А «Голубь сидел на ветке, размышляя о смысле жизни». Примерно так переводится название экзистенциальной комедии шведа Роя Андерссона, которая вышла в прокат в Эстонии (и в России, надеюсь, тоже).
Из написанных умными людьми статей об этом фильме можно узнать, что под голубем режиссер имел в виду одну из птиц на картине Питера Брейгеля Старшего (он же Питер Брейгель Мужицкий) «Охотники на снегу». Там и правда есть три птицы, две на ветках, одна в полете, но на голубей они не похожи, да и ниоткуда не следует, что эти птахи размышляют о чем-то высоком. Что в их птичьих мозгах происходит – не разглядеть.
Если вам кажется, что это отступление лишнее (вы приготовились прочесть о кинокартине, а вам вместо этого рассказывают про голландского художника), – может быть, и сам фильм Андерссона не для вас. Он целиком состоит из отступлений, которые упрямо не складываются в цельный сюжет. «Голубь сидел на ветке, размышляя о смысле жизни» – это галерея скетчей (числом, как пишут умные люди, тридцать девять – отсылка то ли к фильму Хичкока «Тридцать девять ступеней», то ли к числу ударов плетью, полученных Иисусом, то ли к атомному номеру иттрия), часть которых объединена общими героями, но не общим сюжетом. Более того, это завершающая часть кинотрилогии Андерссона, начатой фильмами «Песни со второго этажа» и «Ты, живущий», которые являют собой точно такие же наборы скетчей ни о чем и обо всем.
Некоторые, правда, считают, что скетчей в «Голубе...» тридцать семь. А это атомный номер не иттрия, но рубидия. Что, согласитесь, все меняет.
Бог умер, пиво вкусное, смерть неизбежна
На деле голубь отсылает не к Брейгелю, а к чучелу голубя, которое показывают нам в одной из первых сцен. Это чучело сидит на ветке за стеклом в каком-то шведском музее, и на него довольно долго смотрит пожилой посетитель. А на посетителя смотрит его жена, которой не терпится уйти из музея – сколько можно разглядывать всяких там мертвых голубей, когда на улице полно таких же, да еще и живых?
Только на улице они, конечно, никого не интересуют. Но убейте голубя, вручите его холодеющее тельце таксидермисту, усадите чучелко на ветку, обнесите его стеклом, поместите его в музей – и голубь сразу же станет очень, очень интересен. Забавно, да? В мертвом голубе тут же отыскивается уйма смыслов. Может даже показаться, что он размышляет о сущем...
Эта сцена, открывающая фильм, сообщает нам о творческом методе Роя Андерссона. Разглядывающий голубя старик, как и его жена, до невозможности бледен (то есть напудрен), словно только что вышел из холодильника, а то и морга. Собственно, все герои Андерссона бледны, то есть, видимо, мертвы так же, как музейный голубь, – и все они при этом помещены за условное стекло искусства. Это обычные люди, которые окружают нас на каждом шагу, которые, более того, похожи на нас. В жизни они почти никого не интересуют. В кино – другое дело. Голубь превращается в символ, герой фильма – в образ. То есть: пока старик пристально разглядывает голубя, мы пристально разглядываем старика, вступая с ним в те же экзистенциальные отношения. И этот ряд можно продолжить: может статься, Бог – ницшеанский Бог, который, как известно, умер, – разглядывает нас точно такими же пустыми глазами.
Шведский режиссер подносит к нам своеобразное зеркало, в котором мы можем узреть прежде всего себя. Только в этом зеркале мы все бледны, мертвы, бессмысленны. Все мы – зомби, и смерть для нас – лишь переход в более естественное состояние. За сценой в музее следуют микроновеллы, озаглавленные «Встречи со смертью». В каждой обычные люди умирают, и их смерть подается не как трагедия, а – в лучшем случае – как комедия. Человек гибнет от инфаркта, пытаясь втайне от жены открыть бутылку вина. Смешно! Человек гибнет на круизном лайнере, в ресторане, успев оплатить пиво и гамбургер с креветками. Что делать теперь с этой едой? «Кто хочет пиво и гамбургер с креветками?» – вопрошает продавщица. Один из посетителей ресторана отзывается: «Я взял бы пиво!» И берет. Прямо при трупе. И пьет жадными глотками, невзирая на смерть ближнего.
Сон смешного коммивояжера
Трагикомический киномир Андерссона – это, конечно, не конкретный город Гётеборг, где происходит действие большинства новелл, и даже не Швеция, а скорее западная современность как таковая: бытие золотого миллиарда, утерявшего и Бога, и смысл жизни, и все ценности, ковыляющего в будущее на автомате, машинально разговаривающего, едящего, совокупляющегося, вообще живущего, не приходя в сознание. Все без исключения – даже лаборантка, пытающая током обезьянку, распятую на страшном приборе, даже старик с пистолетом в руке, явно готовящийся совершить самоубийство, – разговаривают по телефону одинаковыми фразами: «Да. Да-да. Хорошо, что у вас все хорошо...» У всех все одинаково хорошо, то есть никак, то есть – жизнь мертва, что твой музейный голубь.
Сквозные герои ряда новелл – жутко серьезная пара коммивояжеров, лысоватых мужчин за пятьдесят, торгующих челюстями Дракулы с удлиненными клыками, «мешочками смеха» и страшными масками под лозунгом «мы приносим радость людям» (произносится равнодушно, с трагическим выражением лица). Эти герои то и дело попадают в самые странные ситуации. Скажем, заходят в какой-то бар, тут вдруг времена резко меняются, и за окном возникают шведские солдаты, марширующие к Полтаве под командованием Карла XII. А вот и сам король заходит в кабак, пьет газировку, клеит юного бармена... Потом, спустя пару эпизодов, мы видим возвращение разбитого Петром Великим шведского войска. Израненный король хочет в туалет, но тот занят, и Его Величество терпеливо ждет своей очереди.
Вся эта дикая смесь истории и современности, шведских традиций и шведской же политкорректности, прозы жизни и фарса смерти никого из героев не удивляет. Удивляться тут некому. Мертвы все. Попытки восстать из мертвых, пробудиться, что-то осознать – тщетны. Одному из коммивояжеров снится чудовищный сон о машине в виде цилиндра с торчащими тут и там духовыми трубами. Деловитые британские военные в пробковых шлемах загоняют в машину вереницу негров, запирают дверь, поджигают под машиной солому. Ужасный музыкальный аппарат начинает вертеться – люди внутри пытаются убежать от смерти, но не могут. Их вой преображается в торжественную музыку сфер, эдакое духовное хоровое пение, к которому прислушивается группа глухих белых стариков и старух, олицетворяющих тот самый золотой миллиард...
Очнувшись, коммивояжер кричит: «Разве можно заставлять страдать живые существа?» Его никто не понимает. Всем всё равно. И – конечно, можно, что за вопрос. Мы же страдаем, даже и не замечая того. Голубь вон уже дострадался. Сидит теперь на ветке в музее. Думай, зритель, думай о смысле жизни!
Для родной газеты. Нравится мне этот текст. Ничего не могу с собой поделать :]
цитировать