Петроградская осень 1920 года была ясной и теплой, хотя и прохватывало ее иногда внезапно налетающей свежестью с просторов Балтики. Город был четким в своих очертаниях и по-особенному тих, потому что не дымили фабричные трубы, сильно сократился уличный транспорт, Нева лежала широкой пустынной гладью, а Фонтанка и каналы кое-где были перегорожены полузато-нувшими баржами. Среди булыжников далеко не окраинных улиц пробивалась травка, на Моховой дети играли в лапту.
В это время, в конце сентября 1920 года, приехал в Советскую Россию Герберт Уэллс. Не доверяя злобным и клеветническим сообщениям печати капиталистического мира, он хотел собственными глазами видеть то, что происходит в молодой Советской стране, составить себе правильное мнение о совершенно необычном, впервые в истории осуществляемом социальном порядке. Он ехал как друг, хотя и связанный по рукам и по ногам буржуазными представлениями о социалистической революции. Но ценным было уже то, что писатель с мировым именем, смело ставящий в своих фантастических романах социальные проблемы, резко осуждал империалистическую интервенцию и отстаивал на Западе идею полного невмешательства во внутренние дела молодой Советской республики, которой предстояло совершить нигде не бывалый и прежде неслыханный коренной переворот всей своей государственной и общественной жизни.
Приехав в Петроград, с которого началось его путешествие, он поселился на квартире Алексея Максимовича Горького, с которым познакомился еще в 1906 году. Здесь, в высоком каменном доме на Кронверкском проспекте, 23, мне и довелось увидеть прославленного англичанина, причем в самой будничной, домашней обстановке. Произошло это совершенно неожиданно для меня, но вместе с тем и самым естественным образом.
Надо заметить, что в 1916—1918 годах я был частым посетителем горьковского дома и даже жил некоторое время под его гостеприимной кровлей в качестве студента-репетитора в семье М. Ф. Андреевой. Но в 1920 году на мне уже была шинель младшего командира Красной Армии и лишь изредка, в свободное время, мог я посещать эту многим памятную для меня квартиру.
Так было и на этот раз. Уже из передней увидел я большое общество вокруг накрытого к вечернему чаю длинного стола в просторной горьковской столовой. Кроме домашних и привычных гостей Алексея Максимовича было немало и лиц, мне совершенно незнакомых. Рядом с М. Ф. Андреевой сидел человек, привлекавший к себе всеобщее внимание. Кто-то успел мне шепнуть, что это Герберт Уэллс. Надо ли говорить о том, что я не сразу мог прийти в себя от изумления и с дальнего конца стола смотрел на неожиданного для меня гостя во все глаза. Герберт Уэллс! Подумать только, здесь, в нашем Петрограде, в обычной петроградской квартире, за столом, на котором гудит, окутанный паром, традиционный русский самовар и позвякивают обычные чайные чашки!
Это имя было популярным, любимым среди тогдашней молодежи. Все мы еще на гимназической скамье увлекались и «Машиной времени», и «Человеком-невидимкой», и «Когда спящий проснется», и «Войной миров», не говоря уже о других, социально-утопических романах, еще в довоенное время выпущенных издательством «Шиповник» в многотомном собрании. Так вот он какой, этот Герберт Уэллс, смелый мечтатель-утопист, далеко заглядывающий в будущее! Я жадно наблюдал за ним во время общей оживленной беседы и, надо сказать, в первые минуты меня постигло некоторое разочарование. Я ожидал увидеть нечто другое: подтянутого сухопарого англичанина, с острыми чертами лица, с неторопливыми, но резкими движениями, с острым взглядом проницательных сероватых глаз. Словом, традиционный и типичный облик представителя энергичной островной нации. А передо мной на другой стороне стола сидел полнеющий и даже несколько грузный человек, по-видимому не очень высокого роста. У него было смуглое лицо, коротко подстриженные усы, волосы на косой пробор, и только острые, зорко ко всему приглядывающиеся глаза да, пожалуй, несколько подчеркнутая манера изысканной вежливости не позволяли принять его за будничного и внешне ничем не примечательного «среднего интеллигента». Во всяком случае, по его внешнему облику трудно было представить, что это тот самый Герберт Уэллс, неудержимая творческая фантазия которого позволяла видеть поистине удивительные, невероятные и вместе с тем, казалось бы, вполне правдоподобные события.
А беседа шла меж тем весьма оживленно, хотя и через переводчика, которым была М. Ф. Андреева, прекрасно справлявшаяся со своей нелегкой задачей, не забывая при этом быть и внимательной хозяйкой стола.
Не беру на себя смелость восстановить содержание этой беседы — слишком много времени прошло с тех пор. Осталось в памяти только то, что в основном она касалась вопросов культуры, и в частности театрального искусства, самый факт существования которого в городе, переживающем тяжелые времена, привел заграничного гостя в безмерное изумление. Но он сам получил возможность убедиться в том, что театры у нас работают совершенно нормально. Позже мне рассказали, что он побывал на спектакле в молодом тогда Большом драматическом театре, видел «Отелло», где роль Дездемоны исполняла М. Ф. Андреева, а также слушал «Севильского цирюльника» с Федором Шаляпиным.
За то сравнительно недолгое время, которое Уэллс был гостем Горького, он не пропускал ни одного дня, чтобы не побывать на каком-либо из действовавших тогда предприятий„посещал школы, библиотеки, а чаще всего просто гулял по городу, присматриваясь к совершенно новой для него жизни. Но больше всего интересовался он начинаниями Алексея Максимовича по организации и поддержанию культурной жизни Петрограда, в частности тем, что Горький делал для создания условий нормальной работы литераторов и ученых. Уэллса можно было видеть и на одном из редакционных заседаний издательства «Всемирная литература». О посещении им Дома Ученых, не так давно открытом по инициативе Горького в одном из великокняжеских особняков на берегу Невы, рассказывал мне старый букинист нашего города, друг многих поколений книголюбов, Ф. Г. Шилов. Английский гость появился там в сопровождении Алексея Максимовича, В. А. Десницкого и А. Н. Тихонова совершенно неожиданно и в непривычное время. Шла разборка нескольких крупных библиотек, свезенных в Дом Ученых из складов и бесхозных частных хранилищ. Пол трех-четырех парадных комнат был завален книгами, которые предстояло разобрать, рассортировать, взять на учет. Шилов с немногими помощниками-добровольцами трудился не покладая рук. Гости, все трое, были заядлыми библиофилами. Горький и Десницкий тотчас присели на корточки и, чихая от пыли, включились в общую работу. Последовал за ними и Уэллс. Шилов, узнав, кто это такой, тотчас притащил ему целую кучу научных изданий на английском языке. К этому времени подошел переводчик, и между любителями книги завязался общий разговор. Старый букинист вспоминал впоследствии, что Уэллса в основном интересовали ученые труды по биологии и медицинским наукам. Он проявил незаурядное знание материала. Но тут же его привело в крайнее изумление сообщение Десницкого о том, что за последние три года в научные библиотеки Петрограда почти ничего не поступало из трудов зарубежной прогрессивной науки. Уэллс горестно удивлялся. В разговор вступил Горький: «В этом нужно винить только тех, кто пытается сейчас с оружием в руках задушить государство рабочих и крестьян. Какое им дело до нашей культуры, да и культуры вообще!» Уэллс (по словам Шилова) поддержал мысль Алексея Максимовича и стал говорить о том, что наука буржуазного общества замкнута в узком кругу личных, индивидуальных интересов, но что есть у нее и такие достижения, которые должны послужить для общей пользы прогрессивного человечества. Алексей Максимович улыбнулся и добавил: «Я думаю, что в нашей стране оно так и будет. Наука нужна нам как хлеб».
И тут же начался разговор, как лучше ознакомить молодую Советскую Республику с наиболее достойными достижениями западных ученых. Уэллс близко принял к сердцу эту мысль и обещал сделать все, что в его силах, чтобы наладить обмен научными трудами. Он сдержал свое обещание, и, благодаря его помощи, Дом Ученых стал получать книжные посылки от английских научных учреждений. В одной из них был и привет старому книжнику Ф. Г. Шилову.
Показывая зарубежному гостю различные, вновь возникающие культурные учреждения истощенного разрухой и недоеданием Петрограда, Горький не мог, конечно, миновать и «Дом искусств». День приезда Уэллса остался у меня в памяти. Я торопился со службы домой, но подоспел лишь к тому времени, когда все обитатели Дома и гости собрались у стола в одном из больших помещений для общей беседы. Председательствовал Алексей Максимович, но основным его помощником и переводчиком был Евгений Замятин, который суетился больше всех, так как считался одним из организаторов этой встречи. Он превосходно знал английский язык, долгое время жил в Англии, где в качестве корабельного инженера наблюдал за постройкой крупнейшего ледокола «Ермак». Теперь Замятин сидел рядом с Уэллсом, переводил обращенные к нему вопросы и время от времени обменивался с ним краткими репликами. Народу собралось немало, вопросы сыпались со всех сторон. Но и Уэллс показался мне на этот раз не столь уж флегматичным. По всему было видно, что этот опыт дружной писательской коммуны, явление невиданное в западном мире, заинтересовал его чрезвычайно. Он зорко вглядывался в лица присутствующих — а сюда сошлись все обитатели Дома — и даже улыбался нам, молодежи, толпившейся в дверях. Держался он просто и, как заметил кто-то, «вполне демократично». Беседа была живой, непринужденной, и по лицу Горького было заметно, что и он ею очень доволен. Все шло прекрасно до одного совершенно непредвиденного обстоятельства. Попросил слова А. В. Амфитеатров, высокий грузный человек с наружностью дьякона, переодетого в штатское. Он громогласно откашлялся и широким ораторским жестом потребовал общего внимания. Начал с низких тонов, а потом, все больше и больше повышая голосу дошел до резких выкриков, а порою чуть не до истерического фальцета. А говорил он о том, что, вот, мол, вы, мистер Уэллс, всему удивляетесь в нашей стране и даже с одобрением относитесь к многим начинаниям теперешней нашей власти, дружите с Горьким. А знаете ли вы, в какой нищете пребывают почтенные, имеющие крупное имя российские литераторы, у которых даже и рубашки под пиджаком не имеется? Вот до чего нас довели!
И тут он патетически, резким актерским жестом рванул себя за галстук и торжествующе оглянулся кругом, очевидно ожидая возгласов общего одобрения. Но их не последовало. Амфитеатров очутился в кольце полного недоумевающего и осуждающего молчания. Более того, молчание это перерастало в явную враждебность к зарвавшемуся оратору. Даже критик Аким Волынский не выдержал и сказал шепотом, но довольно отчетливо: «Глупо и не к месту». Я посмотрел на Алексея Максимовича. Лицо его мрачнело и мрачнело, и я впервые увидел в этих добрых глазах непривычную искорку разгорающегося гнева. Уэллс зорко наблюдал за происходящим, и заметно было, что он понял все и без перевода. Только раз он нагнулся к Замятину и что-то быстро сказал ему. Общая напряженность требовала какого-то разрешения. Алексей Максимович медленно приподнялся и, упираясь обеими руками о край стола, слегка наклонясь и угрюмо глядя вниз, сказал каким-то трудным, не своим голосом, еще сильнее, чем обычно, упирая на «о»:
— Я боюсь, товарищи, что мы утомили нашего уважаемого гостя...
Все стали расходиться, огибая растерявшегося вконец Амфитеатрова. Его грузная, остолбеневшая фигура казалась даже жалкой посреди образовавшегося вокруг нее мертвого пространства.
Несколько позднее мы спросили Замятина: «Что Вам сказал Уэллс?» Он улыбнулся лукаво: «Только одну фразу: «Экспансивный и мало воспитанный джентльмен». Причем «джентельмен» он произнес в кавычках».
Уэллс приехал в Советскую Россию вместе с сыном, юношей университетского возраста. Считалось, что этот молодой человек, изучавший русский язык, может служить отцу полезным спутником в прогулках по городу. Но его познаний было более чем недостаточно. Да и вообще, что мог увидеть Уэллс, даже при всей своей наблюдательности, за какие-нибудь 3 дня в чужой и совсем непонятной ему жизни? Даже при всем добром желании разобраться в том, что происходит вокруг. Но важно было и то, что все величайшие трудности и лишения, переживаемые в это время нашей страной, он приписывал не новому революционному строю, как это хотелось видеть капиталистическому Западу, а неизбежным и логическим последствиям крушения насквозь прогнившего и исторически обреченного царского режима. Более того, Уэллс приходил к мысли, что правительство большевиков — это единственная власть, которая в состоянии наладить в России нормальную жизнь. Об этом он с достаточной ясностью сказал в своей книге, написанной им сразу же по возвращении на родину.
Основной целью приезда Уэллса в нашу страну была возможность лично повидаться с В. И. Лениным. Такая встреча и состоялась в октябре 1920 года в Москве, о чем рассказано в той же книге, в главе, названной автором «Кремлевский мечтатель». Содержание этой беседы хорошо известно. Несмотря на весь свой скептицизм, Уэллс не мог не почувствовать в Ленине твердой убежденности в великом будущем рождающегося социалистического государства. А сама личность Владимира Ильича произвела на него глубокое и незабываемое впечатление. Он увез с собою полное восхищение вождем пролетарской революции, хотя беседа и происходила в атмосфере некоторого спора.
Владимир Ильич пригласил Уэллса посетить Советскую страну через десять лет, чтобы английский писатель-фантаст мог лично убедиться в достигнутых ею успехах. Но Уэллсу не удалось осуществить это пожелание. Все же прозорливые прогнозы Ленина глубоко запали ему в душу.
Чем дальше, тем больше проникался он сочувствием к Советскому государству и всегда вставал на его защиту в спорах с идеологами западного буржуазного мира. Хотя и с некоторым опозданием, он твердо поверил в то, что ленинский план преобразования России не только осуществим, но и укладывается в сравнительно близкие сроки. Поездка в Россию принесла свои благотворные плоды. Когда перед миром встала угроза нарождающегося фашизма, Уэллс один из первых указал на грозную опасность — и в своих публицистических выступлениях, и в написанных на эту тему романах. Все последние двадцать лет жизни были им посвящены борьбе с фашизмом, как мировым злом, и защите идей мира. Во время Великой Отечественной войны он был на стороне тех, кто верил в благородную миссию Советской России и в ее победу. А за год до смерти выступил в английской газете «Дейли Уоркер» (24 мая 1945 года) с заявлением о том, что он активно поддерживает коммунистическую партию, видя в ней единственную силу, способную осуществить идеалы подлинного прогресса и истинной человечности.
Слова и действия Герберта Уэллса, писателя с мировым именем, в свое время сыграли немаловажную положительную роль в деле защиты и утверждения правды о Советском государстве. Посещение нашей страны в самое трудное для нас время, дружеское общение с А. М. Горьким, беседа с В. И. Лениным — все это не только факты личной его биографии. Это и страницы истории, которым суждена благодарная память.
цитировать
свернуть ветку