Бруно Шульц «Иосиф, сын Иакова»

Литературный импрессионизм, или Не варите своих отцов

Любители музыки знают, что довольно часто во время турне какой-нибудь супер-группы типа Deep Purple, Led Zeppelin и им подобных перед выступлением сверхгиганта сначала идёт разогревающая часть — обычно какая-нибудь более второразрядная (однако не менее громкая) рок-команда вовсю сотрясает слушательские барабанные перепонки рычанием своих гитар и грохотом ударных установок, приготовляя зрителей к выступлению монстров рока.

Как мне кажется, чтение сборника сборников новелл Шульца вполне могло бы в этом смысле стать хорошим разогревающим чтением перед выходом на первый план автора уровня Эмиля Золя. Почему именно Эмиля Золя? Просто потому, что, как мне показалось по прочтении «Коричных лавок», Шульц подходит к изображению реалий того, о чём он пишет, ровно с таким же тщанием в описании всех мелочных деталей и детальных мелочей, с каким это делал несравненный мастер реализма Эмиль Золя. Но начнём сначала и по порядку.

Условно говоря, можно представить, что книги состоят из литературной формы (того, как они написаны) и содержания (тех идей и смыслов, о которых в них идёт речь). Проще: бывают книги-формы, и бывают книги-содержания. Самый лучший вариант, конечно же, когда и форма и содержание едины и качественны, когда умное и красивое содержание изложено мастерским литературным языком — тогда мы говорим о хорошести (а то и гениальности) прочитанного.

В нашем случае говорить о прочитанных новеллах Шульца как о книге-содержании, скорее всего, было бы самонадеянно и неверно. По крайней мере мне, потому что для меня какого-либо отчётливо формулируемого содержания, сюжета ни один из двух представленных нам сборников новелл не имел. Ну, может быть чуть более содержательным был сборник «Коричные лавки». Да и то, попробуй сформулировать краткий пересказ прочитанного, и кроме беканий и меканий ничего вразумительного не услышишь.

И потому произведения Шульца, в моём представлении, безусловно относятся к книгам-формам. Не в смысле внешней книжной формы — физические параметры бумажной книги, вес, цвет обложки и гарнитура шрифтов, наличие (или отсутствие) иллюстраций и прочие нюансы бумажной книги. А речь идёт о форме литературной.

И вот тут первый сборник изрядно отличается от сборника второго. Причём в лучшую сторону. Потому что, на мой взгляд, в первых новеллах автор не то, что умело, но я бы сказал, мастерски порезвился с литературной основой своих произведений. Впрочем, не всё так сразу обнаружилось. Потому что прочитав с пылу с жару около 40 экранов (из 411) я книгу отложил вообще, почуяв, что кроме раздражения она во мне ничего не возбуждает. И вернулся к чтению спустя дней 10, прочитав за это время несколько обыкновенных классических русско-литературных книг (Станюкович и Мамин-Сибиряк отличным образом пролечили моё раздражённое восприятие и вернули на спокойное отношение к читаемому и на готовность принять книгу такой, какая она есть). А вернувшись к чтению, решил начать всё не с оставленного в раздражении места, а опять-таки с первой страницы.

Не могу сказать, что что-то решительно изменилось. По-прежнему текст давался трудно, и слегка напрягшись над анализом читаемого я предположил, что всё дело в том, что Шульц в большей степени художник. И потому и в книжной форме он всё равно работает с цветами и красками, с их оттенками и цветовыми формами, причём ещё и в словесно-импрессионистском их виде. И соответственно, в большей степени использует в книге всякие слова и выражения, адресованные более всего к визуалам. Я же, со своей ярко выраженной кинестетичностью, не умею, не способен «увидеть» рисуемую автором картинку бытия, не «вижу» то, что Шульц так талантливо нам рисует и живописует.

Но тут я обратил внимание на то, что тексты первого сборника совсем иначе «играют» при попытке почитать их вслух (вот откуда у меня родилось мнение о талантливости Шульца — см. выше). Художник-писатель Шульц довольно умело играет с фонемами, из которым состоят слова и предложения, и филигранная работа с которыми наполняет читаемое не просто визуальными образами, но звуками и запахами, вкусами и ощущениями. Ну, например, (пример этот не из книги Шульца, а просто из моей бедной читательской головы) когда автор при описании грозы и грома использует слова с многочисленными звуками Р-Р-Р-Р — гРом гРемел, Рокотал, гРохотал, Раскатывался, Рычал и воРочал пласты воздуха, Размазывая встРёпанные комки воРон в Рвущихся лохмотьях ветРа… — при чтении приведённого наброска вслух, по идее, у читателя отчётливо возникает буквально объёмная картина грохочущей грозы. Так и у Шульца чтение некоторых кусков его первого сборника вслух совершенно чётко рисовало 3-d картинку. И тут я возрадовался, ибо самонадеянно возомнил, что раскусил автора и надкусил его крепкий литературный орешек.

Но тут «Коричные лавки» закончились и началась вторая история. И я спустился на землю. И даже ниже. Где на уровень подплинтуса. Потому что пошла игра совсем другого рода. Пошла абракадабра смыслов, чехарда слов, сумятица образов, пошли прыщики сложно связующихся между собой слов и нестыкующихся образов, пошла каша-«недружба» (т. е. когда вместе в один котёл закидывают совсем несовместимые продукты — порой это приводит к кулинарным открытиям, но чаще полученное варево представляет собой такое серо-буро-малиновое месиво отвратного аромата и вкуса, что никакая плевательница не справится с реакцией организма на попытку прожевать бурду). Ну, не люблю я абсурдистские постмодернистские экзистенциалистские штучки-дрючки, ну не переваривает их мой читательский желудок и отбрасывает в непереваренном виде мой страдающий кишечник. Причём, что самое плохое (для меня) — в этой своей второй книге автор не использует описанный выше приём игры с фонемами (по крайней мере я такого рода игры не заметил), отчего не оставляет мне мало-мальской возможности порадоваться хоть чему то в этой повести. Эх!

Впрочем, будем всё-таки справедливы: Шульц порой спохватывался и пытался вернуться хоть к каким-то намёкам на сюжет — ну, в той же новелле «Санаторий под клепсидрой» или в «Додо», однако сюрреалистическое всё равно брало верх и торжествовало. Так что в общем и целом никакого такого особого (и неособого) удовольствия я не получил. Разве что удовлетворение, которое кратко формулируется чрезвычайно просто «Я сделал это!».

Бруно Шульц перехвален безбожно. Проживший пятьдесят лет и выдавший на гора два сборника рассказов, ну точно он не является, на мой вкус значимым и крупным автором 20 века. В Википедии услужлливо указано, что его влияние на свою прозу признавали Богумил Грабал, Данило Киш, Филип Рот, Исаак Башевис-Зингер — ну тоже, прямо скажем, местячкковые авторы. Из наших — Асар Эппель и Игорь Клех, переводившие Шульца. Местячковая плотная бессобытийная проза Шульца содержит все приметы еврейской плотскости, чувственности, отсылок к ветхозаветной насыщенности. Сборник зарисовок из жизни провинциального городка с еврейской семьей в центре нарочито минималистичен. Есть рассказ, в котором подробно и в деталях описана окруженнная мухами среди свалки нищенка. В другом рассказе гадящий великан удоставивается любовного разглядывания рассказчика, увидевшего прямо Пана в нем. Приметное место в рассказзах занимает эксцентричный и несколько спятивший отец, любовь рассказчика к которому практически восрешает уже умершего. На момент написания такого рода манера — литературный аналог манеры Шагала в живописи, например, была не слишком распространена, а вот с шестидесятых — сплошь и рядом. Латиноамериканцы Шульца не читали, но яркая чувственность и пестрый калейдоскоп у них как-то лучше получались и определенно поинтересней. «Персона вне достоверности» Отрошенко видится мне совершенно сопоставимым аналогом прозы Шульца ( у Отрошенко, правда, еще и без Гоголя никуда). Так уж сложилось, что отброшенная автором тень много превосходит собственно достоинства двух небольших сборников. С другой стороны, ограничься Набоков лишь сборником про возвращение Чорба, стал бы он признанным классиком? Возможно, Шульц и был предтечей, а уж талантом литературным обладал несомненным, но уж рассказчик он, по-моему посредственный, а романов не писал. Уже и так сравнений с другими авторами насыпал как соли, но на ум приходит и Саша Соколов. Оба сборника рассказов по качеству, художественной состоятельности, авторским находкам на моих личных вкусовых вполне соизмеримы с «Между волком и собакой». У Соколова, правда, есть и еще «Школа для дураков», уже решительно превосходящая местячковые бытовые фактурные этюды Шульца.