Этот рассказ пролетает перед глазами ровно также быстро, как стремителен август в завершении быстротечного лета. Автор очаровывает опистаельными моментами, и читатель не просто знает о том августе, что описан в рассказе, но истово ощущает эти теплые солнечные дни, даже если за окном суровый сибирский октябрь. Девочка скачет по разлинованному мелками асфальту, как вдруг слышит голос, который издает, казалось бы, обычная стрекоза. Стрекоза оказывается инопланетным разведчиком, принявшим классики за посадочную полосу. Впрочем, заканчивается все трагично. И, знаете, этот рассказ вызвал в моей памяти несколько сюжетов. Первое — это рассказ «Принц Пломбир» Джанни Родари, когда столь же незаметные для обывателя инопланетяне (ведь ожидают всегда что-то значимое, коль оно летело столько световых лет) оккупируют холодильник обывателя. Второй — это советский мультфильм «Контакт», где этакий постмодерновый художник общается с нелеповатым пришельцем с помощью мелодии из «Крестного отца». Что ж, действительно, судьба стрекозы и ее приятелей была незавидной. Автор ненавязчиво пытается убедить нас, что виноваты в этом взрослые, зашоренные буднями, и не замечающими чудес, не слышащими ребенка. К сожалению, в это не верится. Родители очень любят дочь, которая вырывается из объятий отца, чтобы доказать свою правоту насчет пришельцев. Но, в этом мимолетном счастье августа, когда вся семья в сборе вовсе нет места незванным гостям, столь недальновидно прилетевшим туда, где и без них все идет своим чередом. В этом есть небольшая отсылка к произведениям Брэдбери, в тех же «Марсианских хрониках» есть схожие ощущения. Девочка вскоре забывает о мимолетной встрече с чудом, а потом наступает осень, и классики смывает дождем, не оставив ничего в память о лете и чудесной стрекозе. Впрочем, в памяти читателя летние описания как раз остаются — августовское солнце, тени и цвет листвы, именно такие детские архетипы и остаются в памяти частицами детства, о которых потом тоскуешь в зрелом возрасте. Взрослые тоскуют по временам, когда могли мечтать, и обычная стрекоза могла стать эльфом или инопланетным гостем... хотя, может быть это и было на самом деле.

Скрипят половицы, гуляют тени между тусклой паутины света, где все, что так явлено днем — размыто и неясно в сумерках. Человек беззащитен перед сном, но что же делать. если спать нельзя, некогда, невозможно. Особенно трудно в этом отношении приходится маленьким детям, а здесь — так непохожая на чеховский иронический стиль почти быличка, почти бывальщина, ну, или если хотите — почти этнохоррор. Маленькая девочка теряет отца, ее мать пошла по миру, а сама она отдана «в люди», подобно сотне таких же сюжетов, вот только письмо на деревню дедушке Варьке писать некуда, незачем, да и писать она не умеет. Зато умеет иногое другое, чем и пользуются ее мещане-хозяева, не дающие ни продыху, ни сна няньке-служанке, что через усталость уже не видит границы между реальностью и полудремой. И вот уже из углов в подслеповатой темноте выходят то ли миражи, то ли оживающие воспоминания, из которых Варьку выводят тычки и подзатыльники. И вот она бегает и суетиться, чтобы не уснуть, но снова и снова наступает дремотная полумгла вечеров, и лишь крик ребенка, хозяйского, почти не видимого в полумраке, зато слышимого отчетливо — мешает варькиному сну. В полузабытье намечает она страшное... И вот уже трагический и печальный финал становится платой за долгожданный сон, в котором пробуждение станет кошмаром.

И все же, напоследок, раз уж я вспомнил об этом чеховском рассказе, напомнюи о рассказе Кэтрин Мэнсфилд, являющемся римэйком данного произведения, но, все же чуть более гуманным, жалостливым, нежели правдоподобное повествование Антона Павловича. Там девочка подвергается рабскому существованию исключительно сообразно своему происхождению, отчего и нападки на Девочку-которая-устала столь жестоки и финал — это скорее закономерность, причем автор как бы оправдывает безумие (или усталость) и родовыми травмами тоже, ведь об этом слишком часто говорят окружающие взрослые. А вот Варька действительно устала, что по-настоящему печально.

Не знаю почему, но истории о Нургле и его последователях и созданиях считаются чем-то веселым. А вот этот небольшой рассказ невесел, но очень каноничен в плане своего содержания. Это притча о том, как жители одной деревни, пораженной чумой отвратились от веры. И неважно, нравилась эта вера им, или нет, в Империуме для того, чтобы она сохранялась, есть определенные службы, но она еще была в душах людей, брошенных на произвол судьбы, когда захватчики уже на пороге, тем более такие, отвратительные в своей болезненной ереси.

И вот, где-то среди лесов, покрытых миазмами туманов, по слухам появился гонг, ударив в который, можно принять тех, кто служит кому-то другому, более древнему, чем Бог-Император. И, в один прекрасный момент, кто-то в этот гонг ударяет, и приходят они — Космодесантники Хаоса, дети Нургла, в поисках, впрочем, выгоды для себя, зная, что среди вымирающих людей есть мальчик, не пораженный чумой, невосприимчивый к заразе. И он уже испытан маленьким нургловым отродьем, укусившем его в ногу. Люди отдают мальчика, потеряв веру и надежду, но и спасение они не обрели, даровав космодесантникам неофита, а себе — новую свободу, далекую, впрочем, от того, чего они сами ожидали. В чем и притча...

Рассказ Шукшина в юмористическом, вроде бы, ключе, продолжает рассказывать нам о деревенской жизни, и показывать оттенки ее тонкого психологизма. скрывающегося за мнимой простотой. Внук и дед ходят в кино, делясь после просмотра впечатлениями друг с другом, а иногда, забываясь — и с окружающими, даже во время, собственно, просмотра. Это очень забавно, пока делт не доходит до практически анекдотичного и хулиганского, наподобие фельетонов из тогдашнего «Крокодила». Однако, с удивлением, понимаешь, насколько трагична и печальна подноготная самого рассказа. Дедушка, тратящий свои сбережения на киносеансы, и мечтающий увидеть сквозь призму экрана настоящую. давно уже ушедшую жизнь. Потому и критикует он современное его времени искусство, в нем нет жизни, даже если сам сюжет интересен. Отходит на второй план простой быт, остающийся простыми декорациями, имитацией деревенского, давнишнего, по которому, разумеется тоскует дед Тимофей. А самое главное, что и конфликт отцов и детей в рассказе наигран, несерьезен, никто дедушку-буяна наказывать и не собирался, разве что телевизор жалко... Но вот дед обиделся серьезно, а все потому, что понимания между уже «оцивилизованными» детьми и еще «теми» родителями нет. Поэтому и тянется старый ревнитель традиционного мышления и быта к своему внуку, потому как все еще есть понимание восторга и искренности между старым и малым.

В принципе, что еще можно прочитать перед сном, когда глаза уже закрываются, а за окном шумит буря раннего октября. Разумеется, что-то легкое и стремительное. «Парни в улье» вполне для этого подошли. Это небольшой боевик о том, как безумный ученый разыскал в подулье довольно мрачного и отравленного технологиями мира Некромунда груз, выброшенный из более высоких уровней. Что в грузе, узнают очень скоро фермеры и бандиты самых бедных территорий, когда по зловещим пространствам разнесется яростное «ВАААААА!» Ну, а охотник за головами Натан Крид, столь же искусный в обращении с оружием, сколько и остроумный (для своего уровня остроумия, разумеется), отправляется усмирить неуместного в этом мире зеленокожего парня. Причем, именно усмирить, усыпив его огромной дозой транквилизаторов, а не убив.

Что мы узнаем, после прочтения рассказа. Первое, это фауна и устроение мира Некромунда. Второе, это то, что несмотря на то, что орки и прочее распространены в Галактике, на аграрных и техномирах о таком поколениями могут не знать, потому что чудовищность собственных миров еще чудовищнее, если можно так выразиться. Узнаем мы и топонимику и диалекты Некромунды. Ну, и в довесок, так как у нас присутствует безумный ученый, который хочет исследовать бойза в прямом смысле, то мы получим дополнительные сведения о грибовидности орков. Однако, так как читаем мы все же боевик, все идет не по планам ученого.

В общем, перед нами необычный вестерн по миру Warhammer40k, не нудный, и достаточно интересный, без космодесантников и хаоситов.

Что меня в действительности удивило, так это то, что рассказ «Чудик» входит в школьную программу шестого класса. Хотя, с другой стороны, в мое время, в тех же классах, был довольно пренеприятный рассказ Короленко «Парадокс» ,на фоне которого небольшая зарисовка Шукшина, безусловно, менее жестокая, и даже трогательная.

Образ простоватого деревенского жителя хрестоматиен, анекдотичен и парадоксален, но в этом рассказе он, кажется, возведен в абсолют. Живет себе человек, незлой, не сделавший никому ничего плохого, работающий и имеющий семью, однако, ввиду своей робости, природной простоты, попадающий в нелепые ситуации, расстраивающие его до глубины души. Ведь хочет он быть как все, залихватским и неробким, остроумным и сметливым. Но не знает он, что за всеми этими социальными масками, которые и этот Чудик хочет на себя нацепить, скрываются часто совершенно другие люди. И вот, решается он ехать далеко, на Урал, развеяться. Не выезжал он никуда от робости настолько давно, что и новых родственников — сноху и племянников не видел. А брат его, Дмитрий и вправду, ждет его, мечтает о рыбалке, о чистом воздухе, о разговорах.

Но, вот, не получается у Чудика ни одного, ни другого, ни третьего. В обычном социуме он чужой, но ведь находится он вне этого социума, в замкнутом мире деревенского быта. Там его все знают, и никому не придет в голову насмехаться над его чудачеством, или обидеть. А вот в городах все по-другому. А душа у Чудика поет, как птица, и хочет расправить крылья, но не только для себя, а и для других людей, у которых, впрочем, совсем другие ценности. И тогда он горюет еще сильнее, а быть может человек на самом деле не дурачок, а рабочий, и даже прошел войну. Только прибыв, наконец к родной деревне, смог он наконец снять с себя неуютные, неразношенные новые ботинки, а вместе с тем и груз городов и их жителей. Хотя, он тут же споткнулся, и чуть не улетел в грязь, но это уже чисто для ироничного литературного повествования.

А вот как бывает, когда кто-то стыдится своего, более «простецкого» проживания в сельской местности, и за видимой гордостью за более успешных односельчан, таит смесь какой-то ребяческой зависти вкупе с невежественным чувством толпы. Однако, в деревнях так не принято, чтобы клевать и подзуживать своих, поэтому так хорошо. когда поворачивается этакий сельский эрудит-демагог, любое оживленное застолье-беседу, чинную и размеренную, как это заведено, внезапно превращает в псевдодиспут, где каждый вопрос — это подкол, проверка на профпригодность значимого земляка.

Глеб Капустин — примечательный персонаж, ведь он, в первую очередь, считает себя некоторым обличителем, правдознатцем. Однако, его эрудированность ограничивается справочником «Все обо всем», колонкой занимательных фактов в газете, или ответы на кроссворд из предыдущего номера. Но, с каким трепетом выходит он на «бой» с «зарвавшимися» полковниками и кандидатами. Знаем, видали! И, все же, не был бы так примечателен этот самый умник с пилорамы, если бы не потакали его потребности в подколах сами сельчане. Но, сельчане ни разу не оборвали поток его шизофазических вопросов-монологов, посмеивались, вели пересуды. Но полковники оставались на службе, а кандидаты вели свою научную деятельность, забывая, наверняка, досадные диспуты с «коллегой» со временем. А вот Глеб Капустин все еще таится в своем эрудированном болоте, совершенно не понимая, что живет лишь на потеху своим «обычным», менее удачливым, «не вышедшим в люди» односельчанам.

С самого детства слышал я от деда присказку-выражение «Вечно недовольный Яковлев», как нечто нарицательное, обозначающего угрюмца с агрессивным нравом. А вот, пришлось и прочитать этот рассказ, действительно характеризующие это состояние души человека, одинокого, но с ехидствующим стилем общения. Здесь нужно, все же, сделать небольшую ремарку, и сказать о том, что вот этот вот самый Яковлев — не главный персонаж, а просто фон, для того, чтобы показать ту удивительную степенность, тишину сельской глубинки, куда он званым, но вовсе не дорогим гостем приехал, чтобы показать всю свою напускную шиковатость, новый костюм, лишние деньги, возможность «себе позволить», главным образом, выпить. И вот, уставший от своих родных, таких же недовольных угрюмцев, идет он по улице новому клубу — похвалиться и показать себя. Но в деревне все по-старому, старые знакомые уже сами стали степенными, молодые — уверенными в себе, и нужна им в этот вечер не выпивка, а простое веселье. И тогда Яковлев, вконец свирепея, пытается вывести из себя своего друга, в какой-то момент почти это сделав, и, удоволившись попытался вклиниться в степенность, рассуждая о сломанной церкви. Но и здесь не вызывает он искренней реакции на свою мнимую. В итоге, спровоцировав таки своего знакомца, избитый, но все такой же недовольный, идет он сам по себе, но про него уже позабыли. ведь в клубе началась самодеятельность. Так, одиночество и неприкаянность внешне благополучного, но беспросветно злого на мир человека, беспокойного и недоброго сталкивается с простой человеческой радостью, счастьем, чистой тишиной и воздухом деревенского быта, о которых, впрочем, писали многие авторы «деревенской прозы».

Этот рассказ раскрывает не просто житейские ценности, но дает повод посмотреть со стороны на внешнее благополучие или же простое, житейское. Назван он сказкой не только по необходимости сюжета, но и по архетипам, заложенным в нем автором. Есть два брата, как водится старший и младший. У старшего в жизни все благополучно — маленькая дочь, молодая жена, связи, ценные вещи, деньги, квартира — все то. о чем и не мечтал, наверное, обычный гражданин. И вот, в этом благополучии наступает момент, в котором что-то ломается, идет не так, как мог бы свершить или исправить этот многозначительный и серьезный человек. Во время болезни дочери, он внезапно вспоминает о своем брате, который когда-то сочинил для его дочки сказку, а та в бреду болезни все просит и просит ее рассказать. Чудеса, которые неуместны в серьезном мире серьезного человека вдруг становятся надеждой и верой. И младший брат, пусть нехотя, пусть используя и свои небольшие связи уже летит через полстраны, чтобы ,как это не дико звучало бы, рассказать сказку. Но, как оказалось, такая терапия нужна не только больной дочери. В разговоре под алкоголь, в богемского стекла стаканчиках, просыпается память, звучат слова, казалось бы давно позабытые, и раскрывается, наконец та душевная теплота, которую не достанешь никакими связями, и которая бывает только между близкими людьми.

Бывают в жизни такие истории, когда классические постулаты в семейно-бытовом ключе становятся вроде бы и сатирическими, но вызывают совершенно другие эмоции. Так, страдания молодого Вертера по мановению кисти Василия Шукшина превращаются в страдания молодого Ваганова. И вот здесь начинаются различия, потому что коллизии сибирской глубинки вовсе не реалии XVIII века, и платонический любовный огонь молодого Ваганова здесь тлеет параллельно с нелегкой службой в прокуратуре. Неожиданное письмо от его возлюбленной с просьбой приютить ее, пока она будет проездом в его городе проникает в его давние чувства. бередит их ненужной и неподобающей печалью миннезангера, ночи напролет пишущего письма, и снова, и снова рвущегто их. Но вот, внезапная бытовая ситуация с мужем, побившем свою нерадивую жену и ее залетного друга-шофера, и стоящего на пороге сурового наказания начинает терзать его сомнениями. Рационализм следователя почти молниеносно разгадывает все прорехи в истории с побоями, а сам он неожиданно спрашивает совета уже у мрачноватого мужика, мечущегося не от грядущего возмездия. а от несправедливости. Так, Ваганов. внезапно начинает прозревать, и письма его, уходящие не адресату, а за окно становятся все короче и короче. Так, читатель с удивлением обнаруживает весьма позитивный при всей своей печали финал, который, между тем, все еще открыт.

С этим рассказом юный читатель встречается, раскрыв книгу «Я так вас ждал». И, с этого момента, если он был достаточно начитан для своих юных лет, то мог бы сравнить повествовательный ритм с рассказами Драгунского, но есть один небольшой момент. Если Голявкин — это совсем маленькие герои, а у Драгунского рассудительный тон мальчика постарше, то у Гиневского в детской непосредственности начинает проявляться и некоторая философия. Трамвай останавливается, и загостившимся у дяди Пети отцу с сыном предстоит пробежать по морозной улице некоторое время до дома. Быть может, это наконец первый момент, когда они могут поговорить о чем-то. Здесь есть место и наставничеству, и остротам, но в морозном воздухе наконец-то проявляется и нечто другое, что заставляет отца по-другому посмотреть на сына, пускай он еще и совсем мал. Сын остро чувствует силу и спокойствие, исходящее от отца, а отец внезапно слышит те слова, о которых мог и постесняться спросить, но все же услышал и ему на морозе стало теплее.Рассказ совсем небольшой, однако в нем очень четко слышны и нотки зимней холодной погоды, и тепло родных друг другу людей, а ведь они даже не дошли до дома, где их ждет настоящий уют. Наверное, именно такие рассказыи должен прочитать лет в восемь какой-нибудь угрюмый мальчуган, и по-новому посмотреть на своих родителей

Отпоет свою песнь кукушка далеко за лесами, пригорюнившимися в мареве грядущего лета. Стонут под гнетом мхов седые камни, а где-то, среди невообразимой глуши то ли приблазится, то ли и вправду услышится смех, приглушенный, или плач — далекий и неприкаянный.

Где-то, совсем рядом с расползающимися металло-пластиковыми городами, увитыми бесконечными венами оптоволоконных протяжек, дымами мануфактур и шумом непроходимых от сонма скрежещущих автомобилей дорог, на обочинах. за увалами, или далеко в степях притаились умирающие деревни. Ветер наносит в пустые избы печать времени — жесть банок и пластик бытлок, и пустыми глазницами невидящих окон все смотрит и смотрит в никуда потаенная старость малой родины.

Рассказ очень атмосферный, проникнутый столь злободневным сейчас этнохоррором, где невольный читатель пугается неведомого, а потом обыденно не замечает, или и вовсе рука об руку продолжает жить и проживать сюжет, что тянется нитями сквозь черные строки текста, то ли шелком, то ли ветхой паутиной.

Город наступает на деревню, навязывая ей свои порядки, пытаясь схомутать давними методами ростовщичества, кабалы и страха, идущего от вседозволенности. И вот тогда, на поверхность начинают подниматься из илистой трясины древние архетипы, по сравнению с которыми страх от повседневного и рутинного, надуманного или привнесенного извне теряется. Но этот страх глубже, и в чем-то роднее.

Здесь, упивающийся своей мнимой властью и могуществом, запугивающий и затягивающий в трясину своих условностей мастерством, прописанным в методических наставлениях в одночасье может оказаться героем сказки, почти всегда страшной, когда клубок, бегущий по пропахшей тиной тропе может оборваться, и свет от потаенного солнца станет вдруг пугающим и невыносимо ярким. Но и хорошего конца здесь тоже нет, потому, что сказка обычно — урок.

Совсем недавно, на одном из телеканалов, посвященных отечественному советскому кино демонстрировали фильм «Черная стрела» 1985 года. Удивительно, но в моем детстве его совсем не показывал, впрочем, как и «Айвенго», или «Рыцарский замок». Во время апросмотра, сразу ностальгически вспомнился момент прочтения пеервоисточника. Это было начало 90-х, когда библиотеки были практически в каждом микрорайоне, в обычных квартирах. Таковая была и в моем дворе, я также был записан еще и в пару других, располагавшихся в соседних кварталах. Сначала я взял «Трех мушкетеров», которые, впрочем, не произвели на меня впечатления, затем пришел черед сдвоенного сборника Стивенсона, где первым по содержанию был. разумеется, «Остров сокровищ», который я читал, а дополнением оказалась достаточно небольшая «Черная стрела». Библиотеку расформировали как раз ко времени сдачи моей книги, и экземпляр остался у меня, навсегда запечатлев дату первого прочтения повести.

Повесть мне очень понравилась. Надо сказать, что зловещее и пророческое стихотворение, что было на стреле, отправившей мир иной старика Эппльярда, я помню наизусть. и время от времени цитирую каким-нибудь людям помоложе. Что мне нравится у Стивенсона, так это легкость, именно с такими событийными, приключенческими романами и нужно коротать время в какой-нибудь очереди, или в пути. В них нет перегруженности и затянутости Скотта, но во многом они как раз и ориентированы на молодежь, ведь и героями являются такие же молодые люди, попадающие в невероятные приключения на фоне тех или иных исторических событий. История Дика Шелтона, в одночасье узнавшего цену предательству и лицемерию взрослых людей, окружавших его всю жизнь, и его благородный, пусть и наивный (во многом, наивный) нрав, вызывает улыбку умиления больше, чем раздражение от того, если бы кто-то написал то же самое в современных реалиях.

«Черная стрела» — это повесть инициации, где детское и невинное восприятие мира с однозначными и мнениями о мире в одночасье сменяется, чем-то новым, ошеломительным и даже жестоким. Но, читатель, безусловно, верит в хороший конец, а он в одночасье настает, романтический, каким и должен быть финал такого произведения.

Сборник «Я так вас ждал» мне в детстве очень нравился, я часть его перечитывал, итногда мне даже казалось, что на обложке изображена наша семья, вот только, в отличие от взрослых персонажей, на кучерявого жизнерадостного мальчугана я никак не был похож.

«Нас было двое, брат и я» — вполне оптимистичное начало для приключенческого романа, но раз уж нам довелось прочитать подростковую повесть, то и приключения будут соответствующие. Местом приключений становится обычный дом «борющийся за звание дома образцового содержания», а соответственно у него есть и домком, и даже место, где этот кворум собирается. Волей случая два авантюрно настроенных мальчика, один из которых, к тому же любил книги Купера, и считал себя неким юным вооплощением Зверобоя, услышали о злостном нарушителе спокойствия спокойного дома и его обитателей, таких разных, но вполне себе сплотившихся против грубияна и хама — гражданина Паровозова. Братья-разбойники решают его перевоспитать различными способами — от спорта и водных процедур до билетов на выставки и в театр. И, вроде бы у них ничего не выходит, но ряд неслучайных случайностей выводит авантюрную историю в разряд действительно социального произведения. когда антагонист оказывается совсем не таким уж плохим человеком, просто обстоятельства взрослого мира иногда накладывают на взрослого человека ряд обязательств, тягот и проблем. Братья-разбойники всего этого не понимают пока, но их честные устремления помочь, помогают стать лучше и им самим.

Тот номер журнала «Мы», вывалившийся в незабвенном 1996 году на мою голову со стеллажа, сколоченного из толстых плашек моим дедом-архитектором на уютной даче посреди соснового бора, нависающего косматыми гроздьми с крутых склонов сопок, и низвергающегося в собственное отражение изумрудных оттенков реки Селенга, был и вправду не похож на помпезный «Ровесник» или жеманную «Юность». Это был суровый, почти контркультурный журнал, где было место и откровениям подростков, незрелые, но искренние стихи, и письма, так пронзительно кричащие об одиночестве юных на рубеже новых, еще неизведанных 90-х.

Вот такой повести там точно было место. Сказать, что она меня шокировала, я не берусь. Вполне обыденно повествующая о культуре повседневности одного из многочисленных неуютных промышленных поселков Средней полосы, баллада. Почему баллада?

«Мне давно не хватало друга» — сказал крапивинский мальчик Р. мальчику И., уже тогда не вписывающемуся в полублатной простоватый мир барачного поселка и его окрестностей. И они стали дружить именно так, как дружили бы краписвинские мальчишки, давали бы сообща отпор хулиганам, стояли бы за правду до конца, и выражались бы пронзительными величественными фразами. Но, мальчики попали не в повесть Крапивина, а в повесть Косенкина, и им пришлось не сладко, и даже то, что осталось за кадром их уходящего в подростковый возраст детства, после игры в «китайский смех» вряд ли было чем-то романтичным и приключенческим.

Не берусь судить, о том, насколько повесть автобиографична, но устами мальчика И., делающего флэшбеки и отступления в сторону, а что же произошло с теми или иными антагонистами или статистами их гоп-братии, автор чуть ли не злорадствует, когда описывает витиеватым интеллигентным словом самые печальные исходы.

Ну, а пока догорает август, донкихотного типа пареньки пытаются заслужить доверие у членов компании «своего» района, мечтают и волнуются, хотя именно там, между строк уже понятно, что никто сильно и не хотел инициировать этих юных романтиков, но подшутить, или вытворить что погнуснее — всегда пожалуйста.

Были ли мальчики слабы в своем повседневном естестве, были ли они трусоваты? Вовсе нет. Они пытались давать отпор каждый раз, в каждой новой сцене, но именно их юный возраст, и слишком благородное отношение к институту социальных связей и драки, как поединка, сыграли с ними не раз злую шутку.

Что вышло по итогу, выражается в очень удручающем и пророческом последнем предложении повести —

Впрочем, других повестей Косенкина я не читал, и не знаю, есть ли они вообще. Однако, именно она, так или иначе врезалась в память тем, кто читал тот, выпавший со стеллажа сдвоенный предновогодний номер журнала «Мы», с угрюмой осужденной девушкой на обложке.

Маркетинговый ход с вынесением имени Уэлша на обложку «Одинбурга» крупными буквами сработал чудеснейшим образом. В этом динамичном коротеньком произведении он сам не похож на себя. Почему-то мне показалось, что автор просто забыл, что ему нужно что-то писать в сборник про One City, и в самый последний момент дедлайна он накропал ироничный памфлет через призму достаточно жесткой комедии положений. В целом, можно сказать, что в коллекцию рассказов про внезапное появление тигра в том месте, где ему нечего делать, добавился еще один. Кинг с туалетным тигром немного потеснится, и ему в помощь приходит тигр в саду. Ну, а почему бы и нет? Абсурдного здесь нет и вовсе. дама средних лет наблюдает тигра, но не волнуется, а звонит в зоопарк, где ей ничего, ровным счетом, не объясняют, а в полицию она звонить и не собиралась (ведь там куча непрофессиональных работников). Почтальон с синдромом забывчивости разносит рутинные газеты с неграмотными статьями, которые будут читать все те же представители среднего класса, привыкшие все и вся критиковать, даже если к этому среднему классу имеют весьма опосредованное отношение. Ах, да, мадам, у вас там в саду... тигр... Новости дня, впрочем, из этого тоже не получилось, зато утка с изменением статуса стадиона Маррифилд с регбийного на футбольный тревоги вызвала больше. Ну, еще бы, ведь 60 с чем-то тысяч зрителей непонятной игры с дыневидным мячом — это одно, а 60 с чем-то там тысяч футбольных казуалов, да еще и половина из Глазго — это ужас, какой уж там тигр. Тем временем, о тигре озаботился не зоопарк и не полиция, а, собственно, его хозяин, этакий гангстер с легким налетом Пабло Эскобара и мясного магната из Техаса. В общем, ирония у Уэлша образца 2005 года все еще на высоте, хотя в рассказе нет психопатов или наркоманов, зато жителей Маррифилда — хоть отбавляй.

А вот, когда слышишь название «Укладчица №5», сразу представляешь длинную шоколадно-черную коробку конфет «Птичье молоко», из которой вываливается пресловутый маленький ярлычок, где горделиво, и, в то же время, трагично вкладывается смысл бытия, ведь конфеты укладывают самые разные люди, а вот бумажку, схожую своим качеством с основой для аптечного рецепта, выдают всего одну, одну на всех.

Счастье, впрочем, тоже не выдают на всех, и вот тогда, уже на закате своей жизни, на границе между ненужной зрелостью и почти не вспоминающейся молодостью, жизнью становится быт. Сотни ненужных вещей, безделиц, рюмок и кружек, памятных и не очень сувениров, продавленный диван, и застиранное постельное белье. Может ли быть лучше? Сразу же возникает вопрос о безбедной старости, и бизнес-планы на этот счет. И вот тогда одиночество, помноженное на рубли и копейки сталкивается с другим, расчетливо постоянным одиночеством. балансируя на фоне пустых разговоров о ремонте, или «как лучше», постепенно превращаясь в какой-то постылый эротизм, надрывный и быстрый, стыдливо прячущийся за надвигающимися сумерками. В сухом остатке — шоколадные конфеты в коробке и тоскливая песнь ночи, с посвистом унылых носов, ведь завтра снова будни, а отпуска не было с 1996 года. Недавно я слышал и такое.

В остальном, Елизаров талантливо описал унылых людей, аллегорически помещая их в коробку панельного (или нет) дома, словно конфеты в коробку, и если вы помните линию владелицы сарайчиков для отдыхающих на море, страдающую дальтонизмом с ее ухажером, продающим ей красный «Запорожец»-кабриолет, в фильме «Будьте моим мужем» (с Мироновым), то тут что-то похожее, но не очень, скорее некий вектор для чтения.

От этого рассказа веет осенней грустью, той, что стоит на пороге между увядающей листвой на деревьях и первыми колкими снежинками, вызывающее ностальгию и переживания. Это время, когда вдруг самые потаенные воспоминания вдруг становятся настолько яркими, что затмевают незначительное и постоянное настоящее.

Действительно, сколько их — таких местечек, где люди живут своим чередом, даже не думая пройти на соседний с деревней косогор, но настолько прирастая к родной стороне, что сами становятся ее частью. Мне, почему-то вспомнилось такое же давнее произведение, как «Прощание с Матёрой». Затопление деревень привело к тому, что многие из тех, кто сейчас живут в совершенно разных местностях все равно душой там, среди деревень. затопленных водохранилищем, все это снится им практически каждую ночь.

«Протока» навевает зимние сны и отвечает на наивные, но совсем не глупые детские вопросы. А прожить век, и состариться — дай бог каждому прожить такую жизнь — своим чередом и неспешно. И настолько дружно жить всем вместе на маленьком, отрезанном от материка острове, что и после смерти все те, кто ушел в зримом мире продолжают сопровождать своих старых друзей, и ждать их по ту сторону Протоки, чтобы петь и петь сквозь снегопад и обжигающий ветер всегда, до самого конца мира.

Стиль Елизарова неповторимый, знакомый тем, чье двадцатилетие осталось где-то между неуловимо закончившимся духом 2005 года и бешеным ритмом десятых. Но снова и снова таких парней будут спрашивать про девяностые и вкладыши с приставками «Денди», уж поверьте.

Сказка сказывается, и дело делается тоже, как ни странно. Мальчик Толик жил себе на границе города и того, что городом станет вот-вот. Уже надвигаются на его сиротливо стоящий двор армия многоэтажек, а границей междумирья становится стол для забивания «козла». Алчные руки сорванцов обрывают последние яблоки с гнущихся под их тяжестью ветвей. все еще делая подсказку, что их делают не в магазине. Мальчик Толик, в общем-то и не совсем никчемный. чтобы противостоять обидчикам, но он также сиротливо один, как и его дом и двор. Случайный дядя Вася мотивирует мальчика, делает его Путь осмысленным, почти самурайским, но... бесконечность гряджущего в спиралях какой-то иномировой постсоветской действительности раскрывает вдруг какой-то сюжет этнографической сказки-небыли, притчи с намеком. И вот это реально выбивает из колеи чтения соцреалистической (с приставкой пост-) новеллы куда-то в сторону магического реализма. что удивит и ошеломит невольного читателя, делая комплимент сочинившему все это Елизарову.

В этом, достаточо объемном, произведении Стивен Кинг, словно ведет диалог с самим собой, монотонно и неспешно вкладывая свои мысли в повествование от лица редактора. Действительно, какова грань между талантливо написанным произведением, и творением, написанным безумцем, зачастую не менее талантливым. Можно ли заразиться безумием, поймать свою «гибкую пулю», ведущую к роковому финалу.

Во многом, читая «Балладу...», возникает ощущение некого посталкогольного синдрома. где редактор, практически не просыхающий, чтобы не попасть в ловушку посталкогольных страхов, потакает фантазиям автора, действительно верящему в существование особого существа, дарящего ему творческую удачу. Во время переписки, что, безусловно навевает нам некоторые отсылки на Говарда Филлипса Лавкрафта, имевшего обширную переписку и ненавидящего прогресс и технику, редактор, очень часто находящийся в измененном сознании, начинает фантазировать вместе с атором, гибкая пуля которого уже довольно плотно проложила свою траеторию в сознании писателя. Он реально верит и чувствует помощь таинственного существа-форнита, дарующего результаты. Редактор, все также монотонно продолжает свое повествование, и читатель невольно ужасается, насколько бесстрастно можно вести человека в пасть его собственного ада. Так, обычные повседневные вещи становятся пугающими в определенных обстоятельствах, а финал произведения повергает в некоторую прострацию, так неожиданно от рассуждений и лаконичного повествования текст превращается в ужасающий психологический триллер, где в момент апофеоза психоз накрывает практически всех, причастных к этому действу. И это действительно жутко.

Что делать маленькому мальчику, которого оставили ввиду экстренных обстоятельств со старой больной бабушкой? Просто вскипятить воды для травяного чая, и ждать, когда из соседней комнаты донесется просительный голос. Много разного болтали про бабулю, много она пережила, с ней страшновато, но хотя бы старший брат-изверг пока в больнице, и можно остаться в тишине, пусть даже и с бабулей, вызывающей страх с самого детства.

Что ж, маленьким детям и вправду дискомфортно со старыми людьми. Они неприятно пахнут, они сварливы и с причудью. а уж если больны, то пиши пропало. Такой архетипический ужас, остающийся на долгие годы с людьми, особенно если приходилось долго ухаживать за стариками, очень распространен, и умелое перо Кинга причудливо подробно, с присущей ему скрупулезностью, описывает все подробности жизни с бабулей. Как вдруг!

История приобретает поистине неожиданный поворот, отсылающий нас уже к мифологии Г.Ф. Лавкрафта. Что могла отдать бездетная женщина за право родить, почему была отчуждена от общества, какие запретные книги читала она бессонными ночами, и что сделала с собой. что к концу жизни превратилась в подобие незабвенной Лавинии Уэйтли, злобно подкарауливающей своего внука, немертвая, но все же спящая. Вот где-то за порогом спальни слышится ее тяжелое дыхание, тянутся звеями длинные руки с острыми когтями, и что-то будет... Но что получит маленький мальчик — конфеты, объятья, или какой-то необыкновенный подарок — читатель узнает только в самом конце.

Безусловно, рассказ является в определенном смысле данью уважения Лавкрафт, и на фоне многочисленных поделок «на тему», весьма интересен.

На самом деле, рассказы из серии «Молочник» очень ярко показывают нам жизнь пригородов в ее неприглядной красоте. Вот проезжает на своем бежевом фургоне молочник с маслянистыми глазами, давайте дружно скажем ему «Привет!», ведь он такой хороший парень. А вот два забулдыжника, Рокки и Лео, опять куда-то намылились, вечно они надираются и несут околесицу. Заедем как на техосмотр, кто это там? Ба, да это же Бобби Дрисколл, старый алкаш, Вонючий носок, как он славно играл в школьной команде. Пиво льется рекой, утоляет горести, но ведь они вернутся, стоит только пиву закончится. Черт возьми, так давай, неси еще. Чертов молочник наставил мне рога, а вот у него жена настолько отвратная, что нет сил, а этот всегда выпускает газы после второго ящика пива. Мимолетное счастье улетучивается сквозь ржавые дыры в старом авто. А после пусть все горит огнем... Молочник продолжает свой путь, пусть салон его грузовичка уже не такой опрятный, а парням из прачечной стоило бы быть немного внимательнее...

Как нельзя более актуальный рассказ, подходящий ко времени ковида и постковида. Именно это время настолько расслабило людей, что доставка до крыльца стала не просто обыденностью, но нормой. В то же время, это полностью лишило среднестатистического обывателя права выбора, за него это делает кто-то другой, «заботится». Часто мне приходится видеть в супермаркетах всех этих небрежно раскидывающих продукты (иногда швыряющих или неохотно выбирающих «что получше») парней и девушек в неприметных черных одеждах. Кто-то делает выбор за другого, так почему бы кому-то не возомнить себя и вершителем судеб?

Итак, прекрасное солнечное утро. По пригороду едет старомодный, но еще вполне себе на ходу фургончик молочника. Все выверено до мелочей, и свежее молоко или апельсиновый сок будут доставлены вовремя, не сомневайтесь. Молочник знает свою работу, пускай она ему не сильно и нравится. Впрочем, кто-то может получить для себя и что-то получше, как индульгенцию, или воздаяние. В любом случае, этот простой парень делает утро более бодрым. А еще более бодрым оно было бы, если бы кто-то прогулялся до магазина сам.

Рассказ этот получился у Кинга очень атмосферным, и, даже если бы не было в нем никакого гнилого старого грузовичка «Крессвелл» и всех тех удручающе печальных событий, что были связаны с ним, все равно — атмосфера из текста никуда бы не делась. Вот, что действительно всегда притягивает в творчестве Кинга. так это любовно описанные пейзажи американской глубинки. И, безусловно, одиноко стоящий в поле на фоне величественных гор старенький грузовичок без колес — это именно тот пейзаж, который хотелось бы оставить в своей памяти.

В остальном, тема зловещих машин продолжает тонкой серебряной нитью виться сквозь творчество Кинга, и будь то «Кристина», «Грузовики», или даже «Миля 81» — везде найдется место той теме, где судьбоность и неотвратимость одержимой, проклятой, или управляемой инопланетным разумом техники найдет своих жертв. В данном случае мы видим лишь классический образец подобной тематики. Терпеливо ждущий своего часа старый грузовик, и терпеливо ждущий своей участи человек, знающий в чем виноват, не познавший ни счастья, ни радости от того, что сделал, но так же неотвратимо ожидающий свой конец. быть может в этом и есть больший ужас, чем скупо и сухо описанное в финале рассказа. Дряхлеть, стареть и выбиваться из сил, зная, что буквально по соседству с тобой надвигается медленно и неспешно не просто смерть, но возмездие. И это жутко.

Насколько же сильно хочет пациент выжить? История эта родилась у Стивена Кинга. по его собственным словам, во время барбекю на терассе, после чего, ухмыляясь и посмеиваясь он направился к знакомому практикующему врачу, и задал ему несколько пространных вопросов относительно каннибализма и аутоканнибализма.

Впрочем, рассказ о незадачливом преступнике с дипломом хирурга, оказавшемся на небольшом островке после кораблекрушению, и в течение пары недель писавшего дневниковые записи о том и о другом — это все же не сплаттерпанк и не моно-сдэшер, это, как и многое другое у Кинга — психологическая зарисовка «на тему». В данном случае, италоамериканский юноша с хирургическим набором и парой килограмм героина оказался, по большей части, лакомкой, и, застигнутый экстремальными условиями врасплох только и думал, что о еде, что и привело к такому вот почти трагикомическому финалу.

Читатель просто не может сопереживать герою, настолько он неприятный и самовлюбленный. Он до посоледнего мига надеется на хороший для себя исход, а химическая отрава лишь подстегивает этот мнимый оптимизм. Хотя, надо отдать должное писателю, последние дневниковые записи говорят о том, что крыша у героя все таки поехала, низвергнув его в окончательное гастрономическое забытье. Но. как по мне, герою следовало не тратить свои силы на ловлю чаек, а попробовать поискать что-то в прибрежной полосе, возможно пара-тройка моллюсков оказалась бы питательнее, учитывая, какой шторм разбушевался над островком, пока герой все еще был адекватным.

Давно ждал появления в своей библиотеке этого тома. В первую очередь, чтобы найти и восполнить некоторые вопросы о той повседневности Средиземья, которая связана с природой тех или иных вещей. В небольших заметках на полях, расшифрованных умелыми лингвистами, раскрываются настоящие необозримые просторы полноценного и интересного мира, который и вправду теперь кажется огромным. И именно это подогревает еще больший интерес к тому, чтобы снова и снова возвращаться к классическим произведениям Толкина, по-новому открывая их. А как великолепна статья о реках Гондора... Еще одним немаловажным фактом является то, что это первая книга, выпущенная не Кристофером Толкином, но в его незримом присутствии...

Есть ли тот незримый шаг, отделяющий истинные чувства от безумного влечения? Может ли быть навязчивая идея, способная пробудиться при определенных условиях? Что ж, однозначного ответа найти мы не сможем, если только не очутимся где-то в штате Мэн, среди скользких заснеженных дорог, с редкими машинами, неприглядной темнотой промозглых обочин, и этим шуршанием снежной шуги под шинами, где снег путается в волосах. Кто эти одинокие путники, скитающиеся в бесприютной темноте, которая не становится им домом, но лишь подогревает тлеющие в глубине сердца ощущения, превращающиеся в огонь. Словно мотылек на свет придорожной забегаловки вваливается очередной Иисус дорог, с о спутнными волосами, этакий хиппи. Мы здесь таких не любим — извечный ответ на его немой вопрос, и проливающийся кофе остается символами на невытертом столе, над которыми нависают трясущиеся руки в стигматах изморози. И вот тут должна появится героиня, которая обогреет, приютит. Ведь любовь есть, не правда ли? Но она лишь притягивает одно за одним воспоминания — одиночество, боль души, боль тела от ударов очередного тедди-боя, боль от неразделенной любви, так безвозвратно ушедшей. Но огонь все разгорается и разгорается... И это огонь ненависти. Ты любишь? Безусловно. Он умеет любить, но и ненавидит он, как оказалось неплохо. И вот тогда в этой суккубической метели раскрывается настоящее безумие, то, что скребется тысячами крысиных коготков в стенах разума, оставшегося где-то там, за стеной снегопада.

Наиболее раннее произведение Стивена Кинга, которое он писал не в лучшее для себя время, тем оно и более откровенное и искреннее. ориентируясь, главным образом на классические мистические рассказы (особено мне увиделся легкий флер Эверса), Кинг создал атмосферу неотвратимости и рока в простом, казалось бы, сюжете. Но, простым он оказывается для уже искушенного в хоррор-литературе сноба, перед которым раскрыты сотни книг, уже переведенных и проанализированных. И, тем не менее, это каноничный хоррор рассказ с мистическим артефактом, его печальным хранителем, неверующим юным снобом, которого ожидает неотвратимый и печальный конец, и трагический пророческий финал с отблесками прошлого и сетованием на то. что подобное будет повторяться снова и снова. Но почерк Кинга уже ощущается, в этом его нельзя укорить — собственный стиль был выработан еще тогда, в далеком 1969 году.

Не знаю, как вам, но этот рассказ Кинга мне очень напомнил атмосферу «Марсианских хроник», если бы их сделали чуть более неотвратимо лавкрафтианскими. При этом, легким флером здесь витает атмосфера, которую мы видим и в «Солярисе». Два случайно оказавшихся на песчаной планете астронавта, один из которых сразу же поддался под ее влияние, влияние бездушного, но все же разума, навевавшего ему яркие воспоминания о пляжах и серф-музыке, а другой пытался этому влиянию противиться глупой рациональностью, приведшей к настоящей панике. И именно поэтому прилетевшие на планету квази-спасатели выглядели в своем пафосе дорогостоящего металла и роботов еще более беспомощными, не более чем колоссом на глиняных ногах, случайной мясорубкой на фарфоровом блюдце. И, что интересно, при всей простоте и небрежности рассказа, он интересен, и даже поэтичен — взять, хотя бы первый абзац, описывающий крушение корабля героев. Однако последний, кульминационный абзац, все же подкачал... А так, еще один из немногих именно фантастических рассказов Кинга, достойный прочтения.

Великолепное произведение, которое .если бы такова была моя нечаянная оплошность, я бы отнес к списку Ганса Эверса, или даже Лавкрафта. Почему? Собственно, это чудесная элегантность, позволяющая ощутить себя джентльменом, читая о джентльменах, и, даже находясь в Америке начала XX века в голове проносятся кадры той самой старой Европы, которую почитал Лавкрафт, и которая таит в себе столь же много постыдного и потаенного, сколько волшебного и чарующего. Впрочем, мне кажется, что как раз ради этой, лавкрафтианской атмосферы нас и собрали в том самом Клубе, чтобы почтенный Джордж Грегсон поведал нам что-то, о чем он все еще помнил, несмотря на галлоны выпитого виски и не всегда чопорный стиль досуга.

Прошло уже более 60 лет ,но перед его глазами все также стоит этот странный мужчина, верящий, или настолько поверивший в собственное отчаянное положение, что оно стало реальностью. Проклятье — это именно то пугающее обстоятельство, которое всегда выбивает человека из колеи, а господина Броуера довело до краней степени отчаяния. Что ж, обстоятельства рассказа можно прочитать у самого Кинга, а вот стоит ли прочитать это произведение невольному читателю. Да, безусловно. Это произведение не таит в себе нарочитое кинговское ироничное подсмеивание, нет здесь и никаких трек-листов, сопровождающих читающего. Зато есть интересная история именно из таковых, которые и сам начнешь рассказывать через пару лет так, словно они произошли с тобой. Этакий невычурный и талантливый, но нуарный и мистический рассказ.

Рассказ о том, как можно получить второй шанс, исправить те ошибки, что, как оказалось, в общемировом континууме не так фатальны, чтобы их не изменить. Мне показалось, что когда Кинг писал этот небольшой, и во многом лиричный рассказ — он нуждался, был в затруднительном положении, и все, что у него получилось — получилось благодаря жене. Вообще, любое техническое усовершенствование в первые дни его использования воспринимается, как нечто волшебное, способное ускорить процесс деятельности, пока не скатывается до банальной рутины и повседневности. Вот и текстовый процессор, этот громоздкий и неуклюжий протокомпьютер уникален, если ставить его в ряд с обычной печатной машинкой. Хотя, мне известны и ретрограды, которые до сих пор предпочитают громыхать по клавишам машинки.

Старый писатель живет с нелюбимой женой и плохим сыном-бездельником, которые появились в его жизни только потому, что он был слишком робок и опрометчив в юности, оставив свои мечты и желания перед напором обстоятельств. А ведь все могло быть по-другому. А что если волшебство совместить с наукой, получится ли квази-вариация коробка с волшебными спичками, как у Томина. Может быть тогда все можно будет исправить. Именно в этот момент у писателя появляется текстовый процессор. сделанный его погибшим племянником. И вот теперь у незадачливого неудачника появляется тот самый второй шанс.

Рассказ весьма оптимистичный, и нетипичный для Кинга, но мне он пришелся по душе.

Что было и что будет потом, не каждый упомнит и предугадает, но кому-то память и свершенное станет рано или поздно непосильной ношей. Хурин и его история, о которой столько теперь сложено словесных вязей, так и останется одной из самых печальных в общей канве легендариума Средиземья. Проигранные битвы, утраченные земли, потерянные жена и дети и старость, которая мучит памятью, которую даже могущественная майя не может излечить покоем. Но в этой истории нет того отчаянного шага, описанного несколькими словами. Не так просто мог человек отказаться от дара Илуватара, судьбоносного, неотвратимого, но пролетающего как миг в глазах горделивых эльфов. Мог ли быть Хурин величайшим из воинов Первой Эпохи, безусловно да... Равным и достойным Берена, забравшего Один против оставшихся двух, но и тем, кто швырнул величайшее из сокровищ к ногам горделивого короля, не раз становившегося жертвой своей непомерной гордыни, на этот раз ставшей причиной уже и смерти. Мог ли Хурин не взгнлянуть в последний свой миг на море, но остаться где-то в сердце осени, там, где возвышается Амон Эреб, завершая дела своего пути уже не будучи собой. Почему бы и нет? Ведь он остался легендой, и никто не был там, где оборвались нити его жизни. Но, говорят, что...

Словом, эта небольшая повесть не противоречит канону, и не является апокрифом, что очень радует.

Четыре часа потратил я на чтение этого произведения, и, с последними закатными лучами солнца я завершил это удивительное путешествие по Мордору эпохи Исильдура и потери Врагом Кольца.

Собственно, что мне понравилось в этом романе — это еще немного мрачных и покрытых пеплом частей мозаики, которых недостает в полотне уже написанного и выверенного до идеала мира, мира, в котором многие хотели бы жить.

Итак, поздней ночью маг-«пытщик» Азраиль чувствует гибель Повелителя, которому он давал Клятву при Посвящении и решает покинуть осажденный войсками Последнего союза Лугбурз, прихватив для верности напарника — Долгузагара, коменданта Седьмого уровня Башни, военного начальника и воина чести. Оба они морэдайн, то есть именно люди. служащие Саурону, но вовсе не нуменорцы, хотя первая половина романа это навязчиво утверждает, впрочем — это создает некоторую интригу, которую я не буду раскрывать, чтобы не портить чтение тем, кто придет после меня. После этого зачина и начинается «психологический триллер». Тем не менее, триллера в этом произведении нет — но психологическая составляющая — его основная линия. Ибо мертв Враг, но оставил он Волю свою на слугах своих и воинах.

Что я хотел бы отметить — очень большой разброс между стилем и настроем написанного между первой и последней частями — вторая половина романа получилась великолепной, слаженной и выверенной. однако, заглянув в послесловие, я понял, что все это легко можно объяснить вполне объективным длительным сроком написания — от частей, созданных, как сценарий к ролевой игре, и заканчивая действительно талантливыми и сильными моментами — например очень красивым и интересным получился суд Исильдура над Долгузагаром, справедливым и величественным. Еще одним плюсом является каноничный стиль написания — то есть здесь нет апокрифических частей, намеков на ЧКА и романтизации темных героев здесь нет, чем автор, собственно очень гордится. Во многом, это является большим плюсом. Плюсом является также то, что читатель все же прочувствет, что же это — быть акованным чужой волей, которая не может вернуть потерянного когда-то ребенка, или не убить себя, следуя за Повелителем до конца. А еще мы не уйдем за границы Мордора и сможем увидеть разрушение Барад-Дура, или же проследовать по Горгороту и долине Нурнена, узнать об особенностях мышления морэдайн и прочее и прочее...

Однако...

В целом, роман достоин прочтения, и вызывает определенный флер Средиземья, но не полную атмосферу, к сожалению, по сравнению с той же Ольгой Брилевой.

Как бы то ни было, но «Команда скелетов» — это сборник рассказов о смерти, страхе смерти и тех, кто эту смерть предвещает или приносит. И в этом плане, «Плот», не смотря на то, что этот рассказ ранний, а сам Стивен Кинг в комментарии к нему иронически рассказывает о своих студенческих проделках и божественном провидении, благодаря которому гонорар о рассказа, присланный от журнала для взрослых помог молодому автору выплатить штраф за эти проделки,вызывает ряд неприятных ощущений, которые и должны приличествовать хорошему рассказу ужасов.

По сути, писатель смешивает одну из своих любимых тем с курортными коттеджными поселками на берегу живописных озер, группой людей, разных, но объединненых одной жуткой проблемой, и главного героя — неведомое существо, о котором автор умышленно не договаваривает, рассказывая о его биологии лишь устами очевидцев, ошеломленных, напуганных и находящихся в безвыходном положении.

Молодежь, приехавшая в эти октябрьские дни на живописное озеро, чтобы проводить лето — это вроде бы одна компания, друзья, девушки состоят в отношениях с парнями, но есть ли в этих людях то. что делает их близкими — абсолютно ничего. Внезапно, читатель понимает, что они настолько разные, насколько и презирающие друг друга люди. Возможно, именно поэтому гораздо более ужасным смотрится то равнодушие, с которым эти молодые люди смотрят на гибель своих друзей — они буквально констатируют это.

Монстр же здесь и не является монстром в полной мере, даже если сравнить его с инопланетной машиной-людоедом из «Мили 81». Вряд ли

настолько умно, чтобы влиять на умы и поступки людей, гипнотизировать их. Скорее, замкнутое пространство плота, где становится реальностью даже детское восприятие — «не наступай на трещину, там лава» — выводит на чистую воду архетипы, которые умело скрываются за социальными масками. мужское представлено здесь двумя противоположностями — маскулинным спортсменом, практически не предпринявшем попыток к спасению (а мог ли он доплыть???), и умником «почти» девственником, который практически половину суток размышлял о том, что доплыть мог бы, но в стрессовой ситуации в его разум вошли мысли потаенные, интимные. скрываемые — что и привело к неизбежному «лавкрафтианскому» финалу, где мерцающий нефтяной цвет, цвет из иных миров уже гипнотически сводит с ума парня, задающего вопросы в голове. и неумолимо получающего на них ответы.

*** рассказ был экранизирован в 1983 году в киноальманахе «Калейдоскоп ужасов», где несколько отличается финалом

Игры «в войну» часто являются архетипом мужского, наверное, каждый сможет вспомнить — насколько серьезными были такие баталии на задворках, пустырях, заброшенных стройках и во дворах, увитых запахом черемухи. Рассказ 1968 года рассказывает нам о игре в войну в холодное время года. Ребят прогнали и со двора, и с улицы, и они отправились на театр военных действий в сторону дальнего кладбища. Все уже были «убиты», или «ранены», но в любом случае, холод разогнал армии по домам, а вот Мишке, несущему лекарство для больной сестренки не повезло, упорный и неказистый Смирнов-длинный взял его в плен, и повел в некоторый только ему известный штаб.

Законы и правила игры не позволяли Мишке просто убежать. Вечерело, и холод окутывал все вокруг незримыми оковами, а упорный или упертый Смирнов-длинный все вел и вел своего пленного куда-то. Даже отчаянный шаг с «гранатой», в роли которой выступил пузырек с лекарством не был засчитан конвоиром. В конечном итоге вспопеждающим в этой войне остался только холод. И, как водится, конвоир и сам с радостью бы хотел пойти домой, но уже Мишка захотел довести все до конца. Холод примиряет, холод успокаивает, но горячая кровь молодых все равно побеждает, ведь именно тогда, когда нестерпимые оковы заключают в свои объятья, легко забыть о строгости правил игры, превращаясь в ребенка снова.

Тонкий психологизм Яковлева в очередной раз сталкивает лбами несколько поколений. Здесь, в повседневной, рутинной обстоятельности вскрывается что-то потаенное и забытое. Отделение милиции, в которое приводит неприятный франтоватый мужчина, похожий на муравьеда, своего пленника — мальчишку, перерезавшего колючую проволоку саперными ножницами, живет своей жизнью. Тут и преступления пустяковые, поэтому юный дежурный устает от тягот полусельских жителей, отступающих перед надвигающимся городом, но еще хранящих свои огородцы, и пекущихся о кадушкас с огурцами. Здесь и память войны, которая в этой повседневности уже не так важна, забыта, зашорена. Но, как и всегда у Яковлева, находится такой вот мальчик, который вдохновляется рассказами и навыками деда, и тренируется, но на ком? Врагов-то нет. Но, так ненавязчиво и незначительно, он вскрывает другую проблему, словно перерезав ее сталью ножниц. В относительном покое и благополучии франтоватый мужчина чувствует себя хозяином положения, обмотавшись своим шарфом нелепого цвета, купив модный спекулятивный плащ, и обнеся заросли клубники на огородце колючей проволокой, возможно продавая эту самую клубнику на каком-нибудь базаре или перроне. Но, отбросив социалистические шутки, можно с уверенностью сказать, что вот этот мужчина, еще помнивший физически войну, совершенно ее не помнит психологически, а мальчик. родившийся совсем недавно, умеет чувствать в настоящем то самое прошлое, бредя чужими воспоминаниями. Это очень важно, ну а клубника — это только повод, ведь на клубнику у него аллергия.

Есть две границы художественного восприятия Гражданской войны в России, переложенной на литературные рельсы. При этом, они не такие уж и известные, насколько могли бы, в отличие, от теж же Шолохова и К.Седых. Это белогвардейский Арсений Несмелов и, стоящий на противоположных идеологических позициях Артем Веселый. Оба автора очень интересны в плане восприятия Гражданской войны и социальных извемений, связанных с ней. Грусть, и даже тоска стихов Несмелова, вкупе с его высоким слогом, неприятие различных веяний и нравов в своей среде, например сторонников Унгерна, делают его необычным и неординарно мыслящим автором. В отличие от него, Артем Веселый смел, напорист, его роман «Россия, кровью умытая» — это песнь революции словами простых ее участников — здесь переплетаются говоры и диалекты Кавказа, Кубани, Дона, Сибири, и бог весть еще каких мест, собравшихся вместе во время Первой Мировой. По мере своего становления, как социально значимого элемента, лирический герой Веселого — кубанский мужик Максим Кужель (именно мужик, не казак, что он подчеркивает и при встрече с земляками) разговаривает и смотрит, учится уму разуму, и участвует в общих делах, пусть иногда и совершенно бессовестных и жутких. Человек войны, оторванный от родной земли, которую он засевает и пашет только во сне, становится политически грамотным. Вот он едет с фронта с солдатскими голосами в Учрелительное собрание, а вот на станции становится свидетелем разных событий, при этом выменивая эти же голоса на что-то более полезное. От банального нежелания воевать люди проходят эволюцию до идейных большевиков.

Впрочем, надо сказать, что Веселый собирал письма с воспоминаниями свидетелей событий тех лет. Иногда повествование идет от первого лица, иногда переходит к более привычным литературным стандартам. От этого становится более емким ощущение «присутствия», сопереживания происходящему. Именно поэтому, роман и назвается «Фрагментом», словно обрывочным, незавершенным, выдернутым из общей канвы. Но от этого, он становится еще более интересным, живым.

В рассказах Яковлева часто мелькают вот такие послевоенные зарисовки, когда по прошествии лет, среди общей серости и рутины, всегда вспоминаются люди, которые тогда, в тяжелое время были маяками хорошего настроения или проводниками мимолетной радости. Доставала сладостей был таким для многих тогда, но вспомнила о нем лишь больная девочка, для которой он стал не просто лучом надежды, но и уверенностью в том, что ничего непоправимого нет. Он всегда мог достать что-то сладкое, ходить на руках, и в общем-то, быть верным другом, чьи способности мимолетно и сиюминутно вознаграждались. Но, возможно после многих лет мало кто из тех, кто мог насладиться редким сладким угощением благодаря находчивости этого чудака, вспомнил бы о нем. Так часто бывает. Но. именно девочка с пороком сердца смогла не просто поверить в свое выздоровление, но и всегда вспоминала своего юного друга в те минуты. когда становилось плохо и больно, и на душе становилось светлее. Это прекрасное чувство нельзя было назвать влюбленностью, вряд ли кто-то задумывался о таких вещах, но верность и поддержка были очень важны, а сейчас таким мало кто может похвастаться.

Удивительно атмосферный рассказ Стивена Кинга погружает нас во времена «сухого» закона, пропитанные бутлегерским виски, иногда настоящим, иногда чуть похуже, и музыкой в стиле джаз — иногда чуть более черной, чем могло понравиться местным меломанам.

Гангстерская свадьба — всегда мероприятие необычное — здесь и волнение несимпатичной невесты, и старания распорядительницы, и накатанная, как по маслу программа приглашенного джазбенда. Вот только невесело здесь почти всем, весело быть может только жениху, и то по вине виски, чуть более качественного, чем могло быть. На самом деле — это тонкая психологическая игра. А что подумают обо мне, куда ткнут побольнее. И вот, одному ирландскому гангстеру не повезло иметь сестру, чуть более симпатичную. чем бегемот, и чуть менее прожорливее, нежели акула.

Мнения, толки, кривые взгляды — должно быть паранойя именно так настигает ранимые души людей. Но джазбенд продолжает играть, даже когда заварушка достигла кровопролитных разборок. За все заплачено (или нет). Но, уверенность достигается иногда безжалостными способами, сравнивать которые имеет смысл лишь с подвигами княгини Ольги, но кто в те времена о ней слышал, тем более в Америке.

Очень динамичный и интересный рассказ. Кинг неузнаваем, но ровно до тех пор, пока его герои не начинают говорить.

Рассказ, опять же, из «Метагалактики», явно вдохновлен каким-то кинофильмом, либо художественным произведением. Стиль написания несколько суховат, и нет никакой, даже относительной динамики. Причем, рассказ был опубликован в 1991 году, когда Стивен Кинг написал «Бесплодные земли», впрочем, рассказ («рассказ-предостережение», вынесено в стиле Петухова на передний план) никак не вдохновляет. Почему взрослые сражаются с детьми, читателю также неясно, но сражаются они жестоко, а дети очень коварны. «Надо дать дорогу новому» — видимо по этой причине перестроечным стилем раскрываются сцены расстрелов из трехлинейных винтовок и, внезапно и неожиданно появляются личностные повороты. Впрочем, если читать рассказ в общем посыле журнала, то он как раз таки смотрится актуально — тревога, тревога за будущее пронизывает эти повести и рассказы, но, все же среди респондентов «Метагалактики» есть авторы «побрутальнее».

Рассказ из серии «нам пишут», опубликованный в легендарном журнале Юрия Петухова «Метагалактика». Собственно, рассказ предполагал быть интригующим, особенно при таких-то иллюстрациях (во всех журналах Петухова они достаточно зловещие). В сельской поликлинике\фельдшерском пункте села Ильинка (название близкое — у нас в регионе есть такое село на Восточно-Сибирской железной дороге) на дежурство остается врач и медсестра. Врач долго описывает всяческие постсоветские (???) предметы интерьера, ворчит, в целом ведя себя достаточно обыденно. разве что не выпил со старушкой медсестрой. Редкие вызовы — все по накатанной, и тут вдруг заявляется на порог поликлиники некоторый мужичок, более похожий на мертвеца. (Иллюстрации сейчас же помогают читателю не усомниться в хоррор составляющей рассказа — там жуткое создание, поверьте) Он начинает неадекватить. Врач напрягается, затем вступает в стычку с этим кадавром, причем безуспешно... Однако!!!

Потому что, при всем своем любительском уровне, рассказ и заинтриговал, и удивил, именно поэтому он не так уж и плох, правда, если бы я сравнивал все эти выкрутасы с замыслом с чем-то, что я читал в то время, я бы вспомнил детскую книжку

Редко встретишь у Кинга рассказ, кооторый мог бы написать не он, но все эти постиронические заигрывания с деталями и легкий саркастический юмор, не всегда смешной, но всегда саркастический выдает автора, даже если бы он писал рассказ под псевдонимом.

Итак, рассказ повествует о семье, которая решила слетать на Марс — хотя нет, в данном случае «джонтироваться». Если честно, когда я первый раз увидел название рассказа, я прочитал его, как «долгий джойнт», словно бы взяв в руки томик Уэлша. Но, быстро понял, что обознался, и погрузился в чтение.

Отец, чтобы отвлечь своих детей от страха перед таким необычным средством перемещения, рассказывает саму историю изобретения этого способа, не упуская и конспирологии, и неудачный опыт. На самом деле, видно, что девятилетнюю дочь он перепугал даже больше, чем она боялась до того, а вот сорванца Рикки, двенадцати лет отроду, того самого, что был непоседлив и даже очень вживался в роль естествоиспытателя «на собственной шкуре», он не только заинтриговал примерами с обезумевшими и состарившимися за миг людьми, но и подтолкнул к очередному опыту.

Финал, безусловно, предсказуем, но насколько он получился лавкрафтианским, ужасающим и неотвратимым, и именно эта самая неотвратимость пугает заскучавшего над рассказами о природе джонта читателя внезапным криком, истошным и бесконечным, какой бывает только в самый роковой момент. «Дольше, чем ты думаешь!» — безоговорочный успех рассказа, необычного еще и тем, что во многом — это все же научная фантастика.

«Уроки французского» вспоминаются мне, в первую очередь, теплым солнцем сентября, когда я дежурил в классе. Дежурство в 90-е годы заключалось в том. что необходимо было в начале и в конце смены вытереть доску в кабинете, а все уроки подряд сидеть и караулить одежду, накиданную (!) на вешалку, чтобы ее не украли, и смотреть, как старшеклассники проходят те или иные чудовищно сложные предметы. Как раз, в тот самый день, когда мне пришлось дежурить, выдали учебники. Потрепанный зеленый учебник литературы 1992 года выпуска я тогда прочитал как раз за все эти 6 уроков и 5 перемен. В окно светило солнце, чуть ослепляя, на миг, а в голове уже складывались пейзажи не такой уж и далекой от меня Иркутской области, где мальчику пришлось чуть ли не выживать в относительно спокойной атмосфере некого райцентра, чтобы иметь возможность учиться.

Вообще, уникальность этого рассказа, опять же, в наглядной педагогике. Множеству учителей и даже директору было невдомек посмотреть на ребенка, увидеть то, как он исхудал, как снижается его успеваемость. В конечном счете, и в пристенок играл он ради того. чтобы купить себе молоко для поддержания тонуса. Но только молодая учительница, приехавшая в тоскливую осень Предбайкалья с Кубани, смогла разглядеть все проблемы мальчика, и помогать ему через ту же азартную форму игры. не вызывая у него неловкости и смущения. Но, разумеется, смысл рассказа не в том, что учителя должны панибратствовать с учениками, но именно в том. чтобы быть не только строгими вопрошателями знаний, а еще и наставниками, которым юное неокрепшее сердце сможет довериться. И финал в этом рассказе еще более замечательный тем, что, несмотря на препоны сквозь тучи проблем все еще проглядывает солнце надежды на светлый исход, такое же солнце, что пронизывало нитями класс, в котором я деловито читал учебник литературы много лет назад.

Если прочитать рецензию чуть выше, то возникает желание выкинуть книги Распутина, ну, или хотя бы вымыть руки. Настолько материалистически, с критической непосредственностью «городского» интеллигента она написана. Но, поверьте, Распутина просто необходимо прочитать и в детстве, и в зрелом возрасте, потому что этот замечательный автор, всю жизнь ратовавший за малую родину (не о колхозниках), смог написать для каждой из этих категорий читателей, затронув душевные нити. По крайней мере, воспринимается творчество писателя именно так, интуитивно.

Если сравнить «Рудольфио» с другими подобными произведениями. Наиболее близким из которых будут «Ритка» Раисы Белоглазовой, написанная уже в 1978 году, или же «Вам и не снилось» Галины Щербаковой (1979), можно смело сказать, что это было одним из первых социальных произведений, затрагивающих тему подростков, только стоящих на пороге зрелости, но все еще юных, смотрящих на мир глазами героев Экзюпери.

«Рудольфио», если бы о нем знали любители современной прозы, или даже альтернативной ее части, вполне мог бы стать популярнее. Однако, именно неправильное восприятие авторского замысла может быть истолковано некорректно, и этому мнению поверят.

Для того, чтобы увидеть что-то, вовсе необязательно создавать конспирологическую канву, достаточно просто прочитать рассказ еще раз. Во многом, отсылки, которые делают восприятие попроще (этот рассказ не «Лолита», все же) — это «Маленький принц» Экзюпери. Случайная встреча героя и девочки, их имена (которые в итоге сложились в это самое Рудольфио), их разговоры, удивление и наивность бесед по телефону и вживую — все это походит на некую психологическую сказку. Однако, автор не был бы собой, если бы не отрезвил читателя финалом. Дело не в герое, а скорее в том, что он был избран другом, близким человеком для юной девочки ею же самой, но не будучи психологом, да и вообще оказавшись просто случайно вовлеченным в эту историю персонажем, в силу не своей слабости, а скорее — не осознав всей серьезности своего места в душе Ио, оставался трезво мыслящим до конца — не допуская фривольностей, не приближая к себе, не играя на чувствах (а вот его, как бы сейчас выразились «сталкерили», названивая и не давая прохода — и об этом знали и родители Ио, и его жена). По сути, в одном из телефонных звонком, мать девочки рассказывает о том, что она не социальна и не общается ни с кем, и у нее нет друзей. И в том же финале именно его зовут на помощь, потому что, как оказалось, никого более близкого ей родители и не знали, да и не было его. И тем трагичнее, что нравственно совершив правильный поступок, не допустив «того самого» первого поцелуя, в итоге только он и оказался виноват. А ведомая только порывами Ио, совершает непоправимы, но и отрезвляющий ее поступок. И в конце остается только двадцативосьмилетний мужчина с виной на всю жизнь, не будучи виноватым, и девочка, которая уже вряд ли перечитает «Маленького принца».

«Иди ты к черту!» говорит уже не Рудольфио, но исказившаяся в кривом зеркале жизни юная девушка со странным именем.

Очень грустный в своем грустном повествовании рассказ... Если серьезно, то действительно, из Москвы (!) парню привезли ножичек с костяной ручкой и блестящими лезвиям. ножичек замечательный, не кустарный. А ребенку всего восемь и он настолько увлечен этим ножичком, что в рассказе герой повторяет его раз 300 или около того. Ножичком хочется постоянно пользоваться и он точит им карандаши, и даже учитель не гнушается попробовать ножичек. В итоге ножичек пропадает. Герой теряет свой рейтинг в классе, после унизительного досмотра ,сорвавшего урок. Впрочем ножичек от этого замечательным быть не перестает.

В давнем детстве слушал радиоспектакль с этим рассказом, где авторский текст переживательно читал Невинный. Трогательно.

Ну, вот, рассматривая предыдущие несколько отзывов на это произведение, могу сказать, что в принципе, читали этот роман либо ради порно-сцен, стыдливо, как если бы в советское время рассматривали игральные карты «с голыми тьотками», сто раз перепечатанные для этих рассматриваний. Вовсе нет, с таким подходом можно и «Коровы» Мэттью Стокоу читать как копрозоофильское произведение. Разумеется, «Парадоксия» — это не самый милый продукт литературного творчества, но и считать его исключительно эстетикой отвратительного не стоит. Если говорить буквально, то Лидия Ланч написала свою автобиографическую (или нет) историю именно так, как если бы ее написал весьма востребованный эстетами от литературы Буковски. В «Парадоксии» есть даже легкая пасхалка с пристающим к героине вонючим пьяным стариком, которого она предпочла представить именно Буковски. В остальном — этот контркультурный и эпатажный аттракцион со сквернословием, сексом и наркотиками может рассматриваться именно как аттракцион. Секс? У Чака Паланика в отдельных рассказах можно встретить мерзости и похлеще. Наркотики? Беспорно, есть произведения, возводящие их в культ. Сквернословие? Не больше и не меньше, чем у кого-то вроде Уэлша. В тоже время мы видим тот самый бунтарский и протопанковский дух, который своим хулиганским подходом к повествованию довершает то, что недосказал, быть может Сэлинджер, или предпочел не написать Берджесс. Этот роман, рано или поздно перечитывают, и даже не раз, а все именно из-за его легкости и провокационности. «Ну, что там эта девка еще сотворит?«Ну, а на самом деле, вполне себе отличный способ убить все трагичные воспоминания об отце и несчастливом детстве, о травмах души, о которых столько говорят сейчас юные интернет-психологини, это просто низвергнуться в хаос, из которого можно выйти обновленной. К тому же, для 65-летней старушки она еще вполне себе активна в своей музыкальной нише. Так что, перфоманс удался.

В этом рассказе Стивен Кинг сделал небольшое посвящение своей жене, вложив ее привычки и страсть к езде с прокладыванием коротких маршрутов в образ Офелии Тодд, женщины, чья авантюрная и, одновременно лирическая душа, тяготеющая к приключениям, в противовес к унылому повседневному бытию, привела ее к таинственному исчезновению, но к смерти ли?

Автор обращается к мифологическим архетипам, осознанно или нет. я не знаю, но структура рассказа построена именно так, чтобы воспринимать его, как притчу. В маленьком городке, где неспешная и размеренная жизнь идут от года к году, рано или поздно появляется человек, который не хочет с этой размеренностью мириться.

Офелия, во многом воплощение тех самых женщин, что еще в начале XX века бороздили океаны или покоряли полюса, ищет короткий путь до Бангора, находящегося достаточно далеко, и дело здесь даже не в экономии времени, а в том, что время, пораченное на поездку сокращает жизнь. Однажды, она находит себе в этом компаньона. И вот, они сворачивают на неприметные лесные дороги, и Офелия, во многом уже похожая на античную богиню Диану, охотящуюся за Луной, волевую, но вместе с тем и прекрасную, преображается и молодеет, каждый раз не помня ни мрачные ожившие деревья, ни недобрых тварей. скрывающихся в зарослях. Стоит ли помнить обо всем этом, если есть попутный ветер в волосах и скорость. На обочине остается скучный и повседневный муж, никогда не поспевающий в срок, и монотонность жизни.

Что остается нам, читателям, слушающим и читающим воспоминания старого Хоуэра? Принять тот факт, что человек, хоть раз побывавший в Волшебной стране, и вправду молодеет, но уже не принадлежит миру живых — вспомните Оссиана, вспомните Томаса Лермонта... Для чего же нужен этот старик, рассказывающий вздор о кооротких лесных дорогах? Всегда остается тот человек, который не смог сделать таинственный и роковой шаг, всего лишь для того, чтобы помнить тот первый и единственный поцелуй, помнить волшебные моменты, и сохранять в душе образ той женщины, которая так безрассудно, но случайно ли, посеяла в его душе тоску ушедшей любви, ушедшей молодости и чего-то невообразимо далекого, как несделанный вовремя шаг вперед.

Если вы ушибете коленку, или разобьете локоть — всегда под рукой должна быть чудодейственная мазь, настоянная на арнике. Мазь рыцарей, мазь последнего из них, Дон Кихота сказочной нитью связывает события давние и события прямо сейчас происходящие. Далеко на севере берут свое начало родники, убегаю куда-то в сторону Крымского полуострова, там, где на волнах плещется таинственная рыба-солнце. И снова Яковлев рассказывает нам о некрасивых сибирских девочках с круглыми лицами и прозрачными бровями. На сей раз, рыцарем выступает нелюдимый и одинокий .но честный и находчивый мальчик Микоша, случайно ввязавшийся в военную игру, подобную «Зарнице», и предавший случайную солнцеликую новую знакомую — Шуренцию. Микоша и сам не может простить себе, что так легкоысленно. исходя из своего самодовольства предал простодушную девочку и разведотряд «белых пилоток», указав «врагам» их местоположение. Но Микоша находчив, и он успевает, пускай жертвуя собой, своим отдыхом, дружбой с летчиком Павлом. И не просто хочет успеть исправить ошибки, но и взлететь, подобно мальчику Икару выше неба — и перешагнуть через горы.

Мне очень нравилась эта повесть в детстве, часто ее перечитывал, но, вот экранизация в мини-сериале «Три веселые смены» («Ошибка Микоши») получилась несколько наивной и очень хотелось, чтобы Микошей был тот паренек из фильма «До первой крови». Однако, честность , искренность и смелость героя, который не испугался запустить и взлететь на вертолете, чтобы «белые пилотки» победили, поражала всегда.

Не самое мрачное произведение Погодина, даже лирическое. Грузный и нескладный, но при этом ловкий и сильный, а главное — целустремленный парень парень по имени Алеша повзрослел слишком рано. Но, причиной тому вовсе не трагедии, а исключительно харизма парня. Еще во время учебы в школе он начал водить огромный лесовоз, с легкостью ворочал стволы деревьев, знал автодело, и любовь его уже была предрешена, и мечта его — поступление в бронетанковое училище, почти воплотилась. Вроде бы все ровно и гладко. Но, Погодин не может не повернуть все несколько невесело. И вот приступ аппендицита еще на выпускном кардинально все меняет, а случайная встреча на дороге в потемках и в дождь, пробуждает в нем неизведанные доселе чувства. И вот тогда в памяти его возникают воспоминания о красоте и волшебстве природы, а внезапный приступ болезни отступает на второй план...

Былью и небылью, но остается в жизни каждого писателя тот небольшой миг, когда он может рассказать немного о себе, либо в короткой сухой автобиографической справке, либо в фолианте, разложившим свои словеса по волнам отживающих литературных журналов. Но есть уютные писатели, которые, словно бы приоткрывают для читателя пелену сокровенного, не раскрываясь полностью, но приглашая его причаститься к потаенному. Есть ведь и избушка на Вишере Коваля, покрытая витиеватыми узорами тайнописи, а есть и вовсе сокровенные Полынные сказки его. Но есть и Радий Погодин — сказочник жесткий, рассказывающий взрослым о детях, закаленный горнилом войны народный сказитель, чьи рассказы и повести перемежаемые витиеватостью давних словес, архаичностью валдайских говоров, повествуют нам о чем-то не всегда веселом и беззаботном, иногда и вовсе мрачным, но все же дающим надежду, ведь у слушателя должна быть вера в хороший конец сказки.

Но здесь Погодин просто рассказывает нам о том, как ходил в школу, и проводником его в тот, уже урбанизированный теперь, мир лазоревого детства становится петух, рыцарски и горделиво напоминая, предостерегая и наставляя. здесь в памяти остаются еще не советские деревенские жители, исполненные суеверий и нарочитой набожности, и первая учительница — та, что у каждого одна, и далекие и коварные перелески городских улиц, где лазурь тускнела новыми годами суеты, но научила все же руку писать сказки. Возвращение — всегда тяжело, но у Погодина — это еще и осень, пора увядания, но и пора вдохновения, когда мысли давней вязью ложатся на бумагу строками новых рассказов.