В день моего посвящения и первого посещения августейшего учреждения Американской академии искусств и литературы меня провели в портретную галерею литературного отдела и оставили там — одного среди гигантов. Возможно, это был своего рода ритуал-испытание, вроде того, как бросить кого-то у входа в кукурузный лабиринт. Чивер. Болдуин. Рот. Фолкнер. Джеймс. Велти. Моррисон. Это было ошеломляюще. Я чувствовал, что мне нужен клубок веревки, чтобы не потеряться среди этой славы. Поэтому я начал искать в таблице обрамленных фотографий, начиная с эпохи пенсне и до наших дней, писателей научной фантастики и фэнтези. Я не совсем понимаю, почему мои мысли пошли именно в этом направлении. Возможно, я чувствовал себя немного виноватым из–за принадлежности к клубу, в который не были допущены многие из моих личных литературных героев и влияний – Джон Кольер, Джек Вэнс, Г. П. Лавкрафт, Кордвейнер Смит. Прежде всего я искал Урсулу К. Ле Гуин.

Я нашел Джеймса Бранча Кейбелла: да, возможно, он фантаст. Стивен Винсент Бенет, который написал оригинальный постапокалиптический рассказ, который, несомненно, научная фантастика, “У вод вавилонских". Уильям С. Берроуз? Честно говоря, я не мог бы сказать, считается ли он писателем-фантастом или нет; я никогда не был в состоянии понять этого парня. А еще был старый добрый Курт Воннегут, создатель антиутопий, изобретатель глобальной пандемии льда-девять, хартии планеты Трафальмадор. Но когда я остановилась перед его фотографией, то совсем не был уверен, что он не предпочтет, чтобы я просто продолжал двигаться дальше. Так было со всеми этими чуваками, подумал я. Великие американские писатели, если им случалось писать научную фантастику и фэнтези, редко удостаивались самых высоких почестей. Они их были лишены (этих писателей даже не рассматривали внести в списки) — самых престижных наград. В конце концов их не приняли всерьез. Как однажды выразился Воннегут:

"Я был безмозглым обитателем картотечного ящика с надписью “научная фантастика”, и мне хотелось бы выйти из него, тем более что многие серьезные критики регулярно путают этот ящик с писсуаром".

Более надежный и легкий путь писателя к призам (а кто не любит нпграды?) состоит в том, чтобы полностью держаться подальше от жанровой канавы, и если этого нельзя избежать—если человек “родился там”, так сказать,—отречься от нее или отказаться от нее. Урсула К. Ле Гуин проделала это нелегким путем. На протяжении десятилетий она последовательно создавала шедевры, произведения огромной тематической, стилистической, структурной, концептуальной и психологической сложности и глубины, замысловатые узоры, живо воображаемые, прочувствованные, красиво написанные, которые также были откровенно и бесстыдно произведениями фэнтези и научной фантастики. Она редко выходила за пределы жанровых границ, а вместо этого расширяла их. Она никогда не отвергала жанровую канаву, которая питала ее амбиции и разжигала воображение; вместо этого она подтвердила предположение Оскара Уайльда о том, что нет лучшего места для наблюдения за звездами, чем канава.

Я люблю, любуюсь и восхищаюсь столькими ее произведениями: "Резец небесный“, "Левая рука Тьмы", "Обездоленные", "Слово для леса и мира — одно", чудесные рассказы, особенно незабываемый "Те, кто уходит из Омеласа".- Но мой первый опыт чтения Урсулы Ле Гуин был связан не только с восторгом, восхищением или любовью. Речь шла о трансформации. Человек, которым я собирался стать в 1972 году—особая коалесцентная конфигурация синапсов, апперцепций и нервных путей, — не пережил встречи в возрасте девяти лет с "Волшебником Земноморья". Первый том ее Земноморья был помещен в богато реализованную и детализированную воображаемую топографию островов и океанов, где мастерство языка—верное, точное построение и произнесение слов обученным адептом, который знал их историю и понимал их возможности и, таким образом, мог называть вещи своими истинными именами—обладало силой изменять реальность, переделывать мир.

Но что действительно изменило содержание моего черепа, так это то, что сама книга была фрактальной демонстрацией его собственного первичного тщеславия. Не имея ничего, кроме языка — линий на бумаге, правильно настроенных,— Урсула К. Ле Гуин вызвала целую планету к существованию, детальному и правдоподобному, от ее флоры до погоды, диалектов и церемоний ее обитателей. И хотя этот мир исчез в тот момент, когда я закрыл обложку книги, память о моем визите, о жгучей борьбе молодого Геда с его собственной зловещей тенью осталась. В Земноморье обладатели лингвистической силы были известны как волшебники, и они называли свое ремесло магией, но мне было очевидно, даже в девять лет, что истинным именем магии было письмо, и что такой писатель, как Урсула К. Ле Гуин, была волшебницей.

Как оказалось, это было лишь отчасти верно. Письмо было магическим искусством, но магическая сила, питавшая его, по мнению Урсулы, не была языком. Это была игра воображения.

В начале семидесятых годов Урсула написала ряд эссе в защиту одной из двух великих литературных традиций — фантазии, которая была ее страстью и ее хлебом с маслом (хотя она интуитивно чувствовала, что различие между фантазией и другой традицией, научной фантастикой, было тривиальным.) Эти эссе имеют названия вроде “Почему американцы боятся драконов?” и они твердо придерживаются традиции апологии других современных фантастов, таких как Дж. Р. Р. Толкин и К. С. Льюис, считавших себя обязанными защищать свою работу от догматиков прагматизма, практичности, полезности, всех тех суровых людей, которых Беллоу в романе "Герцог" называл “инструкторами реальности"."Фантазия равнялась эскапизму, придерживалась своей догмы: побуждать людей верить, что бегство от нынешней реальности даже желательно, не говоря уже о возможности отказаться о побега, было в лучшем случае глупо, а в худшем — аморально, если не преступно. Подлинной целью этой догмы, утверждала Ле Гуин, была не фантазия как таковая, а сама человеческая способность воображения.

Ле Гуин контратаковала. Так называемая реальность, представленная врагами воображения как материальный факт, была конструкцией, машиной, предназначенной для подчинения женщин, подавления и вытеснения местных культур, превращения человеческого опыта в товар и автоматизации человеческого поведения. В этом свете эскапизм был подрывной силой, даже потенциально революционным актом, а воображение—нашей способностью предвидеть и строить альтернативы нынешнему плачевному положению дел—мощным инструментом человеческого освобождения. Это, заключила Ле Гуин (и продолжал делать выводы в течение следующих сорока лет), было истинной причиной враждебности к фантастике и научной фантастике: она угрожала существующему положению вещей.

Сорок лет спустя Ле Гин все еще защищала свое воображение. Ее представление о враге несколько сместилось, чтобы охватить кооптацию воображения и это ужасное слово,” креативность", которым пользуются корпоративные стратеги и маркетологи, но чувство тревоги только усилилось. Она считала, что под ударом оказались не только жанры фэнтези и научной фантастики, но и вся литературная деятельность, даже сам фундаментальный проект грамотности, определяемый не просто как способность читать текст, но как средство тренировки воображения—и в конечном счете построения подлинного " Я " —через постоянное соприкосновение с литературным искусством. В эссе ” Что нужно ребенку", — она писала:

"...то, что нам всем нужно, — это найти каких-то других людей, которые представляли себе жизнь по линиям, которые имеют смысл для нас и позволяют некоторую свободу, и слушать их. Не слушайте пассивно, но слушайте. Слушание — это акт общности, который требует пространства, времени и тишины. Чтение — это средство слушать".

Современная культурная ортодоксия, часто формулируемая или недоговоренная как "оставайся на своей полосе", постулирует, что писатель должен оставаться центрированным в своем собственном сообществе, писать из своего собственного и своего общественного опыта: оставаться дома. Но Урсула утверждала, что эти места, эти точки происхождения, дом и община сами являются актами творческого воображения. Она начинает свое эссе 2002 года “Инструкции по эксплуатации“, обсуждая детей в специфическом контексте обучения их воображению с помощью литературы: "ребенок, который не знает, где находится центр, где находится дом, что такое дом,—этот ребенок находится в очень плохом состоянии.” Пока что это звучит так, как будто она готовится спорить за то, чтобы остаться на своей полосе, остаться на месте. Но потом она продолжает::

"Дом-это не мама, папа, сестренка и Бад. Дом — это не то место, куда они должны тебя впустить. Это вообще не место. Дом — это воображаемое место. Дом, воображаемый, приходит в себя самоё. Оно реально, реальнее любого другого места, но вы не можете попасть туда, пока ваши люди не покажут вам, как это представить, кем бы они ни были.{} Они могут и не быть вашими родственниками. Возможно, они никогда не говорили на вашем языке. Возможно, они были мертвы уже тысячу лет. Они могут быть всего лишь словами, напечатанными на бумаге, призраками голосов, тенями умов. Но они могут проводить вас домой. Они — ваше человеческое сообщество".

Понимание Ле Гуин общности было ограничено только временем и забвением. Достижение его требовало от нас смелых, невозможных прыжков, чтобы совершить захватывающие подвиги эскапизма из серых пределов нашего зачаточного "я".

В руках великого художника то, что мы называем фантазией и научной фантастикой, лучше всего понимается не как литературные жанры, а как литература в ее чистейшей форме: призвание к существованию посредством чар языка, подпитываемых маной воображения, миров и сообществ: в какой-то далекой легендарной эпохе, на другой планете, в округе Йокнапатофа или Мерси, штат Мичиган, или в одной из других вымышленных Тони Моррисон версий ее родного города Лорейн, штат Огайо; в колдовстве, с помощью магии, обитателей этих воображаемых домов, вместе с тайнами их сердец и лабиринтами их мозгов. Фэнтези и научная фантастика открыто говорят о том, что так называемая мейнстрим-фантастика обычно пытается скрыть: "смотрите, я все это выдумываю!". И не только это, напомнила нам Ле Гуин: мы тоже выдумываем себя. Придумываем истории о себе и своих общинах не из цельной ткани бытия, а из всех других историй, которые мы слушали и читали с детства. И чем больше мы читаем, чем внимательнее прислушиваемся, тем дальше за пределы нашей собственной личной канавы наши планы побега будут нести нас, тем мы ближе к звездам.

Урсула к Ле Гуин была принята в Американскую Академию Искусств и литературы в 2017 году

Майкл Шейбон живет в Беркли, штат Калифорния.

Исходник — https://www.theparisreview.org/blog/2019/...

перевод — Rinsant

Два связанных между собой события определили последние 10 лет в научной фантастике и фэнтези—самые трансформирующие, что мы видели в истории жанра.

Из всех событий и несчастий, которые сформировали последнее десятилетие в научной фантастике и фантастической литературе — буря изменений —два значительно выделяются перед остальными. Они связаны между собой: рождение и смерть. О смерти, хронологически второй, следует поговорить в первую очередь.

Мы потеряли легенду. Это подразумевается не столько гиперболой, сколько, по сути, вполне официально. В 2018 году Урсула К. Ле Гуин, которая 18 лет назад была названа Библиотекой Конгресса “живой легендой”, скончалась. Она фыркнула на эту этикетку точно так же, как она — прирожденный сноб — фыркнула бы на эвфемизм woowoo* (*убеждения, основанные на воображении, а не на научных фактах), и ушла. А что происходит сейчас? И что дальше? Хотя она опубликовала перевод "Дао Дэ Цзин" и изучала буддизм, Ле Гуин редко прямо говорила о своих духовных убеждениях: «Поговорим о богах; Я атеистка», — написала она в предисловии к своему самому известному роману — "Левая рука Тьмы". “Но я также и художник, а значит — лжец. Не доверяй всему, что я говорю. А говорю я правду.” По крайней мере она была трикстером. В одном из своих последних интервью она дразнила символичность бессмертия: «Серьезный это возраст, 88 лет. Если вы перевернете числа на бок, это будет две бесконечности, лежащие друг на друге.” Она так и не добралась до своего 89-го года.

Последние годы жизни Ле Гуин, ставшие кругом почета в замедленном темпе, были одними из самых заметных в ее полувековой карьере. Люди, никогда не слышавшие ни о Земноморье, ни об Экумене, начали возвещать ее пророчества и цитировать ее многочисленные мудрости. Они нашли ее, обожали, влюбились в нее, в эту сгорбленную маленькую шутиху, которая ругала каноны, корпорации, капитализм. Давайте посмотрим на этих людей, этих эффектно новообращенных, как она могла бы смотреть: со смесью любви и опасения.

Потому что Ле Гуин никогда не была особенно привлекательной, не так ли? Она странная, суровая, жесткая. Её слово и произведения, по сути своей, сопротивляются верхоглядству и упрощению. Она не доверяла саспенсу и не имела таланта к интригам. Эта обманщица, ради вас она изменит временную форму глагола, прыгнет на много миль вперед или лет назад, проведет сны и невозможности в реальность. Певучесть прозы сталкивается с минимумом действия. Даже когда она писала якобы для детей, ее фразы требовали, и до сих пор требуют, терпения. Посмотрите на второй абзац ее книги, «прорыв из юности во взросление», "Волшебник Земноморья", опубликованной за 50 лет до ее смерти, в 1968 году:

«Он родился в уединенной деревушке под названием Десять Ольховин, примостившейся высоко в горах прямо над Северной Долиной. От деревни террасами к морю спускались пастбища и пахотные земли, а по берегам реки Ар, извивавшейся в долине, виднелись крыши других селений; выше был только лес, к вершине он уступал место голым скалам, покрытым снегом.»

Если текст не вызывает у вас головокружения, то вы что-то не то читаете. В 67 простых словах она переносит нас с вершины горы на основание ущелья, а затем возносит прямо вверх ,"хребет за хребтом".” Даже птицы не летают так быстро; мы, люди, вынужденные так летать, едва сможем дышать. «Номер четыре, Бирючинный проезд», не-а, не прокатит.

(Ле Гуин не была особо взволнована тем, что так мало критиков признали корни Гарри Поттера и Хогвартса в ее ранних фантазиях о мальчиках-волшебниках. Ей не нужно было волноваться. Литература запомнит полеты Роулинг как значительно более приземленные.)

Ле Гуин никогда не хотела, чтобы тебе, читатель, было удобно. Человек не должен уживаться с «Обездоленным(и)», или с «Резцом небесным», или со «Всегда возвращайся домой»; он должен взаимодействовать с ними, а на самом деле — активно читать. Потому что под их твердыми поверхностями скрывается глубокое, струящееся тепло, награда за усилия. Кто же до нее писал вот такие фантастические произведения? Время от времени появлялся странный вклад в жанр, но никто и ничем так не стремился к такому проекту, как разрушение мифа за мифом, как развитие жанра фантазии и его передел, роман за романом, назад к основам и вверх. Для большей части истеблишмента, который так долго держал жанр заточенным в литературном подвале, она стала освободителем жанра. В твердую научную фантастику она внесла человечность, мораль, так называемые мягкие науки — слишком стерильные слова для того, что в действительности является самой трудной истиной жизни.

В год смерти Ле Гуин вышел короткий рассказ под названием «Те, кто остаются и сражаются».“Это было, — сказал его автор, — пародией и реакцией на рассказ-притчу Ле Гуин "Те, кто покидают Омелас". Оригинал, опубликованный в 1973 году, до сих пор пользуется популярностью, часто среди преподавателей, надеющимися встряхнуть и выбить из колеи мышление своих самодовольных учеников. Всего на нескольких страницах нам предлагается представить себе общество, Омелас, совершенное во всех отношениях, кроме одного: его справедливое процветание зависит от ужасных страданий одного ребенка. Итак, центральная этическая дилемма: стоит ли оно того? Те, кто так не считает, уходят. Название обновления 2018 года, духовное продолжение, является скрытым опровержением: вы не должны уходить. Вы должны остаться и бороться за ребенка. Его автором—чей взлет в это десятилетие научной фантастики и фэнтези является другим событием в нашем уравнении —является Н.К. Джемисин. Если Урсула Ле Гуин смерть, то Джемисин — рождение.

Это слишком складно и вообще слишком рано, чтобы называть Джемисин «Урсулой Ле Гуин нашего поколения» (её чаще называют «наша Октавия Батлер»). Однако «примешав к себе Ле Гуин в родословную», Джемисин не ошибется. Она — лучший писатель фантастического в наше время. Значит, не столько двойник, сколько преемница, причем самая достойная из всех, что у нас есть.

Ум-Хелат Джемисин — не более легкий мысленный эксперимент, чем Омелас Ле Гуин (обратите внимание на их сходно звучащие названия, а также слабое эхо в обоих случаях "несправедливости творящегося"). Возможно, Ум-Хелат даже сложнее. Ум-Хелат тоже внешне утопичен, и Джемисин рисует такую же яркую картину:

«Склоняющееся послеполуденное солнце золотится над городом, отраженный свет искрится на его слюдяных стенах и граненых украшениях. С моря дует легкий ветерок, на вкус соленый и полезный, такой свежий, что по многолюдному маршруту парада разносится спонтанное приветствие. Молодые люди на берегу, деловито помешивая большие чаны с пряными мидиями и кастрюли с рисом, горохом и креветками, готовят быстрее, ибо в Ум-Хелате говорят, что запах моря будит живот. Молодые женщины приносят на перекрестки улиц ситары, синтезаторы и большие деревянные барабаны, чтобы заставить толпу танцевать так, как способны танцевать только молодые люди. Когда люди останавливаются, слишком разгоряченные или слишком жаждущие, чтобы продолжать, есть стаканы свежего сока лайм-тамаринда. Пожилые сидят по магазинам, торгуя напитком, хотя, если человеку очень нужно, они угостят. В Ум-Хелате всегда есть души, нуждающиеся в барабанной дроби и тамаринде.»

Понаблюдайте за «Ле-Гуин-подобным» способом, за прогрессией от зрительных образов к запахам и звукам. Это описательное письмо необыкновенной красоты и живости, независимо от жанра. Затем — откровение: совершенство основано на боли. В данном случае это не одинокий замученный ребенок, а нечто гораздо более неожиданное. Любой, кто потворствует несправедливым мыслям в Ум-Хелате, этом обществе счастливого равенства и легкого доступа к тамаринду, устраняется.

Джемисин была раскритикована меньшинством реакционных клеветников как "Воин Социальной Справедливости", чья работа продвигает прогрессивную политику без учета нюансов. Так вот что это такое? Общество, которое убивает своих нетерпимых граждан, оставляет сиротами своих маленьких детей? Рассказ практически взрывается сложностью, путаницей (за исключением, пожалуй, тех случаев, когда Джемисин скорее констатирует, чем показывает, социальные беды, прибегая к словесным модам момента — но даже это может быть учтено в контексте). Она могла бы выпустить послушную, активистски настроенную критику Ле Гуин, в которой истинные омеласианские/ум-хелатские прогрессисты остаются и борются. Вместо этого она закручивает сюжет, сопротивляясь упрощению. Ле Гуин исправлена и почитаема.

Хочется думать, что мастер одобрила бы это. Ле Гуин никогда не выбирала легких путей, она настаивала на каждом предположении. Это означало, что она даже могла — чуждое понятие в современную эпоху — изменить свое мнение. Ранее в этом годуслужба вещания PBS выпустила небольшой документальный фильм о жизни Ле Гуин "Миры Урсулы К. Ле Гуин". Есть старые черно-белые кадры научно-фантастического митапа, где зрелая Ле Гуин задается вопросом, почему одна из женских персонажей в “Гробницах Атуана", второй книге Земноморья, не совсем «свободная женщина». Ле Гуин отвечает с трогательной откровенностью: "Книги Земноморья как феминистская литература — это полный провал. Исходя из моих собственных архетипов и из моего собственного культурного воспитания, я не смогла спуститься в глубины и найти женщину-волшебницу. Может быть, когда-нибудь я и научусь этому, но когда я писала эти книги, то не могла этого сделать. Хочу суметь”.

Она действительно будет учиться этому. Большая часть более поздних работ Ле Гуин раскрывает женщину, точно так же, как Джемисин, пришедшая в жанр, чтобы подтолкнуть нас дальше, в процессе противостояния ее собственным регрессиям. Так жанр обновляет себя, склоняясь к прогрессу. "Жюри премий обычно включает в шорт-лист произведения как мужчин, так и женщин, но присуждает награду мужчине”, — жаловалась Ле Гуин в эссе, написанном в начале этого десятилетия. Когда десятилетие подошло к концу, она наконец—то доказала сама себе —на этот раз — что ошибается. Джемисин выиграла беспрецедентное трио Хьюго циклом «Расколотая земля», в центре которого были женщины-волшебники: грозная мать и бесстрашная дочь, способные контролировать горы своим разумом. Семь премий Хьюго в категории «за лучший роман» в 2010-е годы, по сути, достались женщинам, причем процентно больше всего за всю историю премии. Эти истории отражают сдвиг, гиперпространственный прыжок в новые регионы. “Чему мы учимся у женщин?» — однажды спросил Ле Гуин — “Мое первое огромное обобщение состоит в том, что мы учимся быть людьми.”

В «Пятом времени года», первой книге цикла «Расколотая земля» и лучшей книге этого десятилетия, главному герою предстоит сделать ужасный, невыносимо человеческий выбор. Трудно представить себе человека, пишущего ее. Ею Джемисин перекликается с еще одним своим литературным героем, Тони Моррисон, и ее романом «Возлюбленная». Моррисон, которая уж точно никогда не писала научную фантастику, но, безусловно, наполняла свои рассказы вспышками магии, была одним из очень немногих других писателей, также названных Библиотекой Конгресса «живой легендой». Может быть, Дух Ле Гуин и не подмигивает нам со звезд — со звезд, чьи пути она так замысловато прокладывала на протяжении своей исключительной карьеры, — но она будет сверкать в этом космическом совпадении. Тони Моррисон тоже скончалась в этом десятилетии, через год после Ле Гуин, в «Бессмертном возрасте» 88-ти лет.

Источник — https://www.wired.com/story/best-books-20...

перевод — Rinsant

перевод размещен также здесь — https://vk.com/@ursulaleguinworlds-20-luc...

Они сумели сбежать с Анаберки, завернувшись в старые одеяла, и проникнув в гавань под видом нищенок. Весь путь, пока девушки пробирались по странно безмолвному городу, уворачиваясь от патрульных разъездов сквозь проулки, княжна крепко держала Делису за руку и отпустила только в корабельной каюте. В утешение отловной команде достались лишь сундуки с учебниками и шкаф с платьями на съемном жилье.

— А теперь объясните наш побег – попросила Делиса.

— Дева моря. Она не объявилась. И об этом стало известно. На Тармэвару скоро придет вражеский флот. Достаточно? -

Делиса кивнула, принявшись слушать корабль. Его вздрагивания обшивкой, его танец на волнах, перемещение людей на палубах. В дверь постучали. Им принесли чистую одежду, таз, воду и полотнища для обтирания.

— Ширма будет? –

Моряк осмотрел перегородки:

— Нет. Но я принесу молоток, гвозди, веревки и парусину. Разгородитесь как вам угодно –

— Прекрасно –

Пока княжна прибивала гвозди, приматывала веревки и развешивала парусинные занавеси, Делиса в нерешительности разглядывала одежду и украдкой почесывала бедра.

Стук прекратился.

— Ты будешь тосковать? –

— По кому? –

— Я подразумевала остров или город, академию в конце концов –

— Города всегда – люди. Без людей города умирают –

— Кто же это занял твои мысли? Ни этот ли мальчик на посылках? –

— Разве что его собака –

— Согласна. Весьма красивое животное –

В Академии не было заявлено никаких тармэварских княжон. Её порог переступили две купеческие дочери, прибывшие обучаться мирознанию, и быстро влились в круг общения с местной аристократией. Княжна Тиккейра Зафра, плоть от плоти Девы Моря и Древа миндаля, ни разу не играла в общей зале в ми-го, не переставляла фишки в многолетней партии, не прислушивалась к шуршанию песка в часах и не спрашивала советов у своих сторонников. Всё это было жизнью Циоры дочери преуспевающего купеческого дома Наг. Делиса из купеческого дома Миора носила более сложную маску. Она носила данное родителями имя и врала обо всём остальном. Зато ей никогда не придется отрицать собственной жизни. Это она – Делиса Миора – вела журнал партии в ми-го, хранила ключ от шкапа с игральной доской и песочными часами, ходила на лекции и практикумы, открывала, несмотря ни на какие жалобы подруги, ранним утром ставни, покупала продукты в разнос на подъездном крыльце, прохаживалась по торговым кварталам, присматривая красивый садовый горшок или расшитую зеркалами шаль, обедала в студиозной харчевне и гладила пса по кличке Пон-пон, когда тот доверчиво клал свою тяжелую голову ей на колени. Также доверчиво обнимал её ночами хозяин Пон-пона – Риода. При света дня он был подчеркнуто сдержан и отстранен. И это всех устраивало.

— Делиса? Анаберка проникла в тебя, понимаю. А еще, возможно, скоро мы погибнем. Но если бы мы остались — нас бы уже убили –

Ночью, когда княжну наконец-то сморило сном, Делиса, засунув кляп из полотенца себе в рот, подцепляла чешую на внутренней стороне бедер с помощью ногтевой пилки и выдирала наживую из кожи, а после перетянула ободранные ноги бинтами для менструальных повязок и выбросила чешуйки через апертуру за борт.

Многодетна Матерь вод, а более всех держала при себе крепко одну из дочерей — Деву моря. Но той было тесно в тени матери и туго в её любви, а потому она ушла на поиски такого места, где могла бы стать собой. И нашла его на поверхности. На землях Тармеварэ она встретилась с Древом миндаля и они роднили своих дочерей и сыновей с местным народом. А когда её смертное тело сносилось, бессмертный дух Девы моря вернулся в волны. От горя Древо миндаля пустил крону ввысь и корону корней вглубь. Чтобы утешить его, Матерь вод дала Тармеварэ силу, с которой остров стал править странами вокруг и снимать с них дань. А еще Дева моря возрождается на суше, но возвращается к праматери всех матерей зовом собственной крови и в Чаячей башне в воду уходит наклонная плита. По ней Дева моря, обросшая чешуей и с холодной кровью, соскальзывает в пучину, там, на дне морей и океанов охраняет остров.

Анаберка тоже снаряжала корабли. И в доме Риоды не было места тишине. Братья проверяли обмундирование и оружие. Слуги таскали сундуки, готовили провизию, отец встречал и провожал внезапных гостей, сестры показывались на люди во всем великолепии молодости и неопытности. Лишь мать, будучи на сносях, пряталась на верхнем этаже. Женщина плохо спала в последнее время и стала ненавидеть море. Ей становилось дурно от соленого ветра и звука колокола с морской биржи. Она вздрагивала от чаячьих криков и крепче обхватывала руками живот. Донна Ригейра решила перебраться в предгорное поместье и забрать дочерей с собой. От того, что половина домочадцев уходила на войну, а вторая половина готовилась к переезду в предгорье, дом превратился в разворошенный муравейник. Донна открыла окно в сад внутреннего двора – там её и соседские дочери, отловив Пон-пона и навязав ему плащом юбку вокруг туловища, играли в господ и слуг. Девочки озвучивали свои мечты о том, как их родные завоюют загордившийся Тармеварэ, а всех его кичливых людишек обратят в рабов, как они станут богатыми невестами и у каждой будет слуга нести расшитый жемчугом шлейф, а у их мужей будет много земель — и после этого это их кровь будет пахнуть миндалем, тогда как рабам останутся соль крови и слез, вот пусть и плачут кровавыми слезами. Пон-пон взвыл и напугал дурёх. Донна закрыла окно и снова заплакала. Плакала она и в дороге неделями позже. Так горько и громко, что слуги сняли гербовой навес с кареты, чтобы никто не подумал, что донна отправлена за измену в ссылку супругом.

Вернувшись на родину, Тиккейра Зафра возглавила восстановление фортификаций и эвакуации мирного населения вглубь острова. «Займите работой толпу и она сама предотвратит собственную панику» — учили их в Академии:

— Пора применять свои знания – хмуро делилась с подругой новостями княжна и засыпала в её постели, едва успевая разуться. Чаще не успевала. А просто приносила судок с кашей из полевой кухни и падала отсыпаться. Люди вокруг жили, словно в сказке-уравниловке, что им преподавали на курсе общественных теорий: могли спать под вашими стенами, разведя костер, ходили строем, то пели, то молчали, делились друг с другом последним. Они и верили, что сегодня – последнее, что есть. Жадничать не осталось причин.

Делиса же перестала вставать с кровати. Странный у неё дом. Молча проводили, молча встретили, бабушка Мирата с младшей сестрой Айзой жила в другом крыле, брат Жефро отбыл на обучение в Сады, а еще одна сестра Милике была контрактована на срочную медицинскую службу. Отец и мать, узнав об армаде, надвигающейся на Тармевару, смогли проскользнуть на остров и также мудрено взятками и связями выскользнуть из-под власти таможни, увезя Айзу, во Взгорье. Милике отказалась бежать. С Жефро они не смогли связаться, так как послушники Садов ушли в подземелья Святилища. Мирата решила умереть на родной земле. Увидев Делису в лихорадке, родители даже не стали предлагать место на семейном корабле. Только настойчиво просили снестись с княжной, для обеспечения безопасности их затеи.

— С ними-то мне всё понятно! – вскипятилась Тиккейра – Но ты-то, ты! Чего ради ты прилипла к кровати? Думаешь, сразу на ней отчалишь? Спасайся! –

— Не уверена, что могу им довериться. Разве что в твоей компании –

— Делиса... Я не хочу умирать. Я просто не смогу после такого жить –

«Как с языка сняла, да так же горько» — подумала Делиса.

Княжна становилась всё угрюмей. Она, уставшая и грязная, валилась рядом в промокшие от пота простыни и выговаривала свои боль и страхи:

— С Птичьего утеса каждый свет девки прыгают на закланье. Сами. Просят Матерь вод принять их вместо Девы моря. Сегодня пачкой прыгнули. А чтобы не дрейфанул кто, веревками друг с другом перевязались. И словно сардельки в кастрюлю, друг за дружкой – бульк-бульк-бульк! Может, следующим подсказать сразу рядком сигать? Вот ведь – мы тут гавани пытаемся цепями перекрыть и мели щебнем насыпать, а они сейчас по подводному дворцу рассекают. Скоро их столько ухайдокается, что придется и там посольский квартал заложить! –

После княжна смыкала глаза и спала пустыми снами.

Делисе хотелось рассказать подруге, что на дне нет никаких дворцов. А только тьма, холод, жар вулканов, вода и придонный водный мир. Вначале уродливый. Потом – привычный.

На второй неделе Тиккейра пришла бессильная от ярости, надрывно плача и крича:

— Они их убили! Всех, нимесса, всех! От мала до седин! Они никого не пожалели! Агелока! Врывались в дома и резали людей! Наших людей! Миредо! Они сжигали людей в домах и расстреливали тех, кто пытался спастись. В Миграфе местный жрец Светил попытался укрыть людей в святилище по праву защиты у алтаря – его разорвали вместе с нашими поддаными! На Вадейре кровью наших людей мыли улицы! Резали младенцев над корытами для свиней! Посольских кварталов больше нет. Люди резали людей! Нет больше в живых посла Фада! Его и всю семью Анаберка казнила! Засоленную голову жители города Удегара, в котором мы провели столько лет, милостиво прислали для захоронения в родной ему грязи! Ненавижу! Ненавижу!! Ненавижу их всех!!! –

Уже через несколько часов княжна вновь ушла осматривать акведук, обходить улицы на предмет безопасности в составе сторожевого отряда и сопровождать переброс людей на высоты. Лихорадка и слабость грызли Делису, подобно древоточцам, засевших в носовую фигуру. Она постоянно куталась в два-три слоя одежды, чтобы никто не заметил палевого цвета её кожи и не почувствовал трупной жесткости её мышц. Чешуя ороговела и вгрызлась глубоко под кожу, на крестце вспухли кости и начали выпирать подобием хлыст-хвоста, живот стал литым щитком, а груди — меньше, от неё несло рыбой, но от кого в столице теперь пахнет миндалем?

На конец второй недели Делиса проковыляла на пристань. Муравейник, осознавший, что сейчас в него воткнут палку и хорошенько пошерудят. Муравейник, решивший загрызть жестокого ребенка и разгрызть его палку тысячей своих жвал. Обратно её привел незнакомец. Калитку им открыла Митара. Мужчина обратился к ней:

— Внучка ваша в сохранности, сестра –

— Через соседской собаки кобеля я тебе сестра, но доброго тебе пути, человек, а если-таки нужны тебе несколько долей, то пройдись по округе и всем донеси, что старуха Митара из дома при набережной устала жить в страхе и приглашает всех желающих на чашку тиры, а котел у неё глубокий. И ты это, хлеборез свой из пыли подними. Ни я первая, ни я последняя. Надоело –

«Вот и пал твой дом, Делиса Миора. Твои отец и мать бежали. Сестру Айзу ты не успела узнать. Твоя сестра Милике и брат Жефро много храбрее тебя. А твоя бабушка отравлена страхом перед завтрашним днем – и ты всё равно будешь мертва, Делиса Миора, осталось только определить цену».

Если армада появится на горизонте – на Чаячьей башне вспыхнет огонь и мастера сожгут Сады, а люди сожгут свои дома, стада и выпьют за собственный покой тиру – вытяжку из горечи миндаля. Без защиты моря и земли, жители острова оставят завоевателям пепел, соль и трупы. А пока что к острову, затягивая петлю, приближаются со всех сторон корабли, и теперь ей слышно, на каком из них находится Риода, пахнет металлом доспехов, затхлостью давно немытого тела и бахвалится, как имел одну «тармэварскую мохнатку».

Она вышла из дома. И не вернулась.

Риода спал. Иначе и не могло быть. Разве где наяву может быть так темно? И гулко? В чреве кита, но кит не скрипит обшивкой и присвистывает матросскими ругательствами со своих стенок. Не рисует перед носом течений, какие встречаются в толщах воды. На границе протянутых рук появилась светлое пятнышко и начало расти. Будто приближаясь, но постоянно вдалеке, росла фигура. Потом она стала смутно знакомой, после узнаваемой – к нему приближалась Делиса. Риода ощутил смущение. Она шла к нему вероимно нагая. Он поносил её, красуясь перед сослуживцами, он плыл грабить её родину и уничтожать её народ. Он захотел попросить прощения, но Делиса не захотела его слушать. Она его больше не замечала. Она росла и ему стали заметны и хлыст-хвост с жалом, и щитовидный живот, и чешуя, охватившая под кожей всё тело до самой линии волос на черепе. Один глаз был осминожий, а в другом поселилась откипевшая ярость. Улыбаясь, Делиса вдруг нагнулась и взяла воду, как его сестры брали скатерть за края и у него проскочила мысль, которую он успел осознать хребтом, но не головой. Так его сестры на празднике Цветения брали за края полотнище, наполненное лепестками цветов, и резко всхлапывали – подбрасывая лепестки в воздух, чтобы насладиться несколькими секундами дождя из цветочной нежности. В тот момент, когда Делиса вслохпнула пространство вокруг себя, Риода перестал чувствовать свой вес, а в следующую секунду корабль рухнул сначала в пустоту, а затем в скопище других кораблей. Перед тем, как Делиса и Риода перестали быть собой, из темноты в гуле предсмертных криков тараном метнулся киль чужого корабля, преследуемые холодом воды, бьющей молотом тех, кто еще был жив.

В глубине, вне вод Тармэваре, проснулись вулканы. На поверхности океана от Тармэваре во все стороны шла убийственная волна, набирая себе высоту. Она ударила подчиненные острова и низины, пощадив высоты. Счет погибших и пропавших за ту ночь сразу открылся на тысячи. Города и вековые леса выдирало с корнем. Острова становились камнями-пустынями посреди океана. Реки меняли свои русла. Изменилась прибрежная линия. Землю встряхивало от проснувшихся вулканов и благо они были под водою. Санитарные кордоны с Тармэваре топили любые корабли из-за угрозы распространения болезней беженцами и сжигали любую растительность, способную сойти за корабельную древесину.

Донна Ригейра выплакала соль в ночь Волны. Её супруг погиб, её сыновья, кроме новорожденного, еще безымянного, мертвы, дом её смыло в море вместе с Удегаром, их некому защитить. Кто соберет немногий сохранившийся урожай? Кто будет охранять овечье стадо? Собака уже пропала. Скорей всего, её заманили и ободрали на шашлык. Кто по весне вскопает землю? Кто засадит её семенами и откуда их взять?

Когда в поместье появился солдатский разъезд, переждавший Волну в предгорье, а их старшина обратился к ней «госпожа» и она узнала в нём одного из гвардейцев-наёмников, служивших её мужу, улыбка стала той роскошью, которую донна себе позволила. Она позвала дочерей:

— Детство ваше закончилось. Я обручу тебя – она указала на старшую дочь — с одним из этих солдат и даже не пререкайся! Следующей весной ты будешь его женою. Когда крови пойдут у твоей сестры – под мужчину ляжет и она. Нам нужно охранять границы поместья и всё оставшееся в нём. Я бы и сама легла под кого-нибудь, но кто знает, что помешает ему тогда порезать вашего брата на куски, свернуть мне шею, привести в наш дом чужую нам женщину, а вас загнать в пожизненное рабство или выбросить торговать собой на дорогу? Даже если ваш брат умрет, а ваши дети перегрызутся друг с другом, кто-нибудь моей крови выживет, значит, я не зря жила и рисковала собою, рожая всех вас. Нам нужна их сила. Её привязать мы можем женством. Больше нечем. У вас нет богатства или ума. Только ваша молодость и здоровье. Пользуйте их, пока вас не попользовали. Идите, молча обмозгуйте мои слова. Утром рано вставать. Теперь мы все работам на земле. Чего-чего, а земли у нас будет много. По самые уши. До могильного короба –

На дворцовой террасе в Тармэваре княжна Тиккейра всматривалась в волны и прислушивалась к голосам ветров. И на её колени доверчиво положил свою тяжелую голову Пон-пон.

Перевод статьи в исполнении Ольги Ядыкиной можно прочесть здесь — https://vk.com/@ursulaleguinworlds-net-du...

Ольга, спасибо огромное!

Когда я впервые прочла роман «Левая рука тьмы», он показался мне путеводителем по месту, которое я отчаянно хотела посетить, но не знала, как туда добраться. Этот роман показал мне реальность, в которой повествование смогло помочь мне поставить под сомнение стереотипы о гендере и сексуальности, что прививались всем нам с детства. Но также классический роман Урсулы Кребер Ле Гуин был приглашением к иному типу повествования, основанному на понимании внутренней работы социума, а также отдельных (его) людей.

Конечно же, «Левая рука тьмы» — это буквально путеводитель по вымышленному миру планеты Гетен, также известному как Зима. Книга принимает форму путешествия, странствования среди народов Кархайда и Оргорейна. И к тому времени, когда вы закончите читать, вы сможете почувствовать, что вы сами были в этих местах, до такой степени, что вы знаете, какова их еда на вкус и почему люди так поступают. Но для меня и для многих других людей «Левая рука тьмы» также оставила нам карту, которая ведет к другому способу рассказывать истории.

Я несколько раз перечитывала «Левую руку тьмы» и каждый раз возвращалась с новым кусочком этой карты. Работа Ле Гуин до сих пор удивляет меня. В частности, я снова и снова поражаюсь всем тем странным деталям и красивым причудам, которые она вкладывает в описания своего выдуманного мира. Я также поражена теплотой и щедростью «Левой руки тьмы», учитывая, насколько мрачна и жестока реальная история. Каким-то образом, посреди ужасающего испытания, Ле Гуин находит невероятную доброту.

Главный герой книги, Дженли Ай, сталкивается со многими проблемами в своей миссии в холодный мир Гетен, но наибольшая его борьба — за понимание общества людей, которые они гендерно нейтральны большую часть времени, за исключением одного раза в месяц, когда они приходят в состояние «кеммер» и становятся либо мужчинами, либо женщинами. В руках обычного писателя, этот “обоеполый подход» будет… интересным, что-ли. Но Ле Гуин идет гораздо дальше, создавая целый мир, который кажется таким богатым и неоспоримым, что кеммер и все, что с ним связано, кажется реальной особенностью существующего общества. Она делает это с миллионом прекрасных деталей и живым, «болтливым» тоном, но также путем включения множества гетенианского фольклора и высказываний, которые переплетаются в нечто большее, чем просто роман.

"Левая рука Тьмы" была опубликована пятьдесят лет назад, но по-прежнему обладает такой же силой, как и в 1969 году. Может быть, даже больше, потому что сейчас больше, чем когда-либо, нам нужна история двух людей, которые учатся понимать друг друга, несмотря на культурные барьеры и сексуальные стереотипы. Дженли Ай не доверяет своему главному союзнику на Гетене, туземцу по имени Терем Харт Рем Ир Эстравен, и они постоянно молчат, даже когда им обоим становится все хуже и хуже. Ле Гуин прекрасно улавливает ловушки общения между культурами: то, как люди разговаривают друг с другом и улавливают смысл, который другой человек не намеревался туда вкладывать.

Совместное путешествие Дженли и Эстравена — вот что придает этой книге эмоциональную дугу, а также и яркость, несмотря на все страдания в настоящем. Название романа происходит от гетенианской пословицы о том, что свет и тьма существуют вместе, которую Дженли относит к символу Инь-Ян даосизма. И действительно, чем мрачнее события в этой книге, тем ярче становится искра надежды и дружбы.

Даже помимо вдохновляющей истории Дженли и Эстравена, строящих дружбу, книга наполнена оптимизмом, который чувствует себя особенно храбрым в 2019 году. Нам никогда не давали повода сомневаться в том, что Экумена -просвещенное общество. Или что каждый может совершить грубое, грязное путешествие от невежества к осознанности. Или что обмен знаниями между различными культурами приведет к развитию науки. Или, что духовность и научное любопытство могут идти рука об руку.

В то время как Дженли Ай проходит дорогой романа, учась видеть прошлое своих собственных предрассудков, история Эстравена — это все о том, как далеко кто-то пойдет, чтобы создать лучшее будущее для своего народа. Все жертвы Эстравена движимы его решимостью принести прогресс и просветление Гетену.

Но самая высокая похвала, которую я могу воздать «Левой руке тьмы», — это то, что Ле Гуин отражает структуру жизни. Эта книга полна маленьких моментов, кусочков ощущений и эмоций, которые показывают, каково это — жить день за днем. Что-то в доброте и любопытстве, звучащих в её голосе, придает смысл всем этим хлебным яблокам, жареной черной рыбе (даллии), горячему душу и грузовикам во льдах в этой книге: всем маленьким удовольствиям и неудобствам, бесконечной борьбе и случайному послаблению жизни.

И это особенно верно в затяжном повествовании, когда Дженли и Эстравен идут по льду Гобрин, замерзшей пустыне к северу от Оргорейна и Кархида. Каждый дюйм их путешествия прекрасно описан фразами вроде «семенит, как кошка по яичной скорлупе» или "шуршит зола, падая вместе со снегом". Эти маленькие мгновения поэзии идут рука об руку с неумолимым скрежетом саней, палатки, пайками из гичи-мичи.

Ле Гуин получаила много ярких деталей путешествия во льдах из «первых рук», из рассказов антарктических исследователей, которых она изучала. Два из ее предыдущих романов, «Роканнон» и «Город иллюзий», также включают в себя пространные сюжетные арки, в которых герой путешествует по замерзшей «пустоши» вместе со спутником, но в обеих этих книгах поход кажется несколько «набросанным». Здесь же она «упаковывает» в текст так много неизгладимых образов, что вы прямо-таки чувствуете, что рискуете обморожением, находясь рядом с Дженли.

Ле Гуин никогда не упускает из виду эту связь с глубокоуровневым материалом, крошечными физическими деталями и эмоциональными сдвигами, которые составляют большую часть нашего осознания мира. И это заставляет книгу, в свою очередь, чувствовать себя блестяще живой. Я думаю, что это бОльшая часть того, почему эта история кажется такой обнадеживающей и сердечной, даже в самый мрачный свой момент.

Погружение в общество без мужчин и женщин может стать освобождающим опытом для тех из нас, кто все еще живет в мире ярлыков. Самая большая ложь, которую общество говорит нам о гендере, заключается в том, что идентичности, которые мы получаем при рождении, естественны, и что любой, кто пренебрегает промышленным комплексом "мальчик-девочка", извращен. Это то же самое, что гетенианцы верят в свое в основном свободное от пола существование — вплоть до того, что называют людей с фиксированной гендерной идентичностью “извращенцами".

Большая часть ценности научно-фантастического романа наподобие "Левой руки тьмы" состоит в том, что он позволяет представить себе, что всё может быть совсем по-другому. И затем, когда вы возвращаетесь в реальный мир, вы приносите с собой ощущение, что мы можем сами выбрать нашу собственную реальность, и мир принадлежит нам, чтобы изменить его. Совершенно иной гендерный ландшафт Гетена кажется достаточно реальным, чтобы отразить все фиксированные идеи в нашем собственном мире. Может быть, наш жесткий гендерный бинарник так же составлен, как и их нейтральный — «за исключением-одного-месяца» —пол. Может быть, управляющие нами местоимения и официальные стереотипы не должны определять нас всегда. Особенно волшебной эта история, подрывающая предположения, стоящие за принудительными ярлыками, представляется для моих коллег — транс и отказавшихся от бинарности людей.

Когда Ле Гуин писала этот роман, вокруг было много транс-людей, но большинство людей знали только о нескольких известных примерах, таких как Кристин Йоргенсен или Майкл Диллон. У обычных людей не было тадиции общепринятого гендерно-нейтрального местоимения (хотя некоторые люди использовали местоимение «они» для этой цели). Был чрезвычайно популярный и спорный мюзикл под названием «Волосы», извлекший выгоду из шокирующей общество ценности мужчин с длинными волосами!

«Левая рука Тьмы» опирается на традицию в научной фантастике ставить под сомнение гендерные нормы, точно так же, как сама фантастика ставит под сомнение все остальное. Существует множество романов и рассказов о обществах, в которых доминируют женщины или всё общество состоит из женщин, начиная с "Мечты султанши" 1905 года Рокеи Сахавата Хоссейна и "Её земля" 1915 года Шарлотты Перкинс Гилман. А в 1960 году Теодор Стерджен опубликовал книгу "Венера плюс X", в которой потомки человечества перестали обладать бинарным полом, стали обладать мужскими и женскими репродуктивными органами (и двумя матками на человека).

Но что делает амбисексуальный мир Гетена таким ярким и запоминающимся, так это забота Ле Гуин о том, чтобы показать, как существование кеммера меняет каждую часть общества. Мы читаем народные сказки о звездном кеммеринге, слышим о публичных домах кеммера, где люди могут свободно спариваться, а также узнаем, что люди должны жить в достаточно больших сообществах, чтобы было достаточно возможных пар для кеммеринга.

Неразрешенное сексуальное напряжение — огромный сюжетный мотив в «Левой руке тьмы» — оно может быть источником силы и человеческой близости, но может также привести к отчаянию. Когда мы наблюдаем, как предсказатели Ханддары отвечают на вопрос Дженли Ай, в самой странной и самой безумной сцене книги, бОльшая часть процессии оказывается вовлеченной в «извращенцев» (кто-то, кто всегда мужчина) и одного предсказателя, который случайно находится в кеммере. Но в другом месте книги мы видим попытки соблазнения и безответную тоску, мучения и разочарование.

Во многих отношениях «Левая рука тьмы» разрушает проблематику пола так же, как и всегда. Но есть и некоторые проблемы. Ле Гуин предпочитает использовать местоимение «он» в качестве нейтрального по полу местоимения для гетенианцев, что подрывает идею о том, что они не должны быть ни мужчинами, ни женщинами. Даже когда книга была совершенно новой, многие феминистки жаловались на этот выбор местоимения, и Ле Гуин позже писала, что она «не могла не чувствовать, что справедливость на их стороне.»- В 1975 году, когда Ле Гуин перепечатала рассказ о Гетене под названием "Король планеты Зима", она изменила все местоимения с " он " на "она". Но она также чувствовала, что и «они» слишком сбивают читателей с толку как гендерно нейтральное местоимение.

В то же время некоторые феминистки, включая автора "Женщины-мужчины" Джоанну Расс, жаловались на то, что в этом романе мы никогда не видим воспитания детей или других стереотипных женских занятий, хотя каждый гетенианец потенциально является матерью, а также отцом. Ле Гуин достигла этого, годы спустя, написав еще одну короткую историю о гетенианской внутренней жизни, “Взросление в Кархайде”.

Мысленный эксперимент Ле Гуин о гендере все еще уходит корнями в эссенциализм. Все, что касается гендерной идентичности гетенианцев, обусловлено их биологией, и даже извращенцы отличаются только из-за биологической случайности. Даже если эта книга заставляет вас подвергнуть сомнению все наши предположения о мужском и женском телах, она никогда не поднимает никаких вопросов о том, как гендер формирует нас независимо от нашего биологического пола (как это было в научной фантастике в последующие десятилетия). Во всяком случае, «Левая рука тьмы» подтверждает идею о том, что биология определяет ваши пол и сексуальность.

Но эти слабые места в подходе книги к гендеру также являются сильными сторонами, потому что они помогают нам понять, что не так с рассказчиком книги, Дженли Ай. Дженли Ай — женоненавистник. Это становится все более очевидным каждый раз, когда я перечитываю "Левую руку тьмы", и это главная причина, почему Дженли плохо справляется со своей задачей.

Ле Гуин делает это очень очевидным в начале книги и продолжает давать нам небольшие намеки после этого. Всякий раз, когда Дженли замечает в гетенианцах черты, которые он считает женственными, он испытывает отвращение. Особенно когда он разговаривает с Эстравеном, который на самом деле пытается открыться ему, Дженли видит эти попытки общения как “женственные” и, таким образом, лишенные значимости. Единственный человек в книге, который получает женское название работы, — это “квартирная хозяйка " Дженли, который высмеивается за ее чрезмерно женское “любопытство” и за то, что у нее толстая задница. Даже король Аргавен, который кажется нервным и параноиком, описывается как имеющий пронзительный смех («пронзительный» — одно из тех слов, которые всегда используются для описания женщин, что слишком много говорят).

Много позже в романе Дженли сообщает Эстравену, что в Экумене женщины редко становятся математиками, композиторами, изобретателями или абстрактными мыслителями. — «Но дело не в том, что они глупые,» — добавляет Дженли, заходя в мизогинию еще глубже (он не включает в этот список «писателей-фантастов», но в 1969 году большинство людей сделали бы это; в том же году сама Ле Гуин была вынуждена использовать заголовок U. K. Le Guin для статьи, опубликованной в Playboy, чтобы читатели не знали, что она -женщина.)

Дело не только в том, что Дженли Ай не способен воспринимать Эстравена и как мужчину, и как женщину, — его возмущает любой намек на женственность, особенно у людей, считающихся могущественными. Дженли не может уважать никого, кто, по его мнению, обладает женскими качествами, и поэтому он отшатывается от Эстравена, единственного человека, который пытается быть с ним честным. И характерный сюжет для Дженли состоит в том, чтобы преодолеть его зацикленность на женщинах и его гордости мачо, так же, как научиться понимать своего друга.

Это увлекательно и очень реалистично, что Дженли Ай—просвещенный представитель передовой, гармоничной культуры, а также глубоко запутавшийся человек, который не может видеть дальше своих собственных ограниченных идей о гендере и сексуальности. Он любопытен и открыт для всего, за исключением огромных областей, где его ум был давно закрыт. Он даже не замечает всего того, на что его привилегия позволяет ему не смотреть.

В этом контексте, использование мужского местоимения для гетениацев чувствуется, как расширение собственных проблем Дженли Ай. И его медленное продвижение к открытию своего разума является частью одной из главных всеохватывающих забот «Левой руки тьмы»: достижения мудрости.

«Левая рука Тьмы» исполнена тех прекрасных наблюдений за снегом, едой и повседневной жизнью, а также историй и высказываний и маленьких штрихов, которые освещают общества Кархайда и Оргорейна. Но еще одна причина, по которой этот роман сияет так ярко, — это все философские и мистические диалоги, которые в нем заключены. Многие рассуждения в этой книге бесконечно цитируемы, например, объяснение, почему "противостоять чему-то — значит поддерживать это.”

Вы не можете отделить политику этого романа от его духовности. Люди постоянно борются с проблематикой того, что делает группу людей нацией, и о значении патриотизма, наряду с обсуждением баланса света и тьмы (заимствованного щедро из даосизма) и гетенианских культурных концепций, таких как шифгретор.

Гетен — это мир без войны, что может быть связано с его суровым климатом или отсутствием надлежащего количества людей, но он также только начинает развивать концепцию национального государства. Оргорейн с его гнетущей бюрократией и смертоносной тайной полицией ближе к государственности, чем Кархайд, но территориальный спор подталкивает обе страны всё ближе к патриотическому пылу (и нам напоминают, снова и снова, что патриотизм основан на страхе бОльше, чем на любви.)

Частью того, что Дженли Ай предлагает людям Гетена, является надежда, что они смогут перескочить через это стремление к национализму, присоединившись к Экумене и став одним Объединенным миром среди многих. Один из самых ярких моментов в истории наступает рано, когда Дженли показывает королю Аргавену свой ансибль (устройство, которое может мгновенно общаться по всей галактике). На мгновение этот мелкий правитель одного Королевства связан с огромным космическим фоном. И, конечно же, их попытка общения в значительной степени провалилась. Экумена остается на заднем плане, что-то, что мы видим на расстоянии, даже когда история остается маленькой и локальной (и история «более цивилизованного» человека, посещающего менее развитое общество, оказывается менее проблематичной, чем могла бы быть, потому что Дженли пытается учиться у гетенианцев и не приносит им больше людей «со звезд» или технологий, пока они не будут готовы их принять.)

И Экумена — это лишь одна из вещей в книге, которые мы видим мельком, которые кажутся важными, но слишком большими, чтобы видеть ясно. Природа пророчеств в этой книге та же — мы посещаем предсказателей и видим их за работой, но мы не понимаем, как это работает, и будущее остается огромным и непознаваемым даже после того, как они говорят. И конечно, когда пророчество сбивается, это всегда происходит из-за сбоя связи, потому что кто-то задал неправильный вопрос или неправильно понял ответ. Также дразнящая история о Меше, который был ткачом в предсказании, где кто-то спросил о смысле жизни, и все пошло ужасно неправильно. После этого Меше стал мистической фигурой, которая могла видеть все время, у которой все еще есть поклонники более двух тысяч лет спустя.

Гетенианская концепция шифгретора тоже кажется огромной и трудной для понимания, даже после того, как мы получаем объяснение. В нем есть элементы статуса или престижа, но шифгретор много больше, и наши лучшие намеки на это исходят из некоторых из тех басен, которые разбросаны по всему тексту, включая историю Гетерена из Шата. Это, наряду с другими лингвистическими понятиями, такими как непереводимый нусут, похоже на кивок знаменитой гипотезе Сапира-Уорфа о том, что язык формирует то, как мы думаем. (Эдвард Сапир, который помогал развивать эту теорию, работал с отцом и матерью Урсулы Ле Гуин, антропологами Теодорой и Альфредом Кребер, а также помогал переводить язык индейца Иши, единственного выжившего из племени Яи, с которым Альфред Кребер подружился и которого изучал).

Так что эта книга полна контрастов между интимным миром размером с человека и невидимой громадностью на расстоянии (очень похоже на чудовищность льда Гобрина, с утесами Эшерхота, маячащими на горизонте). На самом деле, можно сказать, что люди в этом романе действуют в тени этих массивных фоновых объектов, в соответствии с озабоченностью этой книги тенями.

«Левая рука тьмы» удивляет меня каждый раз, когда я перечитываю ее. Так много замечательных идей и ярких эмоциональных моментов, и язык Ле Гуин всегда поражает меня своей силой и меткостью. И каждая деталь в книге имеет маленькие истории, встроенные в нее, и эти истории продолжают пересекаться и строиться друг на друге каждый раз, когда я их пересматриваю—пока вы не начнете понимать, что все сделано из историй. Как говорит Дженли Ай на самой первой странице: "Истина — это вопрос воображения.”

Пол, секс, романтика, желание, власть, национализм, угнетение—все это просто истории, которые мы рассказываем себе. И мы можем рассказать разные истории, если захотим.

(*) могу предложить еще один вариант перевода: «Левая рука тьмы» в 50 (лет).

перевод — Ринсант

исходник статьи — https://www.theparisreview.org/blog/2019/...

исходник перевода — https://vk.com/wall-90153472_3054