Педро Кальдерон де ла Барка «Жизнь есть сон»
- Жанры/поджанры: Сказка/Притча
- Общие характеристики: Философское | Психологическое | Социальное | Приключенческое
- Место действия: Альтернативная история нашего мира (Земли) (Европа (Западная Европа ) | Другая география )
- Время действия: Позднее Средневековье/эпоха Возрождения
- Сюжетные ходы: Становление/взросление героя | Пророчество
- Линейность сюжета: Линейно-параллельный
- Возраст читателя: Любой
Незадолго до рождения сына король Басилио узнал о пророчестве, в котором говорится, что его сын станет тираном, погубит отца и собственную страну. Чтобы обезопасить всех от такого, король с рождения запер сына в башне и хранил в секрете его появление на свет. Принц вырос, и король решил проверить пророчество и посадить сына на несколько дней на престол. Никто не знает, что из этого получится...
- /языки:
- русский (2), украинский (1)
- /тип:
- книги (3)
- /перевод:
- К. Бальмонт (1), Н. Литвинец (1), Д. Петров (1)
Отзывы читателей
Рейтинг отзыва
racoonracoon, 28 ноября 2021 г.
Дважды или трижды брался за чтение и откладывал: подобные вещи, созданные другой культурой с другими конвенциями и приоритетами, требует высокой степени сосредоточенности и погружения. Но в какой-то момент поймал себя на том, что в памяти всплывают строки из первого монолога Росауры — прекрасные и загадочные: «Бегущий в уровень с ветрами / Неукротимый гиппогриф, / Гроза без ярких молний, / Птица, что и без крыльев вся — порыв…». Чем-то даже напомнило Ивана Жданова: «…трещат ли сучья без огня, летит полет без птиц».
В итоге снова взялся читать и вскоре сделал небольшое личное открытие: драма (по крайней мере первая ее часть) построена на скрытых рефренах, или лейтмотивах, лишь косвенно связанных с основным сюжетом. Собственно, основные из них вводятся как раз во вступительном монологе: «зверь», «птица», «рыба» (=вода), с которыми сравнивается гиппогриф (причем сравнения эти парадоксальны: «… Без чешуи блестящей рыба, / Без ясного инстинкта зверь…»), и лабиринт как эмблема неразличимости или парадоксальности — по-видимому, связанная к центральной темой драмы (неразличимостью Яви и Сна и, в конечном счете, Жизни и Смерти), а может быть, авторефлексивно описывающая и сам стиль Кальдерона, его склонность переворачивать, или инвертировать смысл понятий. И затем эти образы возникают снова и снова, образуя интригующую сеть перекличек: будто под покровом линейного сюжета в тексте разворачивается какой-то другой «сюжет», не предполагающий линейного развития.
Правда, затем эта система образов-лейтмотивов почти исчезает, на первый план выдвигается собственно фабула. И эта фабульная часть или сторона драмы, пожалуй, разочаровывает. Интересно сравнить в этом плане Кальдерона с Шекспиром: у последнего действуют цельные, автономные характеры, в действиях которых есть своя логика и последовательность. У Кальдерона (сужу по этому конкретному случаю) персонаж не самодостаточен: он скорее функция идеи и неотделим от текста. Героев, подобных Макбету, или Лиру, или Яго, или Фальстафу, которые словно живут своей жизнью, независимо от создателя и текста, у него нет. Его сила в другом — в изощренной риторике, которую прекрасно передает Бальмонт в своих звучных стихах: «И смерть я взглядами впиваю, / И пью, без страха умереть, / И, видя, что, смотря, я гибну, / Я умираю, чтоб смотреть. / Но пусть умру, тебя увидев, / И если я теперь сражен, / И если видеть — умиранье, / Тебя не видеть — смертный сон, / Не смертный сон, а смертный ужас, / Терзанье, бешенство, боязнь, / Ужасней: жизнь, — а ужас жизни, / Когда живешь несчастным, — казнь» (вот он — «лабиринт»). Конечно, современному читателю этот канонический образец барочной «риторической культуры» гораздо менее понятен и близок; требуются определенные интеллектуальные усилия, чтобы преодолеть эстетическую дистанцию.
О переводах. Насколько я понимаю, передать по-русски метрику Кальдерона практически невозможно. Представленный здесь перевод Бальмонта, безусловно, поэтически более выразителен, но и более герметичен. Полагаю, эта его «герметичность» под стать оригиналу. Я читал параллельно оба опубликованных в двухтомнике «Литпамятников» перевода — Бальмонта и Дмитрия Петрова, последний из которых носит «разъясняющий» характер. Многие темные места становятся более понятными. В каких-то случаях толкования Б. и П. расходятся. Кроме того, у Бальмонта в начале текста, в сцене объяснения между Росаурой и Клотальдо, имеется пропуск нескольких реплик, из-за которого теряется смысл.