяжеляет сюжет), с элементами плохой мелодрамы и малосодержательными диалогами, а также с полным отсутствием антуража. В какой стране или хотя бы на каком континенте происходит действие? Куда смотрит государство? Каким образом столь масштабные события ускользают от внимания компетентных органов? Ничего этого нет, герои существуют в пустоте. Предположу, что это тоже было вызвано желанием Меерова уйти от штампов, но полное отсутствие общественно-политического контекста столь же неуместно, как и чрезмерная заострённость на нём. Нужна золотая середина, а её-то Мееров найти не смог.

Как было правильно сказано, текст не раздут. И в этом — одно из немногих его достоинств. В целом же глубоко заурядная вещь, без провалов, но и без взлётов, этакая манная каша от литературы. Жуёшь и жуёшь... Тема в те времена, когда писался роман, была на слуху. Тогда вообще нас захлестнула эзотерика пополам с уфологией. Боги как представители допотопной цивилизации — ну да, об этом часто тогда болтали. Как и о пришельце Христе, погибшей планете Фаэтон, тайне Шамбалы и тому подобном мусоре. Народ млел от этого как от «Рабыни Изауры», и даже члены партии охотно рассуждали о М-ском треугольнике и способностях Джуны. Так что роман Дмитрука вписался во всё это примерно как сейчас вписываются опусы о попаданцах.

Интересен ли мир? Не особо. Очередной Орден хранителей древних знаний — банальщина ещё та. Кстати, если Избранные уничтожают всякий намёк на технологии у дикарей, откуда те взяли «позвякивающую» сбрую, холодное оружие и браслеты? Это как бы предполагает наличие металлургии.

Раскрыты ли персонажи? Ну так, более-менее, но без огонька. Чувствуется, что автору в общем наплевать на них и он всего лишь пытался втиснуть героев в рамки мифологии. Некоторых он просто вышвыривает без сожаления, словно они ему надоели.

Содержится ли в произведении новая идея? Я вас умоляю.

Вывод: типичное дитя фантастического мейнстрима периода Перестройки.

Для 1971 года очень даже круто. Во-первых, сама идея. Во-вторых — её воплощение: автор отошёл от традиционного для советской фантастики упора на технологии и углубился в психологию. Перед ним стояла архисложная задача: создать увлекательный сюжет о жизни тринадцати человек в консервной банке. И Михайлов в целом справился: каждая глава у него в сущности — отдельный рассказ. Правда, некоторые загадки он так и не раскрывает, нарушая тем самым принцип «чеховского ружья». Видимо, просто недокрутил — придумать зацепку придумал, а что с ней делать, так и не сообразил. За это — жирный минус. Кроме того, поведение персонажей нередко просто нелогично даже для той ситуации, куда они попали. Капитан — вообще какая-то размазня. Он должен быть царём и богом на своём корабле, а он покорно выслушивет всякие благоглупости от пассажиров и постоянно идёт у них на поводу. Да и любовных терзаний в духе Санта-Барбары могло быть поменьше. Ну правда, это социальная фантастика или романтическая?

С наукой совсем плохо. Я понимаю, что роман не о ней, но всё-таки какие-то правила должны быть. А тут корабль из антивещества свободно рассекает обычное пространство, словно в вакууме нет частиц. Да его бы даже в межзвёздном космосе за несколько часов стёрло в порошок. И если, по мнению Михайлова, вакуум абсолютно пуст, что перерабатывают пресловутые синтезаторы, обеспечивающие пассажиров всем необходимым? Пустоту? Ну и наконец, эффектов теории относительности здесь не существует в принципе. Пассажиры летают с планеты на планету, даже переносятся в межгалактическое пространство, упрямо мечтая вернутся к родным на Землю, но ведь даже вернись они туда, кто их встретит? На Земле за это время прошло намного больше времени, чем на корабле. Об этом Михайлов не задумывается.

Зато чего у автора не отнять, это умения выдумывать разные необычные ситуации, вживаться в разных персонажей (они все — индивидуальны, никаких говорящих голов!) и творческой смелости. Подумать только — в разгар развитого социализма Михайлов допускает религиозное помрачение у людей светлого будущего! Учитывая время написания романа, автора могли за такое серьёзно взгреть. Отдельный восторг — это литературные вставки, которыми присутствующий на корабле писатель пытается предсказать возможное будущее узников корабля.

Вот такие у меня неоднозначные впечатления от этой вещи. Где-то она невероятно смела, а где-то — ужасно наивна.

В этом романе так или иначе присутствуют чуть ли не все основные компоненты творческого подхода Павлова, а также некоторые сюжетные повороты, которые он потом использует в других своих вещах. То есть, по большому счёту, «Акванавты» задали тон всей писательской биографии Павлова.

Вот например.

В отзывах к «Неуловимому прайду» звучала претензия, что финал там скомкан, будто автору надоело писать и он просто проговорил в конце всю суть. Но в «Акванавтах» ведь то же самое: Соболева постигает озарение насчёт кальмара, и он озвучивает свою догадку, которая на самом деле не очень-то вытекает из исходных данных.

В «Мягких зеркалах» герой попадает в зону с иным течением времени, и ровно то же самое есть в «Акванавтах» (непонятно, правда, зачем — сюжетно это никак не играет).

Восторженные девицы, влюблённые в смелых исследователей — это общее место советской фантастики, но у Павлова они присутствуют едва ли не во всех произведениях, начиная с «Акванавтов».

Бесконечная болтовня ни о чём. Здесь Павлов ещё сдерживает себя, но в «Лунной радуге» этот недуг поразил его со всей силой.

Невероятные с точки зрения здравого смысла события.

И наконец, подробно прописанная техническая часть. Это просто фишка Павлова. До сих пор мне казалось, что родоначальником «производственной фантастики» у нас был Жарковский с «Я, Хобо», но нет! Павлов его значительно опередил. Другое дело, что у Жарковского все эти термины звучат как поэзия, а у Павлова — как сухой отчёт, ну так он и писал куда раньше.

Правда, если где-то густо, то в другом месте пусто. Тщательно продумав устройство подводной станции, Павлов лопухнулся в куда более простой части: поляки у него носят чешские имена. А ещё в той версии, которую читал я, присутствует город Санкт-Петербург и нет никакого Ленинграда. Это поздняя правка?

Итак: всё весьма реалистично, подробно, но очень тягомотно. Не мой автор.

Это — не научная фантастика. Это именно вольтеровская сатира, о чём и сказано в биографии автора. Если подходить с позиций логики, книга просто разваливается. Например, как обезьяны вышли в космос, если сам же автор указывает, что их цивилизация не развивается? С каких пор рождение ребёнка вызывает стремительную эволюцию? Каким образом герой за несколько месяцев выучил обезьяний язык до такой степени, что смог выступать перед учёными? И почему цивилизация обезьян — это точный повтор цивилизации людей? Последнее, впрочем, автор объясняет, но даже обезьяны при всей своей тупой подражательности должны были что-то изменить — хотя бы для того, чтобы подстроить под свою физиологию. Между тем из всех нововведений упоминается только необычный пешеходный переход. А во что, интересно, герой обувался, если обезьяны вообще не знают обуви? Этот вопрос Буль просто обошёл стороной. Наконец, каким чудом в городе, погибшем 10 000 лет назад, сохранились не только предметы быта, но даже обрывки платья на кукле? Если слышали про Чатал-Хююк, вы поймёте, о чём я. О так называемой генетической памяти, которая по мнению Буля представляет собой отрывочные отчёты, наподобие магнитофонных записей, я уж молчу.

С точки зрения сюжета всё тоже печально. События беспощадно подстраиваются под героев. Дикие люди каким-то чудом срывают с героев всю одежду, но не трогают их самих. У учёной обезьяны Корнелия оказываются близкие друзья чуть не во всех областях — и директор зоосада у него в приятелях, и астроном, и конструкторы ракеты. Все важнейшие открытия из забытого прошлого обезьян совершаются как по заказу сразу после прибытия землян. Космический аппарат обезьяньего производства с тремя беглецами легко и непринуждённо пристыковывается к земному звездолёту. И так далее.

Но если рассматривать роман как сатиру, всё становится на свои места. Путешествие на Бетельгейзе — это такая же условность, как плавание Гулливера в Лилипутию. Буль довольно остроумно прошёлся по человеческой цивилизации, показав людей со стороны. Действительно, если всё оставить как есть, но вместо людей поставить обезьян, что получится? Поэтому ни о какой научности здесь речи не идёт. Роман — чистая сатира, именно так его и следует воспринимать.

Фантастика ближнего прицела. Даже автор введения к этому сборнику написал, что восточногерманские писатели часто останавливаются там, где по современным представлениям повествование только должно начинаться. Иначе говоря, мало описать, откуда взялось изобретение — покажите, каковы последствия его использования. Вообразите «Гиперболоид инженера Гарина», целиком посвящённый тому, как инженер Гарин создал свой гиперболоид. И всё, ничего больше. Две трети рассказов из этого сборника как раз и выстроены по этому принципу. Цикл «Астрономический вор» вообще поверг меня в недоумение. Сначала я думал, что это — такая популярная форма изложения детям достижений науки и законов физики, навроде «Сказок роботов» Лема. Но когда наткнулся на зарисовку о планете женщин, мечтающих о сну-сну, немного прибалдел. Нет, я не против таких зарисовок, просто она очень странно выглядит рядом с нарочито наивными безделушками для возрастного порога «8+«.

Из всего сборника моё внимание привлекли только две вещи: «Остановка» Крона (явная дань немецкому романтизму покроя Гофмана) и «Параллели» Лемана и Тауберта (неожиданно крутой инопланетный саспенс). Всё остальное — литературная архаика или ни на что не претендующее подражание («Отпуск по-альдебарански»)

Превосходный образчик космо-триллера. Менее всего я ожидал встретить нечто подобное в фантастике соцлагеря, и уж тем более в этом сборнике. Однако и в навозе можно отыскать жемчужину. Повесть — готовый материал для наводящего жуть фильма о пришельцах. Тут вам и «Нечто», тут вам и «Солярис», тут вам и «Живое», тут вам и «Особь». Авторы умело нагнетают саспенс, а к обилию терминов быстро привыкаешь, особенно если имеешь за плечами «Я, Хобо» и «Ложную слепоту».

Единственное, что кажется притянутым за уши — это как раз отрывки из инопланетных отчётов. Совершенно непонятно, как их получили и тем более расшифровали. Но это то допущение, которое в данном случае выглядит оправданным. Без него вообще не было бы произведения.

Коэльо и Кастанеда — вот кого я вспомнил, когда знакомился с этой книгой. Ни того, ни другого я, надо сказать, не читал, но ассоциация почему-то не отпускала до самого конца.

Итак, берёте представителя офисного планктона и переносите его сознание в некий абстрактный испаноязычный городишко, населённый призраками. Почему в испаноязычный? А фиг его знает. В книге это никак не объясняется. Очевидно, автор вдохновлялся магическим реализмом, но гармонично увязать его с московской действительностью не получилось. Этот морок просто падает с потолка, не вызванный никакими обстоятельствами.

Ну ладно. Выписана эта призрачная реальность, следует признать, весьма неплохо, с фантазией и живыми героями. Там даже есть парочка логических вывертов. Но всё это не увлекает, поскольку существует как бы само по себе. Любителям мистики, вероятно, понравится, я же, честно скажу, мучился. Все эти хождения по пыльным улочкам и разговоры с непонятными людьми вгоняют в зелёную тоску. Отшельники, гадалки, помощницы психопомпа... Оно бы, может, зашло лучше, если бы героиня сама была из Испании или, допустим, Чили. Но с какой стати москвичка, не увлекавшаяся ни Маркесом, ни Борхесом, попадает в их фольклор, решительно непонятно. И к чему это всё, тоже неясно.

Странно, но с литературной точки зрения московская реальность выписана хуже. Там много подробностей, точно описывающих офисный мир, но сам стиль позаимствован из творений Донцовой или Шиловой. И я сомневаюсь, что это сделано нарочно. Просто автор решил описать женское мышление, и не нашёл ничего лучше, как копировать романы для домохозяек. В соединении с магическим реализмом выглядит это как сочетание ужа и ежа.

В общем, не моя книга.

Ну ладно. Первая часть написана здорово. Просто здорово. Загадочность, напряжение, яркий стиль — всё на месте. Но когда ты уже ждёшь, что перед тобой начнут раскрываться загадки этого мира — хлоп, и начинается вторая часть. А с ней — и новая реальность. Но с теми же героями. Крыша начинает дымиться, тем более, что планка издевательств над человеческим телом, и без того высокая, поднята тут ещё выше.

Вообще поражает слабая восприимчивость персонажей к самым ужасным ранам, которые здесь наносятся с удручающей регулярностью (и все любовно описаны). Создаётся впечатление, что книгу писал маньяк, наслаждающийся кровищей и потрохами. Реалистичность тут и не ночевала. Ладно бы раны, но герои, например, отлично себя чувствуют посреди ядерной пустоши, в которой ничего не растёт по той причине, что вся она покрыта солью (о чём авторы многократно сообщают).

Наверно, я слишком испорчен историческим ratio, если требую правдоподобных объяснений там, где они не нужны. Если вам нужен постапокалиптический психодел, это произведение для вас. Но я, видно, не ЦА. Потому что хочу знать,

Жутковатенькое такое произведение. Пробирает до мурашек... пока остаётся на почве реализма. Но как только начинает играть на поле Чаки и прочих зловещих кукол, уже не страшно. Потому что сказка — чего её бояться? Или я просто не люблю мистику.

Это что-то невероятное. В небольшой объём автор впихнул столько, что диву даёшься. Вот он, талант! Кстати уж, поделюсь предположением, что именно этот рассказ вдохновил Стругацких на «Второе нашествие марсиан» — слишком уж похожи тамошние «записки здравомыслящего» на дневник главного героя.

1942 год. Фашизм победно шагает по планете. Французам досталось меньше других, но и они не катаются как сыр в масле — идея талонов на жизнь явно взята из повседневности того времени. Марсель Эме, прямо скажем, героем не был и вообще сочувствовал вишистам (судя по его роману «Вуивра»), но и у него проскальзывают нотки, за которые могло не поздоровиться. Достаточно вспомнить характеристику, данную главным героем некоему антисемиту-конспирологу, убеждённому, что талоны на жизнь — происки евреев: «Странное убеждение, ведь евреям и вовсе оставили полдня в месяц». И это, напоминаю, написано под нацистской оккупацией!

Эме, кажется, никогда не унывал и везде находил повод посмеяться. Даже под властью немцев. Юмор из рассказа так и сочится, при этом само изображение того, во что вылилось введение талонов на жизнь, сделало бы честь любому автору антиутопий. Но какой-нибудь Оруэлл или Брэдбери разразились бы скорбными романами, а Эме ограничился залихватским рассказом. Великолепно!

Повествование идёт по нарастающей. Пролог, стилизованный под средневековую речь, прямо скажем, халтурен. Даже близко ничего общего со стилем хронистов там нет, это скорее стиль исторических фильмов. Дальше всё развивается ни шатко — ни валко, но затем автору будто кто-то придал разгон, и он выдал совершенно феноменальный диалог между римским папой и инквизитором. И после этого накал уже не снижался до самой развязки, выдержанной, как полагается, на высокой ноте.

Переклички с «Парнем из преисподней», о котором тут вспоминали, конечно, не случайны: Аркадий Стругацкий входил в редакционный совет «Библиотеки современной фантастики» и много чего оттуда почерпнул. Но почему никто не вспоминает «Трудно быть богом»? Ведь там Румата Эсторский как раз и размышляет над тем, как повёл бы себя Рэба, попади он на Землю. Вот Борунь и показал нам это. Показал, надо признать, весьма реалистично. Оставьте мечты о перевоспитании и исправлении, — как бы говорит нам автор: — Взрослого человека уже не изменить, слишком крепки в нём штампы сознания.

Мюнх — не примитивный мясник, у него своя мораль и свои принципы. Он — высокообразованный человек, логика его безупречна. Но это мораль и логика XVI века. Для человека коммунистического будущего Мюнх при всей своей идейности и начитанности — жуткий дикарь, сеющий вокруг страдания. При этом он не лишён гуманизма. Наоборот, он всё делает ради души человека и божьей любви. «Тело умертвляем — душу спасаем», — вот такой у него гуманизм, подкреплённый, как полагается, авторитетом отцов церкви. Мюнх не лицемер, он глубоко убеждён в своей правоте. Иначе говоря, фанатик.

Книга неожиданно актуальна. По ней выходит, что все политические споры бессмысленны — мы смотрим друг на друга через призму своего опыта и не можем выйти за его рамки, ибо это означало бы крушение нашего мировоззрения.

Книга, однако, и оптимистична. Хоть мы и не можем выйти за рамки своего опыта, но понятие ценности человеческой жизни растёт, а вместе с ним — и уважение к позиции другого. Вот только процесс этот долгий, и перескочить через ступеньки не удастся. Что нам и демонстрирует история инквизитора Мюнха.

P.S. Как специалист по истории социалистической Польши заверяю, что книгу издали так поздно не из-за позиции католической церкви, а из-за того, что в ней описано коммунистическое будущее с римским папой, что представлялось идеологам того времени нонсенсом. У нас на это закрыли глаза, потому что Ватикан казался этнографическим курьёзом, а вот в Польше католицизм был реальным противником, там копья ломались вовсю, поэтому цензоры и не пропустили книгу. Это, кстати, ещё один пример того, как по разному смотрят на мир люди с разным опытом. То, что в Польше расценивалось как пропаганда клерикализма, у нас казалось выпадом против костёла. Аналогичная история, между прочим, произошла и с фильмом Кавалеровича «Мать Иоанна от ангелов». :)

Боже мой, какая белиберда! Всё, ну буквально всё притянуто за уши! Сюжет играет в поддавки с героем от начала до конца. Единственное, что впечатлило — это способ изменения частоты сигнала, придуманный Раухом. Всё остальное — просто мультик про супергероев. Для полноты восприятия не хватало только пафосных фраз, и они здесь тоже есть!

Удивительно, имея такую биографию, писать опусы уровня закомплексованного подростка, мечтающего о всеобщем преклонении. Все штампы налицо, а практически полное отсутствие женщин и вообще личной жизни у героя ещё и безошибочно указывает на крайнюю неосведомлённость «подростка» в этом вопросе.

Автор не удержался даже от того, чтобы вести повествование от первого лица! Это всё равно как если бы в романах Флеминга Бонд сам рассказывал о своих похождениях. «Я ловко снял тремя выстрелами трёх бандитов, потом провёл ночь с красоткой, затем обыграл в покер крутого шулера...». Вот здесь именно так и есть. Пошлость невероятная! Сдаётся мне, карьера разведчика у Днепрова сложилась далеко не так успешно, как он хотел, и наш фантаст решил наверстать упущенное хотя бы в воображении.

Весьма жалкое произведение.

Менее всего я ожидал встретить что-то подобное в советской фантастике, да ещё (вот это да!) в 1959 году. Рассказ — готовый сюжет для фантастического блокбастера. Все составляющие успеха налицо: загадочный инопланетный разум, напряжённое действие, головоломный ребус в начале и лихой космический боевик — в конце. И всё это — в рамках рассказа!

Особое восхищение за оригинальную концепцию жизни. Я по наивности думал, что до чего-то такого фантастика доросла лишь ближе в девяностым, а тут глядите-ка — 1959 год!

Всё же снижу на балл из-за высосанной из пальца концовки. Наверное, по-другому советский фантаст закончить и не мог, но мне-то от этого не легче. Концовка нелогична и взята с потолка. Но всё остальное — на высшем уровне!

Героизм — это когда ты закрываешь своим телом амбразуру. А когда ты без оружия несёшься на вражеский окоп с криком: «Всех убью — один останусь!», это, дорогие друзья, не героизм, а идиотизм. Яркий пример которого нам демонстрирует данный рассказ.

Поступок капитана по степени дурости напомнил мне поведение экипажа в последнем ридлискоттовском «шедевре» — там, если помните, корабль с колонистами меняет курс, просто получив сигнал с более близкой планеты (отсюда мы можем заключить, что натужная подгонка сюжета под финал — явление интернациональное).

Я совсем не против одержимцев и фанатиков. Но не надо путать фанатиков с безответственными идиотами, действующими по принципу «дерусь, потому что дерусь». У Гуревича в «Функции Шорина» фанатизм правдоподобный и оправданный, а у мадам Журавлёвой — пафосная ахинея. «Через невозможное — вперёд!». Боже мой, какой бред.

Таких историй с подростковым «героизмом» можно настрогать сколько угодно.

Например:

»- Не выходи в открытый космос без скафандра! Ты же погибнешь. — Там что-нибудь придумаю. Через невозможное — вперёд!».

Или:

»- Профессор, что ж вы в ядерный реактор без костюма радиационной защиты собрались? — Там что-нибудь придумаю. Через невозможное — вперёд!».

И наконец:

»- У нас вышли из строя оба двигателя. Но рядом есть аэродром. Приземляемся? — Ни в коем случае! Что-нибудь сообразим. Говорите, 250 пассажиров на борту? Ха-ха, тем лучше! Через невозможное — вперёд!».

Господи, этот ура-идиот ещё и картины писал...

А тем из лаборантов, кто тут в отзывах сокрушался по поводу тлетворного влияния «девяностых», якобы исказивших понимание светлой идеи рассказа, предлагаю подняться на крышу 16-этажного дома, раскинуть руки и воспарить. Романтика же! Свершения! Через невозможное — вперёд!

Вот уж не ожидал, что советский фантастический рассказ заставит меня вспомнить эпоху Великих географических открытий. Колумб, Магеллан, Васко да Гама, Герман Шорин... Абсолютно мелвилловский персонаж: несокрушимая воля и фанатичная преданность идее.

От рассказа так и веет романтикой дальних странствий. Не случайно повествование перебивается вставками о шоринских грёзах (отличная находка автора!). Но это не сказочная романтика Грина, а суровая романтика Джека Лондона. Здесь нет места розовым соплям, здесь люди идут напролом, попутно совершая открытия. Реалистичность необыкновенная! Гуревич чуть ли не единственный в советской фантастике показал, сколько трудностей поджидает людей в попытках долететь до звёзд. Обычно в таких произведениях авторы ограничиваются кратким описанием двигателя. Мол, остальное — дело техники и времени. Гуревич же с этого только стартует. А дальше — широкая картина технологических, биологических и физических проблем. Точно ушат холодной воды на прекраснодушных мечтателей, которые после запуска спутника вообразили себе, что уже завтра человечество освоит Солнечную систему. Нет, ребята, нам предстоит расколоть ещё немало задачек, из которых постройка околосветового двигателя — чуть ли не самая лёгкая.

Не буду перечислять все прозрения и догадки автора. Они есть в предыдущих отзывах. Какие-то из них более удачны, какие-то — менее; о чём-то Гуревич вообще не подумал (к примеру, о солнечной радиации на Луне и Марсе). Но за идею астероида как космического корабля — моё уважение. Есть ли вообще хоть один фантаст, который понял, что пилотируемая ракета не подходит для межзвёздных перелётов? А Гуревич это сообразил на заре космической эры! Прозорливость невероятная.

А ещё это — удивительно красивое произведение. Зацените сами: «Своими глазами он увидел голубой глобус на фоне звёзд, глобус с полнеба величиной, с сизыми кудряшками и бирюзовым бантом атмосферы. И другой мир увидел — латунный, с круглыми оспинами, как бы следами копыт, как бы печатями космоса. Голубой глобус съёжился, а латунный вырос, занял небосвод, подошёл вплотную к окнам, сделался чёрно-пёстрым, резко плакатным. Такой непохожий на нежно-акварельную Землю!».

Жемчужина «оттепельной» фантастики.

Итак, я прочёл несколько советских фантастических рассказов периода «оттепели» и могу сделать вывод — для того, чтобы в то время написать фантастический рассказ, нужны были следующие составляющие:

1) увлечённый учёный

2) девица...

собственно, всё. Остальные ингредиенты добавляются по желанию.

Причём, девица как правило ослеплена любовью к гению, последний же воспринимает её восторги с философской отстранённостью. Менять их местами категорически противопоказано, у них чётко определённые роли: мужик двигает прогресс, девица истерит или совершает глупости. В общем, я понял, откуда растут ноги у странной пары Румата Эсторский — Кира в «Трудно быть богом».

Почему я так много места посвятил этой теме в моём отзыве? Потому что о чём-то другом здесь сказать почти нечего. Научная сторона вопроса смехотворна. Психологизм отсутствует. Однако защита диссертации описана великолепно. Даже дежурные фразы не изменились за полстолетия.

Честно говоря, я вне себя. Ведь написано-то хорошо! И образы живые, и описания яркие, и школьно-лагерный быт представлен на ура. И всё это ради идиотской (другого слова не подобрать) концовки. Это всё равно что написать изящную сюиту, а потом с её помощью проверять, хорошо ли настроен рояль. Тьфу!

На всякий случай проверил возраст авторов к моменту написания — одному уже за сорок, другому — за пятьдесят. А значит, никаких скидок. Рассказ очень плох. Да, я понимаю, что в середине шестидесятых наша фантастика ещё не достигла высот, но извините — уже есть «Трудно быть богом» и «День гнева». А тут такое...

Сюжет шит белыми нитками, реакции людей неестественны, герои существуют в некоем сферическом мире. Даже если предположить, что на всей планете уже установился коммунизм (этим можно объяснить, что перспективную разработку не секретят), не бывает такого, чтобы учёный просто пропал из лаборатории, а его ищет лишь собственная подчинённая. Кстати уж, не первый раз встречаю в идейно выдержанной советской фантастике образ безответно влюблённой в учёного женщины. Дыхание эпохи? Скорее, влажные мечты авторов.

Я не знаю, в каком мире человек может просто нагрянуть к родственнику, которого не видел тридцать лет, и поставить его перед фактом: «Встречай. Поживу у тебя с месяцок». Не знаю, в каком мире тринадцатилетний подросток (ведущий себя, к слову, как десятилетний), обнаружив собственного деда без сознания с электродами на руках и ногах, не сообщит об этом родителям. И наконец, не знаю, в каком мире мальчишка может целыми днями ходить в трёх носках по жаре без всяких последствий для ног.

И это я ещё не прошёлся про второстепенным персонажам, которые возникают ниоткуда, делают ровно то, что надо для продвижения сюжета, и исчезают, когда нужда в них отпадает.

Так не пишут не только сейчас. Так нельзя писать в принципе.

«Разве мы не люди?» — с этого вопроса, который твердили чудовищные обитатели острова доктора Моро, начинается и это произведение. Вообще говоря, идея интеллектуальной безэмоциональности не раз обыгрывалась в советской фантастике. Сложился даже стереотипный образ бесстрастных и умных инопланетян. Здесь не инопланетяне, но суть та же. А если взять шире, то архетип безнравственного умника (или везунчика) известен ещё Гауфу и Уайльду.

Рассказ удивительно американский и в то же время очень советский. Американский он в смысле «экшена», напряжения, нарастающей жути. Подлинный триллер! Огромное уважение Гансовскому, сподобившемуся написать такое в 1964 году.

А советский он потому, что фермеры ведут себя как жители СССР — сидят, сложа руки, и ждут, пока власти разберутся. Сугубое упование на государство — характерная черта соцреализма. Нет, в конце эти терпилы тоже не выдерживают, но получается всё тот же русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Американские фермеры уже давно самоорганизовались бы в какой-нибудь Союз обороны (при наличии-то оружия!), закидали письмами конгрессменов и сенаторов и устроили как минимум акцию протеста в виде перекрытия дороги или чего-то подобного. Я уж не говорю о пикетировании Белого дома.

А в целом очень драйвово. Смутили только два момента: похищение дочки фермера (зачем?) и связи отарков с бандитами (что первые могут предложить вторым?).

Нарочито безэмоциональное произведение, от которого волосы шевелятся на голове. Серые будни серого города, серый инспектор расследует мало кому интересное серое дело. Поначалу я вообще принял эту вещь за идейно выдержанную графоманию, включённую в сборник БВФ по причине «прогрессивности» его автора. Но чем дальше, тем больше убеждался, что демонстративная протокольность книги — просто литературный приём, который здесь, чёрт возьми, работает на все сто! Именно так, глазами бесстрастного инспектора, и надо было описывать этот мир благосостояния и умственной пустоты. По настроению и впрямь смахивает на «Хищные вещи века», а ещё — на норвежский (опять Скандинавия!) фильм 2006 года «Неуместный человек».

Вот только люди, с которыми встречается следователь, — совсем не серые. Каждый со своей психологией и историей. В сочетании с каменным спокойствием главного героя эффект получается сногсшибательным.

В какой-то мере завидую читателям, которые открыли эту книгу в эпоху застоя. То, что выглядело тогда фантастикой или чем-то из разряда «их нравы», теперь всё больше походит на нашу действительность. А потому вместо отстранённого любопытства книга вызывает страх, будто смотришь до боли реалистичный ужастик.

Да вот хотя бы:

«Цензура. Если я не ошибаюсь, официальной цензуры в нашей стране не существует. И несмотря на это, у нас более свирепая и придирчивая цензура, чем в любом полицейском государстве. Вы спросите: почему? Да потому, что она носит частный характер, не регламентирована законом и ведётся такими методами, которые делают её неуязвимой с юридической точки зрения. Потому, что не само право осуществлять цензуру — хорошенько заметьте разницу, — не само право, а практическая возможность зависит от людей, будь то чиновники или отдельные издатели, которые уверены, что их решения разумны и служат всеобщему благу. И потому, что люди в большинстве своём тоже разделяют их дурацкую уверенность и, следовательно, сами выступают в роли цензоров при каждом удобном случае».

Поставил бы десятку, но финал мне показался натянутым, этакий искусственный вист, которому противоречит всё предыдущее повествование.

«Честно работала в партии, со всей страстностью и злобой разоблачала я врагов народа, а у себя под носом, под боком проглядела. Проглядела, потому что маскировка и вероломство были чудовищными [...] он бесстыдно меня обвёл, усыпляя мою к нему бдительность. Ибо ни в ком другом, кого я разоблачала, я не ошиблась».

Это не отрывок из книги. Это — письмо Анны Хохряковой, жены арестованного и.о. председателя Дальневосточного крайисполкома Евгения Лебедева, написанное 26 августа 1937 года. Письмо, разумеется, нигде не публиковалось, осев в бумагах главы дальневосточной парторганизации Варейкиса (тоже вскоре арестованного).

А теперь сравним это со словами одной из героинь романа, сказанных о муже, которого она заподозрила в нелояльности властям: «Ну как я могла представить себе, что Того, мой Того, станет предателем! Да ведь то-то и оно, что с виду предатели такие же, как обыкновенные люди. Только нутро у них другое. А так ведь притворяются, негодяи. Ну вот, лежала я и думала о Того. И утром, когда я встала, он для меня был уже не человек. Он был уже больше не человек, он был хуже дикого зверя. В первую минуту, как я утром взглянула на него, мне показалось, что это просто страшный сон. Ведь Того был такой же, как всегда. И я подумала, что если быть с ним поласковей, всё ещё, может быть, обойдётся. Но потом я поняла, что нечего жалеть предателей, от этого они не станут лучше — нет, нет, о таком и думать опасно. Он конченый человек, он испорчен до глубины души! И вот только я пришла на работу, как сразу же позвонила в полицию».

Поразительно, насколько авторша, никогда в жизни не видевшая доносов и вряд ли разговаривавшая с людьми, писавшими их, точно ухватила настроение. Да, она была в сталинском СССР и Третьем Рейхе, но чтобы проникнуть в столь сокровенные вещи, как образ мыслей граждан тоталитарного общества, надо обладать недюжинной проницательностью.

«Записки здравомыслящего» — так бы по-другому я назвал роман (да простят меня Стругацкие за плагиат). Очень преданному гражданину Мирового государства довелось совершить открытие, которое перевернуло вверх тормашками всю его жизнь. Под действием каллокаина люди вдруг сбрасывают с себя маски бесстрастных солдат и начинают говорить то, что у них на уме. То, что их мысли не всегда отвечали идеологии, не самое ужасное. Куда хуже другое: минутная искренность на фоне всеобщей зарегулированности выглядела чем-то не от мира сего. Оттого и возникла у героев дилемма, как к этому относиться. Если человек не совершил правонарушения, а просто говорит живым языком, свободным от идеологических штампов, он опасен или нет?

«Ситуация принимала весьма неприятный оборот. Когда мы с самого утра позвонили в полицию, оказалось, что девять человек из десяти уже прислали доносы на своих мужей и жён... — простодушно сокрушается главный герой, затеявший особого рода проверку своего препарата. — [...] наш эксперимент застрял на мёртвой точке. Жёны и мужья всех наших испытуемых тут же обращались в полицию; мы ежедневно получали их доносы целыми пачками».

Надо отдать должное Карин Бойе. Она не скатывается в политический памфлет, а остаётся на почве реализма. Здесь нет громких фраз и театральных поступков, здесь люди мечутся в отчаянной попытке сохранить свою душу, но не впасть в крамолу. Трагедия в том, что это невозможно.

В своё время польские диссиденты подметили, что невзирая на навязчивый коллективизм, в тоталитарном обществе люди ещё более эгоистичны, чем в свободном, потому что не могут никому доверять. Затем то же наблюдение сделал наш кореевед Ланьков, описывая общество в КНДР.

Карин Бойе поняла это раньше их всех. Призыв «Жить не во лжи» родился не на пустом месте. Стоит только начать говорить, что думаешь, и всеподавляющая идеология становится невозможна. Искренность противопоказана диктатуре. Отсюда-то и берётся стрежневая драма романа. Каллокаин, необходимый для обнаружения крамолы на мысленном уровне, развязывает людям языки. А это оказывает сокрушительное воздействие на тех, в ком ещё не умерли все чувства, кроме преданности власти.

То, что эту книгу издали в СССР, можно объяснить только изворотливостью редакторов, сумевших внушить цензуре, будто речь идёт сугубо о фашистских государствах (благо некоторые черты фашизма Всемирному государству и впрямь свойственны). Отдадим должное и переводчикам, которые благоразумно окрестили Всемирное государство Империей (чего нет в оригинале). Ну и, конечно, спасибо издательству «Молодая гвардия», которое позднее, правда, в области фантастики сменило направление и начало публиковать всякую белиберду, но во времена БВФ стояло в авангарде.

Ставлю девятку, потому что концовка, на мой взгляд, слита. Может быть, это произошло потому, что Бойе переживала за умиравшую тогда любовь своей жизни и ей стало не до книги, или она с самого начала хотела так закончить, но концовка — полный facepalm. Остальное же — блестяще!

Это тянуло на сказку, но автор решил написать фантастику. И очень зря. Потому что вышло по-идиотски. Чего мы ожидаем от описания иной цивилизации? Правильно: описания ИНОЙ цивилизаиции. Ну так вот, здесь этого нет. Гусеницы говорят как люди и ведут себя как люди, но они... не люди. Ничем, кроме внешнего облика, они от людей не отличаются, у них даже руки есть! Ах да, общаются они телепатически, но почему-то понимает их только робот. Который, кстати, тоже вылитый человек, но уже не только внутренне, но и внешне. Даже улыбаться умеет. Когда дело дошло до бумажных книг в шкафах разумных гусениц, я мысленно махнул на произведение рукой. Нет, я дочитал его, хоть продраться через резонёрские диалоги было нелегко, но всерьёз воспринимать уже не мог.

Легко придумать зелёное солнце. Тяжело изобрести мир, в котором оно выглядело бы естественно.

Вежинов наплевал на это основополагающее правило фантастики.

Вот и пусть получает от меня двойку.

Это невероятно плохо. Графомания в чистом виде. Чудовищный язык с постоянными тавтологиями (в стиле «госпитализирован в больницу»), невыносимое многословие, абсолютно никакие персонажи, а герой — воплощённый комплекс подростка: ничего из себя не представляющий индивид, решающий проблемы на взмах ноги. Подчинённый перед ним лебезит, случайно встреченная девица тут же в него влюбляется, нелюбимая жена без слов уступает место сопернице... Если текст отражает личность автора (а этот, судя по всему, отражает), то Гуляковский был не только графоманом, но ещё неприятным и глупым человеком. А ясно мне это стало вот отсюда:

«Я нежился в постели и слушал, как на кухне Веста, что-то напевая, готовит кофе... Я не спешил вставать, зная, что кофе, как обычно, будет мне подан в постель... Она войдёт, улыбаясь, глаза её будут радостно блестеть. Она всегда улыбается, когда знает, что делает что-нибудь приятное для меня... За всю долгую семейную жизнь я так и не сумел объяснить жене, как именно следует готовить кофе, чтобы сохранить полностью его аромат. Весте не понадобилось ничего объяснять. Она знала наперёд мои вкусы. Она умела так поджарить омлет на завтрак, чтобы на нём не было корочки. Жене это не удавалось ни разу. Сама Веста была удивительно равнодушна к еде. Подозреваю, что в моё отсутствие она вообще не ела. Но даже в этом ей ни разу не изменил такт, и, когда мы вместе садились за стол, она всегда ела хотя и немного, но с видимым удовольствием, стараясь своим равнодушием к пище не испортить мне аппетит. Жену мне частенько приходилось останавливать, напоминая ей, что неумеренность в еде...».

Чувствуете? Это — текст не взрослого, а ребёнка, который мнит себя центром мира, полагая всех окружающих приложением к его эго. Мужской вариант ромфанта, неизжитые подростковые грёзы о прекрасных инопланетянках и красавцах-вампирах, падающих к ногам среднестатистической серости. Но подано всё под соусом гуманитарной фантастики, вот что смешно!

ГГ и действует как сорокалетний инфантил: говорит, что Веста знает будущее, и всё равно идёт наперекор её предупреждениям, патамушта крут! И эту свою крутость он демонстрирует в чисто подростковом стиле, то и дело выпендриваясь там, где это совсем не к месту. В жизни такого типа быстро поставили бы на место, но мы имеем дело с мужским ромфантом, поэтому собеседники либо покорно ему внимают, либо просто терпят, не говоря ни слова. Персонажи существуют лишь постольку, поскольку имеют отношение к ГГ — прямо как в фильме, когда того, чего нет в кадре, как бы и нет вообще. Веста появляется после полугодового отсутствия, но её почему-то не ищут, а ГГ не приходит в голову сообщить о ней в полицию; директор уже неделю как исчез, но в институте об этом ни слуху ни духу; жена ГГ всплывает лишь однажды, да и то для того, чтобы смиренно собрать чемоданы бросившему её мужу... Никакого фона, сюжет толкает один ГГ, а все остальные выстраиваются в позе «Чего изволите?».

Мы пеняем на современный книжный шлак, но вот вам яркий пример незамутнённой графомании, выходившей ощутимыми тиражами в «самой читающей стране мира». Ныне такому место разве что на самиздате. И я от души ставлю этому произведению честно заслуженную единицу.

Энциклопедия быта в период Великой отечественной — так бы я назвал эту книгу. Причём, быт здесь многогранный, не только на фронте и в тылу, но и в концлагерях: как немецких, так и советских. Охват неимоверный. Вот физик бьётся над научной проблемой, а вот его мать отправляют в газовую камеру. Вот сестра его жены пытается получить прописку в Куйбышеве, обивая пороги разных ведомств, а вот её племянник сражается на фронте. Мать, рыдающая над телом убитого немцами сына, и сын, читающий последнее письмо сгинувшей в оккупации матери. Как это написано! Ни один Шолохов, ни один Пастернак и близко не сподобились на такие строки. Пламенные коммунисты и безыдейные работяги, циничные гестаповцы и лагерные уголовники — разброс типажей невероятный. И за каждым — своя история, каждый делает свой выбор. Один идёт на смерть, не желая плясать под дудку блатных в Гулаге, другой — не желая строить газовую камеру в Аушвице. И всё это — зримо, выпукло, со многими деталями, точно Гроссман самолично работал в лаборатории ядерной физики или сидел в штабе Сталинградского фронта. Быт, быт, проклятый быт. Здесь нет ходульных персонажей, каждый живёт полнокровной жизнью, стоит в очередях, ругается в паспортном столе, после работы бежит в магазин (описание продовольственных карточек прилагается). Вот следователь мучает комиссара Крымова, а в промежутке звонит жене и обсуждает, что купить на вечер (волосы дыбом от этой сцены). А вот заросший грязью немец в сталинградском котле ведёт с товарищем беседу о судьбе Рейха (никакой крамолы, строго в рамках нацистской пропаганды), а потом идёт греться под бочок русской бабе. Всё рутинно, буднично: портянки, сало, вмёрзшие в лёд капустные листы на помойке, которые пытается отодрать оголодавший солдат вермахта. А на этом фоне — величайшее сражение величайшей войны человечества.

Книга хоть и о войне, но фронтового героизма здесь нет. Даже подвиги, вроде обороны дома Грекова (явный намёк на дом Павлова) показаны буднично, словно это — рутина, ничего особенного. Зато здесь есть другой героизм — поступки одиночек, не подчиняющихся общим правилам. Они тоже показаны без надрыва, даже вскользь, но потом, оборачиваясь, ты понимаешь: а ведь это был подвиг!

Роман, не скрываясь, проводит параллели между политической системой сталинизма и гитлеризма. Недаром чиновник из лагеря смерти говорит большевику Мостовскому: «Мы одинаковы. Борясь с нами, вы боретесь с собой». И это написано в конце пятидесятых годов, в стране, потерявшей миллионы людей на войне! Поразительная авторская смелость.

Роман, безусловно, антисталинский, но не прямолинейный. Любое время многолико, и Гроссман показывает это через извивы судьбы Штрума — гениального учёного с неподвязанным языком. «Умные нам не надобны. Надобны верные», — такое мог сказать лишь герой наивного романа, где добро и зло чётко разделены. У Гроссмана не так. У него всё куда сложнее, и потому — ужаснее. Здесь могут погубить самого верного, если он не успел за меняющийся линией пропаганды (лежал в больнице и тупо не знал, что красный командир, которого он предлагал судить за антипартийные выпады, пал смертью храбрых и теперь — герой газетных заголовков), а могут вознести самого вольнодумного, если он зачем-либо понадобился Хозяину. И вот прежний вольнодумец, нежданно обласканный властью, мгновенно превращается в верноподанного подпевалу. А что вы хотите? Всем надо жить.

Теперь про минусы.

Я не читал «За правое дело», и потому не ориентировался в сложных родственных отношениях большой семьи Шапошниковых. Это изрядно усложняло чтение. Только представьте, что вы читаете «Войну и мир» сразу со второго тома. Поди утонете во всех этих Ростовых и Курагиных. Вот и я утонул. Лишь в конце начал понимать, кем они друг другу приходятся.

А ещё немного раздражал акцент на еврейской теме. Я понимаю, что для Гроссмана это — больное место, и что поздний сталинизм весьма юдофобен, но здесь этого уж слишком много. Чуть не каждый третий персонаж — еврей и, разумеется, страдает от антисемитизма окружающих. Как-то всё это нарочито.

Ну и озадачило отсутствие концовки. Роман просто обрывается, не завершив сюжетных линий. Это очень странно.

И всё же, суммируя, соглашусь с Энтони Бивером. «Жизнь и судьба» — величайший русский роман XX века. Не «Тихий Дон» и не «Мастер и Маргарита», а именно это творение военного корреспондента «Красной звезды».

Я Пелевиным не избалован, прежде читал только «Generation П» и пресыщенности не испытываю. Наоборот, этакое голвокружение от высот, на которые меня вознесли, и глубин, в которые меня окунули. Знаете, любой автор посчитает успехом, если ему удастся написать годную антиутопию. Пелевину удалось, но для него это — не самоцель, а всего лишь фон для описания нашей действительности — какой она может стать, если всё пойдёт как идёт. БигБиз, Антихрист-Маниту, Еврайх, Би Гбен, офшар... Пелевин не просто выстроил мир, он придумал для него язык, да ещё разбил его на диалекты. Но и игра с языком для него не самоцель, а всего лишь средство. Средство, чтобы мы взглянули на наше настоящее со стороны. Чтобы осознали, как много в нём абсурдного, и откуда всё это происходит.

Толкиен выстраивал свой мир всю жизнь. Пелевин делает это регулярно для очередного романа. Проникнитесь потенциалом автора!

«Психиатрия хуже коммунизма!»

Эти и другие максимы поведает нам Игнациус Райлли — типаж и впрямь удивительный, этакая смесь Швейка и Дон Кихота.

В книгу надо въехать. Сначала идёт с трудом. Наибольшее недоумение вызывает, конечно, странная речь главного героя — вычурная, нарочито усложнённая и при этом полная штампов. «Люди так не говорят!» — наверняка воскликнете вы через страницу-другую. Но вот чудеса: стоит прочитать главу, и речения Райлли будут уже казаться милым чудачеством, придающим герою шарм. Это — удивительный, невероятный талант: изобразить эгоиста и закоренелого лгуна симпатичным в целом персонажем.

Книга реально смешная. Ровно до тех пор, пока мы смотрим на мир Райлли изнутри, глазами самого Райлли. Но как только меняется фокус, книга вдруг превращается в горький плач по отвергнутому обществом странноватому толстяку, живущему на пенсию матери-алкоголички.

Чем подкупает книга? Отточенными диалогами, прописаностью каждого персонажа, калейдоскопом ситуаций, но больше всего тем, что здесь выстреливают все ружья. Редко мне доводилось встречать произведения, где любая деталь играет роль. Тулл не забывает ни о чём. И даже какая-нибудь мелочь, о которой вы давно забыли, непременно напомнит о себе спустя пару сотен страниц. Эта книга — как картина старого мастера, где наполнено смыслом все, вплоть до оброненной пуговицы или рассыпанных небрежно ягод.

Совершенное творение гения.

По мне — слишком сказочно. Ужас потому и ужас, что так или иначе соприкасается с нашим миром. А сказочные чудовища не пугают — это же сказка! Вот и здесь вся эта нежить показалась какой-то театральной. Может быть, потому, что герои никак не рефлексировали по её поводу. Подумаешь, увидели нечто иномирное! Подумаешь, кого-то превратили в ходячего мертвеца! Надо ехать дальше!

Может быть, стоило это как-то увязать с казахским фольклором, не знаю. Тогда, наверное, получилось бы страшнее. А так — просто сказка.

Придёт серенький волчок

И укусит за бочок

:)

Начально отличное. Ласковый убийца, мимими с ножом и всё такое. Если б и дальше всё продолжалось в таком духе, поставил бы десятку. Но дальше всё пошло как-то не так: герой заговорил выспренним языком, каким пишут начинающие авторы, пытаясь подражать классической литературе (я прямо ждал, когда прозвучит «смеркалось»), действие забуксовало. Автор, по-моему, взял неверную тональность, и оригинальный сюжет поблек. А жаль. Идея-то хорошая.

Жуть какая. Кому-то праздник, а кому-то — смерть. Дед Мороз как инфернальный персонаж — конечно, не изобретение Подольского (вспомнить хотя бы «Футураму»), но здесь это подано под таким соусом, что волосы на голове шевелятся. Причём, сам дед Мороз даже и не появляется, но мы видим плоды его рук, «питомник», и от этого ещё страшнее. История выстроена великолепно. Все эти намёки, недоговорённости — класс. Правда, немного язык подвёл. Странно слышать от мальца про «грешную землю». Но в целом — превосходно.

Это классно. История — сплошной натянутый нерв, прочитывается на одном дыхании. Хоть не люблю я истории про всяких извращенцев, но здесь его личность описана так здорово и так притягательно, что остаётся только поаплодировать. Удивительное это искусство — так прописать мерзость, чтобы читатель не мог оторваться, невзирая на отвращение.

Снижу балл сугубо за концовку. Не люблю я мистику, что поделать! Мне она кажется этаким «богом из машины». Хоть и понимаю, что жанр допускает, но не люблю.

А рассказ превосходный. Один из лучших у Подольского.

«В сущности, искусство — зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь... Всякое искусство совершенно бесполезно». Оскар Уайльд.

Красота — вот первое, что бросается в глаза, когда читаешь этот роман. Холодная и сгногсшибательная. Словно топ-модель, взирающая с обложки. Совершенство и недоступность. Мир как отражение нашей реальности, но отражение сглаженное, как в Фотошопе. Каждая деталь, каждая чёрточка здесь оттеняют безупречность рисунка. Идеальное произведение искусства. «Великая красота» Соррентино, бумажный вариант. Чрезвычайно визуальный роман. Он так богат красками, что мне, например, крайне трудно было воссоздать антураж каждой сцены в воображении — настолько много здесь ярких штрихов.

Это не фэнтези, потому что здесь то и дело всплывают реалии нашего мира. Это не постапокалипсис, потому что нет катастрофы, погубившей мир. И уж тем более это не НФ, потому что здесь действует магия. Перед нами головокружительный винегрет из стимпанка и мистики, густо приправленный сказочными аллюзиями. Загробный постмодерн: дантовские круги ада с Ариманом в роли Демиурга (не дьявола, ибо доброго бога здесь тоже нет!). Три толстяка, свергнувшие снежную королеву, но нарвавшиеся на Щелкунчика (который, впрочем, тоже себе на уме).

Нет, это не переосмысление классических сказок. Известные сюжеты здесь только на подхвате.

Всё здесь описанное суть наложенные друг на друга цифровые копии нашего мира, снабжённые информацией о его духовной составляющей. Сдаётся мне, что весь этот мир — лишь компьютерная игра для нескольких участников, выступающих здесь под именем господ. Остальные же — всего лишь юниты. Виртуальная реальность. Отсюда такое пренебрежение к человеческой жизни и такой людоедский цинизм от тех, кто на самом деле не так уж и плох. Оно и понятно: юнитов можно не жалеть, то ли дело человек!

А вот Иенса я авторам не прощу! ;) Прекрасный парень, который за свою жизнь никого не убил и не покалечил, в отличие от симпатяги Кея, замыслившего небольшой геноцид собственных подданных. Да и отношение к родственникам у Ледяного Герцога, прямо скажем, весьма мерзкое. Почему авторы так упорно выставляют его достоинства, одновременно валяя в грязи Магнуса, ума не приложу.

Не ставлю десятку исключительно за то, что концовка так и осталась в рамках сказки. Меня это слегка разочаровало. Впрочем, всякое искусство совершенно бесполезно. :)

Хе-хе, хоррор-версия «Невероятного мира» Гамильтона, скрещённая с «Заповедником сказок» Булычёва и даже, не побоюсь этого слова, с «Пикником на обочине». Незамысловатая стёбная вещица о двух бедолагах, выбравшихся за добычей в мир по ту сторону киноэкрана (да-да, «Последний герой боевика» — было, было). Без всяких претензий, лёгкая зарисовка о плодах копирайта. Пожалуй даже слишком лёгкая — кое-где можно было описать погуще, чтоб до печёнок проняло. Но как юмореска — вполне себе. Хоррор-юмореска. Сталкиваюсь с таким второй раз в жизни. :)

Название подразумевает юмор, но юмора здесь почти нет. На самом деле это — н/ф с упором в психологию (редкий зверь в наших местах, кстати). Обычные люди в необычных обстоятельствах. Казалось бы, что ещё можно написать на эту тему? Шизофрения? Было. Нашествие пришельцев? Было. Зомби? Сто раз было. Влияние технического прогресса на общество? Социальная фантастика только этим и занимается.

Тулиной, однако, удалось придумать выверт, который, вроде бы, ещё не приходил в голову никому: временное подселение в голову подростка другой личности. Знатоки, наверное, тут же вспомнят с десяток произведений, где фигурировала похожая идея: от маньяков с раздвоением личности до бестелестных инопланетян, устанавливающих контроль над мозгом. Поверьте мне, тут совсем другое. По сути это — роман взросления, когда у затюканного подростка появляется наставник и друг. Да, разумеется, я в курсе, что и это тоже было: Карлсон, Мэри Поппинс, далее по списку. А вы представьте, что этот наставник существует в вашем теле и он от этого тела совсем не в восторге. Нет, это не шизофрения, ибо данная вторая личность существует реально. Она — не порождение вашего больного воображения, она есть, просто временно ей надо пожить в вашем теле. А если эта личность вдобавок — женщина? Лихо взнузданно? :) Нет, от трансвестии тут ничего нет, выдохните. Вся история занимает всего семь месяцев, и за это время обоим персонажам предстоит многое пережить и переосмыслить.

Это — сюжет.

Каково же воплощение? Честно признаюсь, мне хотелось большего. Кое-какие оригинальные находки, кроме самого фантдопущения, в книге есть: чего стоит, например, остроумная мысль о новом написании слов из-за ошибки, вкравшейся когда-то в программу! А уж когда главные персонажи, пользуясь одним телом, начинают выдавать себя друг за друга, мороча голову окружающим, автора просто хочется расцеловать. Молодчина! Это великолепно. Но маловато. :)

В целом на выходе мы имеем этакую смесь фильмов «Хамелеон» и «Суррогаты». От «Хамелеона» здесь — преображение человека, который выдал себя за гея, чтобы завоевать уважение на работе (в книге не про геев, успокойтесь. Хотя определённая травестия налицо — всё-таки подростком руководит женщина). От «Суррогатов» же — потрясающая идея со странными архаизмами: если в фильме суррогаты ходили на фоне современных автомобилей, то в книге техника будущего соседствует с политическими реалиями наших дней: упоминаются законы о разжигании межнациональной розни, об оскорблении чувств верующих и т.д. (очень сомневаюсь, что в будушем они останутся в том виде, как сейчас: их либо ужесточат, либо о них забудут. И то, и другое отразится на обществе. В книге на это никаких намёков нет: берётся слепок нашего времени и пичкается технологиями будущего. Выглядит странно).

Да и роман взросления как-то быстро превращается в рассказ об очередной попаданке: тот же разухабистый язык, каким говорят подростки, желая выпендриться, те же необычайные умения героини, то же обожание её всеми вокруг (пусть она и находится в чужом теле). Попаданка в школьный мир своих детей — вроде бы оригинально, но по сути — тех же щей да погуще влей. Академия магии, только вместо магии — техника будущего.

В общем, у меня осталось двоякое чувство. Вроде куча фишечек рассыпана щедрой рукой, но вместо динамичного сюжета идёт бесконечное самокопание. Ох уж этот Достоевский! Видно, крепко засел он в русской литературе. Везде суёт свой нос, даже когда не просят. :)

«Страсти по Лейбовитцу» на русский лад. То, что у американского писателя звучит возвышенным псалмом и философской притчей о неисправимости рода людского, российские авторы превратили в зарисовки с натуры почти без высокопарных обобщений (если не считать за таковые прозрачные намёки на экологию). Последняя же часть и вовсе — откровенное подтрунивание над самими собой.

Взбесившаяся природа — мы уже где-то видели это. Наиболее очевидная параллель — «День триффидов». Мотив мести природы идёт едва ли не от Толкиена, отдали ему дань и Стругацкие («Улитка на склоне»), да и кинематограф не остался в стороне («Аватар», «И грянул гром», «Парк юрского периода», «Челюсти» и т.д.). Если копнуть совсем глубоко, то уткнёмся прямиком в «Моби Дика».

Агрессия растений сама по себе — не открытие авторов. А вот деление прирды на враждебную и «замирённую» — это действительно нечто новое. Такого я нигде не встречал. Равным образом впервые, кажется, изображён мир, в котором вообще все растения потенциально опасны для человека. Как люди выкручиваются в такой ситуации? И во что превратилась цивилизация? Читайте и узнаете. Авторы приготовили немало сюрпризов. :)

Вот мы и добрались до постмодернизма. :) Чего-то подобного стоило ожидать, учитывая чрезвычайную схожесть завязки предыдущей части цикла — «Вольсингама» — с «Именем розы». Но там авторы решили пойти другим путём, здесь же дали волю аллегоричности и скрытым цитатам. Общий лубочно-сказочный тон был бы чудо как хорош, если бы рассказ.... был написан лет на двадцать раньше. До «Там где нас нет» и особенно «Кыси». Теперь же очень смахивает на подражание (хотя авторы, я уверен, не ставили перед собой такую цель). Читаешь — и сами собой в памяти всплывают фразочки Татьяны Никитишны.

Постмодерн — спутник насмешки. То, что начиналось как новый вариант постапока, закончилось самоиронией. Стало быть, мир завершён, и авторы к нему больше не вернутся. Что ж, можно и так. Хотя роман на этом материале смотрелся бы роскошно.

«Имя розы», постепенно переходящее в «Отель У погибшего альпиниста». Ещё одна отходная и так далее. Очень красочный мир, яркие персонажи, великолепная завязка и отлично выстроенная интрига. Да что там — блестящая интрига! Средневековый детектив на фоне постапокалипсиса — такого ещё не было. И большую часть повести авторам удаётся поддерживать заданный тон и темп, понемногу подводя к разгадке. Но в конце вдруг что-то сбоит, словно безупречно работавший до тех пор двигатель начинает захлёбываться. В общем-то, понятно, отчего так: авторам приходится на ходу менять жанр — из детектива перепрыгивать в фантастику (пусть даже фантастические элементы густо рассыпаны по сюжету, но они не играли роли. А теперь выходят на первый план). Плавного перехода не получилось, как не получилось это и у Стругацких (недаром БНС оценивал «ОУПА» на троечку). Персонажи, которые выглядели естественными в «реалистической» части, превращаются в картон, когда дело доходит до фантастической. Авторы, как и в «Цветах зла» (первом рассказе цикла), вдруг начинают торопиться и делать странные сюжетные перескоки:

Как историк, не могу также пройти мимо, так сказать, неопределённого статуса города: то его называют вольным (и поведение горожан подтверждает такое заявление), то вдруг оказывается, что им владеет герцог. Если герцог, тогда всем должны распоряжаться назначенные им чиновники, а не выборный магистрат. Причём, чиновники из дворян и нотариев, у которых все эти богатые купцы и ремесленники могут быть на подхвате, а не заседать в зале для собраний, да ещё в присутствии уличной голытьбы. В городе, которым владеет герцог, вообще нет нужды в зале для собраний (или для суда).

Может быть, я придираюсь, но меня действительно на протяжении всей повести это ввергало в недоумение — кто же распоряжается делами в этом городе? Ведь от этого зависело, в конце концов, кто ведёт расследование.

И всё же поставлю высокую оценку. Во-первых, за новаторство (детектив в постапоке — это ж придумать надо!). Во-вторых, за литературный уровень. Герои живые, а чего ещё надо? И в-третьих, за оригинальную концепцию двух соперничающих религий. Всё-таки Средневековье приучило нас к тому, что две веры там могут сосуществовать лишь как две партии в Советском Союзе — одна у власти, другая — в тюрьме (евреи — особый случай. Они жили в гетто :) ). А здесь двоеверие немного смахивает на положение церкви при коммунизме: вроде всё легально, но официальными структурами не приветствуется. Вот за всё это в совокупности — восьмёрка :)

Так вот ты какое, Одержание!

Признайтесь, вы всегда хотели узнать, что будет, если Лес из «Улитки на склоне» перестанет медленно ползти и перейдёт во фронтальное наступление. :) Зонис и Авильченко предоставляют вам такую возможность, скрестив фантдопущение Стругацких с флора-версией зомби-апокалипсиса. Ну в самом деле, живые мертвяки уже надоели, вот вам двигающиеся растения как плод научного эксперимента.

Кто сказал «Нападение помидоров-убийц»? Большая ошибка, дорогие товарищи! Здесь вещи посерьёзнее: аллегория торжества природы над человечеством. Невольно вспоминаются толкиеновские анты. Нравственный посыл здесь примерно тот же — хватит смотреть на природу как на мастерскую! Она ведь может и ответить, да так, что мало не покажется. Достаточно всего лишь немного поэкспериментировать с ДНК.

Вообще для одного рассказа здесь невероятно густо рассыпаны реалии другого мира. Фантазия авторов бьёт ключом. Прямо как пресловутые тернии: падаешь в них, и они тебя обволакивают с головой. При этом остаётся место и для описания характеров. Правда, концовка, на мой взгляд, вышла какой-то торопливой: ни слова о судьбе гарнизона замка (я понимаю, что именно с ним произошло, но можно было сказать хоть несколько слов — иначе для чего так любовно описывать его состав?), ничего о столкновении «замирённого» леса с лесом враждебным, полное молчание о том, как «учёный» в подвале раскрыл секрет взбесившейся флоры. А ещё непонятно, каким образом, собственно, замиряли растения. Жертвы им, что ли, приносили? :)

Но написано здорово и оставляет послевкусие. Дать в рамках рассказа картину иного мира, выстроить интригу и показать её разрешение — показатель высокого класса. Респект авторам.

Страшная сказка — вот что это такое. Вроде бы о детях, но не совсем. Скажем прямо, персонажи — никакие не дети: говорят они совсем по-взрослому, да и ведут себя нередко тоже. Чудеса! Книга громоздит одну нелепость на другую, но не разваливается. Напротив, буквально сжирает тебя — падаешь в эту реальность и всему абсолютно веришь. А когда всё заканчивается, вдруг выныриваешь и, озираясь, с удивлением спрашиваешь себя: а что это было? Ведь если разбирать книгу по кирпичику, то станет вообще непонятно, чем же она так хороша. Дом инвалидов описан как помесь колонии для малолетних и спецшколы — уровень насилия зашкаливает; уроки, о которых то и дело вспоминают, не показаны совсем; все конфликты надуманы, а вещи просто падают с потолка (откуда краска? откуда кофе? откуда вообще всё? И кто, чёрт подери, работает к Кофейнике?). Отдельный вопрос с женскими персонажами. Они-то там там что забыли? Тоже инвалиды? Кое-кто — да, но большинство — вполне себе здоровые девахи. Как они там оказались? Нет ответа. Я могу продолжать, но зачем? И так понятно, что никаким реализмом, даже магическим, тут и не пахнет. Это именно сказка. И вот в качестве сказки она превосходна! Быть может, это — лучшая сказка на земле. Нет, она не добрая, она очень злая и мрачная. Но при этом — лучшая. Почему? Да потому что безупречно логична и великолепно выстроена. Стежок к стежку — не придраться. Каждый персонаж (коих тут до фига) строго индивидуален, у каждого — свой характер. Загадки и тайны раскрываются постепенно и своевременно. Про стиль вообще молчу — он изумителен.

Мне эта вещь показалась очень банальной и претенциозной. Человек из будущего отправляется в прошлое, чтобы сделать возможным это самое будущее — кто об этом только не писал. А уж после пародии Гаррисона («Фантастическая сага») тему и вовсе можно считать исчерпанной. Выспренний стиль тоже не добавляет очков сему произведению.

Блестяще! Оказывается, Бушков додумался совмещать жанры до того, как на этом сделал себе имя Сорокин. А как написано — сочно, зримо, с тщательной прорисовкой каждого персонажа. Это ж умудриться надо — объединить историческое повествование с инопланетным вторжением! Несколько испортила впечатление только пара моментов, где герои вдруг принимались суетиться, ведя себя как дети — это шло как-то вразрез с их характерами. И татарин почему-то говорит как еврей. Ну а в целом, замечательно.

Стандартная, идейно выдержанная фантастика от «Молодой Гвардии»: возвышенно и скучно. Бесстрастные (а как же!), но несчастные инопланетяне, умирающая планета и благородные, бесконфликтные земляне, которые исправляют ошибки прошлого. Страшная тайна, которую раскалывают на раз-два, нагромождение сюжетных косяков и натяжек, чтобы сыграть в поддавки с главным героем (примеры см. в первом отзыве), малограмотный язык («стопы ног», «кивнул головой» и т.д.), и разумеется — избитая мораль (в данном случае — «берегите природу, мать вашу!»). Тоска.

Сначала цитата: «Из одиннадцати капсул в обойме САП два-то уж наверняка сработают. Не надо вступать в контакт с грунтом напрямую, когда время жизни для нас пойдёт три минуты за шестьдесят секунд. Три этих-то минуты — и можно осмотреть САП, определиться с надёжными, засесть в капсулы, инициировать автоматику и приготовиться к смерти. САП работает наподобие кислородной пушки, что на Башне, только наоборот. В головке капсулы НР-процессор. Раз. Спасаемого убивает электрический разряд в сердце. Два. Пороховой заряд подбрасывает капсулу над корпусом. Три. Одноразовый процессор, настроенный на конкретную обстановку (это автоматически), взлопывает себя. Четыре. Какое-то время (отрицательное) капсула существенна парой, оригинал висит над корпусом, отображение — в паре сотен, к примеру, километров в зените. Пять. Смена сущностей. Отображение — над корпусом, оригинал — в зените. Шесть. Процессор выгорает. Отображение довлеет к оригиналу и совмещается с ним. Семь. Реанимация спасаемого. Шансы оторваться от грунта — огромные, спасательная модификация НРП слишком проста, чтобы сбоить. Шансы на реанимацию — вполне пополам».

Если вы думаете, будто мне, читавшему эту книгу, что-то здесь более понятно, чем вам, не читавшим, то вы ошибаетесь. Ни черта мне здесь не понятно, кроме интуитивно постигаемого (и следующего из контекста) описания некоего механизма спасения космонавтов. При этом, замечу, данный отрывок находится ближе к финалу. И всё равно. Не надейтесь, что автор где-то расшифрует вам все эти НР, САП и НРП. И да, так написана вся книга. От начала до конца.

Напряглись? Вот такая она, интеллектуальная российская фантастика. Говорят, Шампольон, ломая голову над египетскими иероглифами, изучал в минуты отдыха китайский язык. Ну а вы, чтобы отвлечься от «Хобо», можете полистать, допустим, «Ложную слепоту» Уоттса. :) Масштабы сопоставимы.

«Хобо» — это по сути, ворох электронной документации: отчёты космических рабочих, записи переговоров пилотов, протоколы заседаний дирекции. Автор просто оставляет вас наедине с этим нагромождением файлов, точно следователя, перед которым стоит простая задача: на основе сохранившихся данных разобраться в произошедшем. Не ждите объяснений, их не будет. Автор немилосерден и свою линию гнёт до конца. Но зато и ощущение достоверности происходящего — абсолютное. Вы не наблюдаете за этим миром — вы живёте в нём. И когда вам кажется, будто вы начали что-то понимать — хлоп, и рассказ вдруг перескакивает на какие-то совершенно иные сущности, причём, ведётся он от лица этих сущностей: не то людей, не то зомби, живущих неведомо как и неведомо где. И там тоже не ждите пояснений, воспринимайте как есть.

Начав с аллюзий на воскресение распятого бога, изнасиловав мозг и память мельтешением заковыристых имён и жаргонных словечек, в конце автор награждает нас ещё и невообразимой смесью фентези и квантовой физики. Но главный сюрприз подстерегает на последней странице, когда вы вдруг осознаёте, что всё это было лишь завязкой, а главные события — впереди. В общем, ждём, когда Солнечная империя нанесёт ответный удар. Одиннадцатый год ждём :)

Ну в общем, я разочарован. Оно, конечно, загадочная восточная душа и всё такое, но уж слишком мало оригинального и слишком много подражательного, притом, сделанного весьма топорно. Лишь в последних двух (и самых новых) рассказах возникло нечто самостоятельное, нигде мною ещё не читанное, и тут — сборник закончился. :( С другой стороны, читать творения классиков фантастики 20-х — 30-х гг. в большинстве своём — тоже сомнительное удовольствие (если только вы — не подросток). Слишком наивно, слишком плоско, слишком прямолинейно и т.д. С этой точки зрения сборник даёт неплохое представление об эволюции японской фантастики за 50 лет: от незамысловатой притчи к глубокому психологизму. Вот только по ознакомлении с этим сборником желание расширить свои познания в японской фантастике отнюдь не возникло (за исключением, пожалуй, одного-двух авторов). Сложилось впечатление какого-то фанфика, ей-богу. Искренне удивлён, что все представленные в сборнике рассказы удостоились разных наград и даже прогремели. Судя по всему, печально обстояли дела с фантастикой в Стране восходящего солнца. Про обилие канцеляризмов в текстах говорить не буду — это претензия к переводчикам. Но суконные диалоги, немотивированные действия героев, взятые с потолка фантдопущения, прорехи во внутренней логике сконструированных миров — всё это на переводчиков не спишешь. Конечно, могут сказать, что, дескать, всем перечисленным страдали даже лучшие представители НФ жанра. Да, неудачи и провалы бывали у всех. Но здесь-то мы имеем дело с лучшими вещами! Что же тогда говорить об остальных?

Говорят, Мао Цзэдун призывал своих сподвижников подражать героям «Речных заводей». Если это так, то китайских коммунистов следовало бы держать в доме с зарешёченными окнами и мягкими стенами.

Не хотел бы я оказаться в средневековом Китае. Представьте, что у вас нет ни малейшего представления о формальной логике, но вы прекрасно разбираетесь в нумерологии; вы окружены духами, но не имеете понятия о боге как источнике благодати; вы живёте в мире детей, где нет никаких «нельзя», зато есть одно большое «дай». Представили? Тогда вы немного приблизились к пониманию мыслей средневекового китайца.

Если у них такие Робин Гуды, то каковы же ноттингемские шерифы? Страна сплошных отморозков без всяких моральных берегов. Даром, что ещё Конфуций говорил: «Не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе». Автор этой нетленки, судя по всему, и слыхом не слыхал про старика Кун-цзы. Здесь герои делают что им заблагорассудится, а затем искренне недоумевают, когда прилетает ответка. Причём, автор разделяет с ними это недоумение и спешит описать, какими изощрёнными способами герои расправляются с недовольными.

Вообще, принцип разделения персонажей на позитивных и негативных в романе предельно прост. Если вы — из числа 108 удальцов, собравшихся на горе Ланьшаньбо, то вы — герой и отличный парень, коему позволено всё. Вообще всё. Грабить, убивать, насиловать, даже жрать людей (да-да, есть там и такие персонажи). Если же вам не повезло по какой-то причине встать поперёк дороги этим молодцам (я бы сказал, молодчикам), то вы — негодяй и подлец, чья участь будет ужасна.

Время от времени автор, правда, проговаривает, что та или иная жертва налётчиков — насквозь продажная сволочь, замучившая произволом всю округу. Да вот беда: ни одного примера такого произвола, кроме начала книги (где действует алчный придворный, запустивший всю эту круговерть), он не даёт. И ладно бы, расправлялись только с чиновниками. Но нет, в книге каждый раз скрупулёзно фиксируется, что экстерминатусу подвергают также всех членов их семей, не разбирая пола и возраста. Я уж не говорю о случайных смертоубийствах и насилиях, которые позволяют себе герои, так сказать, не приходя в сознание. По видимому, для автора это — лишний повод показать их удаль молодецкую. Никакого сопереживания случайным жертвам, которые даже не успели сделать ничего плохого, а просто подвернулись под руку, не ждите.

Парочка примеров. Украл как-то с голодухи Чёрный Вихрь Ли Куй в одном кабачке петуха и съел его. А когда хозяин начал возмущаться, он убил этого хозяина вместе со слугами, а кабачок сжёг. На беду, постоялый двор имел крышу — местных феодалов. Те попытались захватить Ли Куя и предать его суду. Весь бандитский лагерь вступился за Чёрного Вихря, раскатал по кирпичику усадьбы феодалов (законченных подонков, разумеется), а их семьи вырезал до последнего человека. Справедливость восторжествовала! Но у Ли Куя свербело. Он опять набедокурил в каком-то кабаке, походя убил хозяина, а кабак спалил. И что же? Да ничего. Ли Куй — это же ценный кадр, в бою несокрушим и вообще чист сердцем. И пусть кабак (как выяснилось) на этот раз ходил под крышей одного из 108 удальцов Ляньшаньбо — тот простил друга за мелкую шалость. И так — всю книгу!

Песнь ликующей гопоты! Понты как принцип жизни! Ей-богу, Ши Найань сошёл бы за своего среди чисто конкретных пацанов, если б те читали что-то кроме Уголовного кодекса.

Тебя съедят — и поделом: нечего было заходить в подозрительное место. Но если у тебя с людоедами оказались общие знакомые, тогда — гуляй душа! Они усадят тебя за общий стол, чтобы вместе подзакусить каким-нибудь другим бедолагой. И да — по знакомству ты можешь вести себя как слон в посудной лавке, но упаси тебя бог забыть отсчитать нужное количество поклонов: расчленят и освежуют. В этом мире обществом правит не мораль, а обряд.

Кстати, если вам показалось, что проступки Ли Куя однообразны, то вы попали в точку. Автор вообще не балует читателей фантазией. Если в первом томе романа он ещё старается сохранить индивидуальный подход, прослеживая пути героев, которые приводят их в разбойничий стан, то во втором всё идёт по одному и тому же кругу: император посылает очередного полководца изничтожить разбойников, те хитростью берут полководца в плен, но не убивают, а склоняются в поклоне, после чего тот, восхищённый их великодушием, присоединяется к бандитам. И так — раз десять.

Другой распространённый способ — измена любимой женщины. Ох и женоненавистник был этот Ши Найань! Если ему верить, китайских женщин вообще нельзя было оставлять одних хотя бы на несколько дней — предадут, охваченные ненасытной похотью. После чего скорбящим мужьям ничего не останется, как умертвить их максимально жестоким образом (подробные описания прилагаются), затем развесить внутренности на ветвях деревьев (да-да) и дать дёру в лагерь на горе Ланьшаньбо. Исключение из этого правила одно, но и там принцип ББПЕ соблюдается неукоснительно. А именно: забрёл как-то некий персонаж на выступление одной певички, да вот беда — денег не взял. Папаша певички устроил скандал, герой за это втоптал папашу в грязь, выбив ему все зубы, а певичка оказалась любовницей местного градоначальника. Тот, естественно, посадил бузотёра в тюрьму, а когда к тому пришла мать с передачей, певичка, случайно оказавшись рядом, начала выговаривать старухе за своего невинно избитого отца. Старуха не осталась в долгу, бабы вцепились друг другу в волосы, а герой, который успел подружиться с начальником тюрьмы, увидев такое, выскочил из узилища и раскроил певичке череп, «так что мозги этой шлюхи вытекли на мостовую» (цитата). Естественно, после такого ему некуда было деваться, кроме как умотать к бандитам, а те, воспламенившись, разграбили город и убили градоначальника — традиционно вместе со всей семьёй. Справедливость опять взяла верх!

Вы ещё уважаете многомудрого Мао?

Продолжим. В вышеприведённых случаях у бандюгов был хотя бы какой-то повод для кровопролития (пусть надуманный, но был). А иногда они вовсе обходились без такового, работая по беспределу. К примеру, нужен им был некий специалист по военному делу — они похищали его, а чтобы тот не вздумал убежать, вешали на несчастного какое-нибудь преступление: допустим, убивали маленького сына губернатора, которого тот отдал специалисту на поруки, или устраивали резню в его доме, перебив всех слуг и жену (естественно, неверную). После такого несчастный профи вынужден был прятаться в разбойничьем лагере, ибо императорский суд скор и беспощаден.

Между прочим, если вы думаете, что 108 удальцов — это весь отряд, то глубоко заблуждаетесь. 108 — это число вожаков. И будьте уверены, автор расскажет о каждом, как тот дошёл до жизни такой. Воображаете себе книгу, где 108 главных героев? А если эти герои — китайцы? А если при этом Сун Цзян и Сунь Цзань — это разные люди? В общем, уже к середине первого тома вы напрочь теряете линию повествования, а к началу второго просто начинаете тупо пробегать глазами мелькающие китайские имена, которые ничего вам не говорят (хотя в каком-то месте они наверняка уже встречались). И это — при том, что на русском пока доступна не вся книга, а лишь два тома: третий, главный, ещё не переведён. А там-то как раз — самая мякотка: бандюги получили прощение, перешли на службу императору и принялись мочить завоевателей-киданей, но в процессе переругались между собой и устроили настоящую «сучью войну». :)

Вообще, книга порвала мне не один шаблон. Например, принято думать, что китайцы согласно конфуцианской этике зациклены на служении государству (которое в средние века персонифицировалось в особе императора). Действительно, по Конфуцию император — это вообще единственный из людей, он объединяет собой землю и небо. В Поднебесной даже была поговорка: «Правитель — косец, а подданные — трава». Так вот в книге уважение к императору отсутствует напрочь. Китайцы не следуют любимому русскому принципу «царь — хороший, а бояре — плохие», и честят богоданного самодержца на чём свет стоит. Возможно, это было вызвано временем написания: XIV век, в Китае разворачивалась борьба против монгольской династии Юань. Тогда «Речные заводи» представляются чуть ли не подрывной книгой, завуалированно призывающей сбросить иноземное господство.

Или вот чай. Во всей книге его пьют считанное количество раз, зато не просыхая, хлещут вино. Как выяснилось, китайцы — те ещё алкаши, и потому всю книгу перемещаются из кабака в кабак.

Удивило наличие исправительно-трудовых колоний. Да-да, они существовали в средневековом Китае. И так же, как у нас, при наличии денег там можно было неплохо устроиться. Вообще, мир чистогана правил в обители конфуцианства не хуже, чем в развращённой либерализмом России. Имея серебряные ляны (слитки), ты — царь и бог. Без них не делалось вообще ничего. Зато с ними ты мог даже открывать ногой дверь в кабинет начальника ИТК. Кто там вкручивает про азиатскую духовность? Почитайте «Речные заводи» — от преклонения перед древней культурой не останется и следа. :)

С другой стороны, подкупает наличие развитой бюрократической системы. Прикиньте, в XII веке у них даже были следователи по уголовным делам! (если только Ши Найань, писавший два столетия спустя, не допустил модернизации). И это в то время, когда Европа только-только отходила от крестовых походов, а представителем закона считался местный феодал с мечом на поясе. Правда, чего стоила эта бюрократическая система, как раз и показывает нам роман «Речные заводи» с его бесконечным смертоубийством и проклятьями в адрес коррумпированных чиновников.

Короче говоря: если вас не пугает архаичная структура повествования с отсутствием привычных нам завязки, кульминации и развязки; если вы готовы к бесконечному хождению по кругу и не страшитесь нагромождения китайских имён; если у вас вообще есть время на необъятный романище, объём коего легко уделал бы Льва Толстого на пару с Марселем Прустом — садитесь и читайте. Приятно не будет. Будет... необычно. Я предупредил. :)

«Очень странный и плохой роман», — так Алан Кубатиев высказался о «Лезвии Бритвы» Ефремова. Вот и эта вещь до изумления напомнила мне творение советского классика: такие же разорванные сюжетные линии и такая же склонность к резонёрству и лекциям (разве что, знак другой: Ефремов горой стоит за атеизм, а Елизаров — за российскую духовность, сиречь, православие).

«Мир спасут красота и массовые расстрелы». Признаться, не предполагал когда-нибудь встретить человека, который поймёт этот лозунг буквально. «Добро должно быть с кулаками». Ага, осталось выяснить, что же такое «добро». Сначала Елизаров с придыханием описывает деревенский мир, насквозь пропитанный язычеством (не имеющим, кстати, ничего общего со славянским язычеством — одна мумификация чего стоит!). «Так, — подумал я. — Значит, роман о современном язычнике, который ринется бить попов». Не тут-то было! Дальше нам с не меньшим придыханием описывают свихнувшегося на православии попа, который истребляет протестантов и экстрасенсов. Причём, православие напрямую провозглашается сутью российской духовности. Тут у меня начинает ехать крыша. Так все же — язычество или православие? Для упёртого священника вообще-то нет разницы между экстрасенсом и язычником: то и другое — бесовство и суеверие. Однако, два главных героя отлично ладят друг с другом и вместе вступают в бой с силами тьмы, которых возглавляет — подумать только! — тёмный дух по имени Pasternak.

В книге есть два сильных момента. Это — начало и конец. Между ними изредка встречаются неплохие отрывки (например, отличная история про мальчишку, которому отец по праздникам дарил разрешение употреблять матерные слова). Всё остальное — дикая эзотерическая мешанина с постоянно провисающим сюжетом и стилистическими провалами.

Фраза «кто-то более живой, чем крысы» меня убила.

«Более мёртвый, чем камень»

«Более зелёный, чем трава»...

Ваши варианты :)

Крайне провокационно. Дело даже не в гомосексуальной любви, вокруг которой крутится сюжет (в античное время мужики ухлёстывали за мальчиками открыто и никого не смущаясь), а в откровенных до порнографической пошлости сценах. Сцены эти даны не случайно: они высмеивают выспренность любовных романов того времени, как и сам «Сатирикон» является одной большой пародией (не случайно любовь здесь сугубо однополая — явная насмешка над стандартным сюжетом греческого романа, где воспевается любовь мужчины и женщины). При этом — о ужас! — главный герой никак не может соединиться с предметом своего обожания (моя прелесть, хе-хе), ибо лишён разгневанным божеством мужской силы за осквернение храма. Ну чем не стёб? Как пародия, «Сатирикон», на мой взгляд, мог бы сыграть такую же роль в мировой литературе, как «Дон-Кихот» (являвшийся, как мы помним, пародией на рыцарские романы). А уж герои-то: тут вам и нувориш (предтеча Мольеровского мещанина во дворянстве), и бродячий старик-графоман (чем-то неуловимо напоминающий Паниковского), и праздношатающийся авантюрист (этакий Остап Бендер древнеримского разлива). Остаётся лишь сожалеть, что от романа дошли одни крохи.

И тут же возникает вопрос: а почему так случилось? Почему «Дафниса и Хлою» или «Левкиппу и Клитофонта» мы можем прочесть целиком, а от «Сатирикона» остались лишь огрызки? Думаю, без карающей длани христианства тут не обошлось. Если другие вещи переписывались и перечитывались, невзирая на свою языческую сущность, то этот сладострастный трэш явно вызывал у потомков оторопь. Уверен, даже сейчас, спустя две тысячи лет, он бы проходил по разряду контркультуры, подобно творениям маркиза де Сада или Леопольда Захер-Мазоха.

Чего мне остро не хватало при чтении «Сатирикона», так это души. Рефлексии героев. Её тут нет, мы видим исключительно похождения тела. Впрочем, это — общая особенность античной литературы, и автор «Сатирикона», стебаясь над засильем любовной макулатуры, сам не смог придумать нового стиля. В «Сатириконе», как и в любом античном произведении, включая даже автобиографии (например, «Мою жизнь» Либания) мы видим сугубо перемещения героев из точки А в точку Б. Что они при этом думают, остаётся для нас загадкой. Рефлексию в литературу привнесло как раз христианство (первая в западном мире психологическая вещь — «Исповедь» Августина). Весьма прискорбно, что в те далёкие времена эти направления литературы — психологизм и реализм — оказались несовместимы. Пришлось ждать более полутора тысяч лет, до Шекспира и Сервантеса, чтобы литература стала такой, какой мы её знаем. А «Сатирикон» вдруг заиграл новыми красками, представившись чуть ли не фундаментальным произведением европейского романа.

Если бы молодость знала! Если бы старость могла!

«Сатирикон» — это молодость литературы: безбашенная, с перехлёстами, не вполне ещё умелая, но удивительно талантливая, провидческая вещица. Вот только когда настала пора оценить её по достоинству, от романа остались рожки да ножки.

Рукописи не горят? Если бы!

Берегите книгу — источник знаний! :)

Да, сейчас он выглядит слишком однообразным. Да, всё окрашено в раздражающе пасторальные тона. Да, некоторые истории решительно пошлы, а другие — решительно наивны. Но чего у «Декамерона» не отнять — так это подлинного праздника жизни, изливающегося с его страниц. Приключений тела, грязного, низкого, грешного тела — того, чего не хватало европейской литературе. Пережив эпидемию «чёрной смерти», выжившие спешили насладиться радостями бытия.

Извилисты тропы, ведущие к реализму. Первым был «Сатирикон» — порнография даже по меркам античного мира, но с резкими, яркими характерами. Вторым стал «Декамерон»: «клубничка», утопленная в море патоки. Третьим станет Рабле. Но до него ещё двести лет.

Парадоксально, но Бокаччо, хоть и стал одним из предтеч реализма, описывает нам типичный эскапизм — бегство от реальности. Несколько знатных бездельников сбежали из переполненного трупами, пропахшего кострами, города, и принялись развлекать друг друга новеллами, чтобы не думать о происходящем (а если бы и стали думать — это что-нибудь изменило бы?). Снаружи гибнет мир, а здесь мы видим островок спокойствия и безмятежности. Наверное, примерно так же могли бы себя повести молодые римские аристократы, столкнувшись с нашествием варваров. Недостойно? Отчего ж? Боэций, сидя в тюрьме, написал «Утешение философией». А итальянская знать на заре Возрождения, видя вокруг себя смерть, спешит утешиться житейскими радостями. 10 дней, 100 историй. Каждый день молодёжь выбирает себе «короля», который задаёт тему для рассказов (почти как в «Рваной грелке», хе-хе). Истории скачут от благородных рыцарей к похотливым отшельникам, от возвышенной любви к свальному греху, но ни одна не касается того, что у всех на уме — конца света, происходящего прямо сейчас.

Читая «Декамерон», помните, что его герои пережили ад. Не тот ад, когда люди в массовом порядке убивают людей, а тот, когда на человечество ополчается Бог. Когда ты не знаешь, будешь ли жить завтра, а просыпаясь, не знаешь, доживёшь ли до вечера.

Потому и натужен где-то «Декамерон», всеми способами пытаясь расшевелить скованные страхом чувства. Потому и скабрезен: там, где поник дух, остаётся тешить тело.

За что ж тогда семёрка? Скажу откровенно: две трети историй для меня были откровенно скучны. «Декамерон» — одна из немногих книг, которые мне пришлось штурмовать, уговаривая себя не бросить на середине. Дочитать до конца заставил не литературный, а исторический интерес: хотелось узнать, что было в мозгах у людей того времени. Узнал. Спасибо тебе, Бокаччо. Перечитывать? Упаси боже.

Очень качественная беллетристика. Прописанность характеров — ноль, прописанность мира — ноль, диалоги — более чем никакие, а вот сюжетные повороты и умение распутать клубок событий — десятка. По глубине межчеловеческих отношений весьма уступает второй части, зато берёт своё почти детективной интригой. Редко кому удаётся органично сплавить увлекательность и подтекст, чтобы после головокружительных (и, в общем-то, бездумных) приключений оставалось какое-то послевкусие. Азимову удалось. А ещё импонирует чёткая увязка всех трёх частей: читать их по отдельности смысла нет, но вместе они подкупают масштабностью и продуманностью. Лишь дойдя до конца трилогии, осознаёшь, сколько же намёков на разгадку основных тайн раскидано по страницам трёх романов, но раскидано так, что не догадываешься о них до самого конца, пока сам же Азимов (весьма топорно, надо сказать, хотя и доходчиво) не тыкает тебя мордой в правду.

С точки зрения художественного уровня всё очень печально: герои не говорят, а излагают, интрига выглядит натужно, а последнее объяснение (слепленное по образцу недоброй памяти злодейских откровений над почти поверженным врагом) кажется одним большим роялем в кустах. Но с другой стороны, если всё так и было задумано, то почему нет? В принципе, мир логичен. Вот только в начале XXI века подобная логика выглядит ну очень наивно. И всё же отдадим дань первопроходцам. Азимову, в отличие от нас, не на кого было опереться, когда он писал этот текст. Он сам стал опорой для последующих авторов. Колёса шумерских колесниц тоже выглядят неказисто и смешно в сравнении с колёсами гоночных болидов. Но именно шумеры внедрили колесо. Без них не было бы болидов. Так и без скрипучей и где-то корявой поделки Азимова не было бы современной НФ в том виде, в котором мы её знаем. Мой поклон первопроходцу.

Наконец-то я вроде бы попал на «настоящего» Азимова. А то читал его ранние поделки и удивлялся — что находят в этом люди? Трэшевые боевички — и только. А тут — пожалуйста: и психология, и сюжетные выверты, и какая-никакая интрига (хотя личность Мула я угадал ближе к середине романа).

Антуража, как и в первой «Академии», здесь нет. Если вам нужен глубоко прописанный мир, вы ошиблись дверью. Но тут хотя бы появляются живые личности, а не картонки, как раньше. Здесь начинается литература! Здесь появляется конфликт!

Вообще, вторая «Академия» выглядит антитезой первой. Демократия Терминуса, с которой Азимов носился как с писаной торбой, уступает место диктатуре, причём, уступает совершенно логично, без ходульных злодеев, вроде императора Палпатина. А наследственная диктатура, в свою очередь, рушится по причине зацикленности на личности правителя. И вот этого-то правителя, Индбура Третьего, Азимов вывел очень вкусно, выпукло, зримо. Бухгалтер на троне — это ж замечательно! Ухаживает за садиком, рисует геометрические фигуры — как мило! Именно такими вот деталями вторая «Академия» и подкупает. А как ювелирно показаны последние дни независимого Хейвена! Тут вам и насмешки над патриотизмом (очень актуальные, кстати), и трепотня официантки по телефону, и упавший в тарелку защитный щиток — из таких вот мелочей и складывается ощущение. А как хорош временщик Коммейсон, цепляющийся за власть на осколках империи! А Магнифико Гигантико — это ж придумать надо было такое имечко! Но лишь в конце понимаешь, что взято оно не с потолка и скрывает в себе громадный комплекс неполноценности. Начинаешь вглядываться в его внутренний мир, и оторопь берёт.

Всё вышесказанное относится ко второй части романа. Первая на её фоне выглядит бледной молью с массой роялей и отсутствием жизни. Ничего хорошего про неё сказать не могу. Чистой воды отрыжка первой «Академии» со всеми её родимыми пятнами: сюжетными натяжками, космооперными штампами и ходячими лозунгами. Единственный, кто говорит там как человек — это пленённый торговец. Но и он вскоре скатывается в УГ, принимаясь излагать. А уж финальный выверт — и вовсе ни к селу, ни к городу. Теоретически, конечно, Азимов прав, но чрезмерная прямолинейность портит дело. А при наличии отсутствия выпуклых персонажей первая часть и вовсе вызывает грусть.

Во времена раннего Азимова магистральным путём развития НФ были комиксы, рассчитанные на подростковую аудиторию. Потому и роман сильно напоминает новеллизацию комиксов — полное отсутствие антуража, а всё действие сводится исключительно к болтовне героев. В наше время место комиксов заняли компьютерные игры. А теперь представьте, что кто-то решил перенести на бумагу «Цивилизацию» Мейера, скрестив её с РПГ. Вот это и будет «Академия»: никакой рефлексии, только бродилки и штампованные диалоги картонных персонажей (чуть не написал — «юнитов»).

Евгений Лукин как-то сказал: «Литература — это описание людей, а не идей». С этой точки зрения «Академия» — не литература. Психологии вы здесь не найдёте, равно как и погружения в мир. Вместо этого — сплошные псевдо-социальные конфликты, решаемые путём натягивания совы на глобус... пардон, чётко выверенных действий главных героев, которые (герои, а не действия) никогда не ошибаются. То есть, вообще ни разу. Этакие бесстрастные роботы в мире, который построил Гари Селдон. Кому-то, наверно, читать это интересно. Я же зевал.

Итак, берём Римскую империю и переносим её в будущее. Зачем? Не лучше ли описать саму Римскую империю? Не лучше, потому что это уже сделал Гиббон. Азимов типа предлагает свой вариант и городит одну нелепицу за другой. Во-первых, почему при крушении Галактической империи наступает деградация технологий? В Риме это было обусловлено вторжением варваров, которые находились на более низкой ступени развития. А здесь? Никаких варваров тут нет, но об этом Азимов, видимо, не подумал. Ладно. Во-вторых, Азимову следовало бы знать, что его «блестящая» идея по поводу сохранения достижений цивилизации и последующего возвращения на круги своя была уже осуществлена в подлинном Средневековье, когда монастыри вполне себе выполнили роль Академии, сохранив античную литературу (основу культуры). При этом их было не два на всю Европу, а куда больше. Ну и что, помогло это сократить период варварства? В-третьих, у автора явные нелады с той самой исторической логикой, на которую он тут вроде бы опирался. С какого испуга в Академии процветает демократия, если Галактическая империя была монархией? Люди на новом месте стараются вообще-то дублировать знакомые им образцы построения власти и общества: учёные-«академики», скорее всего, выбрали бы себе какого-нибудь монарха (назвав его, допустим, князем, ибо император уже есть), и воссоздали бы (в меру своих возможностей) иерархическую структуру империи. Здесь же мы видим мэров, советы и партии, живьём перенесённые из реалий США. Как это совместить? А никак! Жуйте, что дают.

В-четвёртых, один из положительных персонажей говорит, что решают всё социальные процессы, а не личности. Готов поддержать эту мысль! Вот только в самой книге этих процессов — ни на грош. Тут всё решают как раз личности, которые на всём протяжении книги не допускают ни одной ошибки! Этакие боги в человеческом теле. Были бы они «психоисториками», вроде Селдона, это можно было бы понять, но ведь нет! Нам специально указывают, что психоисториков на Терминусе не было. Можно, конечно, сказать, что эти лидеры являлись лишь выразителями слепых сил истории. ОК. Но разве подлинные выразители этих сил, земные политики, никогда не ошибались? Наполеон, Бисмарк, Ленин, Чингисхан не совершали в своей жизни ни одной ошибки? В общем, тут мы имеем ту самую подмену людей идеями в самом выпуклом выражении. Вам интересно читать про приключения ходячих лозунгов? Мне — нет.

Про трогательную наивность Азимова по части развития технологий и «космооперные» штампы (вроде знака равенства между планетой и государством) уже говорилось другими, повторяться не буду.

Что ещё бросилось в глаза — в романе, где фигурирует с три десятка персонажей, а действие охватывает более сотни лет, все герои (за одним мелким исключением) — сплошь мужчины. Исключение — сварливая (а как же!) супруга Командора, на которой он женился, естественно, по расчёту. То есть даже в мире далёкого будущего всем заправляют одни мужики. Меня, мужика 36 лет, это удивило.

«Энциклопедические» вставки — отдельная песня (про уместность самой Энциклопедии в космосе скромно умолчим). При их чтении создаётся впечатление, что Азимов 1940-х годов не заглядывал в энциклопедии. Иначе бы он знал, что стиль энциклопедий сух и строг, не терпит литературных красивостей. А те вставки, которые сделал Азимов, оставляют чёткое ощущение, что ими вдохновлялся незабвенный автор «Жестокой Голактеки» (подросток 14-ти лет, если кто не в курсе). Кстати, заодно уж:

Что мы имеем на выходе? Беспредельно условную, выхолощенную от всех проявлений человеческого поведения, хромающую на обе ноги (литературную и научную) фантазию о некоем галактическом феодализме с бумагой и шариковыми ручками, где ядерные технологии вызывают трепет, но все летают на звездолётах, а пиком развития человечества почему-то считается некая империя, которую вот позарез надо восстановить (интересно, что об этом думают бывшие колониальные народы, а равно и граждане республик, возникших после распада СССР?).

Итого: жалею, что прочёл это. Ни уму, ни сердцу.

Космогония наоборот. История не творения, а гибели. Причём, гибели не мгновенной, а медленной, мучительной, поначалу и незаметной даже. История пророка, исполнившего божий замысел, но не обретшего покоя. История человечества, вечно недовольного сущим и вечно ненавидящего тех, кто пытается это сущее изменить. История добра и зла, неизменно перетекающих одно в другое. Притча о непостоянстве морали и лицемерии людей. Несомненная веха нашей фантастики, не сумевшей создать ничего равного по масштабу ни до, ни после.

И всё же не без досады отмечу, что несколько подкачал язык, каким написан роман: незамысловатый, без изысков, иногда даже суконный, при этом переполненный словами, едва ли возможными в этом мире («философский», «физика» — откуда тамошние жители могут знать эти слова, если у них не было древних греков?). Автор, глубочайшим образом проработав основы созданного им мира, очевидно, не задался целью изобрести язык, свойственный этому миру. Персонажи говорят так, как говорят современные люди, нередко сваливаясь в этакий синтаксический инфантилизм, когда глаголы ставятся в конце предложения, а прилагательные идут после существительных (кто не понял — почитайте книги Донцовой: они все написаны таким языком). Честно говоря, мне при чтении это резало слух: как будто кто-то пересказывает, к примеру, «Тихий Дон» языком Устиновой или какой-нибудь Юлии Шиловой.

И тем не менее, произведение незаурядное. Чего стоят одни только мифологические вставки, совершенно по-иному раскрывающие сюжет. Каждая из них — притча, достойная Ницше. А концовка и вовсе сногсшибательна. Парадоксальная, да ещё и двойная — с таким я сталкиваюсь впервые. И опять же впервые за всё время, что читаю фантастику, у меня возникла потребность перечитать книгу — уж слишком много проблем поднял в ней автор, чтобы с одного раза уложить их в голове. Кто-то тут назвал Логинова «сердитым человеком». Да нет, просто он знает лучше — и богов, и людей. И не собирается тешить нас иллюзиями. :)

Хм, критических отзывов, я вижу, много, а мне вот повесть пришлась по душе. Здесь нет постоянных героев? Пускай! Сборник новелл на определённую тему тоже может сойти за роман (см. «Полдень. XXII век»). Притянута за уши демография? Да плевать! Если автор написал бы, что на планете обитает не 90 миллиардов, а, к примеру, 20, что от этого изменилось бы? Упрекают, будто в цивилизованных странах рождаемость, наоборот, падает. Ну так она падает сейчас. А кто сказал, что в будущем всё останется как есть? Новые технологии рождают новое общество. И вполне возможно, что возникнет такой социум, где молодой будет считаться лишь женщина с детьми. Конечно, для сегодняшнего дня все эти Мировые советы и межпланетные полёты выглядят немного наивно (этакая дань советской и, ещё дальше, фантастике рубежа веков), но что они принципиально меняют? Да ничего! Зато насколько реалистично показано неудачное терраморфирование! Насколько пронзительно представлена грядущая гибель планеты — новой Земли! Ведь это парадокс: с одной стороны, Мировой совет охраняет природу за счёт человечества (которое фактически сажают в огромную клетку), а с другой — провозглашает «Человечество превыше всего!».

Знаете, что мне напомнила эта повесть? Фильм «Аватар». Проблема-то поставлена та же. И решение дано аналогичное. А ещё здесь герои говорят живым и, главное, индивидуальным, языком, что вообще-то свойственно далеко не всем вещам Логинова. Нет, как хотите, а от меня автору — девятка!

Ух, гениальная задумка! Но почему же, почему автор ограничился рассказом, когда замысел тянул на роман? Ах как можно было бы развернуться на таком материале! Какие дилеммы придумать! Честно говоря, я раздосадован: автор будто дал мне понюхать какое-то изумительно пахнущее блюдо, но вот распробовать его не позволил. Я уже начал было пускать слюни, и тут бах — меня лишили угощения. Обидно. И всё равно — не меньше девятки! Достойная идея нашла достойное (но к сожалению, слишком краткое) воплощение.

Добротный авантюрно-исторический роман с фантастическим допущением. Честно говоря, до самого финала не мог понять, зачем автору понадобилось это фантдопущение, когда и без него сюжет бы не провис. Ан нет, Логинов снова (как и в «Многоруком боге далайна») сумел удивить в конце. За это — низкий поклон и восхищение. Кому-то эта вещь напомнила «Очарованного странника», а мне вот — «Чёрного ястреба» Саббатини, но с диаметрально противоположной моралью. Помню, Прашкевич сокрушался, что Жюль Верн, как ни пытался, так и не смог создать иного героя, кроме мстителя. А вот Логинов сумел. Ему, атеисту, удалось написать книгу, исполненную христианского духа. Да-да! Кого-то, возможно, смутит, что главный герой на протяжении большей части книги ведёт неправедную жизнь, ну так это — далеко не редкость для святых. Апостол Павел вообще забил камнями первомученика Стефана. Аплодирую автору стоя. И всё же не могу не придраться к стилю: тут и там мелькают словечки и понятия, странно звучащие либо просто невозможные в XVII веке («минута», «интересует» и т.д.), да и говор того времени выдерживается далеко не всегда. Картины быта, как обычно у Логинова, на высоте, но вот эти мелкие, казалось бы, заусеницы слегка раздражали, портя впечатление от этой очень даже неплохой книги. Большинство читателей, конечно, даже не заметили их, а я вот вздрагивал, как вздрогнул бы ювелир, обнаруживший на бриллианте одну — две шероховатости.

Да это же русская версия маккартиевской «Дороги«! Феноменальнейшая вещь, пронзающая до глубины души. И всё же капну ложку дёгтя: автор показывает нам биологический и социальный распад (тщательнейшим образом выстраивая научную составляющую), а вот психологического надрыва нет. Нет сочувствия героям. Там, где у Марккарти — плач по гибнущей цивилизации со всем её огромным багажом науки и культуры, здесь — достаточно бесстрастное описание мытарств основного персонажа и его тщетных попыток предотвратить неизбежное. Оно и понятно: всё-таки речь в повести идёт не о людях, а значит, глубоко сочувствовать им мы не можем. Что нам этот давно канувший в Лету мир? Так, пустой звук. И всё же можно, можно было вытащить эту вещь на ещё большую высоту — хотя бы тоской главного героя по исчезнувшей культуре. Здесь у носителей разума культуры как бы вовсе нет — ни музыки, ни литературы, ни архитектуры, ничего. Это странно и не даёт проникнуться до конца ужасом произошедшего: гибель цивилизации воспринимается как очередное экологическое бедствие, типа выбросившихся на берег китов. А ведь здесь — не киты, здесь — разумные твари! И вот, они уступают место безмозглым созданиям, всё преимущество которых — теплокровность. Вот в чём закавыка! Впрочем, я уже начинаю дописывать за автора. Это ни к чему. Он и так выдал потрясающую историю.

Самое достоверное и яркое описание средневековья из всех, что я встречал. Притом, что язык автора достаточно лаконичен, каждый сцена бьёт наповал. Повесть-обманка: вроде и историческая, но ещё задолго до финала начинают проскальзывать вещи совершенно фантасмагорические, выводящие её на новый уровень: герой почему-то говорит на любом языке, а мир оказывается геоцентричен и неповторим (правы, выходит, мракобесы-церковники). Атеист Логинов, на самом деле, показал нам Вселенную, реально построенную по канонам церкви, а в такой Вселенной Творец, скорее всего, и будет таким вот мелочным стяжателем, ненавидящим своё творение. Автором проделана ювелирная работа: в предельно сжатом тексте он показал духовную эволюцию человека, при которой герой превращается в свою противоположность — из покорного крестьянина становится богоборцем. Всё было бы здорово, но вот финальный выверт меня озадачил. Если крестьянин сам убедился, что сожжённый еретик был неправ в своих космогонических выкладках, то зачем он кинулся искать его учеников? Только для того, чтобы не быть одиноким?

И всё же — твёрдая девятка (снизил балл именно из-за непонятного для меня финала). Настолько мощно Средние века не смог изобразить даже медиевист Умберто Эко. Браво, мастер!

Куприн для «чайников». Классическая «Олеся» в версии лайт: с дубовыми фразами и прямыми как шпала характерами. А ещё нависшее на зубах слово «дурёха», повторяемое автором через строчку.

Можно обряжать в фэнтезийные одежды средневековую историю (привет Джорджу Мартину), можно ненавязчиво стебаться, сопрягая классику с новомодной мистикой, а можно поменять первую букву в имени героини и назвать это новым произведением (Донцова радостно машет рукой).

Всё это можно сделать. Но... зачем?

Странная вещь, очень странная. Читал в оригинале, поэтому продирался с трудом — всё-таки не настолько хорошо я знаю польский, чтобы понимать названия металлов и физических явлений. Наверно, это была ошибка — надо было всё же взять перевод. А так — впечатление было довольно унылое: скучно и непонятно о чём. Удивляет жанр: сказка. Для детей слишком сложно, для взрослых — слишком наивно. Сама попытка заслуживает всяческого уважения — не каждому придёт в голову описать чуждую нам вселенную в сказочном стиле. Лем опять оказался визионером, за что ему поклон. Но вот прошло около месяца с того момента, как я окончил читать эту книгу — и не помню почти ничего. В памяти отложилась буквально пара сказок — и всё! Пришлось залезть в сеть, обновить впечатления, но теперь уже — по-русски.

А посему вердикт: за новое слово в фантастической литературе — браво-браво, за конкретное же воплощение оного — досадливо качаю головой — не в моём вкусе.

Клюнул на невероятно высокий словарный запас романа. Решил ознакомиться, что же это такое. И что же на выходе? Да в общем, лишь убедился, что словарный запас сам по себе не делает роман шедевром. Мы знаем гениальный «Пикник на обочине» с весьма низким запасом слов, и знаем головачёвские псевдо-научные навороты с огромным массивом специализированной лексики, о которых можно сказать лишь одно: фтопку.

В целом роман не разочаровал. Этакая игра автора в фантасмагорию на фоне исторических декораций. Больше всего напоминает штерновского «Эфиопа» и фильмы Марка Захарова. Написано изящно, стилизация под язык XVIII века проведена ювелирно (хотя не могу не отметить, что поначалу Аксёнов то и дело от неё отклоняется, да ещё допускает вопиющие стилистические ляпы. Но это — только в начале). Со смаком подана картина лингвистической мешанины на Балтийском побережье: как человек, побывавший там (а конкретно — в Гданьске), я чуть не подпрыгивал от удовольствия, читая все эти заковыристые немецко-польские имена и невообразимые фразы, состоящие из слов на половине европейских языков. Очень вкусно! А уже когда Аксёнов неуловимо переходит на греческий гекзаметр, тут и вовсе можно снять шляпу. Браво, мастер!

И всё же капну ложку дёгтя. Во-первых, автор ну очень долго раскачивается: совершенно непонятно, к чему было столь подробно описывать похождения героев в Париже. Во-вторых, простите мою тупость, я так и не уяснил, при чём тут самозванец и почему у него два носа. В-третьих, мы много слышим Вольтера, но совершенно не слышим Екатерины. А ведь именно их ДИАЛОГ (а не монолог Вольтера) должен был стать стержнем повествования.

За что же девятка? Да прежде всего, за стиль. Кроме того, за хорошо обрисованную фигуру Вольтера (так и захотелось почитать его книги). Ну и в целом за атмосферу того несколько театрального, слегка наивного и при этом такого жестокого (по-детски жестокого, я бы сказал) века.

«Не люблю жевать уже жёванное» — эта фраза из отзыва одного лаборанта на «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» вполне подходит и для данного рассказа классика американской фантастики (благо, здесь главный герой тоже испытывает страсть к полёту). Примитивнейшая агитка на тему «свобода лучше, чем несвобода», к тому же ещё и безмерно затянутая (кстати, лишь начав читать Шекли в оригинале, понял, насколько же многословен он был). Приём, использованный автором, известен уже давным-давно и сводится к убеждению, что нечто близкое нам является универсальной ценностью, равно понятной всем вокруг. В качестве таковой ценности может выступать что угодно: христианство, коммунизм или, как в нашем случае, свобода. Герои подобных поделок в угоду авторским вкусам с лёгкостью отказываются от своего мировоззрения в пользу того, которое представляется автору лучшим. В литературе уже были «прозревшие» дикари, принимавшие христианство, были и коммунистические революции в выдуманных странах и на других планетах, теперь вот имеем либеральный фетиш в виде абстрактной «свободы» (пишу «абстрактной», ибо ясно, что под изменчивостью форм Шекли имел в виду свободу как таковую). Увы, если бы всё обстояло так, как хочется таким вот авторам-пропагандистам, весь мир давно принял бы американский образ жизни как наиболее свободный. Этого не происходит, и вовсе не только по причине тирании местных царьков. Вопиющая наивность рассказа проявляется уже в самом начале, когда главному герою объясняют критерии, по которым подобрали его помощников: «Они ненадёжны, но при этом инициативны. Почему-то эти два качества связаны». Ну да, ну да, тысячелетняя цивилизация, вышедшая в космос, не смогла дать ответ на такой элементарный вопрос. Так и хочется полюбопытствовать: «Вы серьёзно, мистер Шекли?». Я уж не говорю о том, что в любой диктатуре можно найти множество вполне лояльных и при этом довольно таки инициативных и изобретательных личностей — стоит только покопаться. Но Шекли писал агитку, отсюда его лесорубная прямолинейность: фрондёр — значит, самостоятельно мыслящий; лояльный — значит, тупой и безинициативный. Чёрт возьми, я понимаю, зачем автор писал это во время «холодной войны» — тогда подобные творения очень хорошо укладывались в рамки официальной идеологии (даром, что потом Шекли заслужил славу бунтаря). Но я, если честно, не очень понимаю такого количества высоких оценок этому рассказу, поставленных сейчас, когда мы, вроде бы, выросли из коротких штанишек чёрно-белого мышления.

Хе-хе, так вот, оказывается, откуда у поляков такое недоверие к фактам и страсть к мифологизации действительности! Как-то раз один тамошний абориген в разговоре со мной позволил себе высказать сомнение не только в полёте американцев на Луну, но и в полёте Гагарина. К счастью, беседа проходила уже после выхода на экраны «Матрицы», так что я с полным основанием парировал, что верить нельзя вообще ни во что, даже в нашу реальность.

Ну а если серьёзно, то вещь показалась мне сыроватой, искусственно скроенной из двух частей: о настоящем и будущем. Разумеется, постфактум можно найти в первой части намёки на вторую, но мне эта первая часть показалась не в меру затянутой, хотя и с блестящими остротами, на которые Лем мастер. Само по себе прозрение польского фантаста достойно всяческого уважения, хотя Ф.К. Дик примерно в те же годы писал о том же самом — не случайно Лем полагал его единственным американским фантастом, достойным упоминания, а Дик в ответ подозревал, что писателя Лема вообще не существует, ибо один человек не может знать так много — вот он, тот самый случай, когда авторская фантазия выходит из-под контроля и начинает путаться с действительностью.

Что не понравилось:

1. упомянутая уже затянутость истории про настоящее

2. слабая обоснованность перехода героя в будущее

3. превалирование (нехарактерное для Лема, вообще-то) общей идеи над психологической достоверностью. Прежде всего, непонятно, как же герой так быстро приспособился к новому лицу и особенно к своей тучности. В истории про будущее об этом — ни слова. А жаль. Герой от этого становится каким-то абстрактным.

Но в целом — в целом! — книга стоит того, чтобы её прочесть. И ради заложенной в неё идеи, и ради фирменного юмора Лема. Я не пожалел. Надеюсь, не пожалеете и вы. :)

Рассказ был актуален для стран советского блока. Это они чувствовали себя привязанными к дракону и придумывали себе всякие идеологемы, чтобы не так горько было сносить такое положение вещей. В чём коренная натяжка автора? Да в том, что в реальности «дракон» был такой же страной, как и Польша, только большой, в то время как в рассказе он представлен чем-то совершенно чуждым, нечеловеческим. А отсюда и искусственность. Как идейное знамя борьбы с СССР вполне пригодился (кстати, сейчас входит в школьную программу в Польше). Но для бывших граждан «дракона» впечатление производит странное.

Жил-был в Польше писатель Рышард Капусцинский. Писал он себе журналистские репортажи о странах третьего мира, стал более-менее известным репортёром, статьи его были объединены в несколько книг, которые вдруг стали пользоваться бешеной популярностью. Дошло до того, что незадолго до смерти Капусцинского выдвинули на Нобелевскую премию по литературе. К чему это я? Да к тому, что Лем был не единственным, кто писал в Польше об Африке. Но единственный, кто сделал это с таким юмором, заодно посмеявшись и над наукой. По стилистике, по искрящейся фантазии — несомненно, одно из лучших произведений Лема. И однозначно лучше, чем более раскрученные творения его земляка Капусцинского.

Всегда восхищался необузданной фантазией великого поляка. И вдвойне восхищался, когда сей поляк облекал её в столь же необузданный юмор. Кому-то сия зарисовка может показаться незамысловатой. А я так скажу: написать проблемное и при этом смешное произведение стократ сложнее, чем просто проблемное. А здесь мы имеем дело с филигранной вещью, у которой нет ничего лишнего. И за это — твёрдая десятка

По сути — это иная версия всё того же Коркорана. Признаться, я был удивлён, зачем Лем её написал. Ради одной только идеи, что искусственно созданные формы будут воспринимать нас как чужих и стремиться изучать внешнюю среду? Т.е. человек и его создание поменяются местами? Банально это, честное слово. В общем, разочарован рассказом.

Здесь я вторично после истории с машиной времени пережил чувство разочарования. Забавно, мило, есть куда расти — и что? Остаётся ощущение какой-то недосказанности. Как раз вот эту зарисовку стоило бы развернуть в нечто большее — не ограничиваться юмореской, а написать обстоятельное психологическое полотно. Лем ограничился милой шуткой. Он был гений, ему можно разбрасываться сюжетами :)

Восхитительнейшая вещь. Полная юмора, но при этом заставляющая задуматься. Подлинный шедевр мастера (которых на самом деле не так и много). Писатель не столь одарённый сделал бы из этого сюжета роман, писатель-конвейерщик развернул бы его в эпопею. Лем же максимально всё ужал, выпятил то, что следовало, избежал ненужных подробностей и выдал на-гора вечно актуальное произведение. Этим он мне немного напомнил Андерсена: у того тоже были большие сказки, о которых ныне мало кто помнит. В истории остались крохотные зарисовки, доносящие простые, но от этого не менее ценные мысли. Поневоле вспомнишь тут бессмертное: «Краткость — сестра таланта».

И вот опять: к Йону пришёл учёный, чтобы поделиться своим изобретением. Почему к Йону? Почему не в какую-нибудь газету? Такое впечатление, что Йон Тихий для Лема — нечто вроде экрана, посредством которого он иллюстрирует те или иные идеи. Типа — учебный фильм. Ни психологии, ни глубокого сюжета, люди произносят какие-то слова, которые совсем не обязаны произносить. Не люблю я учебные фильмы, скучные они. Да и сама идея сомнительна. Если машина времени разрывает связь пространства и времени, то мы можем лишь гадать, что случится с живым существом, находящимся в ней (кстати, почему изобретатель этого не проверил? Странно это). В общем, опять же: «Не верю!»

Хе-хе, забавно, забавно... На самом деле сюжет, когда воспитанник, следуя модели поведения своего воспитателя, уничтожает его, довольно стар. Так или иначе этот конфликт описывали многие писатели-классики. Лем положил в основу фантастический сюжет. Это любопытно, но не более.

А можно глупый вопрос: зачем Декантор пришёл к Йону Тихому? Вернее, так: чем Йон Тихий так привлёк к себе этого человека? У начал данного рассказа лежит первородный грех: он нереалистичен. Люди совершают в нём немотивированные поступки, а всё ради того, чтобы проиллюстрировать некую идею. По сути это не очень-то и художественная литература. Хотя сама мысль о порочности бессмертия хороша. Скажу больше: бессмертие страшно, даже если бы оно было заполнено событиями. Представьте только: жить, осознавая, что вы умрёте только и исключительно насильственной смертью. Каково это? Я бы свихнулся.

Удивительно, просто невероятно, сколь много идей подарил фантастическому жанру пан Лем. Вот и фабула фильма «13-й этаж», который в своё время так изумил меня, как выяснилось, слизана у польского писателя. Вот здесь-то мы и имеем в зародыше ту мысль об иллюзорности мира, которая позднее излилась в стольких книгах и фильмах. Действительно, где гарантия, что всё вокруг — не плод воображения какого-нибудь электронного мозга? В принципе, та же идея лежит у основ брахманизма: дескать, мир — это сон Брахмы (мы в свой промышленный век просто заменили бога машиной, и получился... бог из машины). Действительно, пора уже отказаться от старой максимы Декарта: «я мыслю, следовательно, я существую». Наше мышление уже не даёт нам гарантии нашего существования. Что из этого следует? Неужто мир понемногу отказывается от европейского рационализма и возвращается к восточному идеализму? А может, XX век подарил нам начало некоего сплава двух традиций? В интересное время мы живём, дамы и господа! :)

И всё же десятку поставить не могу. Станислав Лем, умеющий мастерски описывать характеры, здесь отказался от реализма в пользу захватившей его идеи. Коркоран показался мне каким-то неестественным. Ну не может такой человек вот так легко пустить к себе первого встречного. Как говорится: «Не верю!».

Начиналось за здравие: блестящая сатира в стиле то ли Хармса, то ли Зощенко, и главное — действительно смешная! Глянув на объём романа, я уже начал предвкушать 800 страниц искромётного юмора и метких характеристик. Увы, очень скоро Иванов словно опомнился («я ж — продолжатель лучших традиций реалистической прозы, чернозёмная мощь земли Русской!») и всё потекло куда-то в тягучий омут описаний и, нередко, бессмысленных сцен, коими наш золотовалютный запас грешил и ранее, но всё же не в такой степени и — главное! — ранее эти недостатки сглаживались очарованием уральской экзотики и разнообразием сюжетных линий. Здесь, увы, наблюдается разнообразие лишь в женских характерах и способах их совокупления (физического и умственного) с главным героем. Порадовали детские образы, вот они действительно написаны от души. А всё прочее, налипшее на рассказ о похождениях Моржова, кажется столь же неинтересным, как грязь, прилипшая к колёсам его велосипеда. Я уж не говорю о том, что интрига с самого начала будто высосана из пальца: надо было автору отправить всех в заброшенный летний лагерь, он и отправил. А уж из-за чего они там оказались — несущественная мелочь. И всё же хочется спросить Иванова: а где ж пресловутые американцы? И если не о них, то о чём говорилось в телеграмме, поставившей на дыбы всё МУДО? И хотя к концу романа завязка уже не играет роли, концовка его опять превращает всё в бред, ибо она никак — ну никак! — не вытекает из повествования. Нет, Иванов, конечно, объясняет нам, что и как, но лишь между делом и скороговоркой, словно логика сюжета его вообще не заботит. Главное — показать пропасть между женскими мыслями и действиями, а на какой сюжет всё это нанизать, не имеет значения. Может, лучше тогда стоило написать эссе, чем тратить своё время на ЭТО? Хотя — издатели требуют, а народ покупает. Чего же больше? Вот отсюда и началась та дорожка, которая вывела Иванова к раскритикованным «Псоглавцам» и разнесённому в пух и прах «Комьюнити».

А вообще книжка очень женоненавистническая. В ней почти нет положительных женских образов. Все героини (кроме мелькающей где-то за кадром Дашеньки) сплошь эгоистичные и лицемерные стервы. Удивительно это, честное слово. По-моему, здесь у Иванова некий пунктик. Уже в «Золоте бунта» я заметил, как он инструментально использует женщин. Но там, как он сам говорил, повествование намеренно сделано более «попсовым». А здесь? Тех же щей, да погуще влей. Не знаю, что об этом и думать. Либо все женщины и впрямь меркантильные и двуличные стервы, либо Иванов их просто не знает. Вспомнилось тут, как прочёл на одном форуме девичий пост: «Гумилёв выучил немецкий ради Анны Ахматовой. А сейчас куда подевались рыцари? Ухаживать совершенно разучились». Ух как меня подмывало ответить томящейся любовно: «Милая, так ведь и вы — не Ахматова!», но стерпел, сдержался. Ибо подумал: может, она и права? Но после прочтения «Блуды и МУДО» засомневался: так ли уж мы, мужики, виноваты в отсутствии романтики? Ну скажите, какая из героинь Ивановского романа нуждается в ухаживании? Ради какой из них стоит рвать жилы? Если и начнёте читать любой из них стихи или цветы дарить, взглянет на вас как на дурачка и рассмеётся — вот ведь несуразный какой, даже жалко его, убогого. И всё же надеюсь, неправ Иванов, сгустил он краски. Ну не может быть всё так беспросветно.

А чего ж тогда восемь? — спросит удивлённый фантлабовец. Да потому что написано неплохо, диалоги живые, язык хорош. А сюжет... Да плюньте вы на него. Не за это мы Иванова последнее время любим. :)

«Такую песню испортил, дурак»

Ни коем случае не хочу задеть уважаемого (и ныне, увы, покойного) автора, но именно эта фраза вспомнилась мне, когда я прочёл первую треть повести. И не отпускала уже до самого конца. В чём же суть претензий? А вот в чём:

это — не книга, а проповедь. Не терплю, когда автор становится в позу пророка и начинает изрекать некие осенившие его истины. Сам идейный посыл повести мне весьма близок, но зачем же реализовывать его столь топорно? Я не знаком с другими произведениями Михайлова, но данное конкретное творение оставляет твёрдое ощущение, будто написал его не опытный литератор, а наивный юноша со взором горящим, ещё не владеющий как следует приёмами художественного творчества и лишённый глубокого жизненного опыта. Ибо — да, книга написана прежде всего плохо. Со стилистической точки зрения плохо. Автор не знает меры ни в размышлизмах, ни в диалогах, при этом герои его не общаются — нет! — они все как один излагают. Разговор главного героя с женой в конце книги убил наповал своим бесконечным примитивизмом. Язык героев не только везде одинаков, он безжизнен! Это — язык лекций, а не живая речь. Я уж не говорю о том, что сплошь и рядом герои рассуждают с апломбом, свойственным либо дуракам, либо подросткам, но никак не интеллектуально развитым взрослым людям, к тому же проживающим вторую жизнь. Прискорбно, очень прискорбно видеть антикоммунистическую повесть, написанную по канонам худших коммунистических агит-романов. Замечу уж кстати, что автору с его бесконечным резонёрством и не очень уверенным чувством слога как раз-таки ближе все те «литературные генералы», коих он с презрением топчет в повести, нежели писатель-провидец Коротков. Признаюсь, мне тяжело это писать, так как мысли авторские, его нравственная заточенность очень схожи с моими, а уж идея, лежащая в основе сюжета, просто потрясающая. Как можно было развернуться на таком материале! Какой шедевр написать! Это ж придумать только — люди, в обратном порядке проживающие свою жизнь и ничего — ничего! — не способные изменить; люди, запертые в свои телах как в клетках и могущие только думать, но не делать! Это великолепно. Но что же мы имеем на выходе? Унылое морализаторство, напрочь лишённое выпуклых характеров, литературного стиля и оригинальных выводов. Грустно, очень грустно.

Почти шедевр. Именно почти. И именно шедевр. Есть произведения, которые оценивают по принципу «читать всё равно было нечего» и «на фоне других пойдёт». Фтопку их. «Географ» настолько выше всех подобных поделок, что кое кому может даже показаться дешёвкой (высшая похвала для реалиста!). Двойная сюжетная линия, насыщенная переплетением характеров, внезапная смена лица, ведущего рассказ, перетекание легковесной диалоговости в густые описания природы — всё это делает «Географа» явлением по меньшей мере неординарным. Странное дело, по мере чтения я всё больше убеждался, что книга эта, вполне реалистическая по духу, на самом деле близка в чём-то магическим реалистам. Ведь о чём сия нетленка? О грустных буднях российской провинции? Ерунда. Этот роман — о стремительно убегающем времени, о лихорадочной смене поколений, о изменяющихся с возрастом ролях человека. По своему посылу «Географ глобус пропил» — вещь столь же метафизическая, как «Сто лет одиночества», но при этом несравнимо более мощная и сильная — хотя бы потому, что Иванов сумел ограничить сюжет рамками одного года. И вот главный герой проделывает эволюцию за этот год от одной личности к другой, так же точно, как подопечные его, пережив катарсис в походе, становятся другими людьми. Маркес сотоварищи вкрапляли элементы волшебства в нашу действительность, а Иванов неуловимо наполняет её романтизмом. Удивительно, но вещь эта, пронизанная бытовой беспросветностью, очень романтична по духу. И дело здесь даже не в любовных линиях (которые как раз — больше отражение приземлённости и грязи), а в личности главного героя, который, не находя себя в городе, выплёскивается во всю ширь на природе.

Это был бы шедевр, но есть некоторые шероховатости, которые не позволяют мне поставить десятку этому блестящему и глубоко меня тронувшему произведению. Шероховатости эти — неумение автора (особенно в первых частях) ограничивать себя в каком-либо литературном приёме. То у него идут непомерные диалоги, то столь же непомерные описания природы. Ничего среднего (впрочем, изумительная третья часть, кажется, лишена этих недостатков). Кроме того, Иванов кое-где и неряшлив, особенно в части тех же диалогов: описывая какую-либо сцену, он совершенно забывает о действиях героев, и получается, что они беседуют в пустоте. Допустим, входит некто в квартиру, начинается разговор, и этот разговор тянется и тянется, будто люди болтают на пороге, хотя по мимолётным оговоркам понятно, что они уже переместились в комнату или на кухню. Иванов просто забывает сказать об этом, что приводит к какой-то «пьесовости» романа. И последнее: главный герой вроде бы давно вернулся в Пермь после окончания университета, но создаётся полное впечатление, будто он приехал только что и заново выстраивает свои отношения со старыми одноклассниками. Все эти любовные хитросплетения наводят на мысль, что главный герой внезапно окунулся в давно им покинутое общество, а не варился в нём всё время.

И тем не менее — твёрдая девятка. Ибо так, как это текст, меня уже давно не перепахивала ни одна книга. Тут не просто послевкусие, тут целый букет во рту, как похмелье, так настойчиво донимавшее главного героя. :)

У нас на курсах польского это стихотворение было обязательным для заучивания наизусть. Ух сколько сил я убил на него! Зато теперь могу даже в Польше блистать! :) В общем, всем изучающим польский — настоятельно рекомендую. Оно того стоит!

Аналогично — читал в переводе Жуковского. Поэтому древнегреческие витязи в поэме, запахнувшись в мантии, рассаживаются согласно чинам на лавках, а сделав дело, бегут в шинок пропустить стаканчик. Вечерами рабы взбивают на кроватях перины и застилают их коврами. Для тех, кто не понял: в гомеровской Греции не было мантий, чинов, лавок, ковров, перин и тем более шинков. Но Жуковскому простительно. Он — поэт, а не реконструктор.

Переходя к сюжету. В общем, я тоже был удивлён: приключения занимают лишь половину книги, а остальное — это нудные беседы Одиссея (которому Афина изменила внешность) со слугами, женихами, сыном и супругой. Психологизм лишь намечен, а скорее — подан как сценические ремарки: вот здесь Одиссей плачет, а вот здесь — смеётся. Сопереживание нулевое (если не считать ночной сцены во дворце, неуловимо напомнившей мне молитву Христа в Гефсиманском саду). Опять-таки, в отличие от «Илиады» здесь нет совершенно никакого сочувствия к противнику: если враг не сдаётся, его уничтожают, а потом прыгают на костях и всячески глумятся. Точка. Никаких полутонов. Такое настроение скорее подходило бы как раз поэме о войне, ан нет! Зато, прочтя «Одиссею», я, кажется, ухватил принципиальную разницу между язычеством и христианством. На первый взгляд, заповеди одни и те же: неси добро людям, не причиняй зла и т.д. Но в христианстве есть одна позиция, которая язычеству чужда — милосердие и всепрощение. Для язычника Одиссея женихи — враги и должны быть умерщвлены, независимо от степени их греха. Если бы царю Итаки кто-нибудь принялся толковать о снисхождении хотя бы к некоторым (такой мотив проскальзывает в поэме, когда упоминается несколько «хороших» женихов), он пришёл бы в изумление: с какой стати ему миловать этих людей? Наоборот, их убийство — шаг глубоко праведный по земным и небесным законам. Вообще меня изрядно покоробило полнейшее пренебрежение людьми в поэме: автор походя описывает смерти всех спутников Одиссея, будто дохнут какие-то комары. О жутких сценах в пещере циклопа вообще говорится одной-двумя фразами: «схватил и сожрал». Оно и понятно: автора интересует лишь один герой, все остальные — антураж, пустяк. И вот нам преподносят елейную картину верных рабов, которые спят и видят, когда же вернётся господин. А заодно преданной жены и тоскующего отца. Но если вглядеться, то окажется, что Одиссей — пренеприятнейшая личность. Ему ничего не стоит прикинуться чужаком, чтоб навешать лапши на уши Пенелопе и Лаэрту, которых он не видел 20 лет! Такое бессердечие поражает. Правда, ранее, у Цирцеи и феакийцев царь Итаки роняет слёзы по далёкой семье, однако что с ним происходит потом — загадка. По всей видимости, эти части поэмы созданы просто разными людьми, в этом и коренится психологическая недостоверность Одиссея.

Вместе с тем, нельзя не отдать должное сложности композиции: рассказ ведётся то от первого лица, то от третьего, линии переплетаются, да ещё сопровождаются экскурсами в прошлое, в заключительный этап Троянской войны. На всё это нанизываются приключения (коих бы побольше!) и зловещие планы царя Итаки относительно женихов Пенелопы. В общем, спасибо и этому произведению древнегреческого гения за несколько общеизвестных теперь сюжетов: с сиренами, циклопом и знаменитым «Никто», ветрами Эола и саваном, распускаемым ночью Пенелопой. А также за троянского коня.

Аякс Теламонид с веслом наперевес, прыгающий с одного корабля на другой и крушащий врагов — вот первый образ, который всплывает у меня в памяти, когда я думаю об «Илиаде». Уже потом проявляется лучезарно-прекрасная Елена, от красоты которой ахают даже троянские старейшины, капризный и взбалмошный Парис, коему богами уготовано сразить величайшего из греков — Ахилла, суровый воин Гектор, ставший в Средние века образцом для подражания рыцарей, надменный Агамемнон, лукавый Одиссей... Все они возникают позже, но сначала в мою память врывается вихрь сражения, неудержимый саламинский царь и это огромное весло, которым за отсутствием копья Аякс поражает илионцев.

Честно говоря, был безмерно удивлён сюжетом поэмы: да, она полна битв, но здесь мы не найдём ни одного из расхожих сюжетов, порождённых Троянской войной: тут нет ни пресловутого коня, ни Лаокоона со своим крылатым «Бойтесь данайцев, дары приносящих», ни стрелы Париса и Ахиллесовой пяты. Поразительно, что все троянские «мемы» взяты совсем из других источников, а не из основополагающей поэмы. Другое открытие: «боги из машины». Лишь после «Илиады» я начал понимать механизм этого приёма древнегреческих драматургов, который ранее представлялся мне признаком их бессилия. На самом же деле вмешательство богов — это показатель уровня сознания, свидетельство архаичности эпохи. Для древних греков боги были такими же действующими лицами, как и люди, всё происходило по их воле, так почему же не ввести их в поэму?

Возвращаясь к сюжету: очень чётко прослеживается линия воинского благородства, уважения к противнику (чего напрочь лишена «Одиссея»). Наиболее положительный персонаж — вовсе не Ахилл или кто-либо из греков (за исключением, пожалуй, всё того же Аякса), а Гектор, защита и опора Трои. Не случайно поэма заканчивается его похоронами. Сюжетообразующая личность исчезла, произведение подошло к концу. Поразительно встретить такое художественное чутьё у людей, живших 2800 лет назад.

Один журналист, бравший интервью у Луи де Фюнеса, позже говорил: «Через час беседы с ним я уже не мог понять, как этот человек смешил всю Францию». Вот именно это ощущение я и пережил, прочтя сей роман. Лев Вершинин — странный человек с мелочным (судя по эпизоду с А. Ивановым) характером и одиозными взглядами, не брезговавший в своей жизни и плагиатом. Но при этом — автор нескольких очень ярких (стилистически, прежде всего) вещей, первое место среди коих держит «Двое у подножия вечности». Поражает не только прописанность трёх совершенно разных культур (степной, русской и китайской), но и филигранность слога, точность характеров, резкость линий. А уж заключительная сцена — это и вовсе новое слово в русской фантастике. Вершинин преобразил легенду о Китеж-граде в событие глобального характера, столкнул лбами людей из разных миров и перекрутил их в вихре чувств и впечатлений.

Но всё же есть моменты, которые мне не понравились. Во-первых, сюжет — дай бог если на повесть, а написан целый роман. Авторская многословность утомляет. Игра со словом то и дело выходит для автора на первый план, отодвигая содержание, будто он спешит похвалиться: «А ещё я вот так могу. И вот так. И даже так!». Во-вторых, не очень понятно, откуда взялась та тьма, которую герои периодически видят в лесу. Очевидно, имеется в виду какое-то местное колдовство, но автор, вопреки своей обычной говорливости, не объясняет ничего. В-третьих, совершенно ненужным выглядит китайских мотив. Сюжетно он играет лишь один раз — когда Ульджай забирает пайцзу. Ради одного этого момента стоило ли так подробно расписывать жизнь чжурчже-сечэна? В-четвёртых, концовка (послесловие) кажется искусственно прилепленной к основному повествованию.

И всё же ставлю высокую оценку. Ибо стиль, изощрённый слог настолько безукоризненны, что за это можно простить всё.

Вот он, вот он — подлинный гимн любви. Не «Ромео и Джульетта», а именно эта пьеса. В который уже раз Шекспир изумляет меня. Ну казалось бы, что нового можно написать об истории, давно всем известной и уже навязшей на зубах? (причём, навязшей уже во времена Шекспира). И тем не менее, великий англичанин даёт жару. Беря за основу классическую работу Плутарха и следуя за ней по пятам, он разворачивает полотно такой психологической силы, что аж диву даёшься. Ни в одном фильме, да что там — ни в одной книге я не встречал такого накала любовных страстей и такого ювелирного трагизма, как здесь. Находящиеся на краю пропасти, уже почти всё потерявшие герои мечутся, возвращаясь мыслями ко времени своего величия, и эти их причитания поражают до глубины души. Лишь здесь со всей отчётливостью видна драма человека, когда-то имевшего всё, и утратившего в одночасье своё могущество. Мало того, со дня на день он должен потерять и последнее — свою любовь. Осознание этого будто живьём пожирает обоих (и Антония, и Клеопатру), рождая сцены настолько проникновенные, что замирает дыхание. Мы привыкли считать Клеопатру циничной интриганкой, затащившей к себе в постель двух могущественных людей того времени. Но Шекспир изображает её исступлённо любящей женщиной (хотя и не лишённой практицизма), для которой потеря близкого столь же тяжела, как и потеря царства. Ну кто ещё, кроме Шекспира, мог так гениально всё это показать? В который уже раз склоняю голову перед маэстро и восхищённо твержу: «Браво!».

«Государство — это я!». Слова, приписываемые Людовику XIV, могли бы стать эпиграфом к этой пьесе. Но эпиграфом ироничным: если французский король на первое место в своей фразе поставил государство, то Лир скорее мог бы заявить: «Я — это государство».

Пьесу следовало бы прочесть всем без исключения политическим лидерам, особенно в странах с недостатком демократии. Нигде больше не обнажён так откровенно механизм отрыва правителя от действительности, как здесь. Лир не был сумасшедшим. Отказываясь от трона, он полагал, что все почести останутся при нём, ибо был уверен в своём всемогуществе. «Не место красит человека, а человек — место» — он воспринял эту поговорку буквально и пришёл к выводу, что всеми восхвалениями обязан не своей короне, а самому себе. Разочарование было жестоким. Примерно так же себя чувствовал, должно быть, Саддам Хуссейн, когда верные иракцы в одночасье побросали оружие и разбежались, вместо того, чтобы защищать обожаемого вождя. Аналогичные чувства, вероятно, испытал и Каддафи, сорок лет слушавший одни славословия в свой адрес, а потом растерзанный теми же ливийцами на улицах родного города. Такова, как видно, судьба любых диктаторов: со временем они неизбежно перестают отличать искренность от лести, и начинают воображать, будто и впрямь являются теми гениями, которыми их рисует пропаганда.

Тем не менее, Лир совсем не однобок. Пережив катарсис, он преображается. Это можно было бы сравнить с просветлением Будды, когда бы Лир не был принуждён к этому просветлению обстоятельствами. В целом мы здесь имеем удивительный сплав заносчивого монарха и смиренного аскета, который не встречается больше нигде в мировой литературе (насколько мне известно). Личное крушение Лира сопровождается чередой трагедий других людей (сестра травит сестру, сын берёт в плен и ослепляет отца, брат убивает брата, слуга смертельно ранит господина), и это не случайно. Сам миропорядок приходит в волнение, когда Лир отказывается от власти — недаром природа разражается бурей, ввергая отвергнутого короля в безумие. Всё рушится и катится в пропасть.

Вообще, пьеса наполнена аллегориями и удивительными сюжетными вывертами, которые сделали бы честь любому магическому реалисту. Впавший в сумасшествие Лир устраивает заочный суд над своими дочерьми, привлекая в качестве судей тех, кто подвернулся под руку — шута и гонимого родичами молодого герцога Эдгара, который выдаёт себя за безумца. По-моему, это — одна из самых сильных сцен во всей драматургии вообще. Спятивший король обращается к скамейкам, принимая их за дочерей, а ему подыгрывают саркастически настроенный паяц-правдолюбец и пациент Бедлама, который в действительности вовсе не сумасшедший. Какова ирония судьбы!

Или вот тот же Эдгар, скитаясь под видом умалишённого, встречает ослепшего отца и уводит его от врагов, не раскрывая перед ним своей личности. Граф Кент, изгнанный Лиром, устраивается к нему же в слуги и, неузнанный, бродит по полям и лесам, наблюдая катарсис короля. Герцог Альбанский, преданный женой, сам остаётся верен ей, побеждает сторонников Лира, но потом наказывает его врагов. Каковы повороты судьбы! А уж шут со своими песнями и остротами и вовсе превращается в какую-то метафизическую фигуру, сродни Панургу в «Сказке о Тройке» Стругацких.

Итого: на сегодняшний день я прочёл почти все драмы Шекспира. Большинство очень хороши, несколько — крайне слабы, но есть три, которые высятся подлинными Монбланами на горной гряде литературы, оставленной нам великим англичанином: «Гамлет», «Макбет» и «Король Лир».

Н-да, с одной стороны — я немного разочарован. Мотивация героев показалась мне весьма натянутой, а умалчивание причин вражды Монтекки и Капулетти — признаком халтуры. Странным выглядит и то, что Ромео никогда прежде не видел Джульетты — дочери главного врага своего рода. Как-то это невероятно. Италия периода Возрождения вроде бы никак не смахивала на исламские страны, где женщины всю жизнь сидели под замком, а выходя на улицу — скрывали свои лица. Ну ладно, спишем это на театральную условность. К той же условности отнесём и внезапно вспыхнувшее чувство у двух голубков, до того едва перекинувшихся парой слов.

По большому счёту, эта пьеса не о любви. Она о более глобальном — о стадном чувстве, губящем высокие порывы. Представим на месте веронских семей, к примеру, СССР и США периода «холодной войны». Дочь советских инженеров изменяет родине с сыном американского консула... И вообразим себе реакцию тогдашних людей. В этой незамысловатой, но бессмертной пьесе Шекспир, как мне кажется, хотел донести простую мысль: существуют вещи, перед которыми должны отступить долг, патриотизм, чувство чести и т.п. В данном случае такой вещью стала любовь мужчины и женщины. Но с таким же успехом это могло быть и искусство. И любовь к детям. И ещё что-нибудь вневременное, возвышающееся над интересами твоей общности (хотел написать — «стада», но не стал, дабы не провоцировать лаборантов с обострённым чувством патриотизма :biggrin:). Увы, слишком часто люди, охваченные стадным инстинктом, губят носителей таких идеалов, клеймя их как предателей. Именно такой случай и описан в данной пьесе.

Ну вот наконец я дошёл и до самой знаменитой исторической хроники Шекспира. Признаюсь, после потрясающих по накалу «Ричарда II» или второй и третьей частей «Генриха VI» открывал эту пьесу с настороженностью. Думал: ну что там может быть такого, чего уже не было бы в других хрониках? Боялся разочарования. Напрасно! «Ричард III» ни в чём не уступает вышеупомянутым вещам, но при этом создаёт никогда мне прежде не встречавшийся образ самоироничного и меткого на язык злодея. Удивительно, но если в других хрониках наибольшее впечатление на меня оказывали сцены сражений и разного рода кровопролития, то здесь я не мог оторваться от диалогов с участием главного героя — настолько они искрящиеся и саркастичные. «Ведь даже зверь имеет сожаление. — Я не имею. А значит, я не зверь». :lol: Поистине, Ричард III мог бы стать одним из моих любимых персонажей, когда бы не был начисто лишён элементарной морали (оно и понятно: горбуна, которого никто не любит, таким выковала жизнь). Жажда власти поглотила его целиком, не оставив места ни для каких иных чувств. Властью он хотел взять реванш у жизни, которая сделала его уродом. И взял, истребив всех, кто стоял на его пути или просто оказался ему не нужен. При этом главный герой в пьесе не выглядит этакой всеподавляющей личностью. Он как бриллиант, обрамлённый россыпью не столь ярких, но тоже прекрасных драгоценностей. Вот, например, принцесса Анна — дочь убитого тем же Ричардом Уорика и вдова принца Эдуарда (также павшего от руки Ричарда). Казалось бы — какой простор для мести! И действительно, Анна проклинает убийцу своих родных, посылая одновременно проклятье и его будущей жене. Знала бы она, чем это обернётся! Ведь будущей женой Ричарда становится она сама, и теперь должна сполна хлебнуть собственного проклятья. Или вот королева Елизавета — вдова сторонника Ланкастеров, позже вышедшая замуж за главу дома Йорков Эдуарда IV, а затем потерявшая своих сыновей, погубленных братом последнего Ричардом III. Но словно этого было мало, Ричард, утвердившись на престоле, отправляет её свахой к собственной дочери — мол, я убил твоих сыновей, зато теперь дам жизнь твоим внукам. Цинизм? Ещё какой! Зато как это написано! Женские образы в пьесе вообще играют чуть ли не первостепенную роль: одной из самых впечатляющих сцен является разговор бывшей королевы Маргариты (главы поверженных Ланкастеров) с Елизаветой и матерью Ричарда III герцогиней Йоркской. Все три женщины причинили друг другу немало несчастий, взаимно уничтожив нескольких родственников. Каждой из них есть что предъявить сопернице, но вскоре, осыпав друг друга оскорблениями, они сходятся на почве ненависти к Ричарду III. Вот она, объединяющая сила зла!

Это было как спуск с горы — пугающе, но остановиться невозможно. В общем так: всё фэнтези — в мусорный бак. Любые картины битв сказочных существ меркнут перед тем, что написал Шекспир. Это... это что-то до такой степени волнующее, что хочется орать от восторга. Вся пьеса — сплошное рубилово, но как это показано! Будто мясорубкой какой-то затягивает всё новых персонажей в кромешный ад английской междоусобицы, и перемалывает их там одного за другим. Но жизни людей здесь — не статистические единицы, не повод азартно воскликнуть «в капусту его!», а целые вселенные, которые, погибая, уносят с собой и кусочек нашего мира, нашей души. К концу пьесы душа эта представляет собой лохмотья, искромсанное полотно, искалеченное тело. Уму непостижимо, как задолго до гражданских войн Шекспир чётко и выразительно представил весь их трагизм. Отец убивает сына, сын — отца, гибнут подростки и старики, гибнут целые семьи, сожранные ненасытной вендеттой. А со стороны на весь этот кошмар взирает король Генрих, мечтающий бросить всё и стать пастухом. Но нет! Историей он призван быть поводом к раздору знати, и это положение вынуждает его страдать вдвойне, так что смерть от рук врага становится долгожданным избавлением. Помнится, в отзыве на вторую часть я сожалел, что Генрих не был её главным действующим лицом, иначе получился бы этакий предшественник «Идиота». Ну так вот в третьей части Шекспир наверстал упущенное, так что теперь я с полным правом могу сказать: Достоевский опоздал на триста лет. Великий англичанин предвосхитил его, и князь Мышкин стал лишь повторением Генриха VI.

Ух, это было мощно. Не очень верится, что вторая часть «Генриха VI» явилась первой в творчества Шекспира исторической хроникой. Особенно в сравнении с написанной позже, но совершенно беспомощной первой частью. Там был исторический памфлет, здесь же — столкновение характеров, трагизм истории, буйство чувств. Особенно ярко прописаны образы сильных женщин — герцогини Глостерской и королевы Маргариты. Первая — так вообще прообраз леди Макбет. Запомнился также и сам Генрих VI. Принято считать, что он был слабым во всех отношениях человеком, не способным не то что управлять, но даже оставить наследника (родившийся у него принц Эдуард, по словам самого короля, был зачат не иначе как святым духом. Ну да, ну да... :lol:). У Шекспира же это — возвышенный человек, который просто не желает пролития крови и хочет мира своей стране. К сожалению, Генрих VI не является главным действующим лицом пьесы, в противном случае мы бы могли получить нечто вроде «Идиота» — страстной картины духовной чистоты в средоточии всеобщего лицемерия и низменных устремлений.

Особой похвалы заслуживают сцены восстания Джека Кеда. Это просто «Монти-Пайтон» какой-то! «- Умеешь ли ты подписываться? — Умею. — Повесить грамотея! Он признался». «- Этот тип знает французский язык. а следовательно — изменник». «Я как наследный король посвящаю себя в рыцари» :haha: Пусть это всё сарказм, но за ним проглядывают черты многих реальных бунтов, когда ряды повстанцев пополняли разного рода выродки, мечтающие истребить всех, кто образованнее их. Джек Кед здесь — вылитый Пугачёв: такой же «народный царь»-самозванец, ненавидящий «белую кость» и раздающий сказочные обещания (дешёвое пиво, всем всё поровну, «слабое пиво приравнивается к государственной измене» и т.д.). Пусть описания Шекспира не слишком соответствуют исторической правде, зато созданные им характеры настолько выпуклы, что веришь им безоговорочно. Одним словом — великое произведение.

Альтернативная история тоже может вдохновлять. Во всяком случае, именно вымышленная сцена из этой пьесы, где герои срывают в саду алые и белые розы, подала мысль Вальтеру Скотту окрестить английскую междоусобицу в честь этих цветов. Так и пошло.

Но сама пьеса отвратительна. Пусть даже она была одной из первых в ряду исторических хроник Шекспира, всё равно, творение это чудовищно по своему содержанию. Помнится, у Жюля Верна в «Детях капитана Гранта» выведен мальчишка из австралийских аборигенов, который, наученный английскими учителями, был убеждён, что весь мир принадлежит Великобритании, а европейские монархи — всего лишь губернаторы. Теперь я понимаю, за что мстил британцам знаменитый француз — вот за такие произведения. Нет, сам сюжет ещё куда ни шло (хотя герои в большинстве — на одно лицо, и совершенно непонятно, из-за чего же они передрались), но вот его ужасающая однобокость и откровенная ложь вызвали у меня отторжение. Фабула построена на периоде деятельности Жанны д'Арк, однако к реальной истории не имеет никакого отношения. Шекспир смело перекраивает канву событий, не смущаясь явным враньём. Так, Толбот у него умудряется отбить Орлеан после того, как был побеждён возле этого города французами; Жанна почему-то ходит в походы вместе с королём Карлом (которого Шекспир упорно именует дофином, вкладывая это обращение даже в уста самих французов, что выглядит полным нонсенсом), причём, добирается аж до Руана; бургундский герцог выставляется подлым изменником, приложившим руку к поражениям англичан, а «орлеанская девственница» попадает в плен потому, что её бросили злые духи, ранее помогавшие во всех начинаниях (то есть автор продолжает считать её ведьмой). Об участии тех же бургундцев в пленении Жанны нет ни слова (ну ещё бы! Разве можно бросить хоть малейшую тень на доблестных англичан!). В плену Жанна ведёт себя как последняя трусиха, пытается спасти себя ложной вестью о беременности (причём, в отцы записывает всех подряд, от чего лишь портит себе репутацию), но добрый герцог Йорк неколебимо отправляет её на костёр, хотя и предписывает поставить побольше бочек с маслом, чтоб девочка не мучилась (гуманист, однако!). Апофигеем всей этой чепухи является договор, по которому «дофин» Карл после ряда побед вдруг ни с того ни с сего признаёт себя английским наместником во Франции. Англичане, разумеется, по прежнему непобедимы, но терпят неудачи из-за внутреннего раздрая (который Шекспир показывает очень хорошо), необоримой трусости военачальника Фастолфа и превосходства французов в численности. Король Генрих VI хотя и очень юн, но общается как взрослый, так что незнакомому с историей человеку будет совершенно непонятно, зачем же этому монарху понадобился регент. В общем, полный бред. Ура-патриотическая агитка в жанре альтернативной истории, смахивающая на аналогичные книжонки, то и дело появляющиеся на книжных прилавках России. Возможно, я не стал бы так сурово оценивать эту пьесу, если бы не имел перед глазами пример другой подобной агитки, но выполненной талантливо и без около-исторического сочинительства. Кто же её автор? Да сам Шекспир. Пьеса называется «Генрих V». Написана она значительно позже и ярко иллюстрирует, насколько далеко шагнул драматург от своих ранних работ.

«Тот, кто помрёт в этом году, застрахован от смерти в следующем» :lol:. Великолепная фраза, которую можно назвать квинтэссенцией всей пьесы. Здесь привычное для Шекспира смешение трагического и комического возносится на какую-то недосягаемую высоту. То, что в первой части было просто описано, здесь переливается красками, сияет, восхищая и поражая. С новой, неожиданной стороны раскрывается образ Фальстафа: сцена в доме его сестры, где он беседует с любовницей — вообще одна из лучших у Шекспира. В ней чувствуется такой накал, что аж мурашки бегут по телу. С потрясающей силой показан также диалог умирающего Генриха IV со своим сыном: прямо видишь, как слабеющий король в преддверии близкой смерти торопится излить наследнику свои мысли, проникнутые тревогой за судьбу династии, а сын старается успокоить его, чувствуя, что отцу осталось совсем немного времени. Браво, браво и браво! :pray: А между этими надсадными сценами, словно для противовеса, читаем, как Фальстаф вербовал бойцов и как он же затем пьянствовал с помещиками, вспоминая былые годы. Это какой-то... я даже не знаю, с чем сравнить. «Собор парижской Богоматери» — вот, пожалуй, наиболее близкое произведение ко второй части «Генриха IV». Меня в ней прельстила также мысль о верховенстве закона над статусом человека, ясно проведённая на примере верховного судьи, который сажает в тюрьму наследника престола (!). Когда же этот наследник становится королём, судья прямо говорит ему: «Если отомстите мне за былое, ваш сын почует вседозволенность». Разве можно себе представить такое в России 1600 года? (именно тогда была написана пьеса). Неудивительно, что британцы совершили свою революцию на 300 лет раньше нас. Они начали строить правовое государство в тот период, когда Россия ещё барахталась в оковах местничества. Поневоле вспомнишь строчки И. Талькова: «Вот так, вот так живут Америка с Европой. Вот так, вот так, ну а у нас всё через... тернии к звёздам» :lol:

У лауреата Нобелевской премии Генрика Сенкевича имеется фундаментальное произведение «Пан Володыевский», в котором описывается история гуляки и повесы (в фильме его роль исполнил неотразимый в те годы Даниэль Ольбрыхский), который в трудную для родины годину превращается в доблестного защитника страны. История вроде бы банальная, но дело-то в не сюжете, а в воплощении! Польские школьники по сей день учатся патриотизму на примере данного героя. Всё бы ничего, да вот только Шекспир воплотил эту идею куда раньше и куда глубже. Его принц Уэльский — не просто прожигатель жизни, а СОЗНАТЕЛЬНЫЙ прожигатель, бросающий тем самым вызов обществу. Однако приходит время и ему остепениться, и вот вчерашний бездельник берётся за меч, чтобы защищать трон своего отца (не так возвышенно, как у Сенкевича, но тоже впечатляет). Кто же идёт вместе с ним в бой? А это сэр Джон Фальстаф, патологический лжец, хвастун и трус, чьи реплики невозможно читать без смеха. Удивительно это смешение забавного и печального у Шекспира. Вот перед нами мелькнула бытовая сценка ограбления паломников, и тут же, следом за ней, идёт описание бесед заговорщиков, готовящих мятеж против Генриха IV. Вот принц Уэльский Генрих потешается над мальчишкой-слугой в трактире, а вот уже он говорит со своим отцом, обещая ему биться до последней капли крови. Примечательно, кстати, что мотивы поведения бунтовщиков Шекспир показывает куда более выпукло, чем мотивы короля. Казалось бы, всё должно быть наоборот (а то заподозрят в неблагонадёжности чего доброго), однако чувства и мысли заговорщиков выведены значительно подробнее и основательнее устремлений Генриха IV. По этому показателю, как мне кажется, пьеса значительно уступает «Юлию Цезарю», где правда обеих противоборствующих сторон была обрисована с одинаковой степенью убедительности. Более всего, как мне кажется, первая часть «Генриха IV» смахивает на «Трёх мушкетёров», где также высокая политика тесно переплетается с бытом, а герои, едва выйдя из дешёвой таверны, могут в следующей сцене оказаться на приёме у короля.

Выскажу также мнение, что, разделив свою пьесу на две части, Шекспир ей только повредил. К чему было так подробно описывать историю Генриха IV? Разве не достаточно было ограничиться каким-нибудь одним эпизодом, как он это сделал в «Ричарде II»? В итоге действие размазалось на многочисленные сценки, которые сами по себе, может, и хороши, но иногда выглядят лишними.

Представьте, что вы читаете либретто к «Золотой флейте» Моцарта. Представили? Ну и каково? Не очень, правда? Банальнейший сюжет, плоские персонажи и нет главного — музыки Моцарта. Ну так вот «Зимняя сказка» в русском переводе — это примерно то же самое. Сюжет избит до невозможности, роялей в кустах столько, что диву даёшься, характеры основных действующих лиц прямолинейны и без всякой изюминки. Спрашивается — где же здесь Шекспир? А Шекспир здесь — в стихах. Тех самых стихах, которые не могут оценить люди, не знающие английского языка на достаточном уровне. Остаётся воспринимать голое действие, которое, прямо скажем, не блещет изысками фантазии. Хотя начало у пьесы бойкое: обуянный ревностью король обрушивает гнев на жену, а затем начинает карать всех, кто встаёт на её защиту, всё больше сходя с ума от гложущей его ненависти. Написано в лучших шекспировских традициях. Читаешь и прямо видишь перед собой Ивана Грозного, Сталина и всех прочих, кто кругом видел заговоры против себя. К сожалению, всю пьесу в этом стиле автор выдержать не захотел. Страсти остыли, и началась обычная пастораль о принце, влюблённом в пастушку. Единственное, что разнообразило эту смертную тоску — прохиндей Автолик, который, сам того не желая, вывел всех на чистую воду. Вот о нём читать было действительно интересно. Ах да, и чтоб не забыть — именно здесь мы впервые встречаем имя «Флоризель», использованное позднее Стивенсоном. Оказывается, его тоже изобрёл Шекспир. Гений, что тут скажешь! :pray:

Вот так разрушаются стереотипы. И первым из них стало то, что средневековые авторы, развивавшие тему древнегреческого эпоса, никогда не читали произведений Гомера. Да-да, они были знакомы с ними по позднеантичным «фанфикам» (подобное явление существовало и тогда), на которые наслаивались выдумки позднейших поэтов. Посему мы сейчас куда лучше знакомы с «Илиадой» и «Одиссеей», чем Бокаччо, Чосер или Шекспир.

И тем не менее: что это было? (я уже о «Троиле и Крессиде»). Комедия? Трагедия? Фарс? Не знаю. Но это было великолепно. Я-то, дурак, полагал, будто постмодернисты появились лишь в XX веке. Ерунда! «Троил и Крессида» — вполне себе постмодернистская вещь, выворачивающая наизнанку классический сюжет. В какой-то мере её можно сравнить с фильмом «Хранители», где супер-герои комиксов предстают существами далеко не идеальными, а мир, в котором они живут, полон страха и боли. Скажу сразу — «Троил и Крессида» лучше. Ибо многограннее. Знакомые с «Илиадой» люди, уверен, покатятся со смеху, читая досужие рассуждения троянцев, судачащих о перипетиях осады их города. Шекспир преподносит нам легендарную историю с такой долей иронии, что от этой её легендарности не остаётся и следа. Мы просто видим, как люди почём зря кромсают друг друга, а стоящие на стенах жители города азартно наблюдают за ними, будто за каким-нибудь футбольным матчем (они бы ещё ставки делали! :haha:). Это примерно то же самое, как скрестить «Властелина колец» и гоголевскую «Женитьбу». Попытайтесь себе вообразить эту гремучую смесь и вы получите некоторое представление о «Троиле и Крессиде».

Но при этом пьеса — совсем не комедия. И не трагедия. В ней намешано всё. По стилистике она ближе всего так любимым мною фильмам Марка Захарова или Георгия Данелии, когда глубина преподносится через смех. А уж Ахилл-то, Ахилл! Он — самый постмодернистский персонаж в этой модернистской вещи. В своё время, посмотрев «Шрека», я был в восторге от того, как авторы всё поставили с ног на голову и разрушили все каноны. Ну так вот, Шекспир сделал это раньше. Достаточно прочесть его трактовку знаменитой сцены убийства Ахиллом Гектора. Тут всё наоборот. Гектор — доблестный витязь (правда, в этом автор как раз следовал средневековой традиции), а вот Ахилл, коим так восхищался когда-то Александр Македонский, представлен этаким честолюбивым охотником, который борется за свои дипломы. «Как увидите Гектора, набрасывайтесь всей кучей и рубите в капусту», — приказывает он своим мирмидонцам (теперь я вижу, откуда слизан образ Зеппа Бранигана :biggrin:). И это — герой эпоса? :eek: Гомер перевернулся бы в гробу. А теперь прошу оценить шекспировские строки.

Вреден нам рассудок в час опасный.

И мужество, и честь

Имели б сердце заячье, когда бы

Рассудку доверялись постоянно:

От размышленья печень усыхает,

С отвагою рассудок не в ладу.

Ну разве не замечательно? В своё время мне довелось убеждать одного товарища, что великие дела совершаются только фанатиками. И вот поди ж ты, ту же мысль встречаю у Шекспира. Клянусь, мы с ним не сговаривались!

Или вот оцените эти строки:

Но не должна зависеть от каприза.

Достоинство и ценность всякой вещи —

Внутри ее, равно как и в уме

Людей, ее ценящих. Неразумно

Служенье богу ставить выше бога!

Нередко люди наделять стремятся

Причудливыми свойствами предмет,

Которому те свойства не присущи.

«Неразумно служенье богу ставить выше бога». Как сказано! Не в бровь, а в глаз.

А чего стоит такой вот психологический пассаж? Девушка рассуждает сама с собой, объясняя, почему поклонника нельзя сразу обнадёживать:

Но помню я, мы ангельски прекрасны,

Пока желают нас и жаждут страстно:

Всем любящим полезно это знать —

Мужчина хвалит то, что хочет взять.

Но, чуть достигнут им предел желаний,

Бледнеет пыл молений и мечтаний.

Понятен мне любви закон один:

Просящий — раб, достигший — властелин.

Пускай же в сердце страсть моя таится:

В глазах моих она не отразится.

Это изумительно. Это блестяще. Я шёл к этой истине долгим и извилистым путём, набив немало шишек. А всего-то и надо было — прочесть «Троила и Крессиду». :smile:

Ну и напоследок: рассуждение о старой как мир дилемме — можно ли идти к высокой цели, не выбирая средств.

Нельзя считать священным

Деянье, причиняющее вред!

Ведь если мы добытое разбоем

На дело милосердья отдаём,

Мы злого дела тем не искупаем.

Если б я не знал, что это написано Шекспиром, то подумал бы, будто это сказал кто-то из наших современников, наблюдающих за тем, как криминальные авторитеты жертвуют церквям свои нательные кресты с «атлетами». :lol:

У, резня! Тридцать четыре трупа, изнасилованная и искалеченная женщина, зарытый по грудь и умерший от голода мужчина; мать, сожравшая по неведению своих детей; членовредительство, расправы над родственниками... Кровь стынет в жилах. Такое впечатление, что, отважившись посоперничать с «Испанской трагедией» Кида, Шекспир решил взять количеством шокирующих сцен. И это ему удалось. Теперь понимаю, откуда черпал вдохновение актёр из «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Стоппарда, когда расписывал всевозможные убийства на сцене. Тут подмостки прямо-таки не просыхают от крови.

Что ещё сказать о пьесе... Главная её тема — это месть. Но тут Шекспир не оригинален. На мести замешаны многие пьесы вплоть до древнегреческих трагедий. Впечатляет сюжетный выверт: вчерашняя пленница, потерявшая сына на алтаре, становится императрицей и обрушивает возмездие на схватившего её полководца. Это было бы блестяще, если бы не было так нелепо. Ну не мог римский император жениться на готской пленнице. Он мог взять её в наложницы, это да, а вот посадить на престол — тут уж извините... Не очень понятно также, где готская королева успела сойтись с мавром. Ареалы обитания у них, знаете ли, разные. Ну да бог с ним. Зато этот самый мавр становится едва ли не самым ярким персонажем пьесы. Подумать только: любовник королевы решает отомстить за её убитого сына! Это благородно. Да и вообще, Арон (мавр) не выглядит здесь таким жутким злодеем, как Яго в «Отелло» (даром, что первого считают предшественником второго). Он руководствуется не эгоистическими устремлениями, а любовью к женщине. Каково закручено, а? Вообще, мне не очень понятны претензии Аникста к главным персонажам (мол, нет глубины, и мотивация хромает). Герои как раз показаны очень реалистично, они не окрашены в один цвет, а могут быть одновременно злодеями и благодетелями — в зависимости от ситуации. Разве это не великолепно? Я не удивлён, что эта пьеса пользовалась такой популярностью. Равно как не удивлён и словами Бена Джонсона, сказанными в 1618 году: «Люди, по сей день считающие Тита Андроника и Испанскую трагедию лучшими пьесами, отстали в своих вкусах лет на 25-30». :smile:

«Очень много желчи. Пора откачивать. Иначе злоба задушит вас». Эти слова, прочтённые мною в комментарии к одному блогу, как нельзя лучше подходят к данной пьесе. Вернее, к той её части, где весельчак-эпикуреец Тимон превращается в мизантропа (а мизантроп — это, как известно, любитель людей. Особенно в жареном виде :biggrin:). По задумке пьеса могла бы сравняться к Макбетом или Лиром, но увы, не была доработана до конца. Отсюда — поверхностность образов и разрывы в сюжете. А ещё слишком уж навязчиво звучат проклятья и сетования Тимона. Этот поток упрёков, пусть и справедливый, быстро приедается.

Вместе с тем имеется ряд штрихов, которые, доведи их автор до конца, могли бы засиять всеми красками. Во-первых, это Апемант и Алкивиад. Оба они представляют собой два фланга отношения к человечеству: презрительно-циничный (Апемант) и деятельно-разрушительный (Алкивиад). Стискивая с двух сторон Тимона с его круто меняющейся личностью, они словно яркие лампы освещают бриллиант. Им бы добавить мотивации и глубины — цены бы не было! Но увы.

Неплохи также аллегории. здесь они выведены под обобщающими личностями Поэта и Художника. Оба — просто таки символы продажного искусства с его готовностью прославлять кого угодно за деньги (ныне это особенно относится к журналистам).

В общем, пунктиров (более или менее жирных) Шекспир наметил здесь немало. А вот довести до ума не успел. Почему? Загадка. Литературоведы в задумчивости. :confused:

Очень, очень необычная пьеса. Оставляя в стороне дежурные для Шекспира условности сюжета (как то: наивный мотив трёх ларцов, примитивная казуистика Порции в решении дела о фунте мяса и т.д.), перейду сразу к вещам, которые тронули мою душу. Во-первых, это воинственный антисемитизм. Выпады против иудаизма и евреев грубы и полны злобы. Удивительно встретить такую ненависть у Шекспира. Правда, здесь имеются нюансы. Прежде всего, он творил пьесу в разгар судебного процесса над придворным врачом-евреем, обвинённым в попытке отравления королевы Елизаветы. То есть творил практически памфлет (очень хорошо сработанный, надо сказать). Кроме того, Шекпир, клеймя меркантильность и холодную жестокость Шейлока, избегает упоминаний о разного рода поверьях, связанных с иудейскими обрядами. Должно быть, это не случайно. Если бы он действительно хотел вымазать всех евреев чёрной краской, то уж наверное, вспомнил бы о «крови христианских младенцев» и всём таком прочем. Здесь этого нет и в помине, а Шейлок и его товарищи подвергаются нападкам за их ростовщичество и сугубый практицизм, лишённый всякого понятия о милосердии. Читая пьесу, я пришёл к выводу, что задачей Шекспира было противопоставить иудаизм и христианство. Делает он это весьма прямолинейно и без особой выдумки. Евреи в пьесе — сплошь сутяги и негодяи (кроме Джессики, которая — вот счастье-то! — выражает готовность перейти в христианство), католики же — сплошь благородные люди, отдающие последнюю рубаху другу. Хотя при этом — вот парадокс — из уст мерзавца Шейлока мы вдруг слышим проникновенные строки о том, что евреи — такие же люди, как и христиане. Признаться, это звучит диссонансом к основной идее, но при этом звучит прекрасно! И в этом конкретном случае хочется воскликнуть: «Браво!».

А вот теперь о том, что вызвало у меня восторг. Это — милые зарисовки в промежутках между основным действием (шутки Ланчелота Гоббо, ночная прогулка Лоренцо и Джессики, эпизод с разгадыванием содержимого ларцов). Они вносят ощущение какой-то удивительной рождественской сказки, заставляющее смотреть на пьесу сквозь романтический флёр. Вставки эти сродни вишенкам на верхушке большого торта: без них можно было обойтись, но именно они придают общему действу неповторимое очарование, позволяющее смело назвать пьесу шедевром. Почему же тогда не десять, а восемь? Да потому что идеи, проповедуемые в этой милой вещице, вызывают у меня отторжение. Это как фильмы Лени Рифеншталь — они великолепны, блестящи, восхитительны, но они были созданы в поддержку Гитлера. И вот этого им простить никак нельзя. Когда талант ставится на службу уродливым взглядам, это ужасно.

На всякий случай ещё добавлю: я внимательно прочёл послесловие Смирнова, в котором тот доказывал, что ничего антисемитского на самом деле в пьесе нет. Но глаза-то не обманешь. Из пьесы прямо таки лезет неприязнь к иудаизму как религии, и тут я склонен доверять своему впечатлению, а не рассуждениям литературоведа.

Ох и графомань! В своё время я нелицеприятно высказался о Шекспировской «Буре», назвав её порождением плагиата и коммерции. Признаюсь, погорячился, ибо в сравнении с «Периклом» даже «Буря» выглядит непревзойдённым шедевром.

Впрочем, всё по порядку.

Время действия — Восточное Средиземноморье.

Эпоха? Хм, с этим проблемы. Если судить по греческим именам героев и тому факту, что греки управляют азиатскими странами, то описывается эллинистический период. Однако не будем торопиться. В пьесе сплошь и рядом встречаются явления, которые ну никак не могли иметь место в античности. Перечислять их устанет язык. Это и рыцарские турниры, и латинские девизы на щитах воинов, и упоминание церкви с колокольней (при наличии многобожия!), и испанские цехины в качестве платёжного средства, и присутствие дворян, и.т.д. и т.п. Другими словами, здесь мы имеем некий условный мир, в котором смешалось всё и вся. Сказка? Вроде бы да. Но зачем тогда здесь все эти греки? Пусть бы уж в сказке присутствовали современные Шекспиру европейцы. Объяснение такому феномену простое: это — дань моде. Той самой моде, против которой тогда же ополчился Сервантес, высмеяв её в «Дон-Кихоте». Шекспир написал типичный рыцарский роман, которых тогда тьма-тьмущая ходила по Европе, и которые по художественным своим достоинствам в массе своей стояли где-то на уровне современных «тиражных» писателей-фентезийников (при том же уровне достоверности описываемого мира).

Сюжет? Он вполне стереотипен и не отличается причудливостью: потерянная и вновь обретённая царская дочь, умершая, но чудом оживлённая царица, непобедимый и благородный рыцарь без страха и упрёка, влюблённая в него принцесса, и всё в таком духе. Связывают воедино всё это убожество бесчисленные «рояли» (одно вылавливание доспехов из моря с последующим применением их на турнире чего стоит!). По глубине описываемых чувств (а точнее, по отсутствию этой глубины) «Перикл» недалеко ушёл от «Сумерек». Сразу видно — автор отдал дань женским грёзам. Но и мужикам тоже кое что перепало. :biggrin: Сцена в борделе по натуралистичности своей и наличию грубых сальностей явно рассчитана на любителей «клубнички» (я вовсе не ханжа, но здесь это явно неуместно, и очевидно, было вставлено для привлечения внимания «почтеннейшей публики»). Причём, подробности в описаниях таковы, что невозможно не заметить — человек очень хорошо знал эту сторону жизни.

Результат? «Перикл» приобрёл большую популярность и стал одной из часто издаваемых Шекспировских пьес. После же его смерти был предан забвению, причём, до такой степени, что даже не вошёл в первое фолио всех пьес Шекспира от 1623 г. (повод задуматься авторам многотиражных эпопей о приключениях в фэнтезийных мирах).

«Здесь критик воскликнет: Здесь всё в чёрном свете!..». Пускай восклицает. Я прекрасно понимаю, что Шекспир должен был зарабатывать себе на жизнь и не мог выдавать одного шедевра за другим. Ну и что? Разве от этого «Перикл» становится лучше? Опять же, мне совсем не хочется делать скидок на «веление времени» и «дух эпохи». Сервантес (современник Шекспира) делать таких скидок не стал, а просто взял да и спалил почти всю библиотеку Дон-Кихота, полную разного чтива о похождениях рыцарей в дальних странах (в наши времена к делу подходят более практично и предлагают издавать Донцову-Устинову-Глуховского-Никитина сразу на бумаге с перфорацией. Прогресс, однако! :biggrin:). Не подлежит сомнению, что и эта пьеса канула бы в Лету подобно всем своим товарищам по жанру, если бы на титульном листе не стояло магическое имя — Уильям Шекспир.

Н-да, всё таки по части сюжетостроения Шекспир слабоват. Он мастерски умеет показать чувства, столкновение эмоций, характеры, но связать все нити без «роялей» и чудесных совпадений часто не в состоянии. Сильнее других от этой авторской ограниченности пострадал, как мне кажется, «Гамлет», но и в «Отелло» можно найти несколько натяжек, которые портят впечатление от пьесы. Мне лично бросились в глаза четыре момента: поразительная слепота Эмилии, которая до самого конца не может раскусить своего муженька (хотя подозрение насчёт него должно было зародиться у неё ещё когда он просил украсть платок Дездемоны, не объясняя мотивов), невероятная везучесть Яго, который вовлекает в свои козни кучу людей, но при этом никто из них не проговаривается другому об этом, потрясающая рассеянность Дездемоны, которая умудряется обронить на землю платок, коим обвязывала супруга (а ведь платок — это его первый подарок для неё!); и удивительная «витальность» той же Дездемоны, которая каким-то образом оживает после того, как её душили, а потом ни с того ни с сего умирает. Если взглянуть на сюжет холодным взором, то обнаружится, что все интриги Яго зиждятся на невероятном стечении обстоятельств, предугадать которое он был не в силах. В наши времена за такую слабую фабулу автору указали бы на дверь.

Ну вот, а теперь о хорошем. Признаюсь, поначалу пьеса не затянула меня. Не было там фирменной Шекспировской фишки — эмоционального надрыва. Действие катилось себе и катилось без особого накала. Но потом Шекспир словно бы взнуздал коня своего вдохновения, и началось то, за что мы любим драматурга — конфликт чувств, стихия ощущений, перед которой отступает разум. Яго из мелкого интригана превратился в само олицетворение всей мерзости на земле (не скажу — зла, ибо зло вызывает трепет, а Яго вызывает одну лишь ненависть и презрение). Так что за мощную концовку автору — поклон и аплодисменты. А в целом пьеса весьма средняя (если сравнивать её с лучшими Шекспировскими творениями).

Странно, что в Голливуде нынче дефицит идей. Хочется сказать: «Господа, обратитесь к классике. Там вы найдёте такие сокровища, что их хватит ещё на много лет вперёд». Данная пьеса тому пример. Пусть Шекспир не сам придумал фабулу (как обычно, украл у итальянцев), но обессмертил её именно он. Подумайте только: суровый судья, приговоривший к казни прелюбодея, сам попадается в сети плотского влечения и предлагает сестре смертника отдаться ему в обмен на смягчение приговора. Да это же готовый замах на Оскар! Тут вам и рокировка «обвинитель-обвиняемый», тут вам и разоблачение ханжества, тут вам и нравственные муки бедной женщины, которая оказывается перед страшным выбором — позор в обмен на жизнь её брата. Вообразите, какой фильм можно снять на этом материале!

Чувствуется, что сам Шекспир был вдохновлён этой историей. Не случайно (единственный раз в своём творчестве) он выбрал в качестве названия пьесы парафраз библейской заповеди: «Какой мерой судите других, такой же и сами судимы будете». И пусть даже в конце всё выливается в очередной хеппи-энд с несколькими свадьбами, пусть. Шекспир ведь творил не в пустоте, а на заказ. И поскольку тогда в моде был жанр трагикомедии, он вынужден был свести всё к счастливой концовке (впрочем, такой ли уж счастливой? Я в этом не уверен. Когда женихов насильно ведут под венец, это вряд ли можно назвать счастьем).

Литературоведы по сей день ломают копья, почему именно эта пьеса Шекспира вдохновила Пушкина на создание одного из его произведений (поэмы «Анджело»). А я вот этим совсем не удивлён, ибо по своему потенциалу «Мера за меру» — одна из самых сильных и увы недооценённых вещей Шекспира.

Добавлю также, что в ней представлены совершенно неподражаемые зарисовки из жизни обитателей городского дна. Читаешь, и сам не знаешь — плакать или смеяться. Это именно тот случай, когда смех пробивается сквозь слёзы. И за это Шекспиру — низкий поклон.

Это гениально. Не знаю, может, на меня произвела такое впечатление актуальность темы, но пьесой я просто сражён. Первая часть — поистине шедевр. Монологи нашпигованы афоризмами, интрига аж звенит — так натянут нерв. «Король» сцены в этой части — вовсе не Цезарь, а Кассий. Он выдаёт такие меткие фразы, что хочется взвыть от восторга. Вы только оцените такую, например, сентенцию :

Так почему же Цезарь стал тираном?

Несчастный, разве мог бы стать он волком,

Когда б не знал, что римляне — бараны?

Фраза на все времена! Эти его яростные речи, эти обличения Цезаря, эти настойчивые уговоры Брута — словно коробка вкуснейших конфет. Ты берёшь одну за другой, а тебе хочется ещё и ещё. А что же сам Цезарь? Его образ здесь до крайности странен — он показан уже дряхлым и больным человеком, который мог бы вызвать даже сочувствие, когда бы не был Цезарем. Почему Шекспир вывел его таким? Да потому что ему важно было показать силу государственного деятеля, могучего не собственным здоровьем, а некой харизмой, ореолом былых заслуг. Не случайно Кассий удивляется, твердя: «Он — такой же человек, как все вы. Почему мы должны ему подчиняться?».

И вот, наконец, Цезаря убивают, и наступает момент перелома. На форуме звучат две речи: Брута и Антония. Один доказывает необходимость убийства, другой призывает вспомнить благодеяния Цезаря для римлян. Тут Шекспир излился во всю мощь. Я прямо потрясён, насколько убедительными вышли у него обе речи. Читаешь одну — и веришь Бруту. Потом переходишь к другой — и вот уже безусловно веришь Антонию. Поистине, в Шекспире умер Цицерон. Он способен с равной убедительностью доказать прямо противоположные точки зрения. Феноменально!

А непостоянная толпа точно так же мечется между двумя ораторами, сначала прославляя Брута («Пусть Брут будет нам новым Цезарем!»), а потом с такой же яростью поддерживая Антония. И ты словно чувствуешь себя частью этой толпы, и мечешься вместе с ней, и не знаешь, что лучше. Вот, вот оно, визионерство гения!

Вторая часть (война республиканцев с цезарианцами), на мой взгляд, уступает первой. Здесь уже нет таких разящих словечек, нет надрыва (даром, что республиканцы один за другим кончают с собой), а есть ощущение какой-то нудной работы. Будто Шекспир настолько ярко выплеснулся в первой части, что на вторую всей силы его вдохновения не хватило. Ну и пусть. Ставлю десятку — за шедевральную первую часть. Она перекрывает все неудачи.

Прочтя эту пьесу, я впервые пожалел, что Шекспир не был французом. Если он сумел столь проникновенно описать битву при Азенкуре, вообразите, какой неописуемый шедевр появился бы на свет, возьмись Шекспир за пьесу о Жанне д'Арк! Увы, драматург был англичанином, и это имело роковые последствия для его творчества. Вместо сцен пламенного единения народа в борьбе с захватчиками мы видим прославление завоевательной войны и столь же пламенное отстаивание сомнительных феодальных прав, которые являлись анахронизмом уже во времена Шекспира. «Генрих V» — пожалуй, самая милитаристская пьеса драматурга (не случайно именно на неё вывозил своих армейских подопечных герой Дени де Вито в «Человеке эпохи Ренессанса»). Каких-то глубинных проблем вы здесь не найдёте, зато имеется яркое описание идеального монарха, вдохновенные воззвания перед битвой, яркие картины жестокостей войны и чрезвычайно насыщенные типажи рядовых бойцов. В общем, кто хочет проникнуться атмосферой средневековой войны со всеми её светлыми и тёмными сторонами — милости прошу к этой пьесе. Лично меня потрясли здесь рассуждения архиепископа Кентерберрийского о структуре сословного общества, поразительно схожие с тезисами доктора Будаха из «Трудно быть богом». Что ещё обратило на себя внимание: великолепное владение французским языком. До сих пор я думал, что один лишь Толстой догадался ввести в своё произведение отрывки на чужом языке, а вот поди ж ты! У Шекспира целая сцена дана по-французски. То есть и здесь он был первопроходцем. Развлекли также особенности речи того или иного героя — ни в одной другой пьесе Шекспира я такого не встречал. Его вояки не просто используют разговорную речь, они ещё и сыпят словами-паразитами, а это уже настоящий прорыв в литературе!

В целом же, я в растерянности. С одной стороны, Шекспиру удалось вывести некоего идеального (в его представлении) монарха, который наряду с рыцарственностью и незаурядной храбростью обладал ещё и способностью повести за собой народ. С другой же, уж очень натуралистично показан весь ужас войны, причём, идеальный монарх тоже ему не чужд, приказывая, например, перебить всех пленных. Что это — намеренный ход Шекспира или необходимый атрибут военных сцен? В любом случае, игра на противоречиях автору удалась. Читаешь — и сам не знаешь, восторгаться ли военной удалью англичан или негодовать на их же бесчинства. Отмечу заодно уж, что рядовыми персонажами здесь выступают герои более ранней пьесы Шекспира «Генрих IV», что также является новшеством: до великого британца, насколько мне известно, «многосерийных» пьес с общими героями никто не писал.

В общем, произведение оставило двоякое впечатление. С одной стороны — да, вдохновенно, ярко, живо, но с другой — вещь ни о чём. Этакая талантливо сделанная агитка, которая актуальна лишь в определённые моменты истории, и совершенно не смотрится во все прочие периоды. Я бы сравнил её с военными репортажами Симонова или Эренбурга — пока шла Великая Отечественная, они были очень важны и помогали сплачивать народ, но вот война закончилась, и кто теперь читает эти репортажи?

Ну и напоследок, не могу устоять перед искушением. Приведу знаменитый монолог Генриха V перед битвой у Азенкура. Читаешь его и прямо видишь того мокрого солдатика из «Человека эпохи Ренессанса», который декламирует злобному сержанту бессмертные строки Шекспира.

Сегодня день святого Криспиана;

Кто невредим домой вернется, тот

Воспрянет духом, станет выше ростом

При имени святого Криспиана.

Кто, битву пережив, увидит старость,

Тот каждый год, собрав друзей.

Им скажет; «Завтра праздник Криспиана»,

Рукав засучит и покажет шрамы:

«Я получил их в Криспианов день».

Хоть старики забывчивы, но этот

Не позабудет подвиги свои

В тот день; и будут наши имена

На языке его средь слов привычных:

Король наш Гарри, Бедфорд, Эксетер,

Граф Уорик, Толбот, Солсбери и Глостер

Под звон стаканов будут поминаться.

Старик о них расскажет повесть сыну,

И Криспианов день забыт не будет

Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас —

О нас, о горсточке счастливцев, братьев.

Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,

Мне станет братом: как бы ни был низок,

Его облагородит этот день;

И проклянут свою судьбу дворяне,

Что в этот день не с нами, а в кровати:

Язык прикусят, лишь заговорит

Соратник наш в бою в Криспинов день.

Бернард Шоу восхищался выразительным языком Шекспира и негодовал на него же за периодически проскальзывающую халтуру (порок, свойственный, к примеру, и великому Моцарту). «Читать «Цимбелина» и следом думать и писать о Гете, Вагнере, Ибсене означает для меня рисковать привычкой к отработанной умеренности формулировок, которая за годы журналистской практики стала моей второй натурой» — говорил он, борясь с искушением «выкопать Шекспира из земли и закидать камнями».

Ознакомившись с пресловутой пьесой, я склонен поддержать мнение знаменитого ирландца. Так испоганить собственный замысел — это надо уметь! Подобного раздражения я не испытывал с тех пор, как, читая «Солярис», наткнулся на подробное описание истории изучения планеты. Если бы рядом находился Лем, я бы не задумываясь треснул его книжкой по голове — за обманутые надежды и неумение придерживаться законов жанра. Нельзя, нельзя, достигнув эмоционального накала, потом так тухло всё слить! Это — издевательство над читателем и литературой.

Действие пьесы формально происходит в древнем Риме, но фактически — в условном мире Шекспира. Здесь герой, направляясь из Британии в Италию, проезжает Францию (а не Галлию), Юлий Цезарь посвящает британского вождя в рыцари (да-да!), персонажи, думая о самоубийстве, страшатся гнева богов за «грех» (хотя античная мораль не видела ничего плохого в суициде), а римская знать в духе средневековых феодалов спорит за честь прекрасных дам и называет друг друга «сеньоры». Хорошо хоть, нет так любимых Шекспиром пушек, иначе был бы полный финиш.

С «Цимбелином» в руках скончался Альфред Теннисон. Сей факт поначалу не укладывался у меня в голове. Читая первую треть пьесы, я всё не мог понять, что могло привлечь в ней певца викторианской эпохи. Беспардонно слизанная у Бокаччо история и ходульные персонажи с искусственными диалогами — вот и всё, что там было. Особенно взбесил образ Клотена, каждое слово которого «в сторону» комментировал его вельможа — будто зрители театра «Глобус» были полными кретинами и могли не понять характер этого человека по его собственным поступкам. А вот потом... Потом началось какое-то безумие. То ли Шекспира понесло, то ли ему надоело писать лажу, но пьеса вдруг в одночасье наполнилась жизнью. Это как в «Айболите-66», когда первые 25 минут — тоска и скука, зато потом начинается феерия, увенчанная бессмертным речитативом: «Нормальные герои всегда идут в обход». Так же и здесь. Я хлопал глазами и проглатывал страницу за страницей, восторгаясь про себя: «Да, с такими строками и умереть не жалко» (замечу, кстати, что образ Имогены, так поразивший некогда Стендаля, на меня не произвёл особенного впечатления, хотя и картины не испортил). Тут было на высоте всё: и слова, и действие, и построение сцен. Особенно запомнился диалог Белария с Арвирагом и Гвидерием: он будто создан для тех сумасшедших родителей, которые в силу своих комплексов стремятся запереть детей в доме, отрезав от общения — мол, на улице слишком много всяких подонков и грязных соблазнов. Вот что по этому поводу говорит один из таких вынужденных отшельников своему назойливому «благодетелю»:

Ты видел свет,

А мы еще бескрылые птенцы,

Гнезда не покидавшие; нам даже

Окрестный воздух незнаком. Конечно,

Коль счастье заключается в покое —

Мы счастливы. Ты, знавший столько горя,

Покою рад под старость. Но для нас

Такая жизнь в неведенье — темница,

И мы, как должники, порог ее

Переступить не смеем.

Ну разве это не великолепно?:smile:

Отдельное «браво» хочу сказать Шекспиру за строчку «все люди — братья». Нам-то, может, это видится ныне банальностью, но представьте, как это звучало в начала 17 века! Понадобится ещё 180 лет и реки крови Французской революции, чтобы слова эти перестали быть пустым звуком и воплотились в лозунг, лежащий ныне у основ концепции прав человека.

Но вот дальше произошёл тот самый облом, за которой мы с Шоу ненавидим Шекспира. Изумительно прописанная интрига вырождается в какие-то Болливудские страсти в кучей обнаруженных родственников («Родимое пятно! Это — твой брат! А я — твой отец! А это — твой мать!»:biggrin:), речь героев снова становится напыщенно-искусственной, а их нелепые поступки заставляют обречённо уронить голову. Короче, всё стремительно скатывается в УГ (я не боюсь употребить здесь это выражение, так как по другому о концовке не скажешь). Шоу, как подобает выдающему драматургу, не стал смотреть, как его старший товарищ гробит собственное творение и переписал всю концовку заново. Я же, драматургом не являясь, просто поставлю семёрку — за разочарование и растоптанные надежды.

Это какой-то поток — всесметающий, неудержимый, накрывающий тебя с головой. Утром я сел читать «Макбета», а к вечеру его прочёл. Со мной такого не было с подросткового возраста, когда за две недели я одолел все приключения булычёвской Алисы. Это что-то совершенно исключительное, невероятное! Вопреки своему обыкновению, Шекспир здесь не льёт воды, напротив, действие напряжено до предела, оно держит тебя и не отпускает до самого конца. Нигде и никогда я не встречал столь чёткого описания того, как искушает власть. Вот он, универсальный типаж честолюбивого политического деятеля. Читаем «Макбет», а на его место можно поставить любого из тиранов — Наполеона, Кромвеля, Сталина, да кого угодно! Это даже не пьеса, а какое-то откровение свыше, взрыв сверхновой, который озарил нашу цивилизацию и будет ещё долго испускать свой свет. Лишь теперь я понял, почему у англичан не было своего Достоевского — он был у них раньше, и звали его Шекспир.

Перефразируя известный слоган: «После этой пьесы вы уже никогда не будете прежним».:pray:

Сия пьеса была написана Шескпиром по королевскому заказу на свадьбу принцессы и, будучи поставлена во дворце, вскоре ушла в небытие. Казалось бы, скандал: одно из величайших творений гения, его, можно сказать, завещание осталось непонятым тупыми современниками, которым одни развлечения на уме (здесь уместно обронить какую-нибудь банальность вроде «нет пророка в своём отечестве»). К счастью, потом миру явились художники-прерафаэлиты, которые и вознесли пьесу до небес (заодно исторгнув из забвения Уильяма Блейка). Все счастливы и хлопают в ладоши.

Так вот, буду резок. Данная пьеса — дитя плагиата и коммерции. От Шекспира там нет почти ничего. То, что она была забыта на долгие времена — вполне справедливый итог. Фабула — переработка расхожей легенды, все шутки-прибаутки позаимствованы из итальянских постановок, на сюжет вообще без слёз не взглянешь — сплошная магия как решение любых проблем (привет современным фэнтезятникам). Образ Калибана, коим так восхищаются — ну а что в нём особенного? Шекспир захотел показать некий отталкивающий персонаж, и не нашёл ничего лучше, как вывести его уродом. Гюго в этом смысле на десять голов выше с его неоднозначным Квазимодо. Концовка — просто какой-то смех и грех (типа «жили они долго и счастливо»). Кстати, совершенно непонятно, что же сталось в итоге с Калибаном. Шекспир о нём просто забывает, а разного рода ценители предпочитают не заострять внимание на этом, хотя Калибан и является по их мнению наиболее примечательным персонажем (т.е. он примечателен, пока нужен. Как нужда отпала, его отбросили. Блеск!). Или вот Ариэль — он вроде как обязан Просперо, но в то же время рвётся к свободе. О том же самом мечтает и Калибан. Казалось бы, соедините силы и уберите Просперо с дороги. Но нет, Ариэль верно служит своему хозяину и даже доносит ему о кознях Калибана, действуя как самый махровый раб. Однако почему-то он здесь — персонаж положительный, а Калибан — отрицательный (это такая этика периода правления Стюартов? Сомневаюсь).

Тем не менее, скажу пару добрых слов о пьесе. Во-первых, «утопический» диалог Гонзаго с насмешниками — потрясающий по глубине. Симпатии Шекспира явно на стороне утописта, но и контртезисы его оппонентов вовсе не «плоски и грубы», как написал в послесловии Смирнов. Действительно, очень странно полагать себя правителем некого идеального государства, одновременно постулируя отмену всякой власти. Социальные установки такого государства и впрямь ведут к обществу «бездельников и шлюх» (даже оставляя в стороне вопрос с выживанием населения в условиях полной праздности). Проблема семьи тоже никак не решена (о чём утописту и сказали насмешники в свойственной им манере).

Второе: очень необычная для предыдущих пьес Шекспира мораль. Обиженный отказывается от мести и прощает своих обидчиков. Ранний Шекспир разобрался бы с ними максимально жестоким способом, обронив несколько вдохновляющих монологов насчёт возмездия и неизбежности кары. Но автор «Бури» уже имеет за плечами «Гамлета» с его сомнениями, уже начал охладевать к театру, да и жизнь его клонится к закату. На смену молодецкому задору пришёл покой. Конечно, столь необычную для Шекспира концовку можно было бы объяснить и требованиями жанра трагикомедии, но ведь если бы Просперо расквитался с недругами, финал тоже был бы позитивным. Ан нет, он предпочёл махнуть на всё рукой.

Вот за всё это — и семёрка.

Вспоминается старый анекдот: «Вот вы говорите — Карузо, Карузо! Да у него ни слуха нет, ни голоса! — А вы его слышали? — Нет, но мне Рабинович напел». :smile:

Поначалу, читая сие произведение, я лелеял надежду, что блеклый стиль и поверхностность персонажей вызваны неумением переводчика подать глубокий смысл шекспировских строк. Но затем, дочитав до конца, ознакомился также и с послесловием шекспироведа Аникста, в коем прозвучал приговор: «Шедевра автор создать не смог». После этого я смирился с тем, что у Шекспира бывали неудачи. Оно и понятно: нельзя беспрерывно кропать нетленки.

Что сказать о самой пьесе? Да в общем, ничего хорошего. Действие скомкано, диалоги суконны и чересчур многословны, мотивация хромает (например, в сцене смерти принца Артура — совершенно непонятно, с чего вдруг он покончил с собой, если его уже отпустили. Или вот с Бастардом — как можно официально признать человека отпрыском покойного короля лишь на основании внешнего сходства?). Единственные проникновенные эпизоды — это монолог Бастарда о всепоглощающей силе корысти (очень актуальный, между прочим), и разговор короля Иоанна (Джона) с Хьюбертом де Бургом (филигранно показан психологический механизм перекладывания ответственности). Всё остальное — фтопку. :glasses:

Кажется, я понял технику создания шекспировских пьес: автор сначала писал всё в прозе, а затем переделывал в поэзию. Поначалу, когда у него было время на это, пьесы выходили целиком в стихах. Но по мере того, как Шекспира затягивало в трясину коммерциализации, времени оставалось всё меньше, почему в пьесах появились большие прозаические отрывки (см. «Гамлета»).

Теперь непосредственно о «Ричарде II». Произведение абсолютно крышесносящее. Погружаешься в него с головой, будто ныряешь в глубокий омут, и выбраться уже не можешь, пока не дочитаешь до последней страницы. Уж не знаю, заслуга ли это переводчика (коему отдельный большой респект) или автора, но строки просто гениальные. Как это назвать? Достоевский от поэзии? Тацит от драматургии? Я теряюсь. Здесь намешано всё: и невероятный психологизм, и размышления о природе государства, и столкновение характеров. Не верю, просто не верю, что написано сие аж в конце 16 века. На примере подобных вещей особенно заметна цивилизационная пропасть между Англией и Россией того времени. Англичане ходили в театры, смотрели представления на тему собственной истории, проникались передовыми идеями, а что у нас? Сын царя Бориса создал карту России — и это считалось чем-то из ряда вон выходящим. Надо ж, царский отпрыск сам в свои руки перо взял! Знать, последние времена настали, скоро грядёт Антихрист. Какие театры, о чём вы? Какие споры? Какая светская литература? Сие есть прельщение латинянское, а мы своей староотеческой верой живём, и тем сильны.

Короче говоря, сила шекспировского гения разит наповал.

«Я не верю в коллективную мудрость невежественных индивидуумов». Томас Карлейль.

Таким мог бы быть эпиграф к этой трагедии Шекспира. Недаром автор сего высказывания был ярким представителем «героической школы» историков. Ему пришёлся бы по душе образ одинокого гордеца, вознёсшегося над толпой благодаря собственным заслугам, а потому не желающего терпеть оковы общества. Позднее схожий образ нарисовал Харрис в своих романах о Ганнибале Лекторе, но у Харриса это доведено до крайней точки, как того требуют каноны нашего пресыщенного века. Я могу понять, отчего данная пьеса пользовалась такой популярностью в период английской Реставрации — пожалуй, нигде больше Шекспир не прошёлся так жёстко по переменчивой и недалёкой толпе. Аристократам слышать это было, разумеется, приятно, хотя Кориоланов среди них, увы, не наблюдалось, что бы там они о себе не мнили.

Как всегда, не могу удержаться от удовольствия выловить пару «блох» в произведении мастера. Слово «аминь» хотя и означает по-гречески «конец», всё же звучит весьма странно в устах древнеримских патрициев. А уж когда один из героев пишет послание на бумаге, тут можно лишь укоризненно покачать пальцем перед носом у нерадивого драматурга. :glasses: «Папирус» и «paper» — далеко не одно и то же, мистер Шекспир! :dont:

Впрочем, всё это мелочи. В одном пьеса уверенно держит пальму первенства: здесь впервые на таком высоком художественном уровне показана сильная и независимая личность, не желающая считаться с условностями мира. Позднее такой образ почему-то прозвали «байроновским типом», но основоположником-то был Шекспир, и тут уж ничего не попишешь. Браво, маэстро!

«Ну и что это, что это за народное творчество?». Кот Матроскин.

Давайте условимся сразу: автором сей пьесы (невзирая на сомнения) был Шекспир, а не Флетчер. По крайней мере, шекспировед Аникст однозначно держится такого мнения. А потому буду бить без пощады. Ибо Шекспира мы оцениваем по высшей категории.

Так вот, пьеса эта — ни уму ни сердцу. Смотрели сериал «Тюдоры» или любой другой англо-язычный фильм о Генрихе VIII и его шести жёнах? Если да, то пьесу можете не читать. К вашему восприятию известного короля она не прибавит ничего, зато может вызвать недоумение серостью характеров, а то и вовсе стойкую неприязнь к Шекспиру, создавшему нечто весьма проходное и малоценное. Вместо рельефных образов здесь столпотворение персонажей, половину из которых можно было бы смело выкинуть без ущерба для действия. Я лично, хоть и кандидат исторических наук, тонул в этом нагромождении лиц и титулов, ныне известных лишь специалистам. Первая половина пьесы (там, где король разводится с Екатериной Арагонской) — совершено невыразительное повествование с ахами-вздохами и придворными интригами — самое то для дамского романа («Ещё одна из рода Болейн» детектед). Вторая половина — то же самое, но уже без ахов-вздохов. То есть дистиллированные интриги, которые, должно быть, в своё время вызывали оживление у зрителей, а сейчас никому уже не интересны. Апофигеем всего действа является приторно-слащавая концовка, в которой восхваляется правление Елизаветы Тюдор. Я понимаю, что Шекспир не мог творить в отрыве от действительности, но мне-то, читателю 21 века, какое до этого дело? От знаменитого драматурга я хочу получить нечто вневременное, дающее пищу для ума, а не пустое прославление монархини, почившей четыреста лет назад. Единственным светлым пятном на этом сером фоне является сцена суда на Кранмером — вот тут Шекспир показал себя во всей красе. Читаешь — и прямо видишь перед собой нынешних российских чиновников, спешащих выслужиться перед начальством. Очень забавно было наблюдать, как судьи радикально меняют своё мнение, едва услышав о переменившемся настроении государя. Так оно всё и происходит.

В остальном же — ничем не примечательная пьеса, каких миллион. Если бы не имя Шекспира на обложке, никто бы и не обратил на неё внимания.

«Никогда не думал, что книга, в которой помирает столько народу, может быть такой скучной». Барт Симпсон. :biggrin:

Шутка.

Прочтя сию пиесу сейчас, спустя ...дцать лет после первого с нею ознакомления (и в другом переводе), могу найти у неё немало недостатков, но скука к ним явно не относится. Прочёл взахлёб за три дня. Как-то так сложилось, что «Гамлет» стал самой знаменитой пьесой в мире, подобно тому, как «Мона Лиза» приобрела тот же статус в живописи. Почему это произошло? Не знаю. Зато мне известно, что Шекспир был не первым, кто написал пьесу про Гамлета, однако ранние варианты ушли в небытие, а вот шескпировская вещь живёт в веках. Наверное, есть тому причины.

Пьеса действительно сильная. Пересказывать все, что меня в ней зацепило, не буду — уж слишком известен сюжет. Однако не могу не сказать автору отдельное спасибо за весёлую сценку с могильщиками. Вставить похоронные байки в трагедию — это нечто! «Самое прочное строение — это виселица, ибо переживает всех, на неё взошедших», «Адам был дворянином, ибо носил ручное оружие», «Могильщики — лучшие строители, поскольку их дома простоят до второго пришествия». Так и хочется сказать: аффтар жжот. :lol: Подобный чёрный юмор пришёлся бы ко двору на нынешних форумах.

Теперь о том, что вызвало недоумение. Главным образом — сюжетные натяжки. К примеру, в ходе поединка Гамлет и Лаэрт случайно меняются рапирами. Как?! Каким образом?! Я понимаю, что Шекспиру хотелось во что бы то ни стало укокошить Лаэрта, но зачем же так топорно! Это, скажем прямо, типичная везуха из арсенала МТА.

Далее. Пушки. Как я понял, действие пьесы происходит в период раннего Средневековья, когда Англия платила дань датским монархам. И вдруг — такой ляпсус. Не думаю, что Шекспир верил в наличие пушек у викингов. Просто ему было наплевать. На то он и Шекспир. Ему мы прощаем то, за что нынешних авторов съели бы с потрохами.

Или вот призрак отца. Опять же, известно, что таковой персонаж присутствовал и в более ранней, Кидовской версии «Гамлета». Ну так, коли ты — великий драматург, придумай что-нибудь пооригинальнее! Иначе получается «бог из машины» — Гамлет как-то должен узнать об отравлении своего отца, но вместо догадок или случайных оплошностей убийцы к принцу выходит неупокоённая душа убитого и выкладывает всю правду. Это реализм или где? Плохо, товарищ Шекпир, очень плохо! :gigi:

Плавание в Англию — вообще череда невероятных совпадений, козырей из рукава и роялей в кустах. Среди ночи Гамлет вдруг просыпается (ну ладно, бывает такое), находит у своих спящих провожатых письмо (они его, должно быть, на стол положили, чтобы всякий взял), переписывает набело (чернила и перо, наверное, датские принцы завсегда таскают с собой), да ещё красивым почерком (на качающемся корабле!), потом запечатывает случайно сохранённой у себя старой печатью (вопрос о сургуче представляется риторическим), после чего кладёт на прежнее место. Затем, уже на следующий день (какая удача), корабль атакуют пираты, и вот поди ж ты — единственным пленником у них оказывается Гамлет (особа королевской крови, которую по идее должны беречь как зеницу ока. Эпик фейл, что тут скажешь. Вся команда может смело совершать коллективное харакири). Заполучив в свои руки принца, пираты, однако, не находят ничего лучшего, как за здорово живёшь высадить его всё на тот же датский берег (морские разбойники — это такой бесплатный аналог парома в Средневековье, ага). Английская публика рукоплещет, все МТА плачут горючими слезами — они увидели, на кого теперь можно ссылаться, если их будут ловить на несуразицах собственного текста.

И ещё. Весьма напрягает постоянное перескакивание со стихотворного размера к прозе. Не пойму, зачем это было надо. Может быть, просто от лени? Так или иначе, в моих глазах такие немотивированные перескоки выглядят уже даже не моветоном, а просто какой-то авторской беспомощностью.

Почему же тогда восьмёрка? Да потому что текст велик. «Из жалости я должен быть жестоким», «О женщины! Вам имя — вероломство»... Ну разве можно поставить за это меньше восьми? И более мне нечего сказать.

Краткость — сестра таланта. Так говорил первый издатель Чехова, втискивавший ретивого новичка в прокрустово ложе журнального формата. Чехову это пошло на пользу. Увы, нынешняя политика издательств прямо противоположна. Зайдите на их сайты, откройте раздел «авторам» (если таковой существует) и убедитесь: принимаются художественные произведения объёмом не меньше 12 авторских листов. Таковы требования рынка. Писатели вынуждены подстраиваться под них, в силу чего задорные повестушки превращаются у них в тягучие романы, переполненные водой и ненужными ответвлениями сюжета. Изначальная идея тонет в лишних подробностях и пустопорожнем трёпе, а на выходе имеем продукт, к которому иной читатель, не отягощённый жизненным опытом, присвоит дежурный ярлычок «мало экшена». Устами младенца глаголет истина: с «экшеном» (сиречь, действием) в нашей литературе и впрямь часто нелады.

Вот и в этом романе вроде есть и интрига, и забавные диалоги, и какой-никакой конфликт, а нет-нет, да и посмотришь на номер страницы — сколько там ещё осталось? Скорей бы уже конец. Поскольку уже после первой трети книги становится как-то всё равно, чем дело закончится. И если бы Лукин писал эту вещь в 80-е годы, я уверен, он бы и ограничился куда меньшим объёмом. Но так случилось, что повесть о незадачливых берендеях ему выпало написать в конце 90-х. И это чуть не стало для неё приговором.

Теперь о хорошем. Во-первых, язык. Стилизованный под деревенский с вкраплениям старославянизмов, да ещё сдобренный фантасмагорическим сюжетом, он создаёт блестящую атмосферу какой-то не то сказки, не то байки, в общем — былины о наших наивных предках, веривших в плоскую землю на трёх китах и в тресветлое солнышко, путешествующее по преисподней. И тут надо отметить, что Лукин попал не в бровь, а в глаз. Ведь для берендеев (то есть, для древних славян) земля действительно лежала на трёх китах. Для них это было так же несомненно, как для нас — её шарообразность. И пусть лукавые греки устами Эратосфена писали что-то о круглой планете, предки-то хорошо знали, как оно на самом деле. Лукин и решил не останавливаться на верованиях, а действительно описать землю, лежащую на трёх китах. Великолепно. Во-вторых, сноски, переводящие нам забытые слова. Как истинный юморист, автор решил и тут соригинальничать, и превратил сноски чуть ли не в самостоятельную часть книги («шайтан — должно быть, бес какой-нибудь», «Инда — см. ажно. Ажно — см. инда»). Получилось очень забавно.

Понимая, насколько кропотливый труд стоял за этой книгой, придираться к отдельным несуразностям (даже по меркам вымышленного мира) не хочется. Посему за язык — 10. За общую мысль — 5 (слишком уж она избита). За сюжетное воплощение этой мысли — опять же 10. А вот за непомерную затянутость — твёрдое 2. Но эта оценка скорее относится не к автору, а к издательству.

Для нашей нынешней фантастики Лукин — бриллиант. Но иногда бриллиант покрывается пылью и мутнеет. К сожалению, в этот раз так и получилось.

90 процентов всего на свете — дерьмо.

Глядя на современную российскую фантастику, понимаешь справедливость этой максимы. Поток литературного шлака, перумовско-зыковско-головачёвской попсы столь мощен, что кажется, будто настоящих книг и не осталось вовсе. Вместо мысли — пустое развлекалово, вместо сюжета — тупые стрелялки, где мотивация героев и реалистичность мира пребывают в зачаточном состоянии, а богатство языка почитается за недопустимую заумь. Поневоле затоскуешь по советской цензуре... Однако не будем обольщаться: в прежние времена картина была примерно та же, только место Тармашёвых, Крузов и Глуховских занимали иные, полузабытые ныне «корифеи», шедшие в русле строгой партийной линии. Искусство вообще напоминает собою бескрайний космос, в котором звёзды встречаются столь же редко, как подлинно прекрасные произведения, а уж вспышки сверхновых и вовсе случаются раз в тысячелетие.

Одной из таких вспышек является творчество Е. Лукина конца 1990-х — начала 2000-х гг. Разумеется, и у Лукина бывали спады в этот период (а у кого их нет?), но это были спады в сравнении с его лучшими произведениями, до которых всем нынешним тиражным писателям — как до Луны пешком. К числу лучших несомненно относится и «Алая аура протопарторга». Блестящая сатира на политиков, круто замешанная на реалиях отечественной истории XX в. (с экскурсами в более далёкое прошлое). Про афористичность молчу — в этом Лукин просто непревзойдён (перечислять все его фразочки не буду. Кому интересно — милости просим в Викицитатник. Там всё есть). Не покривлю душой, если скажу, что после Ильфа и Петрова не было в нашей литературе столь изощрённого мастера афоризмов.

Вуди Аллен сказал: «Я не хочу жить в вечности. Я хочу жить в своей квартире». Не знаю, как насчёт квартиры, но место в вечности Лукин себе уже обеспечил.

Реквием по американской мечте. Великая песнь мечты и страсти, увенчанная извечным вопросом: оправдывает ли благородная цель грязные средства? Отходная детективному жанру, в которой за бытописательством спрятан натянутый нерв, взрывающий сюжет и переворачивающий всё с ног на голову. Любовный роман? Криминальная повесть? Авантюрная новелла? Нет, это просто «Великий Гэтсби», единственный и неповторимый.

Хе-хе, «я не согласен с каждым вашим словом, но отдам жизнь за ваше право говорить его». Вольтер.

Странный у меня получился заход к этому отзыву. В принципе, я не собирался его писать. Но ознакомился с отзывом уважаемого Stirliz77 и, поставив ему заслуженную единичку за глубину и стиль, решил всё же высказать несколько контр-тезисов.

Вот ведь как получается: то, что некоторые лаборанты ставят в минус этой повести, является, по моему твёрдому убеждению, её несомненным плюсом. Атмосфера «Сказки о тройке» действительно не шибко соответствует атмосфере «Понедельника». А почему? Да потому что «Понедельник», по выражению БНС, являлся этаким капустником, развесёлой историей о научных работниках, не претендующей на что-то большее. Пусть там есть явно сатирическая личность Выбегалло, но кроме неё зацепиться памятью в этой повести совершенно не за что. «Понедельник» по отношению к «Сказе о тройке» является примерно тем же, чем являлись фельетоны Ильфа и Петрова по отношению к двум их романам. Много ли народу читало эти фельетоны? Пусть они были сто раз талантливы, но в истории остались не они, а романы об Остапе Бендере. Так же и «Сказка» представляет собой полотно куда более глубокое, меткое и, к сожалению, жизненное. Но жизнь эта показана там в абсурдистских красках. Авторы намеренно противопоставляют суконную бюрократическую действительность в лице ТПРУНЯ (вот уж подлинная находка Стругацких!) необузданному волшебству, захлёстывающему Китежград. В «Понедельнике» тоже было нечто подобное, но куда приторнее, слащавее, так что главный бюрократ в лице завкадрами вызывал только добрую ухмылку. В «Тройке» же конфликт обострён до предела, и потому — максимально приближен к жизни. Но поскольку действие происходит в сказочном месте (недаром — «Сказка«!), сатира приобретает черты гротеска.

Собственно, гротескность эта имеет три уровня.

Первый, самый простой — снежный человек Федя. Чтобы вообразить этого персонажа, не нужно напрягать фантазию. Он мил, добр и... незамысловат. На этом уровне пребывает действие в «Понедельнике».

Второй — клоп Говорун. Личность вроде бы ярмарочная, легкомысленная, но при этом... загадочная. Ибо во-первых (как правильно подметил Stirliz77), бросаются в глаза разночтения с его величиной, а во-вторых, при всей своей балаганности мысли-то он зачастую высказывает удачные (не скажу — верные, а скорее — остроумные).

Третий, метафизический уровень — Панург. Персонаж, о котором нам вообще ничего неизвестно, но который постоянно присутствует в повести в качестве незримого резонёра. Зачем он понадобился Стругацким и почему они взяли для него имя героя из произведения Рабле? Признаться, у меня нет ответов на эти вопросы. Но именно этой своей непонятностью он и пленяет. Встревая, казалось бы, не вовремя и произнося какие-то оторванные от событий речи, данный герой окутывает всё флёром лёгкого бреда, усугубляя чувство волшебной таинственности.

И все эти удивительные придумки нанизываются на череду идеально отточенных, безукоризненных в своей многогранности сцен обсуждения Тройкой необъяснимых явлений. Словно Петрушки в базарном вертепе крутятся тут бесхребетный казуист Фарфуркис, «человек из низов» Хлебовводов и научный консультант Выбегалло (при неосязаемом, но весомом присутствии вечно спящего полковника), соперничая за благосклонность каменнолицего Лавра Федотовича Вунюкова. Какая уж здесь позитивная реморализация! В жизни, к сожалению, всё гораздо сложнее, чем в беззаботной курилке «Понедельника», оттого и стала «Сказка о тройке» серьёзным сатирическим романом, оставив далеко позади (по художественному уровню своему, да и по глубине затронутых явлений) зубоскальскую повестушку о НИИЧАВО.

Повесть-перевёртыш. Олицетворение вечной борьбы инь и янь, периодически обращающихся в свою противоположность. Как верно гласит китайская мудрость: «Победитель дракона сам становится драконом». Вот об этом и написана сия повесть.

Что мы имеем на входе? Унылую российскую действительность 90-х с неприкаянной интеллигенцией, бандитскими разборками и грязью на улицах. А ещё — портал в иной, прекрасный мир (не настолько, впрочем, и прекрасный, как вскоре выяснилось). Что имеем на выходе? Извечную притчу о творении Франкенштейна, восставшем против своего создателя; психологический этюд на тему «руки дающего»; социальное исследование о применимости первобытного опыта в условиях дикого капитализма. Всё это нанизывается на очередной сюжет о «маленьком человеке», дорвавшемся до власти — и вуаля! Есть новое добротное произведение русской литературы.

Просто и без изысков. Но надо быть Лукиным, чтобы из вышеназванных ингредиентов приготовить удобоваримое блюдо. Мастеру — наш поклон.

Мастер короткой формы и искромётного юмора сподобился на эпос. И у него получилось! Детально прописаны декорации, живо показаны характеры; несмотря на обилие персонажей они не толпятся бестолково, а пребывают на сцене достаточное время, чтобы их запомнить, и уходят с неё прежде, чем успеют надоесть. Филигранно прописана интрига, сплошь и рядом — неожиданные повороты сюжета. Мифология, идеология, политика — всё на высоте. Ну и конечно, отдельный поклон за само изображение закрытого мирка, гибнущего в столкновении с глобальной цивилизацией. А ещё — за махровый разнузданный феминизм. Да-да. Никогда не думал, что мне будут нравиться подобные мотивы, но у Лукина они бесподобны. Очень ярко показана драма умной решительной женщины, бьющейся в оковах патриархального общества. Браво!

За что же тогда восьмёрка, а не десятка? Ну во-первых, несмотря на красивости стиля, Лукин то и дело повторяется в своих описаниях. Во-вторых, персонажи в общем-то говорят одним языком — будь то жрец, разбойник, чиновник или пришелец. В-третьих, слишком уж скомканный финал. Словно бы Лукину надоело писать (допускаю, что так оно и было :biggrin:) и он быстренько закруглился, коротенько связав все концы.

Ну и так, по вкусовщине, добавлю: Шарлаха жалко. (Кто читал, тот поймёт. :wink: А кто не читал — не пугайтесь, это не спойлер. Сюжет весьма многолик :gigi:).

Не докрутили... Это первое, что пришло на ум после прочтения данной повести. Ощущение сравнимо с тем, как если бы кто-то начал рассказывать увлекательную историю, а потом всё свёл к банальному сну. Завязка у истории была блестяща: несколько наших современников (характеры прилагаются) попадают на остров в Океании. Тут вам и межплеменные разборки, и легенда о духе злой женщины, и сама эта злая женщина в образе супруги, пилящей своего мужа; а ещё — корабль «Пенелоп», моток проволоки, превратившийся в божество, ну и прочие сладкие фенечки, вносящие разнообразие в историю. Чем же всё закончилось? Пшиком, лопнувшим пузырём, скомканным финалом. Как будто мы узрели прекрасный сад, на поверку оказавшийся миражом. Я расстроен. :frown:

Что было бы, если б Ильф и Петров увлеклись фантастикой? Они написали бы «Трое в лодке, не считая Седьмых». :smile: Стиль абсолютно ильфовский, да и проблематика в принципе та же. Язык выверен и отточен до такой степени, что диву даёшься: батюшки святы, да в силах ли человеческих ТАК писать? Филигранная вещь, ставшая несомненно одной из вершин творчества Лукиных. При этом трудно определить тот момент, когда заканчивается социальная сатира и начинается пародийный лубок. Читаешь и не удивляешься, видя как вчерашний прохиндей-чиновник становится мучеником во Христе, а робкий бюрократишка — былинным богатырём — настолько красочно и живо описано всё это. Меньше десятки хоть убейте поставить не могу. :super:

Велик и славен словно вечность,

Король, чьё имя — Благородство!

И отступила бесконечность,

И уступило первородство!

К чему я привёл здесь это четверостишие? Да к тому, что биография Беляева в чём-то похожа на жизнь Гура Сочинителя из «Трудно быть богом» (что неудивительно, ибо ключевой идеей Стругацких в этом произведении была судьба интеллигенции во времена мрачной диктатуры, читай — сталинизма. Отсюда и Рэба — Рэбия).

Первоначальный мой отзыв на «Продавца воздуха» звучал так:

«Сама по себе идея неплоха. В стиле Конан-Дойля или других отцов-основателей. Но вот воплощение... Дело даже не в том, что написано примитивно. Дело прежде всего в жуткой идеологической зашоренности. Этакая советская сказка, где есть добро и зло, никаких полутонов. Добро, естессно, на Востоке, в отчизне пролетариата, а зло, разумеется, на гнилом Западе с его неизжитым буржуинством. Абсолютно то же самое позднее проповедовал другой корифей партийной линии в фантастике — Казанцев своим «Пылающим островом». Старик Толкиен нервно курит в сторонке :lol:«

Эти слова задели за живое уважаемого Доктора Вову, который в ответ выдал несколько прописных истин: о том, что при товарище Сталине принципиальность была не в моде, о том, что Толкиен тоже не ангел, да и вообще, роман Беляева — пророческий, чему свидетельством — мировой финансовый кризис.

Отвечать на это в личке — увольте. Слишком неравноценный обмен. Лучше отвечу здесь.

Так вот, прежде чем открывать мне глаза на «порочную» позицию Толкиена и политические аллюзии во «Властелине колец», неплохо было бы ознакомиться с моим мнением относительно данного писателя. А оно вовсе не восторженное. Знаменитый профессор получил от меня 5 баллов — да и то исключительно за трудолюбие и недюжинную фантазию. Причина та же, что и здесь — чёткое разделение героев на плохих и хороших. Если бы это было в детском произведении, то и вопросов бы не возникло. «Волшебник изумрудного города» являет нам образец подобного подхода. Разве я в претензии? Но когда на титульном листе стоит подзаголовок — «научно-фантастический роман», я вправе заключить, что написан он для взрослой аудитории. Открываю «Продавца воздуха» — что такое? Опять те же Бастинды и Гингемы, опять Элли со своими благородными спутниками, но только теперь всё это подано под соусом «научности» и с потугами на реалистичное отображение действительности (пусть и футуристической). Сразу возникает чувство обиды и разочарования. Неужто автор принимает меня за идиота? Злобные капиталисты пытаются оттяпать весь воздух, чтобы продавать его рабочим. Подобную чушь я встречал только в одном нацистском (да-да) пропагандистском фильме, где вместо капиталистов фигурировали евреи.

Я не собираюсь изобретать машину времени и плевать в лицо товарищу Сталину. Я прекрасно понимаю реалии того времени и положение, в котором находился Беляев. Вот только халтура не перестаёт быть халтурой, в какие бы времена она не писалась. Любое литературное произведение я оцениваю по соответствию его моим эстетическим запросам. Они просты: изящество стиля, степень раскрытия персонажей и глубина поставленной проблемы. Именно в этой последовательности. Если в книге я не вижу ничего из вышеперечисленного, я ставлю ей низкую оценку, пусть даже автор и говорит в ней правильные вещи. Как точно заметил Курт Воннегут в одном романе: «он всё верно показывает, но вот писать ему не надо. Дрянной он писатель». Беляев — писатель вовсе не дрянной, но «Продавец воздуха» — это литературное барахло. И меня совершенно не интересует, почему Беляев его написал. Может быть, ему нужны были деньги. Может быть, он находился под угрозой ареста. Может быть, он искренне верил в то, что писал. Мне это безразлично. Я открываю этот роман и говорю: полная дребедень. Так же, как стихи Гура Сочинителя (чего не скажешь о его романе, из-за которого с ним провёл воспитательную беседу орёл наш дон Рэба). Как говорится, Платон мне друг, но истина дороже. Я очень ценю Беляева, он был неплохим писателем и прожил нелёгкую жизнь, но каким образом всё это поднимает художественный уровень «Продавца воздуха»? Мусор остаётся мусором, и неважно, кто его выбросил: алкаш из притона или гениальный писатель.

И ради бога, не надо рассуждать о прозорливости Беляева в мировых экономических процессах. Если уж кому-то хочется увязать его роман с «лопнувшими мыльными пузырями», то киньте взгляд на то время, когда советский фантаст писал «Продавца воздуха» — 1929 год, крах на нью-Йоркской бирже. Вот только к роману Беляева ни он, ни кризис 2008 года не имеют никакого отношения. Читайте Маркса, там всё написано: капитализму искони присущи кризисы, таковым уж он уродился. И «прозорливость» Беляева здесь вовсе не при чём.

И да, я буду «с барского плеча» дарить Беляеву и всем другим писателям, присутствующим на фантлабе, свои отзывы — для этого они (отзывы) и существуют. В противном случае установите правило, согласно которому таких-то писателей (список прилагается) запрещено оценивать ниже чем на девять баллов и писать о них что-либо критическое. А Беляеву, между нами говоря, уже давно ничего не нужно. В том числе и чья-либо защита.

И кстати — если уж так хочется пнуть ненавистных буржуинов, перечитайте «Почти как люди» Саймака: произведение о том, что всё продаётся и всё покупается. И пусть роман этот тоже далеко не фонтан, там хотя бы персонажи выпуклые. В отличие от. :glasses:

Я просто открываю на любой странице и читаю: «А вообще интересно было бы написать, как Христос приходит на Землю сегодня, не так, как писал Достоевский, а так, как писали эти Лука и компания... Христос приходит в генеральный штаб и предлагает: любите, мол, ближнего. А там, конечно, сидит какой-нибудь юдофоб...» :lol:

«Плюнули тебе в морду, а ты и утёрся. Сначала со стыдом утёрся, потом с недоумением, а там, глядишь, начнёшь утираться с достоинством и даже получать от этого процесса удовольствие...»

«Замысел представляется мне достаточно интересным, но осуществление требует некоторого напряжения совести».

Это даже не проза. Это какая-то высшая степень озарения. Я не верю, не могу поверить, что эта вещь была написана всего через пять лет после наивного и стилистически незамысловатого «Трудно быть богом». «Лицо господина президента, тоже не лишённое мужественности и элементов прямоугольности, к концу исторической встречи напоминало, прямо скажем, между нами, кабанье рыло. Господин президент изволили взвинтить себя до последней степени, из клыкастой пасти летели брызги, и я достал платок и демонстративно вытер себе щёку... В газетах об этом не писали. В газетах честно и мужественно, с суровой прямотой сообщили, что беллетрист В. Банев искренне поблагодарил господина президента за все замечания и разъяснения, сделанные в ходе беседы» :super:

А эта фраза об официозном художнике — «вот уже много дней и навсегда он согбен, вечерами он согбен над столом, по утрам — над тазиком, а днём — от больной печени» — да за эту фразу памятник ставить можно! Ибо она и есть — «продукт чистого гения».

Вот он, город, где вечно льёт дождь. Весьма неприятное место. Прямо скажем — дыра. Потому и сослали туда писателя-диссидента Банева — пускай отмокнет, наберётся ума. Да вот незадача: не учёл господин президент, что город этот — вовсе не дыра, а точка отсчёта нового мира. Прежняя история прекратила течение своё, грядёт новое человечество. И оказывается наш Банев в непонятной ситуации: ему не нравится окружающая действительность, но другой он не мыслит. Он — плоть от плоти её. А на смену ей приходит новая, перед которой что Банев, что президент — одного поля ягоды. Отвратителен бургомистр, ставящий капканы на мокрецов. Мерзок член парламента Росшепер Нант, устраивающий оргии на загородных виллах. Презренны все эти Паворы и долговязые агенты, шпионящие друг за другом во имя мелочных интересов своих учреждений. Мерзок Фламин Ювента, амбициозный юнец, делающий карьеру на родственных связях и заклинаниях о патриотизме. Да и весь город — сырой, холодный, злой от чувства своей беззащитности перед мокрецами и властью. Но все они — часть нашего мира. А дети, питающиеся знаниями как котлетами — это нечто глубоко чуждое нам, непонятное, а потому (инстинктивно) враждебное. И пусть заклинают они нас: «Мы не будем рушить вашего мира. Мы лишь построим свой». Мы всё равно будем ненавидеть их, ибо они смотрят на нас свысока. Да и как им ещё смотреть, когда мы не читали великих философов и погрязли в сиюминутных страстях? В фильме Лопушанского (весьма посредственном, надо сказать) есть одна великолепная фраза: «Вы думаете, что если ребёнок читает Ницше и Шопенгауэра, то он — молодец. А он смотрит на вас и видит дерьмо. И по Ницше дерьмо, и по Шопенгауэру дерьмо». Сказавший это не учёл только, что и Ницше, и Шопенгауэр для этих детей — тоже пережиток былых времён (сиречь — дерьмо :gigi:).

Я не знаю, есть ли правые в этом конфликте. Мне тоже не нравится, когда кто-то уводит детей. Не нравится, когда человек отказывается от своей личности («Вы не родственник Павлу Зурзмансору, социологу? — Даже не однофамилец»). Не нравится вождизм, проглядывающий в романе: отношение умненьких деточек к мокрецам граничит с каким-то обожествлением, а это претит. И я тоже не верю, что новый мир можно построить, не разрушив старого. Но я твёрдо знаю, что нельзя плевать в душу родителей, если они не столь образованы, как ты. Многие знания вовсе не синоним высокой духовности. И если строительство мира гуманизма и просвещения начинается с отказа от родителей, грош цена такому миру.

А ещё я знаю, что это — блестящее произведение, предвосхитившее не только проблему эволюционного скачка человечества (см. «Волны гасят ветер»), но и кое какие политические реалии наших дней. :wink:

«Будущее создаётся тобою, но не для тебя».

А вот интересно, что сами дети ответили бы на те вопросы, которые они задали Баневу? :glasses:

Многослойная притча, в которой и ребёнок, и взрослый найдёт что-то для себя. Этакие «Симпсоны» от советской фантастики. Настоятельно рекомендуется всем от 10 лет и до бесконечности. Мало в каком произведении можно встретить такое количество точных наблюдений и разящих острот, как здесь. Подлинный шедевр детской литературы, стоящий (не побоюсь этого слова) на одном уровне с Винни-Пухом или «Алисой в стране чудес». Открывайте и смакуйте — каждую фразу, каждую шутку. В этой маленькой книжице вы найдёте и тонкую иронию, и неоднозначный юмор, и лёгкую афористичность. Я листаю — и смеюсь, смеюсь, поражаясь, насколько многогранен был мэтр, и насколько глубок, что философскую историю завернул в обёртку незамысловатой сказки. Это вам не Коэльо! Это — Булычёв!:super:

Чего стоит один только шут, сдающий в металлолом доспехи убитых рыцарей! А король, устраивающий «договорные» турниры! («Надеюсь, кровь ненастоящая? Я этого не выношу. — Не беспокойтесь, ваше величество. Им выдано по пузырьку с красными чернилами. Чёрный волк победит маркиза в третьем заходе с небольшим преимуществом» :haha:). А фразы! Фразы!

«Я всю жизнь притворяюсь, чтобы кто-нибудь не счёл себя глупее, чем ваш любимый дурак»

«И кто победил? — Ты ещё спроси, с каким счётом».

«Ваше высочество, если вы привезли контрабандный чай или кружева, я дам лучшую цену»

«На правое колено встают только перед королём. Кто-нибудь узнает, донесёт его величеству. — Кто же донесёт? — А я на что? Обязательно донесу. — Да, правильно, ты, пожалуй, донесёшь».

«Добро пожаловать в гостеприимный Жанглепуп!.. Каждый называет этот город как хочет. А виной тому — поголовная неграмотность».:lol:

Одно слово — гений! :pray:

В начале XVII века один мудрый человек написал: «Ради создателя, сеньор странствующий рыцарь, если вы ещё когда-нибудь со мной встретитесь, то, хотя бы меня резали на куски, не защищайте меня и не избавляйте от беды, ибо ваша защита навлечёт на меня ещё горшую, будьте вы прокляты богом, а вместе с вашей милостью и все странствующие рыцари, какие когда-либо появлялись на свет». Человека звали Мигель Сервантес де Сааведра, и он знал толк в борцах за справедливость.

Мне вспоминается в связи с этим детское произведение Кира Булычёва «Каникулы на Пенелопе». Там есть поучительная сцена: на чужой планете птица прилетает в гнездо и начинает клевать яйцо. Проходящие мимо дети порываются прогнать её, но их удерживают — ведь они не знают законов этой планеты; может быть, своим поступком они лишь навредят? И действительно, скоро из яйца показывается клюв птенца, и птица продолжает крушить скорлупу, помогая своему чаду выбраться наружу.

Мораль сей басни такова: со своим уставом в чужой монастырь не ходят.

Увы, данная истина была, как видно, недоступна советским романтикам-шестидесятникам, рвущимся перекраивать мир в угоду своим представлениям о добре и зле. Они были уверены, что знают, как надо жить, и этой своей уверенностью напоминали христианских миссионеров, несущих свет «истинной веры» народам Америки и Океании (вспоминается незабвенное: «Мы живём в самой лучшей стране, и все иностранцы нам завидуют. Мы называем свою страну «Россия», а они завистливо говорят: Russia. Но всё-таки она наша. Наша Russia :biggrin:)

Горе тебе, народ, если король твой — дитя, — сказал кто-то из философов эпохи просвещённого абсолютизма. А что делать, если это дитя — даже не король, а бог? Жутко становится, как подумаешь об этом.

«Мы пришли, чтобы помочь этому человечеству», — говорит дон Гуг Румате. Уверен, то же самое думали монахи Святого Ордена, когда на арканарских улицах истребляли молодчиков Ваги Колеса и серых штурмовиков. Дайте им звездолёт, и они прилетят на Землю, чтобы «помочь» и ей. Как вам такая перспектива?

Дон Кондор терпелив, он умудрён опытом и знает, что история — не место для «спринтеров с коротким дыханием». Но почему-то ему не приходит в голову, что действия Руматы — всего лишь логическое следствие его поступков. Если ты решил не вмешиваться, то какого чёрта забрался на высшую ступень туземной иерархии? Прекрасное место для отстранённых философствований, нечего сказать… Стругацких можно понять. Они — писатели, заложники читательского вкуса, а читателям неинтересно наблюдать за приключениями лавочников и ремесленников, им подавай герцогов и королей! Но, пойдя на эту уступку, авторы уже не смогли остановиться. Коли земляне сплошь и рядом становятся распорядителями человеческих судеб, они (земляне) уже не в силах быть просто сторонними зрителями происходящего. Обстоятельства вынуждают их вмешиваться — пусть осторожно, исподволь, но «вода камень точит», и вот уже Румата снаряжает вертолёт за «народным мстителем», а затем, окончательно слетев с катушек, идёт кромсать всех подряд. Можно ли было предугадать это с самого начала? Конечно. Можно ли было предотвратить? Разумеется. Но коммунарам не нужны психотерапевты. Они прекрасно обходятся без них. Устойчивость им придаёт железобетонная идеология и слепая уверенность в собственной правоте. Страшно, когда вместо мозгов — горящее сердце в груди… Тысячекратно прав был лекарь Будах, превознося структуру арканарского общества. Она действительно была идеальна — для своего времени. Но коммунарам (а равно и романтикам-шестидесятникам) чуждо философское смирение, они рвутся в бой, спеша осчастливить всех и вся. И вот Румата предлагает Будаху дать советы богу. Мысль о невмешательстве, озвученная прежде доном Гугом, благополучно забыта (как забыта она к этому времени, судя по всему, и самими авторами). Любопытно, как бы отреагировал Румата, если бы к нему явился представитель Странников и заявил, что коммунизм — это полная ахинея, а вот они, Странники, живут как надо? Думаю, очень оскорбился бы. Тогда какое он имеет право играть в философские игры с местным мудрецом?

У Стругацких есть ещё одно произведение, где по сути представлена та же ситуация: «Обитаемый остров». Но насколько он выше «Трудно быть богом»! Там они — уже не наивные мечтатели, там всё серьёзно, по-взрослому. И Сикорски уже не спорит с Каммерером, как дон Кондор с Руматой, а бьёт ему морду и отсылает домой — первым же звездолётом. А Колдун не ищет у землян избавления, подобно Будаху, а ехидно комментирует: «Видит горы и леса, облака и небеса, но не видит ничего, что под носом у него» (фразочка вообще-то из «Волны гасят ветер», но он таким был и в «Обитаемом острове»). «Обитаемый остров» написан на восемь лет позже и являет собой красноречивый пример взросления — но не героев, а авторов.

Но пока на дворе 1962 год, и нам показывают сусальную картинку благородных светочей морали и истины, которых угораздило шлёпнуться на средневековую планету. «Вы ещё несчастливы? Тогда мы идём к вам». :biggrin:

Картинка эта, детская в своей простоте, и написана по детски — с логическими нестыковками и сюжетными натяжками.

Добавим сюда ещё неубедительный образ отца Кабани и чудовищно слабые диалоги землян друг с другом, чтобы оценка снизилась почти до двойки. Возможно, именно этот балл я и выставил бы данному произведению, но всё спасает прекрасная идея, а также чрезвычайно красочные разговоры арканарцев. Тут Стругацкие оказались на высоте.

Суммируя, повторю вывод Лекса Картера: отвратительное поверхностное чтиво, единственные достоинства которого — оригинальная идея, имеющая значение лишь в среде фантастов, легкий стиль повествования и два-три философских «диалога» в одни ворота

На мой взгляд, неправы те, кто утверждает, что этот роман перекликается с Мастером и Маргаритой. Кроме весьма расплывчатой фигуры дьявола, ничего общего с булгаковским творением он не имеет. Да и дьявол ли пресловутый Ткач? Вовсе нет. В романе мы имеем дело с Демиургом, гностическим Творцом, который к христианскому дьяволу не имеет никакого отношения. Суть его очень верно выражена Агасфером Лукичом: «Можете ли вы постичь трагедию того, кто ограничен в своём всемогуществе? Кто не в состоянии сотворить право без лева, верх без низа...» (добро без зла, — добавлю я от себя). Это именно Демиург, создатель всего сущего, а отнюдь не враг рода людского. И пусть его слуга рыщет в поисках душ, желая купить их за блага мирские — в этом проявляется его тёмная сторона. Но ведь тот же слуга ищет и Человека, Учителя, избавляющего нас от скорбей земных. Две эти стороны уравновешивают друг друга, в чём проявляется гностическая сущность романа. «Отягощённые злом» — очень верное название. Демиург творит материю, но материя эта изначально заражена злом. В этом нет его в вины, таково бремя Создателя, ограниченного в своём всемогуществе.

Так вышло, что данный роман был первым произведением Стругацких, которое я прочёл. Много позднее, ознакомившись со всеми остальными их творениями, я понял, что совершил большую ошибку. Ведь «Отягощённые злом» — это их завещание, итог многолетнего пути, долгожданное дитя, выстраданное и взлелеянное бессонными ночами, вершина Эвереста, к которой они шли всю жизнь. Именно здесь полнее всего раскрыта тема учительства, которая так увлекла когда-то молодых Стругацких. Здесь она получает своё окончательно оформление в виде того самого, главного Учителя, коего знает весь мир. И здесь же Стругацкие воспаряют к таким высотам художественного стиля, за которые их по праву можно назвать великими писателями. Их речь становится безупречна, она течёт как река, нигде не задерживаясь, не спотыкаясь. Совершенство слова становится абсолютным. Они играют аллюзиями, сравнениями, многоголосьем, вкрапляют иронию, сужают и расширяют сцены, короче, используют весь арсенал литературных приёмов, превращая алмаз в настоящий бриллиант. Словно после долгих усилий они наконец отыскали заветную дверцу в волшебный сад и ступили туда, наслаждаясь чудесными видами и запахами. Жаль только, что из сада этого одному из них уже не суждено было вернуться...

Там, где Лукины пытаются рассуждать серьёзно, они слабы. Их конёк — искромётный юмор, ирония, даже сарказм. Но стоит им напустить на себя озабоченный вид, как полотно, написанное ими, блекнет. В этой повести, казалось бы, есть всё для успеха: неожиданное раскрытие темы, динамичный сюжет, хорошее описание цивилизации, неплохой язык, но нет главного — души. Ибо душа у каждого писателя выражается по разному: у Достоевского это был надрыв, у Толстого — длинные красочные рассуждения, у Чехова — меткие диалоги. У Лукиных же это — смех. Но смеха-то здесь и нет. Даже те моменты, которые можно было бы обыграть в ироническом ключе (пьяный бог, например, или гильза на шее у европейского адмирала) представлены здесь как-то суконно, по протокольному. Словно исторический труд, повествующий о каком-нибудь громком событии (ох уж эти господа историки! Они самую увлекательную историю умудряются испортить сухим изложением фактов).

Жемчужина повести на мой взгляд — эпизод с крещением туземца. Вот здесь-то (единственный раз!) и проглядывает фирменная лукинская ирония. Но этого мало, слишком мало, чтобы узнать любимых писателей...

А в целом, надо отдать должное авторам: они смогли большой и громоздкий материал уместить в рамки повести, не сказав ничего лишнего (как раз в стиле полинезийцев), но и не умолчав о важном. Вроде всё на месте: сомнения аборигенов, внутренние распри, трагедия Франкештейна, чьё создание в очередной раз вышло из-под контроля... Одним словом: краткость — сестра таланта. А этого Лукиным было не занимать.

«Когда мне было 18 лет, мой отец был полным идиотом. С тех пор он изрядно поумнел». Марк Твен.

Вот так же и я, прочтя сию книгу лет этак десять назад, был восхищён размахом, но остался в недоумении относительно содержания. Накручено, наворочено — а всё ради чего? Непонятно. Обычные люди в необычных обстоятельствах. Первый раз что ли? Не Стругацкие это придумали, и уж точно не они будут последними, кто об этом напишет. Так я думал тогда.

Какой же дурак я был!

Полистав роман теперь, спустя почти десять лет после прочтения, я вдруг оцепенел. Ибо в романе была описана моя жизнь. Вернее, мое мироощущение (с известной долей условности), каким оно было лет пять назад. Я пролистал книгу назад, пробежал глазами первую часть и буквально задрожал. Чёрт побери, а ведь это тоже я, но в возрасте двадцати двух-двадцати трёх лет! Потом посмотрел концовку. Стало совсем не по себе. Неужто и это тоже я — в будущем? Теперь открываю «Град обреченный» и не могу оторваться, узнавая слова, мысли, поступки себя прежнего и себя нынешнего. Откуда у братьев такая проницательность? Что за чудесный дар залезать в голову и всё там переворачивать?

А потом меня осенило: ведь эта книга — о втором шансе. О том, что сделали бы мы со своей жизнью, если бы нам дали ещё одну про запас. Стоило мне подумать об этом, как всё встало на свои места. Вот я, то есть Андрей Воронин, попал в новый мир. Я, то есть он, ещё несёт в себе груз прежних представлений, ещё инстинктивно пытается подстроить окружающий мир под себя. Но время идёт, и Андрей понимает, что всё не так просто. Амбиций у него становится меньше, но надежда ещё тлеет. И он пытается если не переделать мир, то хотя бы сделать хоть кому-то лучше. Затем — новый разворот, и Андрей смиряется, отдаваясь на волю потока. Прекраснодушные мечты тают в дымке, сменяясь сытым довольством. «Тот, кто в юности не был революционером, в старости не будет консерватором». Это — не фраза из романа, но подходит она к нему на все сто. Вспомним, когда Стругацкие писали свой роман: рубеж 1960-х-1970-х гг., начало брежневского застоя. Романтики коммунизма вздыхали (и вздыхают по сей день) — мол, выродился СССР, идейные люди ушли, их сменили обыватели. Где ты, революционная строгость нравов? Где боевой речитатив Маяковского? Где вера в светлое будущее? Ничего этого не осталось, сменившись пошлой погоней за мещанскими радостями. И не понимали мы тогда (многие не понимают и сейчас), что Брежнев, Суслов, Тихонов, вся эта геронтократия — это те же люди, которые когда-то маршировали под красным знаменем и пели бодрые песни, вынюхивали врагов народа и рвали на себе рубаху во имя счастья трудящихся всего мира. Просто теперь они остепенились, расстались с юношеским максимализмом и научились получать удовольствие от простых радостей. Вот она, сытая трясина имени Фрица Гейгера!

И получается из всего этого, что сколько бы не давали людям шансов, как бы не экспериментировали с социальным устройством, ничего не изменится. Мы вновь будем наступать на те же грабли, вновь переживать молодецкий задор и спокойное довольство, и вновь мечтать о втором шансе.

Но всё же есть что-то в нас, заставляющее наперекор всему ломать иногда свою натуру и срываться куда-то ради очередного фантома. Ибо мы — люди, а как известно, «не хлебом единым жив человек». Душа наша просит чего-то большего.. И вот уже и житейские радости нас не прельщают. И мы, как Андрей Воронин, уходим в свой поход на север, чтобы познать, постичь, вкусить. Эта страсть гонит нас, несмотря ни на что. Многие ломаются, не доходят. А те немногие, кто всё же пробивают лбом стену и достигают цели, оказываются перед лицом искушения. Их соблазняют наградой за труды. Хрустальным дворцом наслаждений. Прекрасной грёзой, ставшей действительностью. Кто откажется? Дураков нет. Или почти нет. Те же, кто находит в себе силы превозмочь и это (безумцы, от которых всех тошнит), в качестве приза получают лишь бесстрастное сообщение: «Вы преодолели первый круг».

«Как! Опять?!» — возопит измученный герой. А товарищ его вздохнёт с облегчением: «Ну слава богу!». Значит, ещё не конец. Нас снова ждёт второй шанс!:wink:

Я бич рабов моих земных,

Я царь познанья и свободы,

Я враг небес, я зло природы,

И, видишь,- я у ног твоих!

Таким мог бы быть эпиграф к «Пикнику на обочине». В торжественный и печальный миг земной истории с небес спустился лермонтовский Демон, воплотившись в обличье Рэдрика Шухарта. Вот он как есть: щетинистый, неуступчивый, резкий, презирающий всё вокруг, кроме своей семьи. Плоть от плоти дьявольской Зоны. Я никогда не любил таких людей. И пусть моё отношение к Шухарту пристрастно, но он мне неприятен. Никому он не принёс добра, даже своей семье. Да и способен ли он на это? Ему кажется, что да, но жизнь его от начала до конца — свидетельство обратного. Его никто не любит, кроме жены, но именно она — самый несчастный персонаж романа. Что дал ей Шухарт? Деньги, уверенность в завтрашнем дне, выводок здоровых детей? Нет. Одни лишь тревоги, обречённую дочь и полную неясность с будущим. Но в том-то и суть Демона — он необоримо прельстителен, однако всяк прикоснувшийся к нему обречён. Он покоряет своей загадочностью, хотя за ней скрывается однобокость. Ему не дано достичь своей цели, не дано вырваться из замкнутого круга ада, ибо это — естественная среда его обитания. Покинув её, он погибнет. Барахтаясь во зле, он мечтает о новой жизни, и мечта эта мучает его своей недостижимостью. Он не знает, что такое добро, и способен лишь твердить за другими фразы о благородстве, не понимая их смысла. Тот же Шухарт без смущения взирает на смерть своего подопечного, а потом — вот ирония судьбы! — повторяет за ним лозунги о счастье, ибо даже в одиночестве не смеет озвучить свои затаённые мысли. Да и не может сделать этого, ибо Демону чуждо стремление к добру, а степень собственной злобы его пугает. Шухарт боится того, что даст ему Зона, хотя получить это — его самая заветная мечта. И в этом проявился гений Тарковского, который за навороченным сюжетом увидел одну простую и чёткую мысль: мечта привлекает нас не своим воплощением, а именно тем, что она — мечта.

Кабы не инопланетяне, быть бы Шухарту заурядным бандитом-костоломом, «заплечных дел мастером», который на досуге, возможно, и полистывает Паланика с Селинджером, но ремесла своего не бросает. А так — прилетели представители иного разума, раскидали кругом остатки своего «пикника», не заметив наличия другой цивилизации, и вот Шухарт выходит в свой поход к жуткой Зоне словно Язон, гонимый страстью к золотому руну. И течёт повествование: злое, полное сдавленной ярости, иногда — дёрганое, иногда — плавное, но всегда — чрезвычайно рельефное и запоминающееся. Герои отражаются в нём как в линзе: вот пропыхтел деловитый толстячок Нунан, вот захрипел что-то старый стервятник Барбридж, вот томным голосом обронила пару слов коварная сирена Дина — всё это слышится, чувствуется, живёт! А кругом рассыпаны магические артефакты этого колдовского мира — этаки, чёрные брызги, гремучие салфетки, рачьи глаза... А ещё где-то упрятаны смерть-лампы, комариные плеши, золотые шары, мясокрутки... Чем не страшная сказка? Бесприютен и холоден этот мир. И обитатели под стать ему — жадные и жестокие муравьишки, шныряющие по остаткам человеческого пикника. Самое подходящее место для Демона. Хотя сам он, возможно, и считает иначе..

Представьте, что вы читаете Достоевского, и в промежутках между исступлёнными диалогами героев и их самокопанием натыкаетесь на подробное описание какого-нибудь механизма или историю мировой психологии. Вы бы простили Достоевскому что-нибудь подобное? Вообразите только: едва утихли крики Сонечки Мармеладовой или прозвучала душераздирающая исповедь Настасьи Филипповны, как тут же даётся суконное обоснование их поведения с точки зрения науки. Не ужасно ли это? Но именно такими вещами и занимается Лем в «Солярисе». Он играет с нашими чувствами, как Океан, который ради забавы выворачивает наизнанку души людей. Но если Океан делает это по неведению, то Лем — исходя из чисто научного снобизма или неизжитого тяготения к фантастике ближнего прицела. Я мог бы назвать это юродством, если бы подозревал писателя в сознательной издевке. Но увы, Лем действительно думал, что именно так и надо. Он отлично знал, когда нужно поставить точку в предложении, но не знал, когда её нужно поставить в главе. Верно когда-то заметили Стругацкие: искусство писателя заключается не в том, какие слова надо написать, а в том, каких слов писать нельзя. Лем понимал это, но вместо лишних слов он вставлял лишние главы. «Солярис» был бы изумительным произведением, если бы не долгий и нудный отчёт об истории изучения планеты или чересчур подробное описание всех форм, которые порождал он на своей поверхности. Ударяясь в эту описательность, Лем совершил поистине преступление против литературы, смазав впечатление от своего действительно шедеврального (в остальных частях) романа.

«Солярис» писался как роман о контакте. Однако быстро перешёл к теме закоулков человеческой души. Такое бывает с великими творцами. Сервантес тоже задумывал «Дон Кихота» как чистую пародию на рыцарские романы, а получилось произведение на вечную тему благородства и безумия. Герои Лема и представить не могли, что, отправляясь на далёкую планету, они встретят там... себя. Вернее, свои самые затаённые желания. Солярис — он как золотой шар в «Пикнике на обочине» — выполняет не то, о чём вы его попросите (если сможете попросить), а то, о чём вы втайне мечтаете. В этом он действительно похож на ребёнка с его простой логикой, чуждой условностей взрослого мира: если человек чего-то сильно желает, почему бы не дать ему этого? Так невинное дитя лепечет своей матери: «Если папа любит тебя и ту тётю, почему бы той тёте не жить вместе с нами?». И в этом Океан проявляет отнюдь не инопланетную, а вполне себе человеческую природу. На мой взгляд неправы те, кто утверждает, что психика Океана (если она есть) совершенно чужда нам. Напротив, она нам слишком близка, настолько, что мы сами боимся этого. Ибо в нашем, земном обществе желания людские смиряются социальными нормами, что позволяет обществу жить и не разрушаться. На Солярисе таких норм нет. И учёные на Станции быстро оказываются во власти того наркотика, который им с готовностью предоставляет Океан. И оказывается, что даже самые великие умы не избавлены от мелких и гнусных страстишек, которые на Земле они лелеют глубоко в душе, не смея поддаться им, чтобы не опозорить своё имя. Здесь же, на Станции, где всё можно, эти страстишки выдают себя и постепенно подчиняют себе учёных мужей. Каждый находит собственный выход из этой ситуации. Кто-то принимается лихорадочно искать средства противостоять столь бесцеремонному вторжению в душу, кто-то кончает с собой, не в силах разорваться между нравственными нормами и животным вожделением, а кто-то с готовностью поддаётся такой страсти, упоённый возможностью прикоснуться к воплощённой мечте.

Главный герой романа — Кельвин — оказывается самым невинным в своих желаниях из всех персонажей, но и самым эгоистичным. Его можно понять, ведь он встал перед чудовищным выбором: принять ту, которую любил когда-то, или найти в себе силы отказаться от неё. Выбор этот тем более тяжек, что объект его любви не осознаёт тайны своего происхождения, он (этот объект) уверен, что является таким же человеком, у него есть память, есть свои потребности, есть собственные мысли. Отвергнуть его — всё равно что отвергнуть ту, которую любил. Возможно ли это? Поставив себя на место Кельвина, я содрогнулся. Кто-то здесь обвинял персонажей в истеричности, я же поражаюсь их хладнокровию. Человеческая психика не готова к таким потрясениям. На Земле просто не может произойти ничего подобного. Возвращение с того света самых любимых ваших людей — это же дико, непереносимо и вместе с тем... так соблазнительно! Как устоять перед искушением? Как пройти по тонкой верёвочке между милосердием и эгоизмом?

Но самое страшное в этом — чувства тех, кто вернулся. Чувства Хари. Ведь она — не фантом, не призрак; она — живой человек (в собственном восприятии). Каково это: узнать, что вы — это не вы? А ну-ка, поставьте себя на её место: вообразите, что ваша семья — это не ваша семья; родители — это не родители; друзья — это не друзья, а дом — это не дом. Многие ли выдержат? Хари оказывается куда мужественнее Кельвина. Она принимает решение за него. И это решение оказывается единственно верным. Она, фантом, рождённый Океаном, оказывается человечнее настоящего человека.

А не сон ли всё произошедшее? Может, ничего и не было? Как прельстительно так думать! Но даже фантомы не исчезают без следа. И в руке Кельвина остаётся записка — единственное воспоминание о той, что была и уже никогда не вернётся. «Любимый, я первая попросила его об этом. Он хороший. Жаль, что я должна была солгать тебе, но иначе было нельзя. Ты можешь сделать для меня лишь одну вещь — слушайся его и не причиняй себе вреда. Мне было хорошо с тобой». Она, эта записка, останется теперь навечно единственным эхом давно ушедшей жизни, крохотной ниточкой, связывающей его с мечтой. Но если есть ниточка, то можно вернуть и саму мечту, не так ли? Пусть не сейчас, но когда-нибудь, позже. Можно хотя бы надеяться на это. Без надежды человек мёртв. А с надеждой он остаётся человеком. Хотя бы и один на один с океаном.

P.S. Книга прочитана в оригинале. С переводами я не знаком. Поэтому если у кого-то возникнут вопросы типа «да где вы там видите психологизм?» или «не пойму, что тут выдающегося», учитывайте, пожалуйста, разницу восприятия. Я читал то, что написал Станислав Лем, а не то, что потом на этой основе настрочили переводчики.

Кин-дза-дза постапокалиптики. Деревенская проза в фантастическом антураже. Лубок и социальная фантастика в одном флаконе. И — язык. Уникальный, неповторимый, никогда прежде не бывший. Со времён замятинского «Мы» не было в нашей литературе такого удивительного, сочного, специально изобретённого языка. Через язык мы входим в головы героев и видим их действительность — уродливую, ущербную, однобокую. Действительность, где зайцы прыгают по деревьям, а в хвойных лесах растут радиоактивные финики. Действительность, где мерой всего является мышиная шкурка, а котом именуют гигантскую мутировавшую крысу. Действительность, где червь считается лакомством, а людей запрягают в сани. Действительность, где нет памяти, нет знаний, нет морали, зато есть чтение, ставшее всеобщей потребностью. Действительность, где искусство — это лозунг власти (сбылась мечта древних философов!), где распоследний обыватель говорит цитатами из классиков, а посреди города стоит памятник Пушкину. Но как же душно в этом мире! И дело даже не в санитарах, рыщущих по городу в поисках спрятанных книг, не в мурзах, наслаждающихся своей вседозволенностью, не в Болезни и её Последствиях. Дело в людях — убогих, эгоистичных, полных суеверий. Лишённых даже минимального чувства солидарности. Не ведающих, что такое — человеческое достоинство. Сбегающихся на казнь как на праздник. Боящихся чеченцев, санитаров, Болезни, Кыси, собственных соседей — всего на свете. Потому что они — одиноки, и случись что, никто им не поможет. Наоборот даже, прибегут и весь дом растащат. Средневековье во плоти, но без сдерживающих оков религии. Общество, поражённое коллективной амнезией. Человечество, охваченное массовым инфантилизмом. С понятиями о добре и зле на уровне пятилетнего ребёнка. Объединение людей, так и не ставшее народом. Каждый сам за себя, и лишь Кысь одна на всех.

Скучно живём. Как правило, с этим утверждением никто не спорит. В качестве решения данной проблемы обычно предлагают всякие способы разнообразить жизнь. Адамс как личность нестандартная пошёл непроторённой дорожкой и предложил разнообразить смерть. К услугам читателей предлагаются: индивидуальная смерть в бутафорском корабле, врезающемся в звезду под аккомпанемент оглушительной музыки; гибель Вселенной, наблюдаемая из ресторана с самоподаваемой говядиной и прочими блюдами (Второе пришествие прилагается); социальный геноцид, производимый путём крушения космолёта с пятнадцатью миллионами пассажиров (выжившие получают бесплатно планету); коллективная камера смертников в виде обречённой на уничтожение планеты (с отсрочкой конца света на два миллиона лет, чтоб жизнь малиной не казалась); постепенная аннигиляция туземцев и замена их новым населением (а вы как думали!); экономический крах и гибель цивилизации с последующей мутацией остатков населения (зато с кучей бесхозной обуви в качестве бонуса); наконец, временная смерть для ухода от налогов. От богатства выбора рябит в глазах. Адамc демонстрирует нам недюжинную фантазию в области смерти, причём, как индивидуальной, так и коллективной, с лихвой восполняя то, что не успел сказать в первой части. Посыл его очевиден: человечество больно, и если оно погибнет, никто плакать не будет. Мизантропия, которая так и сочится со страниц этого вроде бы сатирического (а лучше сказать — саркастического) произведения могла бы шокировать, если бы не подавалась так вкусно и с такой выдумкой (прямо как меню в ресторане «У конца Вселенной»). Герои здесь ещё более картонные и совершают ещё более нелепые поступки, заставляя усомниться в их адекватности (впрочем, кто бы сомневался!). Мораль сей басни такова: всё суета, а суета суёт. Или лучше — доставляет. :smile:

Вердикт:

стоит ли читать? Да. Чтобы насладиться зрелищем смерти халтурщика-парикхмахера, жулика-юриста или лентяя-маркетолога — короче, всех, кто тянет деньги и мало что даёт взамен

надо ли продолжать? На мой взгляд — нет. Книга логически завершена и продолжение могло ей только повредить (что и случилось).

Вывод: Адамс прав, что человечество произошло не от обезьян, а от кого-то похуже. Увы, он сам доказал эту максиму, поддавшись соблазну мамоны и настрочив ещё несколько вещиц той же серии, но разной степени паршивости. А как хорошо всё начиналось! :weep:

«Сядь мне на лицо и скажи, что ты любишь меня». Эта строчка из песни «Монти Пайтонов» постоянно приходила мне на ум, пока я читал творение Адамса. Ибо оно является таким же типичным продуктом сумрачного британского гения, как и абсурдистское творчество легендарной пятёрки. Вывеска звучала заманчиво — «яркий образчик английского юмора». Так оно и оказалось. К сожалению.

Вообще английский юмор можно разделить на две категории (клинический случай Бенни Хиллла не в счёт): первая — это сюрреалистическо-пародийные фенечки от Льюиса Кэррола, «Монти Пайтонов» или Роуэна Аткинсона периода «Чёрной змеюки»; вторая — это милые бытовые зарисовки «Мистера Бина» в исполнении того же Аткинсона или серия про Дживса и Вустера господина Вудхауса. Книга Дугласа Адамса относится к первой категории. В этом её преимущество и её же проклятие.

Замах был эпичен — постебаться над жизнью, Вселенной и вообще, одновременно показав бренность якобы незыблемых законов бытия. Великолепно. Я уже высунул язык, ожидая, как мистер Адамс будет походя глумиться над вечными вопросами. Кому как не британцу заниматься этим? Да вот только удар вышел на копейку. Ну да, есть несколько забавных моментов, кое-где даже интересно, но боже мой, насколько же всё затянуто! Подобно редким планетам в безграничном космосе (а космос велик! Он просто огромен! Вы даже не представляете себе, насколько) или крохотным оазисам в пустыне мелькают то там, то здесь оригинальные шутки и остроты, разделённые кубометрами нудного и блеклого повествования. Из-за этого даже чрезвычайно удачные находки, вроде ответа на самый главный вопрос, теряются и бледнеют. А уж бородатая шутка про обезьян, пишущих Гамлета, или стёб над философами, обкатанный ещё при Свифте (см. путешествие Гулливера в Лапуту), выглядят просто уныло. Как верно подметил ameshavkin: «остроумно, но не смешно». Святые слова! Не знаю, в каком месте уважаемый ozor предлагает разражаться взрывами хохота, я таковых не нашёл. При этом нельзя сказать, что подобный юмор мне чужд. Нет, я с удовольствием смотрел «Летающий цирк Монти Пайтонов», наполненный такими же забавными, хотя не всегда смешными, находками, но здесь у меня от тоски сводило зубы.

Авторский подход к героям тоже не блещет. Имеются:

- двухголовый президент Голактеги, неизвестно как ставший президентом, неизвестно на что живший до того и неизвестно откуда приобретший вторую голову и третью руку (автор не затрудняет себя объяснением таких мелочей. Написано, значит, так тому и быть. Скажите спасибо, что нет летающих слонов. Смириться с их необъяснимым появлением было бы сложнее).

- землянка Триллиан, увлечённая вышеуказанной личностью в путешествие по Голактеге. Вопрос, чем таким обычная землянка соблазнила самовлюблённого нарцисса президента, к услугам которого сотни самок с разных планет, оставляем за скобками. В книге Адамса вообще много чего приходится оставлять за скобками, принимая как есть. Заметим, кстати уж, что упомянутая Триллиан является астрофизиком и вообще продвинутой барышней. Однако своих знаний она никак не использует и даже никак не демонстрирует. Хотя казалось бы — какое раздолье для глумления над популярными теориями о происхождении Вселенной и всего-всего! Зачем в таком случае автору все эти навороты, совершенно непонятно.

- сотрудник издательства «Путеводитель под Галактике для путешествующих автостопом» Форд Префект (одноголовый и двурукий родственник президента). Наличие этого персонажа, судя по всему, нужно было Адамсу лишь для того, чтобы как-то вытащить в космос среднестатистического землянина Артура Дента (о нём ниже). В дальнейшем Форд никакой роли в событиях не играет и вообще выполняет функцию скорее говорящей мебели. Опять же, к чему понадобилось делать его родственником президента, покрыто завесой тайны (ну вы понели — принимайте как есть).

- абсолютно усреднённый и ничем невыразительный землянин Артур Дент, которому по стечению обстоятельств повезло (или, если учитывать его мнение, не повезло) попасть на инопланетный корабль. Очевидно, по первоначальному замыслу он должен был стать этаким символом пошлого мещанина, который даже при виде чуда мечтает лишь о мягком кресле перед теле-ящиком. Иногда (очень редко) Дент проявляет смекалку и быстро ориентируется в меняющихся обстоятельствах. Но в целом — самый картонный персонаж из всех. Никакой рефлексии. Даже столкнувшись с потерей собственной планеты, он ничего не думает по этому поводу. То есть вообще ничего. Полное отсуствие перспектив в новом мире, калейдоскопическое мельтешение событий не заставляют его ни о чём задуматься, даже о мягком кресле перед телевизором. Что это за человек, так и остаётся непонятным. Из мимолётных замечаний автора мы знаем, что он, ещё будучи на Земле, неудачно попытался приволокнуться за Триллиан (аккурат на той самой вечеринке, где её подцепил президент Голактеги — тогда ещё, по неизвестным причинам, одноголовый и двурукий). К чему эта подробность, если дальше она не играет никакой роли, опять же неясно. Ну пусть.

- робот Марвин, погружённый в маниакально-депрессивный психоз. Очевидно, этого персонажа Адамс списывал с себя, ибо, как станет ясно из второй части опупеи, таких мизантропов ещё поискать. Тот факт, что робот с вложенной в него человеческой психологией вовсе не обязан становиться унылым резонёром, вероятно, Адамсу в голову не пришёл. Впрочем, так или иначе, Марвин вышел едва ли не самым удачным и живым героем из всех (что лишь подтверждает мою догадку о его прототипе — с себя-то всегда списывать легче!). Забавно, что именно он получился наиболее популярным, почти культовым, персонажем книги. Тут Адамс попал в самое яблочко.

Итого: гениальное по задумке, с чрезвычайно удачными находками и буйной фантазией, но при этом неторопливое до зевоты, творение, которое стоит прочесть хотя бы для того, чтобы не выглядеть идиотом, когда кто-нибудь заявит: «мыши впали в ярость» или примется пересказывать мысли кашалота, летящего в небе.

Ах да, ну и конечно — сорок два. Куда ж без этого! :glasses:

P.S. Кстати, насчёт фильма — он реально круче. Лучше посмотреть его, чем знакомиться с книгой. ИМХО

Прекрасная подборка. Пусть очень неровная (наряду с шедевральными «Цветами для Элджернона» Киза присутствует совершенно беззубая «Попытка» Шерреда), но в целом, невзирая на идеологические требования цензуры, адекватно представляет произведения лучших фантастов США. И хоть там нет Хайнлайна или Кларка, зато присутствуют Шекли, Бестер, Ван Вогт, Воннегут и Старджон. Своеобразной сенсацией можно назвать включение в сборник «Фантастической саги» Гаррисона — очаровательного произведения, абсолютно не вписывающегося в тогдашние идеологические рамки (хотя ранее уже издававшаяся в СССР, но один лишь раз и маленьким тиражом).

Ну и конечно, большое спасибо этому сборнику за то, что благодаря ему я наконец познакомился с «Марсианскими хрониками» Брэдбери. :super:

Ну что сказать... Прочёл я сей опус и махнул рукой. Значение он имеет исключительно местечковое — как дружеская пародия на Погорельского. Не более того. Кто не читал «Лафертовскую маковницу», не увидит в этом рассказике ничего, кроме бытовой зарисовки, этакого анекдота из жизни мещан. Ну а кто читал... тем лучше не брать пушкинского творения в руки. Ибо, как однажды написал старик Свифт, сие произведение «солнца русской поэзии» похоже на «Лафертовскую маковницу» так же, как кусок хорошей говядины на точно такой же, но уже переваренный и вышедший естественным путём. :lol:

За сим остаюсь преданный поклонник пушкинского таланта (за исключением данного опуса)

Вадим

Одно время в нашей литературе XIX века были модны такие вот вещицы, где описывалась некая завораживающая тайна, а затем давалось какое-нибудь обыденное её объяснение. Корни сего явления уходят к бабушке европейской готики Анне Радклиф, и после неё внести что-то новое было уже трудно. Посему наши писатели забавлялись пародиями друг на друга и на весь жанр, строча поделки, вроде того же «Перстня». Откровенно говоря, литературная ценность данного произведения сомнительна, даром, что автор — Баратынский. А уж с моральной точки зрения описывать трагедию влюблённого безумца через призму меркантильного расчёта и вовсе, извините, подло. Баратынский, наверное, считал, что раз его герой принёс счастье другим, стало быть, всё закончилось хорошо. Но при этом автор почему-то забыл самого героя. Он для него выполняет роль этакого подручного инструмента, с помощью которого можно накропать неплохую историю. На чувства и переживания этого несчастного человека автору по большому счёту наплевать.

Хорошо, что у нас позднее появились Достоевский и Толстой. Иначе русская психологическая проза так и прозябала бы в мелкотравчатом болоте прозаических поделок Баратынского и прочих «шалунов».

Очень, очень странное произведение. То ли неоконченное, то ли недосказанное. Автор не утруждает себя объяснением многих реалий, которые, очевидно, были понятны людям его круга, но совершенно не прочитываются сейчас. Начинается как сказка — с домовыми, детским сюсюканием и «царевнами» в башнях. Продолжается как махровый реализм с примесью иронии. А заканчивается вообще непонятно как. Словно автору надоело писать, и он оборвал себя на полуслове. Если так и было задумано — браво, браво! — но следовало всё же уважительнее отнестись к читателям, которые вовсе не обязаны быть в курсе анекдотов и сплетен, ходивших в пушкинском кругу. Если же автор сам не знал, в каком стиле ему писать эту вещь, то ему этот рассказ не удался. До самого конца меня бросало то в одну литературную стихию, то в другую, то в третью. Ни одну из них автор как следует не описал, но ото всех взял понемножку. В итоге вместо полифонии мы имеем стилистический винегрет.

И всё же поставлю высокую оценку. Немного есть произведений настолько оригинальных по задумке, как вельтмановский рассказ. Да и некоторые места написаны очень даже неплохо. Всё-таки до откровенного чтива Вельтман не опустился. Поблагодарим его уже за это.

Эх, кабы не революция, быть бы Невзорову незаметным чиновником и грезить о великом, ничего для этого не сделав. Но вот, грянуло великое общественное потрясение, и крохотный жучок, оседлав случайный листик, отправляется в путь, подхваченный ветром перемен...

Книга Толстого — она как калейдоскоп: стихия красок и образов, переплетение случайностей, бушующий океан эмоций, в котором проглянет то одна яркая картинка, то другая, задержатся на секунду перед глазами, и вновь исчезнут в пучине. Каждая из таких картинок-сцен могла бы стать самостоятельным рассказом, но Толстой не останавливается на них, а связывает единой нитью повествования, чтобы дать нам представление об изменчивости и зыбкости жизни в те годы. Вот сегодня Невзоров — граф и прожигатель жизни в Москве; он нюхает кокаин, живёт богемной жизнью и ходит на авангардистские представления футуристов (привет Маяковскому). Потом бах! — картина меняется, и Невзоров уже греческий подданный в Одессе, работает на белогвардейскую контрразведку. Вчера он — харьковский помещик, на короткой ноге с крестьянами, а завтра глядь — уже бухгалтер у разбойничьего атамана. Дух захватывает, читая о его приключениях, и поневоле думаешь: да могло ли быть такое на самом деле? Не слишком ли ловко тихий чиновник выходит из разных переделок? Но затем подумаешь ещё немного и понимаешь — нет, не слишком, а в самый раз. Такие-то проныры, незаметные червячки, и остаются на пепелище государственного здания после глубоких потрясений.

И немного о бытовых зарисовках. Их множество, и на первый взгляд они лишние, но именно с их помощью и возникает эта картина всеобщего хаоса и полубреда, в котором существует главный герой. Вот у Невзорова спасается надменная аристократка, считающая ниже своего достоинства даже представиться своему избавителю. А вот на пароходе, увозящем эмигрантов, заседают члены монархического совета; не утихает политическая грызня, словно пароход — это та же Россия, Невзорову поручают убрать нелюдимого революционера, что-то не поделившего с большевиками... А вот на гетманскую Украину из советской России пробирается бывший коммерсант, такой же ловкач, как Невзоров, но уже несколько остепенившийся. Шедеврален его разговор с комиссаром на границе:

»-Мы гостили в Москве у тёти и возвращаемся.

- Я спрашиваю — это всё — это ваш багаж?

- Видите ли, пока мы гостили у тёти, — у нас родилось несколько детей...

- Я не знаю, кто вы такой, я обязан обыскать багаж.

- Кто я такой? Взгляните на меня, — господин стал совсем как ясное солнце, — хотите взглянуть, что я везу? — Он крикнул жене: — Соня, котик, принеси мой чемодан. Я не расстаюсь с этими реликвиями моей молодости: портреты Герцена, Бакунина и Кропоткина. Меня с малых лет готовили к революционной работе, но — появились дети, опустился. каюсь. Для ответственной работы не гожусь, но, как знать, в Республике каждый человек пригодится, верно я говорю? Кстати, я и не собираюсь бежать: устрою детей в Харькове и через недельку вернусь...»

Короче говоря: тут вам и Чичиков, тут вам и Бендер, тут вам и «Бег», тут вам и «Конармия». Читайте и наслаждайтесь! :smile:

Позволю себе не согласиться с уважаемым Вертером де Гёте, а равно и с пушникистами. :glasses: Как ни самонадеянно это прозвучит, но сей рассказ Титова показался мне куда более изящным и отточенным, чем все прозаические творения «солнца русской поэзии». Сравним:

-«Варфоломей был статен, имел лицо правильное; но это лицо не отражало души, подобно зеркалу, а, подобно личине, скрывало всё её движение; и на его челе, видимо спокойном, Галль верно заметил бы орган высокомерия, порока отверженных».

-«Против анфилады стояло трюмо, а возле на стене похищение Европы — доказательство власти красоты хоть из кого сделать скотину».:lol:

А теперь сравним это со стилем Пушкина. Вот для примера:

«Его богатство, знатный род и связи давали ему большой вес в губерниях, где находилось ему имение. Соседи рады были угождать малейшим его прихотям; губернские чиновники трепетали при его имени; Кирилла Петрович принимал знаки подобострастия как надлежащую дань...» («Дубровский»).

Или вот:

- «Тихо теплилась лампада перед стеклянным кивотом, в коем блистали золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет её слабо озарял занавешенную кровать и столик, уставленный склянками и ярлыками» («Арап Петра Великого»).

Ну и кто посмеет утверждать, будто стиль Титова хоть в чём-то уступает пушкинскому? Напротив, изящные и остроумные обороты «Уединённого домика» несравнимо превосходят по уровню рубленые протокольные строки Александра Сергеевича. Да нам судьбу благодарить надо, что Пушкин не успел испортить своим телеграфным стилем эту красивую и печальную историю, а уступил её молодому приятелю. Титов имел все шансы стать великим писателем, и эта милая поделка 21-летнего (!) начинающего писателя обещала блестящее будущее. Увы, автор её соблазнился дипломатической карьерой и забросил свои литературные опыты. В этом он повторил путь другого незаурядного стилиста, Михаила Петровича Погодина, который, опубликовав несколько чрезвычайно сильных произведений («Чёрную немочь», к примеру), ушёл в историческую науку и практически завязал с писательством.

А история влюблённого беса — своего рода фетиш мировой культуры. Её следы (пусть даже и вне связи с произведением Титова) можно увидеть и в лермонтовском «Демоне», и голливудском фильме «Знакомьтесь, Джо Блэк», и даже в сермяжно-сопливых «Сумерках». :biggrin:

Ахх, как это вкусно, как обольстительно — читать историю города Глупова, написанную для нашего времени! Лукин ведь по сути ничего не изобрёл — взял задумку Салтыкова-Щедрина — и размножил её, создав для каждого городка свой особенный мир. Так просто — и так гениально!

Помнится, Солженицын, когда начинал писать о лагерях, очень боялся, чтобы не получилось как у Шаламова. На что друзья успокоительно говорили ему: «Не бойся. Как у Шаламова — не получится». :lol: Так вот у Лукина — получилось. Каждая фраза его — как лозунг, абзац — настоящая песня. А уж афористичность, меткость слова — это что-то удивительное! Ведь половину предложений из этой повести на цитаты растащить хочется. А какова задумка — сделать национальным лидером психотерапевта. Тут даже не политическая сатира видится, а нечто большее, вневременное. «Нет здоровых людей. Есть недообследованные». :haha: Старая шутка, но здесь она разит наповал. Этакий Оруэлл, вывернутый наизнанку и слегка приправленный режимом потребления имени Фрица Гейгера из «Града обреченного». А в самом деле, почему бы не назвать оппозицию болезнью, и не заставить всех проходить психическое исследование на предмет лояльности? «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Лукин не сделал его былью, он его... довёл до логического предела.

Браво, мэтр нашей фантастики! Благодаря вам жива литература.

В русской литературе есть разные женские образы: тургеневские девушки, фурии, душеньки, кроткие и т.д. Толстой в этом рассказе умудрился показать нам целую совокупность этих образов, совместив их в одном персонаже. И всё это — на фоне гражданской войны с её разгулом бесправия и презрения к человеческой жизни. Чрезвычайно сильное произведение, совмещающее одновременно и военную драму, и психологическое исследование, и социальный диагноз, и бытовой роман. Сборная-солянка, которую повар-Толстой сумел приготовить так, что пальчики оближешь.

Как всегда у А.Н. Толстого — чрезвычайно подробно прописанные характеры и внимание к деталям. Суть рассказа — зарисовка из жизни русских эмигрантов в Берлине в период немецкой послевоенной гиперинфляции и биржевой лихорадки. Выброшенные из своей страны люди вдруг получают шанс начать жизнь заново. Казалось бы — подарок судьбы, но ведь бесплатный сыр бывает только в мышеловке. :wink:

Да, господа и дамы, это — шедевр. Богатейший язык. Изумительное вживание в эпоху. Колоритные образы, потрясающие описания. Но! Есть одно большое но: ску-учно до ломоты в челюстях. Признаюсь, я и над Сердцем Пармы иногда позёвывал, но здесь тягучесть и неторопливость доведены до абсолюта. Правильно было сказано в одном издании: Иванов описывает устройство барки подробнее, чем авторы Библии — Ноев ковчег. Зачем это? К чему? Чтобы блеснуть эрудицией или набрать страничный «километраж»? Несомненно, такое доскональное знание предмета делает Иванову честь, но, как говорится, без фанатизма. Есть сцены вообще лишние: например, путешествие к хитникам и пребывание у дырника Веденея. Ничего они к образу не добавляют, да и по сюжету не несут никакой нагрузки. Так зачем они вообще нужны?

И ещё один минусик — отношения главного героя с бабами. Именно с бабами, потому как данный обобщающий термин хорошо отражает всё многообразие женских характеров, описанных Ивановым. Осташа у автора — какой-то неотразимый плейбой, по которому изнывают все женщины на Чусовой. Какую бы ни захотел — его. А иногда даже подумать не успел, а она уже, извиняюсь, ноги раздвигает. При этом все они любят Осташу какой-то высокой любовью, и даже корабельная шлюха ждёт от него не просто скотской страсти, а какой-то куртуазности. Что это: неутолённые холостяцкие фантазии или стремление подыграть читателю? Не знаю, но факт, как говорится, налицо.

И всё же ставлю произведению твёрдую десятку. Ибо давно убедился: писателя делает стиль. Идеи идеями, но без стиля никуда. А к этому у Иванова не подкопаешься. Язык настолько безупречен, настолько богат и сочен, что погружаешься в него как в морскую стихию и тонешь с головой. Десять и только десять.

Не могу сказать, что был упоён этим произведением. Слишком много ненужных ответвлений, слишком сильно пересыпано лишними подробностями и навязчивыми описаниями, слишком назойливо звучит мистический элемент и слишком далеко отклонился автор от той канвы событий, которая дана в летописях. Всё-таки если ты выводишь в романе реально живших людей, позаботься ознакомиться с их биографией и не гони отсебятину. Здесь же отсебятина так и хлещет, подменяя поступь истории собственной буйной фантазией.

Но вот в чём нельзя Иванову отказать — так это в уровне литературного мастерства и кропотливом отношении к бытовой стороне описываемой эпохи. Явления и события в его книге не просто фиксируются, они живут во всей полноте красок, а люди говорят и действуют так, что ты веришь им безоговорочно. Ведь главное в литературе — не идея, а стиль. Он может оправдать всё что угодно. И с этим у Иванова полный порядок.

Ну и конечно, нельзя не отметить, что именно Иванов на всю Россию прославил Пермский край. До него в том краю в лучшем случае были писатели-региональщики, чьи книги были понятны пожалуй лишь их землякам. Иванов придал своей родине общероссийский характер, показал её частью истории всей страны, да ещё оживил полузабытую ныне культуру средневековых манси и коми. Собственно, Иванову мы обязаны созданием нового российского эпоса, пришедшего на смену «Тихому Дону» и «Войне и миру». А посему уверен, что в будущем его фамилия будет стоять рядом с такими творцами как Шолохов и Толстой.

Человечество приняло сигнал. Оно осознало, что этот сигнал послан иным разумом. Оно поняло, что иной разум предлагает ему контакт. Человечество снарядило космические корабли. Один из них даже достиг некоего объекта. Человечество встретило инопланетян. Или не встретило? А если всё же встретило, то те ли это, кто отправлял сигнал? И был ли это сигнал? А если был, то послан ли он разумом? А может, сигнал — лишь неизвестное нам явление? А может, инопланетяне — не инопланетяне? А может, другого разума и вовсе нет?

Во главе экипажа поставлен вампир. Самый настоящий. Слепленный из ископаемых генов своих вымерших предков. Выращенный непонятно с какой целью, но возможно, как раз с этой: чтобы командовать экипажем при первом Контакте. Вампир холоден и неумолим. Он не считается с потерями, он идёт напролом, он всегда добивается своего. Он гонит людей на штурм. И люди, стеная и огрызаясь, идут. Они исследуют чужой корабль (впрочем, корабль ли?). Они приносят образцы. Они умирают и снова воскресают. Они — герои. А главный герой — вампир. Он — мозг всей кампании. Он — холодный разум. Впрочем, разум ли? И чем он руководствуется, отдавая свои приказы? Может, в его мыслях совсем иное? Может, единственное, о чём он мечтает — это сожрать свой экипаж? Может, на самом деле им двигает не рассудок, а инстинкт? Может, он вовсе не командует, а слушает кого-то другого, сидящего глубоко в его голове? Может, он даже заодно с инопланетянами? (впрочем, инопланетяне ли это?).

Люди видят перед собой чужака. Люди выполняют свою задачу: они ищут способ контакта, они изучают объект. Они делают то, для чего их послала Земля. Та Земля, что следит за ними и жадно ждёт результата. А может, не ждёт? А может даже, никакой Земли и нет вовсе? Может, всё это — иллюзия посмертия? Эй, синтет, зачем ты здесь? И что это за общение с опозданием в семь месяцев? И что это за разум, который не разум? И что это за корабль, который не корабль? И что это за инопланетяне, которые... А впрочем, ладно. Задача людей — изучение. Задача людей — первый контакт. Большего не требуется. Но чёрт возьми, что творится вокруг?

Спокойно. На то нам и дан разум, чтобы выкарабкиваться из переделок. А может, наоборот, разум толкает нас в переделки? А может, разум — наш злейший враг? А может, никакого разума и не нужно человечеству? И вообще что это такое — разум?

Тюнинг личности предполагает совершенствование. Создание супер-людей, способных раскалывать крепкие орешки, оказавшиеся не под силу нашим туповатым предкам. Тюнинг личности — великая вещь. Он совершенствует наш разум. Ну да, тот самый разум, который нам, возможно, и не нужен. Который, возможно, нам даже вредит. Что круче — сознание или интеллект? Мы не привыкли к таким вопросам. Они кажутся нам кощунственными. А окружающая реальность? Такая ли она, как мы её воспринимаем? Можно ли доверяться тем органам чувств, что отвечают за это? А может, реальность совсем другая? Может, она кишит существами, которых мы не замечаем? Тюнинг личности справится и с этой задачкой. Но если разум изначально порочен, то не усугубит ли тюнинг его вредоносную сущность? Разум мешает нам взглянуть на мир открытыми глазами. Мы — как лазерный луч, который мечется по тёмной комнате, не в силах обнаружить темноту. Мы все — слепцы. Но не обычные слепцы, а больные на голову. Мы все страдаем ложной слепотой. Нам кажется, что мы видим реальность, но её нет.

Вы уверены, что вы — это вы? А может, вы даже мните себя венцом творения? Ну-ну...

Эту книгу мне подарил однокурсник в день 21-летия. И с тех пор она пылилась где-то на книжной полке, изначально обречённая на прочтение по остаточному принципу. И вот сбылось: в моей квартире начался ремонт, все книги оказались упакованы и вынесены, и только «Коллекционер» остался неприкаян. Я начал его читать... и едва не закрыл на пятнадцатой странице. Такую скукотищу ещё поискать... Так мне казалось тогда. Всё же, преодолевая зевоту, я дотянул до

и передо мной словно открылся другой мир. Страницы начали проглатываться одна за другой, действие расцвело, люди, образы замелькали в карнавальном вихре. Мне вдруг стало ясно, что первая половина романа намеренно была сделана такой суконно однообразной и блеклой, чтобы резче выпятить контраст между двумя действующими лицами. И то, как это было сделано, заставляет преклонить голову перед талантом автора. Словно влезаешь в шкуру двух совершенно разных людей.

Увы и ах, Калибанов среди нас не счесть. И самое печальное, что ни один из них никогда не прочтёт этой книги. Им это просто не нужно. А даже если и прочтёт, результат будет тот же, что и в случае Клегга, который, ознакомившись с бессмертным произведением Сэлинджера, даже не счёл необходимым упомянуть об этом в своём рассказе

Кстати, только что пришло в голову: русская литература ведь тоже может похвастаться подобным произведением. Написал его некий Ф.М. Достоевский (а кто ж ещё!), и называется оно «Кроткая». Всем, кому понравился «Коллекционер», настоятельно советую.

Эта книга — не о человеке. Она — о некоем существе в человеческом обличье. И как таковое существо это лишено представлений об общепринятых морали и нравственности, ему чужды все условности и нормы поведения людей, у него даже мышление устроено иначе: его холодный разум подчинён одной идее и не смиряется никакими другими устремлениями. А достигнув цели, оно самоуничтожается, как робот, выполнивший свою функцию. Тот факт, что овладение самым чудесным запахом в мире способно доставить ему величайшую власть над смертными, не интересует Гринуя, как его не интересовала и моральная сторона совершаемых им убийств. Он — словно машина, выполняющая программу. Или предтеча «Золотого человека» Филиппа Дика, но только умеющая мыслить и говорить. Возникает вопрос: как такое существо могло появиться на свет? Почему оно не обладало собственным запахом, зато имело необычайное обоняние? Автор не даёт ответов на эти вопросы, мы можем лишь догадываться, что у истоков этого явления лежал какой-то генетический сбой, порождённый жуткими условиями существования простых людей, а может быть, изначально заданный эволюцией, которая таким образом ищет новые пути развития. Возможно, кому-то все эти рассуждения покажутся праздными, ведь дело не в них, а в самом жизненном пути этого существа, в том, как оно выстраивало свои взаимоотношения с окружающим миром.

Но на самом деле именно в рождении такого странного организма и коренится на мой взгляд главная загадка всей истории. Ведь если его появление на свет не случайно, следовательно, оно закономерно и содержит в себе некий посыл человеческой природы. А если случайно, тогда нам остаётся лишь содрогнуться от уязвимости общества перед лицом генетического сбоя у одной единственной особи в популяции.

А ведь это — настоящий писательский кошмар.

Одно из самых глубоких и непреходящих творений мировой фантастики. О всепобеждающем конформизме и всеобъемлющем эгоизме. Особенных похвал заслуживает способ описания данного действа: от первого лица, да ещё в виде «записок здравомыслящего». Как там говорится в Евангелии? «Бойся не горячих или холодных. Бойся тёплых». Истина на все времена. Такие вот «тёплые»,а проще говоря — бесхребетные приспособленцы, и губят все благородные начинания.

Изумительная зарисовка на тему того, что человек может обгадить всё на свете. Даже контакт с братьями по разуму. Подано это весело и с глубоким знанием жизни. Браво!

Маленький шедевр от Лукиных. Действительно, богатство языковых форм могло рождаться и вынужденно, в силу необходимости. Но описать это с таким юмором — это надо уметь!:smile:

Идея не новая, но подана со смаком и на высоком литературном уровне.

А вот интересно, что он ел всё это время? И чем себе на жизнь зарабатывал? Простенькие вопросы, а на корню подрывают всю правдоподобность рассказа. Хотя идея сама по себе забавная.

Не впечатлило. Нагромождение лиц, событий — и всё ради чего? Ради общего вывода, что роду, обречённому на сто лет одиночества, не суждено повториться на Земле? Excuse me, но это — типичный пример того, как гора рождает мышь.

Однажды спросил знакомую литературоведшу: «О чём сия книга?». «О жизни! — с энтузиазмом воскликнула та. — О любви! Об игре обстоятельств и причудливости судьбы! Короче, обо всём на свете!».

Опять-таки, большой пардон, но то же самое можно сказать практически о любом произведении, начиная от «Гамлета» и заканчивая каким-нибудь бульварным чтивом. Каждая книга ИМХО должна нести некую общую идею, ради которой эта книга написана. А если таковой идеи нет, на выходе остаётся хаотическое сплетение фактов, неведомо зачем придуманных писателем.

Одна из основополагающих детских книг — и этим всё сказано. Но десятку всё же поставить не могу — произведение-то не вполне самостоятельное, а только интерпретация чужой сказки.

Выдающееся произведение, подкупающее своей реалистичностью и обилием глубоко прорисованных деталей. Толстой умудрился показать эпоху в разрезе — глазами не только власть имущих, но и простых людей. Жаль только, что не окончил роман.

Читал в глубоком-глубоком детстве. Был восхищён. С тех пор не перечитывал, а потому не могу дать объективную взрослую оценку. Но героев и сюжет помню неплохо. Стало быть, книга оставила отпечаток в душе. Странно, почему её не экранизировали на современном уровне развития кино-технологий? Это какой бы масштабный боевик вышел!

Честно говоря, не понял ни черта. Но крышу сносит основательно.

Иллюзорность мира — идея старая, однако здесь она подана как-то по-новому. Точнее определить не могу, возможно, это просто стиль Дика так завораживает, что создаётся впечатление новизны. Пресловутый «убик» — символ этого мира —

В этом рассказе — весь Дик. Мастерское нагнетание атмосферы, энергичное развитие темы и шокирующий финал.

Гека Финна я освоил сразу после Тома Сойера, а значит, лет в семь или восемь. Помню, что единственным по-настоящему увлекательным моментом в книге показались тогда пьяные дебоши бродяги-отца. Лишь намного позднее, прочтя серию про Мир реки Фармера, я узнал, что «Гек Финн» — одно из основополагающих произведений американской литературы. Именно «Гек Финн», а не «Том Сойер». И сейчас, бросая взгляд назад, я склонен согласиться с этим мнением. Данная вещь куда более глубокомысленна, неоднозначна и где-то даже мрачна.

Это — одна из тех книг, с которыми я ознакомился слишком рано. Лет в семь или восемь. Сейчас-то понимаю, что надо было погодить ещё годков пять-шесть, и тогда уж... Но в тот момент было довольно муторно и скучно.

Однако, хоть и не перечитывал её с тех пор, сюжет помню неплохо. А значит, книга произвела впечатление. Прекрасно передан мир подростков, без сюсюканья, с большой иронией и без розовых соплей. Особенно запомнилась пародия на выпускные творческие работы в школе. Это — нечто!:smile:

Вот здесь Гаррисон излил всю многогранность своего таланта. Чрезвычайно глубоко проработанный мир, извилистый сюжет, неоднозначность героев. Молодчина, Гарри!

Впервые ознакомился с этой серией лет этак в тринадцать. Показалось скучновато и глуповато. Перечитать не тянет.

Простенький слог, примитивный лубочный сюжет... Подобными опусами в стиле «тёщиного юмора» активно занимаются Успенский и Белянин. Лукьяненко в этой компании пребывать как-то несолидно.

Ужасно печальное и какое-то философски смиренное произведение. Вот по таким книгам и надо учить детей любви и милосердию.

Честно говоря, я вообще не в восторге от «Стальной крысы», а этот темпоральный боевичок и вовсе попахивает наспех сделанной халтурой

«Маятник Фуко» на мой взгляд — одна из главных книг мировой литературы. Забавно, что он появился до того, как свет увидел, пожалуй, самый знаменитый объект такой пародии — «Код да Винчи». В этом есть что-то символичное. Эко словно предупреждает нас, до чего может довести свободное жонглирование фактами и случайными аллюзиями, увлечение псевдоинтеллектуальностью и упоение неизжитой детской верой в глобального злюку, строящего против нас козни.

Поставил бы десятку, но всё же снижу один балл из-за некоторой затянутости. На мой взгляд, вовсе не было нужды размазывать идею по такому количеству страниц. Бразильский эпизод, например, показался мне лишним.

И снова хочу поклониться в ноги переводчице. То, что она сумела перетолмачить этот роман на великий и могучий — просто невероятно.

Мне не повезло: сначала я увидел фильм, а уже потом прочёл книгу. Фильм, естественно, более динамичен и заканчивается обрыдлым хеппи-эндом. Книга более глубока, логична и мрачна. Сказать, что из них лучше, не берусь. У обоих творений есть свои достоинства. Но об одном плюсе книги все же упомяну: автор сумел подать в общем-то заумный и малопонятный современному человеку материал достаточно увлекательно, занятно, а главное — ясно. Стиль великолепен, но не исключено, что это — в большей мере заслуга переводчицы, коей хочу выразить отдельное и глубочайшее уважение. Перевести средневековый детектив, наполненный вторыми смыслами и выдержками из древних трактатов — это настоящий подвиг. Браво!

Очень, очень грустно. Так же, как и сама послевоенная жизнь, полная разрухи и нужды. Написано, как всегда, на высочайшем уровне, но... не легло мне на сердце данное произведение. Слишком уж оно безысходное. Как будто и не не одержана победа над величайшим врагом. Хотя, возможно, именно в этом и состоит достоинство книги. Война прошла, а жизнь продолжается. И такая эта жизнь, что и жить-то не хочется... :frown:

Вот так и надо писать о войне — жёстко, хлёстко, и без ритуальных заклинаний о патриотизме. Особенно радует, что книга создана действительно прекрасным писателем, а не очередным «сочинителем текстов». Сорок лет народ кормили приглаженными сказками о войне «а-ля Толкиен»: с одной стороны — несокрушимые люди-колонны, с другой — звероподобные монстры. Ни тебе полутонов, ни дезертирства, ни заградотрядов, ни депортаций народов, ни коллаборационизма. И уж конечно, никаких выпадов по адресу родной партии. И вот появились «Прокляты и убиты». Эта книга — эпоха. Эта книга — перелом. Читая её, я кожей чувствовал всю мерзость войны. Как будто сам уже третий год не выпускал из рук оружия, сам тонул в окопной грязи, и сам готов был послать подальше и Гитлера, и Сталина, лишь бы всё закончилось.

Отдельное спасибо автору за богатейший русский язык.

Пусть писалось это давно, и пусть многие технические детали выглядят сейчас наивно — дело не в этом. Книга слаба прежде всего сюжетно. По сути это — не художественное произведение, а пропагандистский плакат со всеми вытекающими. Чистая и незамутнённая популяризация советской науки. Для карьеры автора — полезно, для литературы — один перевод бумаги.

Легендарная, культовая вещь. Она показывает нам, каких высот мог бы достичь Беляев, если бы не разменивался на разную идеологически выверенную чепуху, вроде «Звезды КЭЦ». Живые персонажи, прочувствованная атмосфера, и пронзительная концовка. Стиль немного простоват (потому и снижаю оценку на балл), но зато и ляпов нет.

Одна из жемчужин мировой, не побоюсь этого слова, фантастики. Потрясающая, романтическая вещь, слегка напоминающая творчество беляевского современника Александра Грина. Отдельного одобрения заслуживает отсутствие дежурных в то время плевков в адрес проклятых буржуинов. Именно это наполняет повесть Беляева вневременной ценностью. Поставил бы десятку, но один балл всё же снижу за слишком уж незамысловатый стиль изложения.

Нет, ну какие вопросы? Десять, только десять! И за слог, и за счастливое детство.:smile:

За буйную фантазию автору — огромный плюс. Действительно, придумать такое многообразие жизненных форм, да ещё описать их сложные связи друг с другом, не каждому дано. Но вот что касается сюжета, здесь чувствуется какая-то незавершённость. Вообще непонятно, к чему автор столько всего наворотил. Читаешь-читаешь, продираешься сквозь его извилистую фантазию, а на выходе получаешь пшик. Я был разочарован. Но в целом книга увлекательная, проглатывается быстро.

Читал очень давно, однако сюжет помню хорошо. Это ли не лучший показатель качества произведения? И хоть было мне тогда всего ничего, роман прочёл с большим увлечением. Каверин сумел каким-то образом написать книгу для детей, но о мире взрослых. Не каждому такое дано!

Не ставлю десятку лишь потому, что всё-таки есть там некоторые сюжетные натяжки.

Неплохая вещица, довольно-таки реалистическая, но при этом достаточно нудная. Может, это роман и об учёном, но на мой взгляд, не в этом там суть. Главное — рассматривается один из вариантов межзвёздного общения (пусть даже и с погибшей цивилизацией), анализируются возможные трудности на этом пути и последствия для человечества. Другими словами, это в какой-то мере производственный роман. Никаких глубоких откровений в нём нет, но и чтивом в дорогу это тоже не назвать. Так, обычное произведение на хорошем уровне.

Очень тягучее и тяжёлое произведение. Признаюсь, не шибко оно мне понравилось. Но за красочность описаний окружающей обстановки поставлю высокую оценку

Всё это было, было, было... Очередной постапокалиптический тоталитаризьм (привет «Секс-миссии» Махульского и «Обитаемому острову»), очередные бунтовщики, очередная грызня за власть в правящей верхушке... Единственное, что подано неплохо — описание реалий жизни людей в подземном городе. Но проклятый хэппи-энд в голливудском стиле убивает на корню все и без того жидкие впечатления от этого посредственного произведения

Ничего больше у Вэнса не читал, но уже и за этот рассказ автору можно поставить памятник. Великолепный анализ бюрократической системы

Один из самых реалистически поданных и глубоко проработанных миров, которые я когда-либо встречал в книгах. Читалось легко и увлекательно. Куда там Толкиену!

Не фонтан. Некоторые утверждают, что это, мол, пародия, но я ничего пародийного там не разглядел. Скорее, не слишком удачная попытка автора подстроиться под новые времена и выдать на-гора что-нибудь этакого, разудалого. Попытка вяловатая. Художественный уровень безупречен, но само повествование какое-то неторопливое и нудное. Мне не шибко понравилось. Да и банальностей там масса.

Обычная готика, только на русский манер. Мне, признаться, было скучновато её читать. К тому же и тайна, как оказалось, никакой тайной не была. Всё ждал открыть там второй смысл, а не обнаружив такового, просто пожал плечами. Для наших предков это было, должно быть, увлекательное чтение, но для нас, познавших Кинга и Кунца, всё это выглядит как-то слишком уж наивно. Впрочем, за прекрасный русский язык автору большой поклон.

Очень грустный рассказ. А концовка делает его совсем безнадёжным. Оказалось, там и разгадывать-то нечего. Этакий детектив, в котором тайна не стоит затраченных усилий. Посредственно, одним словом. Хотя написано неплохо.

Прекрасная милая вещица. Великолепно написанная и с хорошим юмором.

Сплошные сопли и сюсюкание. Женская проза в её худшем проявлении.

Зубодробительное произведение. Читал его лет двадцать назад, но запомнил очень хорошо.

Вполне приличный рассказ. Выше среднего уровня.

Этакая теория заговора и иллюзорность мира в одном флаконе, да ещё сдобренная конфликтом отцов и детей.

Да, незашоренность сознания и незамыленность взгляда — большая проблема для специалистов в любой области :smile:

Нет, ну это просто примитив. Суконный язык, не новые идеи... В общем, автору тут гордиться нечем

Рассказ, очевидно, навеян «Понедельником» Стругацких. Но от этого не менее оригинален. Юмор юмором, но причинно-следственная петля, представленная в рассказе, очень даже неплоха

Милая такая поделка, созданная в период повального увлечения «летающими тарелками» и братьями по разуму.

Как-то всё здесь очень прямолинейно. Никаких тебе отклонений, один лишь жёсткий выбор: либо-либо. Мне это представляется упрощением. Но за язык можно и повысить оценку.

Когда-то я с трудом продрался сквозь этот рассказ. И не потому, что рассказ плохой, а потому, что я ещё не был готов к его восприятию. Какая-то неповторимая атмосфера есть в нём, что-то от Лема и Тарковского одновременно. А поставлю-ка я ему девятку!

Вполне себе достойный рассказик. Не фонтан, конечно, но и погоды не портит. Напрягло только, что

Хорошая, крепко сбитая повесть. Но — не больше. Никакого послевкусия от неё не осталось.

Обычный фантастический боевик с элементами мелодрамы. При этом автор везде и всюду демонстрирует своё знание современных вооружений, словно пишет не художественное произведение, а популярное пособие по оружию массового поражения. Литературы здесь — ни на грош. Зато любителям компьютерных стрелялок должно понравиться.

Очень глубоко проработанный и тщательно выписанный рассказ. Что тут ещё добавить? Надо читать!

Самая странная фантастика, которую мне в своё время довелось читать. Разумные звёзды, нереактивная тяга, и люди как мелкие песчинки в нагромождении самых невообразимых форм жизни... Эта человеческая униженность, помнится, сильно задела меня. Как же так — мы, люди, подчинившие себе природу, вдруг оказываемся крохотными муравьишками перед лицом всепобеждающей, не всегда разумной, космической жизни! И даже План, явно вдохновлённый тоталитарным опытом XX века, представлялся мне в такой ситуации не худшим вариантом по сравнению с полной растворённостью нашей цивилизации в сложных межвидовых взаимоотношениях Вселенной.

Книга скорее вызвала во мне какое-то опустошение. Неужто это — тот самый космос, куда стремится человечество? Тогда пропади он пропадом. Лучше жить здесь «под железной пятой» с обручами на шее, чем там бессильными игрушками в руках чуждых нам, пусть даже и дружественных, существ.

Нет, всё-таки Лем — это, очевидно, не моё. Написано, как всегда, мастерски, но невольно закрадывается вопрос: стоило ли огород городить и вообще о чём речь? Высокую оценку ставлю исключительно за стиль. Содержание меня не проняло. Очень нудно, очень красочно, и очень непонятно. Всё-таки от фантастики я жду не столько психологических выкрутас, сколько описания чего-то необычного, но имеющего хотя бы отдалённое отношение к нашему реальному миру. А здесь мы имеем дело с изящной поделкой, прекрасным произведением искусства, подвешенным в пустоте. Оно никак не соприкасается с нами, существует само по себе и обращено к чему-то другому.

Кое-кто может возразить, что дело здесь не в этом; что мы должны воспринимать сие творение так, как оно есть, и постигать его красоту и глубину безотносительно к реалиям нашего мира. И это правильно. Но... не для меня. Если «Маска» — это фантастика, то тогда книги Фрейда — это эротика, а Евангелие — триллер. Каждое художественное произведение должно соответствовать какому-то жанру (или нескольким жанрам). В противном случае это не художественное произведение, а что-то иное. Например, психологическое исследование, или религиозно-мистический трактат, или что-то ещё. Неважно. Вот и «Маска» по своей сути ближе к эзотерическим писаниям мадам Блаватской, чем к подлинно художественной литературе. А потому десятку поставить не могу.

Книга не понравилась совершенно. Как философский трактат — вполне на уровне, но как произведение художественной литературы... извините, нет. Старик Лем, на мой взгляд, просто перепутал жанры. Такое бывает. Даже с очень талантливыми людьми.

Шварц написал пьесу-пророчество. До такого уровня визионерства, как в «Драконе», поднялись, пожалуй, лишь Стругацкие в «Хищных вещах века». Тоталитаризм, внутреннее рабство страшны кроме всего прочего тем, что отравляют душу человека, приучают его к слепому поклонению перед тиранической властью. Если бы не знать, что «Дракон» написан в 1942 г., можно было подумать, что он создан в период развала СССР. Чем Город, оставшийся без Дракона, отличается от современной России?

Из литературных достоинств произведения наиболее примечателен, на мой взгляд, образ бургомистра: типичный юродивый, волею случая забравшийся на вершину власти. Шварц сумел комическими приёмами показать трагедийность обстановки. Высший пилотаж для любого автора!

P.S. Слово «юродивый» я употребляю здесь в его исконном смысле, т.е. божий человек, говорящий людям правду. Сие не есть безумие, а только особый тип поведения.

Жуткая вещь, просто жуткая — по своему психологизму и провидческой силе автора. А главный лозунг островитян («Разве мы не люди?») заставляет бросить грустный взгляд на нынешний офисный планктон. :biggrin:

Ох рановато я, наверно, прочёл сию книгу — лет этак в десять или одиннадцать. Потому ничего особенного в ней не углядел, поскучал и отложил в сторону. Но вот ознакомился тут с мнениями лаборантов и задумался: не перечесть ли ещё раз?:confused:

Стопроцентное лекарство от снобизма. Для всех, кто бежит смотреть разрекламированную американскую кино-новинку, а потом упивается высоколобой критикой оной — настоятельно рекомендую. Подвергнитесь торжественному осмеянию.

За реализм — плюсик. Но манера повествования показалась довольно нудной. Особого впечатления книга не произвела. Возможно, из-за того, что я прочёл её слишком рано и просто оказался не готов.

Как почти всегда у Дика, мало что понял. Но от этого восхищён не меньше. Ведь книги Дика надо не просто читать, а чувствовать. Если поймаете волну — вы счастливец. А если нет — бесконечное разнообразие нашего мира пройдёт мимо вас.

Сути почти не понял. Но чем-то меня это зацепило. Сам не знаю, чем. Наверно, литературным мастерством автора.

Абсолютно беззубое произведение. Непонятно, как герой попал в будущее, суконны и механичны его первые рассуждения, комиксообразное повествование. Идеи хорошие, но скучно и малоправдоподобно.

Не понравилось. Этакий «Чёрный ястреб» Саббатини, только с космическим антуражем. Но если у Саббатини это выглядело очень оригинально и романтично, то у Хайнлайна оставляет впечатление вторичности.

Приём с инопланетянами мне уже тогда казался банальным. А теперь и вовсе выглядит признаком творческой усталости автора.

Детская книжечка постепенно превращается в боевик. Чем Тилли-Вилли не Терминатор?

Может, это и не самая сильная книга цикла, но в детстве этого не замечаешь. Читается на одном дыхании, а что ещё надо ребёнку?

Сюжет уже подзабылся, но впечатление осталось. Восхитительно!:smile:

Классная вещь. Проглотил, не заметив

Элли наряду с Алисой и Незнайкой сделали моё детство незабываемым. Спасибо Волкову за это. Ставлю девятку — исключительно потому, что его книга — это всё-таки переложение, а не самостоятельное творчество.

Блестящее описание нашей суматошной действительности и её последствий для мозговой деятельности некоторых индивидуумов. Пусть даже сама «революционность» книги несколько банальна, зато язык неподражаем, а концовка — так просто выше всяких похвал.

Герман Геринг в образе проповедника — это что-то!

Отличная вещь! Особенно здорово, что повествование ведётся от лица Марка Твена. С его иронией и грустным юмором фантастическое блюдо, приготовленное Фармером, становится ещё изысканнее. Прочёл с большим увлечением.

Читая «самую смешную книгу года», клевал носом. И не то, чтобы изначально спать хотелось, но уж очень произведение какое-то... убаюкивающее. За всё время, пока бродил по извилистым тропинкам фантазии автора, ни разу даже не улыбнулся. Эрудиция, конечно, у автора налицо, но особо глубокого смысла, не говоря уже о юморе, я там не углядел.

Уж слишком тяжеловат Мастер, когда пишет в одиночку. Тягучий неторопливый стиль, безотрадная обстановка... Чернуха, в общем. :glasses:

Как-то уж очень заумно... Уныло и мрачно. Но написано неплохо. Хотя и тяжеловато.

Я не любитель фэнтези, но пару добрых слов об этом произведении скажу. Во-первых, увлекательное повествование. Во-вторых, хорошо показан мир, в котором дикость приходит на смену цивилизации. В-третьих, поучительная и неожиданная (для меня) концовка.

Теперь — о плохом. Читал эту книжку лет в двенадцать. Тогда она меня затянула. Теперь же вспоминаю свои тогдашние чувства и снисходительно усмехаюсь. Молодой был, глупый... Произведение-то, в общем, ни о чём. Перечитывать не тянет.

Изумительные герои, потрясающе выписана атмосфера, но... концовка разочаровала. Слишком там всё плоско, а персонажи вдруг становятся картонными и начинают говорить мёртвым языком. Не случайно БНС ставил этой книжке тройку.

Очень интересная по замыслу, но как-то топорно сделанная вещь. Как-будто братья спешили и вместо психологической отделки фиксировали свой поток сознания.

Не легла мне на душу эта книга. Слишком уж она безрадостная и какая-то... резонёрская что-ли. Но типажи и сюжетные повороты — высший класс.

Признаюсь, не очень мне по сердцу данное произведение. Стиль очень хорош, навевает атмосферу романтической ностальгии. Однако сути я как-то не углядел. Сказка и сказка...

Очень интересная идея, необычная развязка, но... стиль слабоват. Эх, пришёл бы такой сюжет в голову Лему или Стругацким, уж они бы развернулись во всю мощь!:wink: Но и мистеру Тенну уважуха за попытку. Сделал всё, что смог.

Помню, был раздавлен и размётан, прочитав этот рассказ. Одно из моих самых сильных литературных впечатлений. С воодушевлением узнал, что роман, написанный по сюжету рассказа, проходят в американской средней школе. Неплохо было бы и нашим школьникам с ним ознакомиться — хотя бы в виде рассказа.

Завораживающая книга. Едва увидел заголовок, мгновенно вспомнил сюжет. Читать всем строго рекомендуется:glasses:

Хорошая детская книга. Пусть даже плагиат, пусть даже идейно выверенная и социально заточенная. Всё равно — Хоттабыч навсегда!

Первая книга Стругацких... Для меня она наоборот стала одной из последних в их творчестве. Сказать, что был разочарован... Возможно. После шедевральных «Гадких лебедей» или «Понедельника» прочесть ЭТО... В целом, согласен с БНС, который сию вещь не ценит. Читалось долго и нудно. Единственный отрывок, который произвёл впечатление — внутренний монолог главного героя при тяжёлом возвращении к кораблю. В нём уже чувствуются проблески тех Стругацких, которых мы знаем и любим (хотя монолог этот, насколько мне известно, написан АНС в одиночку). Отдадим дань первопроходцам и сделаем скидку на эпоху. Семёрочка.

Замысел не ахти — этакий Джек Лондон на Венере. Но какой юмор! Какой стиль! Как превосходно описывается отчаяние человека, который наткнулся на золотоносную жилу, а не может даже сделать глотка воды! Это потрясающе

Может, я тупой, но глубокого смысла, обычно закладываемого Шекли в свои произведения, здесь не увидел. Весёлая добрая поделка, ничего более

Всегда воспринимал этот рассказ как ироническую гиперболу. А потом залез в архивы одной бывшей страны соцлагеря, порылся там, и обнаружил, что автор не так уж много преувеличил:biggrin:

Шекли как всегда неподражаем.

Обожаю Шекли. Каждый его рассказ — это жемчужина. Ни разу не пришлось разочароваться