Как известно, существенная часть имен собственных в "Трудно быть богом" сделана в японском стиле, т.е. их без каких-либо дополнительных ухищрений можно записать слоговой азбукой — каной. Собственно, и оставшуюся несущественную часть "почти можно". Странно было бы ожидать, что хотя бы некоторые из этих квазияпонских имен не совпадут с реальными японскими именами и топонимами. Ну и вот.
Не знаю, чей он там онсэн, но дзэцу его, клянусь господом, скоро осиротеют, да.
На самом деле Арима — симпатичный небольшой городок на полпути между Осакой и Кобе, а знаменит он горячими источниками (собственно, "онсэн"), использующимися для традиционных японских бань.
Что называется, оставлю это здесь. Конспективно, пока мысль еще свежая. Не в том смысле свежая, что она мне вот только что первому пришла в голову – наверняка ведь уже кем-то высказывалась, быть может, и не раз, но до сих пор оно как-то в одно ухо влетало, а из другого тут же вылетало. А тут вдруг что-то щелкнуло и пазл сошелся.
«Отягощенных злом» любят не все фанаты Стругацких. Книга во многих отношениях сложная, так что и причин для подобной нелюбви (или скорее недолюбви) в ней хватает. Собственно, сложность – одна из причин. И так-то много всего непонятного, а тут еще и многослойная структура. Если чуть подробней, в ОЗ можно выделить три сюжетные линии. При этом линию Иоанна-Агасфера есть смысл считать вспомогательной и из рассмотрения исключить. Из двух оставшихся линия Носова/Мытарина, если рассматривать ее совокупно с эпилогом (располагающимся, как и положено сложной книге, на месте пролога) в принципе закончена. Г. А. Носов, второй Га-Ноцри, приносит себя в жертву ради идеи, годы спустя идея начинает побеждать.
При этом, казалось бы, совершенно непонятно, чем закончилась линия Манохина/Демиурга. Ну да, визит Иуды подтвердил рассыпанные тут и там намеки, что это – история второго пришествия первого Га-Ноцри. И что? Чем эта история кончилась-то? Что, собственно, произошло? Тут даже не фирменный для АБС обрыв «на самом интересном месте», а просто обрыв, да и все. Слив сюжета, как это сейчас называется. Читатель справедливо недоволен.
Попробуем разобраться, а так ли это.
Во-первых, чем на Земле занимается Демиург? Поначалу кажется, что какой-то чертовщиной, тем более что знакомимся мы сперва с Агасфером Лукичом, увлеченно скупающим души. Однако, как становится ясней впоследствии, для Агасфера это хобби, в основном же он содействует Демиургу, перебирающему колоду самых разнообразных мечтателей в поисках того единственного Мира Мечты, которым он хотел бы облагодетельствовать человечество. Собственно мечтателей-то Агасфер ему из всевозможных хронотопов, включая время и место действия, как раз и поставляет.
Во-вторых, основной, хотя и не единственный, модус операнди Демиурга сводится к тому, чтобы после собеседования запулить такого мечтателя в его собственный Мир Мечты и посмотреть, что из этого выйдет. Выдержит ли, так сказать, мечта столкновение с реальностью.
В-третьих, последним в ОЗ приведенным Агасфером к Демиургу посетителем является именно Г. А. Носов.
Напрашивается вывод, что это и есть последний мечтатель. Во всяком случае, в рамках сюжета.
Иными словами, Демиург нашел наконец своего мечтателя. А, следовательно, и искомый Мир Мечты.
Что ж это за мир?
Ответ на самом деле чрезвычайно прост. Но для начала опять позагибаем пальцы.
Во-первых, Носов – Учитель с большой буквы. И не просто учитель, а активнейший практик (да и теоретик почти наверняка, «едва ли не первый в списке носителей идей нашего века», как окажется впоследствии) интернатского образования. Зачеркнуто. Не образования, а воспитания, конечно.
Во-вторых, естественно ожидать, что и Мир его Мечты построен на этих самых его идеях и вокруг них.
Ну и в-третьих, мы знаем, что это за Мир Мечты, основанный на интернатской системе. У него есть другое имя собственное. Фанатам Стругацких он более известен как Мир Полудня.
Бинго.
Достаточно хорошо известно, что на позднем этапе творчества Стругацкие разочаровались – нет, не в Мире Полудня как таковом, но в возможности его построения «на одной, отдельно взятой планете». Потому что для МП нужен другой, новый человек, а нынешний мир естественным образом воспроизводит человека нынешнего. В интервью БНС регулярно появляется термин «Высокая Теория Воспитания», ВТВ. Собственно, та самая штука, которая делает из обычного, читай – нынешнего, человека, носителя внутренней обезьяны, человека нового. Стругацкие отдаленно представляют себе, как эта штука должна работать, но понятия не имеют, как обеспечить фазовый переход от нынешнего мира к миру ВТВ, Миру Полудня. Поскольку прекрасно отдают себе отчет, что нынешний мир, его гомеостазис сделает все, чтобы затоптать первые же ростки идущего на смену мира нового. Который для него самого стал бы могильщиком.
Ну вот Демиург этот самый вопрос как раз и решает. Ибо без него что-то не выходит.
Попутно становится ясным, почему Агасфер в своих видениях будущего наблюдает именно МП – со всей спецификой наподобие Линии Доставки и что там еще было – Д-звездолеты, если не путаю? Казалось бы, тема МП закрыта, последнее произведение написано несколько лет назад, других не будет*. Нет же, для братьев это все еще реализуемый сценарий, быть может, единственный в длительной перспективе реализуемый. Иное дело, что без божественного вмешательства (читай – Чуда) здесь не обойтись.
Кое-какие подробности (в частности – умер ли Носов в реальном мире или в своем Мире Мечты? или это теперь одно и то же?) для меня пока что несколько туманны, так что и не будем про них. Относительно понятно лишь одно – без жертвы Га-Ноцри новый мир не «запустить». Годы спустя имя Учителя, пошедшего на смерть ради учеников, причем даже не своих – свои-то его в основном оставили, как, впрочем, и за две тысячи лет до того – всплывает из небытия вместе с его идеями, ВТВ. Мир Полудня начинает обретать плоть.
То есть на самом-то деле обе сюжетные линии ОЗ закончены, и еще как. Единственное, что ОЗ для этого нужно рассматривать не в изоляции, а как главу огромного метаромана, который принято обозначать как цикл «Мир Полудня», но который этим циклом, как выяснилось, не исчерпывается.
===
«Не мир принес я вам, но меч...ту о мире». Как справедливо замечено в тексте, сказано так быть не могло. И однако зачем-то ведь сказано? А это небольшой такой ключик к тому обстоятельству, что ОЗ (как и весь метароман) – книга о Мире Мечты. Ну да, все та же хорошо известная наша непонятка насчет «мир» и «мiр». В арамейском, впрочем, и ее тоже нет...
*Если, конечно, не считать «Белого Ферзя». В единственном известном нам эпизоде из которого то обстоятельство, что Мир Полудня есть Мир Мечты, проговаривается по сути открытым текстом.
Кого я ещё не люблю? Ну чтобы вот так всех сразу оскорбить — давайте всех обидим! Меня всегда настораживает, когда человек хвалит братьев Стругацких: если это его любимые авторы, я буду в нём подозревать человека, скажем так, негуманитарного, представителя советской инженерно-технической интеллигенции. Это хорошие люди, но они не понимают, что такое литература. Потому что это очень советская литература. А советская литература — это творчество заключённых. Они не виноваты в этом, они меньше всего в этом виноваты. Они достигают выдающихся результатов в своей резьбе по стакану и изготовлению из ручки ложки художественного объекта — но всё равно всё это дышит тюрьмой. Поэтому мне тягостно читать советских писателей: философия их мне представляется поверхностной, художественное мастерство — сомнительным. Ещё с некоторой нежностью я отношусь к роману «Понедельник начинается в субботу», потому что это описание определённой узкой, специфической социальной страты и её образа жизни, и в этом есть своё обаяние. А всё остальное — на мой взгляд, это глубокая философия на мелких местах. И ещё раз повторю, я не нащупываю там художественной ткани.
Тут такое дело — в частности, т.е. в том, что касается Стругацких, я с ЕШ ну совсем не согласен. Чувство такое, что помимо обласканного "Понедельника" прочитала она "Страну багровых туч" в детстве, потом еще "Трудно быть богом", которое, как и "Понедельник", все читали, ну и примерно всё. Несправедливое скорее всего чувство — вероятно, попросту от недостатка в интервью развернутой аргументации, но что ж поделать. Ну или еще так — разве нас может интересовать мнение человека лысого, с таким носом, ставящего Толстого выше Достоевского? Смайлик.
Но дело также и в том, что в частности-то она, на мой взгляд, ошибается, зато в общем права. Насчет советской литературы (и не только литературы, собственно, с той же живописью все еще хуже). Мы на этом творчестве росли, все такое, да — но оно было зажато в искусственные рамки, и об этом нельзя забывать. Бонсай. Иногда красивый, но почти всегда мелкий.
Эпилог (вернее, последняя страничка, эпилога как такового в романе нет) «Града обреченного» раскрывает и еще одну загадку – поразительное, прямо-таки ангельское терпение и благорасположение Изи по отношению к Андрею. Поскольку Изя прощает тому решительно все – ладно бы изначальную оболваненность, так ведь и барство господина советника, и его бездарность как руководителя, приведшую к гибели экспедиции, а главное — вертухайство и прямое предательство следователя городской прокуратуры. Удивляется (дескать, хороший же вроде парень, а такое воротит – по крайней мере так читателю кажется вслед за смутными ощущениями Андрея), но прощает. Ну да, Изя в сущности и Гейгера прощает, он такой – и все равно удивительно.
До тех пор, пока мы не понимаем, что в юности Изя, весьма вероятно, знал другого Андрея – вернувшегося из Города, прошедшего свой первый круг и избавившегося от многих иллюзий. Быть может, новый Андрей сделался его прямым ментором, быть может – просто нравственным ориентиром для некоего круга, пусть даже и узкого. Вовсе не обязательно открытым диссидентом, возможно, просто жрецом Храма. Обнаружив в Городе прежнего, еще незнакомого с ним Андрея, Изя понял (ну или по крайней мере почувствовал), что обязан помочь тому преобразиться. Поскольку иначе и сам не станет таким, каким стал. Отсюда и терпение, и прощение, и вообще присутствие рядом. Судя по всему, у Изи получилось.
Временная петля. Не то чтобы явно бросающаяся в глаза, и однако достаточно тривиальная для НФ-жанра. Если не ошибаюсь, мы такую видели у Азимова («Конец Вечности» впервые вышел на русском в 1966 году). Ошибаться я, впрочем, могу, поскольку плохо помню подробности. Хорошо, практически в чистом виде этот сюжетный прием есть в «У начала времен» Янга (правда, на русском появившемся позднее), да и знатоки темпоральной фантастики наверняка много чего добавят к этом списку. Собственно, для АБС идея подобных игр со временем отнюдь не нова – вспомним третью часть «Понедельника».
Казалось бы, неплохое объяснение. Изя руководствуется сугубо прагматическими мотивами. Друг тебя предал, отправил на пытки и за решетку – что ж, придется терпеть и улыбаться, ведь так надо, правильно? Иными словами, фактически мы наблюдаем самопожертвование, да? И однако самопожертвование это — с душком, поскольку Андрей-то в данном случае не цель, а средство, да еще и слепое, а цель – сам Изя, каким ему впоследствии под влиянием Андрея предстоит сделаться. То есть вроде бы и самопожертвование – но ради себя же самого. Хм.
И вот тут-то есть смысл еще раз вернуться – да-да, к тому самому эпизоду со Ступальским, который я вспоминал два поста назад. Если продолжить цитату ровно с того места, где я оборвал ее в прошлый раз:
цитата ГО
[...] Однако согласитесь, пан Ступальский, вы ведь так и не нашли в моей прижизненной карьере ни одного проступка, за который стоило меня сюда отправить! Я даже не прелюбодействовал – до такой степени я был глуп.
– Пан Кацман, – заявил старик, – я вполне допускаю, что вы и сами не знаете ничего об этом своем роковом проступке!
– Возможно, возможно, – легко согласился Изя.
то обнаруживается, что Иосиф Кацман в своей земной жизни был – безгрешен. Причем это утверждение, судя по всему, подверглось серьезной проверке, а в роли адвоката дьявола при этом выступал сам Иуда. Пусть и не совсем тот. И проверку Изя вполне себе выдержал. Так что он, выходит, не просто прикидывается праведником, а самый праведник и есть*.
В этот момент мозаичная картинка у меня в голове несколько смещается и один ее кусочек, щелкнув, становится на новое место. Зацепившись своими выступами за некоторые интересные обстоятельства:
Песню, которую исполняет Изя во время попойки. О погибшем пророке и Богоматери. Часть более крупной поэмы Галича, в которой переплетаются антисталинские и, что важнее, евангельские мотивы.
Прежнее название романа – «Новый Апокалипсис». Иными словами, история о конце света со всеми его напастями, отголоски которых тут и там возникают в романе, и о Втором Пришествии.
Нынешнее название романа – под градом обреченным вполне можно понимать Иерусалим, в котором разворачиваются евангельские события. См. например тимрайсовский Poor Jerusalem, основанный вроде как на соответствующих евангельских эпизодах. Собственно, и тема Храма (в тексте с маленькой буквы, но по смыслу понятно, что в своем роде он единственный) туда же указывает.
Характерный год отбытия Изи – тысяча девятьсот шестьдесят восьмой. Год событий в Чехословакии и связанного с ними крушения оттепельных надежд. Год, в который с Изей, или Андреем, или обоими вполне могло произойти что-то очень недоброе**.
В конце концов, национальность Изи, да и имя у него вполне библейское.
В сочетании с уже упомянутым сюжетным ходом: праведник воспитывает собственного предтечу, благодаря которому и сделается впоследствии праведником, — картинка получается довольно интересная. Так что я рискнул бы предположить, что в «Граде обреченном» мы видим если и не четко прописанную линию, то по крайней мере некоторые отголоски изначального замысла – романа о грядущем пришествии, в котором выведены как сам мессия, так и аналог предшествовавшего ему пророка Иоанна. В конечном итоге получилось у братьев нечто совершенно другое, но в этом как раз нет ничего для них необычного.
Тем более что к истории о Втором Пришествии и о новом мессии они, как мы знаем, еще вернутся.
* Тут следует заметить, что в Городе он вроде как от прежнего праведничества отказался, во всяком случае на допросе именует себя именно что прелюбодеем. Поскольку якобы «живет с вдовой как альфонс». Понимать это можно по-разному, я, пожалуй, ограничусь упоминанием того обстоятельства, что совсем неподалеку в романе обнаруживается история другого праведного прелюбодея, Сергея Воронина.
** Изя на допросе утверждает, что эмигрировал из любопытства, но не резать же ему было Андрею в глаза правду-матку, в самом деле? От трех дочек — да из любопытства?
облако тэгов
