 Оригинальный фронтиспис «Tales Of The Supernatural» (1894) авторства английского художника и мага Остина Османа Спэйра |
Джэймс Плэтт / James Platt
{1861-1910}
Ведьмин Шаббат / The Witches' Sabbath
{1894}
Перевод: Э.Эрдлунг
Краткая биографическая справка:
Джэймс Плэтт был в своё время высокоуважаемым научным сотрудником Оксфорда, к 25 годам сей учёный муж уже свободно владел всеми европейскими языками, окроме того, изучал малоизвестные африканские наречия. На сегодняшний день он известен в первую очередь одним из лучших этимологических исследований (очевидно, имеется в виду Новый Оксфордский Словарь английского языка). Шесть его превосходных притч о сверхъестественном собраны в книгу «Tales Of The Supernatural: A Six Romantic Stories».
Сборник был впервые опубликован в формате бульварного триллера в мягкой обложке в 1894 году Симпкином Маршаллом. Переиздание от Ghost Story Press добавляет вступительную статью Ричарда Дэлби и дань уважения младшего брата Плэтта, Уильяма Плэтта, первоначально опубликованную в 1910-ом. Стиль «Рассказов о сверхъестественном» восходит к традиции готического романа, что явно прослеживается по антуражу, действующим лицам и общему романтическому духу славного своими геральдическими портретами Средневековья (мрачные тайны, запретная любовь, кровавое предательство, ухающие совы, летучие мыши, призраки, вампиры, демоны, колдуны, гримуары, монахи-безумцы, летающие черепа и т.д.). Читателям и завсегдатаям фантлаба предоставляется ексклюзифная возможность познакомиться с одной из жемчужин небольшой коллекции ранее не переводившихся баллад Плэтта (остальные рассказы поименованы так: «Семь Сигил», «Рука Славы», «Рабби Лев», «Дурной Глаз»,«Задолженность Дьявола»). В данной занимательной притче речь пойдёт о скитаниях блудного немецкого (тем не менее, хоть автор и англичанин) рыцаря готического образа а-ля Дон Кихот Ламаншский, и его верного оруженосца в безлюдных и проклятых местах Харцского нагорья где-то между Нижней Саксонией и Тюрингией. Грядёт Шаббат, так что понятное дело, ничего доброго тут ждать не приходится. Фабула сего повествования действительно скроена по старинному лекалу, так что после прочтения с успехом можно перейти к трудам Монтегю Саммерса, Монтегю Роудса Джэймса или того же Корнелия Неттесгеймского. Bewitched!
P.S. Ежели у кого из фантлабовцев имеются другие рассказы в электронном али бумажном виде, а того лучше, и полный сборник, Элиас Эрдлунг будет премного признателен за извещение об этом факте в личном кабинете.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
…Нашей сценой станет один из тех потрясающих пиков, выделенных традицией как место встречи всевозможных чернокнижников и ведьм и вообще любого сброда, предпочитающего темноту ночи свету дня.
Возможно, это Пик Элиаса, или Брокен, связанный с именем доктора Фауста. Может быть, речь пойдёт о Хорселе, или Венусберге, или Таннхаузере, или Шварцвальде. Достаточно упомянуть, что наша скала относится к их числу.
Ни одна звезда не морщинит чело Ночи. Лишь вдалеке можно различить мерцающие огни какого-то города. Далеко внизу в каменных складках едет рыцарь, сопровождаемый пажем. Мы говорим «рыцарь», ибо ему когда-то принадлежал этот титул. Но дикая и кровавая юность запятнала его древний щит, хотя меч его предков оставался таким же ярким и деятельным. Взгляните на него сейчас, он немногим лучше, чем бандит с большой дороги. Последнее время он кочевал от границы до границы, не зная, где дать роздых своему верному коню. Вся власть была направлена против него; Хагек, одичалый рыцарь, был в розыске по всей Германии. За его голову было назначено больше золота, чем когда-либо оседало в его карманах. Пикинёры и пистольеры оставили его. Никого не осталось рядом с ним, кого он мог бы назвать своим другом, за исключением того молодца, который продолжал упорно ехать в хвосте его коня. И даже его наш нечестивец умолял, иной раз со слезами, оставить его, якобы проклятого звёздами и людьми. Но напрасно. Юноша возражал, что у него нет и не будет другого дома, кроме как в тени своего мастера.
Это была весьма разношёрстная пара. Рыцарь был весь изношен в битвах и непогодах. Печать греховности отметила его и в наказание за его собственную натуру, и в качестве возмездия за причинённое им зло. Паж был молод, невысок и мраморно-бледен. Он куда как лучше бы смотрелся, путаясь в шёлковом шлейфе какой-нибудь знатной дамы, чем следуя за этими каблуками, из которых давно были выломаны позолоченные шпоры. Тем не менее, музыка самих небесных сфер не столь гармонично звучит в унисон, чем звучали сердца этих двух бродяг.
Дикий рыцарь, Хагек, взобрался на гору, насколько это было возможно для его четвероногого скакуна. Достигнув упора, он осадил своего коня, спешился и обратился к своему компаньону. Его голос звучал сейчас вполне нежно, настолько, что мог при случае погасить мятеж или же иссушить вкус крови на устах отчаянных мужчин в другое время.
– Нам пришло время расстаться, Энно.
 |
– Мастер, вы ведь говорили, что мы никогда не расстанемся.
– Разве, дитя, ты не услышал меня? Я надеюсь также, как и ты в своём сердце, что завтра мы встретимся здесь же на том же месте. Но я ни в коем случае не возьму тебя в столь проклятое место без особой на то нужды. Когда я говорю, что мы должны расстаться, я только имею в виду, что ты должен будешь присмотреть за нашими конями, в то время как я отправлюсь дальше в горы по своим делам, которые, для твоего же собственного блага, ты никогда не должен разделять со мной.
– И таково ваше прочтение клятвы нашего братства, в которой мы вместе поклялись?
– Клятва нашего братства, боюсь, была писана по воде вилами. По факту, ты – единственный из всей нашей честной компании, кто сохранил веру в меня. По этой самой причине я не щажу ни твою шею от петли, ни твои конечности – от колеса. Но по той же самой причине я не имею права подвергать твою бессмертную душу опасности.
– Моя бессмертная душа! Так вот каковы ваши греховные дела там, наверху? Теперь мне припоминается, что эта гора в определённое время года, по слухам, становится местом сборищ нечистой силы. Мастер, вы также обязаны нашей клятвой рассказать мне всё.
– Ты и так бы узнал всё, Энно, пусть наши клятвы были бы в сотню раз тривиальнее, чем они есть. Своей преданностью ты заслужил быть духовником своему другу.
– Слово «друг» не уместно для наших взаимоотношений. Я уверен, что вы умрёте за меня. Я верю, что сделаю то же самое за вас, Хагек.
– Довольно. Ты для меня значишь больше, чем брат. У меня некогда был кровный брат, говоря языком этого мира, и это его завистливая рука поставила меня в нынешнее положение. Это было прежде нашего с тобой знакомства, Энно, и если бы не сладости в моей чашке, ради которых он предал меня, я бы никогда не встретил тебя. Тем не менее, ты согласишься, что с того момента, как он разлучил меня с девушкой, которую я любил, даже твоё верное сердце не способно осмыслить, что судьба и братские узы сделали со мной. Так вот, мы одновременно любили одну и ту же женщину, но вот она любила лишь меня, не обращая никакого внимания на брата. Она была сказочно прекрасна, Энно – ты не можешь и представить, насколько, пока не полюбишь с такой же силой.
– Я никогда не задумывался ни о какой другой любви, кроме той, что дарую вам.
– Тьфу, мальчишка, ты не понимаешь, что говоришь. Но вернёмся к моей истории. Однажды, когда я прогуливался со своей невестой, мой брат напал на меня с кинжалом. Моя возлюбленная тут же встала меж нами и была заколота прямо на моей груди.
Он рванул свою одежду на горле и показал широкий выцветший шрам.
– Метка палача должна исчезнуть. – возопил он. – Здесь я избавлюсь от неё раз и навсегда. Будь проклята мать, что родила меня, видя, что прежде уже произвела на свет его! Дьявол сидел на корточках рядом с ним в часы его досуга, лежал рядом с ним во время сна, также как он сидит и лежит со мной каждый полдень и каждый вечер с тех пор, как я совершил этот поступок. Никогда не уступай любви к женщине, Энно, иначе рано или поздно ты потеряешь объект своей любви, а вместе с ним и душевное равновесие.
– Увы! Хагек, я боюсь, этого со мной никогда не произойдёт.
– С этого самого ненавистного дня, более тёмного, чем любая ночь, ты знаешь не хуже любого другого, какую жизнь-в-смерти я вёл. Добрая ли или же злая удача сводила меня с такими же сломленными людьми, что и я сам, врагами фортуны и врагами всех тех, кем фортуна дорожит, и ты среди них. Затем поворот колеса, и – вуаля! – мои люди разлетелись навстречу всем ветрам, а я – беглец с кругленькой суммой над своей головой!
– И с одним компаньоном, чьи пожитки, поверьте, слишком смехотворны, чтобы их можно было присвоить.
– Сердце выше рубинов. Таким одиночкам, как ты, я с готовностью доверил бы свою нынешнюю участь. Ты должен знать, что мой брат изучал магию самой дурной славы, и, прежде нашей вражды, немного приоткрыл мне завесу в её таинства. Теперь, когда я близок к завершению своего пути, я суммировал все крохи того, что знаю, и решился совершить отчаянный бросок к этой горе отчаяния. Одним словом, я намерен призвать дух своей мёртвой возлюбленной прежде, чем сам умру. Дьявол да поможет мне в этом, ибо я любим им.
– Вы же не хотите сказать, что собираетесь призвать Врага всего человеческого рода?
– Его и никого другого, голубчик. Эй, давай-ка не дрожи, и не пытайся отговорить меня от задуманного. Я приходил к этому снова и снова. Врата Ада не столь тверды, чем моя решимость.
– Бог да оградит вас от Ада, когда вы призовёте Его!
– Я беспокоился, что мои знания слишком поверхностны для совершения ритуала экзорцизма в любых других обстоятельствах, за исключением самых благожелательных. Отсюда и наше путешествие в эту глушь. Это место является одним из излюбленных для Нечистого, где мёртвые и живые встречаются на равных. Сегодня ночью должен состояться один из тех великих Шаббатов. Я предлагаю тебе остаться здесь с лошадьми. Я поднимусь на самую верхотуру пика, нарисую защитный пантакль, в котором буду оставаться на протяжении всей церемонии, и со всей горячностью потаённой любви буду молиться об исполнении своего желания.
 |
– Пусть все добрые ангелы сопутствуют вам!
– О нет, я более не под их опекой. Твоего благого пожелания достаточно, Энно.
– Но разве не слышали мы городских пересудов об отшельнике, что проживает на вершине горы, искупая некий грех в ежедневной молитве и умерщвлении плоти? Возможно ли нечистому братству, о котором вы говорите, по-прежнему проводить свои мессы в месте, облагороженном именем Господним усилиями такого святого человека?
– Об этом отшельнике мне не было известно ровным счётом ничего, пока мы не вошли в город. Уже слишком поздно, чтобы выбирать новое рабочее место. Если то, что ты говоришь, истинно, и этот святой человек очистил скверное пятно, я не смогу сделать ничего более худого, чем провести с ним ночь и вернуться к тебе. Но если ведьмовская практика сильна, как в былые времена, тогда силы зла должны привлечь мою любовь ко мне, где бы она ни находилась сейчас. О да, она должна обитать в наиболее тайном краю небесной сферы, куда только сам Господь удаляется, чтобы предаться плачу, и где никогда не ступала даже нога страдающего архангела.
– О, желаю вам всего доброго в пути!
– Прощай, Энно, и если я не вернусь, не считай мою душу столь потерянной, чтобы ты не мог вознести за неё молитву в часы своего отдыха.
– Я не переживу этого!
Страстные слова пажа не достигли ушей Хагека, который поднялся уже так далеко, что был вне пределов слышимости. Только неясный окрик донёсся до него, и он махнул рукой над головой в знак ответа. Всё дальше и дальше взбирался он. Время шло. Путь становился труднее. Вконец истощённый, но движимый внутренней экзальтацией, он достиг вершины. Плато оказалось значительной протяжённости и всё покрыто каменными отвалами и трещинами. Первое, что заметил наш герой, была пещера отшельника. Это не могло быть ничем другим, хотя вход был перегорожен железной дверью. Новое препятствие, подумал Хагек, ударяя рукоятью своего меча по двери, ибо келья отшельника больше походила на крепость.
– Открой, друг, – крикнул он, – во имя всего святого, или во имя другого, если тебе так больше по нраву.
Из-за двери послышался шум, заскрипели засовы. Дверь отворилась. Крепость оказалась просто расщелиной в скале, хотя и достаточно просторной, чтобы в ней могло уместиться значительное количество персон. Обстановка тут же бросалась в глаза отсутствием мебели. Тут даже не было никаких признаков постели, только гроб, ухмыляющийся в одном углу, служил потребностям обитателя. Череп, плеть, распятие, нож для еды, что ещё нужно было отшельнику? Его ноги были босы, на голове выбрита тонзура, а брови его были длинны и спутанны и спадали завесой над тлеющими маниакальным огнём глазами. Фанатик, никаких сомнений.
Он тщательно осмотрел путника с головы до ног. По всей видимости, результат анализа был неудовлетворительным. Он нахмурился.
– Путешественник. – сказал он. – И в такой-то недобрый час. Назад, назад, да разве не знаешь ты о зловещей репутации этого места и этого времени?
– Я знаю о вашей репутации одного из высочайших, отче. Я не обращаю внимания на ходящие об этой горе суеверия, когда знаю, что её сделал своей вечной обителью подобный вам святой человек.
– Моя обитель находится здесь по той самой причине, что это есть царство невыразимого ужаса. Моя задача – вернуть обратно под лоно Церкви, если хватит на то силы моей, эту вершину, бывшую столь долгое время в немилости, что теперь она вопиёт о себе перед Богом и человеком. Моя добровольная миссия не есть синекурство. Сюда, в установленные сроки, вся свита Шаббата сходится на rendezvous. Здесь я бросаю вызов Шаббату. Видишь ты эту мощную дверь?
– Мне приходило на ум, но я не отваживался спросить прямо, какой цели подобная преграда может служить в таком жалком месте?
– Ты возблагодаришь Бога укрыться за ней, если останешься здесь подольше. В полночь, Легион, со всеми адскими полчищами позади него, прокатится по этой вершине, словно торнадо. Будь ты хоть из самых распоследних храбрецов, при звуках этих ты почувствуешь, как расплавляется твой костяк. Поэтому уходи, пока ещё есть время.
– Но если вы остаётесь здесь, отчего не дозволено мне?
– Я остаюсь здесь в наказание за совершённое мною преступление, преступление, которое практически сковало мой разум, настолько оно отлично от задуманного мной злодеяния, столь смертельно сказалось оно на всех моих надеждах. Я стою на коленях в течение всего этого пандемониума, о котором толкую тебе, быстро и сосредоточенно пересчитывая свои бусы. Стоит мне на секунду прекратить молитву, она станет для меня последней. Крыша моей пещеры упадёт и раздавит моё тело и мою душу. Но ты, что будешь делать здесь ты?
– Я преследую свои собственные цели, к которым должным образом подготовлен. Чтобы встретиться с тенью из другого мира, я подвергаю собственную душу опасности. На то короткое время, что быстро промелькнёт, возвещая час начала моей работы, я прошу у вас лишь самую малость света и огня.
– Блуждающий огонёк будет твоим светочем, а агония святого Антония – огнём! Разве не признаёшь ты меня?
Одичалый рыцарь наклонился и вгляделся в глубоко запрятанные глаза отшельника, затем отпрянул и, наверное, упал бы, если бы его голова не ударилась об железную дверь. Это привело его в чувство, и спустя мгновение он вновь твёрдо стоял на ногах, и пробормотал сквозь зубы: «Брат мой!»
– Твой брат, – повторил святой человек, – твой брат, чью возлюбленную ты украл и привёл меня к безумию и преступлению.
– Не ввергал я тебя в безумие, не склонял я тебя к преступлению. Безумие, преступление, которые ты здесь искупаешь – всё это последствия твоего собственного выбора. Она любила меня, меня одного – и ты пролил её кровь, по случайности, должен признать, но всё же пролил, и никакие молитвы всей твоей жизни не смогут вернуть хотя бы каплю её. Что пропитало мой мозг, останется там навсегда, пусть я и тщился вымыть это океаном крови других людей.
– И я, – ответил отшельник, сбрасывая с плеч грубое рубище, – я также стремился смыть это пятно океаном своей собственной крови.
Он говорил правду. Кровь всё ещё сочилась из его обнажённой плоти, изрезанной бороздами от бича.
– Ты, совершивший столь много убийств, – продолжил он, – и кто упрекал меня столь горько за одно, все проклятия твоих умирающих жертв насылаю я на тебя, пока не воспользуюсь своим правом, если не привилегией, отправить тебя на гильотину или на колесо. Ты, подобно базилику камфорному, только пышнее расцветаешь от проклятий. Помню, я пытался охромить тебя, когда ты покидал дом, всадив ржавый гвоздь в одну из твоих подошв, но заклятие не сработало. Тебе всегда везло, как мне было известно впоследствии. Говорят ведь, что дети диавола стяжают на себя и дьявольскую удачу. Однако, в один прекрасный день смерть настигнет тебя.
 |
– Спокойствие, только спокойствие. – воскликнул дикий всадник. – Пусть вражда утихнет между нами, и горечь смерти пройдёт мимо, как и подобает твоему священному сану. Даже если на одно лишь мгновение я увижу её этой ночью, с помощью науки, которой ты когда-то меня обучил, разве помешает это тебе узреть её в вечности небесной на следующий день?
– В вечности небесной? – возопил отшельник. – Желаю ли я её в вечности? Я бы с радостью снова встретил её на земле, и почитал бы это дешёвым трюком, если бы он вступал в противоречие с моей заново открывшейся душой! Но этого не может произойти. Ни искусство, о котором вещаешь ты, ни все те тёмные силы, что движут людей к греху, не смогут восстановить её для кого-либо из нас такой же, какой она была в тот день. И она любила тебя. Она погибла, чтобы спасти тебя. У тебя не может быть никакой причины жаловаться. Но для меня же она была некой невозможной чистой звездой.
– Я любил её больше. – пробормотал преступник.
– Ты любил её больше! – вскричал отшельник. – Ад затмевает твои глаза! Давай-ка испытаем тебя. Оглядись вокруг. Ничего не напоминает тебе здесь о ней?
Другой Хагек окинул нетерпеливым взором всю пещеру, не останавливаясь ни на чём конкретном.
– Я не вижу ничего такого. – вынужден был он признать.
Отшельник схватил череп и поднял его перед глазами.
– Это её дражайшая голова. – воскликнул он. – безмерно отдалённая от жизни, румяной и белолицей, для меня!
Дикий рыцарь отпрянул, задыхаясь от ужаса, после чего выхватил мрачную реликвию из руки своего брата и швырнул её в пропасть. Он закрыл ладонями глаза и содрогался, как осиновый лист. Мгновение отшельник, казалось, не соображал об утрате. Затем с воплем ярости он схватил своего брата за горло.
– Ты убил её, – заскрежетал он едва узнаваемо, – она разобьётся на сотню осколков от такого падения!
Он бросил преступника на землю и, отступив в свою пещеру, захлопнул перед ним дверь, но стенания его разбитого сердца были слышны вполне отчётливо. Было очевидно, что он окончательно потерял рассудок. Дикий рыцарь поднялся несколько болезненно и, прихрамывая, немного прошёлся, прежде чем не обнаружил благоприятное место для проведения своего ритуала. Рыдания обезумевшего отшельника поутихли. Он был в курсе, что его соперник приступает к своим махинациям. Отшельник вновь приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать, чем там занимается его оппонент. Каждый шаг отдавался всепоглощающим интересом для аскета в той же мере, как и для самого заклинателя. Вдруг отшельник вскочил на ноги. Ему показалось, что он расслышал другой голос, отвечающий его брату. Да, этот голос был ему определённо знаком. Он бросился к выходу из пещеры. Девичья фигура в погребальном платье стояла в кругу, зажатая в объятиях его брата. Поцелуй за поцелуем дикий рыцарь запечатлевал на лбу, на глазах, на щеках, на губах. Девушка отвечала тем же образом, который был столь памятен отшельнику по прежним их свиданиям. Он влетел обратно в пещеру.
Он схватил столовый нож. Он бросился стрелой к испуганной паре. Женщина попыталась заслонить своего любовника, но отшельник, грубо усмехнувшись: «Кинжал не входит дважды в одну и ту же грудь», вонзил его в сердце её спутника. Дикий рыцарь вскинул руки и без крика упал наземь. Девушка издала вопль, который, казалось, расколол небеса, и припала к своему мёртвому другу. Отшельник смотрел на них с глупым видом и протёр глаза. Он был похож на оглашённого, но медленно приходил в чувство. Вдруг он пришёл в себя окончательно и потянул девушку за плечо.
– Нам нельзя терять ни минуты, – воскликнул он. – Великий Шаббат уже не за горами. Если его тело останется здесь хоть на одну секунду после двенадцатого удара, его душа будет потеряна навечно. Её поработят демоны, которые даже сейчас привязаны к ней. Разве не видишь ты сумеречных хозяев – но я забываю, ты же не ведьма.
– Я не вижу ничего. – отвечала она угрюмо, поднимаясь и оглядываясь вокруг. Ночь была ясная, но беззвёздная.
– Я был волшебником. – сказал он. – И став однажды магом, всегда будешь магом, хотя теперь я и сражаюсь по другую сторону штандартов. Возьми мою руку и узри.
Она взяла его за руку и закричала, как только сделала это. В это самое мгновение ей открылись сонмы отвратительных существ, устремлявшиеся сюда со всех концов света.
 Чернокнижник, и ведьма, и колдун пролетали мимо на всевозможных летательных средствах... |
Чернокнижник, и ведьма, и колдун пролетали мимо на любых мыслимых нечестивых орудиях. Их движение было подобно вспышкам молний, а их разнообразные крики – совиное уханье, кошачий концерт, драконий рык – горну Дикой Охоты. Боевые кличи воскресших мертвецов соперничали с бешеным лаем Цербера за внимание мелькающей в тучах Гекаты. Лес кнутов рассекал воздух. Жужжание тысяч крыльев порождало бесчисленные эхо.
Гора привычно тряслась и дрожала, словно желе, в страхе от предстоящего события.
Девушка отпустила руку отшельника и тут же потеряла способность видения. Во всяком случае, она узнала, что то, о чём он говорил, было истинно.
– Помоги мне перенести тело в пещеру. – крикнул он ей, и в мгновение это было сделано. Труп был помещён в гроб своего убийцы. Затем отшельник задвинул железную дверь на место. Поверх дверь была укреплена многочисленными болтами и засовами. Несколько свободных камней, которые, вероятно, служили отшельнику стульями и столами, подкатили к двери для обеспечения дополнительной безопасности.
– А теперь, – потребовал отшельник, – пока у нас имеется время для передышки, скажи мне, к какому виду женских духов ты относишься и как оказалась рядом с моим братом? Что ты не она, мне уже известно (горе мне, что у меня есть на то веская причина), но ты похожа на неё, как, впрочем, и на любой весенний цветок. Я любил её, и я же убил её, и я имею право спросить, кто и что ты такое, что явилось беспокоить моё уединение?
– Я её сестра.
– Сестра! Да, я помню тебя. Ты была ещё дитя в те дни. Ни я, ни мой брат (царствие ему небесное!) — никто из нас не замечал тебя.
– Нет, он никогда не одаривал меня излишним вниманием. Но я любила его также, как и он меня.
– Ты тоже любила его. – прошептал отшельник как бы про себя. – Что он такого сделал, чтобы быть любимым двумя такими женщинами?
– Да, я любила его, хоть он и не догадывался об этом ни разу, но могу ли я признаться в этом сейчас, перед тобой, духовником, отпускающим грехи сталью?
– Ты горька, как и твоя сестра. Она всегда вела себя со мной так же.
– Я должна поведать вам свою историю. – сказала она уже более мягко. – Когда она погибла, а он ударился во все тяжкие и примкнул к плохой компании, я обнаружила, что не могу жить без него, как не могу жить с кем-либо другим, так что я решила стать одним из его шайки. Я оделась в мальчишеский наряд и попыталась завербоваться в его отряд свободных стрелков. Он было показал мне от ворот поворот, говоря, что для таких у него нет никакой работы, но в конце концов мне удалось склонить его на свою сторону. Я думаю, было что-то такое в моём лице (невыразительном и вдобавок выкрашенном соком грецкого ореха), что напомнило ему его утерянную любовь. Я преданно следовала за ним через добро и зло, раболепствуя только ради случайно брошенного им взгляда или слова. Наша братия была в конце концов разбита (как тебе должно быть известно), и я, единственная из всех его заклятых всадников, осталась залечивать его раны.
Он привёл меня сюда, чтобы биться об заклад на остатки своей души ради шанса вызвать её дух. У меня было с собой платье, в котором умерла моя сестра, которое я заботливо пронесла через все свои скитания и которое было единственным напоминанием о её жизни и смерти. Я переоделась в платье сестры, как только он покинул меня, и последовала за ним со всей скоростью, на которую была физически способна. Моя цель заключалась в том, чтобы обмануть его ради своего жалкого наслаждения, и в то же время спасти его от совершения греха потревоживания мёртвых. Господь простит мне, если оба этих помысла перемешались в моём уме с совершенно эгоистичным желанием быть поцелованной им хотя бы единожды, в согласии с моей истинной природой любящей женщины, избавиться от ненавистной маскировки! Я исполнила своё желание, и оно обернулось яблоками Содома на моих губах. Вы правы. Всё, что мы можем сделать сейчас, это спасти его душу.
 |
Она упала на колени рядом с гробом. Отшельник сжал распятие в её ладонях.
– Молись! – вскричал он, и в этот самый момент отдалённые часы зазвонили двенадцать раз. Послышался топот сотен ног, на железную дверь обрушился град ударов, пещера сотряслась, словно каюта корабля, резко нырнувшего в пасть бури. Инфернальные завывания и улюлюканья наполнили ночь снаружи, перемежаясь проклятиями, от которых бы и святой Иеремия побледнел бы. Знамя Разрушения было развёрнуто. Все рогатые головы преисподней сейчас бесновались над ними. Престолы и Господства, Добродетели, Князья, Могущества. Все воинства столицы Аида взяли увольнительную этой ночью, не говоря уже об адских предместьях.
Осада началась. Отшельник перебирал свои чётки с лихорадочной быстротой. Одна латинская молитва за другой скатывались с его языка вместе с каплями слюны. Для девушки, не разумеющий смысла заклинаний, не оставалось ничего другого, кроме как тщётно пытаться сосредоточиться на молитвах. Всё, что она могла сказать, после того, как прижала фигурку Христа к губам, было: «Господин моей жизни! Любовь моя.» Она едва ли осознавала катавасию, бушевавшую снаружи. Удар за ударом обрушивался на дверь, но добрая сталь, закалённая святой водой, была весьма крепким орешком. Ливни каменного щебня сыпались с потолка, так что пещера оказалась в скором времени заполнена пылью. Раскаты адского истерического хохота раздавались после каждой неудачной попытки сломить эту оборону. Живыми таранами, яростно терзающими освященный барьер, служили драконьи шпоры, змеиные кольца, раздвоенные копыта, глиняные ноги. Демоническая рать развернулась спинами ко входу, взметнулись знамёна ужаса, подпоясанные землетрясением. Собравшись всей своей гаргантюанской массой из бешеных всадников, людей, сверхлюдей, грехов и их казначейства, нечисть бросилась на преграду. Ветра взвыли, примкнув к общей травле. Злые звёзды направили свои лучи против осаждённых. Моря извергли своих мертвецов. Одержимые призраками дома больше не были одержимы этой ночью.
Кладбища бурлили. Виселицы пустели. Гуль оставлял свой недоеденный ужин, вампир – трахею своей жертвы. Захороненные сокровища поднимались к поверхности, а тела их призрачных стражников раздувались в предвкушении битвы. И всё же отшельник продолжал молиться, женщина – плакать, а дверь хранила свой лик перед врагом.
Неужели час освобождения от зла никогда не пробьёт? Натиск на отшельнический оплот теперь возглавили хохлатые Князья Легиона. Даже сталь не может вечно сопротивляться тем, в чьих венах течёт не кровь, но огонь. Вот металл прогнулся на пару миллиметров, но и этого было достаточно, чтобы дьявольский гомон снаружи удесятирился.
– Если им удастся взломать дверь… – прокричал отшельник, сложив руки рупором, хотя даже так его слова не дошли бы до девушки, заглушённые неописуемым грохотом, и у него тем более не осталось времени довести до конца инструктаж. Дверь действительно подалась, со всей внезапностью неотвратимого раздался лязг, потрясший городские стены далеко внизу, что заставило многих бюргеров решить, будто это прогремели трубы Апокалипсиса. Валуны, баррикадировавшие дверь, разлетелись в разные стороны, демоническая буря ворвалась внутрь, и ужас заключался в том факте, что Шаббат была невидим для девушки.
Отшельник разорвал чётки на части и бросил пригоршню бусин в морды извергов.
– Скорей, держись за мёртвого! – рявкнул он, перед тем, как был затоптан ногами, лапами, копытами, и на этот раз девушка услышала его. Она схватила длинные волосы своего возлюбленного, судорожно сжала их и упала без чувств.
Годы спустя (как показалось ей) она очнулась и обнаружила, что находится в той же горной келье, в мёртвой тишине, и – да, это те же мёртвые волосы, что она сжимала в своей мёртвой руке. Она поцеловала их сотню раз, прежде чем к ней вернулись воспоминания о том, где она сейчас и что произошло. Она огляделась вокруг, ища отшельника. Он, бедняга, лежал на земле, будто тоже мёртвый. Но когда ей наконец удалось выпустить из рук свои сокровища, то она быстро привела аскета в некоторое подобие сознания.
Он не без усилия сел и огляделся. Но его ум, уже бывший на полпути к безумию, отныне был полностью опрокинут тем, что произошло этой горестной ночью.
– Мы сохранили его душу между нами, – воскликнула она. – И разве не обязана я вам жизнью за вашу защиту в этот недобрый час?
Он разглядывал её в явном недоумении.
– Я одного не могу понять — как это вы дошли до идеи надеть на себя её окровавленное платье. – только и ответил он.
– Я ведь уже рассказала вам, – мягко проворковала она, – но вы, видимо, запамятовали, что я берегла эту вещь на протяжении всех наших странствий, как мой единственный memento её славной смерти. Она отдала всю свою кровь до последней капли за него. Она выбрала лучшую долю. Но я! Боже ж мой! Что заслужила во всём мире я?
– Раньше у меня тоже была её памятная реликвия. – пробормотал он. – У меня была её прекрасная головка, но теперь её нет.
– Это не беда. – сказала она. – Вы должны отрезать мою.
DNEETH
