В целом, вот еще одно автобиографическое произвдение в котором показан микрокосм советского крестьянства 30-х годов. Однако, предполагаю, что выпустить его в свет возможно стало именно лишь спустя десять лет после написания, когда о таких вещах вполен можно будет говорить. Неудачи, обреченность постылой жизни, самогонный отдых не от хорошей жизни, и, разумеется дети без детства — вот собственно антураж повести. А еще — надежда, на светлое будущее и на старую лошадь, которая быть может, родит в последний раз, и вот тогда все наладится. Но нет... Именно поэтому повесть и вызывает эмоции. Читатель вместе с героями тоже обреченно надеется на лучшее, но в определенный момент низвергается из мира мечтаний, простых, впрочем и житейских, в суровую реальность.

В детстве мне очень нравилось это произведение, в первую очередь, своим позитивным настроем. Я перечитывал ее каждое лето, в июне, когда большинство моих дворовых друзей уезжали в лагеря, среди тополиного пуха и немыслимой жары Восточной Сибири, мне почему-то казалось, что героев я знаю лично, а события произвдения происходят непременно в Иркутске, по ту сторону от моего берега Байкала. К тому же, Борька, любивший рисовать — явный Борис Чупрыгин, который мне знаком по иллюстрациям к бажовским сказам. Ну, а впрочем, это мои догадки) Главное, само произвдение. Ребята играют, придумывают, рыцарски сражаются с карикатурными хулиганами, придумывают себе тайное общество, которое разумеется не тимуровское, но вполне похоже на что-то подобное, что было и у меня. Книжные ребята, которые, одновременно, не прочь и погулять, любят тайны и приключения. А в целом, я удивляюсь, что за свою жизнь встретил только одного человека ,читавшего эту книгу.

Собственно, специально прочитал этот рассказ, чтобы понять. Если Ламли не удается написать внятные рассказы по мотивам Лавкрафта, то может быть в обычном хорроре ему удается? Ничего подобного) Рассказ No Sharks in the Med должен был погрузить читателя в атмосферу внезапного выживательного триллера, как казалось автору. Но нет... Довольно долгое вступление, показывающее нам главного героя, как слюнтяя, усугубляется еще и тем ,что антагонисты нам обозначены сразу же, практически с первых минут. Рассказ очень неспешно качает нас по волнам неинтересных описаний и диалогов (иногда довольно нелепых подколок), и все же ввергает в некое подобие экшна, которое, как впрочем всегда получается у Ламли завершается скомканным финалом. Возможно беда этих рассказов в том, что они изначально написаны для антологий...

В принципе, сатира этого небольшого рассказа Паланика очень злободневна. Те клише и рамки, что очень долго строились в современном обществе, в современных (особенно западных) реалиях внезапно разбиваются о некую новую форму построения социума, и собственно, капиталистический подход к культурному и социальному всегда встречает отклик у бунтующей молодежи. Так, главный герой «Холодного обзвона» от отчаяния неприятия его повседневной работы клиентами, идет на крайние меры, что в итоге приводит его к внезапно

Но Паланик и здесь остался при своем, сделав финал столь же ироничным, сколько и высмеивающим как клише, так и антиклише. Рассказ неплохой.

Вообще, для рассказа начала 70-х годов антураж вполне подходящий, ведь ярмарки со своими зловещими тайнами стали неотъемлемой частью американской культуры. Предполагаю, что Ламли осознанно, печатаясь для американского сборника, попытался включить туда знаковые популярные локации, и, судя по собственным его словам и неоднократной публикации рассказа, он пользовался успехом. Сам же Ламли гордится огромным количеством отсылок к Лавкрафту в этом произведении. Однако, уровень рассказа все же не дотягивает до того космического ужаса Древних, что канвой украшает каждый рассказ Лавкрафта и его друзей. Здесь имена Древних, и сам Ктулху — всего лишь антураж для основной идеи Ламли — соперничества между двумя братьями, и огромной осведомленности в культах у образованного меньшинства. Несомненно, Ламли в очередной раз злоупотребляет, и весьма неуклюже, эпитетами

но, в принципе, если бы в ярмарочном шатре была не статуэтка Ктулху, а допустим какой-то уродец-людоед — ничего бы не изменилось. Клише, которым следует автор снова сыграли с ним ту же шутку, упрощая сюжет до уровня бульварного рассказа ужасов на один раз. Наверное, это просто еще одно аколитическое произведение для коллекции, но не более...

Эта повесть Брайана Ламли уже заметно лучше ранних, однако и здесь он, вдохновленный Лавкрафтом излишне перестарался в своем аколитическом почитании. Итак, метеоролог Дэвид Лотон приезжает в северный город Нависсу, где, гостя у своего давнего друга-судьи знакомится с работами антрополога (что мне, как антропологу, очень понравилось) Бриджмена о культах Итаквы (который активно использовался, кстати, в рассказах Дерлетта, с которым Ламли был в переписке и считался его протеже). Неслучайности случайностей сводят Лотона с вдовой Бриджмена, которая в безутешности ищет своего пропавшего сына двадцати зим от роду. Ну, вот здесь и начинается увлекательный вроде бы рассказ, одновременно отсылающий нас и к Лавкрафту с огромным количеством нагнетаемой атмосферы, и к Джеку Лондону с его северными рассказами, и даже кое в чем «Плетеному человеку» 1973 года (не удивлюсь, если оказался прав ,потому что повесть Ламли писал примерно в то же время). Замысел очень хороший, и имеет свой, авторский шарм. Но, к сожалению, подобно тематике иномирового ветра, о которой столько говорится в повести, этот шарм выветривается к концу, очень смазанному, и поспешному, словно его писали лишь бы поскорее закончить.

Собственно, приглашаю прочитать «Рожденный от ветра» самостоятельно, потому что он наверное лучшее произведение у Ламли, ну а предостерегаю я от пары вещей:

А вот еще одно знаковое произведение в подростковой литературе нашей страны. Время после Октябрьской революции и Гражданской войны оставило свой след не только в судьбах взрослых людей, но и в целом поколении детей и подростков, ставших беспризорниками и малолетними преступниками. На плечи педагогов, зачастую не имеющих опыта работы с такими категориями граждан молодой советской республики легла большая задача — воспитать из этой, по сути аморфной массы настоящих людей. Здесь мы видим огромный опыт Макаренко, который описал свой труд в «Педагогической поэме». Однако, уникальность «Республики ШКИД» в том, что книга написана именно воспитанниками школы имени Достоевского. В этом произведении без прикрас показана жизнь юных хулиганов, которые , впрочем находили место и творчеству, и изложению мыслей, и каким-то затеям. Впрочем, как известно, после ухода тех, кто был зачинателями славных традиций ШКИДы, все закончилось не очень хорошо, потому что уже некому было эти традиции прививать, однако, как некоторый исторический документ, прослойку воспитательной работы и культуры повседневности «дефективных» подростков — «Республика ШКИД» очень интересна, кроме того, она и написана живым и интересным повествовательным стилем, способным увлечь читателя, а это уже о многом говорит. Если сравнивать повесть с тем же «Кондуитом» или «Поэмой» Макаренко — она заметно выигрывает, но и оставляет некоторый осадок, но ведь ради эмоций и впечатлений книги и читаются.

Ну, и, наверное, стоит сказать пару слов о повести «Будьте готовы, Ваше высочество!» Эта повесть, как и две предыдущие из сборника «Три страны, которых нет на карте», завершает путешествие Кассиля по выдуманным странам, показывая их с совершенно разных сторон. В «Кондуите» мы видим становление главного героя, исходя из личного опыта автора, в «Мальчишках» отдаем дань памяти Гайдару и созданному им институту «тимуровцев», опять же через призму кассилевского стиля, ну а здесь, в повести о мальчике-принце из далекой страны (с вымышленным названием, но вполне в реалиях того времени) — попытку объяснить юному читателю реалии «холодной» войны. Всесоюзный лагерь Артек, как и сейчас, в принципе, был мерилом лучших детей, которые дружат и оздоравливаются среди таких же лучших. Но, как и бывает в реалиях жизни кто-то приезжает в лагерь, потмоу что он «особенный», благодаря протекции высокопоставленных родителей (Гелик Пафнулин), кто-то по путевке, заслужив ее честным трудом (Тоня Пашухина), но некоторое расслоение советского вроде бы безклассового общества все равно видно, и автор ставит это потаенной проблемой, внезапно выведя на первый план внезапного принца, низвергнувшего это мнимое разделение своим простым нравом, и даже наивностью, и оказавшегося таким же простым пареньком. Но не все так гладко может быть у Кассиля. Разумееется, его герой должен пройти некую инициацию, чтобы понять для чего он живет на этом свете. Поэтому беседы с народовольцем-поэтом Тонгаором Байрангом, или же создание детских законов для Джунгахоры — все это становление героя. Однако еще большим становлением героя наверняка должно было стать то, что лишь в сказках герои побеждают всегда и везде. Принцу назначили регента, проамериканского (мерихьянгского) дядю, ни один из его законов не был издан, ну а сам он навсегда должен был понять, когда станет королем,окажется ли то, чему он научился в СССР полезным в его повседневности. В целом, более слабая повесть Кассиля, нежели другие, но и небезынтересная.

И вправду, стоит только раскрыть эту повесть Кассиля на любой странице, как нам становится виден замысел автора — увековечить творчество Аркадия Гайдара, отдать ему своеобразную дань памяти, но своим, кассилевским словом. Возможно, если взять «Дорогие мои мальчишки», как образец для подражания, то ребятам герои маленького волжского города Затонск будут слегка посимпатичнее Тимура и его команды. Можно сказать, что гайдаровские герои посуровее что ли... Но синегорцы в то же время и не светлые одухотворенные мечтатели Крапивина. Тень Гайдара все также стоит перед взором читателя, и ребята, еще вчера мечтающие и читающие книжки, сегодня вполне могут ринуться в бой. Возможно, сказка о Синегории, обрамленная в условия Великой Отечественной, покажется некоторым сегодня слишком жестокой и беспощадной, но ведь и раньше самопожертвование и смелость стояли во главе угла детской литературы. Может быть, именно поэтому те поколения были психологически крепче нынешних. Но с другой стороны, каждая такая повесть давала ощущение мечты, товарищества и сопереживания. И самое главное, несмотря на все невзгоды реальной жизни, синегорцы остались верны своей тайне, а это, на мой взгляд очень важно.

Этот рассказ является наиболее редким для русскоязычного читателя мифов Ктулху, и, собственно представляет из себя раннее творчество брайана ламли, который во главу угла своих произведений ставит не человека против невероятных и омерзительных древних божеств, а самих существ, и их адептов. Какова бы ни была трагичной судьба героев лавкрафта, чаще всего, они пусть даже иногда пассивно, противостоят этой неотвратимой и злой силе. Но современные писатели ничуть не понимают посыл самого ГФЛ и продолжают нам навязывать стилистику ктулхианы.

Что до рассказа, то он слабоват, и несколько наивен. Какими бы ни были цели сумасшедших в клинике, главный герой им просто потворствует с самого начала, и даже его жажда писать книгу отходит на второй план, лишь бы угодить безумцу. Сам же безумец хочет вызвать нелепое (ужасное и омерзительное) божество из потустороннего мира лишь бы только покарать злого санитара. Ну, в общем-то, и все. Из всех невообразимых эпитетов подражания ГФЛ Ламли часто использует только слово «омерзительный», впрочем его Йибб-Тстлл и вправду такой.

Ересь Хоруса породило множество сомнений и недоверия, даже внутри столь сплоченных и верных своим братьям легионов, таких, как Гвардия Ворона. Собственно, именно в «Вергельде» мы наконец и видим Коракса настоящего, того, что прошел сквозь отчаяние и сомнения, которые боролись в нем с самого Истваана V, получив кровавый и жестокий исход на Яранте III. Усиленная генетическая память хранила в примархе миллионы воспоминаний и предзнаменований, что настораживали и навевали смятение в душе Корвуса Коракса. ему почти начинало казаться, что его судьба неотрывно связана с тем, что привело к Ереси. Были ли эти мысли еретическими? Скорее всего мы просто увидели предопределенность в этом долгом пути отчаяния, когда память о словах, сказанных отдельными, казалось бы сиюминутными персонажами сплелась с собственными деяниями Коракса. То, что делается с добрыми намерениями очень часто приводит к печальному итогу. И вот итогом этого стало

Мы видим, что предсмертная умешка колдуна Натракина на Константиксе II была не иронией умирающего еретика. Коракс и вправду, обладая знаниями о генетическом семени и экспериментах сам приходит к выводу, что

В общем, Гэв Торп остался верен себе, и создал произведение с несчастливым и обреченным концом, где Ворон все же успел прокричать «Nevermore!»

Продолжение истории Рапторов, нового поколения Гвардии Ворона в рамках диверсионных миссий. На этот раз мы видим случайный (случайный ли?) эпизод о том, как группа Рапторов на безымянной и пустой луне столкнулась с ловушкой Космических Волков для Сынов Хоруса, но оказалось, что вполне обычная партизанская война немногочисленных лоялистов с преобладающими силами хаоситов не главное в этой битве. Есть выбор — спаси и сохранить тайну возрождающегося легиона, или же сохранить верность союзникам, пускай и неприятным. Так на арену Warhammer в том сонме недоверия и подозрительности приходит еще и вергельд... Конец этого рассказа действительно очень жестокий, но и в стиле, собственно самой серии

Должен сказать, что я часто перечитываю это произведение, во многом настолько же утопичное, насколько и горестно автобиографическое. Наверное, для каждого человека повесть о Швамбрании должна приходить несколько раз. В детстве она вполне может читаться, как именно детское произведение, во многом наиболее мягкое, нежели, например, те же «Республика ШКИД» или «Педагогическая поэма». Разве не увлекательно прочувствовать порядки и обычаи дореволюционных гимназий от первого лица, все эти полуказарменные рутинные дни, и в тоже время увлекательные хулиганские приключения подростков и юношей тех лет? Что примечательно, интеллигент-Кассиль вполне говорит о второй части со стороны, вполне возможно, что в самих проделках и шалостях он мог и не участвовать, будучи сыном уважаемого в провинциальном городке доктора. «Доктор едет на свинье с докторенком на спине» — так поприветствовали юного гимназиста великовозрастные гимназисты-второгодники, устраивая ему «прописку» в первом классе. Что уж говорить, если в итоге, проводя время с младшим братом, им пришлось на несколько лет погрузиться в игровую реальность выдуманной страны, опять же через призму интеллигентности — включая в игру и реальность настоящуюю — Первую Мировую, а затем и революцию. Революция изменила и самих героев, сделала их жестче, почти насильно устроила им обряд инициации, а они, хватаясь за любимую игру, как за соломинку, все еще совмещали два мира в одном своем мирке. Однако финал повести, номенклатурный и выверенный — отказ от идеализированной и волшебной страны в пользу строительства новой — вполне закономерен. Ведь именно это и было нужно сказать в конце. Коммунистические идеалы вполне вписались в то, о чем мечтали эти ребята, и еще более трагическая судьба того же Оськи в мире настоящем (можно почитать об этом статьи) — это судьба другого мальчика, не того. о ктором написано в книге, там он навсегда останется наивным путанником и фантазером. Лев Кассильвсе же не настолько умиляет, как Крапивин, и не так идеалистичен, как Юрий Яковлев, но и не настолько жесток как Пантелеев, или Радий Погодин. Он не рассказывает нам, что у Сеньки было и чем это завершилось .он просто включает в художественное произведение собственные воспоминания, облачая их в одежды детской (все же) книги, ведь часто в сборниках она соседствует с повестями о Джунгахоре или Синегории. Это, несомненно, стоит давать читать детям, потому что реализм, граничащий с юным мировосприятием очень полезен для становления личности, как таковой. И повесть о Швамбрании вполне может стать еще одним кирпичиком в этой стройке.

Если бы персонажи в этом рассказе были изменены на какую-то зарисовку из «Звездных войн» — практически ничего бы не поменялось. А так — вполне достойная зарисовка о сомнении и самодовольстве, вознагражденном страхом и ужасом. Перебежчик из Повелителей Ночи самоуверен и в чем-то даже считает себя лучше в плане тактики ведения диверсионной операции против Альфа-Легиона в деле контрабанды оружия — он не желает перенимать устав и обычаи Гвардии Ворона, однако, в конечном итоге поражается и ужасается тому, насколько профессионально можно уничтожить даже такого опытного и коварного врага, как сыны Альфария. Детективный сюжет подозрительного наличия у бандитов людей и огринов имперского снаряжения и оружия, впрочем, совершенно не раскрыт — он всего лишь декорация для бравады Коракса — который ничем не уступает Повелителям Ночи в успешности ведения войны, а философия этих легионеров разбивается в прах перед напором обреченного отчаяния войны из тени.

Тот лозунг — «Никогда больше», что вынесен рефреном в подзаголовок омнибуса о Кораксе и его Гвардии Ворона, отсылая нас и к самому внутреннему миру этого примарха Астартес, и к стихотворению Э.А. По «Ворон», наиболее четко выразился в повести «Владыка Воронов». Тот непомерный груз вины, что возложил на себя примарх Коракс, впервые проявился именно здесь, на мире Карандиру, куда в порыве возмездия отправились немногочисленные легионеры Ворона. Сосмнения и предательство, недоверие и взгляд вглубь себя, самопожертвование и личностные качества каждого из Астартес, следующих за своим примархом. Но, при всей линейности сюжета, «Владыка Воронов» не вышел просто боевиком. здесь нужно учитывать всю трагичность самого легиона Коракса. Более всего вникнув в тайну генетических экспериментов Императора и став жертвой генетической диверсии, в ходе которой получились мутировавшие гвардейцы Ворона, испытывая множество чувств, первым из которых стало сомнение, на Карандиру, Коракс видит зеркальное искажение собственного рока. Эксперименты над генетикой хаоситов и предательство, мнимое или явное, чудовищные Рапторы, которые

или же

В любом случае, именно такие вещи — громко сказанные в лицо слова, или же увиденное воочию позволяет Кораксу впервые произнести то самое «Nevermore».

Все же, говоря о прозе Дубова. нельзя не вспомнить о творчестве таких писателей, как Валентин Распутин («Век живи, век люби»), или Альберт Лиханов. безусловно, эти книги показывают нам различные перипетии жизни глазами ребенка, еще не понимающего, но после ряда каких-то событий смотрящего на мир уже взрослым взглядом. В повести «Беглец» главный герой впервые видит расслоение советского общества, нарывы еще не ушедшей памяти о войне, экологические проблемы, еще не так ярко выраженные и, наконец смерть, что до глубины души потрясает юного паренька. «Мальчик у моря» можно назвать более «лайтовой» версией «Беглеца». Здесь мы тоже наблюдаем абсолютно полярные классы советского общества, пороки отдельных личностей, слабость других. но именно искренняя детская душа делает все гротескное чем-то вроде сна, непринужденно проводя потаенный инициационный обряд становления, взросления юного восприятия. но еще более тяжело читать подобные повести, потому что нет в них крапивинских мальчишек, нет у них добрых книг, нет восторженности. Герои Дубова так рано взрослеют, потому что у них просто нет выхода. Но именно вера в далекое будущее, где у этих детей все будет хорошо, возможно и заставляет иногда перечитывать все это.

А вот вторая часть бестиария Сапковского — «Создания света, мрака, полумрака и тьмы» вполне сгодится для начинающего поклонника Фэнтези-литературы, ввиду того, что там собраны практически все известные духи и существа ,использующиеся в классической волшебной литературе. Иллюстрации Дениса Гордеева здесь присутствуют в еще более глобальном объеме. и некоторые из них уже знакомы читателю по изданиям книг Толкина в «северо=западном» стиле. Что до текстов, они вполне продолжают традицию первой части, правда доля иронии здесь уменьшилась, уступая энциклопедичности. В целом. что-то подобное можно встретиьт и у Кирилла Королева в его энциклопедиях — вроде бы и волшебство, а вроде бы и словарь...

Традиция составлять бестиарии довольно обширна. В давние, средневековые времена они несли не только познавательную, зоологическую цель, но, зачастую и нравоучительную, подавая существ и животных, в них собранных в моралистском, зачастую излишне религиозном ключе. Однако, они несли и развлекательный характер для человека грамотного. Для неграмотных же отдельные иллюстратиыные диковинки подавались в лубочном варианте, низводя поучающий характер трактатов до уровня потехи для толпы, чтобы она удивлялась и восхищалась. Именно поэтому поздние бестиарии могли быть великолепными образцами юмора и поэтического умения авторов. В свое время многие писатели пытались сделать свои списки, наиболее известным из них была книга Борхеса, но отделтные традиционные методы использовал и, например Кэрролл в своей «Алисе», предоставляя для искушенного читателя и Бармаглота, и Льва с Единорогом.

Анджей Сапковский, на мой взгляд сделал чисто развлекательную энциклопедию диковинных животных, с чисто польским колоритом, где с необыкновенным камелопардом вполне может встретиться и стрыга. Тексты в книге написаны остроумно, а рисунки Гордеева, как нельзя лучше их иллюстрируют. Как и учебник Дж.Роулинг «Фантастические звери и места их обитания», «Бестиарий» лаконично вписывается и в собственный мир Сапковского, дополняя его и делая мастхэвом для поклонников творчества писателя

В далеком детстве, тогда еще дилогия о том, что произошло в Объединенном Королевстве Арнора и Гондора попалась мне впервые в издании «Северо-Запада». Надо сказать, что именно в этом оформлении и редакции она мне нравится более всего, хотя сейчас в моей библиотеке есть как минимум три вариации этого произведения. Еще в то время мне были знакомы различные нападки на самого Перумова и на его книги, главным образом по причине того, что автор «покусился на святое». Надо сказать, что дебаты велись нешуточные, любители деревянных мечей все время грозились поколотить «нерадивого» Николая Данииловича, или высказывались о нем бранными словами. Наверное, в то время это действиельно казалось немыслимым, но именно Перумов впервые опубликовал что-то, что было родным и жажда продолжения истории именно из мира Средиземья в то время восполнялась именно им. Как бы ни был топорен сам текст, каковы бы ни были чудовищные последствия для оставленного эльфами и волшебством мира Арды, Перумов ни в коей мере не пытался исказить канон, быть может даже и потому что его продолжение — ВОЛЬНОЕ, основанное на собственных, в то время скудных сведениях. Он сам все додумал и предположил, так что наверное — тот мир людей, который остался в Четвертую Эпоху имеет право на существование хотя бы в виде фантастического — выдуманного мира в мире Толкина. Но именно первое изложение Кольца Тьмы мне кажется наиболее полным, неискаженным, да и на встрече с писателем его видение этого, юбилейного уже произведения показалось мне допустимым, поэтому сам цикл я теперь буду перечитывать просто потому что — это уже часть моей юности, да и доброго Мелькора, играющего в снежки там нет.

Собственно, этот микрорассказ Гэва Торпа не отходит от кодекса Warhammer40к, а лишь раскрывает линию юнитов из Гвардии Ворона. Были ли Мор Дейтан на самом деле, либо Хозяева теней — всего лишь еще один славный миф в среде и без того скрытного XIX легиона Астартес, об этом ведомо только нам, прочитавшим эти скупые строки, которые располагают таинственный отряд с качествами самого примарха Коракса, действующий строго в согласии с философией и стратегией Гвардии Ворона — напасть, отступить и снова напасть, скрываясь среди теней, и лишь полушепотом говоря на шифре особого языка. Мор Дейтан здесь показаны в той же операции по уничтожению техноеретиков Константикса II и их союзников из Несущих Слово, строго в шахматном порядке, без отступлений в размышления и филососфстования, может быть поэтому он и кажется скорее озвученным сводом правил для миниатюр, нежели новеллой о неотъемлимой части легиона. Как и Рапторы, они неотвратимо следуют примеру своего примарха — где опыт воинов-диверсантов тесно сплетен с самоотречением и флэшбеками к тому, каким образом ликейцы более чувствительны к понятиям свободы и самопожертвования, противопоставляя себя Гвардейцам Ворона с Терры. Рассказ-зарисовка, не более того.

С этим романом я познакомился еще в 90-е годы, будучи школьником, я увлеченно выискивал в Городской библиотеке материалы по европейской мифологии, и как ни странно, томик Андерсона от Амбер ЛТД попался мне одновременно с «Преданиями Ирландии», поэтому академические первоисточники мне было очень интересно просматривать, одновременно читая «Сломанный меч». Я предполагаю, что среди всех «фэнтезийных» произведений линейного героического цикла, история Скэфлока, так перемежающаяся с толкиновским мифом о Турине Турамбаре и классической англосаксонской мифопоэтической традицией. Однако Андерсон создал настолько живой мир, где целые народы, как живых людей, так и мифических существ, всех на свете традиций. Скэфлок не только воин, но и скальд, причем стиль его поведения так похож на знаменитую «Сагу о Греттире», он горделив и смел, но и трепетен к друзьям и беспощаден к врагам. И как и у мифических героев, конец этого эпического произведения трагичен, но сама история заставляет время от времени возвращаться к ней, чтобы снова пройти путь Скэфлока до конца, с каждым разом возвращаясь в удивительно живой и поэтический мир Средневековья.

После небольшого пролога в омнибусе о Гвардии Ворона о событиях в зоне Высадки, Гэв Торп рассказывает нам о военной операции примарха Коракса на мире-кузнице Константикс II, где сплели свои интриги предатели из легиона Несущих Слово. Показана совершенно другая тактика ведения войны, которой придерживаются космодесантники Гвардии Ворона. Это диверсионные скрытные операции, где внезапность и своевременный отход на позиции сразу в нескольких местах, отвлекающие маневры и использование скрытности позволяет уверенно одерживать преимущество небольшими группами. Показаны две стороны Корвуса Коракса — его человечность, но и безжалостность к врагу, его скрытое величие, которое он тщательно маскирует за непроницаемым лицом с иссиня черными глазами. Показаны и механикумы, как полностью бюрократическое общество, подчиненное своим еретическим ритуалам, и объснено почему собственно Император их терпит. В целом, много батальных сцен, но не ярких. Для знакомства с миром Империума недостаточно, а как эпизод — вполне зайдет.

Мне кажется, что эта книжица — отличный сувенир для поклонников «Темной башни» Стивена Кинга, наверное только так ее и стоит воспринимать. Самое интересное, как мне кажется, попробовать посмотреть на эту жутковатую сказку-загадку глазами мальчика Джейка, неслучайно купившего эту неслучайную книжку, которая в итоге стала раскрытием более жуткого и безумного разума по имени

В остальном, можно удивиться проницательному художнику Неду Дэмерону, и тому, насколько талантливо он изобразил спятившего Чарли Чух-Чуха и не менее спятившего Машиниста Боба, испуганно кричащих детей, зубы и глаза. Как ни странно, эта книжка неизменно стоит на полках с детской литературой.

Вот этот рассказ, как раз наоборот, предвосхищает все то фантастическое, что так великолепно в произведениях конца XIX — начала XX вв. Что интересно, видимо некоторые взгляды в обществе того времени позволили женщине-автору скрыться за мужским псевдонимом и опубликовать свое произведение. Что до самого рассказа, то чувствуется, что в нем неоспоримое влияние Мэри Шелли. Наука здесь во многом фантастична и гротескна.

Интересно, что сам стиль произведения, скорее дневниковый, нежели повествовательный. Сам Г.Ф. Лавкрафт неоднократно прибегал к такой форме изложения. Однако тот вид некоторого научного отчета теряется в собственно художественности самого рассказа. Он все же суховат и не так ужасен, сочувствие к квази-герою «Лаокоона» как-то не вызывается. да и сами знания как автора, так и вообще ученых того времени сообразно функций человеческого мозга недостаточны. Однако сам факт подобного рассказа несоменно восхищает.

Стиль написания рассказа начала XX века вполне узнаваем. Огромное количество терминологии, научных и технических методов ремонта подводных кабелей и морской специфики — вот что встает во главу угла произведения. Поимка неведомого существа из ГЛУБИНЫ ГЛУБИН здесь словно отходит на второй план, и кульминация рассказа на фоне всей этой технологической карты теряется. Чудовище поймано, но настолько скучно и обыденно, что диву даешься, что оно «принадлежало к миру, давно уже исчезнувшему с лица земли». Идея очень интересна, но журнальная суть рассказа нивелирует ее напрочь.

Очень скупо и картонно написанное произведение, тем не менее, открывает нам очень интересные горизонты фантастики начала XX века. Наряду с чудовищами арктических просторов, динозаврами и даже существами в высших слоях атмосферы, Карл-Йеско фон Путткамер рассказывает нам о гибельных Саргассах. В принципе, для еще непостижимого для исследователей океана, Саргассы вполне себе неописанный в литературе сюжет.

Однако автор, к сожалению, попытался рассмотреть не какие-то ужасы неизведанного морского феномена, а психологические проблемы коллектива и личности в целом. Как бы то ни было, читателю показаны и непроходимые поля водорослей, и странные совершенно скупо описанные реликтовые монстры, и, собственно, сами психологические расстройства и бунт на корабле слишком скоротечно начался. То есть сам экипаж психологически был неподготовлен ни к бурям, ни к встречам с чудовищами, ни к дрейфу.

Капитан — судя по начальному опичсанию, хотя и человек скверного характера, совершенно не имел никакого влияния на матросов, а главный герой, которому в принципе посоветовали морской воздух для избавления от психических расстройстыв, по итогу оказывается настолько адекватным, что отдает распоряжения остаткам команды. Тем не менее, в таком дрейфе он проводит год (при минимальном запасе провианта), и также сходит с ума. Собственно, весь рассказ, построенный, вроде бы на таком хорошем сюжете, по итогу получился очень сухим, и одноразовым.

Эта новеллизация очень нравилась мне с самого раннего детства, причем даже больше, чем сам кинофильм с Дэвидом Боуи в главной роли. Возможно потому, что в фильме слишком много песен) Однако сама атмосфера сказочного произведения непревзойденна. Юная девушка в сердцах произносит заклинание, обещая отдать своего маленького брата Королю Гоблинов Джарету. Собственно с этого момента и начинаются ее приключения в бесконечном лабиринте, в сердце которого стоит замок Джарета.

Канвой произведения проходит некая инициация героини, где она понимает, что все ее детские увлечения и мечты возможно были наивны, но именно благодаря им она проходит все испытания и становится взрослой. Сама линейность и некоторая гротескность произведения позволяет сравнить «Лабиринт«со знаменитой «Алисой» Кэрролла. Возможно все происходящее — лишь грезы девушки, но то, что происходит с ней в этих грезах — очень сильно влияет на ее внутренний мир, позволяет легче расстаться с миром детства и, сохранив все лучшее от мечтаний и чаяний, от впечатлений и прочитанных книг, смело вступить во взрослую жизнь.

Помнится, я выменял, в свое время, довольно редкий теперь локомотив от детской железной дороги 70-х годов производства ГДР на три книги из «желтой» серии «Северо-Запад» у одного оболтуса. Они были настолько нечитанные, что пахли типографией. Среди них были и «Глаза Чужого мира». Это произведение настолько увлекло меня теми летними вечерми, что я довольно долго находился под впечатлением, и впервые открыл для себя авантюрно-плутовской жанр. Что мне нравится в произведении Вэнса, так это множество уникальных локаций Умирающей земли, где главный герой — пройдоха, самопровозглашенный Кугелем Хитроумным, попадает в различные жуткие ,но вместе с тем и комедийные положения, чудом выходя из них победителем, попадая в новые, еще более безвыходные, казалось бы, ситуации. Думаю, что в этом жанре Вэнса никто еще не превзошел, и именно этот роман хочется перечитывать снова и снова, а чтение будет доставлять все то же удовольствие, как и теми летними вечерами, когда увлекательное повествование, описания гротескных земель и экстравагантных персонажей сплетались в немыслимо интересную авантюру.

Очень своевременно мне удалось прочитать «Лживые боги» следом за «Возвышением Хоруса» Абнетта, и пытливый читательский ум, уже знающий всю подноготную Империума 40к с ужасом наблюдает за искушением и обманом Воителя, ведущего за собой тысячи смертных и Астартес. Однако не только подлые и лживые боги Хаоса плетут интриги на страницах книги через своих адептов, еще не набравших достаточные силы.

Удачи и победы Воителя и Великого Крестового похода оказались вовсе не тем, что ожидал честолюбивый и восставший в своей гордыне Хорус Луперкаль. Бюрократическая машина Империума также набирает обороты, и Император Человечества, отбывший на Терру с Улланора, оставляет совего любимейшего из сыновей наедине не только с собственными стремлениями, но и в сонме недоверия и гнева. Возвращение на Давин. туда, где полудикие племена тайно поклоняются Хаосу совместно с предателями из Несущих Слово, еще более повергает своенравного Воителя в сомнения, а боги Хаоса потирают руки, предвкушая его падение. Нечестивость изначального хаоса, не зло в его первозданном обличии, но коварство и подстрекательство искусителей так четко отображает все недостатки Империума, превознося его как гордыню Императора, но не людские слабости. И вот так, в сиюминутности вечности, возникают страх и неверие, провозглашая культы Императора среди отчаявшихся и впервые увидевших демонов, не помня о том, что демоны лишь спали и ждали своего часа внутри них самих. так начиналась ересь .приведшая в итоге к бесконечной войне.

Грэм Макнилл не уступает по качеству повествования Абнетту, развивая его сюжеты, и превнося новые грани писательского мастерства в общее дело летописи Империума времен Ереси Хоруса, а мы лишь незримо наблюдаем за всем этим по ту сторону страниц, зная, что уже ничего не изменить ,потому что выбор уже сделан.

Еще один великолепный образец постсоветского комикса по повести Эдмонда Гамильтона. Как и многое, сохранившееся в моей библиотеке «комиксное» — приобретен он был в киоске «Роспечати», и скорее всего, был чуть ли не в единственном, «пробном» экземпляре. Что я могу сказать — комикс великолепен, своей линейной структурой он практически не отходит от оригинального произведения, строго следуя жанру космического боевика с хорошим концом, неизбежными потерями, и красивыми девушками в награду пожилым героям.

Что до сюжета — он достаточно прост

Я думаю, что в комиксах той поры была некоторая искренняя подача, которой так недостает современным «графическим романам», их хочется перечитывать и сопереживать персонажам.

В середине 90-х российские издательства очень хотели предложить потребителю новый развлекательный продукт, но не типичные истории в картинках, что встречались уже в советской печати, а что-то весомое. Так, в печати появились комиксы — «Фантом», «Тумак», адаптированные «Индиана Джонс», «Эльф Квест» и «Черепашки-ниндзя». однако еще с начала 1991 года художники тяготели к взролой фантастике. Памятна, например, эротически-постапокалиптическая «Аса», ставшая уже библиографической редкостью. Но рынок, все же просил именно «детского» продукта. «Приключения на планете динозавров» представляют нам графическуюю адаптацию первой части романа Кира Булычева «Поселок» — повесть «Перевал». Разумеется, до уровня мультипликационного мрачного шедевра с философско космооперным подтекстом, комикс и не пытался тянуть, но очень живо и интересно отобразил линейный сюжет о подростках на чужой планете, ищущих связь с почти утерянным прошлым с Земли. Как ни странно, журнал «Бластер», в котором вышел комикс, первый и единственный номер, скорее всего, предполагал знакомство юных читателей с советской фантастикой. Идея была, как по мне замечательной, но так и недореализованной.

Отрисовка Петра Северцова просто замечательная. Все персонажи самобытные и живые, с хорошо изображенными характерами. Я считаю, что этот комикс — одно из лучших графических произведений в постсоветском пространстве.

Великолепный рассказ, прекрасно иллюстрирующий нравы, диалекты и быт Забайкалья XIX века. Здесь наиболее полно раскрывается тот мистический дух, коим окутаны таежные просторы и приметы, часто сбывающиеся с теми людьми, кто в них верит, будучи человеком традиционного мышления. Черкасов, будучи горным офицером ( в то время геология была в военном ведении), очень часто был собеседником и компаньоном по охоте совершенно различных жителей Забайкалья, что очень увлекательно и живо описывал в своих заметках. Этот же рассказ описывает одно из явлений, которое в Сибири называют «олганьша», мерячение. Взяв в геологоразведывательную экспедицию опытного, но больного пожилого проводника и совсем уж неприспособленного к таежной жизни впечатлительного человека, А. Черкасов столкнулся не только с невозможностью разведать район ,но и с чудовищными психосоматическими последствиями плохого самочувствия отдельного человека, помноженного на возраст и усталость .что привело поистине к мистическим, трагичным и вместе с тем еще более пугающим последстивиям оттого, что все описанное произошло на саомм деле.

Я настоятельно советую этот рассказ тем, кто любит Ефремова и Обручева, и предполагаю ,что его атмосфера сподвигнет читателя продолжить знакомство с этим автором, поистине приятным рассказчиком и достойнейшим благородным человеком.

Наверное, по прошествии почти тридцати лет, могу сказать, что «Оно» является самым любимым для меня произведением Стивена Кинга. Впервые я познакомился с ним в черном издании «Огонька», где повествование обрывалось концом первой части в переводе Леднева. И до сих пор, мне почему-то кажется, что такой внезапный финал был бы уместнее, страшнее и неотвратимее. Так безысходность, что преследует главных героев, открывая их детские страхи и комплексы осталась печатью, отвратительно кровавым пузырем, столь напоминающим о воздушном шарике.

Тот культ, что приобрел Мелочник (Пеннивайз) у современной молодежи после современной экранизации говорит о некотором мейнстримном клише персонажа, его поп-культурном воплощении. Наверное, поэтому телевизионная версия 1990 года мне больше по душе, в детстве она пугала.

Но сколько великолепных личин обретал этот клоун в 1957 и 1984 году, когда все еще властвовал в Дерри между своими летаргическими сновидениями. Здесь можно вспомнить такого же, возведенного в меметичный класс Ктулху. Это такое вот чудовище, говорящее о молодом человеке, как об эстете – «А ты читал?» словно говорит его самодовольное лицо.

Однако, что лично ценю я – это та атмосфера маленького городишки Дерри, что возможно тенями виден и в мире Темной Башни, но абсолютно чужд инопланетному чужаку в «Ловце снов», которого абсолютно не трогает столь яркая отсылка к «Оно».

Дерри, где канализационные пути столь засорены, сколь инфантильны и покорны его жители, не замечающие того, что они – просто пища для хтонического монстра. Но смелые, вдохновленные и весьма образованные дети, хранящие в себе нечто особенное, смогли противостоять той пустоте, что заполняет Отстойник (мы еще увидим во что он может превратится в мире Темной Башни) Дерри, его грязной подноготной, а вот юные тедди-бои 50-х, как и металлисты 80-х – лишь безвольные марионетки в руках клоуна (клоуна ли?)

Однозначно, это произведение Кинга достойно многократного перечитывания, осмысления, но во многом – просто ностальгии по чему-то светлому и памятному, хотя и жуткому и полному отвращения, словно детским воспоминаниям, стертым, но возвращающимся во снах.

В самом раннем детстве на запыленном дачном чердаке находил я огромные подшивки детских журналов, среди которых был и «Пионер», и «Костер», и даже потрепанные зачитанные номера «Юности».

Так уж случилось, что именно в этих журналах я впервые познакомился с пронзительно искренними повестями Юрия Коваля, Владислава Крапивина, Юрия Яковлева. В принципе, можно сказать, что, наряду с классикой библиотечных фантастов, исторической прозой и приключенческими романами, они также повлияли на мое личное мировосприятие и «становление\взросление героя».

Наверное, наиболее полюбившейся мне книгой Крапивина ,стала именно эта. С годами, я нашел большинство романов Крапивина в книжных форматах, но именно те, первые публикации «Журавленка», в «Пионере» за 1983 год очень мне полюбились, быть может, потому, что наряду с очень рыцарским и одновременно волшебным повествованием о ребятах, которые могут дружить, которые читают книги, которые могут совершить, возможно необдуманный и порывистый, но все же свой маленький подвиг, на страницах этих публикаций всегда были иллюстрации Е. Медведева. По сути, героев Крапивина по-другому уже не представляешь, все эти пронзительные глаза, фигуры с тонким телосложением, чуть обиженным лицом и растрепанными волосами. Они обязательно поют свои песни, что-то мастерят, придумывают, мечтают, противопоставляя себя внешним обстоятельствам. Для них обычно нет компромиссов, есть только две грани Добра и Зла, и в этом они одновременно и наивны, и трогательны.

Самое интересное, что мне в детстве очень по душе пришелся образ Капрала, верховодящего среди юных правонарушителей, но одновременно и начитанного, и благородного. Ощущающего себя этаким Вильгельмом Теллем или Робином Гудом. Вот только при всей своей положительной и притягательной романтике, такие люди симпатичны, но чужды паренькам вроде Журки. Они навсегда остаются при своем, даже став взрослыми. В этом мне удалось убедиться, встретившись с Крапивиным после его последнего переезда в Екатеринбург, увидев глаза его бывших воспитанников, и получив, наконец-то автограф на книге, где неизменный паренек светит прометеевским огнем своего галстука на тонком лезвии шпаги.

«По небу мчались облака, неистовым своим бегом они задевали за вершины гор, оставаясь сединой тумана на крутых склонах. Растворяясь в горных ручьях, сбегали они в долины, таинственными отзвуками эха доносились до дремучих лесов, где спутанные ветви хранили в прошлогодней паутине странные тени.

Ведьмины кольца опутывали старые пни тускло светящимися вереницами грибов. Может быть, здесь, на потаенных полянах плясали иеле, выжигая на пожелтевшей траве узоры своих хороводов. В ущельях завывал холодный ветер, а, быть может, это пели свои песни недобрые ночные духи. Там, на высокой скале, над головокружительной бездной тумана сидел мальчик и играл на флуере. Порывы ветра трепали его волосы, а взгляд его, задумчивый и печальный, был устремлен куда-то за невидимый в тумане горизонт…

Проходили бессчетные ночи, на таинственных старых курганах загорались нездешними сполохами огни. Травы шептали в темноте под тусклым светом луны, и только чей-то голос доносился ночными ветрами.. «Макабр, Макабр, Макабр…»

Действие таинственной сказочной истории происходит в овеянных мистической славой землях Румынии. Однако Мила не пошла путем многих, отдав предпочтение не тематике немертвых кровососущих романтиков, столь любимых современными писателями на волне популярности этой темы, а попыталась по своему интерпретировать легенду о Макабре, нечестивой пляске смерти, образность которой была очень распространена в книжной словесности и иконографии Темных веков. Смерть, перед которой равны все, независимо от социального положения и величия. В нечестивом танце она приведет всех к одному концу.

Мила постаралась переосмыслить образность Макабра, превратив ее в Великую Игру, где мертвые и живые соревнуются под управлением Смерти. В этот таинственный поединок волей Судьбы попадает юный Теодор, мальчик, которому суждено разгадать эту загадку.

Среди сибирских писателей Валентин Григорьевич Распутин отличается твердым и непоколебимым стилем правдолюбца и болеющего всей душой за малую родину человека. Его неповторимый стиль положил начало той деревенской прозе, где истинная печаль доживающих свой век сел неразрывна с судьбами людей, в них живущих. Здесь нет наигранной фальши и картонного колорита, зато есть душа человека. Его проблемы, мысли, и говорит он на простом и понятном всем язык. Без опыта жизни среди таких людей, писатель никогда бы не смог придумать эти образы из ниоткуда.

Первое произведение Распутина встречается нам еще в школьной программе. Это «Уроки французского», небольшой рассказ о мальчике, приехавшем учиться в тяжелое послевоенное время в крупное село, и, чтобы выжить ему приходится играть в азартную игру на деньги с ребятами разных возрастов. Гордость и сибирский характер не позволяют ему просить у кого-то помощи, и молодая учительница через ту же игру пытается помочь ему не только существовать, но и получить необходимые житейские знания.

Еще одним немаловажным произведением для читателей становится повесть «Век живи, век люби», где становление личности подростка происходит в походе за ягодой. Волей случая, он преодолевает трудности таежной жизни с почти незнакомыми взрослыми людьми и впервые узнает, что такое не только честность и взаимопомощь. Но и мелочность и корысть. Но Распутин, понимая, что сибиряк просто не может быть подобным эрзацем человека, потому что иначе он просто не сможет сосуществовать даже с природой. И пророческие слова он вкладывает в уста бывалого человека Митяя: «На тебя первая же лесина сама свалится, первый же камень оборвется. Вот увидишь. Они такие фокусы не любят… ой, не любят!»

Распутин являлся непримиримым противником прогресса, считая, что тот вектор развития, который был взят современными людьми, в корне губителен для будущих поколений, ведь оторванные от земли, привязанные к благам прогресса, они становятся оторванными от своих корней, переставая уважать своих родителей, теряя нравственность и становясь безразличными и пустыми.

И именно поэтому произведения Распутина так любимы в нашей стране, они через непростые, и зачастую трагические ситуации показывают невольному читателю, что выход всегда есть. Лишь бы вера в людей и человеческое внутри не покидали молодых и не гасли в старых.

И вот, на пороге октября, я, наконец-то, в своем путешествии к Темной Башне, добрался до третьего романа серии. И, смею вам доложить, он увлек меня намного сильнее, предыдущих. Головоломки и недосказанности Мира-который-сдвинулся-с-места здесь встают на свои места, ка-тет, то незримое братство, который так долго собирал на границах соприкосновения реальностей и миров благородный стрелок-рыцарь Роланд, наконец-то собран воедино, и с его членами стали происходить настоящие приключения. Пытливость ума и единение душ здесь сплелись настолько сильно, что и читатель, невольно, становится не просто статистом, но и сопричастным с событиями.

Все в Срединном мире подвержено тлену, и его земли, перед невообразимыми и чудовищными Пустошами, являют нам этот тлен в столь излюбленно откровенном стиле автора с подробным описанием того гниющего и неприкаянного естества, которому отдаются и люди, и механизмы. Бесконечные войны и сотни бесполезного однообразия сводят с ума все, что только может иметь свою душу, но только те, у кого есть цель – с честью принимают испытания и их путь теперь проложен по прямой, волей Луча, непреодолимо идущего туда, где лежит Крайний мир.

В книге невообразимое количество литературных и музыкальных отсылок, которые так любит Кинг, а в иных героях мы видим тени его метавселенной, возможно иной читающий путник, с содроганием, увидит здесь отвратительный оскал Боба Грея, а кто-то вспомнит Толкина и Лавкрафта. Линейность сюжета здесь выверена традициями классической фэнтези-литературы, но с колоритом постапокалипсиса, так, словно кто-то накидал в старом чулане страницы из вырванных книг – возможно «Питер Пэн» в этой куче слился с «Бесконечной историей», а поверх кто-то накидал пленок из дешевых спагетти-вестернов. Как бы то ни было, теперь нам раскрыто еще больше подноготной, и Роланд, делясь со своими спутниками историями из прошлого, раскрывает предназначение и для нас.

Проходящее через книгу безумие, овладевающее всеми ее героями не должно отвлекать читателей, если только они не забыли лиц своих отцов, ну, а я поищу четвертый том.

В целом, я полагаю, что Дэн Абнетт наиболее удачливый писатель-летописец Империума Человечества. Дело в том, что глядя на столь обширный и величественный, в своем гротеске, мир тысяч разрозненных миров, столь же разнообразных, сколь и однотипно клишированных, нужно уметь описать настолько интересно, насколько можно увлечь в его лоно человека, не играющего ни в настольные миниатюры, ни в компьютерные игры. И если с миром Толкина все происходит с точностью наоборот, где новые адепты Средиземья, не любящие читать, живо обсуждают компьютерные баталии, или новый сериал, то с Warhammer40k – это очень сложно, ввиду некоторой пластмассовой сути мира, чей канон – это кодексы настолок.

И, тем не менее, именно Дэн Абнетт открыл для меня все величие, которое я ждал от этой Вселенной. Однотипных баталий, где юниты сотнями идут под молот войны здесь нет, зато есть интрига, есть внутренний мир героев, их мысли. Космодесантник эпохи Великого Похода здесь рыцарь, и Гарвель Локкен, в образе офицера одного из легендарных легионов под водительством того самого пресловуто возвеличившегося в своей гордыне Хоруса, здесь именно рыцарь и воин, без религиозности нынешнего Империума, но приглашенный в тайный орден, где раскрываются те, кто стал впоследствии отступниками, здесь зачатки культов Императора. Здесь тени Хаоса и взгляды миров, которые столь самобытны, что их легко с адептами Хаоса спутать. На самом деле, увлекает именно описание и повествование. Благодаря этой книге я приобретал и следующие романы, но никто меня из авторов сильно не впечатлил, а вот «Возвышение Хоруса» именно то, что следует читать мало знакомым с Warhammer40k людям. Чтобы ощутить потенциал все еще не раскрытой в медиа-пространстве вселенной.

В советское время эта детская приключенческая повесть издавалась два раза. Будучи уважаемым ветераном Великой Отечественной войны, маститым бурятским писателем, Мунгонов решил написать удивительную историю о поимке опасного военного преступника. Что-то подобное мы уже встречали в литературе конца 50-х – начала 60-х годов, например «Тайна воющей пещеры». И все же, Барадий Мункуевич Мунгонов решил не просто рассказать о работе государственных органов и милиции, но и заведомо показать жителям многонациональной советской страны забайкальские просторы. Недаром. Именно во втором издании книги, после повести было опубликовано письмо редакции юным читателям с просьбой присылать отклики. Место действия для повести также было выбрано неслучайно, это Баргузинский заповедник, старейшее место обитания ценнейшего соболя, и самый первый заповедник в России. Удивительно, что в этих великолепных, красивых местах, происходят события диверсантского приключенческого произведения. Вообще, очень часто не ожидаешь, что среди старых,не переиздающихся почти век книг можно найти столько интересное повествование, с колоритными персонажами, разговаривающими и ведущими себя сообразно своим этническим особенностям.

К слову, я никогда не встречал понятие «черный ветер» на Байкале, здесь у каждого опасного ветра есть собственное имя, но подобные изюминки добавляют книге еще больше интересных особенностей.

Наверное — большая удача — на собственной шкуре проверить последний и решительный шанс вернуть себе здоровье. Геолог, в результате несчастного случая, сломавший позвоночник, и неукротимая стихия опасного горного перевала ,который манил его не только чудовищно рискованной возможностью излечения, но и геологической разгадкой. Пытливый ум геолога позволяет ему расчитать все точно, и одержать победу над своим недугом, в ореоле мистической и непокорной Юрты Ворона.

Каждый, кто хотя бы раз побывал в Забайкалье, навсегда оставит в памяти эти бескрайние просторы, пропитанные хвойным воздухом и бесконечно ярким солнцем. Среди величественных степей пронзительными голубыми потоками растекаются сотни рек, остающихся в памяти чем-то сокровенным и сказочным, для выросших на их берегах.

Говоря о творчестве Барадия Мункуевича Мунгонова, нельзя не сказать о том, кем был он сам. Советские литературоведческие статьи, перерабатывая книжные творения автора, неизменно указывали на то, что Мунгонов является национальным автором, выходцем из народа, взрастившим и выпестовавшим себя буквально от сохи. Однако, воспевая его творчество с позиций социалистической бюрократии, они не могли учесть многого, что, наверняка, творилось в душе самого автора. А ведь, достаточно обратиться к любому из его произведений, чтобы понять, насколько сильным и волевым человеком был этот сын Хилокских степей.

Для человека, который родился во время истоков советского государства, а в совсем молодом возрасте ушедшего на фронт Великой Отечественной войны, целеустремленного и волевого, каждые жизненные испытания и невзгоды лишь стимулировали тягу к познанию и самосовершенствованию.

В его биографии часто упоминается тяжелое ранение, полученное им в бою под деревней в Смоленской области, но мало кто говорит о том, что это ранение надолго сделало его немым. Возможно, тяготы, выпавшие на долю совсем еще молодого человека, боевого снайпера, вернувшегося в родной колхоз после госпиталя, и побудили его излагать то, что так рвется из души на бумаге, поэтому первый его произведение было опубликовано еще в 1948 году. Это была поэма. Не случайно, во многих его последующих произведениях, чуть грубовато переведенные на русский язык стихи, так великолепно и мелодично звучащие на бурятском языке, отдаются голосам его героев, становясь в их устах песнями.

С юных лет познав все колхозные профессии, постоянно обучаясь и пробуя себя в новом, Мунгонов отразил свой опыт в каждом из своих персонажей, будь то отрицательный, положительный или нейтральный. И вот, вершиной его творчества становится произведение «Хилок наш бурливый», гимн не только своей малой родине, но и собственному творчеству, совершенствующемуся с каждой новой ступенью. Не случайно, многолетний труд Мунгонова над романом выдвинул его на соискание Ленинской премии, чему так удивлялись критики. Да, не получил. Но зато его произведение вышло в маститых издательствах многотысячными советскими тиражами, прогремев на всю страну. И, что немаловажно, в отличие от того же А. Вампилова, Б. Мунгонов хотел быть именно национальным, бурятским автором, для которого первостепенно было писать на родном языке, воспевать ту землю, которая была для него дороже всего на свете.

Сегодня представители молодого поколения, на вопрос о том, про что же был роман Мунгонова, наверняка, порывшись в интернете, ответили бы, что о том, как

«Хилок наш бурливый» — не просто название произведения – это его символизм. Начиная с самых первых страниц, мы видим, чувствуем эту говорливую студеную реку. Каждый из героев мимоходом, вскользь, или открыто, радостно вспоминает о ней, говорит, тихо или громко поет о ее водах, или же пишет о ней в письме. В мире романа река Хилок – важнейший центр микрокосмоса бурятского села, неотрывно связывающий своей синей нитью судьбы тех, кто хоть на миг оставил ее берега. Сакральность реки, очищение ее водами характерно для каждого народа, живущего у водоемов, поэтому неудивительно, что писатель связывает многое в повествовании с рекой.

Побывав за несколько десятилетий в рамках многих профессий, Барадий Мункуевич очень точно описывает культуру повседневности бурятского улуса, жизнь каждого из своих героев. Причем, зная, более всего, о сельскохозяйственных инновациях тех лет, благодаря профессии агронома, к которой он приступил после возвращения с войны, он мастерски создает на страницах романа живых людей, которые, даже во время работы раскрывают свои уникальные личностные особенности. Однако, советский критик, возможно, слишком много уделил бы внимания именно комсомольскому рвению, скорому выполнению задач и планов пятилетки, не замечая, что за личностью комсомольца-новатора скрывается романтик, влюбленный, поэтичный человек, а за карикатурным и злонравным рутинером или карьеристом просто несчастный и завистливый человек.

Немаловажна для писателя и тема оторванности от корней, именно поэтому неслучайным оказывается и образ Жигжита – успевающего студента, начитанного городского франта, так притягивающего к себе взор, но на деле, тоскующего по родным местам. Возможно, именно поэтому Мунгонов показывает нам в эпилоге его дневниковые записи, которые он присылает девушке Дулме. В них нет гордыни, есть только тоска, где, опять же, молодой человек сравнивает себя с мусором, который выбрасывает в половодье на берег говорливая река Хилок. Очень страшно потерять свои корни, не помнить прошлого. Но и прошлое здесь воспринимается несколько по-иному. Для советского человека многое из прошлого бурятского села кажется пережитками, поэтому, в то время как пожилые люди тоскуют по нему, молодые переживают, но и понимают, что все подобное тяготит, коварные могут использовать прошлое и в своих целях. Непреодолимая жажда творить и создавать движет молодежью колхоза. Именно созидателями и творцами представляет комсомольцев автор, делая яркие образы Дулмы, Дугара, Норжимы и Лубсана идеалистическими, простыми, но в то же время целеустремленными, но и не статичными, а живыми и именно теми, кому хочется сопереживать. Поэтому так трепетно Мунгоновым описывается их повседневность, их подвиги в деле улучшения урожаев, но ни на миг не забывается, что это – молодые люди, которые хотят жить и любить.

Непреодолимо прекрасная природа Забайкалья служит для всего этого прекрасным фоном. А авторские стихи, которые песнями перемежаются с чаяниями и мыслями героев, великолепно и лирично показывают открытость душ и искренние порывы каждого их героев романа.

Собственно, так мы снова возвращаемся к теме реки. Хилок бурливый – это не просто река, а сами люди, живущие на его берегах, поющие в унисон с его бурными водами. Голос реки сплетается с голосами людей, со звуками внешнего мира, с биением сотен сердец, создающих новый мир, и ее песня отзывается не только маленькой деревней, но и целой страной, позволяя ощущать себя ее частью.

«Хилок наш бурливый», по сути, являлся образцовым произведением своего времени, он был способен вдохновить своего читателя на созидающий труд, который был так важен в освоении новых земель, строительстве новых городов, геологической разведке. Труд каждого был важен, а голос бурятского народа в многоголосье многонациональной страны, благодаря роману Барадия Мунгонова зазвучал еще громче.

Да, в действительности, на сегодняшний день, мы с уверенностью можем сказать о том, что каждый, хотя бы мало-мальски сведущий в литературе знаток неполных 20 лет, может рассказать о Лавкрафте буквально все – составить его психологический портрет, указать на слабости, или же покритиковать с высоты своего эстетического «аристократизма». Вот так, в некотором лавкрафтианском стиле я решил начать с сетования.

В далеком 2008 году первое издание этого биографического труда было очень желанным, и даже дорогостоящим приобретением, приехавшим издалека, по предзаказу, прямо из издательства, и было прочитано практически сразу же. За пару лет до этого я достал довольно редкое теперь уже издание с эссе Мишеля Уэльбека, достаточно точно отражавшую позицию Лавкрафта по отношению ко многим вещам. На фоне этого эссе биография Де Кампа оказалась очень мягким и не столь категоричным, хотя и полным умозаключений автора, но зато и издание было очень знаковым, с великолепным узнаваемым переводом, с кучей впервые опубликованных писем, и вообще всего того, что искушенный и избалованный читатель 2022 года не нашел бы в какой-нибудь книжке с картинками вроде «Пишущий в ночи». Разумеется, этот биографический труд оказался не столь совершенным, потому что автор хотел объять необъятное, но он попытался, хотя и не сильно в этом преуспел. Как мне кажется, своей книгой Де Камп, автор не столь интересного фэнтези, хотел показать ту степень доверия, которая могла бы помочь ему прикоснуться к тому интересному кругу писателей, которые создали невообразимо интересную и пугающую, завораживающую своим атмосферным посылом, плеяду произведений, ко многим из которых приложил свою руку ГФЛ. Ну, а тот, кто не успел – тому оставалось написать биографию, и никто не вправе его за это судить. Прочитали – прочитаем и еще что-то. Однако, в этой связи мне кажется, что все волшебство, которое дарят нам писатели своим неповторимым стилем, не стоит знания о том, кто что ел, или с кем спал, или что-то делал – излишнее любопытство не приводит ни к чему хорошему, собственно об этом и писал в некоторых своих рассказах сам Лавкрафт.

Собственно, для того чтобы эта небольшая новелла была включена в мифологию Ктулху, вовсе необязательно, чтобы в рассказе присутстсвовал сам Ктулху, как это новомодно среди снобов, ищущих лавкрафтианские мотивы через призму рассказов в картинках. В целом, «Житель Каркозы» вполне подходит под ранние сновидческие темы Лавкрафта, а учитывая тот факт, что для литературы ужаса конца XIX — начала XX вв. страшным и ужасным было вовсе не то, что для современного романа в этом жанре, то прерасно понимаешь, насколько мастерски можно уложить в достстаочно короткое произведение задумку. Рок, обреченность, стагнация от ужасного финала. И, разумеется, бесконечное одиночество, сродни тому, что можно проследить в рассказе лавкрафта «Искания Иранона», или даже у Брэдбери в «Туманном горне». Когда человек приходит к такому концу, он остается с осознанием всего трагизма совершенно один, и никто никогда уже его не выслушает — от этого и становится страшно

«В великолепье солнечного дня

Награда воину –

Зеленая могила»

В этом, сравнительно небольшом эссе Амброз Бирс проводит нам небольшую экскурсию по забытым воинским захоронениям времен Гражданской войны в США. Война еще сравнительно недавно закончилась, и многие павшие воины нашли свой последний приют на официальных военных кладбищах, где большинство захоронено безымянными. Но еще стоят в хорошей сохранности былые укрепления конфедератов, а автор сокрушается, что среди травы и опавших листьев все еще можно найти простые каменные таблички с именами солдат-южан, сделанные их товарищами. Печалясь о том, что, все же, эти воинские могилы преданы забвению, Бирс отсылает нас к стихотворению «Июнь» У.К.Брайента, непринужденно говоря о том, что павшие с обеих сторон были честными и смелыми людьми, и вполне заслужили для себя зеленых могил, не оставаясь в забвении.

Любят ли люди притчи? Зачастую, да. Притчи часто приходят на помощь тем, кто, увы, не обрел собственной мудрости, но любят щегольнуть чьей-то житейской мудростью, мудрым вычитанным словом. Вот только читать запутанные философские трактаты или религиозные книги очень тягостно для среднего человека. И вот тогда он находит для себя отдушину в тех, кто помогает ему более простыми вариантами. Возможно, некоторым это помогает найти себя, или бога, или бога в своей душе. Бескорыстно чистыми в своих впечатлениях остаются только дети. Именно они, полюбив в детстве какую-то книгу, всенепременно возвращаются к ней, и обязательно посоветуют ее своим детям. А на книжных полках такая книга всегда будет на почетном месте.

Сказка Григория Григорьева попала ко мне в руки именно в детском возрасте, и именно эта же книга хранится в моей библиотеке все в том же почти нечитанном виде, ввиду хрупкости изданий 90-х годов, читал я ее бережно. Вдохновленный, в свое время, книгами Астрид Линдгрен о неприкаянных детях, будь то Малыш и Карлсон, одинокий мальчик Мио, или рыцари из Нангиялы, я принял книгу про таинственный город во власти колдовской тучи с должным трепетом. Позже я встречал всего нескольких людей, читавших эту сказку, но они относились к ней с тем же трепетом. Чем же она притягивает. В первую очередь, искренностью. Автор и сам, несмотря на необычность своего призвания – быть пастырем для верующих, священником, никому через «Сказку про Алю и Аля» не пытается донести какие-то догматические каноны. Возможно, когда он ее писал (начало рукописи 1978 г.), он и не был священником. Но зато он искренне любил своих детей, для которых и написал книжку с теми образами, которые были им знакомы. А те постулаты, которые превозносятся на ее страницах, должны быть в сердце каждого человека. Так светлы и искренни положительные герои книги, настолько же безобразны и нелепы их враги, в своей гордыне непременно проигрывающие, но не уходящие навсегда. Зло и коварство всегда таятся где-то рядом, а излишнее простодушие и доброта воспринимаются ими, как слабость, бессмысленная прихоть.

Автор, помимо всего прочего, неравнодушен и к хоббитским приключениям. Возможно, поэтому в те далекие годы он и решил подарить эту отредактированную сказку с великолепными атмосферными иллюстрациями всем детям, еще раз соприкоснувшись со своими героями, и даже пообещав продолжение. Но было ли оно, мне неизвестно.

Когда становишься взрослым, на второй план отступают твои чаяния и мечты, оставляя в сухом остатке реальности быт, проблемы, заботы – в общем, все то, что приносит в конечном итоге в мир личности пустоту. Более сильные духом находят себя в мире увлечений, ожесточенно уезжая раз в месяц на рыбалку, собирая советские значки, или же штурмуя невысокие горы с видеокамерой, выкладывая ролики в сети, словом все то, что помогает убежать от этой самой реальности. А есть люди, которые просто плывут по течению, отдавая себя во власть этой самой пустоты, безвольные, в чем-то инфантильные. Вроде бы и нет в них ничего плохого, и плохого они ничего не делают, но все равно, страшно с ними соприкасаться, чтобы не «заразиться» властвующей над ними пустотой.

Многие думают, что «Географ глобус пропил» — это некая ностальгия по советскому, по 90-м, по чему угодно, но именно такой подход к произведению в корне неверен, возможно, даже ошибочен. Я бы сказал, что это книга об одиночестве и о своеобразной инициации.

Есть довольно неплохое произведение «Крюк» Терри Брукса, где повзрослевший и обрюзгший Питер Пэн, волей судьбы оставшийся в нашем мире, возвратившись в страну Никогда, заново переживает свое становление, вспоминая, чувствуя, снова становясь собой.

В случае с Виктором Служкиным происходит, по сути, то же самое. Живя в унынии и безысходности, он навсегда остался душой в 1983 году, создав для себя псевдоуютный, иллюзорный мирок, где его друзья и зона комфорта – это все те же люди из его школы, однако уже взрослые и в чем-то неудавшиеся, недолюбленные, несчастные. Виктор, будучи человеком сочувствующим, даже в чем-то добрым, пытается помочь этим людям, зачастую в минус собственной личной жизни, раз от разу, напоминая им о тех временах, которые уже не вернуть, становясь этаким Питером Пэном – он паясничает, острит, шутит – однако с каждой новой шуткой или деянием мнимая «волшебная пыльца» исчезает, и единственным средством для избавления себя от душевных переживаний становится алкоголь. Новые люди в этой компании школьных друзей – женщины, изначально симпатизирующие остроумию Служкина, все равно остаются собой – взрослыми женщинами, и, разумеется, ничего у Служкина с ними не выходит и он снова и снова возвращается к своей нелюбящей жене, какой-то псевдостабильности.

Вообще – структура романа похожа в чем-то на пресловутый «Ералаш». Все эти дурацкие фамилии – Служкин, Будкин, Градусов, все эти скетчи напоминают об иллюзорности, пластмассовости в реальности произведения.

Служкин верит в Судьбу, собственно он и страдает от того, что тогда, в 1983 году, он был особенным, и ему открывались бесконечные горизонты и перспективы. И вот он снова проживает эти детские годы, волей случая, попав работать учителем в школу. Дети, надо заметить, не воспринимают Служкина взрослым, и он день ото дня воюет с ними, паясничает и оглядывается назад.

Удивительно непохожей вставкой в роман является описание похода в главе «Оба берега реки». Создается впечатление этакого диссонанса. Повествование ведется уже от первого лица, мы слышим и чувствуем его мысли и переживания. Здесь учитель Виктор Сергеевич превращается в Географа, у детей-участников тоже исчезают имена, которые еще фигурировали в реальности города и школы. В реальности реки у всех есть клички. Дети взрослеют с каждым новым испытанием, вместе с ними взрослеет и Служкин. Именно поэтому, ни одна сцена интима не была доведена до конца. Служкин всю жизнь оставался тем самым мальчиком Витусом, приколистом и паяцем, но именно поход по реке Ледяной, среди звездных пространств и мертвых деревень делает его мужчиной, тем, кем он не смог стать 20 лет назад. И, волей все той же Судьбы, он переходит на другой берег реки, оставляя свое подростковое позади. И одновременно помогая своим ученикам, становясь своеобразным наставником. Вернувшись в город, Служкин становится другим. Обряд перехода завершен.

Вообще, этот номер полюбившегося мне в далеком 1991 году журнала «Трамвай» был одним из наиболее знаковых, наряду со многим ,что попадалось ко мне в руки случайно, или неслучайно. Среди остроумных и неповторимых по стилю публикаций журнала мне наиболее запомнился разворот со стихами Ахматовой и Гумилева, а великолепный иссиня-изумрудно темный фон той страницы, где была напечатана «Неоромантическая сказка» своими чарами увлек меня на пути конквистадоров, во многом благодаря этой неслучайности, позволив пройти по ним рука об руку с Гумилевыми — отцом и сыном... И сейчас, через много лет, я снова и снова вспоминаю те уютные вечера, когда перечитывал раз за разом стихи про сыча и своенравного принца, отправившегося в свой первый боевой поход.

Книги Кинга, безусловно, живые. Они наполнены каким-то неистовым и, одновременно, неспешным повествованием, которое растекается тлеющим пламенем по мировосприятию читающего... Это старая блюзовая песня, навязчивым мотивом играющая в голове, но ее ты узнаешь с первых аккордов.

Кинг состарился и вот он уже предается воспоминаниям, доставая со Склада памяти пыльные тетради с давними новеллами. Какие-то из них освежены новым словом, словно дом, подготовленный умелым риэлтором к продаже, какие-то подобны старым антикварным вещам, дряхлеющим, но все еще добротным...

Стиль автора все тот же, но сборник уникален вступлениями, в которых Кинг рассказывает о том, что вдохновляло его при написании рассказов. Хорошо это, или плохо — решать поклонникам творчества писателя, но как по мне — это убивает атмосферу. Так невежественный человек просит Творца рассказать о его музыке или картине, не полагаясь на собственные впечатления. Но... Это Америка и ее маркетинговые ходы. И сам Кинг запоздалым продавцом в лавке именно продает, а не дарит свои творения.

Что до рассказов, здесь мы найдем и отсылки к давним работам Мастера, и повзрослевших детей маленьких городков, и саму непокорную юность, ту, где у Билла Денбро вдруг появился бы айпод, а родители вдруг вздумали ставить чайлдлок на его компьютер, ведь печатной машинки у него бы уже не было. («Миля 81»)

Ну и, конечно, «Летний гром». Легкая проза в духе Рэя Брэдбери позволит нам насладиться последними мгновениями летнего постъядерного мира с бутылкой чуть теплого «Будвайзера» в руке...

В целом, эта книга — хорошее чтиво для того, чтобы коротать дорогу или получить вдохновение для грядущих снов.

Говоря об этом издании, следует отметить, что автор сделал его не просто сводом знаний по древнегерманской мифологии, перечнем богов и персонажей, но уникальным библиографическим справочником, наполненным заметками и сведениями по неизвестным аспектам сакрального знания скандинавов, в особенности исландцев, скальдическому искусству и его месте в культуре повседневности, а также рунической магии, как, впрочем, и всему тому, что сопутствует гальдр.

Со своей стороны, могу заметить, что свой экземпляр я уже отметил множеством закладок, что, несомненно, говорит о том, что книга уникальна, познавательна и полезна как исследователю, так и человеку интересующемуся древней культурой Европы

«Память тоже зарастает лесом…»

На самом деле это очень тяжелое для восприятия произведение. Наверное, в первую очередь потому, что история, рассказанная Ольгой Лаврентьевой через призму своих графических рисунков близка очень многим. Можно приводить сотни примеров похожих семейных трагедий, но мало окажется тех людей, кто мог бы изложить это на бумаге. Этим людям пришлось подождать своих внуков и правнуков, чтобы те смогли освободить их от бремени памяти, которая может уйти глубоко. Но никуда не исчезнуть совсем. Корни и ветви колких елей сплетаются в сердце, укалывая каждый раз по-своему, но одинаково больно. И та тревога, что открывается из разверзнутых душевных ран, расползается вокруг черной сажей. Но разговаривать надо, и очень отрадно, что такие истории рассказываются, и находят отклик у людей, ведь недаром же этот графический роман был переведен на столько языков.

Мрачная графика, и кричащий немым криком черный текст, проносят читателя через несколько десятилетий, пропитанных тревогой и страхом, посеянным в одночасье, но не ушедшим никуда. История одной семьи, история потерь и несправедливости, лишений, голода – всего того, что не нужно и не знакомо иным беспечным людям, пугает до невозможности вероятностью того, что в принципе это могло бы случиться с любым. Однако, именно те воспоминания, что осколками яркого новогоднего стекла рассказывают о каких-то прекрасных вещах, любви и красоте, сглаживают общую гнетущую картину реальности. И это самое главное. Когда надежда остается лишь теплящимся жалким фитильком в беспросветной темноте, только она светит не снаружи, но вглубь, оставаясь сполохом лучшего, что будет впереди, за горизонтом печалей. Собственно, об этом и книга.