Сегодня попробуем разобраться кому посвящал свои книги американский фантаст, редактор и художник Генри Максвелл Демпси (он же — Гарри Гаррисон).
Я буду очень рад, если, вы коллеги, сможете найти ещё посвящения в англоязычных или отечественных изданиях Гаррисона, потому что я обнаружил не много, но желаю поделиться.
Поехали.
Гарри и герои его книг
1. Неукротимая планета (1960) — Посвящается Джону В. Кэмпбеллу, без чьей помощи никогда не была бы написана эта книга, как и изрядная доля современной фантастики.
Думаю, Кэмпбелл не нуждается в представлении, ему посвящали огромное количество книг, надо будет как-нибудь их тоже проанализировать.
2. Планета проклятых (1961) — Моим матери и отцу — Гаррисонам. Человек сказал Вселенной: «Я существую». «Однако, — ответила Вселенная, — этот факт не порождает во мне чувства долга».
Мама Гарри, кстати, родилась в Российской империи — Рия Кирьясова.
3. Билл — герой Галактики (1965) — Моему товарищу по кораблю Брайану У. Олдиссу, который использует секстант и прокладывает курс для всех нас.
Брайан Уилсон Олдисс, английский писатель и друг Гаррисона
4. Чума из космоса (1965) — Хьюберту Притчарду в память о многих прекрасных днях.
Хьюберт Притчард — старый друг Гаррисона, который учился в медицинской школе и рассказал автору много правдивых историй, которые превратились в сюжет романа.
5. Подвиньтесь! Подвиньтесь! (1966) — Тодду и Мойре, для вас, дети, я надеюсь, что всё это окажется лишь художественным произведением.
Тодд и Мойра — дети Гарри Гаррисона.
6. Фантастическая сага (1967) — Моему другу Франческо Биамонти (Francesco Biamonti)
Франческо Биамонти — итальянский писатель, знакомство с ним произошло во время итальянского периода жизни Гаррисона на Капри.
7. Конные варвары или Мир Смерти-3 (1968) — Кингсли и Джейн, с благодарностью
Кингсли это Сэр Кингсли Уильям Эмис — английский прозаик, поэт и критик. Джейн это Элизабет Джейн Говард, известная английская писательница, жена Кингсли Эмиса.
Кингсли Уильям Эмис
Элизабет Джейн Говард
8. Пленённая Вселенная (1969) — Нетти и Луису Мерклерам, по многим причинам
По всей видимости, это родственники жены — Гарри Гаррисона — Джоан Гаррисон (урождённой Мерклер).
Свенд Драгстед — датский эсперантист, как известно, Гаррисон подвигал во всём мире язык придуманный Людвигом Заменгофом.
10. Месть Монтесумы (1972) — Энтони Бёрджессу, с благодарностью
Энтони Бёрджесс — английский писатель и литературовед, автор антиутопии «Заводной апельсин».
11. Возмездие королевы Виктории (1974) — крестному отцу Тони — Ларри Эшмиду
Тони — герой романов "Месть Монтесумы" и "Возмездие королевы Виктории", Ларри Эшмид — знаменитый американский редактор.
12. Запад Эдема (1984) — Т. А. Шиппи и Джеку Коэну, без помощи, которых эта книга никогда бы не была написана, особая благодарность также Джону Р. Пирсу и Леону Ю. Стоверу
Все эти люди консультировали Гаррисона во время написания романов из цикла Эдем.
Томас Алан Шиппи — английский литературовед, филолог и писатель.
Джек Коэн — биолог.
Джон Робинсон Пирс — американский инженер и писатель-фантаст.
Леон Юджин Стовер — американский антрополог, фанат научной фантастики, который часто писал в соавторстве со многими известными фантастами.
13. Стальная Крыса идёт в армию (1987) — Рогу Пейтону и всей банде из Бирмингема
Роджер «Рог» Пейтон — английский фанат научной фантастики, продавец книг, редактор и издатель из Бирмингема.
14. Билл, герой Галактики, на планете непознанных наслаждений (1991) соавтор: Дэвид Бишоф — Джо и Элен Донахью, с благодарностью
Вполне возможно, что это посвящение принадлежит Дэвиду Бишофу. Кто такие Joe and Ellen Donohue установить не удалось.
15. Билл, герой Галактики, на планете зомби-вампиров (1991) соавтор: Джек Холдеман II — Посвящается Лори, ревностной поклоннице всяких инопланетян, особенно самых склизких.
Добрый день, дорогие коллеги, друзья, жители ФантЛаба!!
Вашему вниманию предлагается перевод эссе Айзека Азимова "Seven Steps to Grand Master" — https://fantlab.ru/work691427
Айзек Азимов с наградой
Семь шагов к Гранд-мастеру
Шаг 1. Отправляюсь в путешествие за Океан
Я родился в России. Страна только что пережила Первую мировую войну, революцию и гражданскую войну с интервенцией. Навязываться народу в столь трудное время было довольно безжалостно с моей стороны, но я не считаю себя виноватым. Поступок, который привёл к моему появлению на свет, был поступком моих родителей.
В конце 1922 года мои родители решили, что было бы неплохо эмигрировать в Соединённые Штаты. Они хорошо жили; не скатываясь в крайнюю нищету; не страдая от чрезмерных проблем, от которых пыталась оправиться страна, но они подозревали, что в долгосрочной перспективе им будет лучше в Соединённых Штатах. Одна из проблем, с которой им пришлось столкнуться, я полагаю, заключалась в том, брать ли меня с собой. Мне не было ещё и трёх лет, и из-за того, что я заболел двусторонней пневмонией, упал в соседский пруд и (после некоторого колебания) был вытащен моей матерью и доставил родителям другие радости подобного рода, я полагаю, они чувствовали, что в долгосрочной перспективе им будет лучше в Соединённых Штатах. Тем не менее, в основном потому, что (как я подозреваю) они не могли найти никого настолько глупого, кто бы забрал меня к себе, они вздохнули и положили меня в рюкзак, чтобы им, по крайней мере, не пришлось раскошеливаться на мой билет. Я пересёк океан, и мы прибыли в Бруклин в феврале 1923 года, вскоре после моего третьего дня рождения. То был мой первый шаг к Гранд-мастеру. Если бы я остался в СССР, осмелюсь предположить, что получил бы соответствующее образование, занялся бы литературой и даже начал бы писать научную фантастику, конечно, используя кириллицу, но я не думаю, что там у меня всё пошло бы так же хорошо, как здесь. В 1941 году нацисты вторглись в Советский Союз. В то время мне был двадцать один год, и я подозреваю, что принял бы участие в боевых действиях и вполне мог быть убит или, что ещё хуже, взят в плен. Или, если бы я выжил, у меня, возможно, возникли бы проблемы с режимом из-за моей склонности говорить, когда и что мне заблагорассудиться. (Если задуматься, то я часто попадал в неприятности в США, именно по этой причине).
И, наконец, я не знаю, есть ли у них, в Советском Союзе, награда Гранд-мастера, так что в целом поездка за океан была необходима.
Шаг 2. Настаиваю на собственной идентичности
Как только мы оказались в Соединённых Штатах, мои родители поняли, что они получили новый статус — статус «жёлторотиков». Окружающие стремились давать советы и направлять наши неуверенные шаги на пути к американскому гражданству, особенно старые переселенцы, те, что сошли с корабля пять лет назад. Одна соседка сказала моей матери в моём присутствии (мне тогда было четыре или пять лет, и я был очень маленьким для своего возраста, поэтому меня никто не замечал, так что на меня часто наступали): «Почему вы называете его Айзеком, миссис Азимова? С таким именем на нём всегда будет клеймо позора» (или «Все будут знать, что он еврей»).
— Так как же мне его звать, миссис Биндлер?
И миссис Биндлер (или как там её звали) сказала: «Зовите его Ирвингом». (Ирвинг это старинная аристократическая английская фамилия). Моя мать была очень впечатлена и, несомненно, приняла бы это предложение, но, как я уже сказал, я внимательно их слушал. Я понимал, что меня зовут Айзек и, что я не смогу быть самим собой, если меня станут звать иначе. (Или, как я однажды довольно аккуратно выразился: «Если, мы называем что-то розой, вряд ли оно станет пахнуть столь же сладко»).
Я считал, что я Айзек, и если бы меня называли как-то иначе, я бы не был собой. После чего я поднял то, что мы в те дни называли «ором», категорически отказываясь, при любых условиях, позволять называть меня Ирвингом. Я был Айзеком, и я намеревался остаться Айзеком, и мне это удалось. Мать просто сникла под силой моего негодования. То был мой второй шаг к Гранд-мастеру. Если бы я согласился стать Ирвингом, то это имя оказалось бы таким же клеймом, как и Айзек, потому что множество еврейских матерей искали спасения для своих молодых надежд, поэтому Ирвинг стал таким же еврейским именем, как и Айзек, хотя и без библейского оттенка последнего. (Кроме того, Ньютона тоже звали Исаак (Айзек), и это даже лучшая реклама имени, нежели отсылка к Библии, так я считаю). Сбежав от Айзека, я бы, в конце концов, презирал Ирвинга и сменил бы имя на Иэн. Затем, поняв, что Иэн не подходит к Азимову, я сменил бы фамилию на Эшфорд, и как Иэн Эшфорд я писал бы свою научную фантастику. Теперь я твёрдо верю в ценность имён. Никто бы не заметил и не запомнил такого имени, как Иэн Эшфорд. Однако имя Айзека Азимова сразу привлекает внимание. Люди смеются и долго обсуждают, как это можно произнести. Когда появляется вторая история, подписанная тем же именем, они видят её снова, и вскоре с трудом могут дождаться ещё одной истории от меня. Даже если история не очень хороша, фамилия составляет потрясающую часть обсуждения автора. Я бы канул без следа, если бы у меня не хватило здравого смысла сохранить собственное имя.
Шаг 3. Жизнь на линии метро
Мне было восемнадцать лет, и у меня наконец-то появился рассказ, который я хотел представить Джону В. Кэмпбеллу-младшему, новому редактору «Поразительной научной фантастики». Беда в том, что я не знал, как это сделать.
Логично было отправить рассказ по почте, но история вместе с конвертом весила чуть больше трёх унций, значит, следовало наклеить четыре марки по три цента, итого двенадцать центов. Если я поеду на метро, это будет стоить пять центов в одну сторону или десять центов всего. Конечно, поездка на метро означала бы полчаса моего времени в каждую сторону, но в те дни моё время ничего не стоило. Взвесив относительные значения двенадцати и десяти центов, я пришёл к выводу, что два цента это ценный материал. Поэтому отправился на метро. Подойдя к секретарше в агонии от испуга, я попросился к мистеру Кэмпбеллу, ожидая, что меня вышвырнут вместе с рукописью, которая полетит вслед за мной, развалившись на четыре части. Кэмпбелл согласился встретиться со мной, и мы пообщались около часа. Он быстро прочёл рассказ и прислал отказ с очень любезным и полезным письмом. После этого я навещал его раз в месяц, катаясь на метро.
Как это случилось? Что стало решающим фактором? Полегче! Я жил в половине квартала от станции метро. Если бы я жил в Фарго, штат Северная Дакота, стоимость проезда по железной дороге составила бы больше двенадцати центов. Ради бога, если бы я жил на Стейтен-Айленде, паром прибавил бы десять центов к стоимости проезда туда и обратно, и, сравнив двенадцать и двадцать центов, я бы сунул конверт в почтовый ящик. Тогда я бы никогда не встретил Джона Кэмпбелла и не получил бы того заряда ободрения и харизмы, которые исходили от этого великого редактора.
Да здравствует, станция метро! Без подземки я бы никогда не стал Гранд-мастером.
Шаг 4. Я появился в нужный момент
Каждый раз, когда видел редактора, я пытался предложить Кэмпбеллу новую идею. Однако время от времени у Кэмпбелла появлялась собственная. В соревновании между идеей писателя и одной из идей Кэмпбелла всегда побеждал Кэмпбелл, по крайней мере, когда в нём участвовал я.
Однажды Кэмпбеллу пришла в голову потрясающая идея, и он страстно желал её осуществить, то есть навязать какому-нибудь писателю. Он никогда не рассказывал мне подробностей, но картина, которая осталась у меня в голове, это Кэмпбелл, сидящий в кабинете, как стервятник, ожидающий, когда невинный писатель войдёт в его логово (предполагаю, что у стервятников есть логова), любой невинный писатель. Должно быть, для него стало неприятным потрясением, когда я, в возрасте двадцати одного года и такой же невинный, как они, вошёл и сказал: «Здравствуйте, мистер Кэмпбелл». Это, несомненно, дань уважения тому, как эта идея захватила его, что после минутного содрогания он отверг мысль, которую я пытался выдать, и сказал: «Не парься, Азимов. Послушай лучше цитату из эссе Эмерсона».
Он прочёл её: что-то о том, что если бы люди могли видеть звёзды только раз в тысячу лет, они бы получили от этого огромное удовольствие.
— Они бы не получили удовольствия, — сказал Кэмпбелл. — Они сошли бы с ума. Я хочу, чтобы ты поехал домой и написал об этом рассказ. С глаз моих долой! Марш!
Дрожа от страха, я вернулся домой, сел за пишущую машинку и напечатал «Приход ночи». История появилась в сентябрьском номере журнала за 1941 год и попала на обложку. Это был мой первый хит, после почти трёх лет попыток. Роберту Хайнлайну удалось попасть на страницы журнала с первой попытки; А.Э. ван Вогт сделал это со своим первым рассказом; Артур Ч. Кларк сделал это со своим первым рассказом, и я был почти так же хорош – попал в журнал со своим шестнадцатым рассказом.
«Приход ночи» ознаменовал поворотный момент. С момента этой продажи я никогда не упускал возможности продать очередное написанное мной художественное произведение (хотя в редких случаях для этого требовалось два или три представления в журналы).
Иногда я просыпаюсь посреди ночи с криком, потому что мне приснилось, что Теодор Старджон или Лестер дель Рей вошли в офис Кэмпбелла в тот день на полчаса раньше меня. Если бы они это сделали, бах, то очутились бы на моём Гранд-мастерком корабле.
Шаг 5. Упорство друга
Одной из историй, которую я не продал, поначалу, была повесть под названием «Состарься вместе со мной» [первая редакция романа «Камешек в небе»].
Я написал её для «Потрясающих историй» по просьбе редакции, и, в конце концов, они её отклонили. Дело было в 1947 году, через шесть лет после «Прихода ночи». Событие так потрясло меня, что я решил, что пик моей карьеры пройден, в конце концов, мне уже 27 лет, и я скатываюсь в пропасть, чтобы присоединиться к Эду Эрлу Риппу и Харлу Винсенту (двум идолам научной фантастики начала тридцатых годов).
Два года спустя издательство «Даблдей» решило выпускать серию научно-фантастических романов в твёрдой обложке. Для этого им нужны были романы. Я, конечно, с моей привычной способностью держать руку на пульсе издательства, ничего об этом не знал.
Но у меня был друг — Фред Пол. Он подошёл ко мне и сказал: «Даблдей» ищет роман. Как насчёт той повести, которую ты написал для «Потрясающих историй»?».
Я ответил: «Фред, там всего лишь сорок тысяч слов. И она плохо пахнет».
Он задумал: «А что, если им она понравится, ты можешь удлинить её. И если ты не скажешь, что она плохо пахнет, они могут и не учуять».
Но я не хотел переживать ещё один отказ, поэтому заявил: «Я не хочу предлагать повесть».
«А я настаиваю», — сказал Фред.
У меня закончились аргументы против спокойной настойчивости Фреда, и я позволил ему взять историю. Он познакомил «Даблдей» с повестью. А издательство попросило меня расширить историю до семидесяти тысяч слов и приняло её для публикации. Книга появилась в январе 1950 года под названием «Камешек в небе», и с тех пор роман приносил мне деньги в каждом из семидесяти четырёх отчётов о продажах «Даблдей», которые я получил с тех пор.
Более того, у «Даблдей» вошло в приятную привычку принимать мои рукописи как нечто само собой разумеющееся. На сегодняшний день они опубликовали 102 мои книги и несколько ещё находятся в печати.
Я уверен, что был бы достаточно успешным писателем процветая на журнальных рассказах, но я был бы намного беднее, чем сейчас, если бы не писал романы, и я бы не стал известен. На самом деле, если бы Фред не настоял на том, чтобы представить издательству повесть в тот день в 1949 году, я сомневаюсь, что когда-либо смог бы претендовать на звание Гранд-мастера.
Шаг 6. Критик задаёт вопрос
В 1957 году я опубликовал роман «Обнажённое солнце», научно-фантастический детектив. Кроме того, в нём присутствовала довольно простенькая история любви с довольно трогательной финальной сценой.
Деймон Найт пролистал книгу, и на него ни в малейшей степени не произвели впечатления ни научная фантастика, ни детективные загадки. (Я полагаю, он имеет право на собственное мнение, но я не могу свыкнуться с этой мыслью). Как бы то ни было, ему понравилась история любви. «Если вы можете писать, как Азимов, — риторически заметил он в своей рецензии, — то зачем утруждаетесь написанием научной фантастики?».
На что я ответил в письме, которое появилось в журнале, в котором ранее напечатали рецензию: «Потому что я люблю научную фантастику. Что бы ни случилось, я никогда не перестану писать научную фантастику».
А потом, в 1958 году, на следующий же год, я внезапно устал от научной фантастики. Продолжение «Обнажённого солнца» скончалось, не достигнув типографии, и я понял, что мне не хочется писать художественную прозу. И всё же, как я мог остановиться? Я вспомнил ответ на вопрос Деймона, но я просто не мог вернуться к своему любимому жанру.
Именно в то время, когда я колебался, Роберт П. Миллс, тогдашний редактор журнала «Фэнтези и научной фантастики», попросил меня вести ежемесячную научную колонку. Я ухватился за неё, потому что это позволило бы мне писать научную литературу и при этом оставаться в области научной фантастики. Это было идеальное талмудическое решение. Первая научная колонка появилась в ноябрьском номере «Ф&НФ» за 1958 год, и колонка существует до сих пор, двадцать девять лет спустя. В течение двадцати лет после этой первой колонки я писал в основном научно-популярную литературу.
Имейте в виду, я не бросил научную фантастику полностью. За это время я написал два романа и десятки рассказов, но по сравнению с моими предыдущими творениями это казалось каплей в море. Если бы не колонка «Ф&НФ», которая, возможно, не появилась бы без вопроса Деймона и моего ответа, я, несомненно, был бы забыт поклонниками и стал бы очередным Дэвидом Х. Келлером. Колонка удерживала меня в фарватере фантастики вплоть до основания «Журнала научной фантастики Айзека Азимова» в 1977 году и настойчивого требования «Даблдей» в 1981 году обратиться к романам, так я вернулся в струю. Колонка, постоянно державшая меня на виду у публики в сухой период, позволила мне заслужить звание Гранд-мастера.
Шаг 7. Я ещё жив
Естественно, меня поджидали превратности судьбы. В 1972 году была проведена операция по удалению доли щитовидной железы, а в 1977 году случился лёгкий сердечный приступ. Я с лёгкостью пережил и то, и другое. А потом, осенью 1983 года, моя стенокардия внезапно стала такой сильной, что я едва мог преодолеть холл в своём многоквартирном доме.
14 декабря 1983 года мне сделали тройное шунтирование, и я пришел после него в прекрасную форму благодаря очень умелому хирургу. На следующее утро я сказал: «Медсестры заверили меня, что операция прошла очень хорошо». На что он ответил: «Что значит «очень хорошо»? Это было просто потрясающе!».
Похоже, на правду, и если бы операция не была бы проведена успешно, вряд ли сейчас мне вручили бы награду. Именно хирургу я обязан титулом Гранд-мастера.
Вывод? Простой. Я не имею к награде никакого отношения. Если бы мои родители не привезли меня сюда; если бы моя мать не решила оставить моё имя, если бы рядом с домом не было линии метро; если бы я не забрёл в офис Кэмпбелла в нужный момент; если бы Фред Пол не настоял, если бы Деймон Найт не задал вопрос; и если бы у хирурга дрогнула рука, я остался бы ни с чем. Как бы то ни было, я Гранд-мастер и мне это нравится, как будто я всё сделал сам.
Вашему вниманию предлагается перевод рассказа Кларка Эштона Смита «The Fulfilled Prophecy» — https://fantlab.ru/work124151
Дорогие коллеги, несмотря на то, что рассказ впервые был опубликован в 2004 году, он, положа руку на сердце, крайне слабый, возможно, что произведение было написано мастером в далёкие годы юности. Хотя, возможно, если я не прав, то знатоки меня поправят.
Исполнившееся пророчество
Ты можешь посчитать эту историю случайным совпадением. В самом деле, можно вообще не верить этому рассказу. Но факты вполне достоверны и, на мой взгляд, слишком примечательны, чтобы их можно было объяснить простым совпадением.
Я нашёл первую часть истории в ветхой рукописи Телегу, написанной, вероятно, семь веков назад, которая сегодня хранится в частной библиотеке в Мадрасе. Если судьба или любопытство когда-нибудь приведут тебя в этот город, и ты получишь доступ к библиотеке, то обнаружишь рукопись и сможешь прочесть её.
Книга якобы была написана неким Викрамом Ру, брамином, который в своё время имел большое уважение в Раджапуре, Королевстве Декана, прекратившем своё политическое существование около трёх столетий назад.
Пропустив значительное количество трактатов, которые он написал, и перечисление добродетелей Натха Сингха, тогдашнего раджи Раджапура, рукопись начинается примерно так:
«Во времена правления самого благодетельного правителя (Натха Сингха) произошло странное событие, о котором я собираюсь поведать.
Как заведено древним обычаем, всеведущий Натха Сингх в среду созвал визирей и сел на троне в Зале аудиенций, чтобы вершить правосудие над своими подданными.
И было так, и многие дела рассматривались всемогущим правителем, а решения его были исполнены мудрости и справедливости для всех и каждого.
Наконец в Зал аудиенций вошёл странствующий садху. Лицо его венчали отпечатки прожитых лет, а длинные локоны были подобны снегам вечных Гималаев.
Натха Сингх выжидающе наклонился к нему, и все присутствующие молча ожидали его жалобы. Некоторое время старик молчал, а его глаза, странно светились, как у человека, видящего многое, и были устремлены в лицо раджи. Наконец он заговорил, и слова с трудом долетали до ушей внимающих слушателей.
— Знай, Натха Сингх, — молвил он, — что Царству твоему придёт конец. Но наступит он ни во дни твои, ни во дни сынов твоих. Но через много лет, когда от тебя и многих, кто следует за тобой, останутся лишь воспоминания былого дня, с Севера придёт великая армия. А во главе будет скакать воин на белом коне, рождённый в далёкой стране. То будет могучий полководец, а люди его будут подобны песку на морском побережье. И пред ними воины Раджи растают, как снег в пустыне. И в тот день падёт Раджапур, и живущие в нём будут преданы мечу. И прежде чем сядет солнце, царствующий Раджа умрёт, и его Царство перейдёт к завоевателям. И после него не будет больше твоего народа, и Раджапур станет лишь провинцией могущественной империи. И на троне твоём воссядет тот всадник на белом коне, и станет править, как наместник при императоре.
Садху замолк. Некоторое время он стоял молча, а потом повернулся и медленно вышел из Зала аудиенций на улицы Раджапура. На какое-то время в Зале воцарилось мрачное предчувствие, и раджа задумался, действительно ли странное пророчество когда-нибудь сбудется.
А садху покинул Раджапур, и никто не мог сказать, куда он направился. Все вспоминали лишь его глаза, глаза человека, который многое повидал».
Несколько месяцев спустя, находясь в Хайдарабаде, я наткнулся на продолжение рукописи. Друг, которому я рассказал историю, изложенную в тексте Викрама Ру, снабдил меня историей войн Акбара. Открыв один из томов, он указал на отрывок, описывающий падение Раджапура. Книга была написана живо и с упоминанием многих деталей, местным историком, малоизвестным даже в Индии наших дней. Автор, живший во времена правления шаха Джихана, приложил немало усилий, чтобы исполнить работу полно и точно. Отрывок, на который указал мой друг, повествовал о следующем:
«Абдул Марраш, знаменитый полководец, после завоеваний в Раджпутане был послан Акбаром вести войну в Декане. Его обширные и успешные заслуги принесли ему полное доверие его Господина, и в новой кампании он более чем оправдал ожидания Акбара. Несколько мелких государств Абдул Марраш сокрушил одним ударом и, в конце концов, явился в Раджапур, богатое и знатное королевство, расположенное на плодородной равнине Южного Декана и управляемое принцем по имени Насир Сингх. Армия Насира, которую он лично возглавлял, встретила Абдула Марраша на равнине вне стен города. Великий полководец, верхом на белом коне, возглавил атаку и разил врагов подобно бури, ломающей тростник. Вскоре всё было кончено, и армия Насира Сингха, в которую был призван весь цвет Раджапура, полегла на поле боя или была пленена победителем. Сам Насир спасся бегством и благополучно добрался до стен города.
Раджапур был взят в тот же день; Абдул Марраш, слишком нетерпеливый, чтобы ждать следующего восхода солнца, двинулся вперёд и приказал немедленно атаковать. Раджапур разграбили, а Насира Сингха убили в тщетной попытке к бегству ещё до заката.
В награду за выдающиеся заслуги Абдул Марраш был назначен субадаром, или губернатором новой провинции».
Перевод рассказа, выполнен по тексту издания The Ultimate Weird Tales Collection — 133 stories — Clark Ashton Smith (Trilogus Classics).
Вдохновившись исследования творчества Роберта Хайнлайна, которые провёл swgold (С.В. Голд) и великолепным разбором переводов романа "Академия", выполненным JimR (Дмитрий Ручко), я решил полистать журналы Astounding Science-Fiction, чтобы посмотреть, как первые иллюстраторы произведений Азимова изображали его героев.
Как известно, роман "Академия" (1951) был сложен из кусочков повестей-пазлов, которые публиковались на протяжении нескольких лет в журнале Astounding у руля которого стоял, ныне презираемый многими американскими критиками и фанатами, Джон В. Кэмпбелл-мл, но не будем о грустном.
Сюжет романа я пересказывать не буду, потому что надеюсь, что читатели Азимова и так помнят о чём идёт речь.
Впервые повесть под названием Foundation (в романе это часть 2 — Энциклопедисты) появилась в майском номере за 1942 год.
В ней имелось всего две иллюстрации, выполненные Мануэлем Реем Айсипом (Manuel Rey Isip).
Ансельм хоут Родрик и Сэлвор Хардин
Ансельм хоут Родрик («хоут» означает благородное происхождение), помощник префекта Племы и Чрезвычайный Посол Его Величества Короля Анакреона, а также обладатель еще полудюжины других титулов, был встречен на космодроме Сэлвором Хардином со всеми необходимыми и пышными церемониями, приличествующими визиту государственного деятеля.
Сдержанно улыбаясь и низко кланяясь, помощник префекта расстегнул кобуру и подал Хардину свой бластер, рукояткой вперед. Хардин поступил точно так же — он специально одолжил бластер на этот случай. Таким образом, дружба и добрые намерения были подтверждены, а если Хардин и заметил выпуклость под мышкой у хоута Родрика, то благоразумно промолчал.
Обратите внимание на парадный наряд Родрика, лично мне он напоминает кайзера Вильгельма, а одна из наград, украшающих грудь мужчины похожа на стилизованный Железный крест. Хотя может быть это игра моего воображения и не стоит привязываться к тому, что повести выходили во время Второй мировой войны. С другой стороны костюм Хардина довольно простой, даже скромный. Интересно, что люди будущего носят плащи, как супермен из комиксов.
Первое изображение Хэри Селдон и его "пророчества"
Лампы стали тусклыми!
Они не выключились, но свет их как-то пожелтел, причем так неожиданно, что Хардин вскочил на ноги. Он удивленно посмотрел на потолок, а когда опустил глаза, то обнаружил, что стеклянный куб уже не пуст.
В нем появился человек, человек в кресле-каталке! В течение нескольких секунд незнакомец сохранял молчание; он закрыл книгу, лежавшую у него на коленях, и рассеянно ее поглаживал. Затем улыбнулся, лицо его оживилось.
— Я Хэри Селдон, — сказал он тихим голосом очень пожилого человека.
Не знаю, как вам, а мне здесь Селдон напоминает Профессора Икс (Чарльза Ксавье), такой же лысый дед на кресле-каталке.
Продолжение, вторая часть "Академии" под названием Bridle and Saddle (Мэры) появилась в июньском номере журнала за 1942 год.
Теперь иллюстратором был Чарльз Шниман (Charles Schneeman) и в повести имелось уже четыре рисунка, а не два, как в предыдущей части.
По всей видимости, на первом рисунке показан Терминус и его жители, спешащие в космопорт, здание с колоннами, возможно, Ратуша.
На втором изображении мы видим постаревшего Сэлвора Хардина (он стоит) и Поля Веризофа, посла Академии на Анакреоне. В повести Азимова они курят сигары, а не выпивают.
В бальном зале наступила тишина. Придворные далеко отступили от трона. Лепольд сидел неподвижно, с каменным выражением лица, сложив руки на коленях ... трон тем временем тронулся с места, бесшумно оторвался от пола и поплыл в воздухе.
Может быть у меня снова возникают странные ассоциации, но люди на картинке, как мне кажется, не просто машут руками, приветствуя короля Анакреона, похоже что они выкидывают руки в жесте нацистского приветствия. Тем более, что королевство Анакреона явный антагонист Академии.
Последняя иллюстрация к повести "Мэры" изображает флагманский космический корабль «Уайнис», который Тео Апорат, агент Академии и, по совместительству, высокопоставленный жрец Анакреона, просто отключит гиперволновым реле, когда крейсер обратит пушки против Академии.
Следующая часть будущего романа под названием The Wedge (Торговцы) появилась в октябрьском номере журнала за 1944 год.
Снова сменился художник, на этот раз им стал Фрэнк Крамер (Frank George Kramer). В повести всего три рисунка и они довольно скупы на детали.
Нет, на картинке не фотопринтер Instax, а микрокинокамера, которая выдаёт цветной объемный фильм.
На втором рисунке изображён Великий Магистр Аскона, у которого в застенках томится Эскел Горов.
Ну, и заключительная картинка показывает нам космические корабли торговцев.
Вслед за "Торговцами" в августе 1944 года последовала повесть The Big and the Little (Торговые магнаты).
Её проиллюстрировал замечательный художник Пол Орбан (Paul Orban), забегая вперёд скажу, что он же станет автором иллюстраций для двух журнальных повестей, которые станут романом "Академия и Империя".
Повесть The Big and the Little удостоилась шести изображений.
Первая же картинка раскрывает один из поворотов сюжета повести, хотя читатель поймёт это, когда почти прочтёт произведение до конца.
Здесь изображен Публий Манлио — худощавый старик с седыми волосами, который изучает голографическое изображение Джейма Твера, которого секретарь Манлио — Джоран Сутт использовал для слежки за первым торговым магнатом — Хобером Мэллоу.
Джейм Твер и Хобер Мэллоу ведут беседу на борту «Далекой Звезды», разглядывая обветшалый и пришедший в упадок космодром Корелла.
— Ладно. — Мэллоу помахал ручным бластером, который он так и не вложил в кобуру. — Грун и Апшур, выведите его из корабля.
Миссионер испустил вопль. Он поднял руки вверх, и широкие рукава откатились далеко назад, обнажив тонкие жилистые руки. Вспыхнул какой-то крохотный огонек и тут же погас. Мэллоу моргнул и опять взмахнул бластером.
Мужчина со вскинутыми руками это миссионер Джорд Парма с Анакреона, который якобы обучался в Академии.
Вот так Пол Орбан представлял «Далекую Звезду», корабль Хобера Мэллоу.
Только тут Техник заметил тусклое свечение, исходившее от посетителя, словно тот купался в лунном свете. Он поднял бластер и, выпучив глаза от страха и удивления, нажал на кнопку.
Молекулы воздуха, попавшие в зону радиоактивного излучения, распались на сверкающие ионы и, соединив бластер и сердце Мэллоу слепяще-яркой полоской, разлетелись брызгами.
Мэллоу все так же спокойно смотрел перед собой, а направленная против него ядерная энергия, наткнувшись на это прозрачное, еле заметное свечение, отдала ему свою силу, а затем растворилась в воздухе.
И тут же миссионер стал увеличиваться в размерах, превращаясь в гиганта, затем от него осталась одна рука, а потом напряженно мерцающая кисть руки заполнила собой все.
И стало понятно, что свет этот исходит от трех светящихся, написанных с затейливыми росчерками букв — «КТП».
— Это, — загрохотал Мэллоу, — любопытный образец татуировки, господа. Она не видна при обычном освещении, но заметна в ультрафиолетовых лучах, и поэтому мне удалось снять эти буквы на видеокамеру. Следует признать, что такой вид тайнописи довольно наивен, но он вполне оправдан в Корелле, где ультрафиолетовые лучи практически не встречаются. Даже мы заметили эту татуировку чисто случайно.
Вероятно, некоторые из вас уже догадались, что означает «КТП». Джорд Парма превосходно овладел жаргоном, на котором разговаривают жрецы, и талантливо сыграл свою роль. Где он учился этому, я не знаю, но «КТП» означает «Кореллианская Тайная Полиция».
Таким образом, в сердцах граждан Фонда рядом с Хэри Селдоном и Сэлвором Хардином нашлось место и для Хобера Мэллоу.
В следующей части мы посмотрим журнальные иллюстрации к следующим повестям, которые станут романом "Академия и Империя".
Вашему вниманию предлагается перевод рассказа Кларка Эштона Смита 1930 года «A Copy of Burns» — https://fantlab.ru/work124142
Томик Бёрнса
Эндрю Макгрегор и его племянник Джон Малкольм были очень похожи, за исключением единственной особенности. Оба являлись типичными шотландцами, до почти карикатурности; оба — с худощавыми лицами и плотно сжатыми губами, крепко сложенной фигурой; оба бережливы до скаредности; и оба любили неугасимой любовью скалистую почву своих соседних ранчо, раскинувшихся на склоне холма в Эль-Дорадо. Разница заключалась в том, что Макгрегор, уроженец Айршира, был фантастически влюблён в поэзию Бёрнса, которую он цитировал по всем возможным поводам, независимо от того, приходился ли стих подходящим к месту или же нет. Но юный Малкольм, калифорниец по происхождению, питал тайное презрение ко всему, что связано с рифмой или метром, и считал литературный энтузиазм дяди странной природной слабостью, в остальном здорового и достойного восхищения человека. Впрочем, это мнение он всегда тщательно скрывал от старика, хотя скрывал его не только из уважения к возрасту, но из-за любви к родственнику.
Макгрегору не стукнуло и восьмидесяти, но целая жизнь тяжёлого труда согнула его спину и поглотила жизненные силы. В течение нескольких месяцев его здоровье пошатнулось, и теперь он стал совсем немощен. Считалось, что он оставит ухоженный сад, а также приличный вклад в Пласервилльском банке Джону Малкольму, сыну своей сестры Элизабет, а не собственным сыновьям Джорджу и Джозефу, которые устранившись от деревенской работы много лет назад, теперь процветали в Сакраменто. Юный Малкольм, безусловно, заслуживал этого; а ранчо, оставленное ему родителями, было беднее, чем у Макгрегора, и никогда не приносило больше, чем средств на скудное пропитание, несмотря на трудолюбие его владельца.
Однажды Макгрегор послал за племянником. Молодой человек нашёл дядю сидящим в кресле перед камином, ослабевшим до жути, и его пальцы беспомощно дрожали, когда старик переворачивал страницы потёртого томика Бёрнса, который держал в руках. Его голос превратился в еле слышный, хриплый шёпот.
«Моё время вот-вот придёт, Джон, — сказал он, — но я хочу сделать тебе подарок, прежде чем умру. Возьми этот томик Бёрнса. Я рекомендую тебе его внимательно прочесть».
Роберт Бёрнс (1759—1796) — шотландский поэт, фольклорист, автор многочисленных стихотворений и поэм
Малкольм, слегка удивлённый, принял подарок с надлежащей благодарностью и со всеми подобающими выражениями заботы о здоровье дяди. Он отнёс книгу домой, поставил на полку, где лежали альманах, Библия и два каталога, заказанные по почте, и с тех пор забыл о ней.
Спустя неделю Эндрю Макгрегор умер. После того как его похоронили на кладбище Пласервилль (Джорджтаун), начались поиски завещания. Однако его так и не обнаружили, и со временем сыновья Макгрегора предъявили права на собственность отца. Затем они продали ранчо, не заботясь о том, чтобы сохранить его для себя.
Джон Малкольм проглотил разочарование и с угрюмым молчанием продолжал пахать свой каменистый склон, поросший виноградными лозами и грушевыми деревьями. Он скопил немного денег, приобрёл ещё немного земли и, в конце концов, добился сносной комфортной жизни, которую, однако, мог поддерживать только ценой непрестанной работы. Он женился, и у него родилась дочь. Он назвал её в честь своей матери — Элизабет, которую очень любил. Двадцать лет спустя долгие часы непосильного труда плюс пристрастие к самогону «Эльдорадо» наконец сделали своё дело. Преждевременно измученный в пятьдесят лет, Джон Малкольм лежал при смерти. Началось двухстороннее воспаление лёгких, и доктор не стал притворяться, что осталась какая-либо надежда.
Жена и дочь Малкольма сидели у его постели. От природы молчаливый мужчина, теперь бредил, болезнь развязала ему язык, и он болтал часами. В основном он говорил о деньгах и имуществе, которые когда-то надеялся унаследовать от Эндрю Макгрегора, и сожаление о его потере смешивалось с упрёками в адрес дяди. Утраченное завещание было давно всеми забыто, и никому и в голову не приходило, что Малкольм столь сильно беспокоился о нём все эти годы.
Жена и дочь были потрясены его болтовнёй. Пытаясь отвлечься, Элизабет взяла с полки книгу Бёрнса, которую Макгрегор когда-то подарил племяннику, и принялась переворачивать листы. Она читала то стихотворение, то строфу, и с механической лихорадочностью её пальцы ловко перелистывали страницы. Вдруг девушка наткнулась на тонкий листок писчей бумаги, вырезанный точно по размеру книги и вклеенный столь аккуратно, что никто не заметил бы его присутствия, не раскрыв книгу в нужном месте. На этом листе выцветшими чернилами была начертана последняя воля Эндрю Макгрегора, в которой он завещал всё своё имущество Джону Малкольму.
Девушка молча показала завещание матери. Когда они склонились над пожелтевшей бумагой, умирающий перестал бормотать.
«Что это?», — спросил он, взглянув на женщин. Очевидно, теперь он пришёл в себя, и понял, кто его окружает. Элизабет подошла к кровати и рассказала ему, как нашла завещание. Он ничего не сказал, но лицо его стало пепельным и безжизненным, с застывшим выражением удручённого отчаяния. Больше он ничего не произнёс. Он умер в течение тридцати минут. Вероятно, его смерть на несколько часов ускорил сердечный приступ.
Перевод рассказа, выполнен по тексту издания "The Ultimate Weird Tales Collection — 133 stories — Clark Ashton Smith (Trilogus Classics)".
облако тэгов
