Джон Барт «Плавучая опера»

В возрасте 25 лет перед Джоном Бартом остро стоял вопрос: быть ему писателем или не быть? К тому времени у него уже были жена и трое детей, а денег не было, и приходилось выбирать: или устроиться на более оплачиваемую и более загруженную работу в университете, или часть доходов добывать сочинением художественной литературы, выделяя под это часть трудового расписания. Барт вовсе не собирался быть коммерческим борзописцем, кропающим романчики по актуальным запросам — влюбленный в античную и классическую литературу молодой многодетный отец подходил к вопросу максималистски: или он пишет то, что ему интересно, и это продается, или не пишет вовсе.

Поэтому дебютный роман “Плавучая опера” написан в режиме “первая и последняя книга”, когда автор старается сразу, без раскачки и проб пера, высказать самое главное, что успел надумать за прожитые годы, так как осознает вероятность не написать ничего другого. А о чем может думать 25-летний мужчина, полный сил, но тяжело обременный семьей? Правильно, о конфликте между желанием сдохнуть и жаждой жизни. Сюжетный двигатель “Плавучей оперы” — это решение главного героя, 37-летнего юриста, ровесника XX века Тодда Эндрюса покончить с собой по аналогии с отцом, повесившимся семью годами ранее из-за финансовых неурядиц.

Молодежный вопрос “Быть или не быть?” Барт предлагает разобрать на примере персонажа, как бы созданного для самоубийства. С 19 лет Тодд Эндрюс живет с уверенностью, что из-за сердечного заболевания он может, как сказали врачи, умереть буквально в любой момент, и потому горизонт планирования у него ничтожен: смысл заниматься чем-то долгосрочным, вроде заведения семьи или большого дела, если через секунду его жизнь оборвется с вероятностью 50/50? Эндрюс хорошо знаком со смертью — в 18 лет на поле боя Первой мировой войны ему довелось заколоть штыком немецкого солдата, и звук, с которым он отнял у того жизнь, поразил юношу до глубины души; в 20 с чем-то его едва не убила бывшая возлюбленная, ставшая проституткой; ну и в 30 лет он нашел в подвале повесившегося батю, что поразило его настолько, что всю дальнейшую жизнь вплоть до 54 лет, когда он пишет рассказ о своем самоубийстве в 1937 году, Тодд Эндрюс посвятил исследованию причин отцовского суицида.

Пример отца, у которого не было значительных причин лишать себя жизни (банкротство и долги — это ж не повод кончать с собой, ведь так?), и постоянное ощущение близости собственной гибели закономерно делают Тодда Эндрюса склонным к суициду. Герой использует социальные маски — сначала безбашенного кутилы, затем умиротворенного почти-святого, затем циника — чтобы подавить страх смерти, но в одну печальную ночь, когда у него не встает в постели с любовницей, он переживает сильнейший экзистенциальный кризис и решает, что хватит это терпеть: надо прожить следующий день как ни в чем не бывало, а вечером убить себя. 17 лет спустя Тодд Эндрюс добирается до этого дня в исследованиях папиной летальной загадки и подробно записывает все, что случилось в тот день, 21 или 22 июня, ставший последней поворотной точкой в его судьбе.

Не так просто поверить, что эта книга написана 25-летним — настолько в ней много трезвых, зрелых и последовательных размышлений о жизни и человеке. Тодд Эндрюс закономерно приходит к нигилизму, ведь трудно при таком несправедливом здоровье, практически как у кота Шредингера, найти позитивные основания для человечности. Барт по ходу “Плавучей оперы” раскрывает, какие дороги ведут к отрицанию любых ценностей перед лицом смерти, однако подчеркивает, что тут нет и повода ходить по жизни с кислым хлебалом, ныть о трагичности общего и личного бытия и отворачиваться от маленьких радостей. Автор предлагает концепцию smiling nihilism, которая впоследствии станет фундаментом и “школы черного юмора”, и в целом американского литературного постмодерна: именно потому, что ни у чего нет безусловной ценности — даже у жизни как таковой! — у человека нет повода унывать.

Nothing has intrinsic value, folks. Even life (or suicide). Живете — и ладно. Нет толку расследовать, почему другие ведут себя как-то так, а не иначе — какая разница? Можно радоваться тому, что есть, можно жаждать большего, можно ничего не хотеть — опять никакой разницы нет. Поступайте, как вам нравится.

Мой любимый эпизод в романе — когда герой не может решить, как поступить с доказательствами по текущему делу о наследстве: оставить их в офисе и помочь другу Гарри Мэку отсудить у матери $2 млн или уничтожить их и преподать другу урок нигилизма. Эндрюс бросает монетку, монетка выпадает стороной, на которую загадано уничтожить документы. Тогда герой осознает, что у него все-таки есть личное мнение и он не может позволить какому-то жалкому куску металла решать за него, как жить — и отправляет доказательства в офис. Так молодой Барт подчеркивает, что человек остается хозяином своей судьбы хотя бы в тех пределах свободы, куда не наползает злой рок. Если вы каждую секунду можете умереть — а вы, мои дорогие читатели, и в самом деле каждую секунду можете умереть — из этого не надо делать никаких выводов. Жить надо, пока живется.

В общем, мое уважение автору. Джон Барт вошел в литературу сразу со взрослой книги, и современным начписам хорошо бы ставить его в пример: не можете в свои 20+ писать, как Томас Пинчон в “V.”? — пишите как минимум как Джон Барт, чтобы ничего лишнего, ничего детсадовского и все по делу.