Иногда я подумывал о том, чтобы вернуться в Нью-Йоркский университет или в другое высшее учебное заведение в центре Манхэттена. Я часто испытывал искушение, но никогда этого не делал. У меня был, как я считал, здоровый антисхоластический инстинкт. Изучать то, что я уже успешно делал, казалось мне ошибкой. Я боялся испортить механизм, разрушить то, что у меня уже было, в попытке получить больше. Я был полон простой мудрости, почерпнутой из pulp-публикаций. На моё раннее обучение повлияли Джек Вудфорд, Марк Твен и ещё несколько человек. Меня интересовала Высшая Критика, но не до такой степени, чтобы изучать её, так же как меня интересовал Кафка, но не до такой степени, чтобы изучать его формально.

Я любил Гринвич-Виллидж. К моему удивлению народ уезжал оттуда. Но вскоре я сделал это и сам. Мы с Зивой ждали ребенка. Наша двухкомнатная квартира в Виллидже была недостаточно просторной для нас двоих, тем более для троих. Через моего тогдашнего зятя, Ларри Кляйна, я получил возможность снять большую семикомнатную квартиру на Вест-Энд-авеню между 99-й и 100-й улицами. Это казалось беспроигрышным вариантом.

Но стоило мне туда добраться, как я потерялся в городе, совсем не похожем на Вест-Виллидж, который я знал столько лет. Это была грязная и несколько опасная часть Нью-Йорка. Уродливый Бродвей наводнили шлюхи и мужчины опасной наружности. Трущобный район латиноамериканского типа с многоэтажными апартаментами, где люди, многие из которых казались персонажами рассказов Исаака Башевиса Зингера, старались держаться в стороне от окружающей их жизни. Я обожал произведения Зингера и до сих пор часто перечитываю их. Но тогда, как и сейчас, у меня не было желания смешиваться с его народом. Еврейство интересовало меня, но примерно так же, как и Кафка, – что-то, что можно читать и восхищаться, но не заниматься формальным изучением. Еврейство всегда было для меня проблемой, как, кажется, почти для всех евреев. Я был заинтересован, но не вовлечен.

У меня было такое же желание – оставаться непричастным ко всему, что меня не касалось и не отражало моих стремлений. Эта часть Нью-Йорка выглядела и пахла по-другому. Еда была другой, и люди, которых я видел на улицах, были другими. Я так и не привык к этому месту и не смог его полюбить. Мне приходилось ездить целый час на метро, чтобы вернуться в привычную обстановку. Ноутбуки ещё не были изобретены, а я так и не приучил себя писать от руки, сидя в кафе. Я умудрился переехать из Вест-Виллиджа, где я был как у себя дома, в Верхний Вест-Сайд, где я оставался чужаком.

В это время я купил крейсерскую 32-футовую парусную лодку под названием Windsong. Я плавал на ней пару сезонов по Лонг-Айленд-Саунду, а затем отправился во Флориду по внутриконтинентальному водному пути. Мы с Барбарой* зимовали в Форт-Лодердейле, а весной я вернулся на яхте обратно. Я продал яхту – она олицетворяла собой совсем иной образ жизни, и это не соответствовало моим представлениям о том, как должен жить писатель-фрилансер.

Затем однажды я собрал вещи и уехал на Ибицу, испанский остров в Средиземном море.

До этого я дважды ненадолго приезжал на Ибицу – в 1960 и 1963 годах. Мне понравился остров и жизнь писателя на нём. Зиве, жительнице Нью-Йорка до кончиков пальцев, он очень не нравился, и уж точно она не хотела жить на острове. Я же безумно хотел поселиться там или хотя бы где-нибудь на юге Европы. Поэтому я сбежал и начал новую жизнь. Ибица оправдала мои ожидания. Я нашёл недорогую усадьбу, где следовал ежедневной писательской рутине: оставался дома и работал до полудня или около того, потом ехал в бар Sandy's за почтой, затем шёл в El Kiosko, большое кафе на открытом воздухе в центре города, чтобы выпить кофе и пообщаться с друзьями, а потом, как правило, обедал с этими друзьями. Потом домой на сиесту. А потом вечер.

Мне это нравилось. А когда я встретил новую женщину, Эбби Шульман, которая приехала сюда на лето к друзьям, жизнь стала ещё лучше. Осенью Эбби осталась, и мы стали жить вместе.

Теперь я действительно наслаждался своей жизнью. Проблема была в том, что я писал не так много, как мне казалось. Фриланс между Америкой и испанским островом был связан с задержками, техническими трудностями, обрывом связи с друзьями и редакторами, особенно в те докомпьютерные времена. Но я зарабатывал немного денег за счёт фильмов, жизнь на Ибице, казалось, стоила тех трудностей, с которыми я столкнулся в поисках средств к существованию, и жизнь шла весело.

В тот период я сильно подсел на наркотики. Я никогда не считал себя наркоманом. Но именно им я и был, хотя в то время не осознавал этого. Всё началось с марихуаны. Потом кислота – ЛСД. Затем псилоцибиновые грибы и другие вещества, изменяющие сознание. Марихуану на Ибице было трудно найти, зато было много гашиша, который привозили контрабандой из Марокко и Афганистана.

Я также принимал снотворное – с тех пор, как впервые подсел на него в Акапулько, куда мы с Барбарой отправились в медовый месяц и где я написал свой первый роман. Маленький домик, который мы снимали на берегу залива Хорнитос, находился всего в ста метрах от бедняка, который жил в полуразрушенной лачуге и единственным его достоянием было радио, которое он врубал в любое время ночи и дня. Это чертовски мешало моей работе. Я не мог уснуть и отправился в аптеку в Акапулько за снотворным. Мне продали барбитураты, и это стало началом моего двадцатилетней зависимости от них.

Снотворное делала свою магию, но часто оставляло меня уставшим, с ощущением похмелья на следующий день. К тому же они были ненадежны – для достижения эффекта приходилось увеличивать дозу, а это уже было чревато передозировкой. Я пытался бороться с эффектом похмелья на следующий день с помощью стимуляторов.

Декседрин и дексамил, в основном. На Ибице я не смог их достать. Но я нашел там лучшее снотворное – кваалудин, тяжелый гипнотический препарат, ужасно вызывающий привыкание. Их можно было купить без рецепта в любой аптеке. Фармацевты не всегда были рады, когда я покупал по дюжине упаковок за раз. Но они всегда продавали их мне.

Я привёз на Ибицу свою проблему с наркотиками, и это было плохой комбинацией. Моя жизнь превратилась в попытку сбалансировать эффект одного лекарства от другого. А ещё я пытался писать. Но писательство было для меня маневром по сохранению лица, пока я жил с наркотической зависимостью. Моя производительность резко упала. Я старался поддерживать её, но часто проигрывал эту битву. Ибица была слишком райским для меня местом; здесь легко можно прожить жизнь, прилагая минимум усилий. Тем не менее, я так и жил. У меня была прекрасная усадьба в Сан-Карлосе, жена, которая принимала наркотики вместе со мной, и множество друзей, которые тоже принимали наркотики и одобряли их. Пожалуй, единственным наркотиком, на который я не подсел, был алкоголь.

Хотелось бы сказать, что в один прекрасный день я опомнился и бросил наркотики. Но это произошло только через несколько лет – пока я не покинул Ибицу, не расторг брак, не съездил на Дальний Восток и не вернулся, сначала в Париж, а затем в Лондон.

Мы с Эбби прервали наше пребывание на Ибице, прожив около года в Пальме-де-Мальорка. Почему? В то время это казалось хорошей идеей. Ибица была очень дорогой, очень тесной, и я редко доводил до конца свою работу. Я обманывал себя относительно причин этого, и мне казалось, что жизнь в другом месте, где нет наших обычных друзей, будет полезной. Во время одного из наших визитов туда мы познакомились с человеком, который сдавал квартиру недалеко от Пласа Корт, одного из старых, исторических районов Пальмы. Вышел один из моих фильмов, так что я потратил гонорар на аренду квартиру, и мы поехали туда на нашем мотоцикле, классном 250-кубовым Bultaco Matador.

Поездка началась хорошо. Мы ездили на мотоцикле по острову, посетили Дейю, где познакомились с Робертом Грейвсом, и Вальдемосу, где жили Шопен и Жорж Санд, и шокировали соседей своим неженатым положением. Но вскоре наша жизнь на Ибице стала более мрачной. Во-первых, у нас украли мотоцикл, хотя через несколько дней нам его вернули, правда, немного в потрёпанном виде. Во-вторых, произошло более серьезное событие, когда однажды поздно вечером мы отдыхали в нашей квартире. Подняв глаза, я увидел, что на меня смотрит мужчина. Я встал и прогнал его. Я не слишком быстро преследовал его, поскольку мне пришла в голову мысль, что он может быть вооружен. Когда я спустился на нижнюю площадку, то обнаружил в нашем почтовом ящике записку. Она была написана по-испански и гласила: "Сегодня ночью ты умрешь". Она была подписана «чёрной рукой»**. Это нас, мягко говоря, встревожило. Я обратился в муниципальную полицию, но меня направили в Секретную полицию, которая занимала здание с надписью Policia Secreta. Там нас направили в Гражданскую гвардию. В Гражданской гвардии восприняли угрозу спокойно, сказали, чтобы мы не беспокоились, они всё выяснят. Но, насколько я знаю, они так и не сделали этого.

Лишь спустя несколько месяцев я узнал, в чём дело. Девушка нашего домовладельца была уверена, что хозяин квартиры занимается сексом втроём с Эбби и мной. Она наняла подругу, чтобы та застукала нас в квартире и оставила записку с угрозами. Из этого ничего не вышло, и дальше ни во что не развилось.

В Пальме мы разорились, и нам пришлось выпрашивать еду на шведских столах. Мы платили за ужин, но при этом набивали карманы шведскими фрикадельками и холодными котлетами.

Я любил Пальму, благородный старый город, большая часть которого всё ещё заключена в старые стены. Там был кафедральный собор, как мне сказали, самое старое готическое здание в Европе.

На территории собора стояли скамейки, и я часто работал там – писал от руки. Повсюду были интересные рестораны и тапас-бары, а также модные магазины для тех, кто мог себе это позволить.

Наконец, вздохнув с облегчением, мы вернулись на Ибицу.

Мы также часто бывали в Париже, поскольку некоторые друзья позволяли нам пользоваться их квартирами. В Париже у меня было несколько хороших друзей, и мне всегда было приятно бывать в этом, наверное, самом красивом городе мира.

На следующий год, на Ибице, я начал страдать от периодических болей в горле. Мы обратились к врачу на Мальорке и мне сказали, что у меня сердечный приступ в замедленном темпе и нужно срочно принимать меры. Благодаря добрым услугам испанского друга мы прилетели в Мадрид и разместились в центральной больнице. Мой кардиолог был одним из ведущих специалистов Испании. Он мудро посоветовал не предпринимать никаких немедленных действий: мы должны были подождать и посмотреть, как всё будет развиваться. Ситуация утихла, и мы вернулись на Ибицу и к тому образу жизни, который, несомненно, привёл к этому. Перед отъездом доктор сказал мне, что если бы я обратился со своим заболеванием в Штаты, мне, несомненно, сделали бы многократную операцию шунтирования. Я медленно восстанавливал силы, но уже через шесть месяцев чувствовал себя так хорошо, как никогда раньше.

Следующий сердечный приступ случился несколько лет спустя. Мы с Эбби покинули Ибицу и переехали в Лондон. Мы прилетели на греческий остров Корфу, чтобы попытаться наладить свою жизнь. Мы спорили всю дорогу, громко и яростно, и продолжали спорить в Корфу. Внезапно у меня сильно заболела грудь. Это было предупреждение, которого я более или менее ждал.

Мы сели на самолет до Лондона, не сообщив авиакомпании о моём самочувствии, которая никогда бы не отправила меня в таком состоянии. В Лондоне нас встретил друг с машиной скорой помощи и отвез меня в частную клинику. Там меня снова не стали оперировать. Вместо этого они дали мне смесь (кажется, фенергила и валиума) и фактически вырубили меня на неделю. В течение этого времени мне снились страшные сны о схватках с Эбби, и один или два раза мне казалось, что она пришла убить меня. Когда я выписался, мы расстались. Я переехал в квартиру в Хайгейте. Через месяц или около того я начал свое путешествие на Дальний Восток. Тогда это казалось хорошей идеей...

Продолжение следует...

* Роберт меня запутал. Пишет о своей второй жене Зиве, но почему-то здесь называет её Барбарой, именем первой жены. В тексте есть и другие путаницы...

** Согласно Википедии «Чёрная рука» – итальянская разновидность рэкета. Типичные действия Чёрной руки заключались в отправке жертве письма с угрозами телесных повреждений, похищения, поджога или убийства. В письме требовалось доставить определенную сумму денег в определённое место.

Источники фотографий:

https://calisphere.org/item/ark:/86086/n2...

https://calisphere.org/item/ark:/86086/n2...

https://www.flickr.com/photos/35025258...

https://stephaniebrown.fandom.com/wiki/Al...

https://www.bilimkurgukulubu.com/edebiyat...

Автобиографическое эссе Р. Шекли, опубликованное в сборнике "Contemporary Authors" (Vol. 223. 2004).

Все чёрно-белые фотографии, которые приводятся здесь и будут в других частях эссе, взяты из сборника "Contemporary Authors". К сожалению, качество их оставляет желать лучшего, но других в сети не найти. И конечно же, детские фото Р. Шекли разумнее было бы поместить в первую часть автобиографического эссе, но источник с фотографиями попал мне в руки только сейчас.

Жизнь в роте Джорджа была неспешной. В основном у нас были пешие караулы, перемежающиеся с сидячими караулами на двух наших заставах. Одна из этих застав находилась в тридцати ярдах от небольшого деревянного моста. По другую сторону моста находилась Северная Корея. Там дежурили русские: дружелюбные люди с плоскими восточными лицами, все они утверждали, что они из Москвы. Мы нашли с ними общий язык настолько, что обменялись оружием для осмотра. Их винтовки и пистолеты-пулеметы, оснащенные снайперскими прицелами, явно превосходили наши винтовки M1 Garrand. Иногда мы прикидывали, как скоро они смогут загнать нас через всю Корею в море. Предположения варьировались от одного дня до трёх суток. Наш боевой дух был невысок.

Капитан нашей роты поручил мне написать о работе, которую выполняла рота Джорджа на 38-й параллели, для публикации в полковой газете. Я написал, как мне казалось, неплохую статью и сдал её. Он вызвал меня на следующий день. После долгих разговоров я узнал, что он был недоволен той ролью, которую я отвёл ему в работе роты, которая, насколько я мог судить, заключалась в том, что он ходил по своим постам охраны. Я забрал статью и переделал её. Он всё ещё был недоволен. Я расширил его роль в своём уже полностью выдуманном рассказе. Ему всё равно не понравилось. Я сказал ему, что сделал всё, что мог, и больше ничего не могу сделать. Он спросил, действительно ли это так. Я ответил, что да. Он махнул на меня рукой.

Через неделю я вышел за территорию роты, чтобы отдать своё белье корейским прачкам. Мы всегда это делали без пропуска. Когда я вернулся, то узнал, что меня начали искать. Меня объявили отсутствующим без разрешения, и мне предстояло выбрать: семь дней наказания в роте или военный трибунал.

Поэтому я семь дней выкапывал лёд из ротных канав.

В Сеуле я занимался тем же, чем и в школе, – играл в оркестре, и мне за это платили. С моими деньгами рядового и тем, что я зарабатывал, играя на офицерских танцах, я получал сумму, эквивалентную зарплате майора. Так продолжалось до тех пор, пока мой срок не истек и меня не отправили домой.

Я прибыл в Северную Калифорнию, получил почётную отставку и продолжил играть в оркестре. Наконец я вернулся в Нью-Джерси, подал документы в Нью-Йоркский университет, был принят и осенью приступил к занятиям.

Занимаясь летом и зимой, я смог закончить университет за два с половиной года, имея при этом новую жену – Барбару Скадрон, с которой я познакомился на занятиях по писательскому мастерству, которые вёл в Нью-Йоркском университете Ирвин Шоу, – и ребёнка. Я не особо планировал всё это, но так получилось. Я нашёл работу в компании Wright Aeronautical в Нью-Джерси, снял квартиру в Риджфилд-Парке и попытался вернуться к написанию рассказов.

Мой единственный реальный шанс сделать это появился, когда мой профсоюз объявил забастовку. В пикетах я не нуждался, поэтому отправился домой и в течение нескольких недель, пока длилась забастовка, писал короткие рассказы так много и так быстро, как только мог. Когда забастовка закончилась, я вернулся на работу – делать рентгеновские снимки деталей реактивных двигателей. Работа с будущим, говорили мне. Но на тот момент единственным будущим для меня было фриланс-писательство.

В течение следующих месяцев я начал продавать эти рассказы. Первую историю я продал в журнал Уильяма Хэмлинга "Воображение". Затем в журнал "Дока" Лоундеса "Future Science Fiction". Потом стали продаваться и другие. Я нашел агента – не сомневающегося Фредерика Пола. В самом начале нашего сотрудничества он сказал мне: "Я продам каждое слово научной фантастики, которую ты напишешь". Это был самый лучший комплимент, который я когда-либо получал. Айзек Азимов, также клиент Фреда, сказал мне несколько ободряющих слов. Вскоре после этого я бросил свою работу на фабрике и вступил в ненадежный мир фриланс-писательства на полный рабочий день.

О, эти первые дни, когда я писал полный рабочий день. Жаль, что писать на полную ставку можно только один раз. Я снял офис в соседнем Форт-Ли, дополнительную комнату в кабинете дантиста. И я ходил туда каждый день и писал, писал, писал. И почти всё, что я писал, продавалось.

Меня иногда спрашивали, как я получаю идеи для рассказов. У меня не было определенного метода. Идеи приходили ко мне в любое время. Что-то, что я прочитал, или что-то, что мне сказали, или что-то, что я подслушал, могло послужить первоначальным толчком. Или же, просто ничего не делая, возникала идея или цепочка ассоциаций, и я следовал им, чтобы создать сюжет. Я постоянно носил при себе карманные блокноты, и вскоре после того, как у меня появлялась идея, я записывал её. В противном случае я мог забыть о ней.

Иногда я задумывался, не стоит ли мне попробовать формально изучить форму короткого рассказа. Стоит ли мне читать книги о том, как находить идеи? Мой более или менее инстинктивный ответ был категоричным "Нет! Я чувствовал, что похож на гусыню из старой народной сказки, которая несёт золотые яйца. Попытки выяснить, как я это делаю, скорее испортят мою внутреннюю работу, чем сделают её лучше. Я старался сохранить отношение, которое было у меня с детства: я был pulp-писателем, одним из той анонимной (для меня) группы писателей, которые писали для старых детективных бульварных изданий. В то же время у меня было чувство, которое я почти никогда не озвучивал, что я нечто большее, чем просто pulp-писатель с коннотацией посредственности, которую подразумевает этот ярлык. Я хотел писать лучше, создавать лучшие истории, создавать истории, которые читатель будет чувствовать, а не просто подчиняться механическим свойствам повествования. Я хотел быть чертовски хорошим, но я никогда не говорил с собой о том, что я имею в виду под этим. В то время у меня не было единой модели. О. Генри по-прежнему привлекал меня, но я признавал механические и предсказуемые качества многих его рассказов. В то же время я чувствовал, споря в своей голове с его критиками: "Если это так просто и объяснимо, давайте посмотрим, как вы это сделаете".

В начале первых лет писательской деятельности я продал один из своих рассказов в новый журнал под названием Galaxy. Вскоре после этого я познакомился с Горацием Голдом, который жил в то время в Стайвесант-Тауне, не так далеко от того места, где я позже поселился в Западном Гринвич-Виллидже. Горацию понравились мои вещи, и он сказал, что будет счастлив, если я буду показывать все мои рассказы сначала ему. Меня это устроило – он платил лучшие расценки в этой области. Я посылал ему почти всё, что писал, всегда оставляя себе время для продажи рассказов в старые бульварные журналы, которые любил с детства. В те годы я начал продавать рассказы в «Playboy», чья единая цена в 1500 долларов за рассказ была намного лучше, чем всё, что могли дать научно-фантастические журналы, или журналы формата дайджест, как их теперь называли. Они также предоставляли превосходные иллюстрации к рассказам, и вы могли сотрудничать с такими именами, как А.К. Спекторский, Рэй Рассел, а также с такими известными писателями нежанрового направления, как Ирвин Шоу, Джон Апдайк и многими другими.

Но «Playboy» не был тем рынком, на который я мог рассчитывать. Мой доход приносили научно-фантастические журналы, в первую очередь Galaxy. Я начал общаться с Горацием и стал завсегдатаем его пятничных покерных игр, где вечер обычно заканчивался ритуальным возгласом "однажды были с Шекли". На эти игры приходило много людей, не относящихся к научной фантастике. Я помню Джона Кейджа, молчаливого и улыбающегося, победителя в покере, как и во многих других вещах. Там были Луи и Биби Баррон, известные исполнители саундтреков к фильмам. Мы, писатели-фантасты, жаждали кинопродаж, но пришлось ждать несколько лет, пока рынок разовьётся.

В этот период я занимался несколькими разными писательскими делами. Меня наняли написать пятнадцатисерийный сериал для Captain Video. Это было тогда, когда я еще жил в Риджфилд-Парке, штат Нью-Джерси, и я помню посыльного, который каждый вечер приходил за моей дневной серией, чтобы отнести её на Пятый канал Dumont в старое здание Wanamaker Building в центре Манхэттена. Они очень торопились с моим сценарием, поскольку он был единственным подходящим для рекламы пластикового космического шлема, который один из рекламодателей предлагал вместе с каким-то товаром, который он продавал. Работа показалась мне достаточно лёгкой, но продолжать её не было смысла. С эстетической или художественной точки зрения она меня не впечатлила, а оплата в то время – 100 долларов за получасовой эпизод – или это был час? -– была сопоставима с работой в журнале, которую я уже делал.

Откуда мне было знать, что через несколько лет телевидение будет стоить гораздо дороже? А если бы я знал, что бы я с этим сделал?

Наверное, ничего. Я был свободным писателем-фантастом. У одного из французских писателей-сюрреалистов есть персонаж, который говорит: "Что касается жизни, то пусть за нас это делают слуги". Это было очень похоже на мою позицию. У меня не было серьёзных денежных желаний. Даже платежеспособность не была достаточной целью, чтобы отвлечь меня от того, чем я занимался без особого осознанного плана.

Радиостанция ABC попросила меня написать для них историю для двухчасовой драматической презентации. Я придумал "Ловушку для людей", которую кто-то адаптировал. В нем снялись Стюарт Уитмен и Вера Ралстон, а также другие актёры.

В те годы я также немного поработал в Голливуде, время от времени приезжая в Калифорнию и останавливаясь у моего хорошего друга Харлана Эллисона. Обычно я оставался там около месяца, немного работал над сценариями и возвращался в Нью-Йорк, чтобы продолжить писать короткие рассказы для нью-йоркского рынка. В это время я продал свой рассказ "Страж-птица" компании Outer Limits и был нанят для написания сценария. Я уже работал, наслаждаясь разумным счастьем, когда мне позвонили со студии. Сильные мира сего хотели, чтобы я объяснил, как они покажут это на экране. Моя история, на которую они купили права, рассказывала о том, как выглядит Страж-птица, а как её показать –это, конечно, их проблема, а не моя. Я попросил снять меня с проекта и вскоре вернулся в Нью-Йорк.

Более впечатляющим для меня был шанс продать свои услуги по написанию коротких рассказов для программы Beyond the Green Door, предназначенной для радиостанции Monitor Radio. В ней Бэзил Рэтбоун читал короткие истории с неожиданной концовкой. Программа имела пятиминутный формат, и этот формат требовал трёх перерывов на рекламу. Таким образом, рассказ занимал от 1000 до 1500 слов и был структурирован определенным образом. Это была как раз та проблема, которая мне нравилась: техническая, без лишней студенческой болтовни о смысле, эффекте и т.д. То, что я решил эти вопросы, хотя бы в какой-то степени, должно было быть очевидно по реакции слушателя на сам рассказ. Было бы достаточно просто написать в три или тридцать раз больше слов для каждого рассказа, гораздо проще, чем написать сам рассказ. Но это был не мой путь. За прошедшие с тех пор годы я потерял или засунул куда-то большинство рассказов, не смог найти радиозаписи (их искали и лучшие исследователи, чем я), хотя мне удалось найти и опубликовать пять из шестидесяти историй.

Я сдавал эти истории каждую неделю, по пять штук. Вся моя жизнь превратилась в поиск сюжетов в течение всего дня, а потом яростное писание полночи. Это было очень похоже на моё представление о том, чем должен заниматься писатель, поэтому я не возмущался. Но по истечении шестидесяти дней я попросил отгул. Продюсеры не захотели его предоставить, и я уволился. Уволился, несмотря на очень приятный телефонный звонок от самого мистера Рэтбоуна с просьбой продолжить работу. Он был одним из моих героев, но я отказался работать дальше в таком темпе, даже для него. И 60 долларов, которые они платили мне за сюжет, не были большим стимулом.

За последующие десять лет со мной произошло много событий. За это время я написал свой первый роман "Корпорация «Бессмертие»", который сначала продал в виде четырех частей в журнал Galaxy под названием "Убийца времени". Написать его четырьмя кусками по 15 000 слов было проще для моего ума писателя коротких рассказов, чем рассматривать целый роман объемом в 60 000 слов. Несколько лет спустя я продал историю Рону Шуссету, который адаптировал его для фильма под названием "Фриджек" (Freejack), а в главных ролях снялись Эмилио Эстевес, Рене Руссо и Мик Джаггер. Мне фильм не слишком понравился – возможно, потому, что я уже знал сюжет. Но чуть раньше, я продал свой рассказ "Седьмая жертва" Карло Понти, который отдал его режиссеру Элио Петри, снявшему "Десятую жертву". Мне очень понравился этот фильм. В главной роли снялся один из моих любимых актеров — Марчелло Мастроянни, хотя мне показалось, что со светлыми волосами он выглядит не лучшим образом.

В течение десяти лет, примерно с двадцати двух лет, когда я начал продавать, до тридцати пяти, я был счастлив в писательстве. Я заполнял свои карманные блокноты, нумеруя их, чтобы не сбиться со счета. Иногда я всё равно сбивался. Я вёл свой писательский бизнес с минимальным количеством методов, достаточным, чтобы не потерять страницы черновиков и обеспечить выпуск готового продукта на рынок. Всё равно это было довольно хаотично. Но мне удавалось доводить свои рассказы до конца. В первые два-три года я писал не менее одного рассказа в неделю, иногда два или даже три. Все они были довольно короткими. В течение нескольких лет я с трудом выходил за пределы 1500 слов. Мне нравилась форма короткого рассказа, но я чувствовал, что должен уметь писать рассказы объемом 3 000, 5 000 слов или даже больше. Время от времени я находил идею, достаточно большую для новеллы.

Те годы, когда я писал рассказы для Galaxy, были лучшими годами моей работы над короткими рассказами. Но потом всё изменилось. Гораций Голд был вынужден покинуть Galaxy по состоянию здоровья и переехать в Калифорнию. Для Galaxy, да и для журнальной сферы в целом, наступили тяжёлые времена. Журналы стали закрываться, не выдержав конкуренции с телевидением. Мне стало неспокойно.

В этот период я начал писать романы. После первого, "Корпорация «Бессмертие»", я написал "Обмен разумов", "Хождение Джоэниса" и роман под названием "Человек за бортом". Для издательства Bantam Books я написал пять триллеров в мягкой обложке о секретном агенте Стивене Дэйне. Дэйн был моим представлением о жёстком правительственном агенте, безжалостном, но с хорошими либеральными ценностями. Моё представление об Иране и Аравии было ещё более наивным – на него повлияли "Ким" Киплинга, а также Эрик Эмблер и Грэм Грин.

Где-то в это время мой брак с Барбарой распался. Барбара была хорошим человеком. Но мы были слишком далеки друг от друга в важных вопросах. Я переехал в Адскую кухню*, поселившись в квартире, которую когда-то снимал писатель-фантаст Лестер дель Рей. Это была привокзальная квартира с холодной водой, отапливаемая керосиновой печкой, и арендная плата составляла 13,80 доллара в месяц.

Адская кухня была интересной, грязной, захудалой частью Манхэттена. Сейчас Линкольн-центр выходит на то место, где я раньше жил. Я начал налаживать свою жизнь. Встретил очаровательную женщину – Зиву Квитни. Я нашел квартиру в Вест-Виллидж и сделал предложение руки и сердца. Мы переехали на Перри-стрит, и так начался самый продуктивный этап моей жизни.

Ранние годы в Виллидже: прогулки, разговоры с Филом Классом, писавшим под псевдонимом Уильям Тенн, постоянное сочинение рассказов, хождения по книжным магазинам, питьё кофе в огромном количестве и в разных местах по всему Виллиджу. И размышления о том, стоит ли мне попробовать официально изучить форму короткого рассказа.

* Адская кухня (англ. Hell’s Kitchen) – район Манхэттена

Продолжение следует

Это автобиографическое эссе Роберт Шекли написал в 2004 году, за год до своей смерти. Разные источники в интернете пишут, что эссе фантаст написал для CA. Мои поиски в попытке расшифровать эту аббревиатуру привели меня к предположению, что под этими буквами скрывается сборник "Contemporary Authors". Он выходит с 1962 года и в нём опубликовано более 116000 биографических и автобиографических статей.

По моим ощущениям автобиографическое эссе Р. Шекли написано очень спонтанно и отрывочно. В нём автор вспоминает наиболее яркие эпизоды из своей жизни, но при этом приводит и много мелких деталей. Поскольку на русском языке автобиографию Р. Шекли я не нашёл, то привожу свой перевод.

Я родился 16 июля 1928 года в больнице Бруклина, штат Нью-Йорк. Мои родители жили в маленькой квартире с балконом. Одно из моих самых ранних воспоминаний – как один из моих дядей подвешивает меня над маленьким балконом. Я был в ужасе. Улица была так далеко внизу!

У меня есть ещё одно воспоминание о тех днях. Это сон. Я смотрел вниз на город, и казалось, что он горит. В земле были дыры. Из них выползали люди в шапках странной формы. Может быть, пожарные?

Моя мать, Рейчел, была фермерской девушкой из Лейк-Плэсида, штат Нью-Йорк. В колледже она прошла курсы, которые давали ей право преподавать в Америке и Канаде. Позже она часто рассказывала о том, как преподавала в однокомнатном классе в Саскачеване. В школу она ездила на лошади.

Она познакомилась с Давидом, человеком, который стал моим отцом, когда ей было около двадцати пяти лет. Он был примерно на десять лет старше, восстанавливался после нервного срыва, вызванного, как говорили, его стремлением добиться успеха в бизнесе. Он уже отслужил в американской армии, в Первую мировую войну. На поле брани он прошел путь от сержанта до младшего лейтенанта и получил медаль за храбрость в Мёз-Аргонском наступлении. Его родители были польскими евреями, эмигрировавшими из Варшавы в Америку, вероятно, в 1880-х или 1890-х годах. Отец Давида, Цви, был раввином не от мира сего, который никогда не проповедовал перед прихожанами. Он был полным неудачником в бизнесе. Последние годы жизни провел в Бруклинской публичной библиотеке, читая Шекспира. Давид сосредоточил своё внимание на деловом мире. Он нашел работу в страховой фирме Schiff-Terhune на Джон-стрит в нижнем Манхэттене. Он начинал как офисный мальчик, постепенно рос и в итоге стал секретарем-казначеем фирмы.

Когда мне было около четырех лет, мои родители переехали из Нью-Йорка в Нью-Джерси, сначала в Вест-Оранж, а затем в Мейплвуд. Лето мы проводили на ферме брата моей матери, Мозеса Файнберга, в северной части штата Кин, Нью-Йорк. Я заинтересовался писательством в раннем возрасте, вскоре после того, как обнаружил, что то, что я читал, было написано людьми, очень похожими на меня. Это было где-то между пятью и семью годами. Я был ранним читателем и довольно ранним писателем. Я читал самые разные материалы. Всё было вперемешку: великие книги, обязательные книги, детские книги, книги для взрослых, научную фантастику и фэнтези – моя мельница была готова к любому зерну.

В какой-то момент моей юности я приобрёл пишущую машинку благодаря дяде Сэму, младшему брату моего отца, продавцу и демонстратору пишущих машинок. Он подарил мне портативную Royal. Но ещё до того, как она попала в моё распоряжение, я начал писать свой первый роман, от руки, в школьной тетради. Я назвал этот роман «Fathoming the Maelstrom» («Постигая Водоворот»). В то время я находился под сильным влиянием Эдгара Аллена По.

Я так и не закончил этот роман. Вскоре я вернулся к своей первой любви – чтению рассказов. У меня было много мастеров. Джек Лондон, например. Ещё Генри Каттнер. Де Мопассан. И великий О. Генри, чьи рассказы я считал последним словом в умном сюжете и привлекательности на рынке. Но их было так много, что я не могу вспомнить их все.

Я читал истории о ковбоях и индейцах, детективные истории. Я читал «Отверженных» в очень старом четырёхтомнике. Я читал Уиллу Кэтер, Конрада Эйкена и стильного «Короля в желтом» Роберта У. Чембера, который привил мне вкус к Парижу, а также к фэнтези.

Мейплвуд был «милым» городком на севере центральной части Нью-Джерси, недалеко от Ньюарка и Нью-Йорка. Я вырос под звуки свинга биг-бэндов – Томми и Джимми Дорси, Бенни Гудмана, Зигги Элмана, Глена Миллера, Вона Монро и несравненного Дюка Эллингтона. В те дни я много слушал радио – Эдди Кантора, Бена Берни, радиотеатр «Люкс». Я был очарован поздними ночными шоу, особенно «Я люблю тайны» с его великолепным актерским составом – Джеком, Доком и Реджи.

Моим любимым комиксом был «Принц Валиант». Когда я учился в средней школе, Америка воевала с Японией и нацистской Германией. Я ожидал, что со временем меня призовут в армию, и когда я стану вернувшимся военным, я буду встречаться со всеми красивейшими девушками. Газеты пестрели сообщениями о победах и поражениях американцев. Родители велели мне брать только ту еду, которую я смогу съесть, и помнить о голодающих финских детях, которым не хватало еды. Я слушал, как Лоуэлл Томас рассказывал о зимней войне финнов с русскими, и в моей голове возникали образы мужчин в белых парках с винтовками на спине, скользящих на лыжах по густым, темным заснеженным лесам.

В раннем возрасте мы, мальчишки, спорили друг с другом о том, кто должен стать следующим президентом – Лэндон или Рузвельт. Мы ничего не знали ни о том, ни о другом. Мы просто хотели принимать в этом участие. Мы мало говорили о войне, хотя она доминировала во всём. Фильмы конца 30-х и начала 40-х годов были героическими и сентиментальными. Джон Уэйн был королём. Фильм «Миссис Минивер» Грира Гарсона дал мне первое впечатление о героической Англии.

В те дни, в начале 40-х, ещё существовали бульварные журналы, и я был завсегдатаем нашего магазина на углу, читал то, что не мог позволить себе купить, и покупал всё, что мог, из научно-фантастических журналов. Там были «Удивительные истории» (Startling Stories), «Захватывающие истории чудес» (Thrilling Wonder Stories), «Странные истории» (Weird Tales) (до сих пор выходят!), «Истории о планетах» (Planet Stories), «Знаменитые фантастические тайны» (Famous Fantastic Mysteries), «Фантастические романы» (Fantastic Novels) и другие, которые я уже забыл. Я мечтал стать писателем научной фантастики. Но это было не все, что я читал. Джек Лондон, Эмброуз Бирс, О. Генри, Стивен Ликок, Гомер, Вергилий, Данте, Гораций, огромная недисциплинированная масса книг, в основном взятых в городской библиотеке. Список влияний можно было бы продолжать бесконечно, если бы я только мог вспомнить.

Я научился играть на гитаре у своего кузена Бада. Не очень хорошо, но громко и в такт. После этого я поступил в школьную танцевальную группу, за что мне платили. Мне нравилось иметь собственные деньги и не полагаться на пособие от родителей. Это казалось скорее признаком достижения, чем жизненной необходимостью. Депрессия прошла мимо нас, незаметно для меня. И хотя мои родители всегда были бережливыми, мы с сестрой ни в чём не нуждались.

Когда я вошёл в мир свиданий, то часто брал семейную машину (всегда новый Plymouth каждый год или около того – отец считал, что в марках GM есть что-то броское).

Каждое лето в те годы, когда мне было от шести до шестнадцати лет, мои родители собирали нас и ехали за триста миль или около того на ферму моего дяди Мозеса в Кине. Тогда не было ни Северной дороги, ни супермагистралей, поэтому мы ехали по местным дорогам и шоссе, проезжая через такие места, как Механиксвилл и Саратога-Спрингс, и наконец, добравшись до Кина, долины Кина и, проделав долгий путь вверх по Еловому холму, мимо хижин Берты, оказывались на ферме Мозеса площадью 200 акров, граничащей с Адирондакской пустыней. Мозес был братом моей матери, единственным из семи братьев, кто не стал заниматься юриспруденцией или медициной. В основном он занимался молочным животноводством, хотя на заднем дворе у него были и кукуруза, и трава, и овощные грядки, а на боковом – свиньи. У него было стадо из двадцати или около того коров, молоко он покупал и у местных фермеров. Он был первым в Северной стране (как её называли), кто применил пастеризацию, и мог бы сделать на этом хороший бизнес, если бы был бизнесменом, а не трудолюбивым мастером.

Моим другом и кумиром в те годы был мой двоюродный брат Бад (Бернард). Он был младшим сыном Мозеса, примерно на десять лет старше меня. Он доставлял молоко, которое Мозес пастеризовал. И я тоже доставлял его, стоя на подножке пикапа, чтобы делать это быстрее и успеть закончить, пока Бад играл в софтбол в городе или ходил на свидание ранним вечером. Старший сын Мозеса, Стив, жил в городе, во время войны служил на торпедных катерах и погиб в аварии на мотоцикле. Его сестра Сесилия, которую мы все звали Сис, работала медсестрой в местном лазарете. Она была замужем за Си, высоким черноволосым парнем индейского происхождения, который занимался скачками на рысистых лошадях.

Си лишь много позже узнал, что у его жены был роман с Фредди, чужаком из глубинки, который, как говорили, приехал в эти края «для успокоения нервов» и снимал дом и несколько хижин по дороге в Элизабеттаун. Фредди был высоким, красивым парнем, но выглядел каким-то хрупким. Я часто ходил пешком за пять миль от фермы Мозеса до его дома, и Фредди ставил мне классическую музыку на своем «Виктроле». Часто я отправлялся дальше, проезжая на попутках двадцать с лишним миль до Элизабеттауна, где была аптека, в которой продавались «Гиганты современной библиотеки», и где я впервые познакомился с Альфредом Лордом Теннисоном и другими.

Сейчас я смотрю на всё это в золотом свете. Но не всегда было всё так хорошо. Мозес и остальные члены семьи не особо общались друг с другом. Наёмный работник, франко-канадец из Квебека, часто ни с кем не разговаривал, а местный идиот, которого Мозес поселил за определенную плату, иногда вообще молчал, размышляя о каких-то пустяках, реальных или воображаемых. Может, он и был идиотом, но зато замечательно играл на пианино. А ещё были танцы на площади, которые улучшали ситуацию, по крайней мере на некоторое время. На них обычно присутствовал Док Гофф, дачник из Нью-Йорка, в сопровождении своих прекрасных дочерей или племянниц. Бад был любителем кадрилей, а также гитаристом. Я наблюдал за всем этим с восторгом. Я с трудом мог дождаться того дня, когда стану достаточно взрослым, чтобы тоже танцевать кадриль или, может быть, играть на гитаре.

Иногда летом тот или иной из моих дядей приезжал и оставался ненадолго. Среди них был Зип (Эзра), успешный нью-йоркский адвокат, и его жена Энн. Зип был заядлым рыбаком и коллекционировал ранние американские стеклянные бутылки. Он и Энн погибли много лет спустя, когда на пересечении 72-й улицы и Бродвея неуправляемая машина сбила их обоих. Иногда приезжал мой дядя Саймон. Он был дантистом, мужем сестры моего отца, Иды, статной, красивой женщины.

Всё это происходило между моими пятым и шестнадцатым годами. По мере взросления жизнь на ферме становилась для меня всё менее ценной, но мне всегда хотелось туда поехать.

Моя сестра Джоан, которая была на три с половиной года младше меня, всегда ездила на ферму вместе с остальными. Она была (и есть) симпатичной светловолосой женщиной, внешне приветливой и покладистой, не выказывающей никаких признаков внутренних сомнений и неуверенности, которые её тревожили. Впоследствии она вышла замуж, родила дочь Сьюзан, развелась, стала лицензированным психотерапевтом и по сей день практикует в Вест-Сайде на Манхэттене. В те ранние годы мы были друзьями и товарищами, до тех пор, пока я не стал одержим своими проблемами взросления. Помню, отправились мы однажды в гору на смотровую площадку. Мы заблудились, проплутали целый день, наконец нашли дорогу и с ужасом узнали, что наши родители вызвали полицию, чтобы разыскать нас.

Летом я в основном занимался сенокосом, доставкой молока, иногда ловил рыбу в маленьком ручье, протекавшем через землю Мозеса, иногда купался в Зеркальном озере в Лейк-Плэсиде, где от холодной воды у меня синели губы.

Тем временем в Мейплвуде, где я жил большую часть года, я продолжал учиться в школе. Я был прилежным учеником, хотя отмечалось, что я никогда не делал того, на что был способен. Вместо этого я читал книги, играл в танцевальном ансамбле, достаточно освоив игру на гитаре, и мечтал стать писателем. Я встречался, мне разбивали сердце, я восстанавливался. Сейчас, оглядываясь назад, всё это кажется очень банальным. У меня было очень мало проблем. Но, видимо, что-то было не так, потому что в возрасте пятнадцати лет или около того я сбежал из дома, уехал в Нью-Йорк и устроился на работу в фотолабораторию. Я позвонил родителям, чтобы сообщить, что со мной все в порядке. Они попросили встретиться со мной. Я согласился, и они уговорили меня остаться дома, пока мне не исполнится семнадцать и я не закончу школу, и тогда, если я всё ещё захочу уехать, я смогу поехать с их благословения. Я согласился, но больше никогда не убегал.

Однажды летом закончилась Вторая мировая война. Мне было семнадцать, я жил на ферме Мозеса в северной части штата Нью-Йорк. Призыв в армию всё ещё продолжался. Если бы меня призвали, это означало бы трёхлетнюю службу. Но если бы я записался в армию, то служил бы восемнадцать месяцев. Конечно, призыв мог закончиться к тому времени, когда до меня доберутся. Но мог и не закончиться. Отслужив восемнадцать месяцев, я мог получить три года колледжа по программе GI Bill (закон о военнослужащих). А я ещё не был готов к колледжу. Я завербовался.

Меня отправили в Форт-Дикс, а затем в Кэмп-Полк, штат Луизиана, для прохождения базовой подготовки. После четырехнедельной подготовки в качестве санитара меня отправили в лагерь Стоунман, штат Калифорния, а оттуда на военное судно, направлявшееся в Корею, где я должен был стать пехотинцем, хотя ещё не стрелял из винтовки.

Я высадился в Корее, в порту Инчхон. Долгий, медленный переезд на поезде в Юндунпо, затем ещё один переезд на поезде в Сеул. В Сеуле я пробыл достаточно долго, чтобы получить назначение в роту «Джордж» 32-й пехоты 7-й дивизии, дислоцированную в Кэсоне на 38-й параллели.

Там я попал на караульную службу. Охрана заставы, охрана склада боеприпасов, охрана заставы. Караульная служба – это всё, что делала наша рота. У меня был один перерыв от этого, когда сержант, заметив по моим документам, что я умею печатать, поручил мне набирать секретные отчёты о расположении золотых приисков в Северной Корее.

Мне хотелось попасть в Сеул, где я мог бы найти работу в полковом танцевальном оркестре. Но пропусков в Сеул не было. В конце концов я получил пропуск, разбив свои очки.

Продолжение следует

Продолжение воспоминаний Ли Брэкетт, опубликованные Полом Уолкером (Paul Walker) на основе его бесед с писательницей в 1976 г. Первая часть воспоминаний тут — https://fantlab.ru/blogarticle84340, вторая тут — https://fantlab.ru/blogarticle84619

Рабочие привычки. Утром я первым делом сажусь за пишущую машинку; в противном случае, день вообще потерян. Обычно я работаю всё утро. Я редко работаю во второй половине дня, если только нагрузка была не слишком велика. Иногда работаю по ночам, но не так часто, как раньше; не знаю, почему так.

Обычно я делаю наброски в голове, но записываю то, о чём думала, чтобы не потерять какую-нибудь важную мысль. Иногда я придерживаюсь плана, иногда нет. Что касается пересмотра... Некоторые истории пишутся сами собой довольно легко. Другие – нет, и в окончательном варианте будет гораздо больше переписанного, чем написанного с первого раза. Я люблю, когда глава сразу вытекает плавно и не требует ничего, кроме лёгкой полировки. Ненавижу, когда приходится переделывать эту чёртову вещь более восьми раз, пока не получится то, что нужно, но я делаю это, ругаясь и потея. Самое странное, что разница в конечном продукте, кажется, невелика: одно читается так же, как и другое.

***

Главный источник идей для НФ? Бог знает. ЭРБ*, очевидно, подтолкнул меня к Марсу. Часто что-то из прочитанного, иногда всего лишь строчка или фраза, заставляет задуматься. Как правило, в котелке находится несколько идей, лишь частично связанных между собой. Иногда вдохновением служит место или атмосфера места, иногда персонаж или что-то из древней истории или предыстории, мифа или религии. Но невозможно сказать, как происходит процесс. Мне нравится создавать миры и пытаться проработать физические и психологические аспекты настолько логично, насколько это возможно.

То, что для меня всегда отличало фантастику от всех других видов писательства, – это старое доброе "чувство чуда". Где ещё я могу путешествовать среди "великих бурлящих солнц космоса" (вот вам и фраза, причём чисто гамильтоновская... если великие солнца не бурлят, то им, чёрт возьми, следовало бы!), стрелять по огненным туманностям и заставлять падать планеты, куда я захочу? Где ещё я могу так полностью сбежать от реальности? Конечно, это литература эскапизма, и я её люблю.

***

Как я пришла к написанию сценариев? Я написала книгу, крутой детектив, который был опубликован в 1944 году. Говард Хокс прочитал её, и ему понравились диалоги. Он был несколько потрясён, узнав, что это мисс, а не мистер Брэкетт, но тем не менее заключил со мной контракт и поручил работать над «Большим сном». В последующие годы я сделала для него ещё четыре фильма, а также несколько сценариев, которые он не стал писать сам, и один так и не был поставлен. Мы прекрасно ладили, хотя и не без некоторых моментов разочарования с моей стороны. Написание сценария – это командная работа, а босс только один. Бывает, что лучшие, на ваш взгляд, идеи уходят в трубу, и, как ни странно, иногда продюсер оказывается прав.

Жизнь сценариста полностью отличается от жизни романиста в одном важном отношении. Романист работает один, в комнате с закрытой дверью, и он – Бог за своей пишущей машинкой. Сценарист же делает бо́льшую часть своей работы, проводя конференции с другими людьми, и нигде он не является Богом. Он должен научиться думать на своих ногах, выдвигать идеи и не обижаться, когда их отклоняют, делать всё возможное с материалом, который ему не всегда нравится, и он должен научиться справляться со всеми посторонними фактами жизни, связанными с кинопроизводством, которые не касаются романиста. Например, бюджет, личности и способности актёров, которые будут облекать в плоть его персонажей; практичность локаций и то, почему сцена, которой следует быть ночной, должна стать дневной из-за производственных трудностей, и т.д. и т.п. Плюс личность продюсера и его вкус к изложению истории. Плюс этот безликий демон, который раньше назывался Front Office; он распоряжался бюджетом и был весьма жесток в том, чтобы сказать «НЕТ». (У Хоукса такой проблемы не было, или, по крайней мере, у меня её не было, и это одна из причин, почему было хорошо работать на него: нужно было угождать только одному человеку, а не целой шайке, что бывает очень неприятно).

Сценарий рождается разными путями. Я работала с романами, неопубликованными рассказами, неснятыми киносценариями, опубликованными рассказами и оригинальными идеями, иногда своими, иногда чужими. Главное удовлетворение – хорошо собрать все кусочки воедино, взять разрозненные части и заставить их выглядеть так, будто всё это развивалось естественным путём. Когда все довольны, включая зрителей, вы свободны.

Ещё одно большое удовольствие это, конечно, зарплата. Она компресс от множества синяков.

***

Что касается утверждения, что литература в жанре научной фантастики и лихого меча и магии – не профессия для женщины... Я не знаю, кто сделал это заявление, но это полная чушь, как знает любой, кто когда-либо читал Эванджелин Уолтон. Когда я только начинала, в колонки старых журналов мне приходили письма, в которых говорилось, что женщина не может писать НФ, и я считала, что это так же разумно, как утверждать, что одноногий человек не способен играть на скрипке. Они имели право жаловаться на мои ранние рассказы, которые были не очень хороши. Как только я научилась писать, претензий я больше не слышала.

Я не могу ответить за другого автора фантастики, будь то мужчина или женщина, что его привлекает в этом жанре и почему. Некоторые мужчины пишут истории, под завязку набитые всякими гаджетами. Другие пишут самые нежные и прекрасные фэнтези. Одни женщины пишут о проблемах деторождения на тяжёлых планетах, другие – о штурме Валгаллы. Каждому своё. Я могу назвать вам лучших писателей-фантастов, мужчин, от Киплинга до Брэдбери, у которых в голове не было ни капли науки. Я могу назвать вам мужчин писателей-фантастов, которые никогда не махали даже мотыгой, не говоря уже о двуручном мече. И что? Прожив в браке более 27 лет, я полагаю, что могу сказать это, не сочтя странным, но я никогда в жизни не считала себя женщиной. Я всегда была собой, отдельной личностью, свободной и самостоятельной. Что бы я ни делала, думала или чувствовала, я делала, думала или чувствовала это не как представитель какой-то массовой группы, а как я сама. Я всегда отказывалась подчиняться стереотипам или ограничивать себя какими-либо другими ограничениями, кроме моих собственных. Для меня мой пол никогда не имел ни малейшего значения за пределами спальни. Я всегда была физически активна. Я размахивала мотыгой и могу сделать вывод о двуручном мече, потому что знаю, как ощущается удар в спине, плечах и глазных зубах. Не раз я сражалась с океаном за свою жизнь, так что могу экстраполировать это и на другие схватки. На самом деле, поскольку события, о которых мы пишем, настолько далеки от реального опыта 99% читателей – сколько из них штурмовали Валгаллу в своих кольчугах или сражались с берсерком? – что даже домосед может с полной убедительностью выдумать их на пустом месте. Писатели, мужчины или женщины, пишущие, например, исторические романы о крестовых походах, должны доверять воображению.

Касательно того, что мужчины ориентированы на действие, а женщины – на место, то я не понимаю, как можно иметь одно без другого. Я ориентирована на действие. Но место очень важно, поскольку оно определяет действие и людей, которые его совершают. Один из моих персонажей в "Рыжей звезде", когда его спросили, как он и его народ отнесутся к эмиграции в лучший мир, ответил: "Земля формирует нас. Если бы мы были в другом месте, мы были бы другим народом". Я не вижу, как можно избежать взаимосвязи. Культура хопи** никогда не смогла бы развиться в Скандинавии, и если бы Англия была Сахарой, то и там всё было бы по-другому. Когда я создаю народ, я должна сначала создать место, среду, в которой он живет, потому что от этого зависит, что он ест и как добывает пищу, какую одежду носит, какие дома строит, каким богам поклоняется, и что это за люди. Комната, зал, здание важны, потому что они отражают личность строителя. Толкиен, например, очень хорошо понимал, что такое «место». Как и Эддисон***.

Если говорить чисто индивидуально, то фантастика и фэнтези привлекали меня тем, что они были такими великолепно свободными и «другими»... оторванными от обыденного и скучного мира, в котором я жила своей повседневной жизнью. Это было продолжением, или показателем моего увлечения экзотической историей, археологией и антропологией, которые также затронули струны симпатии, когда я познакомилась с ними через книгу Брестеда "Древний мир" (кажется, так она называлась) примерно в 7-м классе, или, возможно, это был 6-й.

Что я думаю о женщинах в фантастике? Абсолютно то же, что и о мужчинах. Если мне нравится рассказ, он мне нравится. Если не нравится – не нравится. Для меня не имеет значения, кто его написал.

Меня никогда не дискриминировали из-за моего пола, насколько я знаю. Редакторы покупают не секс, а истории. Что касается фильмов, то, наверное, я могла бы ходить и бить себя в грудь, потому что мне платили лишь четверть того, что получал Жюль Фертман за "Рио Браво". Но Жюль писал сценарии буквально ещё до моего рождения, и у него была целая гора высших наград, так что я считала, что он стоит больше, чем я. По мере того как я продолжала учиться своему делу и становилась более достойной, мне платили больше. Я всегда прекрасно ладила с мужчинами, с которыми работала. Думаю, это потому, что меня волнует только работа, а не игры между мужчиной и женщиной. Зависть и злоба, с которыми я сталкивалась, как ни странно, исходили почти исключительно от женщин, в большинстве своём непрофессионалов... кошачье-зубастая улыбка и милое: "Как бы я хотела быть такой же умной, как ты, и писать все эти книги.., я тупая и у меня только что родилось пятеро детей", что-то в этом роде…, но иногда и от профессионалов: одна воинствующая феминистка-актриса, с которой я, к своему ужасу, оказалась на одной дискуссии, с усмешкой сказала, что мужчины позволяют нескольким женщинам писать для них, и не менее воинствующий писатель, который сказал, что некоторые женщины пишут, как мужчины, и поэтому могут получить работу в отрасли, где доминируют мужчины. Я держусь как можно дальше от этой компании, что, я уверена, не прибавило мне популярности в женской группе Гильдии. Я презираю термин «женщина-писатель». Я не женщина-писатель. Я писатель, и точка. То, что я ещё и женщина, не имеет значения.

Мой совет молодым женщинам, которые могут сомневаться в выборе НФ как карьеры, заключается в следующем... Если вы хотите писать научную фантастику, пишите её, и зачем, чёрт возьми, сомневаться?

***

Что касается того, что я считаю своими «худшими» и «лучшими» рассказами. Ну, есть несколько рассказов, особенно среди моих ранних работ, которые по праву претендуют на звание «худшего». Что касается «лучших»... Писатель, как правило, хуже всех может судить о том, что является его лучшей работой, и в любом случае, то, что он может считать своим лучшим сегодня, не станет его выбором через десять или двадцать лет. У меня, конечно, есть свои любимые произведения, но будут ли они считаться моими лучшими или нет… Всегда хочется надеяться, что человек учится, растёт и становится лучше, так что его последнее усилие может также быть и «лучшей» работой на сегодняшний день.

*ЭРБ — Эдгар Райс Берроуз.

**Как гласит википедия, хопи — индейский народ, проживающий в резервации Хопи на северо-востоке Аризоны

***Полагаю, речь идёт об Эрике Рюкере Эддисоне (1882-1945), которого считают одним из основателей жанра фэнтези

Продолжение воспоминаний Ли Брэкетт, опубликованные Полом Уолкером (Paul Walker) в 1976 г. и собранные на основе бесед с писательницей. Первая часть воспоминаний тут — https://fantlab.ru/blogarticle84340

Что касается религии... Теоретически, я воспитана в епископальной церкви. Моя мать была очень набожной и чрезвычайно эклектичной. Она игнорировала те места Священного Писания, с которыми не соглашалась, и всегда злилась на священнослужителей за содержание их проповедей. К тому же ближайшая церковь находилась неудобно далеко... У нас не было машины (в те времена её почти ни у кого не было), и мы жили на отдаленном участке пляжа (которому сейчас грозит затеряться под тяжестью многоэтажных кондоминиумов). Поэтому я была избавлена от необходимости посещать церковь. В детстве религия всегда вызывала у меня дискомфорт (Бог наблюдает за тобой!), и я не могла совместить некоторые установки, заложенные в библейских историях, с прямо противоположными установками, выраженными в небиблейских историях, которые я читала. Дж.А. Хенти* вряд ли одобрил бы Иакова.

Всё это очень озадачивало. Когда я стала старше и начала много читать по мифологии и сравнительной религии… – меня всегда завораживали экзотические истории и их неразрывно переплетённые религии… – я становилась ещё более озадаченной, и чем больше объясняли все мои вопросы, тем больше я начинала сомневаться в этих объяснениях. В конце концов я решила, что никогда не узнаю, что на самом деле лежит за пределами, пока не попаду туда, и надеялась, что выяснять это буду долго. А пока я приношу жертвы Неведомому Богу, и у меня есть некоторые личные представления, которые, как я уже сказала, когда-нибудь будут подвергнуты проверке. Но я совершенно ясно поняла, почему Адаму запретили есть плод с Древа Познания.

У меня было очень счастливое детство. Значительная часть, и, безусловно, самая лучшая, была проведена на этих пустынных пляжах. Я любила море и ветер, открытость и свободу. Это было замечательное место для взросления. Одни из самых счастливых часов я проводила в одиночестве, сидя на причале, в самом его конце, опустив босые ноги в Тихий океан, глядя на горизонт и размышляя о великом. Туда приходили и другие ребята, и я играла с ними, но мне никогда не было одиноко, когда я оставалась одна.

Другие периоды детства я проводила с двоюродной бабушкой Сарой и дядей Джорджем. У них были деньги. Они жили в отеле Fairmont в Сан-Франциско, иногда путешествовали. Тетя Сара была нездорова и часто оставалась одна из-за дядиных дел. Моя мама сопровождала её, и мне приходилось быть с ними. В раннем возрасте я осваивала этикет официальных обедов и приобретала совершенно бесполезное пристрастие к фуа-гра и трюфелям. Я увидела большую часть страны, Зону Канала (Панамского), и благодаря этому у меня засело в голове, что за пределами моего двора есть другие места и другие люди; мне в этом отношении очень повезло.

Дома, с дедушкой, мы жили экономно. Но я предпочитала пляж. Там я могла освободиться от взрослых. Дамская компания может стать тягостной, особенно когда собственные ноги и руки вырастают слишком большими и умелыми, а кожа не имеет той прозрачной бледности. Я просто никогда не добивалась успеха в этой лиге. Я предпочитала рыбалку.

Примерно на восьмом году жизни произошло знаковое событие, которое изменило всю мою жизнь. Кто-то подарил мне книгу Берроуза "Боги Марса". Я всегда отказывалась читать книги для девочек. Мне нравились истории, в которых происходили разные события: чем более дикие и экзотичные, тем лучше. Я знала всё об индейцах, пиратах, Фуззи-Вуззи**, джунглях Маугли и страшном нападении горцев. Но внезапно, одним молниеносным ударом, завеса разорвалась, и я увидела космос. Не могу передать, какое огромное воздействие оказала на моё воображение мысль о Марсе, другой планете, чужом мире. Она твёрдо поставила меня на путь писателя-фантаста. С тех пор я не могла насытиться фантастикой.

Кино тогда тоже сыграло очень важную роль в моей жизни. И всегда играло. Дуглас Фэрбенкс был моим кумиром, и именно благодаря ему я впервые начала писать. Мне очень хотелось узнать побольше о Зорро (или, может быть, о Доне Кью), а их не было, и я решила придумать историю сама. Я написала её карандашом на маленьких клочках бумаги. Она была не очень длинной.

Как ни странно, но когда я начала писать с твёрдым намерением сделать это своей карьерой, то начала не с научной фантастики. Мне было уже 13 лет, и я должна была пробивать себе дорогу в этом мире. Что может быть приятнее, думала я, или проще, чем писать рассказы и чтобы люди их покупали? Можно писать где угодно, быть свободным от рутины и т.д. и т.п. И я начала писать. Я писала романы, просто ужасные романы, и короткие рассказы, которые отличались только своей краткостью. Не думаю, что кто-то удосужился их прочитать... они были написаны от руки... Я искренне надеюсь, что нет. И уж точно никто их не покупал. Бизнес в сфере образования отнимал у меня всё больше времени. Я преподавала плавание на нескольких летних секциях, и мне это нравилось, у меня хорошо получалось; я подумывала о том, чтобы зарабатывать этим на жизнь. Я увлеклась изучением речи и драматургии; я занималась всем, в том числе подметала сцену, и мне это нравилось. Мне очень нравилось актерское мастерство, и я рассматривала сцену как карьеру. Но я не могла понять, какие роли я буду играть: мне не подходило амплуа наивной девушки, и в то же время я была слишком молода для характерных ролей. И, конечно же, вся семья дружно ахнула, когда я упомянула о такой возможности; редкий случай, когда они были единодушны.

Поэтому мне оставалось писать. И мой любимый дедушка сделал это возможным, поддержав меня, когда я должна была искать работу. Я разбила своё сердце, пытаясь писать истории о людях, которых я не знала, местах, которых никогда не видела, соревнуясь в своём невежестве с такими писателями, как Джон Бьюкен, Талбот Манди и П.К. Рен, и забираясь так далеко, как только можно себе представить. Наконец я взглянула правде в глаза… научная фантастика – это то, что я действительно хотела писать, хотя все меня отговаривали... В те времена это был маленький, жалкий, низкооплачиваемый рынок, с обратной стороной престижа, но я решила, что мне все равно. Я чувствовала, что могу написать об этом; если я никогда не была на Марсе, то кто, чёрт возьми, был?

Время поджимало меня. Я не могла вечно оставаться подающим надежды будущим писателем, живущим за счёт дедушкиного кармана. В качестве последней отчаянной меры я поставила на Лоуренса Д'Орсе и его курс по агентству и писательскому мастерству, и это был самый удачный поступок в моей жизни. Генри Каттнер тогда читал у Лоуренса, и он проявил особый интерес к моим хромающим попыткам в области фантастики и фэнтези, и в свободное от работы время писал мне длинные и подробные критические замечания. Если бы не Хэнк, я, возможно, никогда бы не добилась успеха; или это заняло бы у меня гораздо больше времени. В 1939 году, всего через десять лет после того, как я впервые решила выбрать эту до смешного «лёгкую» карьеру, я продала свой первый рассказ в журнал Кэмпбелла "Astounding".

Хэнк сделал больше. Он познакомил меня с LASFS (The Los Angeles Science Fantasy Society), где я встретилась с миром научной фантастики, как фанатов, так и профессионалов, и завязала дружбу, которая длится с тех пор, с Рэем Брэдбери, Джеком Уильямсоном, Форри Акерманом и другими... Хайнлайном, Вилли Леем, Кливом Картмиллом... Все они оказали неоценимую помощь в развитии моего воображения и амбиций. И, конечно, с Эдом Гамильтоном.

Некоторое время я колебалась, но в конце концов взяла себя в руки и начала регулярно продавать рассказы в НФ журналы. Я не была плодовитым автором, и фантастический жанр ещё не был широко распространён, чтобы поддерживать мои обязательства, поэтому я переключилась на криминал и детектив, которые были моей второй любовью. Мой первый полноценный роман в твердом переплёте был детектив, пусть и в духе Хэмметта-Чандлера, но сделанный с любовью. Он не воспламенил миры, но Говард Хокс прочитал его, ему понравились диалоги, и я неожиданно для себя в 1944 г. начала работать над сценарием фильма "Большой сон", который стал началом моей карьеры сценариста.

***

Является ли возможным источником для написания "Долгого завтра" тот факт, что в детстве религия всегда вызывала у меня дискомфорт? Нет, не думаю, хотя, наверное, именно такое отношение позволило мне писать с этой точки зрения. С годами я приобрела отвращение к организованным религиям, к провозглашённой богооткровенной истине; этому способствовало тщательное изучение истории. Но непосредственным толчком к написанию "Долгого завтра" послужила культура амишей, с которой я впервые познакомилась, вернувшись в Пенсильванию/Восточный Огайо. Их способность великолепно функционировать без так называемых предметов первой необходимости современной цивилизации, таких как электричество (которое, добавлю, мне лично очень нравится), натолкнула меня на мысль, что они уникально подходят для того, чтобы вести за собой, хотя бы своим примером, население, оставшееся после атомной войны без средств к существованию в результате разрушения всех этих сложных систем, с помощью которых мы живем.

***

Что касается дней, проведённых в LASFS... что ж. Брэдбери был жизнерадостным парнем, трещавшим по швам от драйва и таланта, которые он ещё не научился контролировать, он придумывал ужасные каламбуры, зарабатывал на жизнь продажей газет, одевался обычно в выцветшие синие джинсы и ограничивал себя в питании гамбургерами и ананасовым солодом... далеко от сегодняшнего гурмана. Мы с ним, конечно, стали близкими друзьями и проводили многие воскресенья на пляже, просматривая рукописи друг друга, разговаривая о писательстве и научной фантастике... пара измученных жаждой путешественников в культурной пустыне.

В те времена научная фантастика не была ни популярной, ни респектабельной. Акерман был невероятно красивым юношей, к тому же склонным... как, впрочем, и сейчас... к ещё более ужасным каламбурам, чем Рэй, и к большему их количеству. Хайнлайн – учтив, вежлив, великолепный рассказчик, и хотя я никогда не знала его близко, я имела удовольствие присутствовать на нескольких "вечерах" на Lookout Mountain, которые были чрезвычайно воодушевляющими. С Вилли Леем в те дни я встретила лишь однажды, хотя узнала его лучше в более поздние годы; тогда Вилли был стройнее и темнее, и совершенно очаровательный: помню, я рассказывала ему, как мне понравилась "Двоякодышащая рыба и единорог"***. Изредка заглядывали "редкие птицы" из других мест: Эд, Джек Уильямсон, Док Смит. Джек был высоким и застенчивым, похожим на Джимми Стюарта****, Эд – веселым и красноречивым, с ними обоими было приятно общаться.

Насколько я помню, Док приходил только один раз, и его так превозносили, что я не могу с уверенностью сказать, что я вообще с ним встречалась. Позже, конечно, мы с Эдом оба полюбили его; никогда не было более прекрасного человека.

* Полагаю, речь идёт о George Alfred Henty (1832 – 1902), британском писателе приключенческих и исторических романов

** Как пишет Википедия, «Фуззи-Вуззи» – термин, используемый британскими солдатами для обозначения воинов беджа, которые поддерживали Махди Судана в Махдистской войне. Этот термин относится к сложной прическе тиффа, которую предпочитает племя Хадендоа, подразделение народа беджа. А ещё есть такое произведение: https://fantlab.ru/work514890

​ *** The Lungfish and the Unicorn: An Excursion into Romantic Zoology (Willy Ley) — https://fantlab.ru/work288597

**** Джеймс Стюарт, американский актер, хорошо известный нашему зрителю по фильмам А. Хичкока («Окно во двор», «Веревка», «Головокружение») или по рождественской сказке для взрослых – «Это замечательная жизнь»