Само собой, одним Жилиным дело у Стругацких не ограничилось. Осознав возможности, которые «ненадежный рассказчик» предоставляет автору, они уже не упускают случаев этими возможностями воспользоваться. Заметим, всякий раз (ну, не считая пьянок) по-разному – и с неодинаковым успехом. Скажем на чадо в среднем роде в «Отеле «У Погибшего Альпиниста»» обратили внимание, наверное, все – при том, что говорить и думать о людях подобным образом совершенно противоестественно. Рассказчик-Глебски здесь откровенно играет с читателем в игру (из не слишком-то часто встречающегося у поздних АБС эпилога прямо следует, что историю свою он уже не первый год рассказывает и успел, надо полагать, ее как следует отшлифовать). Занятный прием в «Граде обреченном», где POV-Воронин добросовестно воспроизводит цитаты и аллюзии, сыплющиеся из Изи Кацмана, совершенно их не понимая, уже требует от читателя быть с Изей «на одной волне», чего Андрей лишен по определению.
А вот, скажем, маленький эпизод в «Парне из преисподней».
цитатаИ только про одного он говорил хорошо -- про Гепарда. Похоже, он его знал лично. И ценил. В этом человеке, говорит, погиб великий педагог. Здесь, говорит, ему бы цены не было...
Читатели, по той или иной причине склонные воспринимать Гага в положительном свете, находят одно из подтверждений своей точки зрения именно в этой цитате. Дескать, наставника тамошнего гитлерюгенда так и сами коммунары ценили. Однако вот это «похоже... ценил» — не более чем вывод, сделанный самим Гагом, причем похоже что на основании лингвистического недоразумения. Корней, пользуясь русской идиомой, утверждает, что у Гепарда были задатки педагога каких поискать, однако получилось из него то, что получилось. Простодушный Гаг контаминирует это образное выражение с реальной смертью Гепарда и решает – ну, похоже, ценил...
И однако по-настоящему братья развернулись с «ненадежными рассказчиками» уже в поздних своих вещах, причем – и это довольно обидно – с неочевидным успехом. Начать, наверное, стоит с «Операции «Мертвый Мир»» — вставной новеллы «Жука в муравейнике». Следует напомнить, что новелла эта, вернее – фрагменты рапорта Абалкина об участии в операции, «почему-то» обнаружилась в совсекретной особой важности папке, которую Сикорски вручил Каммереру. Читатель вместе с Каммерером ожидает, что рапорт расскажет ему про Абалкина. Читатель вместе с Каммерером заблуждаются – про Абалкина рапорт рассказывает не слишком много. Про Надежду – да, про Щекна и голованов – да, даже про Странников кое-что. Но не про Абалкина, который в основном лишь реагирует на внешние раздражители и жалуется на свою причудливую «дружбу» с Щекном. При беглом прочтении на это, само собой, не обращаешь внимания, но, если задуматься, такой персонаж без памяти и истории кажется странноватым. Впрочем, лишь до тех пор, пока не понимаешь, что это – не вполне надежный рассказ, выполненный в продиктованной психологами манере «лаборант». И в папке оказался в первую и главную очередь как свидетельство особой ситуации – предполагаемый «автомат Странников» неожиданно вступает в контакт с материальными следами деятельности этих самых Странников, да еще и в присутствии Щекна, проявившего в этом эпизоде нетривиальную чувствительность как к Странникам, так и к «автоматам». Кроме того, фабула ЖвМ, конечно же, требует, чтобы любые свидетельства в пользу или против «человечности» Абалкина до самого конца допускали двоякое толкование...
Повторимся – несмотря на то, что специфический, «ненадежный» характер вставной новеллы проговорен в общем-то открытым текстом, читателем она в таком ключе не воспринимается. Ровно то же самое происходит и в аналогичной попытке, предпринятой братьями в «Волны гасят ветер», где целый ряд эпизодов с участием Тойво Глумова представляют собой прямо объявленные Каммерером «реконструкции». Читатель об этом вроде бы знает, а вот заметно ли оно ему? Сказать по правде, вряд ли. В любом случае имеет смысл констатировать по крайней мере то обстоятельство, что вопросы нарратива, перемены фокуса и «надежности» Стругацким весьма небезразличны, и потребность в явной смене оптики в произведениях, где основной рассказ ведется от первого лица, ими обычно (еще одним примером тут служат «Отягощенные злом») тщательно мотивируется.
Тем интересней посмотреть на тексты, где это, мягко выражаясь, не совсем так.