— Что касается моей литературной жизни, то она похожа на переход из одной пустыни в другую через оазис. Я был никому не нужен и мало писал. Потом я вдруг стал нужен и начал писать больше. Но снова стал не нужен и пишу меньше. Так что все изменилось, но ничего не изменилось.

Творчество Владимира Валерьевича не укладывается в привычные шаблоны. Авторы аннотаций, не находя других определений, обычно относят его к «психологической фантастике».

Впрочем, в одну когорту его причислили давно и надолго: четвертая волна. Так прозвали выходцов из Малеевки-1982: Эдуард Геворкян, Андрей Столяров, Виталий Бабенко, Любовь и Евгений Лукины, Вячеслав Рыбаков, Борис Штерн и другие.

Именно он является автором термина «турбореализм» — жанр, который определил для своего творчества 1980-х – 1990-х еще один малеевец Андрей ЛАЗАРЧУК. Вот как Владимир ПОКРОВСКИЙ рассказал об этом в интервью 2013 года на сайте онлайн-журнала «Питерbook» Василию Владимирскому:

— Термин «турбореализм» случайно придумал я. Это было на одном из ранних «Интерпрессконов» — на втором, кажется. Однажды Андрей Столяров с гордостью рассказывал о своем приобретении — по-моему, об эйтишке, тогда очень продвинутой и популярной в нашей стране машине. Особенно Андрей гордился кнопкой «турбо», которая позволяла удвоить скорость компьютера. Я и тогда не понимал, да и сейчас не понимаю, в чем был смысл этой кнопки — мне казалось идиотизмом работать с отключенной турбо-кнопкой, чтобы иметь в два раза более медленный компьютер. Смысл-то, может быть, и был, какой-нибудь глубоко технический, наподобие перегрева процессора, но я его не видел и сказал что-то в этом духе.

Компьютерная тема была быстро исчерпана, и мы перешли к литературному трепу. Столяров заявил, что фантастика должна быть реалистичной. Пусть Андрей меня извинит, если я перевираю его слова, но он что-то в этом роде сказал и, более того, подчеркнул, что фантастика должна быть реальней самой реальности.

Я вспомнил идиотскую кнопку «турбо», и заявил, что фантастика должна быть турбореализмом. Я так понял Андрея и, поскольку свято верю в польскую поговорку «цо занадто, то нэ здрово», решил пошутить над реализмом, который реальней самой реальности. Шутку приняли, но, по-моему, не поняли, и случайно сказанное слово быстро пошло в ход.

Интерпретации

Попыток литературного анализа романа ПОКРОВСКОГО за прошедшие 30 с лишним лет оказалось не так уж много.

Как считает Мария Галина в статье «Царица грозная» («Новый мир», 2020, №12):

— Вряд ли можно считать оптимистической повесть Владимира ПОКРОВСКОГО «Танцы мужчин» (1989), где созданный ученым вирус должен был наделить человечество суперсвойствами, но, вырвавшись на волю, вызвал эпидемию импато — импаты и правда обладают самыми разнообразными суперспособностями, но в последней фазе болезни эмоционально нестабильны и, как следствие, благодаря этим суперспособностям — опасны. Импатов (а также тех, кто с ними контактировал, — вирус высококонтагиозен) безжалостно уничтожают, и всей современной цивилизации приходится менять свои приоритеты и учиться жить в мире легализованных убийств и отрядов специального назначения «скафов» — суровых мужчин с правом на убийство.

Аналогичным образом расценивает роман и писатель Шамиль Идиатуллин:

— Недалекое постиндустриальное будущее, мегаполис – развитой, обеспеченный и наглухо упакованный в намордник. Человечество накрыла эпидемия импато – рукотворного вируса, в короткое время превращающего человека в суперособь, которая умеет видеть будущее, менять внешность, проламывать стены, раздваиваться, летать – но быстро теряет сходство с человеком, впадает в спазмы безудержной ярости и убивает всех вокруг. Импатов отслеживают, отлавливают для исследований, но в основном отстреливают скафы – спецподразделение одиноких ранимых убийц, утомленных высокой смертностью, всеобщей ненавистью, внутренними интригами и абсолютным запретом на личную жизнь. Естественно, запрет устоять не способен – что и спускает пружину трагедии.

У составителя «Сборника научной фантастики. Выпуск 35» 1991 года Евгения Войскунского иное мнение:

— Что же до болезни импато, то это, собственно, и не болезнь, а резкое выделение личности из бесцветной массы. Вместо долгой, тусклой, униженной жизни, принятой за норму, яркий всплеск таланта, созидательной активности, физической силы, даже внезапная способность к левитации. Трагический контрапункт: в момент полного развития способностей ты обречен, ты объявлен угрозой для общества и подлежишь безжалостному уничтожению. Ибо ты — нарушитель гармонии. Ясно, о какой гармонии идет речь: о ровно подстриженном поле тоталитаризма. И уже сами защитники этой гармонии не выдерживают, «Мы не люди. Ужас, что мы делаем», — восклицает скаф Дайра, а сущности, погубивший собственного сына. «Все нужно наоборот!» — это позднее прозрение скафа Сентаури, убившего друга…

Болезнь

В «Танцах мужчин» нет никаких вирусов. И «болезнь», и «заражение» не имеют вирусной природы. Преследуемый скафами на протяжении романа импат, достигший опасной предсудорожной третьей степени, заражает других, просто заглядывая им в глаза. Единственное общепризнанное средство защиты — полупрозрачная вуаль, закрывающая верхнюю часть лица:

— Сложное, почти хаотически модулированное излучение, идущее от импата, очень трудно зарегистрировать: уже в пятнадцати метрах оно растворяется в радиошумах. Средством, позволяющим зафиксировать импата, был тогда детектор Волмера, но и он отличался малой надежностью.

Детектор бывает двух типов: портативный и в виде «столбика-гвоздя», вырастающего рядом с импатом чуть ли не в рост человека, вспыхивая красным и визжа сиреной.

Излучают даже импаты с нулевой степенью, считающиеся пока не опасными.

Болезнь рукотворна. Когда-то ученый Элдон «хотел, чтобы все сверхлюдьми стали, он счастья хотел для всех. Он и представить себе не мог, что именно у людей проявится резонанс, никто не мог такого предугадать. Вы ведь проходили, там такой пакет волн СВЧ. На собаках, на обезьянах испытывали, а у людей вдруг резонанс!»

В итоге Элдон то ли сам застрелился, то ли его убили – болтают всякое. Потом настали времена Карантина, «те страшные времена, когда импаты летали по улицам, заглядывали в окна, устраивали оргии на площадях».

При этом тела их на второй-третьей стадии уродливо меняются, вспыхивают немотивированные приступы агрессии и вспышки ярости, речь порою невнятна, они — телепаты и абсолютно равнодушны к элементарным человеческим установлениям – одежде, бритью, санитарии и прочему.

Если учесть и суицидальные порывы на первой стадии — ну, прямо «Дикие карты», собранные Дж.Мартиным на пять лет позже – в 1987-м.

А еще импаты заразны.

Исходя из вышеизложенного позиция Евгения Войскунского о ярком всплеске таланта и обреченности в момент полного развития способностей: «ты объявлен угрозой для общества и подлежишь безжалостному уничтожению, ибо ты — нарушитель гармонии» — слишком уж перестроечно-романтична.

Но не скажу, что категорически неверна.

Простые решения

«Танцы мужчин» написаны очень вязко и вычленить из их словесных переплетений классические идею, второй план и прочие элементы непросто. Как и определить творчество тех, от кого автор отталкивался. Владимир ПОКРОВСКИЙ имеет привычку основательно переваривать съеденную им духовную пищу.

Но кое-что можно вычитать. Так, в какой-то момент автоматы, которыми вооружены скафы, начинают именоваться «оккамами»: пуля, как самое простое решение, явно не умножает сущности.

А вот еще:

— Пауком патрульную машину прозвали давно, когда импатов еще только учились искать, то есть лет пятьдесят назад, и Лига Святых состояла тогда из хорошо подобранных молодцов, а может, они и в самом деле были тогда святыми. Трудно понять то время. Патрульные машины делали тогда особыми, заметными, на вид жутковатыми, как автомобили для перевозки радиоактивных отходов. На капоте, на дверцах и даже на брюхе было намалевано по багровому кресту (клеймо Лиги Святых).

Так что идея скафов явно родилась из охотников на вампиров. Плюс пожарные из «451° по Фаренгейту», и выросшее из них подразделение Боевой Гвардии во главе с ротмистром Чачу.

Но Брэдбери и Стругацким было попроще. У них эти подразделения занимаются неправым делом: сжигают книги, уничтожают интеллигентов, сомневающихся в режиме. Импаты – не идейные борцы. Они, как вампиры (и это, пожалуй, более точная аналогия, чем мутанты), увеличивают количество себе подобных без какой-либо позитивной или негативной повестки. Может быть, там, в перспективе, принадлежащий полностью им новый мир был бы и хорош (вечная молодость, умение летать, мгновенно перемещаться и прочее, да и с кровью как-то решилось б), но это был бы мир не людей.

Скафы действительно охраняют город от кошмара и смертей. Их команда могла состоять из брандмейстера Битти со Стоунменом и Блэком или из ротмистра Чачу с Панди, Зойзе, Димбой и капралом Гаем Гаалом. Они бы так же профессионально делали свое дело по поимке или уничтожению импатов. Возможно, Владимир ПОКРОВСКИЙ предпринял свой поход вглубь условной Островной Империи задолго до того, как Борис Стругацкий в предисловии ко «Времени учеников» озвучил эту задумку, развивающую ранее высказанную мысль «...потому что больше его не из чего делать».

Император

Вторым планом (но не вторым дном) по роману идет сумасшествие Ниордана, нисколько не мешающее его работе скафа. Но как изменилось время! В первой же главе оставшийся один в «пауке» Ниордан, проводив взглядом коллег, надевает мантию и корону, и рядом с ним на сиденье появляется Френеми:

— Мне трудно, Френеми.

— Ты ненавидишь их, император.

— Они уже не бойцы. Каждый из них отравлен собой. Или, что еще хуже, другим человеком.

— Одно твое слово, и мы заставим их…

— Нет!.. Скажи, как дела в государстве?

— Плохо, император. Без тебя трудно. Заговорщики стали чаще собираться в доме на площади.

— Проберись к ним. Сделай их добрыми. Отними у них силу.

То есть параллельно событиям романа Ниордан погружен в иной мир, где является императором. «Банально, — скажут мне, — и описано во множестве произведений. В короне – контакты компьютера: надеваешь и оказываешься в виртуальном мире. Возможно даже, одновременно пребывать в обоих мирах». Но в 1982 году отцы-основатели киберпанка на Западе только-только начинали описывать подобные вещи. В «Танцах мужчин» хотя уже и существует интеллектор, корона у Ниордана самая натуральная, как и шизофрения. Но его искаженные видения вполне соотносятся с основными реалиями романа:

— Заговорщики говорят, ваше величество, что народ соскучился по насилию, что он устал от собственной мудрости. Для того чтобы привести его в чувство, утверждают они, нужно уничтожить до девяноста процентов подданных. Тогда, может быть, наступит мир.

Будущее

Впрочем, кто может оставаться нормальным, работая скафом? Особенно после того, как отдал приказ уничтожить самолет с 250 пассажирами, где должен был находиться и твой сын, потому что в салоне – импат. Отдавший приказ Дайра всю последующие годы находится в положении Фриды, которой каждое утро подают платок.

— Никто из знакомых Дайры никогда не грешил, и не будет грешить пристрастием к букетам, анонимно переданным в больницу, где уже к старости Дайра будет менять вдруг ставшие хрупкими кости, иногда в совсем уже мелочи, в слове, оброненном невпопад, — везде будет усматривать он присутствие сына.

События романа описываются с позиции некоего осведомленного будущего:

— Впоследствии операция выставления кордона была отнесена к числу самых четких и самых красивых полицейских массовых операций за последние пятнадцать лет, но именно с нее начался новый расцвет СКАФа, расширение его функций, усиление власти и последующее обособление в самостоятельное подгосударство.

Умертвия

Что же касается пресловутых танцев, случились они уже в самом конце этого длинного дня:

— после того, как Дайра отдал приказ сбить самолет и заявил, что, по сути, — он (Дайра) теперь мертв;

— после того, как Сентаури только что убил из оккама своего друга-скафа Хаяни, оказавшегося «прекрасным утенком», обладающим иммунитетом;

— после того, как грандкапитан гвардии СКАФ Мальбейер рассказал о планах не сбивать самолет, а посадить его в аэропорт, дабы сотни предсудорожных импатов разбрелись по миру, «погибло бы множество народу, и СКАФ значительно укрепил бы свои позиции»;

— после того, как Ниордан узнал, что Френеми предатель и приказал расстрелять его: «А я умер давно. Моя корона, моя мантия – это теперь игрушки... я остался один. Только вы».

«Их танец лишен был даже намека на радость, на хотя бы самое мрачное удовлетворение, их танец был тяжелой работой, приносящий тоску, убивающей самые смутные надежды».

Может, это и был турбореализм?

P.S. Помимо обложки НФ-35, иллюстрировано работами Вадима МЕДЖИБОВСКОГО к публикации «Танцев мужчин» в журнале «Химия и жизнь».