Зарисовка о первых городах на Марсе, которая началась с одного сюжета, а потом завершилась совершенно другим. Возможно, ещё один перелицованный фрагмент, но, в отличие от предыдущих, сделанный явно на коленке талантливым писателем, в общем-то, глубоко вторичный по сравнению с другими, похожими на него фрагментами марсианского быта.

Невыразительно.

Брэдбери снова работает в жанре хоррора, только на этот раз у него в обороте не страхи людей, а ужасы марсиан. В принципе, в самом начале «The Martian Chronicles» нечто подобное уже было, только землян там приняли за безумцев, здесь же их признают потусторонними существами, нечто чуждым, что невозможно понять. Ужас перед неизведанным сломил у основания возможность первого контакта...

Видимо, это ранний черновик к одному из фрагментов романа, который Рэй решил опубликовать позже. Что интересно, здесь марсиане ещё не читают мысли...

Поэзия в прозе.

Всё-таки Рэй Брэдбери больше визионер и поэт, нежели писатель, его тексты далеко не всегда наполнены какой-либо философией или сюжетом, но, как правило, они дивно красивы. Так и здесь — очень визуально красивый текст, единственное — если убрать из одного прилагательное «марсианский», то он сразу станет применим к любому пейзажу в засушливой полосе климата, особенно вкупе с описанием уползающих от Солнца змей, ежели ни вообще водятся на Красной планете.

Симпатичная стихопроза, но необязательная в этом случае.

Зря Брэдбери не вставил этот фрагмент в свой роман, он бы существенно его дополнил. «The Martian Chronicles» не хватает, помимо прочего, демонстрации той загадочной эпидемии, которая «добила» останки марсианской цивилизации с приходом землян, они как будто бы просто исчезли за рамками повествования, и только чёрные кости перекатывались по улицам опустевших городов. Этот отрывок завершает и линию марсиан вообще, и того, кто оборвал жизнь участников первой экспедиции. И женщины, из-за которой всё началось.

Жаль, его место — в романе.

Рассказ красивый, сразу видно, что мучило молодого автора: эпидемия сожжения книг и призраки Марса, тема, в общем-то, довольно банальная. Эдмон Гамильтон тоже заселял Марс ошмётками человеческой фантазии, но делал это в юмористическом ключе. Брэдбери же населил Марс теми, кто воплощал в своём творчестве самые тёмные стороны человеческой фантазии, на которые ополчилось новое, знающее только прогресс и технологии общество. Фантазии человека живут своей жизнью, стало быть, и те, кто облекал их в словесную форму, продолжают жить после смерти?

Рассказ кажется ироничной сатирой вплоть до того момента, когда в пламени начинают исчезать творения тех, кто был велик когда-то. И вновь, пески Марса становятся символом пустоты и одиночества...

Год без женщины... ну а что, это же серьёзная проблема, одна из многих, с которыми приходится сталкиваться в замкнутом коллективе.

Но дело даже не в банальном сексуальном напряжении, а в одиночестве, на чужой планете, посреди пустыни Марса, где тысячелетиями, не было ни одного дуновения ветерка. Не зря герои вспоминают Робинзона Крузо — в романе Дефо несколько следов на песчаном пляже вызвали бурю эмоций у несчастного морехода.

А обернулось всё тем же — главным героем рассказа вновь стал Марс, этот мёртвый каменный шар, последняя жительница которого оставила эти следы в вечности, и которую бог войны бережно хранил все эти тысячелетия. Вновь печальный образ ушедшего безвозвратно.

Когда Рэй Брэдбери публикует свои «The Martian Chronicles», он ещё достаточно молод, несмотря на десятилетний опыт работы в «малой форме», его стиль только сформировался. Несмотря на то, что его позиционировали как ««научника», автора «SyFy», из-под его пера выходили сочинения несколько иного рода — мрачноватые, тревожные, на грани с мистикой, первый его сборник «Dark Carnival», вышедший к тому времени, весьма далёк от классического контента научно-фантастически журналов, они выбивались даже в составе «Weird Tales», где публиковали хоррор. И выбивались они, прежде всего, своей красотой и поэтичностью, мало кто умел так владеть языком и образностью, как этот молодой автор.

И тут — «The Martian Chronicles». Ракеты, взлетающие в небеса, полные воды марсианские каналы, мрачноватое будущее человечества, с трудом начавшего межзвёздные путешествия...

Однако не нужно обманываться — это произведение не является научной фантастикой, с какой стороны на него не посмотри. Мало того, оно даже не является романом. И это, конечно, никакие не «хроники», которые представляют из себя более или менее связное повествование о каком-то времени — это скорее «анналы», краткие фрагменты-взблески, маленькие помесячные зарисовки марсианского будущего, которое даже с трудом нанизывается на общую нить связного повествования. Когда пытливый мозг читателя пытается выделить хоть что-то, что образовало бы некое единство, кроме места действия, то он может обнаружить три слова, которые насквозь пересекают «The Martian Chronicles»:

Ракета.

Дом.

Одиночество.

Ракета — символ надежды, с зарева её старта начинается вся история колонизации Марса, здесь она служит эдаким символическим отражением «Мэйфлауэра», принесшего к Массачусетским берегам английских пилигримов, которые и стали первыми предками современных американцев. Первая, вторая и третья ракета, которая прилетает на Марс, корабль капитана Уайлдера, ищущий новый дом в плеске морей Солнечной системы, последние ракеты, принесшие остатки человечества на опустевшую Красную Планету...

Дом — появляется в разных ипостасях. Дом, как строение, напоминание об ушедшем прошлом и покинутых родных берегах, дом как семья, родные тебе люди, дом как воплощение твоего «Я», твоё наследство. Разумный дом посреди погибшего города, который продолжает до последнего мига служить своим хозяевам, исчезнувшим в вспышке ядерного гриба, утлые строения колонистов, жмущиеся по берегам каналов, горделивое строение поклонника Эдгара Аллана По, созданное как гимн человеческому мифотворчеству, опустевшие марсианские города на берегах высохших, покрытых красным песком морей...

Одиночество — одиночество остатков погибшего человечества на радиоактивной Земле, одиночество малочисленных колонистов на Марсе, и тоска окончательно вымирающих марсиан, песчаные корабли которых в последний раз распускают свои паруса. И тех, кто, стоя на поверхности Красной планеты, смотрит на зелёно-голубой шарик Старого Света, с которого уже никто, и, возможно, никогда не получит ни одного радиосигнала.

Дом, ракета, и одиночество. Основание, стремление, личность. Три составляющие, что делают нас людьми.

Я сначала не понял этого сборника, и читал его с недоумением. В нём нет сюжета, марсиане погибли раньше, чем мы могли о них хоть что-то понять, персонажи исчезали раньше, чем могли бы оставить след в нашем сердце. Потом я понял, что Брэдбери даже и не пытался написать роман, эту форму, по сути, он так и не смог освоить в полной мере. Рэй — визионер, и свои зарисовки он с прекрасной поэтической силой переносил на бумагу, однако они так и остались, скорее, стихами в прозе, а не фрагментами повествования. В прямом смысле, «Марсианские анналы» — не роман, поэма, или даже книга прозаических стихов, которую венчает общая, декадентская тональность, принадлежащая даже больше времени Интербеллума. Такое произведение можно написать только в молодости, когда свежо восприятие, и несовершенство этого закатного мира воспринимаешь особенно остро, когда не можешь смирится с умиранием — с образами тихой смерти марсиан и огненного урагана на Земле.

Грустное произведение. Не безжалостное, не злое, просто очень и очень печальное. Человечество почти лишено надежды на дальнейшую жизнь, и Брэдбери предлагает отречься от грехов прошлого, надеясь, что, стерев память о человеческих грехах, уничтоживших жизнь на Земле, человек сможет преодолеть свою природу, осев в марсианских пустынях. Поможет ли это нам? Думаю, ни в коем случае.

взглянем ещё раз на Марс, каким он сотворён в воображении Рэя Брэдбери. Угасающая марсианская раса, опустевшие хрустальные города с железными книгами о навсегда забытых людях в серебряных масках, высохшие моря, по дну которых ветер перегоняет волны красного сухого песка, редкие вкрапления поселений колонистов, пытающихся воспроизвести уже полузабытую жизнь покинутой Родины, и выжженный, некогда зелёно-голубой шарик, так притягивающий печальный взгляд того, кто никогда не сможет вернуться на него.

Поэтика заката... но не поэтика возрождения.

В оригинале эту вещь смотреть не стал, но могу ориентироваться на комментарий, что он построен на цитатах из шекспировской «Бури». Вновь перед нами фигура великого драматурга, вновь погибший человеческий мир... И что в нём оживает? Подлинное царство Never-Never Land, где правят Оберон и Титания, а волшебник Просперо творит свои заклинания? Или творения человеческой фантазии теперь окончательно спущены с узды, и оживают на руинах и костях своих создателей?

Здесь смыкается сразу два пласта творчества Желязны — его тягу к мифологичности и формам человеческого мышления, переплетению фантазии и яви, миры, которые способен творить человек благодаря своим снам, и своей фантазии. Не могу сказать, что считаю этот рассказ удачным, но я завершаю своё многолетнее знакомство с Роджером Желязны — его творчество практически вычерпано до дна, и я снимаю шляпу перед Великим Мастером, воспевшим наши сны.

И вновь — Шекспир, вновь его высокая поэзия отвечает за весь мир, и концентрирует в себе всю человеческую культуру. Насколько справедлива подобна апелляция, сложно сказать, но Желязны уверен, что именно Шекспир, кем бы он на самом деле ни был, может перекинуть мостик Понимания между чуждыми цивилизациями, и, возможно, даже утвердить человека в качестве... Бога? Творческое начало возвышает человека, и делает его гигантом, возможно, культура — главное достижение человечества за всё его существование, и именно она превращает двуногую лысую злую обезьяну в существо возвышенное, и эта возвышенность видна лишь со стороны.

А Шекспир... Он и не должен иметь лица. Он — чистое, гольное творение, как и Александр Пушкин, они воплощают в себе Гений, которому не требуется зримый облик.

Рассказ довольно забавен, однако не своей подачей а, скорее, структурой. Декадентский текст о последнем человеке на Земле, который окончательно утратил смысл жизни, и перестал понимать, что ему с ней делать. Он в любом случае покинет этот мир в полном одиночестве, имеет ли значение, как и каким образом это произойдёт? И он сделал красивый жест — вовлёк новых хозяев своей планеты, инопланетян, в игру с Шекспиром, вживую воплощая его текст, и приобщая чужих к Земле, через призму великой литературы делая их братьями себе. Тем самым, он сконцентрировал в себе величие человечества, перенеся его через свою жизнь, и своей смертью утвердив и обессмертив её.

Рассказ плохо написан, но отлично задуман.

Последний человек и последний марсианин... Мне показалось, что они и не могут исчезнуть из Вселенной, поскольку больше никого не останется. Они последние представители своего вида, и обречены на вечное соседство на умершей планете, реликты древних рас, которые больше никогда не будут ступать по земле других планет. Короткий рассказ, возможно, действительно оммаж Фредерику Брауну, но с более мифологическим смыслом.

Человек часто сам себе судья. Видимо, автор предполагает, что в глубине души с нами говорит совесть, и мы знаем, что праведно, а что — нет, и каждый может устроить самому себе Страшный Суд. Либо это борьба двух начал, совести и здравого смысла, которые сразились в глубине угасающего разума — сейчас уже не понять. Но сама фабула — красива, хотя могла бы быть и более развернутой.

Вновь молодой Желязны сидит на той же самой теме — росток Мифа, пробивающийся сквозь крепкую, казалось бы, стальную мостовую будущего мира. Здесь нет особой формы, смысла, и стиль ещё не до конца сформировался — но есть голая эмоция, сильное высказывание. Творчество, искусство — вещь, которую нельзя посчитать и перевести в цифровой эквивалент, и в мире фантастики того времени, воспевающей звездолёты, прогресс и технологии, напоминание о живой душе звучало оригинально и солидно, причём, без нотки фэнтези.

Но пока сыровато.

Рассказ о Рагнарёке от лица Лив и Ливтрасил — интересная идея, и автор даже попытался её красочно реализовать, но вот незадача — за исключением ряда ярких деталей, повествование получилось редкостным потоком сознания, в котором ощущается предельная недосказанность, и достаточно деформированное идейное содержание. Идея сделать «возродителями» человечества двух женщин, конечно, оригинальна и интересна, но никак не вытекает из скандинавской картины мира, и роли женщины в ней, и отсылки к воинственности мужчин и «очаговости» женщин не проходят — зачастую в скандинавских сагах женщины сами становились источником воин и распрей.

Странно, что рассказ поздний — сложно ожидать такой плохой проработки от мастера пера.

Чисто по форме, конечно, можно считать этот рассказ прелюдией «Matrix», хотя, как мне кажется, стазис большей части населения Земли и его пребывание в виртуале не более чем литературный приём. Молодой Желязны пишет именно о белых воронах — людях, которые «желают странного», и не хотят жить растительной жизнью, удобной для большей части человечества. Даже на пятьдесят миллиардов их не может быть слишком много, это верно...

Задумка хорошая, она даже, я бы сказал, находится в некотором противоречии со стержневой линией творчества Желязны — реальный мир оказывается предпочтительней миру иллюзий. Или напротив — иллюзии слишком схематичны по сравнению с многообразием реальности? Интересная мысль. Думается мне, «Donnerjack» растёт примерно отсюда.

Вновь Желязны бросает вызов унылому трансгуманистическому будущему с его прагматизмом, наукоёмкостью, и культом Цифры. Желязны ненавидел мир, в котором нет места Таинственному, Чуду, Мифу, чему то непонятому и загадочному. И вот, на Землю, где небеса стали... нет, не серыми, а идиотско-голубыми, приходит тень великого поэта, который воссоздаёт творение, которое ненавидел при жизни.

Бруклинский мост, бывший некогда символом прогресса, стал реликтом — этим и ценен.

Если бы Желязны знал русскую поэзию, он мог бы столкнуть лбами Харта Крейна и Владимира Маяковского — оба этих поэта создали разные строфы, стоя в одном и том же месте. «Over the chained bay waters Liberty» против «борьба / за конструкции / вместо стилей, / расчет суровый / гаек / и стали» — великий американский поэт, воспевающий душу, и великий русский поэт, воспевающий прогресс — видел ли мир поединок причудливей?

В итоге — наивный и прямолинейный, но отлично задуманный и красиво созданный рассказ, автор пока не умеет в метафоризм, но ростки будущего Желязны уже налицо.

Не знаю, у меня больше возникла ассоциация с «Портретом» Гоголя, и я вовсе не уверен, что на этой картине изображён именно Иуда Искариот. Отсылки, которые разбросал Желязны, многочисленны и разнообразны, и они формируют, скорее, собирательный образ, складывающийся в единую тёмную сущность, которая стоит у людей за левым плечом, и нашёптывающая им на ухо — грех.

В картине, висящей на стене, автор скорее сконцентрировал зыбкий образ, которые отражался в литературе на протяжении многих литературных поколений, и старался создать нечто синтезное, но своё. Получилась скорее литературная игра, красивое художественное полотно, который воздействует на наш культурный код, но скорее на подсознательном уровне, нежели на уровне конкретных отсылок.

Человек, безусловно, как личность, формируется в рамках своего общества, и своей культуры. Ему иной раз сложно понять и своих современников, не говоря уж об предках, которым мы придаём черты самих себя, или, что ещё интереснее, пытаемся найти в них некий потерянный идеал, к которому нужно стремится. Миф о «Золотом веке» применим ко всем человеческим общностям.

И вот — мир будущего, после катаклизма, стеревшего цивилизацию, и новое общество, пуританское, регламентированное, строгое, основанное на гармонии и красоте. На искусстве. И тут — невероятное открытие, целая библиотека великих предков, приоткрывавшая их глубокую мудрость... и не только мудрость — но и непристойность тоже. Вы знаете, я знаю людей, которые навсегда отказываются от Михаила Лермонтова, почитав его абсценную лирику — так же и здесь. Отвергать целый пласт человеческой культуры, смысл которой в ней самой — стоит ли? Не лучше ли понять своих предков, а не пытаться навязать им собственные смыслы?

Автомашины, коррида, мехадор — три составляющие этого боевика, машины против человека, символическое сражение человека из плоти и крови, с одной лишь отвёрткой против неповоротливого, но сильного противника — эффектно и зрелищно, пусть даже и не особенно обременено смыслом. Да не так уж и важна — важна поэзия борьбы, её образ, бесстрашие мехадора, и бездушие его противника — простенькая, но поэтичная зарисовка. Я бы оценил эту повестушку значительно ниже, она немного невыразительна, если бы не одна крошечная деталь — цоканье копыт по мостовой в самом его конце, что создаёт очень выразительный аккорд всему повествованию.

Самый первый рассказ будущего мастера, в котором воплотились две главные, изначальные страсти его творчества: образ разумных, ревущих моторами автомашин, и творение различных мифологических систем. Первая, получив в дальнейшем развитие в «Devil Car» и «Auto-Da-Fe», заглохла (к счастью, уж больно она узка, развивать нечего), вторая же расцвела пышным цветом, насквозь пронзив всё творчество Желязны от начала до конца. Машины сотворили свой миф, основанный на том, что они так и не смогли понять, и что действительно имеет смысл только в очень локальной человеческой культуре: на гонках, и трагической гибели одного из водителей. Для нас — трагический эпизод спортивного состязания, для тех, кто не понимает, что это — загадочный религиозный ритуал.

Иногда и так создаётся мифология.

Автор вложил в рассказ немало, причём я веду речь не о смысле. Я говорю о чувствах, поскольку это повествования — чистая, оголённая эмоция. Гениальный физик, «замораживающая» время комната, стихи Пастернака и Евтушенко — не более, чем художественная условность. Здесь всё подчинено описанию трагичной и безнадёжной любви и жертвенности — едва ли не более сладостной, чем самая счастливая любовь. Так писал рассказы молодой Джордж Мартин, на голом нерве — очень богатый человек, гениальный физик, и его умирающая возлюбленная, которую он годами пытается спасти: это просто трагический образ и не более того. В этом рассказе бесполезно искать логику, её там нет — есть только эмоции. Эмоции жертвенной любви, одиночества, жертвенности, чувства предательства: здесь как будто кто-то из соавторов переживает эпизод из своей жизни, рефлексируя преданную некогда любовь.

Короче говоря, не ищите здесь логику. Выключите мозг, слушайте сердце.

Желязны обращается к проблеме самосознания, вновь постулируя идею, что разум должен выйти за пределы ограниченного круга вопросов, идей и задач, и тогда, столкнувшись с чем-то новым, он обретёт свою «самость», и обретёт сознание. Любопытная идея, хотя, в данном случае, вновь на примере машинного разума, что накладывает определённые жанровые ограничения на тематику.

Вновь Желязны вытаскивает из загашника тему компьютера-женщины, однако не совсем понятно, на чём основана идея, что ИИ может соответствовать женскому характеру. Женщина живёт на эмоциях, моя супруга даже обозначает своё склад ума «эмоциональный интеллект», так каким же образом компьютерные цепи могут воспроизвести подобие человеческой биохимии настолько хорошо? Либо разработчик изначально закладывал каким-то образом возможность подобных фортелей, либо она обладает таким же количеством «нейронных» связей, что и человек, но как быть тогда с физиологией?

В общем, разновидность «научного фэнтези», точнее, любимая Желязны тема человечности ИИ. У Азимова эта тема смотрелась более органично.

Сюжет закрученный, как элемент политического триллера смотрелся бы идеально, тем более, что всё описано очень кинематографично и ярко. Борьба двух личностей в одном теле, и одна половинка ещё и борется сама с собой — интереснейший сюжет, психологическая драма высокой пробы... или скорее психиатрическая. Однако это отдельный рассказ, в качестве фрагмента чего-то большего он смотрелся бы органичнее.

Многие ошибаются с авторством этого рассказа, традиционно считается, что его написал Желязны, что неверно, но ошибка, в принципе, вполне объяснима. Для Желязны он слишком затянут, конечно, и лишён его фирменной поэтики, а вот сама тема ему достаточно близка. Человек, казалось бы, преодолел даже смерть (сомнительная идея, вариантов помереть у человека масса, но допустим), однако не слишком ли он заблуждается? Есть обширная область человеческого сознания, и эта область взывает к совсем иным нормам жизни и существования — в том числе и круговорота жизни и смерти, тем более это актуально для Мексики с её культом Танатоса. Будь автором Желязны, он добавил бы ещё нотки мифологизма, но хватило и этого: человеческая вера в посмертие, в таинственное неистребима, и люди в любом случае вновь придут к идее благостности смерти, ведь наука склонна переходить в религию, а с ней упрощается и сознание.

Любопытный рассказ.

Рассказ любопытен новым экспериментом автора, который заключается в том, что здесь присутствует личность, полностью отрезанная от внешнего мира, у которого есть только сознание, и голос извне, который общается с ним. То есть, этот голос является единственным источником информации об окружающем мире. И у него есть моральный выбор: либо он поверит этому голосу, раскроет самый опасный секрет в своей жизни, и получит шанс обрести новую жизнь, или оставит тайну при себе, но получит возможность спасти весь мир — ведь кто знает, что скрывается за этим вкрадчивым голосом?

Так что решение — чисто этическое. А что там на самом деле, в общем-то, и не важно. Важен выбор.

Интересное было представление у Желязны об искусственном интеллекте — в данном случае это компьютерный слепок сознания давно ушедшего из жизни миллионера. По мнению нашего автора, можно скопировать не только информацию и аналитический склад ума, но и черты характера. Но, конечно, на самом деле это шутка: сборище компьютерных мертвецов, оказывается, может жить куда более полной жизнью, чем унылые живые, тратящие бешеные деньги ради того, чтобы поддержать свою скучную жизнь. Какой смысл тратить на них деньги, если можно дышать полной грудью, лёжа в могиле, и покупать себе всё новые «очивки»?

Предсказуемый финал? Не скажите. Изначально рассказ вообще не про сюжет: перед нами прекрасно визуализированное полотно отмотки времени в прошлое, причём описано настолько здорово, что картинка во всех деталях может встать перед глазами. Особенно запоминается буквальное отрезвление героя, бесконечные описания вытравливания алкоголя из его жизни, который буквально исторгается из его организма обратно в стопки и бутылки. И всё ради одного момента — чтобы изменить навсегда уходящее будущее всего лишь словом «прости», которое в данном случае спасает сразу две жизни, и меняет непоправимое. Сюжет банален, не спорю, но исполнение — прекрасное.

Один из ранних, визионерских рассказов Желязны, где он пробует свой отстранённо-созерцательный стиль художника, обкатывает свой навык описывать чисто визионерские ощущения своей глубоко эстетичной фантазии. Что получилось? Получился трип, однако автор ещё не нашёл свой стиль, и лично я не проникся красотой заката мира, в отличие от других, более ярких вещей, невыразительно.

Эмпат может чувствовать не только чужую боль, но и впитывать чужую радость. А ещё, оказывается, он может её отдавать другому, чтобы напитать ею иную душу. Желязны любил такие эксперименты, связанные с иными состояниями сознания и восприятия мира. Его герои как будто находятся в пограничном состоянии между сном и явью, действительностью и бредом, и здесь слышны нотки печали и меланхолии.

Самоирония большого художника, который иногда желает стать памятником самому себе... А в чём соль? В том, что замкнувшись на самого себя, искусство теряет свой смысл, оно имеет значение только тогда, когда есть с кем его обсудить. Разве не так? А запирать настоящее искусство в пыльных залах — плохая идея, лучше, чтобы оно дышало жизнью.

Очень романтическая история, когда человек из раза в раз хочет повторить эмоции, которые переживал когда-то, вновь испытать негу любви, постичь красоту ТОГО САМОГО заката, который видел в некий июльский вечер, почувствовать ТОТ САМЫЙ миг покоя в окружении близких друзей... Что, если бы можно было бы снова вернуться во времени в этот момент?

И всё же Желязны не прав. Нельзя вернуться в счастливый год, сев в машину времени — ведь это счастье тебя тогдашнего, ты нынешний уже будешь переживать его по другому, и тот самый закат, быть может, в другом состоянии будет казаться самым обычным, невыразительным. Счастливый день нельзя повторить, в этом его и прелесть, и проклятье. Его можно только помнить, пережить заново нельзя.

Забавный рассказ-шутка «для своих», где главную скрипку в писательском творчестве начинает играть искусственный интеллект... в принципе, нечто подобное было у Азимова, одного из заочных персонажей рассказа, вот и здесь — высокомерный, мнящий себя гением компьютер сам решает, что хорошо для его хозяина, а что нет... И ведь правда — вечная борьба художника и прагматика, написать, что хочешь, или написать, чего от тебя хотят? К тому времени Желязны уже влез в лямку «Amber» (кушать надо!),и знал цену коммерческой писанине... Что характерно, прагматиком как раз выступает сугубо рациональный компьютер, выдающий ширпотреб для читательского успеха.

Предпоследний «дюнный» роман (последний, как мы знаем, так и не был написан, и анафему на буйную голову Герберта-джуниора и Кевина Андерсона с его мозгами в колбах) вывел на позицию «где-то после Золотого Пути», который окончательно потерял свою актуальность... либо автор хотел, наоборот, подчеркнуть его важность в этой бурной вселенной, подверженной встряскам и бурям грядущего эона. Путь человечества продолжается, и в чё же дальнейшая интрига его существования, и что может обеспечить его развитие?

В этом романе Фрэнк Герберт несколько сужает фокус обзора, и сосредотачивает свой анализ на природе власти. После Рассеяния остался только один актор власти, который несёт в себе мощный пласт наследия человечества — Бене Гессерит, и теперь, чтобы создать идейный конфликт, автор в полный рост вывел фигуры Достопочтенных Матрон. Как и в случае с противостоянием Атрейдесов и Харконненов, Герберт активно подыгрывает одной из сторон, и облик этой странной помеси беглых Бене Гессерит, Говорящих Рыб и женщин-тлейлаксу вызывает не столько отвращение, сколько недоумение. Грубая сила, подчинение, автаркия, воинствующее невежество — всё это в полной мере свойственно Достопочтенным Матронам, и их могущество, благодаря которому они лихо экстерминируют целые планеты, остаётся для нас загадкой. Сексуальное подчинение уходит на второй план, на первый же выдвигается мощь грубой силы, как будто некто берёт против изящной рапиры здоровенную трёхпудовую кувалду. Когда глубже знакомишься с анархо-авторитаризмом Матрон, всё больше недоумеваешь, как это сборище неповоротливых, злобных и ограниченных существ вообще могла осуществлять такую масштабную экспансию, при этом не перегрызя друг друга. Авторитаризм и ограниченность самодостаточных групп Достопочтенных Матрон противопоставляется фактической анархией Бене Гессерит, скреплённой скорее чувством локтя и чувством долга друг перед другом и набором абстрактных идей, останков Программы и парадигм «Золотого Пути». Идеи Бене Гессерит, в противовес Матронам, чистая синергетика, мягкое наблюдение и контроль за потоками тенденций развития... собственно, для этого, как мы помним, они и создавали Квисатц Хадераха, чтобы он просчитывал наиболее вероятные пути развития и флюктуации на нём.

Несмотря на определённый интерес в плане концептуальности, «Chapterhouse: Dune», как и его предшественник, страдает рыхлостью сюжета, обилием диалогов, которые перемалывают одну и ту же проблематику на разные лады, и, по сути, является подготовкой к последнему роману саги. Остаётся только гадать, к какой мысли подвёл бы Золотой Путь Фрэнк Герберт, перед нами всего две зацепки — страшный враг с окраины обитаемого мира, от которого бежали Достопочтенные Матроны (намёком на которого была парочка лицеделов, сажающих цветы в садике в видения Дункана Айдахо), и капсула с клетками велики людей, вшитая в тело Мастера Тлейлаксу Скитале — ясно, что нас ждал бы целый парад воскрешений под занавес новой «точки бифуркации». Эта же книга — подготовка к появлению некой фундаментальной угрозы, в борьбе с которым и проявится вся мощь выходящего на новый виток развития человечества. Что получилось бы в итоге? Точно сказать невозможно, но, думаю, мыслящих машин там точно не было бы, по крайней мере, в роли экзистенциальной угрозы. А вот тематику угрозы ограничительных барьеров власти и закона, которую автор развивает в этом романе, можно было бы осмыслить на новом уровне.

В итоге — к сожалению, последний роман, который страдает многословностью, обилием пустых диалогов и статичных мизансцен, с не слишком удачным антагонистом и узкой проблематикой. Тем не менее, он является лишь прологом к завершению истории, которую, к сожалению, мы не сможем теперь узнать.

Недурной рассказ, где главная интрига находится вовсе не там, куда изначально призывает смотреть наш дорогой автор. Начинается всё с погони (автор иронизирует, упоминая «Killers» Роберта Сиодмака), и кажется, что фокус внимания стоит сосредоточить на ней, но нет: основная интрига это так, эпизод из жизни недобитых древнегреческих богов, которые чисто случайно встретились на пути главного героя, и одна из них нечаянно спасла его от убийц. Забавная зарисовка, Желязны вновь играет с мифологическим началом, упрямо таща его в реальный мир...

Лиричная история о вечной любви, и силе искусства. Что первично: личность человека, или его дар? Великая певица, так и не увидела в своём давнем поклоннике мужчину, и не одарила его своим женским взором, но подарила ему самое ценное, что было в её жизни — свой голос, она пела для него одного. Но что получил он, мужчина? Он подарил своей любимой достойную смерть, лучшую смерть для артиста: гибелью на сцене, со зрителем наедине, в полном ощущении своей поэтической мощи.

Стоило ли оно того? Как знать: хотел ли он мига любви для себя, или жил только ради неё?

Попытка понять, что чувствует бык, которого выпустили на арену, чтобы красиво убить, на радость публике. А если не бык, а человек?

Коррида, с моей точки зрения, довольно мерзкая штука, несмотря даже на то, что тореро так же может пасть на арене, как и его противник. Но чаще всего, конечно, гибнет именно несчастный бык, напуганный и одурманенный. Почувствуйте себя в шкуре такого быка!

И вы считаете гладиаторские бои дикостью?

Рассказ в форме монолога, интересный эксперимент. С помощью такого приёма, тем не менее, автор полностью смог донести до читателя сюжет, конфликт и развязку, несмотря на то, что слышим лишь один единственный голос, голос отложенного возмездия. Талант иной раз бывает без души, но если к нему приложить душу человека, много пережившего, и способного на эмпатию?

Красиво сделано.

Любопытная идея, попытка объяснить, как художник, причём небесталанный, стал одним из самых жутких диктаторов в мировой истории. Рука Чезаре Борджиа, вот ответ, которая досталась парнишке с Корсике, а теперь вот — австрийскому мальчишке, который мечтает рисовать пейзажи... Странно, что Вечный Жид оказался настолько наивен, что дал маленькому Альфи ручку человека, которому Макиавелли посвящал свой прелюбопытный трактат о власти...

Но, конечно, уж как-то слишком прямолинейно у вас всё.

Ах, прекрасная задумка, насколько перспективная идея, какое можно было бы написать произведение! Историософская фантастика — фактически новый жанр!

Впрочем, здесь нужно быть более аккуратным. Кровь и Пыль играют в цивилизацию, давя на точки бифуркации в разные периоды истории, меняя тем самым направление движения человечества. Любопытны выделенные точки: слова о падении Карфагена, выстрел в театре Форда, убийство Никиты Хрущева, смерть Чарльза Бэббиджа — простовато, господин Желязны. Если бы Попов и Маркони не собрали радио, оно всё равно бы возникло, если бы не было двух Пунических воин, экспансия Рима всё равно бы захлестнула Карфаген, не было бы Хрущёва — был бы Маленков или Каганович, но проблемы генезиса советского социума никуда бы не исчезли, и XX съезд всё равно бы состоялся. История состоит из тенденций и возможностей их реализации, и конкретных форм воплощения отдельных флюктуаций в ходе исторического движения, и далеко не всегда они совпадают с очевидными, выделенными историками реперными точками. А вот поиграть историческими смыслами, поработать с тонкими процессами экономики, социального, культуры, политики — могла бы получится вещь исключительной глубины, при должной проработке.

Но идея — очень хороша!

Самое короткое описание палеоконтакта, никаких Чёрных монолитов, поселенцев с Фаэтона, строителей пирамид с Сириуса. Просто экспедиция высадилась, посмотрела на туповатую обезьяну с камнем, покормила её, и улетела себе дальше. А обезьяна взяла, и смястрячила первый в истории каменный топор... Мог бы он сделать это без «луны с неба»? Да мог бы, конечно, но нужен был толчок, что и произошло. В конечном счёте, австралийские аборигены же почти не пользовались луками целыми тысячелетиями, хотя они ничуть не глупее других.

Зарисовка, но любопытная.

В «Галицко-Волынской летописи» есть фрагмент, посвящённый отцу широко известного хана Кончака, Отроку, который скрывался на Карпатах от гнева Владимира Мономаха, и ничто не могло заставит его вернуться на родину... кроме запаха зелья Евшан, сделанного из степной полыни.

Человек всегда должен помнить, кто он такой, и откуда вышел, должен чувствовать свои корни. Можно по разному относится к своему прошлому, можно отказаться от своего народа, стать другим — всё это личный выбор каждого. Но помнить, помнить нужно. А как быть людям, которые живут вдалеке от родного мира, и поколение за поколением теряют чувство родины? И ведь неизбежно, что старого робота, призывающего помнить о былом, всё равно перестанут слушать, и его проповеди станут всего лишь сказкой. Забвение неизбежно.

То, что короли такие медленные, проблема не их, а мира, который меняется слишком быстро. Они-то тут причём, они такие родились...

Снова рассказ-шутка, но на него можно поглядеть с разных ракурсов. С одной стороны, пока Вселенная идёт своим путём, и ворочает своими огромными шарнирами, теплокровные бабочки-однодневки умудряются появиться, развиться и уничтожить сами себя, звёзды даже не успевают понять, что они существовали.

Но для разных живых существ время течёт неодинаково, для воробьёв мы — огромные, неповоротливые тихоходы, для деревьев — мелькающие у их ствола мошки. Такими мы уж рождаемся, и Вселенная не обязана спрашивать у нас, успеваем мы ответить на её вызовы, или нет. Всё идёт как идёт в этом равнодушном мире, мы же — флюктуация в её бесконечном пространстве.

Кстати, не о нас ли эта история? Быть может, замедленные короли -это реликты цивилизации динозавров, и их дворец располагается где-то под наслоениями Тихого Океана? Оригинальная версия происхождения человечества!

Понятное дело, что это эдакий капустник «для своих», рассказ-шутка с кучей отсылок к произведениям друзей-коллег, Гаррисон и Матесон точно, остальных не дешифрую. Но даже без прямых ссылок рассказ довольно забавный: робот-оборотень, точнее, вампир, гроза «нормальных» ИИ, настоящий вампир-кровосос, последний и очень голодный представитель рода, последнее кладбище... Остроумная и тонкая пародия на жанровые штампы фантастики, которые сложились как раз к той славной эпохе 1960-х гг., и которых наш славный молодой автор решил всячески избегать. И, как и во всякой пародии, насмешка перешла в светлую грусть, и утвердила идеалы, которые обсмеивала, воспев дружбу и бросив вызов одиночеству вечных «белых ворон».

Симпатично.

Рассказ, конечно, не об обмане, он о другом. Конечно, о любви, о той, что питалась любовью, и том, кто хотел эту любовь дарить. Но... Не совсем.

Человек, которого мы видим, может возродится к жизни, но, «технически», он находится в состоянии смерти. В этом состоянии, условной жизни, он видит мир таким, какой он есть, когда же он жив, то мир неизбежно искажается его собственным восприятием. Можно понять, что любовь к фейоли только иллюзия, иллюзия экстаза, что она неизбежно завершается смертью. Что это за любовь, и любовь ли это, и стоит ли она жизни?

Рассказ завершается довольно своеобразным коаном, его содержание загадочно. Жизнь сильнее того, что она включает в себя, сильнее она и любви, жизнь может победить любовь. Но вселенная сильнее жизни, а многообразие форм существования всегда шире нашего воображения, нашего представления о мире и, уж тем более, наших чувств. Жизнь, в широком смысле, больше любви? Вполне возможно.

Lucifer — в самом невинном смысле, изначальном — «светоносец».

Зарисовка... Нас даже не волнует что произошло в мире — наш герой отказывается даже пробуждать мысли об этом. Он приходит в абсолютно пустой город, идёт в контрольное здание, запитывает его... Чтобы оживить город хотя бы на некоторый миг, чтобы снова увидеть сияющие огни, широкие авеню, представить себе, что по улицам едут машины, сигналят светофоры... Чтобы на миг вернуть прежнюю жизнь, которая навеки исчезла, хоть на миг создать себе иллюзий, что ты не одинок.

Но этот краткий миг самообмана должен доставлять страшную боль. Но он сладок, и к этим огням хочется вернуться снова, чтобы исчезнувший мир вновь был залит светом.

Цикл Фреда Саберхагена, соавтора и друга нашего дорогого Роджера Желязны, «Berserker», я всегда оценивал довольно скептически. Первый сборник рассказов был хорош, однако в дальнейшем серия изрядно деградировала, романы были попросту скучны, а новые сборники — вторичны, хоть автор и пытался внести иногда элемент новизны. Впрочем, это уже старая история, последний раз я был в мире «Берсеркеров» 15 лет назад....

А вот Желязны взял — и играючи внёс новый элемент в повествование, и не просто мелкую деталь, а новую сущность, развив которую, можно получить серьёзную сюжетную арку. Анти-берсеркеры — вроде бы банальный поворот, но, если подойти к нему с фантазией, то это будет поворотный момент во всей истории о кораблях-убийцах. Был ли он реализован в дальнейшем, понятия не имею, но задумка-отменная... Тем паче, что она приправлена фирменной безумной фантазией Желязны, и обилием мелких экзотических деталей.

Первые пару-тройку страниц я прочитал в полной уверенности, что у меня в руках рассказ Урсулы Ле Гуин, однако потом вспомнил, что на обложке значится имя Роджера Желязны. Старушка Крёбер любила такие этнографические рассказы, про причудливые для нашей моногамной христианской культуры брачные обычаи на целые сети мужей и жён... Однако, к концу всё встало на свои места — это вполне типичное для творца Амбера сочетание высокой романтики, глубокого описания чувств, и шокирующего конца, который, тем не менее, нисколько не нарушает гармонии любви. Ну а что, у каждого народа — свои обычаи.

Одно из лучших творений Роджера Желязны, невероятный по красоте эпос об истории мира, и человека над/в нём. Человеческие существа высаживаются на чужую планету, вбивают в неё терраформирующие установки, и погружают себя в стазис, ожидая, когда этот затерянный в космосе шарик станет их домом. Проходят столетия, тысячелетия, дуют ветра...

...Увядают леса, пропитанные йодом. Пески подёргиваются инеем, покрываются льдом. Исчезают зелёные птички — маленькие, нежные зелёные птички, равным нет во вселенной. Чтобы возник дом для нескольких десятков людей, должен погибнуть целый мир, схожего с ним больше не будет никогда, обречено на смерть и нарождающееся человечество, принимающее вызов жестокому климату уже не их родного мира. Меланхолия заката — вот главная эмоция этой повести, здесь не чувствуется зари нового мира, лишь увядание старого, поскольку новый мир бесконечных ледяных равнин так же чужд нам, как и четырёхпалым аборигенам этого несчастного шарика.

Почему Джарри Дарк сделал именно такой выбор? Планета, какой она была, всё равно умрёт, её аборигены, сжираемые холодом, обречены на исчезновение и забвение... также, как и их мохнатый бог. Так почему, во имя чего?

Во имя своего собственного выбора, и места во вселенной, вызов её холодности и жестокости. Впервые человек, у которого, в общем-то, было всё, отказался от собственной жизни, и решил всеми силами поддержать искру огня в разумных и любящих существах, просто потому, что зрелище увядающего мира стало для него невыносимым, и он понял, что не может такой ценой строить своё будущее. И его будущим стало прошлое этого мира, которое уже было не спасти, но которое так хотелось сохранить в своём сердце, и в своей памяти.

Прекрасная, дивная история.

Желязны продолжает играться с мифологией, и на этот раз под раздачу попадает классическая «Одиссея» и богиня Цирцея, которая превращала моряков в животных. Эта линия соблюдена точно и чётко, так же, как и линия визита богоравного Одиссея на остров... то есть астероид нашей дорогой богини. Но с небольшим отличием: возжечь страсть, которая, вопреки всему пылала в муже Пенелопы, всё же не вышло, уж больно отважный звездонавт оказался «холоден»... Помнится, у офицера Дейты такой проблемы не было, а тут...

Зарисовка-шутка.