Владимир Данихнов "Девочка и мертвецы"

Обращение к столпам отечественной словесности не ограничивается топонимами. Героиня книги Катерина по славной традиции является лучом света в темном царстве живых трупов, которые цитируют Пастернака и Бродского и выглядят совсем уж добродушными и даже безобидными по сравнению с окружением девочки: совсем не тихим Ионычем и сокольничим Федором Михайловичем.

Сделан текст умело и профессионально. Персонажи, даже мертвецы, выписаны весьма живо и сочно, сюжет бодр, язык хорош. Иного от Данихнова ожидать и не приходилось: он из тех авторов, что закономерно выделились из схлынувшей уже «цветной волны». Впрочем, одну из характерных ее черт он сохранил. Более того, она является магистральной для его творчества. Речь идет об эмоциональной насыщенности текста.

Впору было бы в стиле обложечных аннотаций заявить, что читателя ждут «эмоциональные американские горки!», вот только горки предполагают подъемы, а писатель предлагает только спуск в мрачную безнадегу и прочие «свинцовые мерзости жизни». Последние, скажем прямо, он даже не наблюдает, а живописует. Пожалуй, что даже Чехов, который так и не смог по капле выдавить из себя мизантропа, был более человеколюбив.

Юмор, на который книга богата, оказывается бездонно черного цвета. Но это еще ничего-ничего. Чернота тотальна и распространяется не только на деконструкцию русской литературы, но и на весь мир. Что уж говорить о любви, невинности и дружбе?

Иначе до современного читателя не достучаться, считает писатель.

Но с чем, кроме бытового нигилизма, он хочет достучаться до читателя? Вынести приговор миру проще, чем найти или создать оправдания для его существования. Нужно быть добрее. И даже исходя из презумпции благих намерений, автору следует иметь в виду, что грань между изобличением ужасов и любованием ими не только тонка, но и субъективна. И проводить ее будет читатель.

Алексей Лукьянов "Глубокое бурение"

Герои соликамского кузнеца люди простые, поближе к земле – заводские работяги, учителя и милиционеры. Попадаются среди них (героев, не милиционеров) и настоящие сикараськи. Именно сикараськи открывают авторский сборник и тайны собственного мироздания в смешной и умной сатирической фантасмагории «Книга бытия». Впрочем, действие уже следующего произведения, «Карлики-великаны», приближается к знакомым читателю реалиям и рассказывает о перипетиях общественной жизни в Соседском Союзе. Лукьянов как автор обладает широким диапазоном и легко переходит от юмора к лирике, что доказывают рассказ «И вот решил я убежать» и повесть «Жесткокрылый насекомый».

Но, конечно, главную ударную силу сборника являют собой рассказы «кузнечного» цикла. Тяготей рецензент к навешиванию ярлыков, он непременно отнес бы эти произведения к магическому соцреализму.

Если первый рассказ обещал развернуться в подобие каттнеровской серии о Хогбенах с поправкой на современную российскую действительность, то и «Глубокое бурение», и «Высокое давление» уже несут в себе социальное высказывание (если хотите, месседж) — незатейливое и увесистое. Как булыжник в руках былинного пролетария.

Хотя англо-американская фантастика давно стала полем сражения левых и правых взглядов, для фантастики российской такое – редкость. Даже произведения социальной фантастики рассматривали скорее социумы, чем классы.

А вот Лукьянов не только сделал рабочих основными персонажами, но и не забывает напоминать, что и сам принадлежит к тому, что называли раньше рабочим классом. Писатель при этом аполитичен – до той степени, что отвергает и политику, и всех политиков за ненужностью. Дай ему волю – уронит метеорит на Кремль или вышлет все правительство «в Германию или, на крайний случай, в Тринидад и Тобаго».

Написаны произведения сборника искренне, до сермяжной правды, и талантливо.

Конечно, к президенту Лукьянова среди прочих молодых писателей вряд ли позовут снова. Да и зачем ему президент?